НОВОСТИ    ЭНЦИКЛОПЕДИЯ    КНИГИ    КАРТЫ    ЮМОР    ССЫЛКИ   КАРТА САЙТА   О САЙТЕ  
Философия    Религия    Мифология    География    Рефераты    Музей 'Лувр'    Виноделие  





предыдущая главасодержаниеследующая глава

Глава пятая

Дела идут своим чередом. Почти каждый день Александр Конце подолгу простаивает в своем музее перед пергамскими плитами, которые очаровывают его все больше и больше. Он объясняет коллегам и студентам, что плиты эти ведут свое начало от не совсем привычного и знакомого, но великого искусства эллинизма. До сего времени нам было известно лишь несколько отдельных скульптур, относящихся к эллинизму, например фигура галла. Но, к сожалению, мы не имеем никакого представления об этом рельефе, гигантском уже по своим размерам, который, очевидно, продолжает великие традиции фриза Парфенона и рельефов всех других храмов классического и доклассического времени.

Как выглядел этот рельеф в своем законченном виде? Кто мог быть его автором? Каково было его содержание? Борьба, победа, смерть - все это так, но этим сказано еще довольно мало. Нет ли в античной литературе какого-нибудь замечания, позволяющего напасть на след рельефа? Десятки, сотни художественных произведений древности, которые навеки исчезли, в настоящее время все-таки известны по описаниям или хотя бы отдельным упоминаниям античных авторов, причем не только таких знаменитых, как Павсаний и Плиний, но также почти неизвестных или малоизвестных. Насколько можно судить по обломкам рельефов, все произведение должно было быть огромным - и именно это не могло не побудить кого-либо из авторов написать о нем, хотя бы кратко. Не может быть, чтобы нигде не было ни единого упоминания. Надо искать. В описаниях путешествий, например. Или в антологиях. Или в рассказах о семи чудесах света. Было бы вовсе не удивительно, если бы какой-нибудь автор посчитал это гигантское художественное произведение за одно из чудес света.

Днями и неделями Конце сидит в государственной библиотеке и просматривает древнюю литературу. 1 июля 1878 года он сообщает Хуманну, что наверняка напал на правильный след (он не знает, что Генриху фон Брунну в Мюнхене уже два года назад пришла в голову та же мысль). Кстати сказать, эта заслуга принадлежала не ему, а одному из его студентов. Тот обнаружил в книге "De miraculis mundi"* римского автора II века нашей эры Ампелия (в 14-м параграфе VIII главы) место, где сообщалось об имеющейся в Пергаме ara marmorea magna, alta pedes quadraginta, cum maximis sculpturis - continet autem gigantomachiam - высотой в сорок шагов большом мраморном алтаре, украшенном громадными скульптурами, изображающими гигантомахию. В этом же труде приведена небольшая выдержка из последней книги Библии, Апокалипсиса - послание в общину Пергама (глава II, стих 13): "...ты живешь там, где престол сатаны...", далее еще раз говорится о Пергамс, как о месте, где живет сатана. Не связаны ли эти сообщения? Боги Олимпа мертвы - так декларировало христианство, но если они все-таки жили в искусстве, жили в огромном алтаре, если они продолжали побеждать гигантов и одерживать победу над ними, не могло ли это ожесточить христиан и автора Апокалипсиса? Не побуждало ли это их начать новую гигантомахию, но только с противоположным значением: поставить себя на место богов, а старых богов отождествить с побеждаемыми гигантами? Гигантомахия, борьба между богами и гигантами, - это распространенный сюжет. Сколько существует земля, продолжается эта борьба, все снова повторяющаяся, каждый раз в новом варианте. Конечно, здесь, на Пергамском алтаре, изображалась определенная битва, воспетая в греческой мифологии.

*("О чудесах мира" (лат.))

