Глава шестнадцатая

Новый, 1926 год мы встречали у Фурманова. Среди гостей были чапаевцы - Хлебников, Кутяков... Пришли писатели - Мате Залка и Всеволод Иванов, а также университетские друзья Фурманова.

Н. М. Хлебников, начальник артиллерии 25-й Чапаевской дивизии, впоследствии генерал-полковник артиллерии, Герой Советского Союза

Хозяин дома задавал тон всему празднику. И конечно же Дмитрий Андреевич читал свои любимые стихи русских поэтов, знал он их на память очень много.

А через два с половиной месяца Фурманова не стало.

Умер Дмитрий Андреевич 15 марта на руках у Залки, который последние часы не отходил от постели больного.

- Это как разрыв тяжелого снаряда, угодившего прямо в наш командный пункт! - ошеломленно повторял Залка, первым сообщивший нам горестную весть.

Все были потрясены, потому что болезнь Дмитрия Андреевича - грипп - не воспринимали всерьез. Так же относился к ней и сам Фурманов. Последние два года жизни он возглавлял Московскую ассоциацию пролетарских писателей, и работы у него было более чем достаточно.

Он слег, когда не в силах был держаться на ногах.

Через несколько дней мы читали в "Правде" строки, написанные Михаилом Кольцовым: "Вчера тревожно говорили - Фурманов опасно заболел. Не верилось, что есть настоящая опасность... Сегодня сказали прямо и неумолимо: он умирает. Не хотелось верить...

Фурманов был надеждой, едва ли не самой твердой и радостной надеждой в молодой пролетарской литературе. Что может быть больнее лишиться надежды!"

Газеты печатали статьи о творчестве и жизненном пути писателя, поступали телеграммы со словами соболезнования. Вот одна из них: "Старые бойцы-чапаевцы с Глубоким прискорбием узнали о безвременной кончине Дмитрия Андреевича и отмечают, что в его лице потеряли большого друга, комиссара и писателя. Дмитрий Андреевич не только большевистским пламенным словом воодушевлял бойцов, он воодушевлял их личной храбростью, поднимая в атаки. Мы видели его с винтовкой в руках в самые тяжелые моменты боев на Уральском и Восточном фронтах, на Кубани",

Тяжелым выдался 1926 год. Утраты следовали одна за другой.

Вечером 20 июля мне позвонили товарищи из ОГПУ и попросили срочно прийти. Еще на лестнице я почувствовал - беда! Она была на лицах всех встретившихся мне сотрудников: умер Дзержинский!

И сразу словно тупая игла вошла мне в сердце. Товарищи говорят мне что-то, но из всего запомнилось лишь одно слово "сгорел". Сгорел на работе. Я стоял и думал - мы были моложе его и крепче и то не могли без отдыха. А он - мог.

От нечеловеческой нагрузки организм сдавал. Врачи настоятельно требовали, чтобы Феликс Эдмундович ограничил рабочий день четырьмя часами. А Дзержинский все работал...

Весть о смерти Дзержинского всколыхнула весь мир. "Даже буржуазия, несмотря на всю свою ненависть к Дзержинскому, признает его абсолютную неподкупность и искренность", - писала в эти дни газета французских коммунистов "Юманите".

Выступая на Красной площади, Г. И. Петровский сказал, что если нужно было бы изобразить революцию со всей ее решительностью, если нужно было бы изобразить преданность солдата и гражданина, если нужно было бы изобразить в революции правдивость, то для этого нужно выбрать образ товарища Дзержинского.

- Ты знаешь, я так расстроен, что не могу идти домой, - сказал мне Ференц Патаки, когда мы покидали Красную площадь.

И мы пошли ко мне, в Брюсовский. Весь вечер говорили о Дзержинском, вспоминали его слова, разные случаи во время нашей службы в ВЧК.

Величайшим тружеником, непоколебимо верившим в победу коммунизма, пламенным революционером-ленинцем был Феликс Эдмундович.

А вскоре мы с горечью узнали о том, что в Болгарии арестовали Гавро.

...В Софийском соборе во время богослужения произошел взрыв. Были в это время в соборе фашисты и их главарь Цанков, но они не пострадали. Полиция буквально через несколько минут после взрыва оцепила все улицы, примыкавшие к соборной площади, начались массовые аресты и расправы. За два-три дня все тюрьмы в стране были переполнены, газеты извергали дикую брань в адрес коммунистов, которые не имели никакого отношения к инциденту.

