Глава четвертая

Уже известно было конникам и пешим, которые заполнили все вокруг: "С никанями сражаться станем". Так порешил Нурхаци, государь. А вот п сам он показался па холме. Волненье по рядам пошло: задние толкают в спину впереди стоящих, вытягивают шеи, чтобы разглядеть, что дальше будет.

Нурхаци руку поднял и взмахнул - и гомон стих толпы. Лист, трубкой свернутый, развернул п стал читать размеренно, не торопясь, глаза время от времени вздымая к небу. Что сказано в бумаге было, в знаменах своих начальники уж загодя оповестили. Сейчас не войску своему обиды изливал Нурхаци на никаньского царя, но Небу.

- Дед и отец мой, - чуть хрипловато звучал голос, - ни травинки не сорвали в минских пределах, не загубили там ни пяди земле. Однако Мины беспричинно затевали пограничные ссоры и погубили моего деда и отца. Это - первая причина ненависти.

- Хотя Мины затевали свары, я все же хотел наладить дружбу. Я поставил каменные плиты с предостережением: любой, кто перейдет границу, будь то маньчжур пли никань, заслуживает смерти, и любой, кто поможет нарушителю границы спастись, должен сам расстаться с жизнью; Почему же Мины в ответ пренебрегли предостережением, отправпв войска через границу на помощь Ехе? Это - вторая причина ненависти.

- Люди Мипов каждый год, воровски пробираясь через границу, проникали на земли по реке Цинхо и грабили все вокруг. Я, исходя из сделанного ранее предостережения, убивал людей, нарушивших границу. Мины в ответ отказались от прежнего соглашения и обвинили меня в произвольных убийствах. Больше того, посадили в темницу посланных мною в Гуаннин Гаигули и Фанцзину, принудили меня выдать 10 человек и убили их па границе. Это - третья причина ненависти.

- Мины, нарушив границу, помогли своими войсками Ехе. Это привело к тому, что уже просватанную за меня деву выдали замуж в монгоское владенье. Это -четвертая причипа ненависти.

- Не одно поколение наших людей пахало землю и сеяло хлеба в Чайха, Шаньцпла, Фенехе. А Мины не позволяли убирать урожай, посылая войско, чтобы оно изгоняло наших земледельцев. Это - пятая причина ненависти.

- Ехе, заграничное владенье, провинилось перед Небом. Но Мины поверили лишь сказанному Ехе и намеренно прислали ко мне посла с письмом. А в грамоте той меня бранили непотребными словами и хулу всякую возводили. Это - шестая причина ненависти.

- Хада помогало Ехе дважды напасть на меня. И я сам воздал за это, и благодаря Небу люди Хада стали моими. Мины же принудили меня вернуть их домой. Но после этого на людей Хада, отпущенных мною, неоднократно нападало Ехе и грабило их. Во взаимных войнах между царствами то побеждает и остается жить, которое выполняет волю Неба, а то, которое идет наперекор, терпит поражение и гибнет. И разве можно посредством войска вновь оживить мертвого и возвращать обратно уже полученных от него людей? Правитель великого государства, Небом основанного, есть единый владыка Поднебесной. Почему же тогда он злобится только на мое государство?

Только после того, как хулуньские царства, объединивши войско, напали на меня, я начал воевать. И поскольку это было согласно с волей Неба, победа была дарована мне. Ныне Мины, помогая Ехе, идут против воли Неба: правого считают неправым, а неправого - правым. Это - седьмая причина ненависти^*. Позора этого крайнего не в состоянии я выпести. И по семи причинам иду войною я.

^* (Там же, л. 12а - 136.)

Кончив читать, нагнулся и почтительно к огню, что был у йог, поднес бумагу. И вечно голодный огонь поспешно принялся лизать тот свиток. Дымком исчезла в высоте бумага, до Неба донося записанные на ней обиды.

- Ну, а теперь, - сказал себе Нурхаци, с холма спустившись и идя к шатру, - наказ еще осталось людям сделать.

В шатре собрались бэйлэ все. Их оглядел Нурхаци, не торопясь. "Увидеть доведется ль всех потом?" - подумал только, не сказал.

- Сказать хотел еще вам вот что. Дело большое предстоит. Такого не было еще, пожалуй. И потому нельзя, чтоб люди паши давали волю полную себе. Конечно, от никаней все мы претерпели. И немало. Одпако нужно вам людей, что состоят в знаменах, предостеречь. Когда придется пленных брать, то пусть не раздевают донага. Не блудодействуют с никаньскими женками и девками, не разлучают супружеских пар. Тем, кто переходит на нашу сторону, не нужно спешить рубить голову 78.

Содрогаясь от ударов, гулко заухали барабаны. Ответили им трубы, дудки. Звуки летели впереди степенно шедшего к тапдзы Нурхаци, за которым гуськом следовали бэйлэ и старшие военачальники. Уже от первых ударов в барабан тишина, застоявшаяся в тандзы, всколыхнулась п под натиском налетевших одна за другой волн музыки покинула молельню. Звучала музыка для духов. Изображенья их и имена представлены в тандзы. Вот изваяпья семи дев-небожительниц, изображенья духа гор Голмин Шаньин Алинь, дальних предков, основателя рода. Л на сорине - имена покойных деда и отца Нурхаци.

Их всех звучанье музыки уведомляет, что па земле живущие пока станут плясать для них сейчас нарочно, чтоб ублажить их и поддержку получить. "И потому тут, - подбадривал себя Нурхаци, - сил уж не жалей, хотя ноги не те, что прежде, да и прерывисто дыханье. Ну, ничего, я пляску начал, а там ее уже продолжат те, кто помоложе. Мы все, кто здесь, порадуем духов пляской воинов, на рать идущих".

Из тандзы шли в том же порядке: Нурхаци впереди, за ним все остальные. И прямо к коням. Сев с помощью телохранителя в седло, Нурхаци, глядя вперед, махнул рукой: "Пошли". Стоявшие кучно верховые вестовщики с места снялись, и войско пришло в движенье. Помчались конники вперед, задорно развевались за их спинами киру.

Уж стало вечереть, когда окрестности Фушуни показались. "Дальше не двигаться. Кроме дозорных, всем ложиться спать. Огней не зажигать, - распорядился Нурхаци. - Зачем заранее уведомлять о появлении своем? Ведь мы идем не в гости".

И мрак ночной укрыл войско. Оно было подобно тигру, что, дым селения зачуяв, перед прыжком залег в чащобе, глаза для верности прищурив, чтоб даже блеск их был не виден в ночи.

А сна все не было. Нурхаци грузно ворочался с боку па бок, ложился на спину и па живот, но все напрасно. В голове беспорядочным роем назойливо мельтешили разные мысли, и никак не удавалось их отогнать, и потому заснуть не удавалось. "Э, как бывало спалось в детстве, в юности, - сокрушенно подумал Нурхаци, - а сейчас... Тут, наверное, - закралась в сознание другая мысль, - дело не в возрасте. Беспокойство, видно, дает себя знать. А как-то дело обернется? Шутка ли сказать, пошел войной пи па кого-нибудь, а против самой Минской державы. Хватит ли сил?" Уверенности в этом полной не было, и, уходя от ответа на заданный самому же себе вопрос, Нурхаци обратил мысли па другое, более приятное его сердцу. Стал думать о внуках. Сопоставлял их лица, поведение... Но тут послышались вроде какие-то звуки. Привстав на постели (ею служила медвежья шкура), Нурхаци прислушался. Слух не обманул его: снаружи словно кто-то легонько постукивал копчиками пальцев многопалых рук по туго натянутой ткани палатки. Как будто знак подавал: "А ну-ка выйди. Дело есть".

