Глава вторая

На станциях наш эшелон не задерживали, и ехали мы по тем временам довольно быстро.

Ветер мел сухой снег по полям. В чугунных "буржуйках" бушевал огонь. От малиновых боков их веяло жаром. Но тонкие стенки вагонов насквозь пронизывал ветер...

Мы сидели на нарах и, греясь больше кипятком, чем теплом "буржуйки", доедали сухой паек: тощая вобла и кусок черствого хлеба с отрубями пополам.

Народ в нашем коммунистическом добровольческом отряде бывалый, хотя и молодой. Многие вот уже три года не выпускают из рук винтовки. Я был с ними на деникинском фронте. Там, в районе Суража, в тылу пашей Красной Армии бесчинствовала банда Степаненко, состоявшая из недобитых белогвардейцев. Они нападали на наши части, отбивали обозы, угоняли лошадей, терроризировали местное население. При налетах бандиты зверски расправлялись с работниками советских учреждений.

Разведав окрестности Суража, наш отряд захватил штаб Степаненко, остальные бандиты разбежались. Всем бойцам, участвовавшим в этой операции, Витебской коллегией губчека была объявлена благодарность, а мне, как командиру отряда, выдан в награду браунинг. Под стук колес я вспомнил совсем недавние события - лето и осень 1920 года были ими богаты.

В Витебске наш отряд пополнили добровольцами и бросили под Орел, захваченный белыми. Вспоминается такой эпизод. Прибываем на станцию Паточная. Там паника. Начальник станции голову потерял, докладывает, спотыкаясь на каждом слове, и я ничего не могу понять.

- Полковник Скрябин... оркестр для встречи...

На помощь приходит шустрый парнишка-телеграфист.

- Вот телеграмма от полковника Скрябина, - разворачивает он передо мной бумажную ленту. - Разрешите прочитать?

Оказывается, деникинский полковник Скрябин приказал встретить его эшелон с оркестром, пообещав прибыть на станцию к 12 часам дня. Белогвардейцы считали, что на Паточной нет красных частей. Так оно и было, пока мы не приехали. До прибытия деникинцев оставалось всего двадцать минут.

- Вон тот пакгауз - настоящая крепость, - показывает мне командир роты Василий Поляков на приземистое кирпичное строение у дороги.

- Бери два пулемета и занимай помещение, - говорю Полякову.

Мы установили еще пулеметы по обе стороны насыпи. Одну роту разместили на вокзале, другую напротив.

Деникинцы влетели в приготовленный для них "мешок", который крепко завязал Поляков огнем своих пулеметов. Скоротечный, но жестокий бой закончился полной нашей победой: мы разгромили почти без остатка батальон белых, многие из них сдались в плен. Но и мы потеряли более тридцати красноармейцев - тех самых витебских добровольцев. Горячие были ребята, им бы поберечься, а они в полный рост под пули.

В роте Василия Полякова жертв было меньше, хотя бой она закончила рукопашной схваткой на перроне. Василий на редкость выдержан и хладнокровен, у него большой фронтовой опыт. Два года провел в окопах на германской, потом - гражданская.

Родился Поляков в семье учителя гимназии и с детства мечтал стать актером, но мать почему-то хотела видеть сына только военным. Была она болезненной, нервной, и, чтобы не огорчать ее, пришлось Василию поступить в юнкерское училище.

Он большой выдумщик и шутник. Вот и сейчас у печки собрался народ, то и дело раздается хохот. Значит, там Поляков. А мне отрываться от своих дум не хочется. И я мысленно возвращаюсь в город моей юности - Саратов.

...Зима 1917 года. Однажды под вечер прибежал к нам домой Коля Хованский, с которым мы вместе слесарили на заводе "Жесть". Семья наша только поужинала, сестренка убирала со стола. Коля шепнул:

- Дядя Кирилл зовет!

