Глава вторая

Доселе ничем особо не приметная сопка Хулап-Хада, вечно дремавшая и потому безмолвная, и когда всходило солнце, и когда оно пряталось где-то в неведомом укрытьи, словно очнулась вдруг от вековой спячки. Теперь уже, едва с ее вершины и склонов сползал покров ночи, тяжелый и влажный от росы, окрестности оглашались смешением звуков. Сопка как будто возвещала о своем пробуждении от ночного сна и о своей готовности приобщиться к дневным хлопотам тех живых существ, которые сновали как муравьи у ее подножья и на склонах.

Одни из них возились со стволами сваленных деревьев, и от ударов железа о их твердую плоть казалось, что стая птиц долбит клювами неподатливую древесину. Глуховатые звуки от ударов железа о дерево перемежались с отрывистым, сухим стуком железа о камень. Неприступные с виду каменные глыбы все же оказывались бессильны перед искусной рукой человека с особым приспособлением и с треском лишались своих углов и выступов.

Дом каменный построить для себя решил Нурхаци. "Камень не дерево, - так рассудил, - огню он, камень, не податлив. Охотники спалить меня живьем, - сам говорил себе Нурхаци, - еще найдутся: не всем я мил, особливо соседям. Мне уж доводилось как-то отбиваться, глотая едкий дым горящего жилища своего. В строепьи каменном надежней будет".

Притом, опять же, жилище как одежда. Уже по виду сразу положенье видно: ты чей-то раб иль господин. А он, Нурхаци, теперь не только властелин людей, которые остались от отца. Что раньше тот имел в сравненье не идет, чем сын владеет. С Никан-вайланом тем же рассчитавшись, прибрал к рукам его удел, а в нем земли немало и людишек.

"Сам по себе дом каменный - жилище и, не больше. Хорош для мирного житья-бытья. Но кто сказал, что началось оно уже? Соседи злобной завистью исходят, узнав, что я свалил-таки Никан-вайлана и завладел его аиманем. И чтобы перед ними устоять, мне надобно не только нападать, но п иметь надежное укрытье".

Неровный, прерывистый круг, который Нурхаци обвел несколькими взмахами руки, стоя у южного склона сопки, теперь уже четко просматривался с вершины, огражденный частоколом крепостной стены.

Не только стенами дом держится, однако. Укладом внутренним, порядком тоже. Тот крепко дом стоит, в котором все живущие чтут старшего и место знает каждый всяк свое. "Теперь владение твое, бэйлэ, - внушал письмоводитель бакши Эрдени, - как двор большой, в котором множество строений разных и люд различный обитает. Даже у тех, кто предка общего имеют, и то порою лада нет. А в подчиненье у тебя теперь пароду множество, и всякого он племени и роду. С ним совладать совсем не то, что с домочадцами управиться. Во много раз трудней. Особливо опасны те, которые недавно сами имели власть, пускай и небольшую, но правили единолично в крепостце своей. Теперь у них хозяин ты. А это, согласись, не каждому по вкусу. То был себе владыкой сам, а тут служи и делай, что велят. Не каждый с этим примирился. Средь старшин, которые тебе сейчас подвластны, немало есть таких, что покорились подневольно. Одних ты силой взял, другие испугались. А если ты споткнешься вдруг, как поведут они себя, ты знаешь?"

Сказав так, бакши Эрдэни, сам не желая того, словно в больное место палкой ткнул. И от ярости, а не от боли, лицо Нурхаци исказилось. Еще б, ему ль не знать, сколь непостоянны, двоедушны бывают те, кому он было верил. Тот же Номина поклялся в дружбе и союзе, а слово взял обратно, и потому тогда схватить Никан-вайлана не удалось. "А за свою измену, - уже с удовлетворением подумалось Нурхаци, и лицо его разгладилось, - сполна потом он заплатил. И головой своей и брата младшего, Найкады^*. Лживый язык, собственноручно вырвав у Номнны, отдал его тогда я псам. Для назиданья остальным, чтоб помнили, что ждет изменника. Но память, видно коротка, и потому напомнить надо. Тут прав бакши Эрдени, сомнений быть не может".

^* (ЦТЦНШЛ, л. 5а.)

- Ты верно говоришь, - одобрительно посмотрел Нурхаци на Эрдэни. - Так продолжай, я слушаю.

- Карать изменников - это одно. Но только так к себе сердца людей не привязать. Того они правителя чтут от души, кто достоянье, жизнь людей своих способен защитить. Тебе, бэйлэ, наверное, ведомо, что, как и везде, у пас разбой и грабежи не перевелись. Кто посильней, тот норовит отнять у слабого имущество, а то и жизнь в придачу. Время сейчас такое, что каждый норовит творить, что в голову ему взбредет. А это, бэйлэ, худо.

Нурхаци молчал и, сдвинув к переносью брови, жевал губами. Словно пробовал распробовать еще на вкус слова, что говорил бакши Эрдэни.

- А думается мне, бэйлэ, - повысив голос, убежденно вновь заговорил Эрдэни, - пора народу строго объявить, какие дозволяются поступки, а какие нет. И раз об этом скажешь ты, правитель, тогда народ будет иметь для жизни правила и будет знать - за нарушенье их придется отвечать. Ты уваженье настоящее получишь не только в собственном уделе. Молва пойдет в соседние владенья, и люди тамошние будут говорить: "Вот это государь, Нурхаци! В ему подвластных землях ни грабежей, пи воровства".

- Ты дело говоришь, Эрдэни. Сперва в доме своем порядок наведем, а там, глядишь, соседи станут чтить. Земля-то ведь одна. И от соседей денешься куда? Приноровляться нужно к ним, пока нет сил у них распоряжаться.

Управившись с Никан-вайланом и с теми, кто пособничал ему, Нурхаци, досаждая так или иначе, дал знать всем предводителям окрестным, что в айманях маньчжурского союза он всех способней и сильнее. Родня из Пятиградья притихла враз. Тот же Линдунь слов не жалел заверить Нурхаци в своей к нему любви. И в подтвержденье дал корчагу меду.

Хадаского Ван-хана сын Хурхань, прозрев, уразумел: с Нурхаци в дружбе надо быть. Прислал к нему дочь, чтоб Нурхаци к себе взял в дом.

