Глава третья

Пустив корни в Пергаме и укрепив свои позиции, Филетер - он был, разумеется, не женат - вызвал к себе обоих братьев, Эвмена и Аттала, чтобы освятить храм, построенный у ворот маленького, стремящегося ввысь города. Этот храм был воздвигнут в память их матери Боа, пафлагонки, незаслуженно оскорбленной сплетнями врагов.

Да, город устремлялся ввысь и распространялся вширь, ведь об его хозяине пошла добрая слава, как о хорошем и честном человеке, который не собирается угнетать городских жителей. Это было так не похоже на обычаи того смутного времени. Кроме того, жители убедились, что Филетер может защитить молодой город от вражеских нашествий, которые постоянно и днем и ночью угрожали любому городу Малой Азии.

Молодой город? По сути дела, Пергам довольно стар, возникновение его теряется в сумерках легенд. В мифе говорится о первом заселении области вокруг Пергама в то давнее время, когда она была священной землей кабиров. Потом сюда пришли аркадские переселенцы под предводительством Телефа, сына Геракла и Авги. После этого наступает время, когда миф становится исторической действительностью, хотя фактическая история города начинается незадолго до эры Олимпиад. Тогда и появился здесь Пергам, сын Пирра^*, со своей матерью Андромахой. Он-то и считается подлинным основателем города, жители которого в течение нескольких столетий почитали священную могилу героя. Позднее сюда пришел Асклепий из Эпидавра и основал со своими спутниками колонию в плодородной и красивой долине Каика вблизи города. Это было еще до того, как Асклепий, благодаря своему искусству врачевания, стяжал себе всемирную славу и стал богом. Его святилище процветало долгое время, превратив Пергам в многолюдный курорт и один из центров обучения медицине.

^*(Согласно ино версии, Пергам - сын Андромахи и Гелена. - Прим. ред.)

Пергам был чисто греческим городом, так же как и сотня других ионийских городов на побережье Малой Азии, пока Лидийское царство под владычеством Креза не присоединило к себе всю эту область. Победы Кира Старшего отдали город персам, которые посадили туда своего коменданта. Какое-то время это место занимал изгнанник из Греции (как раз в тот период, когда Пергам посетил Ксенофонт), которому вменялось в обязанность охранять латифундии персидской знати. Греки тогда могли свободно, - конечно, относительно свободно, как и все подданные Персидского царства, - жить в городе, занимаясь земледелием и ремеслами.

Когда империя Александра начала разваливаться, Пергам сначала попал под власть Антигона, а после его смерти под власть Лисимаха. И вот он получил самостоятельность под управлением мягкой (но в то же время и достаточно твердой) руки Атталида Филетера. Появилась на свет еще одна династия диадохов. Династия эта была удивительной по многим причинам.

Во-первых: ее основателем был евнух.

Во-вторых: несмотря на то что родоначальниками ее были пафлагонцы, то есть "варвары", и македонцы, она сохранила такие глубокие греко-аттическо-афинские корни, как никакая другая из сложившихся в ту эпоху династий. Потому что именно теперь македонская династия стала варварской. Птолемеи за несколько десятилетий стали египетской династией. Селевкиды - азиатской.

В-третьих: пергамская династия не допускала вмешательства женщин в дела правления. Они жили спокойно, сосредоточив все свое внимание на домашнем хозяйстве и семье, так же как у Гомера жила добродетельная Пенелопа; тогда это уже давно вышло из моды. Не Лисимах ли на основании своего горького опыта с четырьмя законными женами, многочисленными дочерьми и снохами сказал очень злые слова о политике диадохов в отношении женских юбок? У Атталидов все было иначе. О прародительнице Боа вообще никто ничего не знал. Сам Филетер был не женат. Жену его брата Эвмена - Сатиру из Амастрии - в городе почти не видели. Так же обстояло дело с Антиохой, женой Аттала, хотя она и была дочерью Ахайя - полководца и близкого родственника Селевкидов, а ее сестра - женой Антиоха II. Нет, жены Атталидов не играли никакой роли, а о дочерях не приходится и говорить: ведь как оказалось в дальнейшем, в этой семье всегда рождались только сыновья. Браки же, заключенные из-за династических интересов, в это время уже стали редким явлением.