Кирилл Иванович Плаксин возглавлял у нас на заводе партийную ячейку. Он в партии с 1904 года, дрался на баррикадах Красной Пресни, проводил революционную агитацию среди моряков Черноморского флота. В Саратове его избрали членом Совета рабочих и солдатских депутатов. Наша заводская молодежь его очень любила. Слово дяди Кирилла было для всех нас законом.

Я быстро оделся и выскочил на улицу.

- Важное задание нам, Захарка, - сообщает он мне таинственным голосом. - Венгерского офицера пойдем сопровождать.

- Куда?

- На кудыкину гору! - буркнул Коля. - В лагерь пленных, вот куда!

По дороге он торопливо выкладывает все, что успел узнать об этом офицере.

- Венгерец этот вроде цыгана, - возбужденно частит Коля, и хотя улица почти пустынна, то и дело переходит на шепот. - Лайошем звать. Всей душой за нашу революцию...

Из его не очень понятного мне пока рассказа я узнаю, что в австро-венгерской армии за пропаганду против империалистической войны офицер Лайош Гавро был приговорен к расстрелу и уже под дулами винтовок на тюремном дворе ему зачитали указ о помиловании, заменив смертную казнь штрафной ротой. В плен Гавро попал во время Брусиловского прорыва. В Саратове, а затем и в Вольске Лайош продолжал разъяснять своим землякам, пленным солдатам, кому и зачем нужна эта война. Но нашелся предатель, Лайоша заключили в тюрьму и через несколько дней вместе с другими пленными отправили в Сибирь...

Лайош предложил бежать. Ночью "бунтовщики-мадьяры" выломали доски пола в вагоне и вслед за Гавро один за другим, когда поезд замедлил ход, стали прыгать в проем. Опасаясь погони, беглецы затаились в камышах у замерзшего озера. Лайош сходил в ближнюю деревню, принес еды. Он уже довольно сносно говорил по-русски, и везде его принимали за цыгана. Австрийские френчи Гавро удалось обменять на штатскую одежду. И вот в городе Вольске под Саратовом появилась бродячая артель, которую охотно принял на работу хозяин кирпичного завода. О документах он даже и не заикнулся: люди нужны позарез - почти все мужчины призваны в армию.

В первый же выходной Лайош поехал в Саратов для восстановления связи с большевиками. На заводе "Жесть" он встретился с Кириллом Ивановичем Плаксивым, а через него связался с руководителями саратовских большевиков М. И. Васильевым-Южиным и В. П. Антоновым-Саратовским. Они поручили Гавро, знающему языки, вести агитационную работу среди военнопленных.

...Мы с Колей Хованским вошли в конторку дяди Кирилла - маленькую комнатенку, отгороженную в углу цеха. Венгр был здесь. При нашем появлении он встал и протянул руку:

- Лайош Гавро.

Это был крепкий смуглый парень с пышными волнистыми волосами, выбившимися из-под фуражки с лакированным козырьком.

- Захар Дымов, - назвался я.

- Или просто Дымок, - ввернул Коля.

- А меня зови лучше Людвигом, - добавил Гавро. - Скорее запомнишь.

- Проведете венгерского товарища к военнопленным, - сказал дядя Кирилл, - будьте осторожны, головой за него отвечаете! - Он повернулся к Гавро: - Эти хлопцы бывают частенько у пленных, все ходы и выходы знают.

Так я впервые встретился с Лайошем Гавро. Он был старше меня на пять лет, а в юности эта разница особенно ощутима. Я сразу потянулся к Лайошу. Было лестно, что он относится к нам с Колей Хованским серьезно. Мы никогда не чувствовали снисходительного тона в разговоре. Лайош даже Дымком меня ни разу не назвал, только "товарищ Захар".

Вскоре мы с Колей обзавелись наганами, Гавро научил нас пользоваться оружием, чистить и смазывать его. На заводе теперь открыто проходили митинги, собрания. Легальными стали большевистские газеты и листовки. Мы распространяли их среди солдат 90-го и 91-го пехотных полков, расквартированных в Саратове, и среди военнопленных.