Сорго, вождь племени суань, со всеми соплеменниками своими пришел покорность изъявить свою Нурхаци. Тот ласково принял Сорго, а сына его, Фюндона, к себе приблизил. Следом за Сорго к Нурхаци пришли еще Хохори, правнук донгоского правителя Кэчэбаяня, владетель острога Ярху Хулаху.

Удачи, что выпали на долю вчерашнего изгоя, подобно водке просяной, азарт все больше разжигали. Силу почувствовал Нурхаци, и быть еще сильней хотелось. Мало уже того, что средь предводителей аиманей маньчжурского союза по силе ратной первый он. Хотелось главным быть правителем на землях маньчжурского союза. Противиться кто станет - пускай тогда пеняет па себя. На очереди кто сейчас? - Ага, Артай. Владелец острога Кэшань в аимане джечепи, Упрямится Артай. Кэшаиыо, говорит, владели мои предки, и не отдам острога я Нурхаци.

И прежде чем голову срубить плененному Артаю, чтобы потом ее на шест повесить, Нурхаци сам подвел его к стене Кэшапи и пальцем показал: "Смотри. Значки-то ведь мои теперь на ней". Того не видел из-за расстоянья правитель города Вангя Цзайдуморгэнь. Надеялся в нем удержаться, не ведая того, что следом за Артаем пришел его черед лишиться головы. Ее Нурхаци собственноручно снес мечом.

Пучком травы руки обтер. На вид вроде оттер, а самому казалось - впиталась в кожу кровь, и будто бы зудится. Как от травы, которая кой-где в лесу растет. Ее коснешься ненароком - потом от зуда спасу нет. А с рук та кровь, видно, поднялась выше. Вдруг нестерпимо стало жечь лицо, словно приблизился к костру вплотную. Чуть не бегом направился к ручью. Воды, ладони растопырив, зачерпнул и охладил жар лба и щек. Потом, уже не торопясь, за руки взялся. В воде держал и тер потом ладонью о ладонь и изнутри, и сверху. А все равно казалось, кровь въелась где-то у ногтей и в складках КОЖИ на сгибах пальцев. Рукою сгреб со дна ручья тяжелый, неподатливый песок с камнями вперемежку и стал тереть. Черпал пригоршнями сырой песок и гальку, тер руки и бросал опять. С негромким бульканьем ложились камешки па дно, песок почти неслышно падал.

"Откуда здесь они, этот песок и эти камни? - пришло вдруг в голову. - Кругом тут ни песчаных сопок, ни вершин скалистых. Знать, принесла вода во время половодья. II до чего ж она сильна, если из дальних мест приволокла песок и камни, чтоб ложе выложить себе на этой глине. Сильна она, вода. Смывает горы целые и камни тащит с шумом страшным, ревет как зверь. Л вот сейчас она бессильна. Держу я в кулаке всего лишь горсть песку и камня мелкого, а ей их несподручно разметать по дну, как бы хотелось. Опять же почему? Да потому, что я зажал кулак. И даже встань она из берегов, эта вода, бессильна будет все равно разжать мне пальцы, пока я буду жив.

Так и земле всей нашей рука железная нужна. Чтоб собрала, сжала воедино все аимани большие, малые, иначе будет всем погибель нам. А то сейчас мы что? Навроде как песок и галька эти. Со стороны подует ветер - смахнет россыпь песка. И будто не было ее. А то поток откуда-то сорвется - и гору смыл. А та, что пряталась за ней, довольна даже вроде: "Теперь мне больше будет места". И невдомек, что следующий черед ее - кусками камня, комьями земли рассыпаться и унесенной быть неведомо куда от мест родных".

- Чудно, - не скрывая удивления, произнес Нурха-ци, - вертя в руке пучок растений. - Так сколько времени прошло, ты говоришь, как их сорвали?

- Не помню точно, в день какой, - наморщил лоб Фюндои, - по больно много дней и ночей минуло. Считай, чуть ли не от самой Нонни-улы мы возвращались. Люд тамошний, хурха, траву ест эту. Не с голодухи вовсе, а считает, что польза от нее для человека. Как будто зубы сохраняет. Мы тоже ели, ничего. А взял ее я почему еще? Диковинна трава эта. Сорвешь ее, нам говорили, она ж не вянет долго. И будто это свойство дало ей в подарок солнце как награду. Она, эта трава, когда-то помогла ему спрятаться от "небесной собаки", которая успела сожрать одиннадцать солнц. А вот двенадцатое-то трава Эта спасла.

- Другой бы говорил, - потрогал пальцами зеленый стебель Нурхаци, - то я бы не поверил, что так давно ее сорвали. Ну, а тебе не верить не могу я.

Прошло уж много дней, пучок диковинной травы увял, и корни сморщились. Нурхаци отрезал корешок и сунул в рот. Немного пожевав, почувствовал слегка терпковатый вкус. "Да корень, считай, иссох уж, а соки не исчезли вовсе, остались в мякоти, собою, видно, пропитав ее.

Да, - тут мысль перескочила на другое, - а как же наша орхода? В чести большой она у никаней. Но вот беда-то в том - впрок заготавливать ее мы не умеем. Пока люди из бора корни принесут домой да когда еще продавать поедут к пикаиям - проходит времени немало. И чтобы орходу сохранить, народ наш корни замачивает в воде. Никани ж привередничают постоянно, чтобы дешево заполучить. Нам, говорят, сейчас не больно надобна ваша орхода. Попозже приезжайте с нею, когда у нас все старые запасы выйдут. А нашим остается что? Чтоб не погнили корпи, торопятся скорей продать, сколько б не дал никань хитроумный. Ущерб, ущерб немалый терпят наши люди, не ведая, как впрок заготовлять орходу.

Как вызнал я, наши сушить корни тоже уже пробовали. Не вышло ничего путного. Выходит так, только мочить - сгниют, только сушить - теряют вид и силу. А если попробовать соединить тепло и воду? Не просто замочить, по отварить сперва, потом уже сушить. Что будет? Надо посмотреть".

- Чудит чего-то наш хозяин, - переговаривались слуги, глядя, как корпи орходы Нурхаци принялся варить сначала, потом па солнце вялить, словно рыбу. Когда подвялились корпи, велел собрать и сложить в одно место. И больше не касался.