Битва гигантов - это древнее греческое сказание. Уран, Небо, в глубокой древности уронил свое семя на Гею, Землю, и Гея родила ему двенадцать титанов, страшных и диких, не желавших признавать над собой никакой власти. Тем более власти Зевса, который был всего лишь сыном одного из титанов - Крона. Однако Зевс освободил трех сторуких великанов, заточенных титанами - Ураном и Кроном - в недра земли. В благодарность они выковали для Зевса громы и молнии. Венценосный Зевс претендовал теперь па единовластие, и все остальные молодые боги поклялись повиноваться ему. Однако титаны, не желая подчиняться Зевсу, начали борьбу против него и его приверженцев. И вот Зевс и молодые боги собрались на Олимпе, а титаны - напротив, на Офридских горах. Началась первая война между старыми и новыми богами. Она длилась десять лет, и никто не имел перевеса. Тогда Зевс попросил помощи у сторуких великанов. Те хватали огромные скалы и бросали их на титанов, которые готовились штурмовать Олимп. Море бурлило, земля трепетала, небо стонало, а высокий Олимп сотрясался от вершины до основания. Зевс метал молнии, гром гремел, горел лес на горах, море кипело, дым и пар окутали титанов. Все ближе и ближе падали каменные глыбы, которые летели из трехсот рук великанов. Титаны падали, их столкнули вниз, в Тартар, так же глубоко, как высоко поднимается над землей небо.

Теперь победоносные сыновья Крона разделили между собой бывшее владение титанов: Зевс с этого времени должен был властвовать над небом, Посейдон - над морем, Гадес - над преисподней; и все вместе, во главе с Зевсом, - над землей. Сторукие великаны стерегут вход в Тартар, чтобы не вырвались на свободу свергнутые титаны.

Но не мог Зевс править спокойно, потому что Мать-Земля, Гея, тосковала о своих детях-титанах, заключенных в Тартар. И когда Зевс оскопил Урана, чтобы устранить соперника, чрево Геи с жадностью приняло брызги его семени, и она родила гигантов Алкионея и Порфириона, Энкелада и Отия, Эфиальта и Полибота, которые вскоре с гордостью подняли свои могучие головы. Они, и молодые и старые, выглядели как исполины, как жуткие фантастические чудовища: у одних вместо ног были тела драконов или змей, другие имели огромные крылья.

"Мы, гиганты, не хуже новых богов и так же, как боги, - дети Неба и Земли! - кричали они. - Мы не потерпим подчинения, но и единовластия мы не хотим. Мы желаем свободы и равенства. Мы можем жить в мире и согласии с Зевсом и его богами".

Язвительно засмеялся Зевс, услышав эти слова. Он хотел один властвовать над всем миром. "Титанов я победил!" - воскликнул Зевс (и уже не вспоминал о том, что без помощи сторуких великанов он никогда не выиграл бы битву). "Теперь я одержу победу над гигантами и уничтожу их, чтобы на всем белом свете не звучало ни одного имени, кроме моего". И вот гиганты поднялись против Зевса и стали бросать древние дубы и огромные скалы на вершину Олимпа. Они не хотели подчиняться Зевсу, их не пугали его молнии.

Так началась вторая война богов, на которую Зевс призвал всех своих приверженцев, он позвал даже тех богов, которых раньше считал слишком незначительными. Но война оказалась безрезультатной, хотя боги и победили гигантов и бросили их в подземелье. Это не помогло, потому что гиганты - сыновья Земли - получали новые силы и новую жизнь от соприкосновения с матерью Геей. И тут Зевс вспомнил о старом предсказании, согласно которому боги могут победить, если привлекут на свою сторону хоть одного смертного. И Зевс посылает Ириду и Гермеса, своих прекрасных вестников, просить помощи у могучего Геракла, стрелы которого всегда попадали в цель и всегда были смертоносными. Только так, с помощью Геракла, выиграли страшную битву боги - не света против тьмы, добра против зла, а власти против власти, и даже сама гибель побежденных выражала их мощь и величие. Зевс столкнул гигантов вниз, под землю, а над ними он, теперь уже бесспорный владыка мира, воздвиг острова, создал моря и дымящиеся вулканы.

Но, может быть, Ампелий "недостаточно достоверен", как с некоторым сомнением отметил Конце? И вообще, справедлива ли эта смелая гипотеза? Пока ничто вновь обнаруженное не говорит против нее. Все открытые плиты, казалось, легко, без труда входят в эти рамки. Тогда, следовательно, нечего больше и думать, надо просто спасти замечательное произведение искусства. Его следовало искать и найти, как нашли уже сотни, а не одно из семи чудес света древности. Конечно, и тогда все было так же, как сегодня: один считает чудом света Эйфелеву башню, другой - Британский мост, третий - просто железные дороги или пароходы. Один из античных авторов, Антипатр, называл чудесами света стены Вавилона, статую Зевса работы Фидия в Олимпии, висячие сады Семирамиды, Колосса из Родоса, египетские пирамиды, гробницу царя Мавсола в Галикарнасе, храм Артемиды в Эфесе. Священное число "семь" было выдержано здесь, как и в других случаях: семь мудрецов, семь городов, где родился Гомер, семь противников Фив, семь холмов и семь царей Рима. Правда, Антипатр не назвал в числе чудес света гигантомахию Пергама. Но, вероятно, ее назвал кто-нибудь другой, кому этот алтарь показался особенно прекрасным.

