Глава пятая

Для Эвмена рождение духовных ценностей было важнее плотского рождения. Разве не говорит Федр в "Пире" Платона: "Что должно служить людям, стремящимся к прекрасной жизни, путеводной звездой? Не родственные отношения, не почести и богатство, а любовь - эрос". Любовь же, как он говорит, - это отвращение ко всему мерзостному и влечение к прекрасному. Потому что без любви ни государство, ни каждый человек в отдельности не могут достигнуть своего величия. Только любящие способны на хорошие дела и любящий ближе к богу, чем тот, кого он любит, так как в нем живет бог.

Эвмен как раз и был великим любящим. Наукам, искусству принадлежал не только его разум, но и все его сердце. Пергам, к которому была устремлена его любовь, должен стать великим памятником добра и красоты. В этом цель любви и цель жизни. Теперь, когда наконец руки стали свободными, Эвмен начинает претворять в жизнь свои намерения, так как все, что он успел сделать до сих лор, было только началом.

Возможно, Стратоника и подарит ему ребенка, но кто это сейчас может знать? И что такое ребенок, если рассуждать философски? Проживет он лет десять, двадцать, во всяком случае не больше пятидесяти-шестидесяти, потому что ни отец, ни мать не в состоянии наградить его силами для более длинного пути. И сможет ли этот сын зачать еще сына, чтобы продолжить род Атталидов, - это весьма неясно. А может быть, даже и нежелательно. Наступило время усталости. Несмотря на весь его показной блеск, кажется, что оно все же подходит к концу, к смерти. Блеск этого времени можно сравнить с прелестью листьев на деревьях Сипила и Темносских гор, которые с наступлением осени умирают, падают и покрываются снегом. А на скалах над ними сидят римские орлы, которые на самом деле всего только стервятники, коршуны, жаждущие добычи. Нет, эллинский мир стоит на пороге заката, а на смену ему идет новый мир, который будет совсем другим. И, по всей вероятности, мир этот будет не лучше. И жизнь будет не так уже kalon и не столь agathon^*. Атталиды могут спокойно умереть в этом или в последующих поколениях. И все же они должны оставить после себя след, памятник, свидетельство, призванное рассказать новому времени, грядущим поколениям о сути их жизни, о греческом мире и греческой мысли. Все это и должно стать их бессмертным ребенком. Точнее, его ребенком - ребенком Эвмена II, для которого он одновременно станет и отцом и матерью. Да, и матерью! Потому что, хотя Эвмен и не сумел создать собственными руками ни одного произведения - ни книги, ни статуи, ни картины, ни музыкального произведения, - он прекрасно понимает, что самое глубокое чувство создателя - это чувство материнства, чувство творящее и рождающее. Это он знает из замыслов и устремлений, которые уже много лет накапливаются в его существе, но пока не принесли ему душевного покоя.

^*(Kalon agathon - досл, "красивое и хорошее", стандартное понятие классического греческого просветительского учения, которое объединяло материальную и душевную красоту в одно целое. Позднейшее (политическое) толкование: kalos - "имеющее обыкновение" и agathos- "относящееся к высшим кругам", то есть к аристократии. Это совершенно превратное и искаженное толкование. Мы должны принимать это понятие именно в сократовско-платоновском смысле, то есть как "этичное". - Прим. авт.)

Три основные цели поставил перед собой Эвмен: перестроить крепость и город, расширить небольшую, полученную в наследство библиотеку, воздвигнуть мемориальный памятник победы как выражение благодарности богам, ее даровавшим. Потому что эта победа дала ему время, силы и средства для того, чтобы претворить в жизнь давно продуманные замыслы и планы, до того бывшие для него лишь бесплодной игрой воображения. Успешнее всего ему удалось осуществить свои строительные планы. Не случайно Эвмен, сразу же как принял власть, пригласил к себе не только архитекторов из Пергама, но и многих знаменитостей из-за его пределов. Круглые сутки царь советовался и беседовал с ними.