- Ну вот, потешился и вроде забросил эти корешки, - решили было домочадцы. Да на поверку вышло - пет. Прошло изрядно времени, как, видно, спохватился. Придирчиво смотрел и так и сяк. Пальцами мял и пробовал на зуб. Довольно хмыкнул и велел позвать письмоводителя бакши Эрдэни.

В нос сунул корешок ему: "А ну, гляди".

Тот тоже крутил - вертел. Строгал ножом и срез смотрел. "С удачей, государь", - только и сказал. Молча сидел и ждал, какие будут приказаиья. К повадкам Нурхаци привычный, знал: раз не отпустил тот сразу, то значит подожди. Надумает - так скажет.

От корешка, что был в руках, у Нурхаци роилось в голове. "Ну вот, выходит и впрок заготовлять можно орходу. И больше не для себя, но на промен ииканям. Да, еще не так давно я клялся при народе им отомстить за смерть отца и деда. Чего порой не скажешь сгоряча, - снисходительно подумал о себе Нурхаци, - Под силу разве было мне тогда им вред какой-то причинить? Они Гурэ, считай, с землей сравняли, хоть там и стены были. А с нашей Хету-Алой тем более возиться долго бы не стали. Да и не укрыться бы мне там, когда б никаньское войско пришло. Свои же выдали бы тотчас, чтобы уберечь самих себя. Они бы только рады были случаю освободиться от меня.

Что я грозился отомстить никаньскому начальству, о том, видно, не ведало оно. Не помешало, потому, наверное, управиться с Никап-вайлапом. И то уж больно хорошо. Мне враждовать с царем пиканьским сейчас никак не пристало. Да и отец с ним тоже, видно, в мире жил. Печать имел отец от правителя никаней и в крепости к ним ездил торговать. Наши соседи, хулупьцев тех же взять, за благо для себя считают дружбу с никанями водить. И как не раз слыхал, иные бывают даже в ставке никаиьского царя. Хулунь - враг давний Маньчжу. И если стану я во всем показывать, что к никаням зло питаю, то только выиграют хулуньцы. Пока никаньский царь помех мне не чинил. И если стану заверять его в своей я дружбе, то кроме выгоды не будет ничего. Худа не вижу даже в том, чтоб съездить в ставку никаиьского царя. Коль ездят хулупьские старшины, то чем я хуже их? Вот только как откроется в Фушуни торг, я передам тамошнему начальству, что вот хочу, мол, побывать в том городе, где жительство имеет ваш государь. Фу, куда уж занесло меля".

- Ты вот что, бакши Эрдэни. Составь-ка наказ, как впрок заготовлять орходу. Помощники твои пусть перепишут. А уж потом глашатаи пускай во всех селеньях огласят^*. Теперь людишки наши побольше выгоды будут иметь от царь-травы. Растет-то ведь она у нас, не у никаней. А на нее у них всегда велик был спрос.

^* (Там же, л. 17а.)

Любовные утехи и вино гораздо больше занимали Сына Неба, в миру Чжу Ицзюня, нежели управления страной дела^*. Там чернь бунт учинила, а там случилось наводненье; на севере шалят татары, судна рыжеволосых варваров бросают якоря на юге - от этого всего отгородился Неба Сын не только стенами дворца, а сонмом царедворцев тоже. Державными делами пусть ведают они, их предназначенье в том как раз, чтобы служить прилежно владыке Поднебесной. И волен я как государь так поступать, как мне угодно. Докладов тех, которые идут в мою столицу, горы! И если только ворошить их, не читая, то все на это время и уйдет. С бумагами возня - такая скука! Это удел скопцов, моих наперсников, советников, начальников различных ведомств. Им, оскопленным, куда еще себя употребить достойно, с полной отдачей, как ни решению прескучных дел, вроде того, где деньги взять, куда послать какое войско, проложить новый ли канал или старый лучше углубить и удлинить.

^* (Giles Herbert A. A Chinese biographical dictionary. - London-Shanghai-Yokohama, 1898, p. 177. )

Покойно чувствовал себя Сын Неба лишь только во дворце, чьи стены толстые опоясала в несколько рядов ограда. Картины на шелку, редчайшей красоты цветы, изделия из лака и фарфора, пушистые ковры - все это так радовало глаз, что не хотелось расставаться даже ненадолго. И потому за правило вменил себе однажды Неба Сын не являться на заседания Большого совета, где решались важнейшие державные дела. "Там слишком серо и казенно, ничто ни тешит Наших глаз, - сказать изволил государь начальнику церемониального приказа. -, Отныне будет так. Вместо Нас на заседаниях совета будет сидеть из ваших кто-нибудь людей. И если важные дела какие, то мне потом пускай доложат".

Прежде, когда был жив еще многомудрый Чжан Цзюйчжэн, что заправлял советом, его охотно принимал и слушал государь. "Благодаря тебе, - доверчиво говорил Ицзюнь Чжан Цзюйчжэну, - мне не докучают мелочами. Ты словно мелким ситом просеваешь все дела. И если очень важное уж что, тогда мне только говоришь: "О, государь, Вам надо быть в Большом совете ныне непременно"".

Когда не стало Чжан Цзюйчжэна, с секретарями совета Ицзюнь встречаться перестал^*. В своих поступках волен был и так. А тут еще предлог нашелся. Одного из секретарей совета изволил как-то допустить к себе Ицзюнь. И был так этим сановник ошарашен, что от избытка чувств пустил струю на пол дворца и оттого в беспамятстве почти неделю был^**. Узнав про тот конфуз, Ицзюнь изрек: "Членов совета отныне видеть не хочу. Не то дворец мой превратят в пужник".

^* (Hucker Charles 0. The Mjng dynasty: its origins and evolving institutions. Ann Arbor. 1978, p. 97.)

^** (Ibid. )

Сейчас Ицзюнь был в думы погружен. Не знал, как поступить. Хотелось одарить достойно новую наложницу. Но о подарке щедром могла прознать прежняя фаворитка, к которой Ицзюнь вовсе не охладел еще, и потому видеть обиженной ее не хотелось. Подарки дать обеим, может быть? Но тут от глубокомысленных раздумий Иц-зюня оторвал приход евнуха с какой-то бумагой. При виде ее император скривился недовольно: "Опять, видно, стряслось чего-то...".