В-четвертых, и это самое необычное, братья - и настоящие и будущие - любили друг друга, не пускали в ход яд или кинжал для уничтожения соперников и овладения властью, как это было широко распространено в семьях диадохов. Атталиды, по-видимому, не стремились к личной власти. Филетер получал почестей не больше, чем его братья. Во время пиров он занимал не лучшее и не главное место, ложе, на котором он спал, было не мягче, чем у его братьев, а когда они все выходили в город, никто из прохожих не смог бы отличить их от простых горожан. И когда умерли оба брата, их сыновья получили те же права и те же обязанности и стали пользоваться такими же почестями: сын Эвмена - Эвмен, сыновья Аттала - Эвмен (который умер еще мальчиком) и Аттал.

Как нечто само собой разумеющееся, Филетеру наследовал его старший племянник - Эвмен, который правил царством двадцать два года. Это были спокойные годы. Город расширялся, увеличивалось число жителей, росли ряды красивых домов, укреплялись и достраивались стены крепости. Город все больше походил на греческий - по характеру святилищ, галерей и статуй. Особенно выделялось святилище Афины, которое было построено еще при Филетере в честь новой покровительницы крепости и города. Богиня изображена стоящей в торжественной позе, в левой руке она держит круглый щит, в правой - копье.

Медленно, но верно укреплялась в эти годы власть Атталидов, которые постепенно распространяли свое влияние и на другие области. Однако это происходило настолько незаметно, что деятельность династии почти не бросалась в глаза ее царственным соседям.

Эвмен проводил ту же политику, что и его дядя: он широко использовал свои сокровища, щедро одаривая тех царей, чьи владения лежали в опасной близости от его царства. Таким путем он стремился завоевать их расположение и благосклонность и добиться снисходительного отношения к своему маленькому Пергамскому царству. Все это делалось, конечно, не вслепую и не только тогда, когда сосед представлял собой непосредственную опасность. Во всех действиях пергамских правителей видна хорошо продуманная и всегда осторожная политика. Поэтому в длинном алфавитном списке властителей и правителей этого времени ничтожная iota sub-scriptum^*, называемая Пергамом, приобретала все большее значение. Повелители его, если взглянуть на них серьезно, начинают играть важную роль в вопросах мировой политики.

^*(Самый маленький знак в греческой орфографии, соответствует в нашем словоупотреблении точке над i. - Прим. авт.)

Покой города и его правителей нарушался редко. Это происходило главным образом в самом начале существования царства. Впервые его покой был нарушен, когда завербованные, а потом распущенные, уже ненужные наемники ушли в торы и начали там мятеж. Он был быстро подавлен, так как воинские традиции так же, как и сокровище, вошли в наследство Атталидов. Во второй и третий раз в роли нарушителя спокойствия выступил Антиох Сотер, аппетит которого возбудило знаменитое сокровище. Антиоху показалось, что он может легко им овладеть. Как раз перед этим придворный летописец восхвалял царя за то, что "он не вел ни одной войны, так как все враждебное склонялось перед ним, страшась его могущества". И вот теперь Антиох, который на самом деле вряд ли хоть один год прожил без войны, снова начал ее. Однако, по мнению того же летописца, это была не война, а всего лишь маленькая вооруженная прогулка в Пергам, и она ни в какой мере не могла сказаться на репутации Антиоха как поборника мира. В это время все углы его царства уже были обрезаны. Фракия принадлежала диким галатам, Финикия и побережье реки Иордан - египтянам, большая часть прежних владений Лисимаха - Македонии, а Вифиния, Каппадокия и Понт стали самостоятельными. Чем ярче становилась звезда Птолемеев, тем быстрее тускнела звезда Селевкидов И было бы, конечно, неплохо, с точки зрения большой политики, слегка позолотить эту тускнеющую звезду. Повод для начала войны был найден быстро, так как никогда такие поиски не составляли затруднений. Следует только постараться - и повод всегда найдется, а если и не найдется, то его можно легко придумать. Но престарелому Антиоху даже не пришлось ничего выдумывать. Как только Филетер умер, Антиох сразу же предъявил свои права на Пергам, как на часть добычи Лисимаха. Но все обернулось не так, как хотел Антиох: он настолько основательно был разбит под Сардами, что ни он сам, ни его сын не решались больше зариться на Пергам.