Кряхтя, Нурхаци поднялся. Откинув полог, наружу вышел. II едва втянув широкими ноздрями напоенного влагой воздуха, сказал негромко: "Дождит". Все кругом заволокла темная пелена. Не видно было ни звезд, пи месяца, и туч не различить. Неторопливо и размеренно роняло небо тяжелые капли. Безветрие стояло, поэтому не ясно было, сколько просочится влагой небо. Нурхаци недовольно поморщился: вспомнилось, как из-за ливней он не утоп едва с дружиною своей в трясине зыбкой. В тот год, когда пошел он на Никан-вайлана.

Стряхивая влагу, в палатку он вернулся. Посидел, поразмыслил в темноте. Потом кликнул прислугу, велел зажечь огонь и военачальников позвать.

Наспех одетые в доспехи, иные не пришедшие еще в себя со сна, они смотрели на Нурхаци. Недоумение читалось у многих на лицах.

- Дождит, - задумчиво произнес Нурхаци, - Боюсь, трудно будет идти нашему войску. Я бы отвел его пока назад. А как вы мыслите?^*

^* (Там же, л. 146.)

- Позволь сказать мне, государь, - первым отозвался великий бэйлэ Дайшань.

После того как согласно головой кивнул Нурхаци, Дайшань продолжил: "Мы ныне уже приблизились к границам владений Мииов. Так ведь? И если тотчас отведем паши войска, то разве с ними у пас установятся добрые отношения? Пусть даже отведем войско подальше, но разве можем скрыть его надежно от глаз лазутчиков? Мне думается, что пет. Хотя и дождь идет, что из того? Ведь наши воины не нагишом пойдут. Они в одежде, она их от дождя спасет. А луки, стрелы - те в чехлах и не намокнут потому".

Обведя взглядом всех присутствовавших и не заметив на лицах признаков явного сомнения, Дайшань убежденно продолжал: "Дождь, что Небо посылает, усыпит бдительность пиканьского пограничного начальства. Кто в дождь куда пойдет, оставив кров над головою? Лишь только разве по нужде. И спится сладко в дождь опять же. Считаю я, что дождь лишь нам на пользу".

- Кто думает иначе, чем Дайшань? - спросил Нурхаци. В ответ ему молчанье было. - Ну раз поднялись мы, ложиться снова уж не станем. Сейчас же выступаем.

И только войско поднялось и двинулось, как словно чья-то рука стянула с неба темный, отсыревший покров, открыв луну и россыпь ярких звезд.

В дверь стучали почтительно, но настойчиво. Оторвавшись от чтения докладной, которую он собственноручно подготовил, начальник фушуньской крепости юцзи Ли Юнфан, недовольно поморщившись, крикнул, чтоб вошли. Порученец Ли Юнфаиа ввел в комнату рядового. Тот, испуганно тараща глаза, сбивчиво рассказывал: "Был послан я в дозор. Поутру решил было объехать сопку. Ту, что напротив северных ворот. Откуда ни возьмись, налетела конная ватага. Окружила и повезла куда-то. Как приехали, куда ни глянь - конное и пешее войско. Откуда только и взялось враз столько?! Привели меня, видно, к начальству ихнему. Дали вот бумагу. Сказали. "Передай вашему старшему, юцзи Ли Юнфаиу".

Ли Юнфан медленно протянул руку и осторожно, словно боясь обжечься, взял письмо. Дав знак всем удалиться, он принялся читать. Угроза зазвучала в первых же строках: "Твои Мины послали войска за пределы своих границ на подмогу Ехе, и поэтому-то я с войском и пришел. Если ты, фушуньский юцзи, вздумаешь сражаться, то никоим образом не победишь. Лучше сдавайся. Иначе погибнешь под ливнем стрел"^*. Лесть и посулы шли после угроз: "Ты весьма способный, даровитый и знающий человек. Мое государство широко собирает таланты. А подобные тебе занимают одинаковое положение с моими вельможами первого ранга".

^* (Michael F. The origin of Manchu rule in China. - Baltimore, 1942, p. 121, 122.)

"Об остальных всех тоже заботу проявляет", - невесело ухмыльнулся Ли Юнфан, вновь эти строки прочитав: "Если выедешь из города покориться, то мои воины не войдут в пего, твои военачальники и ратники останутся невредимыми. Но если мои воины захватят город, и стар и млад, женщины и мужчины - все будут обречены па гибель. Думай. Те большие и малые чиновники, воины и простой люд, что находятся в городе, сдав его и покорившись, защитят том самым своих отцов и матерей, жен, детей, сородичей. Им не будет нужды разлучаться и разбредаться в разные стороны. Разве это не разумно? Сдаться или нет - взвесь тщательно".

"Ну вот и дождались, - почти что равнодушно подумал Ли Юнфан, письмо отложив. - Пошел на нас войной Нурхаци. Вернее, па меня. А почему он Кайюань вниманьем обошел? И лично я причем опять же? Ведь войско посылал на выручку его врагам не я же... А вот теперь за действия чужие приходится мне быть в ответе". И чувство жалости к себе такое охватило Ли Юнфана, что чуть он не заплакал. Но мигом тут себя одернул. "Не подобает распускаться мне. А что тогда другие станут делать, увидя мою слабость. Кто я есть? - взбодрился Ли Юнфан, привстав и выпятив вперед брюшко. - Начальник крепости Фушунь. Поставлен таковым решеньем государя. За милости его мой долг - служить ему и жизни не щадить своей. А говорят, -тут вспомнились слова, что слышал, будучи в Шэньяне, у начальства, - что государь не правит вовсе, всем заправляет свора евнухов. - И мысль как жало в мозг впилась:- А стоит ради них стоять тут до конца и жизни многих в жертву приносить? Но пет, - тряхнул упрямо головой, - я крепость должен защищать. Надо еще самим проверить, действительно ли войско велико, что он привел с собой, иль, может статься, просто врет. Бахвалится своею силой и норовит обманом взять".

По водяным часам следя, как время шло, Ли с нетерпеньем ждал вестей от посланных в* разведку. Четыре раза воду слил собственноручно п только подошел к окну послушать, не слышно ль шума в городе какого, как тут дозорные явились. "В кольце мы", - негромко произнес старший из них, куда-то глядя в пол.

- Тревогу объявить, - стараясь быть спокойным, Ли приказал своим помощникам, когда к нему по вызову они явились. - Всех ратников с оружием на стены! Пусть видит неприятель, что мы готовы к бою. А горожане пусть с кипятком котлы готовят, чтобы умыть как следует вонючих дикарей.

Шапку одев и пояс, какие по чипу были положены ему, Ли Юнфан, стараясь держаться прямо, взошел на крепостную стену. Встав как раз над южными воротами, неторопливо огляделся. Нет, не бахвалился Нурхаци вовсе. Отовсюду, на сколько ухватывал взгляд, двигалась темная, местами разреженная толпа. Словно нащупывая перед собой дорогу, она то там, то тут выставила вперед что-то вроде длинных палок. Это лестницы, сообразил Ли Юнфан, и живо представил, как их приставляют к стенам и по ним один за другим поползут па стены враги. С воплями они будут падать вниз, а на смену им, ступая по трупам своих, будут лезть и лезть другие. Вон их сколько! Даже в глазах темнеет от вида этой неисчислимой толпы, неторопливо, уверенно двигавшейся на крепость. Нет, ее стенам не сдержать этот наплыв. Противиться этой волне все равно, что задом затыкать дыру в плотине во время половодья. И тут окрестности огласил многоголосый рев. Так, размыв щель в плотине, победно устремляется поток воды, сметая все на своем пути.

Ли Юифан было попятился назад, потом быстро повернулся спиной к этому реву, который то поднимался, то падал, и, подобрав полы одежды, засеменил вниз.

С надрывным скрипом, словно нехотя, раскрылись ворота - и выехал из них Ли Юнфан. Он был при полном параде: в высокой шапке, при поясе широком. Копя не подгонял юцзи, сопровождавших не было при нем. И если поглядеть со стороны, можно подумать было, что комендант прогулку совершает. Хозяйским взглядом, без подсказки, решил, наверное, все осмотреть вокруг.