Бог мой, если бы Конце оказался прав! Тогда раскопки стали бы в тысячу раз важнее, чем можно было предположить даже в самых смелых мечтах! Первоначальный план раскопок, конечно, немного изменился бы, потому что тогда следовало бы распроститься с теорией о связи найденных рельефов с храмом. Ведь алтари в древности никогда не размещались в самом храме и даже не всегда перед храмом или вблизи него. "Алтарь, - писал в соответствии с этим Конце, - наверное, был посвящен богу неба Зевсу и помещался под открытым небом, а не В храме. Самое лучшее для него место - вершина горы, как это было принято для культовых сооружений в честь Зевса, около которых не воздвигали храмов".

Тогда предполагаемый храм Афины Полиады уже не представляет особого интереса, и очень важно, наряду со спасением других рельефных плит, найти место, где находился алтарь. Видимо - на одной высоте с византийской стеной или еще выше, так как немыслимо предположить, чтобы строители стены поднимали плиты весом 15-20 центнеров снизу вверх. Тем временем Адлер в Берлине просмотрел вместе с Конце свои путевые дневники и согласился с его предположением. Адлер, который тогда в Пергаме так неохотно поднимался к стене, теперь рекомендует ее снести, так как, по его мнению, именно за ней (точно так же думал и сам Хуманн) будут обнаружены самые лучшие и богатейшие находки. Будучи специалистом-строителем, Хуманн указывает еще на то, что такое гигантское сооружение требовало огромного фундамента и огромной платформы, и они обязательно должны были оставить на местности следы - даже там, где развалины уже не видны.

Рекомендации и советы идут со всех сторон, но в порядке помощи, а не предписаний. "Лучше всего действовать и решать на месте, - писал Конце. - Раскопки остаются все время за Вами, а ни в коем случае не за мной. Все зависит от Вас". В следующем письме: "Дёрпфельд уже готов ехать к Вам в качестве помощника. То, что он еще молод, нисколько не уменьшает его достоинств. Он умный и скромный человек и более симпатичен мне, чем десяток стариков".

Однако надо было дожидаться лицензии. В эти дни Хуманн совещается с вали, генеральным губернатором провинции Смирны, о межевании леса под Милассой. Беседа заканчивается, слуга в последний раз обносит гостей чашечками мокко, как вдруг паша смеется так, что трясется его необъятный живот.

- Знаете ли, эффенди Хуманн, что ваши планы раскопок нас немало обеспокоили? Из Константинополя запросили, кому же в действительности принадлежит эта гора с крепостью у Бергамы? Вся моя канцелярия, каймакам Бергамы и еще дюжина других специалистов категорически утверждали: это собственность эффенди Хуманна. Он запретил нам пережигать мрамор, он изгнал наших коз, он волновался даже по поводу каждой ищущей там червяка курицы, он копал рвы и сносил каменную кладку, уносил и увозил оттуда все, что было возможно и даже невозможно. Никто другой, кроме эффенди Хуманна, не может быть ее владельцем. Entre nous, cher ami*, я тоже всегда так считал: Но чтобы действовать наверняка и ни в коем случае не обмануть министра неправильной справкой, я заставил просмотреть все последние регистры о владениях. И вот, смотрите, вы в свое время купили только дом на Нижнем рынке, не больше. Тогда мне ничего не оставалось, как порыться в старых регистрах, и мы наконец нашли владельца. Оказалось, что крепость - владение султана.

*("Между, дорогом друг" (франц.))

Мы не говорим о вашем самоуправстве, эффенди Хуманн. Все это прощено и забыто, потому что вы один из тех немногочисленных франков, которые не только работали на себя, но также и на нас. Во всяком случае то, что мы выяснили этот вопрос о владении, значительно упрощает все дело. Раз крепость - владение султана, следовательно, будущие раскопки должны быть в руках правительства. Я думаю, что лицензия будет получена через несколько недель.