Проект был продуман заранее, но в то время он в значительной мере превышал возможности царства. Сейчас можно было его безбоязненно улучшить и развить. Это сделать было даже необходимо, так как в Пергам со всех сторон стали устремляться люди, и территория города оказалась совершенно недостаточной, чтобы предоставить жилье и коренным жителям и вновь прибывшим. Теперь прекрасный город Эвмена рос быстро, росла и стена вокруг него, которая шла от восточной части крепости до реки Кетия, затем, изгибаясь к югу, вплоть до Селина.

После того как крепость будет перестроена, она станет центром нового большого царства, резиденцией дарующих победу богов и увенчанного победой царя. Перед вогнутой раковиной театра воздвигнут огромную террасу, которая будет служить завершением верхней крепости, затем она спустится в западном направлении; к крутому склону Селина, а в южном - к скалам, нависшим над Верхним городским рынком. От этой террасы потянутся ввысь другие постройки города, которые веером разойдутся в разные стороны.

Для архитекторов этот план представлял собой некоторые трудности, так как им надо было учесть особенности горной местности, а также древнюю священную дорогу в город, направление которой нельзя было изменить. Священная дорога останется, но гору придется побеспокоить. Здесь отсекут кусок скалы, там сделают насыпь и укрепят ее, усилив опорными стенами. Так постепенно создавалась сложная и в то же время простая система больших террас, поднимающихся ступенями с юга на север, которые могли застраиваться новыми домами.

Городская дорога стала границей между священным округом на юге и жилыми домами и крепостными сооружениями на севере.

В самой северной и самой высокой части города были сохранены склады и арсеналы Аттала I в том виде, в каком они были выстроены: здесь ничего не надо было улучшать. А далее на юг и на восток, вдоль описывающей дугу городской дороги строились новые хозяйственные склады, простые и удобные, а также новый дворец для царской семьи. К обоим дворцам - и к новому и к старому - примыкали защитные крепостные сооружения на восточном склоне горы. Они напоминали посетителю этих мест о том, что Атталиды создавали свое царство не только дипломатическим путем, но и с помощью меча, и что они имеют твердое намерение защищать его этим мечом.

С изумлением осматривал посетитель новый дворец. Особенно удивительным он должен был показаться тому, кто видел царские дворцы Селевкидов и Птолемеев, а также полуварварских властителей в центре Малой Азии. Если прежние пергамские дворцы почти не отличались от домов пергамских горожан того времени, то новый был тоже к ним очень близок. В Александрии, в Антиохии, в вифинской Никомедии дворец царя представлял собой целый город в миниатюре: необозримое множество различных зданий группировалось вокруг гигантского, роскошного дворца с просторными залами, служащими для торжественных приемов. В бесконечном ряду комнат размещались придворные и сановники, побочные жены, евнухи, любимые мальчики царей, а в крохотных тесных помещениях - бесчисленные слуги. Новый дворец в Пергаме не был дворцом подобного типа, хотя он гордо так именовался. Скорее это был дом, может быть, несколько больший, чем у любого зажиточного горожанина. Длина его всего сорок-пятьдесят шагов и примерно такая же ширина. Внутренний двор дворца, обнесенный со всех сторон постройками, занимает довольно значительную площадь. В первом этаже дворцового здания десять-одиннадцать комнат. Ни одну из них фактически нельзя назвать залом. Нет ни золота, ни серебра, ни художественной кованой бронзы, которая украшала бы наружные стены. Но именно благодаря своей простоте они так красивы. Римский сенатор Л. Эмилий Павел, человек очень богатый и происходивший из старинного знатного рода, прибыв в Пергам и оглядывая новый дворец, только покачивал головой. "Как Эвмен, царь, довольствуется таким простым жильем", - думал он про себя. Однако, зайдя в дом, римлянин сразу же изменил свое мнение. Он, который немало попутешествовал по всему миру, еще ни разу не видел таких отлично скомпонованных, столь художественно гармоничных и изысканно оформленных внутренних помещений.