Да нет, уж не хозяин здесь уже он вовсе. Его коня хватают грубо под уздцы. И вот уж самого его, юцзи Ли Юнфана, обеими руками тянет из седла гушаньэчжэн Адунь, весь красный от натуги. "Ну что ж, - утешил себя юцзи, - сейчас вместо слуги мне будешь - поможешь слезть с коня".

А на земле юцзи уже слугою стал. Прикрикнул на него Адунь - и, встав на четвереньки, полз бывший комендант Фушуни коню навстречу, Нурхаци на котором восседал. С копя не слезая, он лишь махнул рукой, тем самым дав понять, что видит Ли Юнфана.

Юцзи лежал ничком. Обмирая изнутри, ждал решенья своей участи. "Вставай-ка, почтенный Ли Юифан, - раздался голос зычный. - Я слову верен своему. Тебе я сохраняю жизнь".

И в остальном Нурхаци поступил, как извещал в письме Ли Юнфана. Всех тех, кто сдался, маньчжуры пощадили. Сопротивлялся кто или намерение такое проявил, убиты были.

Остался Ли Юнфан начальником. Тысячу семей обитателей Фушуни Нурхаци распорядился расселить в Хету-Ала. Главным над ними поставлен был Ли Юнфан.

Стихло сраженье в стенах Фушуни. Окрест дым стлался горьковатый и, поднимаясь к небу, таял. Так обратилась в кучи земли и чадом исходящих головешек Фушунь. "Нам, эта крепость, - поразмыслив, рассудил Нурхаци, - вовсе пи к чему. И сохранять ее, как есть, пельзя. Если оставить, то гаму подобно будет это, что, не выдавив ядро, махнуть рукой па чирей, увидя, что подсох он с виду. Уж вроде нет его, а рядом с ним, глядишь, другой садится: от старого пошел".

Из тех китайцев, что в Фушуни оказались, всех больше повезло тем, кто из Хэси, Хэдупа, Шаньдупа, Сучжоу и Ханчжоу по делам торговли явились в крепость. Их отпустили всех, припасов и денег на дорогу дали, чтоб в состоянии домой были вернуться и принести с собой бумажные листы с записью семи обид, дабы в Поднебесной люди о них знали^*.

^* (ДЦТЦГХДШЛ, кн. 5, л. 17а.)

- Так, говоришь, их толпы угрожают нашим рубежам? - уставился Ицзюнь в лицо попечителю обрядов Ли Чжи и глядел на него не мигая.

- Слуга покорный государев лишь повторяет то, что срочно сообщили с места. Из Шапьхайгуапп только что пришла бумага.

- Толпа, что стадо... Так сдается мне. А раз идет об этих дацзы речь, то стадо зверей, а не иначе.

- Верно весьма изволили заметить, - подобострастно задвигал шеей и плечами евнух. - Стадо.

- И оно идет туда, куда ведет его вожак. А если вдруг того не стало, стадо в смятение придет и разбегаться станет.

- Вот это мудрое решенье, - подхватил евнух. - Действительно, чем с толпами сражаться, проще всего башку снести злодею Нурхаци - и конец.

- Охотники среди наших людей, понятно, сыщутся, - наморщил лобик Ицзюнь.

- А - было бы верней, когда б нашлись такие и среди самих этих дикарей.

- Награду нужно посулить любому, кто голову Нурхаци снимет или живьем доставит нам.

- Да, Мы щедро наградим за это, - пылко воскликнул Ицзюнь.

- Для верности надо б заранее объявпть, какова награда будет. Попробовать убить или поймать Нурхаци - ведь это значит самому сперва подставить голову свою под меч. Таких охотников найдется мало. Отважатся лишь те, кто отомстить ему замыслил. А если щедрую награду обещать, то найдутся и такие, что ею прельстятся, жизни не жалея. Так что извольте, государь, в указе объявить, награда будет какова.

Ицзюнь досадливо поморщился, представив, как в чьи-то загребущие лапы посыплется серебро. Его, Ицзюня, серебро. "Нет, - решил про себя, - мы еще поторгуемся".

- Должность наследственную дам. И... еще одежду. Ну как? Довольно будет?

- Я бы добавил денег, государь. Должность для себя и для потомков получить, конечно, это хорошо весьма. Чтобы место обрести в ямэне хотя бы для себя, не говоря уж о потомках, сколько приходится над книгами корпеть, через испытания какие проходить. Все это так. Но ведь иные мыслят как? "Что должность даст мне, я еще не знаю. А деньги на руках - совсем иное дело. Хоть сразу землю покупай, хоть дом или наложницу".

- Мм, - промычал Ицзюнь. Представил снова он себе, как серебро его из подземелья уплывает, и стало горько на душе. Перехватило даже горло оттого.

Евнух молчал, глаза потупив. Безмолствовал и император. Молчанье затянулось.

- Полтысячи ляп, пожалуй, дать согласны Мы, - расщедрился Ицзюнь, вздохнув.

- Осмелюсь я напомнить, государь, что самому Пур-хаци, когда ему дали звание "лунхуцзянцзюпя", мы в год платили 800 лян, одежды не считая. А тут всего полтысячи... Ущерба ж может столько причинить, что денег никаких не хватит, чтобы восполнить убытки.

- Гм, - глубокомысленно произнес Ицзюнь, - Ну ладно, - рукой махнул, сдаваясь, - пускай в указе так напишут. За пойманного Нурхаци или голову его награда будет такова: тысяча лян серебра и наследственная должность. И пусть этот указ Военная палата где только можно огласит.

- Не лучшей пробы серебро, - протянул литейный мастер, - хоть и казенное клеймо.

- А что нам делать из него? - поднял лицо от жаровни подмастерье, перестав раздувать огонь.

- Печать управляющего делами по обороне Ляодуна и прочих мест, - отозвался мастер, заглянув в листок бумаги.

- Видать, спешили сильно, раз дали серебро, какое под руку попалось.

- Каждому - свое, - неопределенно пожал плечами мастер.

- А для кого печать-то будем отливать? - не унимался помощник.

- Для какого-то Ян Хао^*. Л кто он и откуда взялся, я не знаю. Да наше дело-то какое? Печать нам нужно сделать поскорей, иначе будет нахлобучка.

^* (Мин Шэнь-цзун шилу, кн. 569. Сянган, 1964-1966, л. 10а.)

Руки слегка тряслись, когда их протянул, чтоб взять -печать. Вещица вроде нетяжелая, а вес совсем немалый придает. Управляющий Ляодуном, шутка сказать! И от сознанья перемены в положенье, которую печать несла, копчики пальцев Ян Хао дрожали.

Это не ускользнуло от внимания чиновников, присутствовавших при церемонии возведения Ян Хао в должность Ляодунского цзинлюэ.

- Наверное, прослышал, что печать-то только-только отлили, - язвительно заметил сановник палаты обрядов чиновнику военного ведомства, - и боится обжечься.

- Хм, - глубокомысленно отозвался сосед. - Видать, в хочется, и колется. Цзинлюэ почетно быть, понятно. Но и хлопот не оберешься тоже. Обжечься можно сильно там.

- Ему уж это не впервой, - ехидно вставил столоначальник казначейского ведомства. - Ведь это он, Ян Хао, еле ноги унес из Чаосяни, когда войско его японцы разгромили. Как говорят, в осаде столько продержал их, что самому потом пришлось бежать к Сеулу^*.

^* (Eminent Chinese..., v. 2, p. 885.)

Почувствовав себя лично задетым суждением казначейского чиновника (между казначейством и Военной палатой никогда не было согласия), сановник военного ведомства высокомерно смерил взглядом столоначальника: "Эка, складская крыса. Вознамерилась еще рассуждать о военных делах". Сказал так про себя и отвернулся.