Действительно, так и случилось. 3 шабана 1295 года хиджры, что соответствует 25 июля 1878 года, министр просвещения Муниф-паша распорядился дать разрешение (сроком на один год) императорским музеям Берлина - и в качестве их представителя консулу Теттенборну - производить раскопки памятников древности в крепости у Бергамы на условиях:

1. Археолог должен подчиняться требованиям закона о памятниках древности от 20 сефера 1291 года и, кроме того, всем возможным в будущем дополнениям к этому закону.

2. Он несет все расходы по содержанию чиновника, который придается ему от турецкого управления музеев или от местных органов.

3. Он несет все расходы по проведению раскопок.

4. Обнаруженные архитектурные памятники археолог не имеет права разрушать частично или полностью; легко транспортируемые вещи, которые он найдет, следует вписывать в регистр по установленной форме, а копию ежемесячно передавать турецкому управлению музеев.

5. Все находки следует держать под охраной там, где укажет местные власти, до тех пор пока не будет проведен их раздел в следующем порядке: одна треть - археологу, одна треть - землевладельцу, одна треть- турецкому государству.

Это были довольно жесткие условия: в других случаях турецкое, правительство разрешало иностранным археологам, ведущим раскопки древностей, оставлять себе все найденное и брало только копии, либо присуждало археолога две трети находок. Поэтому следовало, не подписывая договора, воздействовать на Конце и берлинские государственные органы. Хуманн, как и Конце, - дети своего времени. Они видят мир разделенным на правящие и подчиненные государства, на развитые и неразвитые страны, а после выигранной войны с Францией молодая Германская империя находилась в бурном расцвете сил. Две трети отдать туркам? Невозможно. И меньше чем через месяц после выдачи лицензии сам Бисмарк передает министру просвещения Фальку свои соображения, в которых критикуется 5-й раздел договора и извещается о том, что посол в Контантинополе уже получил указание закрепить, по крайней мере, половину находок за Берлином. В дальнейшем он передает через консула распоряжение Хуманну немедленно приступать к раскопкам и просит консула дать Хуманну свободу во всех действиях и не вмешиваться в его дела. ("Очень трогательно!" - замечает Фальк на полях.)

В течение августа все формальности были выполнены. Хуманн снимает в Пергаме небольшой дом: две комнаты, кухню и подсобное помещение. Он обставляет его более чем по-спартански: походная кровать, раскладной стол и два походных стула - вот и все. Неужели же этого ему достаточно? Конечно, нет. Приходится проявлять бережливость из-за шаткости своего финансового положения.

Хотя об одном месяце предварительных раскопок уже не приходится говорить и все планы втихомолку пересчитаны на срок действия лицензии и хотя Хуманн написал Конце по поводу предложения о межевании леса и сдержанно заметил, что ему надо обеспечить семью, а теперь придется жить на два дома, в сентябре он получает всего лишь гарантированный аванс в три тысячи марок, из которых на его долю останется не более тысячи. Ну да ладно, время - лучший советчик.

С местным пароходом, который по четвергам отправляется из Смирны, Хуманн 5 декабря прибывает в Дикили. Его провожает турецкий комиссар. По договоренности с вали Хамди-пашой Хуманн нашел на эту должность способного человека за вознаграждение в тысячу пиастров (примерно 70 марок). Но в последнюю минуту тот отказался, и ночью перед отъездом вали попросил Хуманна добавить 400 пиастров и послал ему Али Ризабея, толстого, старого, уволенного на пенсию каймакама из Галикарнаса. Однако, по мнению Хуманна, это была неплохая замена, так как с таким комиссаром он не будет иметь больших неприятностей. Будьте уверены, Али Риза-бей ценит свой покой выше всего на свете, и его интерес к античным вещам ограничивается горшком золота, который, может быть, посчастливится найти. Но такие шансы равны нулю. Кроме комиссара Хуманна сопровождают его слуга и повар, затем Яни Лалудис и Яни Самофракис, которые будут работать на раскопках за относительно высокую плату - 4 марки в день; один - смотрителем, другой - старшим рабочим. У них большая практика работ в каменоломнях Тиноса - они знают, как обращаться с большими блоками и как двигать обработанные камни, чтобы не повредить их.

