Глава третья

Около трех лет прошло с того мартовского дня, когда я на окраине Саратова расстался с Лайошем Гавро. Узнаем ли мы друг друга? Знаю, пришлось ему хватить лиха сполна. Три раза ранен, тяжело контужен.

На маленьком полустанке под Брянском наш эшелон простоял дольше обычного: брали дрова для паровоза. Красноармейцы, выстроившись цепочкой, кидали друг другу мерзлые березовые кругляки. На глаза мне попался плакат:

Паровоз кричит слова: 
"Ем чужие я дрова! 
Уголька подбрось, Донбасс, 
Выручай, рабочий класс".

В Донбассе восстанавливались разрушенные белыми тахты, и первые тонны угля, как подарок Стране Советов, уже выдавались на-гора...

Мы с Поляковым вышли размяться. На перроне было многолюдно. Днем потеплело, и пассажиры высыпали из зала ожидания. В те годы на станциях было многолюдно: крестьяне ехали в города менять продукты на одежду, а горожане, наоборот, в села за продуктами. Мое внимание привлек разбитной парень в новеньком полушубке. Он вертелся среди мешочников и, как мне показалось, то и дело шарил глазами по нашим теплушкам, двери которых были распахнуты настежь. На плече у парня котомка и гармонь-трехрядка. Наверное, купил гармонь и домой катит.

Я стал наблюдать за ним. Лицо парня тронуто слегка оспой, нос велик, мясистые губы, цепкие глаза...

Не сенинский ли это лазутчик? Едва ли, очень уж приметный.

Однако подозрение зародилось не только у меня.

- Проверить бы его, - шепнул мне Поляков, когда мы подошли к своей теплушке. - Людей нужда гонит хлеб добывать, а этот гармонью обзавелся. Не бедствует, видать...

Но раздумывать было некогда - наш паровоз дал сигнал к отправлению.

Заскочили мы с Поляковым в теплушку, и когда она поравнялась с парнем в полушубке, тот вдруг озорно подмигнул, развернул гармонь и спел частушку, в которой нам послышалось слово "чека". Меня как кипятком обожгло. Частушка адресовалась явно нам. Но откуда знать этому носатому, что мы чекисты? А может, случайно слово на язык попало?..

- Ошиблись мы, Захар! - сердито сказал Василий.

- Ерунда! - успокаиваю сам себя. Какой из него разведчик? Очень уж он приметный. Один раз увидишь - и запомнишь на всю жизнь.

Но в поезде меня почему-то все больше угнетала мысль - нет, неспроста он проявил такой интерес к нашему эшелону. Пулеметы считал, прикидывал численность отряда... И настроение от этого испортилось вконец.

В Брянск прибыли утром. Губернские чекисты встретили нас на вокзале, проводили в теплые казармы, где мы с удовольствием подкрепились горячей перловой кашей, которую испокон веков солдаты зовут "шрапнелью".

После завтрака я отправился в губчека.

Город напомнил мне наш Саратов: дома в большинстве деревянные, лишь кое-где проглядывают сквозь облетающую листву каменные. Эти, купеческие, под железом, с высокими заборами и монументальными воротами.

Иду вдоль забора городского сада. Он весь обклеен плакатами, лозунгами, афишами, объявлениями и распоряжениями. На одном из плакатов усатый плечистый кузнец в фартуке замахнулся огромным молотом, готовясь размозжить драконью голову "гидры контрреволюции". На другом - изображен черный пузатый кулак с головой-тыковкой. Кулак ухватил мешок с мукой и тужится изо всех сил, опуская его в глубокую яму...

Пробегаю глазами объявление: "Товарищи коммунисты и беспартийные! Все как один на воскресник по пилению и подвозу дров детским домам и школам. Коммунистам явка строго обязательна!"

Брянск живет такой же жизнью, как и другие города Республики: в холоде и голоде...

И еще один листок, прилепленный почему-то отдельно, в сторонке. Серая рыхлая бумага. Под лиловыми буквами - подтеки. Текст антисоветский. Я сдираю его с забора, сворачиваю и кладу в полевую сумку. Надо показать брянским чекистам: свежий, сегодня ночью наклеен.

Губчека помещается в купеческом особняке. Дом обнесен высокой оградой, закрепленной на массивных каменных столбах. Чугунные створчатые ворота в частую решетку, а рядом за столбом крохотная калитка. Появляется красноармеец в стареньком тулупе и, добросовестно изучав мой мандат, бросает коротко: "Проходи!"