Когда в Пекин известие пришло, что Нурхаци Фушунь, спалив дотла, сравнял с землею, не один раз собирал совещанья исполнявший обязанности шаншу Военной палаты Сюе Саньцай. Волнение сдержать не в силах и потому забыв, кто старше в должности, кто младше, кричали все наперебой: "Как получилось так? Куда смотрело Ляодунское начальство! Меры немедленно нужно принять!"

В бессилье оказавшись голосом призвать к порядку, Сюе Саньцай то и дело колотил бруском по краю стола. "А стол-то здесь при чем, - на время отложив брусок, подумал, - когда вернее было б бить по головам. Но этого мне не дано, увы..."

Излив волненья первые и страхи, остыв, мужи Бинбу расчетами занялись. Вели речь не о том, хватит ли тысячи ляп и чипа, чтоб изловить живьем злодея иль голову его заполучить. Фушунь разрушив, Нурхаци словно выбил звено в ограде, которая надежно защищала дом. А ну как кинется он дальше? Успех этот лишь распалит его звериную натуру. Того, что захватил в Фушуни, надолго хватит ли ему с его вечно голодною ордою? Опять па промысел пойдут в селенья паши, что на Ляодупе. Тем более что слабину почувствовал у пас там. Чтоб раз и навсегда отбить охоту рыскать в пределах наших, надо урок хороший преподать. Да не словами, а оружьем. А для того усилить нужно войско, снабдить его как следует, чтобы нехватки не было пи в чем. Дел много разных тут исполнить предстоит. И нужен человек, который бы все лучшим образом исполнил...

А уж кого назначить защитником Ляодуна, предопределили всесильные евнухи из палаты обрядов: "Ян Хао", - назвали имя Сыну Неба. Тот лишь махнул рукой: "Вам, видно, лучше знать". Так жирный увалень Ян Хао, привычный больше ездить в паланкине, чем по земле ходить ногами, отправился на Ляодуп, чтобы управиться с Нурхаци.

Пока на место добирался цзинлюэ, успел Нурхаци после Фушуип овладеть Цинхэ.

- Ну, в раж вошел цзяньчжоуский главарь, - в смятении качали головами царедворцы. - Чего же ждать еще? И как сказать теперь государю, что новая беда случилась?

И присмирела челядь, затаилась в нишах полутемных, за ширмами с драконом, когда с докладом к Сыну Неба пошел Ли Чжи.

Лоб хмуря невысокий, Ицзюпь вертел в руках шкатулку дивную из лака. Никак не мог решить Сын Неба, оставить у себя ее иль фаворитке новой подарить. Расстаться было жалко с этим чудом. Лак черный, перламутр, золото и серебро в поделке этой необычно сочетались. Лоб хмурить перестав, самодовольно Ицзюнь ухмыльнулся: "А что ни говори, даже коротыши, па что уж мастера они по части лаковых изделий, и то бы в восхищение пришли, увидя это. А сотворил вещицу эту наш умелец Ян Сгоапь. II мастеров, ему подобных, наверное, нет даже у владыки коротышей. И как же быть? - за ухом почесал Ицзюнь. - Оставить или подарить?".

От этих размышлений Ицзюня отвлек приход евнуха. С опаской взгляд скосив ("Не денег ли пришел просить опять?"), выжидающе уставился на Ли Чжи.

От новости, что тот принес, взвился Ицзюнь. Брызгал слюной, ощерив редкозубый рот, махал руками, словно птица, бессильная взлететь. Сел, утомившись, а ярость, еще оставшуюся, излил в словах указа, которые стал диктовать: "Коварный варвар захватил Циихэ. Убивает и грабит...".

"Мы, - писал минский государь вану, - вскоре начнем войну с мятежным варваром Нурхацп, и потому пошли свои войска на помощь". Вспотевшие ладони Кваихэгун вытер о халат и снова поднес к глазам бумагу. "Раз войско посылать, - подумал горестно, - ведь денег сколько нужно! А. их п так в казне не густо. Постройка дворца не кончена и денег требует еще. И если б только это. Наложница любимая артачится, когда подарков щедрых не даю ей. А у нее родни, знакомых - свора, и всем им тоже нужно дать. Чтоб денег изыскать, пришлось открыть торговлю должностями. Но место в присутствии купить очень недешево, и люди жмутся. Пост чэсапа был не занят долго: не находился толстосум, что в состоянии был приобрести его. И вот теперь еще правитель Китая просит войско. Как быть, что делать?"

- Мне, по моему непросвещенному мнению, - подал совет Хан Хёсан, - думается, нам нужно сделать так. Узнать сначала, что и как. Ведь великий мудрец китайский Купцзы говорил: "Помогают тому, кто помогает сам себе". Спешить нам войско посылать не надо. Китай ведь тоже медлил прислать нам войско па подмогу, когда вакэ вторглись в пашу страну.

Совет королю пришелся по душе. Он императору Китая не отказал совсем, но и полков сразу не дал своих. Время идет, а там видно будет, как дело дальше обернется.

- И это все? - воззрился на прибывшего из Сеула корейского чиновника цзинлюэ Ян Хао.

Посланец вана, вобрав голову в плечи, весь сжался.

- Держать тебя не стану я ничуть, - распаляясь, возвысил голос Ян Хао. - Сейчас письмо я напишу для передачи вану, и завтра, после полудня, чтобы тебя тут не было! Да, - повернулся к порученцу, - посланца вана отвести в подворье для приезжих, и пусть там сидит. Сейчас никак не время ему по городу гулять. А поутру сопроводить его в ямэнь мой. Письмо для вана там получит.

- Иным просить гораздо легче, чем самим давать, - бурчал себе под нос Ян Хао, придвигая лист бумаги. - Напоминать, что прежде помогали мы, наверное, не стоит. Это не проймет. Надо сказать по существу: останетесь сегодня в стороне, так горько пожалеете потом. Да только будет поздно. - Несколько раз макал кисть в тушь Ян Хао и стряхивал ее, прежде чем приняться за письмо. Цзинлюэ обдумывал, что он напишет вану. Вроде отложилось в голове, и кисть пошла бумагу метить.

"Когда мы попросили вас о помощи, вы просто послали лазутчика выяснить, как обстоят дела. Эта война гораздо больше касается вас, чем нас. Поэтому вам надлежит послать войско немедля, чтобы составить с нами союз на Ляодуне".

Кисть отложив, прочел, что написал, п с силой приложил печать. Тот, кому писал это посланье цзинлюэ, был далеко отсюда и стукнуть кулаком пред ним не мог. И потому с таким наслаждением прихлопнул печатью бумагу Ян Хао: как будто перед самим ваном стукнул по столу кулаком для вящей убедительности.

То был бумаги лист, а ощущение испытывал такое Кванхэ-гун, словно пальцами уголь раскаленный он держал. Разжав их, опустил письмо на стол и перевернул вверх чистой стороною, чтоб знаки черные в глаза не лезли и смысл их душу не травил. Но было все напрасно. Листок бумаги этой - с виду желтоватый - не лист, упавший с дерева. С тем просто: любуешься его окраской, а надоело - отвернулся иль наступил ногой.

От этого листка спасенья нет. Для вапа минский император по положенью старшим был. Долг младшего - учили с детства нынешнего вана и тех, что были до него - повиноваться воле старших. "Оно, конечно, так уж вроде повелось. Но ведь у каждого свое владенье. Страною Утренней Свежести, как соизволил назвать мою страну китайский император, правлю я. Одежда, пища - все свое. У Сына Неба я вовсе не прошу па пропитанье рису мерку или ткани кусок, чтоб срам прикрыть. И потому мне важно достояние сберечь свое. А это зависеть будет от того, как отношенья сложатся с соседом Нурхаци. Ои-то ведь тут, под боком. И чуть чего - рукой своей может достать. Успеет ли тогда помочь Китай? Кто знает... "Однако остаться в стороне никак нельзя. И потому лучше всего так, видно, поступить: кто станет верх брать, того в конце концов держаться. Но было ли когда такое, - пришло на ум вдруг, - чтоб овцы целы оставались, а волки видом их сыты были? Однако в жизни всякое бывает", - ответа не найдя, утешился король.