Лайош Гавро находился в Софии под видом рабочего, немца Франца Бауэра. Товарищи предложили ему на время уехать в провинцию. Он благополучно добрался до Пловдива, но сыщики и там напали на его след и вскоре арестовали. Полиция должна была освободить Франца Бауэра, против которого не нашлось никаких улик. Но начались допросы и пытки. Три следователя сменились, так ничего и не добившись. Через своих товарищей Лайош получил записку, в которой они сообщали, что скоро его освободят.

Но вот "дело" Франца Бауэра принял четвертый следователь.

- С утра у меня было прекрасное настроение, - рассказывал нам Лайош. - Все, думаю, муки мои кончились.

И когда открылась дверь камеры, я машинально потянулся за своей сумкой, лежащей на скамье. Но вместо ожидаемого: "Собирайся, с вещами, живо!" надзиратель рявкнул: "На допрос!"

Ведут в другую комнату, не в ту, где меня раньше допрашивали. Переступаю порог и весь сжимаюсь: за столом сидит знакомый человек. Я его сразу узнал, и он меня тоже.

- Вот мы и встретились, товарищ красный командир!

Я видел его в лагере для военнопленных под Астраханью, когда агитировал румын вступать в Красную Армию. Этот же тип вышел вперед и говорит: "Поищите дураков где-нибудь в другом месте! Едва ли сыщется здесь кто-нибудь, чтобы сражаться за чужую землю". Но добровольцы все же нашлись, и набралось их немало...

Начались новые, еще более изощренные пытки. Суд приговорил коммуниста Франца Бауэра к казни через повешение.

В самый последний момент смертный приговор отменили. Лайош Гавро был осужден на двенадцать с половиной лет тюремного заключения. А через год товарищи по партии устроили ему побег из тюрьмы.

В Москву Гавро вернулся летом 1926 года. Через несколько дней он по настоянию врачей уехал в санаторий.

Отдохнувший, загоревший Гавро осенью пришел ко мне и протянул отпечатанную на машинке бумагу - выписку из приказа РВС СССР № 781 за 1926 год. В ней говорилось, что Гавро Л. М. заносится в резерв РККА с 1 октября 1926 года и откомандировывается для работы в распоряжение Народного комиссариата по иностранным делам СССР.

- Был Людвиг Матвеевич командиром Красной Армии, а стал дипломатом! - шутил он.

Через неделю мы провожали Лайоша в Китай. Он был назначен консулом в город Чугучак. Затем его перевели в город Урумчи управляющим генеральным консульством СССР.

В 1928 году Гавро получает назначение торгпредом в Грецию. Но тут неожиданно в дело вмешался Мате Залка.

- Ты же командир Красной Армии! Боевые ордена носишь на груди, - говорил он Гавро.

- Завтра я сам пойду к кому следует и докажу, что вырастить, подготовить настоящего командира Красной Армии куда сложнее, чем торгового представителя. А этот командир к тому же имеет богатый боевой опыт, две войны прошел!..

Так Гавро, к своей великой радости, оказался на курсах усовершенствования высшего командного состава. Учился он самозабвенно, увлеченно.

Приходит к нему Мате Залка. Гавро сидит за столом и на большом листе ватмана чертит схему боя, обозначает условными знаками батареи противника, движение войск. У них начинается разбор всех перипетий сражения за Кизляр.

Разговор принимает такой бурный характер, что друзья ничего не замечают вокруг. Часа через два, когда их зовут ужинать, разбор давно отгремевшего сражения все еще не окончен.

- Твои интернационалисты сражались за торжество социализма, - горячился Мате. - Поэтому каждый из них дрался с таким геройством. Каждый боец троих стоил. Ты это тоже учитывай...

...Большой компанией мы идем в Театр Революции (теперь Театр имени Маяковского. - З. Д.) по приглашению его директора - Мате Залки. Было это летом 1926 года.

Шел спектакль "Купите револьвер" - сатира на нравы буржуазной Европы. После представления мы направились в фойе театра, здесь и увидели директора, шедшего нам навстречу с Бела Иллешем.