Однажды понесли мы с Колей Хованским листовку мадьярам. В воротах стоял усатый солдат с двумя Георгиевскими крестами. Он строго посмотрел на нас.

- Вы зачем сюда пришли?

Не знаю почему, скорее всего просто из озорства я сказал:

- Письмо от Ленина пленным принесли!

- Врешь! - недоверчиво усмехнулся солдат. - А пука покажи.

- На, гляди! - Я вытащил из пачки, лежавшей у меня под рубахой, листовку и осторожно протянул солдату, опасаясь, как бы он не ухватил за руку.

Коля Хованский настороженно поглядывал по сторонам.

Повертел солдат листовку в руках, пошевелил губами и усмехнулся:

- Вот беда-то какая - плохо видеть стал.

Мы засмеялись. Поняли - неграмотный он...

Однако пропускать нас в лагерь он не спешил.

"Опять лезть через колючую проволоку придется", - подосадовал я про себя.

- Ну а кто же вас направил сюда? - спросил опять охранник, внимательно оглядывая нас. - Если не секрет, конечно...

- Секрета никакого нет, - ответил я. - Большевики нас направили.

- Ишь ты, какое дело-то, - поскреб подбородок солдат. - Стало быть, вы тоже в большевиках состоите?

Мы переглянулись. Я уж и не рад, что полез к нему с разговором.

- Пока не состоим, но скоро будем состоять! - с вызовом заявил Коля. - Как годы подойдут.

- Ишь ты! - удивился охранник, глянул по сторонам и приоткрыл ворота. - Шныряйте живей! Но если что - я вас не видел...

На обратном пути солдат подозвал нас:

- Есть у большевиков чернявый такой, из пленных, - начал он. - На цыгана смахивает, говорит на разных языках... Передайте ему, что горошек мы получили, а хранить его негде. Поняли?

Бежим прямо к дяде Кириллу. Мы знаем, где квартирует в Саратове Лайош, но идти к нему после такого разговора опасаемся. Вдруг за нами следят!

- Что у вас стряслось? - тревожно спросил дядя Кирилл, видя, что мы взволнованы.

Перебивая друг друга, мы рассказали о том, что произошло у ворот лагеря. Услышав про "горошек", он просиял.

- Спасибо, ребята, хорошую новость принесли!

Потом мы узнали, что "горошек" - это револьверные патроны. Лайош Гавро создавал среди военнопленных интернациональные группы. Они готовились поддержать русских рабочих, когда те начнут вооруженную борьбу.

Большевики активно вели агитацию в лагерях военнопленных. И когда начнется пролетарская революция, в ряды восставших встанут интернационалисты из бывших военнопленных.

Лайош Гавро вступил в партию большевиков летом 1917 года, а я осенью, 2 октября. Поручился за нас обоих Кирилл Иванович Плаксин. Поздравляя меня, он сказал:

- Был Дымок, да весь вышел. Заруби это себе на носу. Никаких скидок на молодость! Понятно, товарищ Дымов?

Гавро обычно бывал в Саратове наездами: партийная работа требовала его присутствия в Вольске. Но с начала сентября он перебрался в Саратов для организации интернациональных групп из числа военнопленных. Я же несколько месяцев находился в заводском отряде Красной гвардии. Рекомендовали меня туда М. К. Савельев, старый партиец, председатель завкома нашего завода и К. И. Плаксин.

- Характер у тебя есть, - сказал мне тогда Кирилл Иванович. - Да и парень ты не из робких.

Эти слова я услышал от Плаксина во второй раз. А впервые они были сказаны вот по какому случаю.

Лютовал у нас в цехе мастер по прозвищу Живоглот- родственник хозяина: подзатыльники и зуботычины раздавал направо и налево.