- Пусть завтра до обеда, - сказал слуге, - придет сюда циса Кан Гвеннип, начальник Суочхона.

Кан Гвеннип томился, снедаемый . неизвестностью. И утешал себя: "Если б в ссылку отправляли, то во дворец бы не позвали".

- Государь желает видеть вас, - объявил слуга, выйдя из королевских покоев.

Слабая улыбка не задержалась на губах вана. Лицо его вновь стало сосредоточенным. Прищуренные глаза глядели испытующе-настороженно.

- Вести плохие, - словно нехотя разжал губы Кванхэ-гун ("А когда хорошие-то были?" - отозвалось у Кана). - У Высокой страны война с дикарями. Она касается и нашей Ходоки. И потому решили Мы послать войска на Ляодун, чтобы помочь цзиплюэ Ян Хао управиться с Нурхаци.

Кап, почтительно храня молчанье, меж тем подумал про себя: "Ну, если там Ян Хао главным, то дело гиблое, считай. Какой он полководец, нам известно тут. Когда последнее вторжение вэном было, он осрамился полностью. Но мы служивые у вана, и наше дело - подчиняться".

- Ты, - Кванхэ-гуп заминку сделал, в упор глядя на Кана. Тот встрепенулся. ("Ага, -но без злорадства подумал, - как речь зашла о тебе, так сразу ожил".) - Ты, - вновь обращенье повторив, закончил, - будешь товансу. - И, глядя, как в самодовольной ухмылке дрогнули губы Кана, поспешил добавить: - Помощником твоим мы на значаем Ким Гёнсу.

От звуков этого имени скривился Каи и даже как-то сник. Они извечно враждовали. Каждый из них считал, что настоящий полководец только он. И вот решеньем государя им выпало в поход идти совместно.

- Еще не все, - ван сделал жест рукой. - Подойди ко мне поближе. - И, понизив голос, доверительно глядя на Кана, продолжил:-Ногаджок нам как сосед гораздо ближе, чем правитель Высокой страны. А там дела не больно, видно, хороши, раз сами дикарей не в силах приструнить. Нам забывать себя никак нельзя, и потому тебе наказ таков. Часть наших войск с китайцами пусть будет, а большую держи при себе. Если увидишь, что Ногаджок одержит верх, тогда немедля на мировую с ним иди^*.

^* (Hulbert H. B. History of Korea, v. 2. - London, 1902, p. 58 - 65.)

Здесь, в Гямуху, где сливались Хунехе-Бира с Гяйфан-Бирою, земля хорошо обычно родила. И нынче пшеница стояла выше пояса, от тяжелого колоса гнулась к земле.

Нурхаци, спешившись, прошел вдоль поля. Оно отливало ровной желтизной, нигде не было видно прозелени. Сорвал колос, растер в шероховатых ладонях. На зуб зерно взял. Раскусил. Оно было неподатливое, плотное. Нурхаци озабоченно покачал головой: "Еще немного - н начнет осыпаться. А если задуют ветры, то все останется птицам да мышам. Чем тогда кормиться станут мои люди? Того, что удалось взять в Фушупи и Цинхэ, надолго ли хватит? Да, нелегко это - одной рукой серп держать, другою - лук. Пока с никанями воевали в Фушуни и Ципхэ, хлеба уже давно приспело убирать".

- Велел позвать обоих вас по делу одному, - сказал Нурхаци Налиню и Иньдэ. - Возьмете с собой четыре сотни человек и соберете урожай в Гямуху. Хлеб там давно созрел, и потому не прохлаждаться. Но чтобы и зернышка не оставалось на земле. Потом поеду сам проверю.

- Исполним, государь, как должно все, - заверили Налинь с Иньдэ.

- Да, вот что еще. Не стало хоть Фушуни и Цинхэ, другие крепости нпканьские еще остались. А от никаней можно нападений ждать. И потому наказ такой вам. Ночуйте не на равнине, а в ущельях. Или же меняйте место ночлега^*.

^* (ДЦТЦГХДШЛ, кн, 5, л. 246 - 25a.)

В ответ согласно закивали головами Налинь и Иньдэ.

Две ночи провели жнецы Нурхацн в Гямуху. Как наказал он, в ущельи спали. Правда, уснуть по-настоящему не довелось. И летом-то в ущельи даже днем прохладно, сыро, а в ночь осеннюю там хоть до утра пали костры, но не прогнать промозглый холод. С рассветом же опять людям идти на поле жать, и хоть ты до хрипоты на них кричи, они не станут двигаться быстрее. И только передышку дай, как валятся на землю спать.

- Нет, так дело не пойдет, - рассудил Иньдэ. - Пускай на ноле прямо спят. В ущелье нечего таиться. Не сунутся никани к нам.

- Да, видно, так. И тоже на ночлег бегать с места на место, мне кажется, не стоит. Теперь, когда Фушунь мы взяли н Цинхэ, не сунутся сюда никани.

Все вокруг заволокла ночная тьма. Она слила в единое целое и долину, и возвышавшиеся над ней холмы. Большими светляками выделялись в ночи разбросанные на равнине пятна догоравших костров.

Прищурив глаза, цзунбпн Ли Жубай с вершины холма напряженно вглядывался в долину. Никаких признаков жизни не было видно: сморенные дневными трудами люди спали мертвым сном. Днями его, Ли Жубая, дозорные во время ночного разъезда заметили какие-то огни в долине. На утро вновь послал туда дозорных Ли вызнать, кто объявился там, с какою целью. И выяснили так, что в Гямуху маньчжуры убирают хлеб.

- Спят, - удовлетворенно произнес Ли Жубай. - Наверное, водки опились. И нет собак, а то бы лай подняли при нашем приближенье.

Так и иеубран хлеб остался в Гямуху. На спавших жнецов напали люди Ли Жубая. Не одного маньчжура на месте положили, а остальные, кто успел, в смятении бежали, все побросав.

"Ну, много ли собрали хлеба?" - вроде спокойно спросил Нурхаци. Ипьдэ с Налинем в ответ молчали, переминаясь с ноги на ногу, как будто стояли на углях, не на земле. "Да нам никани помешали", - приглушенно пробормотал Налинь. "А вам говорено что было? - вскипел Нурхаци. - Как надо было ночевать? За ослушанье при-казанья моего лишаю каждого из вас половины имущества. А этого, который поставлен быть дозорным, как его? - Егудэ, лишаю трети достояиья".

Понурив головы, все трое поплелись. В душе еще довольные остались, что сохранили головы свои. Бэйлэ, амбани молча ждали, что скажет государь еще.

- Сдается мне, - губы разжал Нурхаци, - что с Минскою державой надолго нелады у пас. Сейчас вот, уступив в сраженьях, никани норовят, где можно, досадить нам. В Гямуху убрать хлеба не дали. А силы соберут побольше, так и пойдут па нас. Случалось ведь такое прежде. И не раз. К чему все это говорю я? Вот к чему. Чтоб упредить вторжение никаней в глубь нашего владенья, поблизости от их границ, мне мыслится, нужно пасти коней. Pi чуть чего - они уж под седлом, издалека не надо гнать. Людям, что будут там, понятно, надобно укрытье. Но палатка, не шалаш, а острог. И такой, как полагаю, построить надобно в урочище Гяйфан. Что скажете на это?

Иных суждений не высказал никто.