Председателя губчека Алексея Терентьевича Стельмаховича Ксенофонтов характеризовал мне как человека смелого, выдержанного, хорошо знающего свои края.

Захожу в кабинет председателя. Алексей Терентьевич громко говорит по телефону. Продолговатый деревянный ящик телефонного аппарата висит в простенке между окнами. Пользоваться им можно только стоя.

- Глядите, чтобы они арестованными себя у вас не чувствовали, - почти кричит Стельмахович. - Не разбегутся, если вам поверят! Не разбегутся, говорю! В бане всех помойте сегодня же. Обязательно! Я к вечеру сам зайду, проверю.

Я догадался, что речь идет о беспризорниках. Стельмахович закончил разговор, резко крутнул два раза ручку телефонного аппарата; дал сигнал телефонистке, что можно разъединять, и повесил трубку. Потом улыбнулся мне и вытер пот со лба.

- Из-за этого проклятого ящика кричу все время, аж голос сорвал.

Мы пожали друг другу руки.

- Из какого сословия будешь? - спросил Алексей Терентьевич.

- Слесарил до революции на заводе в Саратове, - ответил я.

- Вот как! Я тоже слесарь, с Бежецкого машиностроительного...

Он высок, голубоглаз. Густые темные волосы падают на широкий лоб. Лицо интеллигентное, с твердым, чуть выпирающим вперед подбородком. Алексей Терентьевич достал из шкафа свернутую трубкой карту губернии, расстелил перед собой.

- Атаман Сенин жмется сейчас к лесам. Вот здесь, - показал он кончиком карандаша. - Частенько наведывается в деревни, но очень осторожен, выставляет надежные заслоны, долго на месте не задерживается. Лагерь свой в лесах меняет иной раз без особых на то причин, заметая следы. Заглядывает время от времени и в родную деревню Новая Погощь. Летом он там даже свадьбу свою сыграл. Жену зовут Анной Ивановной. Она у него теперь и адъютант, и начальник контрразведки. Раньше у него контрразведкой ведал жандармский офицер Сыромятников, а теперь он советник Анны Ивановны. Красивая, говорят, стерва, а злобствует похлеще самого атамана. Дочь заводчика, а завод в революцию реквизировали. Вот и зла на весь мир...

- В банду к Сенину еще летом пробрался наш человек, - продолжал Алексей Терентьевич. - Но, к сожалению, он не может войти в доверие к сенинскому окружению. Не просто это. Сколько я ни ломал голову, ничего путного придумать не мог. Очень уж осторожна и хитра атаманша.

- Связь со своим человеком поддерживаете регулярно? - поинтересовался я.

- Даже встречаемся иногда. В этом отношении нам повезло: он в интендантах ходит.

Алексей Терентьевич еще что-то хотел добавить, но я вскочил и кинулся к окну. По просторному двору к лабазам, приспособленным под тюрьму, красноармеец вел того самого гармониста, которого увидели мы на полустанке под Брянском!

- Он! - выдохнул я.

- Кто? - спросил Стельмахович.

Я рассказал ему все, а потом и о снятом с забора листке. Достал его из полевой сумки.

- Сенинская работа, - убежденно произнес Алексей

Терентьевич. - А гармонист - разведчик атаманши. Приехал вслед за вашим эшелоном. Опознал его наш чекист, который был осенью в банде под видом коновала.

"Здорово же ты промахнулся!" - укорил я себя.

- Допрашивали? - киваю на окно.

- Ничего не сказал, - нахмурился Стельмахович, - Ярый враг Советской власти. Может, слыхал про Соколовскую крупчатку - с мельниц его родителя шла. Мужики со всего уезда в должниках у него ходят. Он первым примкнул к Сенину, а сынок весь в отца. На снисхождение не надеется. Об одном просит: дать ему перед "смертью на гармони досыта наиграться...

Я, собственно, только что познакомился со Стельмаховичем, но у меня возникло такое чувство, словно мы давным-давно знаем друг друга.

- Догадывается Сенин о прибытии нашего отряда, как ты думаешь? - спросил я. Мы сразу перешли на "ты", как это часто бывало в те годы.