Оказывается, мы попали на премьеру его пьесы. Много слов было сказано в тот вечер и о молодом авторе, и о планах театрального коллектива, и о новом зрителе, который, по мнению Залки, должен активно влиять на репертуар. Мате сказал, что сам собирается писать для театра и стал читать отдельные сцены из своей будущей пьесы "Гвардейцы", посвященной роли личности и масс в революции.

Залка с головой окунулся в театральную жизнь. Он был новатором по духу. Создал в театре художественно-политический совет, в работе которого приняли участие представители заводов, профсоюзов, интеллигенции. Он шел на эксперименты, приглашал молодых одаренных режиссеров и драматургов, словом, делал все, чтобы помочь театральному коллективу раскрыть в своих спектаклях важнейшие проблемы новой социалистической действительности, показать сложную борьбу двух миров.

Залка открыл при театре мастерскую-студию, которая набирала способных молодых людей и готовила из них актеров для нового театра. Многие из бывших учеников этой мастерской, пройдя большую творческую школу, стали известными мастерами сцены, и я уверен, они хранят в своей памяти воспоминания об удивительном директоре - Мате Залке, который всегда был готов прийти им на помощь.

Мате Залка был одним из организаторов литературного объединения Красной Армии и Флота - ЛОКАФ и принимал самое активное участие в его работе. Большую радость доставляло ему открывать таланты среди красноармейцев.

- Сегодня мы едем на литературный вечер, - решительно объявил он как-то нам с Ференцем Патаки. - И никаких разговоров! Бойцы будут читать нам свои стихи.

Я был уже студентом Московского химико-технологического института. Меня выбрали там членом партийного бюро. Свободного времени - в обрез. Ссылаясь на занятость, я отказался, но Мате и слышать ничего не хотел, увез нас с собой.

Лето только начиналось, красноармейцы обживали палаточный лагерь, раскинувшийся на берегу Пахры. Дни стояли солнечные, жаркие. Нас накормили гречневой кашей с салом и привели к поляне, заставленной длинными скамьями. Там нас уже ждали красноармейцы.

- Я прочту вам свой новый рассказ "Бессмертие", - сказал Залка.

Красноармейцы - молодые ребята, в годы огневые были еще мальчишками, но о боях знали не понаслышке: детство их опалила война. Слушали Мате внимательно.

...Полк красноармейцев-интернационалистов окружен белыми. Весь день шли напряженные бои, однако все попытки вырваться из кольца закончились неудачей. И вот легла ночь. Осенняя, темная, она может стать последней в жизни двух тысяч красноармейцев, среди которых много раненых. Красноармейцы измотаны непрерывными боями, у них мало боеприпасов.

Командир полка принимает решение: по найденному разведчиками броду скрытно переправить на ту сторону реки Ирпень небольшой десант, который ударит по мосту с тыла. В это время начнет штурм лучший батальон, усиленный огневыми средствами...

Голос Мате Залки в тишине звучит четко и по-командирски властно. "Таким тоном он отдавал боевые приказы", - думаю я. Красноармейцы слушают затаив дыхание.

...Дорогой ценой прорвал кольцо белых интернациональный полк, погибли лучшие красноармейцы. Умер от ран комиссар. А как он мечтал "хоть одним глазом взглянуть на социализм"!

Дочитал рассказ Мате Залка. Несколько секунд стояла тишина. Потом раздались аплодисменты.

Обстоятельно, профессионально анализировал Мате произведения свои и других авторов. Ведь перед ним были не просто любители литературы, а молодые авторы, пробующие свои силы в стихах и прозе, активные военкоры газет.

Нет, не пожалел я, что, отложив дела, поехал с ним к красноармейцам.

Залка вообще часто бывал в воинских частях.

- Завтра уезжаю на маневры! - объявлял он нам радостно.

Возвращался в Москву помолодевшим, взбудораженным и дня два-три ходил в военной форме. Уволившись в запас, Мате все равно чувствовал себя в строю.

Особенно любил он ездить в дивизию, которой стал командовать Гавро.

Стояли погожие августовские дни 1932 года. Гавро пригласил меня провести несколько дней в его военном городке, расположенном в сосновом лесу на берегу озера. Приехал я в субботу после полудня. Лайош поселил меня в брезентовой палатке, где жил и сам. В его командирском домике гостил Залка с семьей.