До зимних холодов в Гяйфаие успели лишь заложить основанье. Правда, еще лес, камень завезли в достатке, чтоб по теплу стены дальше выводить.

Легко ворота распахнулись, и, гордо выпрямившись в седле, Кан медленно, чтобы все видели, выехал со двора своего дома. Одетый в кольчугу, он был опоясан обоюдоострым мечом, на ножнах которого вытянулся зеленый дракон, голову закрывал шлем с изображением феникса. Всем, кто этот выезд наблюдал, было ясно, что большой военачальник едет на войну. "Куда, с кем воевать?" - судили да рядили в толпе зевак. "Да, вроде на подмогу правителю Китая", - снисходительно отзывались наиболее осведомленные.

Кан сидел в седле недвижно, и казалось, что на коне не всадник, но статуя. Когда отъехал столько, что знал: из виду скоро скроется совсем дом отчий, оглянулся: "Увидеть ли придется снова эти старые ворота?" И тут по ним лучом еще неярким скользнуло солнце, окрасив красвым створы. "Ворота красные у дома моего!" Кан зажмурился на какое-то мгновенье, представив мысленно себе торжества, с которыми встречают победителя. И на губах почувствовал вкус государева вина. Глаза раскрыл пошире, чтоб еще раз взглянуть па дом свой. Каким-то он придавленным к земле сейчас казался, и темно-серыми ворота были. Цветом почти такими же, что в тех домах крестьянских, из которых ушло по предписанию вана двадцать тысяч парней и мужиков. Весна уж близилась, но выйти на поля не довелось им. А вместо этого пришлось торить дорогу в далекую страну, где обитали "ечжон", дикари.

Земля их, им под стать, дика - лес непролазный, мрачные чащобы. И дикий холод. Он соки выжал из земли, и потому она тверда, как камень. Корейским ратникам, что прежде жилп в местностях: Пхэнандо, Хамгепдо, Чолладо, Кёнгидо, Чхунчхоидо^*, такие холода, как здесь, впервые в жизни довелось терпеть. А без привычки, без одежды теплой, в полотняном одеянье^** снести их тяжко. Казалось, кровь сама заледенела, и деревенели ноги, руки. Пальцы не слушались. Справив нужду, пояс стянуть потуже было совсем нелегким делом: пальцы плохо гнулись.

^* (Hulbert H. B. History of Korea, p. 64 - 65.)

^** (Ross T. History of Korea. - London, 1891, p. 221.)

Единственно, что утешало - топки вдоволь. От ветвей кедрача, брошенных в костер, раздавалось уханье и пламя столбом взметалось ввысь, рассыпая светляки искр. Жаром обжигало лицо, прихватывало колени, а спину холодило. И не только от того, что не доходило до нее тепло костра. Сзади молча, темной, стеной стояли деревья. II в их безмолвии суровом словно таилась скрытая угроза. Корейским ополченцам, теснившимся у костров, казалось, что сотни глаз неторопливо обшаривают их спины, выискивая то место, куда лучше всего пустить стрелу, отравленную ядом.

- Царство холода, - протягивая руки к огню и откидываясь назад, просипел Ким.

- Оно невечно, - отозвался Кап. - Сюда тепло приходит позлее, чем к нам.

- Так почему тогда пошли сюда мы в эту пору? - в голосе Кима слышалось раздраженье. Казалось, он не столько спрашивал, сколь укорял своего начальника.

- Цзинлюэ Ян Хао потребовал, чтоб выступили мы без промедленья. - Кан хотел еще добавить: "А государь наш не осмелился перечить", - по прикусил язык. И, норовя перевести разговор на другую тему, добавил:-Вот бы сюда тот теплый камень, что в Канвопдо.

- Такие тяготы мы терпим, сколько больных у нас сейчас, - продолжал ворчать Ким, - За что, про что?

- Мы долг свой исполняем.

- Конечно, это так. - Ким поковырял концом палки угли. - Долг исполняя, мы мерзли тут, готовые в бою погибнуть. А что останется напоминать об этом здесь? Вот эти разве головешки...

- Зачем уж так. Война Китая с Нурхаци не только их одних война. Она касается и нас. II в памяти людей поход наш сохранится непременно.

- Это конечно. А вот поставит ли китайский император нам памятник за нашу помощь? Я почему об этом говорю: покойный государь наш весьма почтил Ян Хао, который с войском минским приходил японских разбойников вторженье отражать. Перед возвращеньем Ян Хао был памятник ему воздвигнут.

- Там будет видно, - уклончиво отозвался Кан. - Примеры есть тому, когда в прошлом наши государи особо отмечали заслуги и своих полководцев.

Запрятав руки- в рукава халата, цзинлюэ Ян Хао по комнате ходил взад и вперед. Так он хотел согреться. Попробовал сидеть на капе, но там лишь разомлел и стало в сон клонить. Но ведь не спать его сюда послали! Ему в обязанность вменили к порядку варваров призвать, примерно наказав их вожака Нурхаци, и сделать впредь границу нерушимой. "Сказать легко, - вздохнул Ян Хао, - не видя, что творится здесь сейчас. Я днями отписал в Пекин так буквально: "Еще перед тем, как Пурхаци завладел Цинхэ, весь Ляодун пришел в смятение...". Но это было все, пока Цинхэ держалась. В ней войска нашего стояло десять тысяч, и ни один оттуда не ушел. Повырезали дацзы поголовно всех. Спаслись, правда, чиновники да люд простой из двух окрестных городков. Вот они-то, кто успел бежать, и разнесли повсюду вести о взятии Цинхэ. У страха велики глаза, известно. И было вроде так, как говорят теперь, дацзы посыпались внутрь крепости с небес, пустят стрелу - а падает десяток наших, от взмаха одного меча - враз несколько голов-слетает. Да, страху великого нагнал Нурхаци, а потвержде-ние того, что мы пока пред ним бессильны - падение Фушуни и Цинхэ.

Сейчас зима и потому пока затишье. А по весне, когда припасы, которые забрал в окрестностях Циихэ, кончатся и нечего жрать будет, опять, наверняка, набросится на остальные наши города. И нужно будет упредить его. Ну, а пока нам должно сделать вид, что не хотим мы разжигать вражду. Конечно, говорить, что мы прощаем разорение Фушуни и Цинхэ, никак не стоит. Наоборот, надо сказать, что государь наш, Неба Сын, разгневан крайне дерзостью такою. По милосердию его пет грашщ, тем более узнает если он, что побудило цзяпьчжоуского вождя питать вражду к Срединному государству. Тут главное - внушить Нурхаци, что не спешим мы раздувать огонь войны. Пусть думает, что мы совсем не против мира с ним. Пока, - злорадно ухмыльнулся цзпнлюэ, - мы войско не собрали".

- Кого же именно послать к Нурхаци? - Ян Хао остановился у столика с доской для облавных шашек. Поворошил кучку черных и белых пуговок. Положил пару на ладонь. Зажав потом в кулаке, подержал и бросил обратно. С какой пойдешь - так и игра сложится. И потому все колебался цзпнлюэ, не решаясь сделать выбор. Он двух имел в виду - цяньху Ло Жуя и туншп Ли Цзисюэ. Достойны вроде были оба. Па Ляодуне жили семьи их давным-давно. С дацзы изъясняться могли свободно оба. И смелости не занимать обоим было. "Кого же все-таки послать? - уставился Ян Хао на доску для шашек. - Ага, -тут осенило вдруг, -сыграю с каждым я из них. И верх возьмет кто надо мной, тот и отправится к Нурхаци".

У Ли Цзисюэ вмиг отвисла челюсть. Судорожно сглотнув слюну, сдавленно произнес: "Я не достоин такой чести. Боюсь, что не под силу мне такое порученье".

- Ну-ну, - ободряюще улыбаясь, взглянул на тунши цзинлюэ. - Скромность похвальна. Но я уверен - ты с делом справишься успешно.