Примерно двадцать лет из своего двадцатидвухлетнего правления Эвмен мог посвятить мирным делам. Филетер как современник Александра, воспитанного Аристотелем, понимал, насколько важно дать хорошее воспитание царевичу. Поэтому он вызвал в Пергам основателя Средней академии Аркесилая из Пифоны и предложил ему стать наставником Эвмена. Эвмен, в свою очередь, для своего племянника и наследника Аттала пригласил в качестве воспитателя ученика Феофраста - Лисимаха, следовательно, опять-таки хранителя греческой мысли. Эвмен отнюдь не был односторонним человеком: он познакомился с перипатетической философией^* Ликона из Троады и пригласил его в Пергам. Одновременно Эвмен оживил курорт, привлекая к себе знаменитых врачей, поощрял строительство, собирая хороших архитекторов, скульпторов, живописцев, мастеров по мозаике и литейщиков. Он основал гимнасий, библиотеку, и, когда умер на четвертом году 134-й Олимпиады, его двадцативосьмилетний племянник Аттал (сын его двоюродного брата Аттала-старшего, скончавшегося еще при жизни Филетера) получил от Эвмена маленькое, но хорошо управляемое и надежное царство.

^*(Философы-перипатетики - ученики Аристотеля. Их называли перипатетиками потому, что занятия происходили в пери-пате, крытом проходе, а не потому, что они ходили туда и обратно, заучивая тексты (широко распространенное превратное толкование слова!). - Прим. авт.)

Итак, наследника звали Аттал. Он был четвертым носителем этого имени в истории своего рода, но первым царем с таким именем в своей династии. Он начал правление на радость пергамцам и на удивление другим близким и далеким царям и династам той эпохи - так, словно жил не © столь бурном веке, а в старые добрые времена своих предков, когда боги еще ходили по земле, когда считалось, что соседство предполагает дружбу и мир, когда один сосед старался быть полезным другому.

Но тогда почему он не примкнул к той или иной группировке, чтобы расширить границы своей маленькой страны? Ведь в его руках было почти легендарное, неистощимое сокровище! С его помощью он мог бы вербовать одних наемников за другими, чтобы, следуя военным традициям своего рода, добиваться славы и власти, выступая на стороне одного царя против другого. Но он сидел в своей крепости, словно улитка в раковине, и словно радовался втихомолку. И дела он вел совсем не так, как династ - иногда как чиновник, иногда как гражданин или крестьянин. Вместо того чтобы сразу жениться на девушке из знатного дома, с помощью которой он мог бы приобрести хорошие связи, заполучить нужных ему союзников, хороший кусочек земли или, по крайней мере, несколько богатых городов, он остался холостяком, хотя, по слухам, как мужчина он был далеко не так плох, как покойный Филетер. Кажется, - говорили себе и Птолемей III Эвергет, и Антигон Гонат из Македонии, и Антиох Гиеракс из Сирии - эти маленькие властители из Пергама приближаются к своему концу. Дело не только в том, что они все больше опрощаются, а в том, что они вообще обречены на вымирание. Аттал - единственный из Атталидов, с которым еще можно считаться. Антиох Гиеракс втайне радовался: Аттал его племянник или, вернее, 'племянник его жены; это не так уж плохо, ведь после него предстоит получить наследство: во-первых, по родственной линии, во-вторых потому, что Пергам - трофей Лисимаха и, следовательно, по праву принадлежит Селевкидам.

У самого Аттала, как, конечно, и у его подданных, не было такого чувства, что дела пошли хуже. Совсем наоборот, Аттал был занят по горло полезными делами - так считал он сам и так считали его подданные. Он отдавал всего себя, свое время и свои деньги наукам и искусствам, а, кроме того, еще и писал книги. Вначале - трактат (частично географический, частично ботанический) о редкой, большой и красивой ели из Адраматии, потом - несколько основательных и толковых работ о сельском хозяйстве и по вопросам природоведения. Аттал приглашает к своему двору ученых и писателей, философа и историка Антигона из Кариста, историка Неанфа из Кизика, математика Аполлония из Перги, который в благодарность за это посвятил ему свой труд о сечениях конусов. Так же пригласил он и техника Битона, в свою очередь посвятившего Атталу свою книгу о катапультах и других военных машинах.

Вообще Аттал весьма интересовался практическими делами, особенно связанными с техникой. Ему были благодарны и городской ткач, товары которого - шерстяные покрывала с золотой вышивкой - стали находить широкий спрос по всему Средиземноморью; и мастеровой, так как скоро не осталось ни одного более или менее значительного театра, дворца, ни одного богатого частного дома, который не украшался бы занавесями из пергамских мастерских.

Аттал принимал участие и в скачках и в состязаниях на колесницах, хотя следует учесть, что он не был профессиональным спортсменом из тех, что много ездят верхом или правят лошадьми. Несмотря на это, его не раз венчают победными венками. И в этом он оставался верен традициям Атталидов: его отец однажды стал олимпийским победителем в состязаниях на колесницах.