Хуманн загрузил почти весь небольшой пароход; трюм пришлось полностью занять инструментом для раскопок, купленным в Смирне. Купили больше, чем первоначально предполагали, но зато дешевле, так как все оборудование представляло собой наследство строительства железной дороги Смирна - Касеаба, распродажей которого занимался немец, старший инженер Мёлльхаузен.

В полдень пароход прибывает в Фокею, после обеда в Митилену, на ночь остается на Лесбосе, и, наконец, к обеду следующего дня он в Дикили. Хотя Дикили за последние десять лет и стал настоящим портовым городом, для разгрузки судна подошло всего лишь несколько рыбачьих лодок. Для перевозки людей этого хватит, но никак недостаточно для неожиданного груза - инструментов. После недолгого раздумья Хуманн принимает решение. Сначала перевезти на берег людей, а затем рыбаки должны связать вместе по две лодки так, чтобы получилось подобие парома, на который можно погрузить тяжелое снаряжение. Таким образом удается перевезти весь груз, правда, не без шума, но без аварии.

Когда все сложено на берегу, выясняется, что на этой усыпанной щебнем земле нет никакого транспорта: ни ослов, ни двуколок, ни верблюдов, а до Пергама 27 километров.

Хуманн кричит и ругается - и по-немецки, и по-турецки, и по-гречески (и все с вестфальским акцентом), - но это не помогает. Без инструментов он тоже не хочет ехать в Пергам. Да он просто и не может этого сделать, так как знает, что здесь все растащат. К счастью, день еще только начинается, и Хуманн посылает слугу с необходимыми инструкциями в город. В середине дня слуга в конце концов возвращается с двуколками и верблюдами. Немедленно производится погрузка, и на берегу остаются только старые железнодорожные рельсы и мостовой кран, так как они представляют собой слишком тяжелый груз. Украсть их невозможно, да, кроме того, они просто никому не нужны. Почти пять часов потребовалось каравану, чтобы добраться до Бергамы. Там к Хуманну сразу же является каймакам, а вскоре после него мюдюр (бургомистр); ведь обычаи на Ближнем Востоке требуют, чтобы вновь прибывший первым принял гостей и в тот же день нанес ответный визит.

Так впустую проходит день. Следующий - воскресенье, 8 сентября. Рано утром, сразу же после скромного завтрака, Карл Хуманн поднимается на гору, к крепости (уже который раз, с 1864 года? Он даже не может этого сказать!) и карабкается по склонам и стенам, пробираясь через кустарник и развалины. Хуманн стал теперь другим. Сегодня он уже не новичок - любитель древности. Сегодня он тот, кем будет еще целый год и, наверное, даже больше - руководитель раскопок Королевских прусских и Императорских германских музеев Берлина. Официальный (хотя только на время) археолог, исполняющий свои прямые служебные обязанности. Он смотрит на развалины крепости не как дилетант, не как более или менее случайный путешественник. Его можно сравнить со скульптором, который не просто рассматривает лежащий перед ним мраморный блок из Пароса, каменоломен Пентеликона или Каррары, а видит в нем дремлющую статую. Статую, которую его руки художника изваяют из этого блока. Он видит не мертвую материю, а цветущую жизнь, которая только и ждет повивальной бабки.

О ты, крепость Пергама, разреши осмотреть тебя и открой мне свое прошлое, которое я призван найти!

Да, теперь он поступает совсем не так, как раньше, совсем по-другому смотрит на свою гору. Хуманн регистрирует и записывает все вокруг, потому что он может - надо надеяться! - войти в историю науки как археолог. Научный же труд о Пергаме должен все-таки написать его друг Конце, и для этого труда даже самый маленький камень, даже самое второстепенное наблюдение имеют большое значение.