- Мне кажется, что это были самые счастливые дни в Жизни моих родителей, - вспоминает дочь Мате Залки Наталья. - Всем нам там очень нравилось. Домик командира дивизии стоял в живописном месте, прямо на берегу. Отец очень увлеченно и много работал, а мы с мамой старались ему не мешать. Но мама поставила одно условие: выходные дни должны принадлежать нам целиком и полностью!

Конечно, выполнить это условие отцу удавалось не всегда. В воскресенье у красноармейцев проводились спортивные соревнования, встречи с революционерами, участниками гражданской войны, с рабочими и колхозниками. Отец не мог не ходить на них. Встанем мы в воскресное утро пораньше, заглянем в его комнату, а он уже в военной форме. Значит, наша прогулка в лес за ягодами или по грибы откладывается... Отец уверял нас, что ему достаточно просто присутствовать на военных учениях и он уже получал новый творческий заряд.

...В этот день я увидел Залку на учениях конников. Один из красноармейцев недостаточно хорошо взял препятствие. Мате, стоявший рядом с Гавро и со мной, сказал:

- Не чисто выполнено, да и на лошади плохо держится.

По окончании учения Залка приказал подать ему лошадь и поднять препятствие повыше. К радости красноармейцев, он брал его несколько раз подряд.

Любовь к лошадям у Залки - с детства. Он вырос в краю, где конь был в большом почете, а настоящим мужчиной считался тот, кто отлично справлялся с ним.

В воскресенье утром, за завтраком, Залка стал рассказывать о работе над романом "Кометы возвращаются", а потом предложил послушать отрывок из него. По его словам, мы были первыми слушателями, если не считать жену и дочь.

Кто-то из нас спросил, будет ли понятно читателям название романа "Кометы возвращаются"?

- Когда закроют последнюю страницу, поймут, - сказал Мате.

Это была книга об интернационалистах, бывших военнопленных, возвращающихся домой и несших правду о нашей революции по всей Европе.

...Август был урожайным на грибы. Гавро повел нас в молодой ельник, где, по слухам, было много маслят. Мы наткнулись на целую россыпь... Мате и Лайош приотстали немного, а потом и вовсе оторвались от нас. Сели на поваленное дерево и о чем-то оживленно беседовали. Залка делал пометки в блокноте. Набрав полные корзины, мы подошли к ним. Оказалось, что Залка просил Гавро еще раз рассказать, как был арестован в Астрахани штаб мятежников во главе с "генералом" Маркевичем. Этот эпизод из биографии Гавро почти без изменений вошел в роман "Кометы возвращаются".

Закрыв блокнот, Залка сказал:

- Вчера был в журнале "Молодая гвардия" и получил "добро" на мои "Кометы"... Читала Анна Караваева. По ее мнению, роман получился, но некоторые главы еще требуют серьезной доработки. Особенно те, где описаны киевские и астраханские события. Я это и сам чувствую.

Много лет спустя довелось мне прочесть заметки писательницы за 1932 год. Вот что пишет Караваева о романе "Кометы возвращаются": "...мне сразу понравился образ старого кавалериста дяди Жиги и командира Гары. Даже в черновой редакции, несмотря на кое-какие шероховатости, можно было считать эти образы особенно удавшимися".

Первая часть романа была опубликована в нескольких номерах журнала "Молодая гвардия" за 1932 год. В одном из них было напечатано начало романа Николая Островского "Как закалялась сталь". А незадолго до этого Михаил Кольцов опубликовал в "Правде" очерк "Мужество", в котором рассказал миллионам читателей о героической биографии и литературном подвиге Николая Островского.

Залка познакомился с Островским сначала заочно. Они стали переписываться.

- Какой это замечательный человек, - сказал однажды Мате, читая письмо Островского.

"С такими ребятами и умирать не страшно!" - говорил о Залке Островский.

Николай Островский переехал в Москву, и Залка хлопотал об устройстве ему квартиры на улице Горького. Этим летом он часто хотя бы ненадолго забегал к своему новому другу, собрату по перу, к тому же буденовцу. Сколько раз мы слышали от него:

- Был у Николая Островского. Настоящий партиец!