По сути дела ликование толпы было не так уж важно для Аттала; большее удовлетворение он получал, предаваясь размышлениям. Библиотека, до того служившая для личного пользования правителей, их ученых друзей и воспитанников, значительно пополнилась и была перемещена из одной комнаты скромного дворца в зал святилища Афины. А поскольку библиотеки были большой редкостью в эллинистическом мире, то к ним, как пчелы к сосудам с медом, тянулись ученые. Они специально приезжают в те города, где созданы библиотеки, и там поселяются. Образуется самостоятельная пергамская школа филологов, придерживающаяся антикварно-исторического направления в противоположность грамматико-филологическому направлению ученых Александрии.

Создается в Пергаме и школа риторики. Только поэзия не получила здесь должного развития.

Аттал был исключительно предан музам вовсе не потому, что хотел увенчать себя лаврами покровителя искусств, а из внутренней потребности и желания. Он устраивает в Пергаме мусические (в основном музыкальные) состязания в честь богини Артемиды. Сестра музыки - изобразительное искусство, и оно находит в правителе Пергама высокого покровителя. Как на крыльях ветра проносится по всему свету весть, что Аттал за одно только полотно Никия заплатил сто талантов. Традиция поощрения искусств вообще была характерна для Атталидов. Еще Филетер даровал храму Афины и святилищу Деметры превосходные произведения искусства культового характера. В теменосе - священном округе городской богини - стоят многочисленные памятники, воздвигнутые Филетером и его наследниками в честь политических, военных и спортивных побед, почетные статуи династов и их родственников, частные посвящения и дары всех видов.

В одном Аттал отличался от своих предков: он был не только меценатом для ныне живущих художников, но и поклонником древнего искусства. Он оказался зачинателем дела, которого в его время вообще не существовало: коллекционирования. И опять-таки не в личном плане, как и при создании библиотеки; он основывает у себя в Пергаме центр для любителей и знатоков искусства и истории. Многие города и области благодарны Атталу за то, что он, вслед за своими предшественниками, помогал им в нужде и щедро одаривал. Сикиону во время голода Аттал по собственной инициативе отправил хлеб и деньги; в Дельфах еще Филетер возвел портик с колоннадой, а горожане присвоили ему почетные звания гражданина и проксена; Делос, трижды священный, также чествовал Филетера, посвятив ему особое празднество; Кос был всем обязан Эвмену I; Афины всегда оставались для всех Атталидов особенно дорогими; остров Эгину Аттал купил и присоединил к своим владениям.

Самые древние произведения искусства, которые Аттал доставал для своего собрания, вывозились с островов и относились в большинстве случаев к тому времени, когда не знали имен создававших их художников. Только имя одного скульптора, иззаявшего прелестных харит - богинь красоты, - было известно. Это было произведение Бупала, уроженца Хиоса. В собрании Аттала вообще преобладали произведения, выполненные в строгом стиле, - шедевры классического времени, главным образом эгинской школы. Вот стоит огромный бронзовый Аполлон Оната и его же бронзовая упряжка, а там - всадник, созданный Главком; потом статуи, выполненные Кресилом и Мироном (у Аттала были две бронзовые статуи работы Мирона). Конечно, был в собрании и Пракситель. Последний период классики представлен работами афинян Полимнестра и Силания (превосходными портретными гермами), Деметрия из Алопеки и, наконец, Кефисадота - его прославленной многофигурной скульптурой. Произведения Ксенократа из Афин и Ферона из Беотии знаменовали уже переход к позднеклассическому и современному Атталу периодам.

С усердием и страстью собирал Аттал и картины. В его собрании были и Аполлодор, и великий Апеллес, и Пифагор из Самоса. И так как с течением времени все больше и больше художников переселялось в Пергам, Аттал в тех случаях, когда особенно интересовавшая его картина не продавалась, посылал туда, где находилась картина, своих художников, и те снимали с нее копию. Копировали для него и произведения пластического искусства.

Если посетитель был сведущ в искусстве, то, осматривая собрание Аттала, он не мог не понять, что основная коллекция отражает определенный период в развитии искусства, а именно: аттическое искусство времени великого Фидия.

Произведения искусства нельзя отделять от окружающей их обстановки, и, разумеется, человек, приобретая полотна Апеллеса и статуи Праксителя, не станет держать их в неподходящем месте. Ему понадобятся архитекторы, которые оказались бы способными построить и его собственный дом и город так, чтобы они соответствовали хранившимся в них сокровищам.