Нижний, находящийся на плато город, записывает Хуманн, расположен в 42 метрах над уровнем моря. Его пересекает русло Селина. Греческая часть города примерно на протяжении 50 метров идет вверх по горе. Ее границу составляет стена армянского кладбища и частично наружная городская стена времени Атталидов. Теперь дорога поднимается уже не так круто, а вьется серпантином, достигая на высоте 156 метров второй укрепленной стены, верхняя часть которой - явно византийского времени; внизу же она сохранила античный фундамент. Эту стену строили и ремонтировали в течение многих веков и, наконец, опять же на античных фундаментах, поставили шесть башен. Выше этой стены с башнями за последние годы - нельзя, следовательно, оставить крепость хотя бы на один день! - вырыт преступными грабителями мрамора ров длиной 20 шагов, на дне которого лежат, к счастью еще не разбитые, не пережженные на известь, десять гладких, отливающих голубоватым блеском мраморных колонн диаметром 75 сантиметров, а у их подножий - прекрасно обработанные базисы. In situ - "найдено на месте", говорит в таком случае специалист (надо же постепенно привыкать к профессиональным выражениям). Все остальное, что валялось во рву и вокруг него, - обломки колонн коринфского стиля того типа, какой предпочитали римляне (так как для того, чтобы создать свой собственный стиль, они не обладали достаточными творческими способностями). Все как будто указывало на то, что образующие широкую дугу руины, продолжающиеся в северном направлении и уходящие в поднимающийся склон, могли быть гимнасием римского времени. Это можно было бы при случае выяснить, а пока имелись другие дела поважнее.

Хуманн поднимается дальше и достигает, теперь уже на высоте 172 метров, узкой террасы. То, что она однажды уже была застроена, доказывают валяющиеся повсюду обломки столбов и остатки цистерн. Террасу поддерживает усиленная распорными балками стена высотой 12 метров, которая явно относится к эпохе Атталидов периода их расцвета. По сравнению с ней вторая, западная, укрепленная стена, идущая от террасы к вершине горы, представляет собой образец реставрационных работ, которые производились на протяжении столетий разными народами, начиная от римлян и кончая турками.

Хуманн снова возвращается к предполагаемому гимнасию и теперь идет вдоль восточной стороны крепостной стены по все еще прослеживающейся древней главной дороге. То здесь, то там он останавливается и отмечает следы ремонтных работ римлян. Через некоторое время в стене показываются ворота, высокий свод как будто бы римского происхождения. Но сами ворота засыпаны изнутри. Сразу за ними дорога, идущая пока в северо-западном направлении, резко поворачивает на юг, точно повторяя профиль горы. Здесь пролегла глубокая лощина, собирающая всю дождевую воду, которая затем, через дикое крутое ущелье, стремительным потоком низвергается в Кетий. На этом месте в стене находятся еще одни ворота, и, хотя различные мраморные украшения давно исчезли, обнажив их скелет, все-таки не остается сомнения в том, что именно здесь в древности были главные ворота, потому что большая, выложенная плитами дорога идет через них. Плиты отполированы миллионами ног, столетиями оставлявших на них свои следы. Здесь, за воротами, дорога сужается до двух метров. Она идет, как было сказано, в южном и затем юго-западном направлении до тех пор, пока не достигает западной стены, откуда, делая полукрут, поднимается все круче на север и северо-восток к верхней крепости.

Но идти туда теперь было бы преждевременно. Потому что выше глазных ворот на склоне горы находится еще одна терраса. Она также опирается на высокую, до сих пор сохранившуюся укрепленную стену. Почти ни всем протяжении стены ее фундамент ушел в землю, причем так глубоко, что, вероятно, никакое время на нем не отразилось. Во всяком случае, пока о нем ничего нельзя сказать. Над террасой круто нависла гора, и если идти к ее восточному краю, то можно достичь плато размером около 30 квадратных метров; здесь выступающие из земли скальные породы искусственно сглажены, а в стене выбиты две ниши, похожие на камеры. Возможно, это сторожевая башня, а может быть, просто помещения для защиты от непогоды. Здесь виден восточный шпиль крепости, отдаленный от северного по прямой линии на расстояние около 500 метров. Склон этот крутой, дикий, скалистый, испещренный расщелинами. Ни подняться, ни спуститься по нему невозможно; доступен он только птицам, да и то не везде, так как в некоторых местах скалы так гладки и круты, что даже сорняк эуфорбия не находит здесь места для своих корней.

Теперь Хуманн снова направляется к верхней крепости. Однако он не доходит до нее. Потому что здесь, у старой дороги, которая проходит между кое-где виднеющимися каменными кладками и ведет в акрополь, начинается уже знакомая, давно полюбившаяся византийская крепостная стена, предназначенная стать центром начинающихся археологических работ.