- Вне всякого сомнения, таких агентов, как этот гармонист, у него много. По сообщениям наших разведчиков, Сенина очень беспокоит появление кавалеристов Людвига Гавро. Атаман конечно же сообразил, что за его банду берутся основательно.

Стельмахович рассказал мне, что уже побывал в бригаде Гавро. По словам Алексея Терентьевича, он удачно расположил бригаду, и теперь атаману Сенину будет непросто удрать к махновцам: дороги, которые ведут на юг, перекрыты красноармейцами.

Пришел Василий Поляков, доложил, что бойцы помылись в бане и он разрешил всем, за исключением дневальных, отдохнуть с дороги. Услышав о гармонисте, Василий заметил, что ничего иного и не ожидал. И тут у меня появилась мысль: а что, если попробовать пробраться к атаману через этого гармониста? Но как это сделать? Надо думать... А пока я посоветовал исполнить просьбу бандита - дать ему в камеру гармонь.

Замысел мой был далеко не оригинален, но если его умело осуществить, то вполне можно рассчитывать на успех, Гармонист - не простой агент, его, как стало известно, жалует сама Анна Ивановна, а это уже что-то значит, Мы подсадим к гармонисту нашего человека, умного и ловкого парня, и дадим им обоим возможность убежать. Побег должен выглядеть так, чтобы ни у кого из бандитов не возникло подозрение, что он подстроен.

- Гармонист один сидит? - сразу загорелся Василий Поляков.

- Нет, - сказал Стельмахович. - Но второй - спекулянт. Награбленное добро у бандитов на самогон выменивал, полный сарай тряпьем набил.

Я понял, что Поляков хоть сию минуту готов отправиться в лабаз знакомиться с гармонистом. Да, лучшей кандидатуры, чем Василий, для этого дела не найти. Парень он умный, находчивый, отчаянный. К тому же артистическая натура.

На фронте был такой курьезный случай. Во время яростной атаки белогвардейцев у нас вдруг замолчал станковый пулемет. К нему тотчас бросился Поляков, решив, что пулеметчик убит или ранен. Но тот был жив, просто заело пулемет. Боец суетился, пытаясь вытащить перекошенную гильзу. Василий помог ему устранить задержку, продернул ленту. Вдвоем они подняли "максим" со дна окопа на бруствер. Густая цепь белых была уже совсем близко. Впереди бежал толстомордый фельдфебель, отчетливо были видны его рыжие усы. В поднятой руке зажата граната. Еще миг - и она полетит на головы пулеметчиков...

- Отставить! - вдруг свирепо рявкнул Поляков. Фельдфебель вздрогнул, остановился и беспомощно закрутился на одном месте: он услышал голос своего полкового командира, погибшего в бою!..

Нескольких секунд замешательства было достаточно, чтобы пулемет ударил длинной очередью в упор по вражеской цепи. Белогвардейцы дрогнули и стали отходить назад. Усатый фельдфебель оказался в числе пленных. Когда я стал его допрашивать, он заикался, глаза ошалело бегали по сторонам. Оказывается, - бывает же такое! - на германском фронте Василий Поляков служил с этим рыжеусым фельдфебелем в одном батальоне!..

Так кого же послать к Сенину? Василий подобное задание уже выполнял, в Белоруссии он "гостил" в банде Степаненко, куда мы его послали под видом полкового казначея, прокутившего всю казну и едва унесшего ноги от чекистов. Благодаря сообщениям Полякова удалось вовремя разминировать железную дорогу, по которой следовали на фронт воинские эшелоны, а потом и банду разгромить.

Василий вдруг встрепенулся, подмигнул мне лукаво и рывком вскочил с дивана. Сдвинул на затылок фуражку, растрепал волосы, собрал впереди складки гимнастерки под ремнем и сразу вдруг размяк весь: ни дать ни взять дезертир, изрядно хвативший сивухи. Сам черт ему не брат! Высокомерно поглядел на нас с Алексеем Терентьевичем, затем прошелся по кабинету - ноги заплетаются.

Стельмахович расхохотался, но тут же покачал головой:

- Не годится. Сенин дезертиров не переваривает, хотя сам бегал и от белых и от красных. Взять, конечно, он тебя возьмет, но веры тебе не будет. Приставят к тебе соглядатая, который начнет ходить по пятам,

- А что мешает мне стать белым офицером? - передернул плечами Поляков. - Ведь мы с Сениным однокашники по юнкерскому училищу. Потом он поступил в академию, отслужив сколько-то в казачьих частях на Урале... Учились, правда, в разное время, он старше меня, но у одних преподавателей. Между прочим, тактику нам преподавал сам Дутов, будущий атаман войска Оренбургского. Найдется о чем поговорить и что вспомнить, когда встречусь с полковником Сениным.