- На заседании совета, - писклявым голосом заговорил "почтенный надзиратель", - мы разбирали докладную от ляодунского начальства. Оно считает нужным дать Нурхаци, варвару Цзяньчжоуского караула, звание дуду-цянынп. И если государь согласен, то нужно указ - вот он - скрепить печатью.

- Постой-ка, я что-то в толк взять не могу. Какой-то варвар служит на нашем карауле... Как так?

- На севере и северо-востоке с нами везде соседят варвары, - откашлявшись, начал евнух. - О том известно Сыну Неба. Их всех зовем мы "дацзы". Однако они, дозвольте разъяснить, друг другу не сродни. Одни из них - монголы, нюйчжэни - другие. Народец этот дикий, своенравный. Согласья, мира между ними не было и нет. Однако не упускают случая у нас пограбить. Наш Ляодун от них немало претерпел. Чтоб варваров держать в узде, помимо силы средство есть другое - ласка. Тем вожакам нюйчжэньским, которые нас в дружбе заверяли, давали мы чины и званья. И становились так они как бы начальниками постов и караулов, что охраняют наши рубежи от нападений недружественных к нам нюйчжэней. Начальник такого поста иль караула мог без препятствий торговать у нас. Больше того, ему же позволялось представить Сыну Неба дань и за нее, как заведено у нас давно, ответные подарки получить. Вот это есть на деле правило "руками варваров подчинять себе варваров". И дешевле, чем лишь на силу уповать.

Надежней ли, о том лукавый евнух умолчал. Но не спроста сказал про дешевизну: уж больно не любил Сын Неба, когда из казначейства деньги увозили.

- А чем этот, как там его ("Нурхаци", - подсказал "почтенный надзиратель"), пред нами отличился, что он достоин званье получить?

- В обосповапье вот говорит что ляодупское начальство. Нурхаци дружбой с Поднебесной сильно дорожит. А подтверждения тому такие. Направил вновь с данью посольство. Разбойнику Кэуши из племени мучжахэ, который напал па крепость Чайхэбао и убил чжихуя Лю Фу, прибежища не дал в своих владеньях. Снес голову ему и выслал нашим властям на Ляодупе. Кроме того, наших людей, жителей Поднебесной, которые были пленены п уведены в нюйчжэньские пределы, неоднократно выявлял и возвращал вместе с имуществом. И наконец, его отец и дед заслуги перед Небесной немалые имели. Отец Нурхаци имел от пас звание чжихуя Цзяньчжоуского караула и унаследовал такое Нурхаци. А дуду-цянь-ши гораздо выше чжихуя. И оправдать его Нурхаци сил не пожалеет. А желанье таковое он имеет. И есть к тому возможности. Лишь конников у пего сейчас несколько тысяч человек. И ими он прикроет наши рубежи от нюйчжэпей иноплеменных, да и от монголов тоже.

- А много ль будет стоить для казны иметь этого Нурхаци в звании дуду-цяныни?

- Если приедет он в столицу Поднебесной, то полагается ему в подарок дать 6 кусков атласа^*, кроме, понятно, содержания. Да оно недорого нам обойдется. Мы к яствам дикарей не приучаем. Им что попроще.

^* (Кузнецов В. С. Минская империя..., с. 218.)

- Тогда-то что, - удовлетворенно произнес Ицзюиь, печать к указу приложив^*.

^* (Там же. )

- Бумагу эту, - сказал чиновник в Гуаннине, - береги пуще всего. Поскольку без нее тебя в Пекин не пустят, не то что уж во дворец государя. Эта бумага подтверждает - вот, видишь, приложена печать, - что ляодунский сюиьфу разрешил, а ты ведь через Ляодун поедешь, тебе проезд в столицу пашу.

Уж ясно было все давно Нурхаци, да и знал он до того про пропуск, а этот чин не отдавал его, вертел в руке и вроде норовил опять все объяснять. Но тут Нурхаци осенило: из сумки соболя достав, великодушно протянул письмоводителю. "На память от меня", - едва успел сказать, как шкурки вроде не было совсем. В руках вместо нее - заветная бумага.

Потом еще не раз, однако, убеждался, что пропуск лучший - не грамота с печатью, но шкурка или жемчуг. Так было по дороге, что вела в Пекин, так и в самом потом Пекине. Каждый, считай, служивый Сына Неба, руку тянул: "А ну-ка, дай. Не то, дикарь вонючий, пожалеешь!".

В Пекин широкие на вид вели ворота, по сразу ни проехать, ни пройти. У них толпились стражники. Едва завидели, как подъезжает кто-то, замельтешили враз, заверещали вроде стаи птиц. (Потом уже узнал, что помужски кричать не могут: оскоплены. И тоже стражники, когда не мужики, не бабы.) А уж жадны-то до чего! Одной рукой берет, другую тут же тянет - не перепадет чего ль еще.

Ставка никаньского царя... Впервые здесь Нурхаци оказался. Хотелось все получше рассмотреть, запомнить, как и что, чтобы потом, по возвращеньи, рассказать своим. Да где уж там глядеть по сторонам. Перед собой, считай, почти что ничего не видпо. Поднялась пыль столбом, песок в глаза летит. Теперь попятно почему люди идут, тряпьем каким-то голову завесив.

- Уф... Ну вроде бы приехали, положено где быть. Да, огромное строенье. Словно гора. А изнутри как будто улей. Ячеек множество, все без дверей они. В каморке каждой кто-то есть иль скоро будет. Разноголосьем заполнен дом громадный. На всяких языках тут говорят. Из разных стран, видать, приехали к никаньскому царю.

Когда время придет идти в его дворец, скажут о том. Так объяснил служивый, который говорил на языке, родном Нурхаци.

Тоскливо как-то, неуютно вскоре почувствовал себя Нурхаци. Вроде в гостях и не в гостях. Харчей, правда, дают довольно. Но нужно быть настороже. Слуги-иикани, которые шныряют тут как крысы, норовят стащить чего-нибудь, едва лишь помещение покинешь. Как с ними быть, сперва не знал Нурхаци. Слов не понимают, а ударить не решался - кабы чего потом не вышло. Не дома и не дома. Потом сосед уже надоумил, что рядом жил, своим примером. Кто он такой, откуда, того не знал Нурхаци. Но довелось ему увидеть, как сосед, кулаком увесистым грозя, заставил прислужника-никаня на место блюдо с мясом положить, которое тот было поволок из помещенья.