- У меня старые родители, - голос Ли Цзисюэ задрожал, - а я у них единственный сын. Случится что со мной, со стариками будет что тогда? Увольте от поездки к дацзы, господин, прошу вас. Просят о том же отец и мать мои.

- Ты - сын Срединной и ей служить должен прежде всего. А государь наш не оставит без вниманья твоих стариков п детей, случится если что с тобой. Нужды ни в чем не будут знать они. Да и что с тобой может стрястись? Ведь ты не едешь воевать. А отправляю я тебя послом. Поедешь не один. Сопровождающие будут у тебя. И наши, и люди Нурхаци. Двоих, что в плен попали к нам, вер-нешь ему. Так что бояться нечего тебе. Еще такого не было, чтоб Нурхаци, хотя и варвар он, посланцев наших убивал.

- А будешь кто? - спросил Нурхаци, будто не зная, кто перед ним.

- Тунши Ли Цзисюэ.

- Мм, - неопределенно промычал Нурхаци. И, вид приняв небрежный, повертел в руках свиток с печатью. - Послал-то кто тебя? - задал вопрос, хотя уже прочел надпись на оттиске печати.

- Ляодунский цзинлюэ Ян Хао^*.

^* (ДЦТЦГХДШЛ, кн. 5, л. 2а)

- Ну что же, ладно. Мы рады видеть у себя посланца ляодунского начальства. В соседях мы. А раз сосед к соседу ходит, так это только хорошо. Всегда мы гостю рады, а потому спешить не станем, чтоб не подумал он, что поторапливаем его с отъездом. Потом еще, не обессудь, сейчас нам недосуг вести беседы долго. Ведь о прибытии твоем не извещал заранее никто нас. Так что пока побудь у нас. А как ответ я напишу, так отвезешь его. Мне написали, я тоже ответить должен, так ведь?

Тунши не оставалось ничего, как "да" сказать.

- Уф, - облегченно Нурхаци вздохнул, расставшись с посланцем цзинлюэ. Поднявшись с места, где сидел, прошелся. С удовольствием ощущал, как отходят затекшие от сиденья ноги. Из помещенья потянуло во двор, захотелось вдохнуть свежего, бодрящего воздуха.

Ходил взад и вперед он по двору, жадно дышал, словно втягивая пересохшим ртом ключевую воду. Услышав призывное конское ржанье, пошел к крытому загону, где держали его лошадей. В полумраке чутьем каким-то сразу же нашел любимца своего - Гнедого с белой отметиной на лбу. Узнав хозяина, конь, играя, затряс головой. Потом замер, лишь трепетно поводя ушами, когда хозяйская рука гладила но шее.

"Застоялся, - обронил негромко Нурхаци. - Застоялся".

После полумрака конюшни во дворе показалось необычно светло. Задрав кверху голову, Нурхаци пристально вгляделся в небо. По каким-то малоприметным, но уже Ощутимым признакам почувствовал, что и небо уже не зимнее. Оно словно стало мягче, как-то затеплилось. Да, весна стояла на пороге. И словно соглашаясь с ним, из конского загона донеслось ржанье. Оно уже стихло, но запоздалым н не гаснущим эхом продолжало звучать в ушах. И память услужливо воскресила, как яростно и тревожно ржал иод ним Гнедой, когда пришлось, скрепя сердце, дать знак, чтобы его люди уходили из-под степ ехескпх острогов. Не успели овладеть ими до прихода никаньских ратников. "Ну а сейчас, - мысль переметнулась на другое, - инканьский начальник прислал ко мне посла. В мире хочет вроде быть. Не думаю, однако, что Фушунь с Цинхэ простили мне никани. Однако лее, пока посланец цзинлюэ намерен ждать ответного письма, мы, времени попусту не тратя, попробуем, однако, Ехе докапать. И заодно проверим так, доподлинно ли намерены дружить с нами никани".

- Тянуть до лета с Ехе мы не станем, - объявил Нурхаци на совете. - Сейчас к тому же ждет от нас письма посол никаньский. А отписать что с ним, виднее будет после. Посмотрим, чем дело с Ехе обернется.

- За этим послом никаньским нужен глаз да глаз, - голос подал бэйлэ Дайшань. - Ведь не иначе разнюхать, как и что, приехал к нам. С той самой поры, как объявился он у нас, чего-то никани шевелиться сильно стали. Разъезды их то там то тут. Да и лазутчики их, наверняка, рыщут в наших пределах. Ведь было так уже, огда пошли на Ехе, там еще до нашего прихода знали, что мы идем.

- Велик ли муравей? - Нурхацп отозвался. - А ведь и то его видать. Войско же тронется в поход - его никак не скрыть. И предосторожности крайне нужны. Опять же от никаней. Это, Дайшань, тебе я доверяю, - прищурив левый глаз, на сына посмотрел Нурхаци. - Будешь стоять на заставе Чжака. Возьмешь с собой пять тысяч человек, чтоб от никаней было защититься чем. Мы все пойдем на Ехе, а ты останешься дома и семьи ушедших в Ехе будешь сторожить. Никаньцы ведь, известно, норовят ударить там, где послабее. Все помните, - взглядом обвел всех сидящих, - когда Ципхэ мы только завладели, войско никаньское напало на наш новый Донгоский острог. Всех мужиков, а было-то их семь всего, убили и к ним в придачу - сто с лишним баб с младенцами... Слыхать, то войско возглавлял фуцзян Хэ Шисянь.

Кайюаньский цзуибин Ма Линь, едва обмочив в чашке губы, с недовольным видом отодвинул ее в сторону. Встревоженные Буянгу и Цзиньтайши повскакивали с мест: "Это лучшее вино, почтеннейший цзуибин Ма Линь!" - "Возможно, - процедил Ма Линь. - Но нужно подогреть его". А про себя подумал тут же: "Известно дело - дикари. Им невдомек, что только подогретое вино полезно".

Рот утерев и редкие усы разгладив, Ма Линь поднялся: "Ну а теперь пошли!" И к выходу направился степенно, за ним засеменили, боясь на пятки наступить, Цзиньтайши и Буянгу.

Едва успел лишь только объявиться Нурхаци в пределах Ехе, как в Кайюань опять гонец помчался: "Спешите к нам на выручку, - писали Буянгу с Цзиньтайши. - Снова на нас напал Нурхаци". Ма Линь, начальник Кайюани, мешкать не стал - как бы потом ответа перед начальством не держать за промедленье - и самолично с войском прибыл в Ехе. А уж из ставки ехеских князей Ма Линь уйти не торопился. Так рассуждал он про себя: "Меня просили, я пришел. А как уж дальше поступать, то мне виднее". С дороги отдохнул. Потом спросил, что слышно про Нурхаци. "Ему покажем мы", - заверили Буянгу с Цзиньтайши. Но прежде, чем идти сражаться, цзуибин откушать пожелал.

Дорога петляла среди увалов. И конь то, вверх взбираясь, натужно шею выгибал, и Ма Линь западал назад, то спускался вниз, и цзунбина перевешивало вперед. Ему казалось, что прошла уже целая вечность, как остались позади стены ехеской столицы, а враг никак себя не проявлял. И становилось все тревожней на душе. "Его не видим мы, а он, наверное, нас видит и только ждет, чтоб улучить мгновенье... А этим остолопам двум, Буянгу и Цзиньтайши, - опасения сменялись раздражением, - лишь надо одного - чтоб видели окрест все, что не одни они, а с ними Срединной державы войско".

Коня остановив, Ма Линь подозвал к себе порученца: "Много ли отъехали от города?" - "Да ли сорок верных будет". - "Ну коли так, тогда привал".

Буянгу и Цзиньтайши, наоборот, хотели, чтоб войско шло быстрей, дабы скорей Нурхаци отогнать. Однако перечить Ма Линю не посмели.