У меня сызмальства к металлу, как говорят, руки лежали, - видимо, от отца, большого умельца, погибшего на германском фронте. Слесарное дело постигал я легко, с желанием. Но в этот день ошибся, запорол деталь. Стал прикидывать, как выправить изъян. А тут, как назло, Живоглот подскочил ко мне - и сразу бац в зубы. Я аж отлетел в сторону.

- Ах ты гад!- вскочил я и дал сдачи.

Живоглот остолбенел от неожиданности, но быстро пришел в себя, схватил с верстака напильник и пошел на меня.

Ребята растерялись. Я пячусь к стене. Опомнившись, товарищи подняли тревогу в соседнем, механическом цехе, и на помощь мне прибежал мастер дядя Игнат. Вытолкал Живоглота из цеха. Вот в тот день Кирилл Иванович и сказал, что у меня есть характер...

Став красногвардейцем, я по-прежнему часто встречался с Лайошем Гавро - в штабе Красной гвардии и на военных учениях. Он охотно помогал мне: знакомил с тактикой оборонительных и наступательных боев, учил топографии, ориентировке на местности с компасом и картой. Даже редкие свободные часы, которые нам выпадали, мы заполняли военной подготовкой.

Однажды осенью ходили мы по полям за Волгой. Лайош достал браунинг и, почти не целясь, выстрелил в пенек, видневшийся шагах в двадцати пяти, - пуля угодила точно в цель.

Я вынул из кармана наган, прицелился и... промазал. Пуля высекла искру из камня, лежащего за пеньком.

- Целишься долго, - огорченно проговорил Гавро. - Враг бы тебя уже убил, Захар.

Лайош тут же принялся учить, как надо держать руку, чтобы крепче был упор, как быстро поймать цель на мушку.

На другой день Гавро встретил меня в штабе.

- Покажи-ка свое оружие, Захар, - протянул он руку за наганом.

Молча вынул барабан, заглянул в ствол.

- Плохо почистил, дружище!

- Поздно было, керосина нет, - начал оправдываться я.

- Ну, а во время боевых действий тоже будешь на керосин сваливать?

Частенько я получал от него справедливые выговоры, иной раз и на людях, но тянулся к нему еще больше. А потом, в годы гражданской войны, сколько раз мысленно благодарил его за науку.

Гавро поручили проводить занятия по тактике с командирами красногвардейских отрядов. В Саратове к осени 1917 года в их составе было около двух с половиной тысяч человек.

Октябрьские события большевики нашей губернии встретили в боевой готовности. Этим и можно объяснить, что сравнительно легко красногвардейцы взяли городскую думу, а позже, весной 1918 года, ликвидировали в самом зародыше восстание частей, которым руководил так называемый "Союз фронтовиков".

Меня направили с отрядом на ликвидацию белогвардейских банд, действовавших в Поволжье. А когда была создана губернская ЧК, я перешел в ее подчинение уже как командир отряда особого назначения по борьбе с бандитизмом.

Однажды подняли нас по тревоге, приказав срочно прибыть в штаб Красной гвардии.

Там узнаю, что бандиты угнали со станции эшелон с мукой и обмундированием. Нужно догнать их, отбить состав.

- Сколько у тебя в строю? - спросил меня начштаба А. А. Федоров.

- Пятьдесят сабель!

- Поступишь в распоряжение Гавро.

А за окном уже слышится стук копыт. Выбегаю из штаба. Приказ Лайош получил, не слезая с коня. Через несколько минут галопом вылетаем в заснеженную степь. Дело под вечер, мороз - градусов двадцать пять. Дорога по которой мчится наш отряд, рядом с железнодорожной насыпью. Разведку мы выслали вперед, понимая что необходимо выиграть время, не дать бандитам разгрузить вагоны. Растащат мешки с мукой и тюки с обмундированием по заснеженным перелескам, а потом по деревням, ищи тогда!

Километрах в двенадцати от города встречаем связного, посланного командиром нашей разведки. Эшелон обнаружен у разъезда, бандиты, по-видимому, разгружают вагоны.