А что потом будет соседу? Этот вопрос покоя не давал Нурхаци, речь словно шла о нем самом. И ничего с соседом не случилось. Слуги-никани, правда, после того, что бросилось в глаза Нурхаци, почтенья вроде стали больше выказывать соседу.

- Ну, если так, - решил Нурхаци, - давать не стану больше спуску я.

И случай вскоре подвернулся. Ведь целый день в каморке-улье не усидишь. Трудно дышать, и ноги затекают от сиденья. Пошел во двор Нурхаци: ведь как-никак простору больше, да и небо над головой - не каменные плиты. А в остальном двор ничем не отличался от каморки, в которой поселили. Стены и там и тут. Посольское подворье словно крепость, где заложников содержат. По воле собственной двор не покинуть: стены высокие кругом, в воротах - стража.

А нет ее, чтоб достояпье приезжих караулить, когда из помещенья своего они выходят. И потому, воспользовавшись отсутствием Нурхаци и с ним людей прибывших, прислужники-никани принялись вещи проверять. И вспомнив про соседа, который проучил, как брать чужое, Нурхаци пустил в ход кулаки. Люди его тоже смотреть не стали.

А поутру, едва глаза успел открыть Нурхаци, проход собой закрыла какая-то фигура в красном. Нурхаци разом поднялся, пошел навстречу. "Наверное, вчерашнее", - с досадою подумал и приготовился уж объясняться, как посетитель, бросив кротко: "Пошли!", засеменил поспешно. "Постой, - крикнул ему вдогонку Нурхаци, - ведь не один я. Со мною мои люди!" - "Не надо их", - в полоборота повернувшись, отозвался в красном человек. Остановившись у одной каморки, он снова крикнул кому-то: "Пошли!" И повторялось так еще не раз. Когда к воротам подошли, то с человеком в красном помимо Нурхаци было еще несколько монголов, судя по обличью. (О том, что он монгольский знает, Нурхаци сразу по приезде сообщил.)

Вот привели Нурхаци и монголов в какое-то строенье. И осмотреться толком по успели, как появился важный чин какой-то. Строго взглянув, костлявый палец с длинным ногтем кверху поднял и произнес: "Колена преклонить" и следом: "Бить челом". И зачастил одно и то же: "Колени в землю, упереться лбом". Следил при том, чтоб складно получалось, чтобы никто не отставал, а делали все враз. Такое было непривычно для Нурхаци. "Но делать нечего, - он молча утешал себя. - Не у себя ведь. Так, видно, надо тут".

Доныне он только духам клал поклоны, а здесь, как после объяснили, пиканьский царь милость великую явил. Месту тому, где восседает, дозволил поклониться. А чтобы правильно все вышло, сейчас Нурхаци и князей монгольских учат. Вроде того, пришло на ум Нурхаци, когда обратно уводили, как молодую собаку обучают, чтобы до времени не поднимала лая и тем зверя иль птицу не спугнула.

Еще не светало, когда Нурхаци и монголов тех же самых повели с посольского подворья. Сколько-то прошли, как встали около громадного строенья. Ворот в потемках не видно никаких. "Вот так вроде в наших горах бывает. Доподлинно известно: пещера в этой сопке есть, но заросли закрыли вход в нее", - переминаясь с ноги на ногу, принялся сравнивать Нурхаци. Но тут передние снова пошли, и Нурхаци прибавил шаг. В степе открылся лаз. "Ну то-то, - вернулся к прежнему Нурхаци. - Вход должен быть, конечно. Но знать, где он, не всем дано. А то примутся лазить без нужды. Так, любопытства ради. Иль с умыслом дурным. А что в строепьи этом может быть? Сейчас, верно, увидим".

Проход минуя, внутрь вошли. Как будто поле огромное открылось. Но под ногами - камень, не земля. "Тут надо обождать", -сопровождающие негромко объявили. "Раз ждать, так ждать", -сказал опять себе Нурхаци, плечами поведя. Одежда новая, которую под вечер принесли, чтобы одеть к утру, как-то коробилась и телу была непривычна.

Начало светать, и мрак почной стал незаметно таять. Открылись взору безмолвные фигуры стражников. Словно стряхнув оцепененье сна, они задвигались, и цепь, составленная ими, прервалась в середине. И медленно, без шума звенья ее исчезли в приделах боковых. Но тут почувствовал Нурхаци, как будто плиты каменные под ногами задрожали. Те глыбы серые, которые высились недвижно впереди, вдруг ожили и не спеша пошли вразвалку. Такого чудища еще Нурхаци не видел ни разу. Да что видать, и даже не слыхал. Тело здоровое, ну, с дом, считай. Ноги четыре - словно бревна. А нос - так прямо до земли и толщиной, наверное, такой, что едва ли пальцами обхватишь. От вида этаких диковинных зверей Нурхаци рот раскрыл и было даже попятился назад. (Немного было страшновато.) Заметив волнение Нурхаци, его сосед, дояньский князь Вира, похлопал по плечу: "Не бойся! Не съест". - "Л что это за зверь?" - "Это по-нашему джаан. Живет, слыхал, он в стране Энеткэг. Оттуда, видно, и этих привезли. Они вон эти входы ночью стерегут".

- Откуда знаешь это все?

- Да я уже бывал здесь, - снисходительно, с оттенком превосходства отозвался Вира.

- Пошли! - раздался властно тонкий голос откуда-то появившегося сановника в богатой, расшитой одежде, и все тронулись с места.

Прошли в одни большие двери, потом еще в одни, еще... Числом всего их было пять (Нурхаци успел их посчитать, поскольку не шагали - шли, ноги едва передвигая и носками линию держа почти). В руках каждый держал по ветке какого-то неведомого дерева. Ее с важным видом, как будто она была из золота или увешана жемчугами, вручил прислужник. Давая в руку, показал, как надобно ее держать - чтобы стояла ветка прямо. "Ведь комаров не видно тут, - подумалось Нурхаци, - кого же веткой этой отгонять? Вот кто-нибудь из наших увидел бы меня, как с веткой я иду, держа ее как драгоценность, смеяться б стали непременно". И стало вдруг ему самому смешно. А чтоб не засмеяться, он крепко зубы стиснул и взгляд потупил в пол. Он гладок был, блестящ. Таким бывает лед зимою, лишь только цвета не такого. Да, видно, по богатству с царем ни-каньским не сравниться никому. Шутка сказать, такая под ногами красота...