- Но ведь твои однополчане знали, что ты симпатизировал красным, - предостерег я Василия. - Вдруг кто-нибудь из них в сенинской банде.

- Да и в ВЧК наверняка приходилось иметь дело с белогвардейскими офицерами, а многие из них отпущены, - напомнил Алексей Терентьевич. - Где гарантия, что хоть один из них не окажется в банде?

- Волков бояться - в лес не ходить! - стоял на своем Поляков.

Где-то в глубине души я уже согласился с Василием, окончательно убедил он меня этим юнкерским училищем. Своего однокашника полковник Сенин обязательно должен приголубить. Но поверит ли он ему, вот вопрос! А надо, чтобы поверил. Надо все продумать и взвесить, по месяцам расписать, где и под чьим командованием мог Поляков служить у белых в гражданскую, как очутился на Брянщине. Стельмахович говорит, что Анна Ивановна хитра. Да еще рядом с ней профессионал по части проверки и дознаний - жандармский офицер...

- Сыромятников Илья Евгеньевич, - Стельмахович открыл ящик своего стола и достал нужную бумагу. - Звание - капитан. Перед войной служил в житомирском жандармском управлении...

Алексей Терентьевич охарактеризовал всех офицеров, находившихся в банде, подробно рассказал о порядках, которые завел полковник Сенин.

- Заманчиво, весьма заманчиво подкатиться к атаману, - подытожил он. - Однокашник... А ведь это хорошая зацепка, товарищи.

Но как организовать побег?

Стельмахович вызвал "коновала", который был у Сенина в начале осени. Проговорили до поздней ночи. А утром приехал Ференц Патаки. План наш он в основе одобрил, но нашел в нем столько недоработок, что Василий приуныл.

- Готовить тебя буду я сам, - сказал Ференц Владиславович, - Как-никак жандармов знаю...

На следующий день я с отрядом выехал в деревни, куда чаще всего заглядывали бандиты. Мы развернули агитационную работу среди крестьян, рассказывали им о целях и задачах Советской власти. Слова Дзержинского не выходили у меня из головы: "Не забывайте, что основное ваше оружие - большевистское слово!" В одной из деревень связной от Стельмаховича уведомил меня, что тщательно подготовленный, снабженный соответствующими сведениями Поляков отправлен в купеческий лабаз, где ждет своей участи сенинский лазутчик.

Тревожно было у меня на душе: как оно там все повернется у Полякова? Не приметил ли его носатый гармонист, когда мы с Василием прохаживались по перрону?..

Тем временем вместе с кавалеристами бригады Лайоша Гавро мы, стараясь не спугнуть банду, обкладывали ее со всех сторон. Медленно, но неотвратимо сжималось наше кольцо.

Правда, в отряде были и такие, которые рвались одним ударом прихлопнуть банду. Приходилось и им разъяснять, что наша задача - избежать лишнего кровопролития, открыть глаза неграмотным крестьянам, запутавшимся и отчаявшимся.

Поубавили мы прыти атаману Сенину, взяли под свою защиту население деревень. И страх перед бандитами постепенно сменялся ненавистью к ним. Верных помощников прибавлялось у нас каждый день, стали приходить с повинной разведчики и осведомители Сенина. Тех, кому мы особенно верили, просили вернуться в банду, чтобы действовать изнутри. Свой уход из деревни они у Сенина мотивировали по-разному: заподозрили чекисты, донес кто-то, нет возможности жить рядом с красноармейцами или что-нибудь в этом же роде.

В селах создавались отряды самообороны, которые мы снабжали оружием. Теперь каждый мешок муки, каждую свинью или овцу сенинским "интендантам" приходилось брать с боем, демаскируя себя.

Мы с Ференцем Патаки поддерживали постоянную связь с Москвой. Ксенофонтов сообщал нам, что Феликс Эдмундович доволен общим планом операции, который мы представили ВЧК, но предостерегает от поспешности.

Феликс Эдмундович Дзержинский. 1923 г