Когда расположились на привал, Буяпгу, не утерпев, спросил, как бы невзначай: "Не рано ль дали войску передышку?".

- Прежде чем сделать шаг врагу навстречу, сначала оглядись. Наш великий полководец Уцзы так учил, - снисходительно объяснял Ма Линь обоим ехеским князьям, покойно возлежа в палатке. - Займемся оценкой противника, говорил он, чтобы решить, как поступить. А что мы знаем сейчас о Нурхаци? Где он? Сколько с ним войска? Явно обескураженные такими вопросами, Буяпгу и Цзиньтайши молча переглянулись.

- Раз так, - за всех решил Ма Линь, - разведать надо, сколь силы велики у Нурхаци.

Шли налегке маньчжуры в Ехе. И было-то с собой у каждого - оружие да снеди небольшой припас. А как уж в ехеских пределах оказались, когда зорить стали остроги и острожки, добычу немалую забрали. От взятых в плен людей, гуртов скота и разной рухляди, как человек после еды обильной, отяжелело войско. Прежней подвижности не стало у него. "И как тут быть? Идти вперед на город Ехе-хотон? А до него уже, считай, рукой подать. Тогда как быть с добычей? - Стеречь на месте пленных, скот пасти? А это значит - меньше людей пойдет па Ехе-хотон. Тоже не дело..." - Нурхаци провел тыльной стороной ладони по глазам. Они слезились от едкого дыма, который заполнил долину. Было безветренно, и дым от сожженных острогов и деревень, устремляясь в долину, застаивался в пей.

- Нет, сейчас мы дальше не пойдем, - решил Нурхаци. - Наоборот, отступим, по не уйдем совсем из ехеских пределов. Осмотримся, попробуем узнать, что предприняли Буянгу с Цзиньтайши. Опять же непременно надо знать, а как никани, что они?

Ма Линь, слушая донесепье очередного лазутчика, изредка недовольно поглядывал в сторону Буянгу и Цзипьтайши. А Нурхаци, с тревогой говорил лазутчик, совсем недалеко стоит отсюда. И войска много у него. Глаза зажмурив и качая головой, вновь повторил: большое очень войско.

- Ладно, иди, - махнул рукой лазутчику Ма Линь. Тут Буянгу, с места вскочив, к цзунбину подошел и рот было раскрыл, желая, видно, что-то сказать, но Ма Линь осадил его: "С тобой потом. Пока сидите оба здесь, но помолчите". Буянгу отошел, обиженно сопя.

Губы поджав, цзунбин сидел в молчании и думал про себя. "Да, видно, сила немалая у Нурхаци. Ведь 10 ли каких-то, верно, не дошел до стен Ехе-хотона и выжег все окрест^*. А сами ехесцы перед маньчжурами бессильны оказались. Словно бараны перед волком. И эти тоже оба хороши: Буянгу и Цзиньтайши. Выходит, по рассказам разным, дело было так. Едва маньчжуров кони успели ступить на ехескую землю, как Буянгу с Цзиньтайши не повели своих людей против Нурхаци, а в стенах ставки заперлись своей. И ждали, когда приду я их спасать. Ну нет, с меня довольно. Я предписанье из столицы выполнил: на выручку Ехе пришел. Но Нурхаци искать не стану. Ведь у него-то войско во много раз больше, чем у меня. Люди его сейчас духом сильны после побед, одержанных над Ехе. У Нурхаци преимущества немалые в сравнении со мною. А Суньцзы что сказал? - "Если у тебя вообще что-либо хуже, сумей уклониться от противника"".

^* (Бицурин II. Я. (Иакннф). Собрание сведении..., с. 489. )

И вспомнив, что Буянгу и Цзиньтайши тут же, придав себе бесстрастный вид, Ма Линь знаком руки к себе их подозвал. Глядя, как они стремглав вскочили, злорадно подумал про себя: "Ну словно псы, которых поманил к себе хозяин".

Поверх голов куда-то глядя, цзунбин негромко произнес: "Я с войском возвращаюсь в Кайюань"^*. Сказал и к выходу пошел. Плетясь за ним, Цзиньтайши и Буянгу с испугом бормотали: "А мы-то как? Ведь не ушел от нас еще Нурхаци...". Но цзупбин не удостоил их ответом.

^* (ДЦТЦГХДШЛ, кн. 6, л. 2а.)

- Никани, говоришь, пришли? - уставился Нурхаци па старшего подвижного каруня Арсу.

- Да, выручать Буяигу и Цзиньтайши. Это доподлинно разведал.

- И где они сейчас?

- А вместе с княжеской дружиной от Ехе-хотона стоят, считай, полдня пути. Если верхами.

- Стоят и все?

- Стоят, - неопределенно пожал плечами Арсу, - а может, ждут чего-то.

- Ладно, ступай.

Слуги проворно убрали шатер, скатали кошмы, погрузили на верблюдов. Нурхаци сам все обошел вокруг, под ноги глядя: не обронил чего-нибудь ли. Осмотр закончив, подошел к коню, похлопал по холке: "Едем домой..."^*. И, уже ставя ногу в стремя, добавил, себя утешив: "Ну, мы еще сюда вернемся".

^* (Там же, л. 16 - 2а.)

Всем своим видом цзинлюэ Ян Хао радость великую являл, так вроде счастлив был увидеть Ли Цзисюэ. Тот тоже, улыбаясь всем лицом, прекрасно помнил до чего труслив цзинлюэ. Боясь навета, заискивать привык перед любым, считай. Не перед собственным рабом, пожалуй, только.

- Из логова ведь зверя ты вернулся. Цел и невредим, - цзинлюэ торопливо оглядел Ли, удостоверяясь, что это он, а не кто иной, и что у него конечности все целы.

- Тот переводчик, что со мною был, жив тоже, - гася восторги начальника, отозвался Ли. - Цел и невредим, как я.

- Ну что он там, цзяньчжоуский дикарь?

- Настроен вроде мирно с виду. Подобно зверю не рычит и не таращит глаз при разговоре. Да вот письмо со мной отправил государю.

- Ну, что он пишет, там, злодей? - небрежно свиток развернул как будто то было не письмо владетелю Срединной, а старой и ненужной ткани лоскут.

- Мм, а пишет ничего он по-китайски. Видать, привычен кисть держать. А может, не писал он сам. Да ладно. Ведь его печатью послапье скреплено.

- Если желтый царь сможет исправить дурные проступки людей, живущих в Ляо, - нараспев, вполголоса читал цзинлюэ, - отведет войска, выступившие за пределы границ его владенья, сочтет меня правым, уразумеет мое недовольство, причин которому семь, станет почитать меня как вана, тогда конец войне.

- А разрешения торговать, которых в Фушуни первоначально числом было 500, в Кайюани - 1000, пусть отданы будут моим воинам. Моим же вельможам пожаловать надобно бы нестрого шелка - 3 тысячи кусков, желтого золота - 300 лян, серебра - 3 тысячи лян^*.

^* (Там же, л. 2аб.)

Ладонью бумагу придавив, цзинлюэ поразмыслил молча и, сжав пальцы в кулак, несильно по столу ударил: "Что делать нам, мы спрашивать тебя не станем". И чуть спустя добавил, глядя на Ли Цзисюэ: "Тебя ведь посылали вовсе не затем, чтобы узнать, чего угодно этому цзяньчжоускому коноводу. Но лишь затем, чтобы он думал, что мы намерены вести переговоры. А разговор иной с ним вскоре состоится. Да, вот что еще. Он где сейчас-то сам?".

- Был в ставке у себя, письмо мне сам вручил. Теперь он где, не знаю точно. Как я прознал, на месте не сидит все время. Пока там был, куда-то, видно, отлучался. Узнать, где был, не удалось мне, правда. И потому, что взаперти, считай, сидел все это время. Шагу ступить по воле собственной не мог.