Когда Филетер прибыл в Пергам, он увидел крепость - огромную стену с башнями, окружающую массивный, немного примитивный дворец, построенный на века, и простое скромное святилище. Вторая стена, выдвинутая углом к югу, охватила полукольцом маленький город, представляя собой как бы защищающее его пред-крепостное сооружение. Значение Пергама после прихода Филетера сильно возросло, и появилась потребность в расширении городской площади. Филетер стал возводить стены вокруг почти всего южного склона, и город увеличил свою территорию в два с половиной раза. Из крепости с примыкающим к ней поселением образовались две части города: одна - в крепости, другая - на склоне горы. Стена между крепостью и городом осталась такой, какой она и была. Это соответствовало политическим замыслам первого династа, которые потом восприняли и все его наследники.

В древнее ионийское время Пергам был городом-государством - республикой с демократическим строем, обычным для греческих полисов, в которых управление было возложено на народное собрание, лежавшее в основе всей административной структуры. Однако времена менялись, то там, то здесь династы и цари присваивали себе всю власть. Правители лишили независимости все большие ранее свободные города и установили в них тиранию по персидско-восточному или западногреческому образцу. Но не так было в Пергаме, где Атталиды старались сохранить греческое самоуправление, придерживаясь прежних политических традиций. Таким образом, Пергамское государство восприняло и сохранило систему управления и административную структуру старой греческой демократии. Династ там наверху, в своей крепости, не вмешивается в гражданские дела; в свою очередь граждане не вмешиваются в дипломатические и военные дела династа, которые он решает единолично (или, что характерно лишь для Атталидов, совместно с братьями, сыновьями и племянниками). Такой порядок существовал начиная с правления Филетера и до правления Аттала III, следовательно, от первого до последнего Атталида.

Династ жил в верхней крепости. Здесь он построил свой дворец, здесь он воздвиг и украсил святилище Афины, тогда как до сих пор в крепости почитали Аполлона. Здесь же Аттал построил первый театр, новый дворец, немногим больше прежнего, расширил помещения для своей библиотеки и художественных коллекций, так что священный участок богини стал служить и науке и искусствам, что и понятно: ведь науки и искусства тоже служат богам. Несколько позднее внизу, в городе, Аттал построил так называемый Верхний рынок - центр гражданской жизни. Внизу находился и храм Деметры, сооруженный за крепостной стеной Филетером и его братьями. Здесь же Аттал возводит здание большого гимнасия, сооружает термы (бани), приказывает выстроить вокруг городского колодца большой красивый портал. Внизу действовали те же законы, что и наверху, в крепости. Их Аттал обдумывал вместе со своими советниками и потом осуществлял ко благу своих подданных и в виде примера для других более крупных государств. Он упорядочивает финансы, преобразовывает административное устройство, проводит судебные реформы.

Другие цари смотрят на Аттала с удивлением или завистью: Аттал не омужичился и не поглупел; скорее наоборот - он может стать весьма опасным соперником. Их подданные уже и сейчас за спиной своих властителей, когда нет поблизости их шпионов, посматривают на Пергам и прославляют Аттала. Может быть, следует вмешаться и слегка подрезать крылья этому маленькому царьку? Но кто возьмет это на себя? Если они останутся в стороне, то не видать им ни славы победителей, ни богатых трофеев. Но ввязываться в дело самим - значит подвергать себя серьезной опасности. Атталиды известны своей солдатской храбростью и воинской славой, и весьма вероятно, что этот писака и коллекционер умеет пользоваться мечом так же хорошо, как кистью и грифелем. Кроме того, всем известно, что, несмотря на длительный мир, Аттал не распускает своих наемников и даже не уменьшает их числа.

Жизнь, однако, сама решила этот трудный для царей вопрос, вложив меч в руку Аттала.

Во время 97-й Олимпиады, когда разразилась смертоубийственная Пелопоннесская война, почти не известные до того племена галатов, обитавшие где-то вдалеке, на туманном северо-западе, покинули свои родные места и, словно стая саранчи, двинулись на юг. Они неистовствовали по всей Италии и разорили страну вплоть до Тарента, захватили и ограбили Рим. Потом часть из них вернулась обратно в Галлию, а часть - в Иллирию и Паннонию, где они и поселились. Долгое время галаты не нарушали ничьего покоя. Это было еще при Филиппе и Александре Македонском, а также в период, когда Лисимах хорошо охранял свои северные границы. Но вскоре галаты вновь нагнали страху на весь мир. Первой подверглась нападению Македония. Галаты уничтожили армию Птолемея Керавна, а его самого убили. Один отряд под водительством Бренна продвинулся вперед до Дельф, и, хотя это нападение удалось отразить, десятки тысяч других галатов рассыпались по всей Фракии, угрожая Византию. Побережье Малой Азии лежало перед ними и манило к себе. Один азиат пошел навстречу их желанию. Это был Никомед из Вифинии - палач своих братьев. Он пригласил галатов в качестве желанных, жестоких помощников, чтобы с их помощью добить остатки собственной семьи. На четвертом году 133-й Олимпиады был заключен чреватый тяжелыми последствиями договор между царем Вифинии и племенами трокмов, тектосагов и толистобогов, согласно которому им предоставлялись земли по Га лису.