Повернули к разъезду. У крутого увала Гавро приказывает всем спешиться, а мне, наоборот, дает знак оставаться в седле. Пришпорив коня, он одним махом выскакивает на увал. Я следую за ним.

У Лайоша в голове уже созрел план. Перед нами в широкой лощине - эшелон. В вечерних сумерках копошатся возле него люди.

- Они ждут обоз вон оттуда! - показывает Лайош нагайкой в хвост эшелона. - Там дорога и переезд. Ударим с трех сторон, - решает Гавро. - Я обогну разъезд справа и выйду к паровозу, ты бей по хвосту эшелона и перекрой дорогу, а разведчики будут атаковать в лоб. Пока мы с тобой будем занимать позиции, разведчики завяжут перестрелку, отвлекут бандитов...

Удар наш был столь неожиданным, что почти не встретил противодействия. Видя, что их окружают, бандиты в панике бросились врассыпную.

Во многих боевых операциях принимал я участие вместе с Гавро, и это было для меня хорошей школой. Лайош быстро принимал решения. Поражало, насколько правильно оценивал он обстановку и выбирал единственно нужный ход.

В марте восемнадцатого я расстался с Гавро: по поручению Саратовского Совета рабочих и солдатских депутатов он сформировал новый отряд из интернационалистов и должен был выступить с ним на помощь астраханским товарищам.

Утром он зашел в губчека попрощаться.

Заместитель председателя губчека М. С. Венгеров отпустил меня, я сел на коня, и мы с Лайошем поскакали к казармам. Его отряд ждал команды выступить.

Выехали за город. Пропустив бойцов вперед, Гавро спешился. Я тоже спрыгнул с коня.

- Ну, Захарушка, не поминай лихом! - звонко шлепнул он ладонью по моей руке. - Как знать, доведется ли встретиться?

Астрахань - крупный купеческий город и центр астраханского казачества - в весну восемнадцатого была наводнена белогвардейцами, бежавшими отовсюду фабрикантами и заводчиками, купцами, крупными петербургскими и московскими чиновниками. Контрреволюционеры пытались протащить на руководящие посты в губернии своих людей, разрабатывали планы свержения Советской власти.

Военное и экономическое значение этого города было в то время исключительно велико, и не случайно на протяжении двух лет белогвардейцы много раз пытались захватить Астрахань. Уже в январе 1918 года был подавлен вооруженный контрреволюционный мятеж.

Большевики призывали трудящихся Астрахани отстоять город от контрреволюции.

В одной из листовок говорилось:

"Революция в опасности! Тысячи гадов со всех сторон выползают из своих темных нор и хотят задушить нашу русскую революцию... Действительность указывает вам: враг у ворот Астраханского края. Петровск, дававший нам хлеб пропускавший керосин, мазут для фабрик, заводов и пароходов, захвачен бандами..."

Обращение заканчивалось словами: "К оружию, сыны революции!"

В Астрахани Гавро сразу же отправился в Военно-революционный комитет города. Там шло заседание под председательством Михаила Аристова, одного из руководителей астраханских большевиков. Гавро прошел через весь зал к столу президиума, отдал честь, достал из полевой сумки пакет и положил его перед Аристовым.

- Вы очень и очень кстати, товарищ Гавро, - сказал Аристов, пробежав глазами бумагу.

- Товарищи, - обратился он к залу, - саратовцы прислали нам на помощь интернациональный отряд. Перед вами его командир, член большевистской партии товарищ Лайош Гавро.

В зале собрались рабочие, рыбаки, крестьяне, матросы, представители военнопленных разных национальностей, сочувствующих Советской власти. Обсуждался один вопрос: как отстоять Астрахань. На этом заседании Лайош познакомился с соотечественниками - Шандором Сабо, Йожефом Дёмеком, братьями Енё и Бела Шугар.

А вечером в казармы на Козьей горе, где расположились прибывшие из Саратова интернационалисты, пришел друг детских лет Гавро - Иштван Вантуш. Пришел поискать земляков, узнать, что делается в других городах России, и столкнулся в дверях с Гавро.