Но вот опять тонкоголосый поводырь знак дал стоять. На возвышении впереди какая-то тренога. "Драгоценное сиденье Сына Неба, - благоговейно объявил сановник. - Видеть его - все равно, что лицезреть самого Сына Неба. Так отдадим же почести драгоценному сиденью!"

И перед троном пустым Нурхаци, как все, кто с ним пришел, поклоны бил и становился на колени.

Потом на пир созвали. Но то был не прием, который радушный хозяин от души устраивает для гостей, которых искренне, а не для виду, чтит и уважает. Ну, вроде выходило так: месту хозяйскому поклоны били, и он за то теперь вас угощает. Нехватки в яствах не было. А для услажденья слуха музыка звучала.

Нурхаци ел со смаком (не каждый день ведь царь никаньскпй так угощал его), отведать норовил всего, чем потчевали. Рот набивая, Нурхаци жадно слушал звучанье музыки, неведомой доселе, не пропустить старался тоже, кто говорил что. Настрой богатого и шумного застолья передавался и Нурхаци. Есть вкусно, сладко пить - это не лбом поклоны бить или вести переговоры. И сознавать приятно было тоже, что как-никак в гостях сижу не где-нибудь, а в ставке никаньского царя.

Но полностью веселию отдаться не мог Нурхаци. Что-то держало, как будто невидимые путы сковывали движенья рук и плеч. И от стеснения такого в теле чувство настороженности себя давало знать. "Веселье тут. То верно. Но не как у нас. Здесь в пляске не пойдешь, ногами сотрясая землю и душу в крике изливая. Ведь у кого в гостях сидишь! Не у своих, а у никаией. Это они убили деда и отца. Ну что ж поделать... Со врагом вчерашним доводилось ведь уже в родство вступать и клятвенное пить вино, хотя в душе обиды старые таились. Но их топил внутри, не позволяя с языка сойти в словах иль злобой полыхпуть в глазах. Когда нет сил с обидчиком сполна произвести расчет, приходится мириться, чтоб хуже не было для самого себя. Так и с ни-канями сейчас: кто виноват в погибели отца и деда, приходится молчать. Но то не означает вовсе, что царь никаньскпй стал приятелем моим. Не пожелал он даже показаться, не то что уж о чем-то говорить со мной. Я, да и не только я, те же монго, что рядом сидят, слишком малы по положению своему, чтоб царь никапей повидаться с нами самолично захотел".

- Да, сподобился я побывать у самого правителя никаней, - не торопясь, степенно беседовал Нурхаци со своими приближенными по возвращении из столицы империи Мин. - Рассказывать если обо всем, что видел, слышал, так это долго больно будет. А байками мне забавляться недосуг и равно вам. По первости вот что скажу. Диковинного в месте, где живет никаньский царь, конечно, много. И город, где ставка его, очень велик. Ну, кто-то из вас, - Нурхаци обвел глазами присутствующих, - бывал в Фушушг или Кайюани, так вот Пекин гораздо больше вместе взятых их.

- А велика степа, что окружает его? - осведомился Эйду.

- Два дерева, не меньше, надо составить в длину, чтобы достать край степы. Да еще она не так высока. Та стена, через которую я въехал в сами никаньские владенья, еще повыше ее будет. И башни высоки на ней, чтобы видеть далеко.

- Да, видно, что не то, что у нас остроги, - глубокомысленно заметил Хурхань.

- Пусть так, - глаза прищуря, согласился бакши Эрдэни. - А разве, - голос зазвучал вкрадчиво уже, - спасала эта степа никаней? Ведь для наших предков, когда они звались людьми державы Айжин, она преградой не являлась. А следом и монго эта великая стена не удержала страной никаней завладеть.

Напоминанья о временах державы Айжин сладко звучали, и словно силу в теле почувствовали все, кто тут сидел. Как будто по приказу враз приосанились, грудь распрямили. Даже Фюндон, хотя отец его был солхо^* и речь не о его шла предках, тоже поддался общему порыву.

^* (Россохин И., Леонтиев А. Обстоятельное описание..., т. 9, с. 30.)

А известного своей дотошностью бакши Эрдэни, однако, подмывало спросить, как принимал никаньский властелин, чем потчевал. Воспользовавшись тем, что Нурхаци, довольно улыбаясь, обвел глазами всех, как будто вопрошая, кто хочет что еще сказать, Эрдэни справился, о чем желал услышать.

Нурхаци, улыбку погасив, внушительно заметил: "Попасть на рынок в Фушунь иль там Куаньдянь - и то для нас большая честь. Так говорит обычно нам никаньское начальство. А съездить в ставку никаньского царя-выходит честь превеликая. - И, брови ерша густые, продолжил: - Ведь я не к родичу на свадебный пир ездил. Хотя нужды ни в чем не знал в гостях у государя никаней, но вот почувствовать дали во всем - как встретили, как угощали - что я не гость, достойный их, а так... Вроде просящего чего-то, которому, однако, отказать негоже. Не то обидится и станет болтать худое про хозяев...".

Лица слушавших были серьезны, иные хмурились. Но все молчали: возгласами своих чувств не выражали.

- Вот хотя бы те же подарки взять, что привез я владетелю никаней, - говорил Нурхаци. - Извечно так уж повелось - в подарок что-то сам привозишь иль присылаешь, с кем в мире хочешь быть или дружить. А ведь у нас немало есть, чего в стране никаньской нет, и ценится особо там. Словом, руки пустыми не были мои, как вам известно, когда отправился к никаньскому владельцу. Привез подарки я, слуги берут их у меня. Раскладывают в особом помещены!, полном людей, и объявляют: "Дань от Нурхаци!". Кто я такой, тоже сказали. Правда, вместо владенья нашего Маньчжу назвали Цзяньчжоу. Ну я не стал перечить. Что "дань" сказали про подарки, тоже промолчал. Как вызнал я потом особо, они обходятся со всеми так, кто приезжает к ним из земель чужих. Не важно, от кого подарки привезут они, никаней государь и слуги его все данью именуют. Да пусть их. Что поделать? Зато за дань эту в ответ подарков дают много. Считай, что с данью приезжать есть выгода. - Поймав дотошный взгляд бакши Эрдэни на волотом шитье халата, Нурхаци, проведя пальцами по узору, процедил сквозь зубы: - Конечно, чести мало, когда тебя так выставляют, как будто ты прислужник самый низкий у никаньского владыки. Он может так себя вести. Ведь по богатству своему, по многолюдству своего владенья нам не ровня он. Это ясно. Но только ему, - осклабился Нурхаци, - я вовсе не прислужник.