Если раньше галаты выступали как разбойники и грабители, недалеко ушедшие от своих предков, то теперь, охотно завербовавшись на службу к Никомеду, они, не страшась смерти и не щадя врага, скоро овладели частью Малой Азии. За несколько десятилетий дело дошло до того, что все народы и цари, даже великие и могущественные цари Сирии, стали выплачивать им контрибуцию с тем, чтобы избавиться от их разбойничьих набегов. Нашествия галатов они сравнивали с тяжелой болезнью, часто кончающейся смертью. От нее можно уберечься только путем выкупа.

Однажды, на пятом году правления Аттала, в Пергам прибыло галатское посольство, так как со временем и галаты - наибольшие варвары среди всех варваров - узнали, что пергамский династ обладает неизмеримым сокровищем и что он делает все, чтобы сохранить в своей области мир и благоденствие. Они потребовали от него довольно умеренную контрибуцию - сумму, которая не исчерпала бы до дна сокровище государства и не причинила бы ему большого финансового урона. Аттал не был скуп: о нем могли говорить все что угодно, только не это. Но требование галатов нарушало его понятия о чести, было оскорбительным для него.

- Если ты не хочешь отдать добром, - сказали Атталу посланцы галатов, - мы вернемся и сами возьмем силой в сто или тысячу крат больше.

- Возьмите, если сможете, - ответил им династ.

Собрав наемников и мужчин своего царства, он отправился к истокам Каика навстречу галатам. Битва шла долго, с переменным успехом, пока Атталу не удалось одержать победу - богиня Атталидов и покровительница их государства Афина (Афина Победоносная) ниспослала ее Атталу и его армии. Это была решающая победа не только для Пергама, но и для всей Малой Азии, а может быть, и для всего тогдашнего мира. Те из галатов, которые остались в живых, откатились туда, откуда пришли.

Теперь Аттал посылает посольство к галатам. Но речь шла совсем не о том, чего могли ожидать на Галисе; он не собирался облагать побежденных контрибуцией, не потребовал от них рабов, а обязал их никогда более не переступать границы побережья, определив место их жительства в центре Малой Азии между Вифинией и Каппадокией. Эту область стали называть Галатией, так как галатами называли все племена диких захватчиков.

Весь греческий и эллинистический мир, от Фракии до Нила и Тигра, ликовал и превозносил Аттала, избавившего всех от контрибуций, страха перед неожиданными нападениями и угрозы гибели многих людей. Войско приветствовало своего вождя, народ - своего династа. Ему был преподнесен титул царя. Аттал принял этот титул, пожав плечами, хотя весь тогдашний мир считал само собой разумеющимся, что Аттал назывался теперь не династом, а царем, царем Пергама.

Принеся богатые жертвы Афине в знак благодарности, царь Аттал вызвал художника-скульптора и поручил ему создать большой мемориальный памятник ("анатему") - священный дар победоносной Афине, который должен поведать будущим поколениям о победе над галатами. Сейчас уже и слепой видит, что Аттал вовсе не омужичился и не стал только писакой. Аттал точно знал, где нужно воздвигнуть мемориальный памятник: на круглом высоком цоколе около святилища Афины; он знал также, как он должен выглядеть.

- Я хочу, чтобы мы правильно поняли друг друга, - сказал он скульптору, - хотя бы в основном. Если люди называют меня Галатоником^*, то это их дело, и я не могу им в этом препятствовать. Но я был только орудием в руках богов. Поэтому памятник не должен изображать лично меня. Галаты побеждены, это ясно. Они - Варвары. Это так. Мы победители. И это тоже так. Но мы - греки, греки эпохи Александра, в которых живет дух Афины. Когда мы говорим о побежденных "варварах", мы имеем в виду совсем другое, нежели персы, древние египтяне или вавилоняне. Понимаешь ли ты, что я хочу сказать?

Эпигон кивает головой:

^*(Галатоник - победитель галатов. - Прим. ред.)

- Я обдумаю все это, Аттал. Я сначала сделаю небольшую модель из глины. Тогда ты мне скажешь, понял я тебя правильно или нет.