- Вантуш! Вантуш из Трансильвании! Вот это встреча! - закричал Лайош.

Иштван Вантуш стал ординарцем Гавро.

Через некоторое время, оценив по достоинству организаторские способности Лайоша Гавро, астраханские большевики назначили его начальником формирования интернациональных частей в Астраханском крае, а венгры-коммунисты доверили ему возглавлять их партийную организацию в городе.

Такие группы создавались тогда в Саратове, Орле, Перми, Курске, Царицыне и других городах. В. И. Ленин в марте 1918 года беседовал с венгерскими товарищами об организации Венгерской группы РКП (б), издания газеты на родном языке. Газета стала выходить с апреля. Вместе с ней начали поступать в Астрахань и брошюры на венгерском языке, написанные Бела Куном и Тибором Самуэли. Даже по названиям заголовков можно судить, на какие злободневные вопросы давали они ответ: "Кто платит за войну?", "Кому принадлежит земля?", "Что такое Республика Советов?", "Почему пала царская корона?", "Чего хотят коммунисты?"

"Мы все, командиры и рядовые красноармейцы, видели, как нужен каждый из нас революционной России, - написал потом об этой поре Лайош Гавро в своих воспоминаниях. - На Астрахань точат зубы белогвардейцы-деинкинцы и всякая другая контра, в том числе английские империалисты, привлеченные на Каспий жаждой наживы - запахом нефти, который сводит их всех с ума..."

Часто Лайошу приходилось поднимать своих боевых товарищей по тревоге днем и ночью, чтобы седлать коней и мчаться на подавление белогвардейских мятежей и ликвидацию кулацких банд. Положение на юге России оставалось напряженным.

Весной 1918 года Гавро во главе Астраханского летучего отряда был направлен на помощь частям, освобождавшим Дагестан. Обстановка на Северном Кавказе в ту весну была очень сложная. Крупнейший помещик Нажмутдин Гоцинский, объявивший себя имамом, стремился к захвату власти. Религиозные фанатики под его предводительством собирались напасть на Порт-Петровск.

Чтобы предупредить бесчинства и грабежи банд, Петровский военно-революционный комитет послал в Темир-Хан-Шуру вооруженный отряд. Во главе его стали большевик Уллубий Буйнакский и солдат Петровского гарнизона З. С. Захарочкин. Но до вооруженных стычек на этот раз не дошло. Большевики развернули агитационную работу среди горцев. На городском митинге они разоблачили политику буржуазных националистов, раскрыли подлинные цели самозваного имама. Нажмутдин Гоцинский, видя, что население города не на его стороне, вернулся в горы. Но вскоре контрреволюция подняла голову и в самом Порт-Петровске. Гоцинский решил этим воспользоваться. Через своих сторонников он стал распускать провокационные слухи, разжигать национальную рознь и начал готовиться к походу на Петровск.

Обстановка в городе накалилась до предела. За короткий срок ревком сформировал полк, который вместе с другими красногвардейскими отрядами вступил в бой с бандами имама. Врагов удалось потеснить, но силы были неравны. Чтобы сохранить Красную гвардию, было принято решение временно отойти в Астрахань и Баку.

В Астрахани Уллубий Буйнакский обратился за помощью к местным большевикам. Ведь от того, чьим будет Порт-Петровск, в немалой степени зависело снабжение не только Астрахани, но и Баку северокавказским хлебом. А центральные промышленные районы России через Петровск и Астрахань могли получать нефтепродукты.

Оказать братскую помощь Дагестану в восстановлении Советской власти было решено объединенными силами красногвардейских отрядов Баку и Астрахани, в числе которых были и бойцы из отряда Гавро. В апреле интернационалисты высадились с пароходов южнее и севернее Порт-Петровска. Начались бои. Сторонники имама с большими потерями бежали в горы. Власть перешла в руки ревкома. В сложных условиях классовой борьбы Гавро сумел наладить взаимоотношения своих бойцов с местным населением и вовлечь его в борьбу за Советскую власть.

