Примечания

Имени Нурхаци сопутствуют легенды. Это, в частности, относится к его появлению па свет и кончине. Сама внешность младенца, как гласит предание, свидетельствовала о его высоком предназначении. Будучи 13 месяцев от роду, он имел лицо дракона и глаза феникса, а голос у него гудел как громадный колокол^*. Необычной представил маньчжурский хронист и его кончину.

^* (Ross J. The manchus, or the reigning dynasty of China. Their rise and progress. - London, 1880, p. 4.)

Все эти легенды призваны возвеличить Нурхаци. Но несомненно одно - он был личностью незаурядной. Не случайно его имя, читаем мы в хрониках минских императоров и корейских королей, соответственно "Мин шилу" и "Личжо силлок". Они наряду с маньчжурскими хрониками "Дай Цин Тайцзу Гаохуанди шилу", "Цин Тайцзу Нуэрхачи шилу" и "Маньчжоу шилу" явились основным источником для написания данной книги.

В оценке Нурхаци китайские и корейские хроники принципиально отличаются от маньчжурских летописей. Для представителей официальных кругов минского Китая - от императора до его чиновников - Нурхаци всего-навсего "мятежный раб" и "разбойник". Для составителей маньчжурских хроник Нурхаци - основоположник царствующего дома, создатель маньчжурского государства. Естественно, под таким углом зрения и излагаются в официальных летописях и сочинениях империи Цин деяния Нурхаци. В этих изданиях нет данных о повседневной жизни Нурхаци, его вкусах, привычках и т. п.

В нашу задачу не входило воссоздание во всех нюансах жизни Нурхаци. Мы попытались наметить лишь основные вехи его деятельности как личности, сумевшей объединить под своим началом разобщенный чжурчжэньский народ и создать независимое маньчжурское государство. В этом историческое значение его деятельности. Именно благодаря стараниям Нурхаци па месте разрозненных чжур-чжэньских племен появилось маньчжурское государство, со своей письменностью, со своими законами. Но дело заключалось не только в самом Нурхаци. Становление и утверждение маньчжурской государственности было подготовлено всем ходом предшествующего политического и социально-экономического развития чжурчжэней.

Объединение разобщенных' чжурчжэпьскпх родов и племен под началом верховного правителя проходило очень не просто. В условиях тогдашней действительности не было места для широкого волеизъявления, которое принималось бы во внимание. Право основывалось на силе. И за сильным шли (вольно или невольно) остальные. В своей объединительной деятельности Нурхаци не брезговал ничем: прибегал к насилию и уговорам, вступал в родство и сгонял иноплеменников с родных мест. И в этом отношении появление на свет централизованного маньчжурского государства отнюдь не составляет исключения. История других народов Европы и Азии - подтверждение тому. Правда, для нас открытым остается вопрос: чего было больше в ходе собирания воедино чжурчжэпьских племен - крови и железа или же свободного волеизъявления и согласия?

Внешнеполитический фактор, несомненно, был одним из решающих факторов, которые способствовали успеху Нурхаци по собиранию под своим началом чжурчжэпьских общин. Гибель деда и отца от рук китайского начальства - это факт частного порядка, не он определял то широкое доверие, которым пользовался Нурхаци в борьбе против империи Мин. "Движение манджур, - со знанием дела указывал В. Л. Котвич, - началось как реакция против отрицательных сторон деятельности китайцев среди инородцев..."^*. Подозревать китайского автора Ли Юнбина в каких-либо симпатиях к Нурхаци нет оснований. Тем более заслуживают внимания его следующие суждения относительно похода объединенных китайско-корейских войск против владения Нурхаци в 1619 г. "Его люди, - пишет Ли Юнбин, - понимали, что под угрозой их национальное существование (разрядка наша. - В. К.). Они также знали Нурхаци и были готовы выполнять его приказы"^**.

^* (Котвич В. Л. Маньчжурская литература. - Литературы Востока, Пг., 1920, вып. 2, с. 118.)

^** (Li Ung Bing. Outlines of Chinese..., p. 288 - 289.)

Война была повивальной бабкой государства Нурхаци. Оно появилось на свет в обстановке междоусобиц среди самих соплеменников и отстаивало свое право на независимость от посягательств внешних врагов. Однако не все войны, которые предпринимал Нурхаци, были вызваны необходимостью защиты от нападений извне. По приказу Нурхаци его рать не раз хаживала в походы исключительно ради грабежа соседних народов. Войны с целью захвата добычи в какой-то мере подпитывали экономический организм маньчжурского государства, но в первую очередь служили обогащению маньчжурской знати во главе с самим Нурхаци. Он, конечно, не был поборником государства всеобщего благоденствия. Для него простой народ, даже родной ему, условно говоря, по национальной принадлежности был всего-навсего чернью, призванной служить, не жалея живота своего, государю. И его заботы о рядовых маньчжурах не шли дальше забот рачительного хозяина о своих слугах. В то же время он способствовал самоутверждению маньчжуров как народа.

Имя Нурхаци не ново в исторической литературе. Подход автора данной книги не во всем тождествен суждениям других исследователей относительно тех или иных сторон деятельности Нурхаци.

"Нурхаци, - пишет современный китайский автор Янь Чуннянь, - выдающийся политический деятель в истории нашей страны"^*. С утверждениями подобного рода, когда Нурхаци огульно провозглашается политическим деятелем Китая, согласиться никак нельзя, ибо это противоречит историческим фактам. Нурхаци вошел в историю именно как создатель независимого маньчжурского государства, возникшего и упрочившегося в борьбе с великодержавными устремлениями правителей минского Китая.

^* (Ян Чуннянь. Нуэрхачн чжуань. - Пекин, 1983, с. 1.)

С кончиной Нурхаци созданное им государство продолжало существовать. Его сын утвердился на императорском троне в Пекине, положив начало правлению в Китае маньчжурской династии Цин. По иронии исторических судеб китайские аристократы, на протяжении многих поколений привыкшие смотреть на соседние народы как на орды дикарей, склонялись ниц перед потомком "варвара из Цзяыьчжоу".