Анероид показывает, что стена расположена на высоте 248 метров над уровнем моря и более чем на 200 метров выше города. Изгибаясь зигзагом, она проходит с запада на восток по всему горному хребту. Еще раз проверим измерения: да, толщина ее от пяти до семи метров; но высота меньше: по наружной стороне от одного до трех метров, по внутренней стороне ее трудно точно определить, так как тут нанесло столько щебня, что местами он значительно превысил первоначальную высоту стены. Раскопки позволяют ее уточнить. Повсюду в стене проступают многочисленные куски мрамора. Вокруг лежат разбитые на четверти и половины или даже целые колонны - их не тронули потому, что они из трахита, тогда как мраморные колонны уничтожались обжигальщиками мрамора в течение десятилетий или, может быть, даже столетий. Под грудой, где свалено около сорока гранитных колонн, в стене выбито отверстие глубиной три метра, - наверное, здесь когда-то было очень много мрамора. Следует заметить, что чрезвычайно стойкий и насыщенный раствор (к сожалению, тоже из мраморной извести!) настолько затвердел, что не позволил обжигальщикам мрамора снести и сжечь всю стену. Все говорит о том, что стена строилась либо как вторая, более высокая линия для защиты верхней крепости, либо как более удобная по размерам. Территория, которую ограждала нижняя стена, могла оказаться слишком большой для сравнительно малочисленной группы воинов, и защитники решили уменьшить крепость. Кроме того, вторая стена строилась в такое время, когда здесь, наверху, рельефы и колонны валялись кучами и их, даже не пытаясь определить художественной ценности, использовали в качестве строительного материала. Итак, поколения как древних, так и современных разрушителей сделали все, чтобы наши глаза и руки не ощутили прелестей античного искусства.

Начиная от этой стены и до нижних террас весь широкий горный хребет является по существу единственным в своем роде полем щебня. Склон между стеной и верхней крепостью тоже покрыт щебнем. И там и здесь бурно разрослись мирт, лавр и другие кустарники. Оба склона имеют нечто общее: ни одного, хотя бы самого маленького кусочка мрамора не валяется на их поверхности. Зато повсюду видны остатки старых и новых известковых печей.

Хуманн направляется в другую сторону и теперь, наконец, вступает на территорию верхней крепости.

Тридцатью метрами выше византийской начинается третья, последняя, стена. Фундаменты здесь такие же древние, как у башен с воротами, но гораздо массивнее. На них византийцы позднее возвели стену, местами прерываемую высокими башнями. Снаружи не видно, замурованы ли в ней рельефы, но даже на первый взгляд ясно, что стена содержит многочисленные мраморные плиты, возможно, с надписями, а кроме того, еще и архитравы и триглифы.

Территория собственно крепости, к которой подходит теперь Хуманн, начинается с рынка, который следует, наверное, называть Верхним; западнее его видна терраса, приблизительно 200 метров длиной, идущая прямо по западному крутому склону. От края террасы гора еще раз поднимается в северном и северо-восточном паправлениях, заканчиваясь сплошной грудой развалин. Народное предание гласит, что здесь располагался храм Афины Полиады - покровительницы города. Насколько это правильно - неужели такой вопрос никого ранее не интересовал? - могут решить только раскопки, но очередь до этого места дойдет еще очень не скоро.

Время летит быстро, и неотложные дела не позволяют Хуманну тратить его на длительный осмотр крепости. Но Хуманн долго стоит наверху, забыв мрамор и Атталидов, забыв алтарь гигантов и даже известковые печи, и смотрит на город, на далекую равнину, простирающуюся до Элеи и дальше, до синего моря. Потом, стряхнув с себя оцепенение, он поднимается вверх по последнему склону на самую высокую точку горы до восточной укрепленной стены, фундамент которой хорошо сохранился. Взгляд скользит по долине гор Темноса, охватывает верхнюю равнину Каика вплоть до Сомы и до высоких ограничивающих горизонт гор, у подножия которых по другую сторону - это хорошо знает Хуманн - расположились Кыркагач и Бакыр. А за ними в тихой долине под сенью гордых горных вершин лежит Баш-Гелимбек, который тоже полон древних руин, но никто не знает, что это за развалины, несмотря на множество надписей, которые Хуманн нашел там и отослал в музеи.