Интернационалисты вернулись в Астрахань. Ио это была всего лишь передышка. Вспоминая о тех днях, Гавро рассказывал мне о том, как однажды осенью его полк ночью был поднят по тревоге. В Терской области против Советов выступил ярый националист Георгий Бичерахов. Вновь подняла голову банда Нажмутдина Гоцинского. Города Грозный и Кизляр окружили белоказаки, пала Советская власть в Баку.

Астраханский экспедиционный отряд, в который влился интернациональный полк Лайоша Гавро, направляется на помощь Кизляру. Белые три месяца осаждали город, но не смогли его взять. Кизляр стойко защищали рабочие. Когда же противник получил подкрепление, атаки возобновились, и вскоре бои завязались уже на окраинах города.

На выручку кизлярцам пришли астраханцы. Двинувшись в сторону Кизляра, они вступили в бой с белоказаками. С правого фланга, форсировав Терек, развернул наступление латышский батальон.

Две недели жестоких боев, нехватка продовольствия, воды, боеприпасов. И наконец, Кизляр свободен. За личную храбрость, проявленную в боях за освобождение Кизляра, Лайош Гавро был награжден шашкой и серебряным портсигаром с надписью: "Освободителю кизлярских рабочих".

Астраханский экспедиционный отряд не сразу вернулся в Астрахань. Ему еще предстояло освобождать Моздок. Здесь Гавро был ранен, и его переправили в Астрахань. Обо всем этом Гавро рассказал мне много позже, а тогда, весной 1918 года, проводив его в Астрахань, я тоже вскоре покинул Саратов. Губернская ЧК откомандировала меня в Москву, в распоряжение ВЧК. Там я получил назначение в Витебск начальником следственной комиссии губчека. Время было сложное. В белорусских лесах скрывались банды. Отдыха чекисты не знали. Не было особого деления на начальников и подчиненных: все, кто был не на задании, выезжали на места происшествия. Порой сутками не спали, не жалея себя, выполняли мы свой чекистский долг, помогая органам Советской власти.

Изредка до меня доходили вести, как воюет Лайош. Он был заместителем председателя штаба обороны Дагестанской области. За храбрость и умелое руководство воинскими частями ему торжественно, перед строем интернационального полка вручили именное Почетное оружие.

Летом 1918 года Гавро приезжал в Москву. Я тоже в это время был вызван в ВЧК. Встретились случайно, на улице. Гавро был с друзьями-венграми. Все куда-то спешили, я присоединился к ним, и, пока шли мы по Тверской, обменялись новостями. Лайош рассказал мне, что 6 июля участвовал в подавлении левоэсеровского мятежа. Ирина Кун, жена Бела Куна, в своих воспоминаниях пишет: "...Советское правительство обратилось к руководителю Московской мадьярской группы, к товарищу Бела Куну, с тем чтобы слушатели школы агитаторов и группа, работавшая в Кремле, запаслись оружием, боеприпасами и немедленно, но тихо вышли во двор Кремля, где уже выстроился взвод латышских стрелков, объединились с ними и направились на захват... почтамта".

Интернациональным коммунистическим отрядом руководил Бела Куп. А операцию по захвату почтамта возглавил Тибор Самуэли.

Очистив почтамт от мятежников, интернационалисты отправились в район Покровских казарм. Там они разгромили большую группу эсеров. В числе 78 бойцов отряда были Тибор Самуэли, Лайош Гавро, Эрнё Пор, Янош Ковач и другие.

По поручению Бела Куна всего за две недели Гавро сформировал в Москве новый интеротряд и во главе его вновь отбыл в Астрахань. Спешка была вызвана осложнившейся обстановкой в Заволжье: уральские белоказачьи части, овладев Новоузенском, продвигались к Царицыну.