В ответ все закивали дружно головами. Согласны были в том, хотя и вслух не говорили, что, хоть и побывал Нурхаци у никаньского царя, соседями добрыми люди его не стали. Так ведь и шло из поколенья в поколенье: "От Никаня нам не ждать добра". Обиды, которые терпел народ чжурчжэньский, считай, все от никаней. И они были обидами самого Нурхаци и его соратников. Знали, что дикарями слывут среди никаней, и это ощутил нутром своим Нурхаци, когда в Пекине побывал. За показной любезностью прислужников никаньского царя плохо скрывались презренье и насмешки. Не говорили, но в глазах у них читал: "И этой образине доверили пить чай из такой чашки?! Да он привык лакать из лужи с тиной воду".

Да разве дело лишь в насмешках? А предков, близких кровь, которая пролита по вине никаней? Наверняка, среди сидящих здесь пет никого, чей род не пострадал бы от ииканей.

- А только нам, - Нурхаци заключил беседу, - не будет пользы от того, коль станем неприязнь казать свою никаиям. Их рать владенья наши не тревожит. Ведь так?

- Хм, - злорадно ухмыльнулся Эйду, - монго, как слышно, их сильно беспокоят. От того и приутихли.

- И это хорошо для нас, - твердо произнес Нурхаци. - Значит, надежды больше есть, что не станут нам мешать. А ведь у пас с соседями, с Голмип-Шаньин-Алипь, Хулунь - забот хватает вдосталь. И надолго, видно. А потому дразнить никаньское начальство нам никак не надо, дабы не дать повода ему помочь противным нам.

Ржание тревожное копей, вопли истошные людей, лязг от ударов железа о железо, зловещее жужжанье стрел - все эти звуки смертной брани не затихали на земле чжурчжэньской. Их отзвуки порою доходили до пограничного начальства Поднебесной. В ушах его звучали сладкой музыкой, злорадством сердце наполняя. Дерутся дикари промеж собой - для Поднебесной очень хорошо: пока грызут друг другу глотки, им дела нет до наших рубежей. И нам спокойней еще будет, если обескровят себя до изнеможения такого, что головы поднять окажется не в силах никто из предводителей у них. Худо тогда, когда из них один, подмяв всех прочих под себя, возвысится чрезмерно. Тут нужно уже бдить! Не допустить никак такого.

- Как лучше это сделать, почтенный Ли Чэнлян? - пытал цзунду Цзянь Да ляодунского цзупбингуаия. Начальник Северной военной линии Цзянь Да недавно лишь вступил в должность. Его заботам, была вверена огромная территория. Что велика она, - куда еще ни шло. Но беспокойные соседи очень, все эти дацзы, одним словом. А как они в отдельности зовутся, сам черт не разберет.

За Ляодун Цзянь Да в ответе тоже. И потому приехал он сюда, чтоб лично разобраться, что и как. Сюнь-фу, правитель ляодунский, Чжао Цзи, едва пошла беседа о делах, стал жаловаться на нездоровье, чему причина местная вода. Из-за недужности своей, сокрушался сюньфу, не мог достойно здесь служить государю. Давал понять, что будет рад, если замену вскорости ему найдут.

Бо Ли Чэнлян не сетовал ни на воду, ни на воздух. Известно было всем, что Ли родился здесь и вырос. Но, как и Чжао Цзи, в смущеньи пребывал. Скрывать не стал, что настроенья дацзы его тревожат. Вот эти все, которые чжурчжэни, сегодня вроде мирны. А будут долго ли такими? Ли Чэнлян недоуменно поводил плечами. Но если мыслит так старый служака Ли, думал про себя цзунду, то, видно, дела здесь обстоят действительно неважно. И потому пытал цзунбингуаня, что лучше предпринять.

Но тот прямых советов не давал, а, как казалось цзунду, все ходил как-то вокруг да около.

- Сейчас, - с сипеньем выдавливал из себя Ли Чэнлян, - пугает меня вот что: все племена, рода, что числились в маньчжурском союзе, прибрал к своим рукам Нурхаци. И потому союз маньчжурский стал таковым по существу, не по названию лишь только. Припомнить не могу, чтобы когда-нибудь у суксуху, суань, донго, вангя один правитель был. А там, глядишь, станут маньчжурскими союзы остальные.

- Прошу, почтенный бо, - продолжил разговор Цзянь Да, - мне объяснить подробней, что это за союзы.

- А все те нюйчжэни - дикари, которые к нам рас-положеньем своим ближе, - медленно, с оттенком снисходительности в голосе отозвался Ли Чэнлян, - у них на три больших отдела делятся. Мапьчжу, Голмии, Шаньии Алинь, иль Чанбайшань по-нашему, Хулунь. Зовут еще союзы их. Но это больше так, для слова. Когда-то, видно, в союзе общий для всех начальник был. Вроде того, как у рода предок. Потомки же родства не признают обычно и норовят сородича, что послабей, прижать, чтоб делал то, что говорят, а то и поживиться за счет его. Правда, - дух переведя, продолжал Ли Чэнлян, -при всем при том, по отношению к чужим, кто не из их союза, сплоченней держатся: "Этот не наш!". И высший интерес Срединной как раз в том, чтоб три союза не только изнутри были слабы, но и не менее важно, чтоб порознь сохранялись. Тогда в узде держать сподручней нюйчжэыей.

- Да, без узды они опасны, - подхватил, глаза заплывшие тараща, сюньфу Чжао Цзи.