Особенно ему понравилась цветная мозаика из пестрого мрамора и стеклообразной пасты работы Гефестиона и Сосия. Еще большее впечатление произвел мозаичный пол в одной из комнат. Это "азаротон ойкон" - замусоренная комната. Так ее называли потому, что на полу цветными камушками был изображен мусор: словно только что закончился долгий пир и слуги еще не успели вымести увядшие листья цветов, осколки стекла, убрать упавшие ложки и кости. Это была прихоть создавшего этот шедевр Сосия. Ведь в доме Эвмена не было принято, чтобы гости бросали обглоданные кости прямо под стол. Однако все выглядело так правдоподобно, что сенатор невольно приподнял свою тогу и стал осторожно обходить изображенные художником мусорные кучи. Сам Эвмен находил эту мозаику чрезмерно натуралистичной и безвкусной, считая, что здесь проявлено больше мастерства, чем вкуса. Но не в его правилах было давать предписания своим художникам - он предоставлял им возможность творить по своему усмотрению. Лично он отдавал предпочтение полам Гефестиона, изобразившего на черном фоне орнаменты, цветы и гроздья, саранчу, грызущую листья, детей, играющих и бегающих за бабочками, соловьев, дятла, малиновку, клюющую мотылька, и красивого зеленого попугая. Но все это, наверное, не соответствовало грубому римскому вкусу? Грубому? Гость обижается, но все же просит у Эвмена коробку мази из Адрамитиона, которую царица Стратоника усовершенствовала и превратила в одно из самых знаменитых и популярных косметических средств.

Кстати, римлянину пришлось еще раз изменить свое мнение о строительной деятельности Эвмена, когда царь провел его в священный округ, занимающий более половины всей территории горы.

На самом юге, между старым Верхним рынком и концом театральной террасы, находилось святилище Диониса. К северу от него расположилась большая свободная площадь, пока еще не выровненная и не застроенная, затем терраса и, наконец, сердце города - храм Афины. Маленький, скромный, он ничуть не изменился с тех пор, как сто лет назад был построен Филетером. Тем заметнее были перемены, происшедшие вокруг. Свободное пространство перед храмом выложено хорошо отшлифованными каменными плитами, старые святилища восстановлены и воздвигнуты новые. Разрушали эти памятники лишь в том случае, если они теряли свою историческую и художественную ценность. Большие двухэтажные галереи с колоннами для трофейного оружия образовывали просторный четырехугольник. Здесь нашли себе прекрасное и достойное место богатейшие художественные собрания Атталидов.

К северной галерее примыкало обширное здание новой библиотеки, занимавшей больше места, чем старый и новый дворец, вместе взятые. Если храм Афины символизировал религиозную жизнь, то библиотека была местом, где пульсировали артерии духовной жизни Пергама. Здесь работали многочисленные ученые лергамской школы: философы, математики, физики, естествоиспытатели, искусствоведы, историки. Здесь они спорили, и не только друг с другом, а главным образом с александрийцами, выступая против них единым фронтом, по крайней мере в тех случаях, когда дело касалось значения и приоритета их библиотеки.

"Мы древнее!" - восклицали люди из Александрии. "Нет мы! - кричали в ответ пергамцы. - Ведь наша библиотека создавалась во времена Асклепия и оформилась при Филетере, а это было время, когда вы пребывали еще во тьме невежества. Разговоры о том, что ваша библиотека основана Птолемеем I, - бесстыдная ложь! Только Птолемей II основал ее, когда у нас царствовал уже Эвмен I! Мы не оспариваем того, что ваша библиотека больше, но, во-первых, вы учитываете дублетные экземпляры, а, во-вторых, формирование нашей библиотеки еще не закончено".