И он понял правильно, этот еще молодой человек с горящими глазами, которого Аттал ценил выше всех других, более именитых скульпторов, живших при его дворе, в его городе. Эпигон, сын Хария, был урожденным пергамцем, как и сам Аттал.

Царь осмотрел модель. На круглом цоколе из бледно-голубого мрамора, диаметр которого должен быть равен примерно росту двух человек, возвышается отлитая из бронзы многофигурная группа. Среди скульптур нет Аттала Галатоника, нет Ники, нет возлагающей лавровый венок или защищающей город Афины, нет ни сумятицы битвы, ни всадников. Однако группа необычайно красноречива. В центре композиции - галат, наверное вождь, который стоит, повернув голову назад к преследующим его врагам. Он понял, что дело его проиграно, что для него не остается другого выхода, кроме как сдаться в плен, иначе - ему смерть. Но он горд, и все его существо возмущается таким исходом. Галат берет меч (этот меч и легкий плащ - вот все, что у него осталось в ходе битвы), убивает им свою жену и, медленно опускаясь, вонзает его себе в шею.

Эта группа доминирует над четырьмя остальными, расположенными по краям цоколя. Все они изображают умирающих галатов. Каждый из них сохраняет строго индивидуальные черты.

Аттал долго стоит перед моделью, его глаза блестят:

- Я благодарю тебя, Эпигон. Тебе удастся сделать еще много прекрасного. Пока я жив, ты должен быть моей правой рукой. Во время своих путешествий я вздел много триумфальных памятников, но ни один из них нельзя сравнить с этим. В Вавилоне, в Египте и во многих других странах победителя изображают гигантом, побежденного - карликом. Но никто не спрашивает себя, как же вообще можно прославлять этого гиганта, если его противникам был пигмей. В других местах по крайней мере соблюдают соразмерность, изображая победителя и побежденного. Но победитель - всегда герой, которого можно сравнить только с самим богом, а побежденный - чудовище, изверг, неполноценный человек. Но мы, греки, мой Эпигон, мы видим в варваре - а если галаты не варвары, тогда вообще не существует варваров - человека, равноценного нам, созданного богами, с лицом бога, таким же, как у нас. И мы видим в побежденном не уступающее нам по уму и силе животное, которое мы убиваем, потому что оно вредное или потому что мы хотим его съесть, а равного нам противника, которого мы уважаем, даже если он проиграл нам, которому после сражения мы можем подать руку. Еще раз благодарю тебя, Эпигон.

Скульптор все еще работал над мемориальным памятником, когда Аттал вновь стал готовить своих наемников к походу. Теперь, после блестящей победы Аттала, Антиох Гиеракс стал видеть в нем реальную опасность. Опасность потому, что все греки, жившие в Аттике, на островах Эгейского моря или в городах Селевкидской империи, смотрели на Аттала с уважением и восхищением. Он мог бы теперь, если бы пожелал, объединить всех греков в единую империю, восстановив тем самым наследие Александра. И даже если он этого не захочет, то подданные Антиоха, живущие близ границ Пергама, могут сами перейти под владычество Аттала. Поэтому Антиох объединился с галатами, у которых лестью и подарками разжег жажду мести. Начинается десятилетняя война, которая перерастает из войны между Селевкидами и Атталидами в войну между Востоком и Западом, между восточной тиранией и греческим свободным миром.

Семь больших битв выиграл Аттал. Так, около Афродизии, вблизи Пергама, он победил Антиоха Гиеракса и галатов, около Колой в Лидии - Антиоха, у Гарпаза в Карий - Антиоха и дважды - полководцев Селевка Сотера.

По окончании войны Аттал становится владыкой огромной области, которая раскинулась от моря до границ Галатии, от Геллеспонта до Каистра, в устье которого расположен Эфес. Но свободные греческие города-государства сюда не входят: им была сохранена независимость. Аттал посвятил Афине новый большой триумфальный памятник в расширившемся районе ее святилища. Это также было произведение Эпигона, его помощников и учеников.

На цоколе длиной более шестидесяти шагов расположены скульптурные группы, по одной на каждую из битв: галатка с ребенком, ласкающим убитую мать, умирающий воин, из рук которого выпал карникс - галатская труба, перс-лучник из сирийского войска, конник с копьем - всего около тридцати скульптур.