Вся восточная половина верхней крепости перечеркнута стенами фундаментов. Говорят, здесь находился царский дворец Атталидов. Это надо бы тоже проверить, так как расположение развалин позволяет предположить, что людская молва - vox populi*, - возможно, справедлива.

*("Голос народа" (лат.))

Северную сторону плато ограничивают турецкие каменные стены, к счастью, построенные не особенно прочно. Хуманн пролезает через брешь, спускается на несколько метров вниз и выходит на треугольную ровную лужайку. Каждая сторона ее около 100 метров длиной. В народе это место называют "садом царицы". Здесь полный покой. Нет ни развалин, ни фундаментов, которые отвлекают глаз или напрягают мысль. Взгляд может свободно скользить на восток, север и запад, от моря до четких контуров пиний на склонах Темноса.

Хуманн идет вдоль лужайки. Высокие стены круто спускаются отсюда, переходя в складки горы. От острой северной вершины можно спуститься по ним, но с некоторым трудом - не избежать царапин на руках и дырок в одежде - до самого подножия. Хуманн с удивлением видит, что стены по большей части состоят из белого как молоко мрамора, - следовательно, лужайка, скорее всего, все-таки не была ни садом, ни частью необработанной земли, потому что слишком невероятно, чтобы византийцы, возводя стены, притащили сюда эти остатки. Нижняя часть стены состоит из архитравов и выступов, над которыми видны капители - Хуманн быстро считает - шестидесяти двух дорийских колонн диаметром от шестидесяти до шестидесяти семи сантиметров с двадцатью каннелюрами. Последующий слой представляет собой ступени, и, наконец, последний состоит из больших серых гранитных блоков. Все ясно, как день: снесли храм, который, очевидно, или, если сказать осторожнее, по-видимому, стоял в саду царицы. Храм разрушили, а из его остатков соорудили стену. И еще одно становится ясным - нет, вернее, кажется ясным, так как, к сожалению, Хуманн пока еще не стал историком искусства, - что этот храм относится к римскому времени - времени императора Августа. Следовательно, пока он его совершенно не интересует.

Основная задача - алтарь гигантов, первоначальную площадь которого еще следует определить. Ибо только в этом случае можно разрешить и другую задачу, ключ от которой скрывает византийская стена. Хуманн садится на турецкую стену, отделяющую сад царицы от крепостных сооружений, и думает. Если алтарь был высотой 40 шагов, как утверждает Ампелий, и если он так велик, как можно заключить из слов писателя и по размеру найденных плит (если, конечно, плиты имеют к алтарю прямое отношение! Но этот вопрос для Хуманна уже давно был решен положительно, хотя он опирался лишь на свою интуицию), то развалины его фундаментов должны быть весьма значительными и не могли так просто исчезнуть. Однако здесь наверху, в крепости, нет значительных развалин. Хуманн убеждается в этом, когда, поднявшись со стены, внимательно шаг за шагом исследует местность. Ниже этой богатой византийской стены тоже не могло быть алтаря, поскольку единственной каменоломией была только сама гора. Строителям стены не имело никакого смысла тащить вверх плиты весом по 20 центнеров. Осмотр местности, таким образом, подтверждает то, что Конце и Адлер уже доказали с помощью своих теоретических предположений.

Если рассуждать логически, для алтаря, следовательно, остается только относительно маленькая трапециевидная площадь между византийской и третьей крепостной стеной. И здесь тоже, ближе к западной оконечности крепости и выше большой западной террасы, повсюду разбросана масса строительных фрагментов одного типа. Развалины лежат на земле так ровно, что, если оглядеть всю крепость быстрым взглядом, можно их даже не заметить, но стоит только внимательно присмотреться, как они сразу бросаются в глаза. Конечно, эти строительные остатки разбросаны на 40 метров ниже самой высокой части крепости, но никто не утверждал, даже Ампелий, что алтарь венчал собой всю крепость. Кроме того, развалины расположены на месте, с которого открывается свободный обзор на восток, юг и запад.

"Здесь мы завтра и начнем, - думает Хуманн. - А также у близлежащего, западного края византийской стены".

предыдущая главасодержаниеследующая глава








Рейтинг@Mail.ru
© HISTORIC.RU 2001–2023
При использовании материалов проекта обязательна установка активной ссылки:
http://historic.ru/ 'Всемирная история'