И действительно, пергамская библиотека имела большие шансы обогнать александрийскую, если, конечно, Эвмен будет еще долго жить и время для Пергама останется мирным и благоприятным. Если Аттал I на все свободные деньги покупал художественные произведения, то его сын расходовал их на книги. И это несмотря на охватившую весь тогдашний мир библиоманию и крупные закупки Птолемеев, которые сильно извинтили цены на книги. Одни свитки авторы сами Дарили библиотеке, другие попадали через руки коллекционеров, которые стремились выгодно продать свои сокровища и уступали их тем, кто больше платил. Но особенно много книг привозили закупщики, которых царь посылал повсюду, где только торговали книгами: в Родос, Афины или даже в Александрию. Существовала, например, большая библиотека Аристотеля и его последователя Теофраста, которая в качестве наследства перешла к потомкам перипатетика Нелия, жившим в Скепсисе (значит, они были подданными даря Эвмена) и ровным счетом ничего не понимавшим в книгах. Незащищенные от пыли и паразитов лежали у них эти ценности, словно капуста и свекла, в чулане. Один закупщик обнаружил их и предложил довольно большую сумму. Только тут наследники поняли, что этот, с их точки зрения, никому не нужный хлам можно обратить в деньги, и потребовали за книги в три раза больше. Чтобы книги не разворовали, они спешно закопали их под домом. Но пока уполномоченный царя помчался на лошади в Пергам, чтобы получить более широкие полномочия, закупщик Птолемея перехватил добычу.

Конкурентная борьба между обеими библиотеками и их владельцами усиливалась с каждым днем. Это длилось до тех пор, пока Птолемей внезапно не запретил вывоз папируса из своей страны. Он полагал, что пергамская библиотека на вечные времена останется лишь с тем, что у нее есть. И действительно, что было теперь делать сотне каллиграфов, состоявших на службе у царя Эвмена и переписывавших те книги, которые нельзя было приобрести? Имеющегося запаса папируса надолго не хватит. За границами Египта папирусом не торгуют, а Египет, как уже было сказано, запретил его вывоз. Расчет Птолемея был, как видите, прост. Но одного Птолемей не учел: в Пергаме жили не только ученые-филологи, но и многоопытные практики. Они вспомнили об одном материале, которым мир пользовался примерно лет четыреста назад, еще до появления папируса. Это дифтера - отбитая, вытертая и заглаженная кожа животных, которая по качеству оказалась даже лучше папируса: гладкая, белая, блестящая, почти вечная. Как из-под земли в Пергаме вырастает новая промышленность, которая вскоре стала снабжать материалом для письма не только царскую библиотеку, но и половину мира, так как пергамент быстро завоевал признание переписчиков и книголюбов.

В библиотеке было двести тысяч свитков. Всюду о ней говорили, везде ориентировались на знания ее библиотекарей, ее рецензентов, на ее каталоги, на проводившиеся в ней исследования произведений Гомера, на работы математической и естественнонаучной пергамских школ. Без пергамской библиотеки, без этого святилища науки мир уже немыслим. Она и вправду была святилищем. Это же не случайно, что библиотека примыкала к храму и входила в состав священного округа, а Эвмен повелел воздвигнуть в главном ее зале статую Афины. Это была вольная копия известной во всем мире статуи Афины Фидия из Парфенона, изваянной из золота и слоновой кости. Высотой в два человеческих роста (следовательно, одна треть оригинала), стояла эта статуя из пентеликийского мрамора на возвышении, высоко над читателями между книжными полками, как бы охраняя науку и ученых. Опять-таки она была символом великого прошлого, с которым так тесно связаны Пергам и его царь.

Это была та самая Афина, которая уже во времена Аттала получила новый титул - Ники - "Победоносной". Как было не почтить первой эту дарующую победы богиню? Ведь именно благодаря им возникли в Пергаме все эти здания, преобразившие его лицо. Почтена она должна быть и главным сооружением, еще не законченным, которое сейчас спешно воздвигалось.