Когда и это произведение было окончено, перед пораженным миром взошла заря нового искусства. Афины все еще жили своим великим прошлым и в них не создавалось новых художественных шедевров, Александрия и Антиохия, став столицами мира, в области искусства не вышли за пределы довольно посредственного провинциального ремесла. Только на Родосе школа, создававшая Нику Самофракийскую и Афину Линдосскую, продолжала развивать традиции классического искусства в своей монументальной пластике, исполненной пафосом Скопаса. Теперь возникла пергамская школа во главе с Эпигоном, первые же произведения которой подняли ее на один уровень со школой Родоса.

Уже Филетер поставил перед Пергамом задачу: развивать греческое наследие. Филетер построил храм Афине и призвал к себе на службу архитекторов, создавших для Лисимаха храм Афины в Илионе. Этот храм был украшен более чем шестьюдесятью метопами со сценами сражений из гигантомахии и времени Персидских войн. Их создатели тоже унаследовали традиции аттической архитектуры и пластики великого времени, следуя по стопам Скопаеа и Бриаксида. Других художников он пригласил из Кизика и из процветающих греческих городов в Малой Азии.

Но все это были только семена, из которых лишь позднее выросли цветущие деревья, давшие плоды. Великое время - неповторимый национальный подвиг, победа над галатами и Востоком - и великий меценат Аттал I находят великого художника - Эпигона, ставшего главой целой школы. Никогда до него ни один из художников не ставил перед собой таких задач, какие решал Эпигон. Он не должен более изображать богов, которых никто никогда не видел. Он должен создавать не символы, а передавать подлинные явления жизни, преобразовывать действительность в бронзу или мрамор. И Эпигон создает такие произведения. Сохраняя верность классической традиции, он изображает типические фигуры, преобразуя индивидуальное и частное - в общее. Он был новатором, который, изображая людей во всем многообразии их черт и этнических особенностей, почерпнутых из живой действительности, в то же время выводил их в обобщенных образах галатов и персов. Неповторимой особенностью Эпигона было то, что создаваемые им образы непосредственно не встречались в действительности. Они явились результатом творческого вдохновения. Он создал эти образы на все времена и тем самым предопределил будущее своей школы. Все то, что взято только из головы, в процессе созидания чего участвовал только разум, - все это уходит в небытие, но то, что создано сердцем, остается навеки. Только то, что было плодом истинного вдохновения, может оказать сильное и постояннное воздействие на зрителя. Увидит ли он и прочувствует переживания галата, который предпочитает смерть рабству, или мужественную сдержанность умирающего, выраженную в наклоненной к плечу голове, - зритель с волнением воспримет эти образы и никогда их не забудет. И еще черты нового в пергамском искусстве: единство художественного произведения и окружающей среды. В афинском акрополе, в Олимпии, в Дельфах, а также и в коллекциях Аттала художественные произведения расположены одно возле другого, и мы не ощущаем внутренней связи между ними и связи их с помещением, где они выставлены. У Эпигона и то и другое составляет одно целое. Статуи на цоколе, который сам по себе создает глубокое пространственное впечатление, прекрасно гармонируют с просторной площадью около храма, стенами крепости, домами и далекими горами, поднимающимися над долиной Каика.

Возвышенно героические и сдержанно трагические фигуры как бы напоминают городу и всем людям сейчас, когда мир вновь восстановлен, о недавних военных событиях. Значение этого памятника возрастает именно в мирное время. Наконец замолкло оружие, наконец и Аттал получил свободу для своих личных дел, которые, однако, станут общественным достоянием; потому что он теперь имеет дарский титул и владеет огромной территорией, занимающей центральное положение между варварами и Востоком.

Время шло, и Атталу исполнилось сорок семь лет. Только теперь он решил взять себе жену. Но эта женитьба не была продиктована политическими соображениями. Он женился не на царской дочери. Женой его стала Аполлония, дочь уроженца Кизика, которую Аттал горячо любил до самой смерти. Она подарила царю четырех сыновей. Эвмен - так зовут старшего - нежный ребенок со слабым здоровьем. Двух последующих отец назвал Атталом и Филетером. Младший получает имя, которое озадачило соседних царей и правителей, - Атеней. История семьи еще не знала этого имени, и вряд ли такое имя вообще было известно во времена Александра и диадохов. Впрочем, был один Атеней: какой-то незначительный полководец одноглазого Антигона, человек, которого ни один из Атталидов не знал. Аттал выбрал это имя для своего ребенка и не в честь современного ему города Афин, но в честь великого прошлого древнего города. Итак, Атталиды хотели перекинуть мост не только к прошлому Греции в области политики, науки и искусства, но и непосредственно к тому, что сделало Грецию великой, непреходящей, вечной: к городу Афинам.