- Коня можно по-разному взнуздать, - наставительно заметил Ли Чэнлян. - Силой одеть ему уздечку или лаская. А у июйчжэней кони норовисты. Под стать хозяевам. Объезжать их - одной сноровки мало. Нужен подход. Вот лет двадцать с чем-то назад, - Ли оживился, - я преподал урок. От крепостцы Гурэ, где логово было немирного Атая, остались головешки только да земля. А у людей моих потом, - захихикал цзунбин, - долго еще руки болели: столько рубить голов пришлось^*. В той-то Гурэ, - скривился Ли, - и этого Нурхаци дед с отцом погибли.

^* (Горский В. Начало и первые дела Маньчжурского дома. - Тр. членов Российской духовной миссии в Пекине, Спб., 1852, т. 1, с. 30.)

- Они что, тоже досаждали нашим рубежам? - справился Цзянь Да.

- Да пет. Они вреда нам не чинили. Атай им был сродни. К нему приехали. Ну, а стрела-то ведь не разбирает...

- Но главное было сделано, - заключил Цзянь Да, - если судить по тем докладам, которые в столицу шли отсюда. В великом страхе пребывая, восточные дикари долго не решались всерьез владенья наши беспокоить. Но вот сомненья день ото дня одолевают не одного меня, как вам известно всем, надолго ль хватит еще им того урока. Вот этот Нурхаци, опять же, силы вон какой набрался. А против кого он повернет ее? Кто может быть из нас уверен, что не примется в один прекрасный час границы паши беспокоить? Так не лучше ль будет упредить самим его?

- А как? - воззрился па цзунду Ли Чэнлян. - Я раньше вот орехи зубами щелкал очень просто. Теперь же только кашицу хлебаю. Десны и мясо не берут, не то что там орехи. У нас здесь слишком мало войско, - вздохнул цзунбингуань. - И как сказали Вы, высокочтимый цзунду, надежды на то, что прибавит денег нам столица, нет никакой. А денег нет - и войска нет, попятно. Ведь здешний люд не станет бескорыстно заботиться о благе Поднебесной.

- Да, да - поддакнул сюньфу, - то разве Поднебесной сыновья? Так, разный сброд. Любители наживы, изгои, беглые преступники.

- Сдается мне, - протянул цзунду, - что сходимся в одном мы. Опрометчивости надо избегать. Раз мало сил у нас, то без крайней нужды не прибегать к ней. С особым вниманием надо следить, что станет дальше делать итог Нурхаци.

- Да, видно, ненасытен он, Нурхаци, - кость обглодав, ехеский князь Бучжай отбросил ее в сторону левой рукой, не глядя. Кусок, что пожирней, успев загодя наметить глазом, поспешно правой ухватил. Для верности зажав его всей пятерней, вцепился жадно зубами.

- Того гляди, - ощеря злобно рот, продолжил Буч-жая соправитель Наринь-буру, - лишит пас достояния, что есть у нас теперь. И будем просить родственницу пашу, которая в дом взята его, чтобы хозяин, милость великую явив, дал нам что-нибудь поесть иль ткань какую срам прикрыть.

- Захочет если только он, - проглотив кусок, уточнил Бучжай, - оставить нас в живых.

- И это тоже верно. Сколько аймапей он прибрал, столько, считай, одних владетелей прикончил,

- Пока за пас еще не взялся, -утер лоснившиеся жиром губы Бучжай, - нужно успеть свернуть ему башку.

- А сможем ли одни? - опаски не скрывая, беспокойно заерзал Наринь-буру. - Ведь он сейчас набрался сил. Совсем недавно, говорят, еще ялууласким завладел айманем. А коли так, то у него опять прибавилось народу.

- Одни, понятно, не пойдем мы па пего, - не торопясь, сквозь зубы процедил Бучжай. - Вот это, - замолчав, что-то в уме прикинул и продолжил, - совсем неплохо даже, что он уже успел назвать своими ялууслас-цев. Ведь Ялуула-то что? Одно из звеньев Голмип-шань-ин-алиньского союза. Как знаешь сам, их было прежде три: Ялуула, Неень и Джушеры. А на сегодня два остались только. Участь же ялуулаского вождя ой как пугает старшин айманей Неень и Джушеры - Юренге и Сээньсэкши. Они с нами пойдут против Нурхаци. О том меня уж известили.

- Постой, - тут перебил Наринь-буру, - а наши-то хулуньские аймапи: Ула, Хада, Хойфа? Они ведь тоже выступят против маньчжур, как только мы объявим срок.

В ответ Бучжай кивнул согласно головой: "А как иначе!"

- И где уж тут Нурхаци устоять, - довольно руки потирая, осклабился Наринь-буру.

- Еще не все, - злорадно ухмыльнувшись, обронил Бучжай.

Открывши рот, Наринь-буру вопрошающе уставился на Бучжая.

- По предку нашему у нас родня средь монго28 есть. Правда, - губами пожевав и поразмыслив, Бучжай добавил с сомненьем в голосе, - из-за того, что наш родоначальник по крови близок был к предкам сегодняшних корциньских или шибэских предводителей, они навряд ли захотят кровь пролить свою. А вот добычей, - уже уверенно Бучжай посмотрел на собеседника, - которой смогут поживиться во владениях Нурхаци, могут прельститься. Да для верности и припугнуть не мешает еще. Скажем, что Нурхаци-де грозился не сегодня-завтра пройтись со своим войском и по соседним монгоским аймакам.

Вот уже несколько дней кряду над долиной нависали темно-лиловые тучи, укорачивая день. Чья-то невидимая рука метала на землю громадные огненные стрелы, и от их паденья раздавался оглушительный грохот. Словно вспугнутый ими, из ущелья вылетал ветер и исступленно бился в стены дома, норовил сорвать крышу и разметать все внутри.

От громовых раскатов как-то холодело и замирало внутри, и Нурхаци в который уже раз задавал все остававшийся без ответа вопрос: "Отец Небо, чем прогневил я тебя?" - "Спрашивай еще", - бухало где-то рядом, и казалось, строенье, не выдержав, вот-вот рухнет. Но крепко сработанное руками мастеровых-маньчжуров, из прочного, доброго камня, оно стояло нерушимо. Да еще бы: его надежно держала на своей груди Мать Земля.

Пошумел, попугал Отец Небо для острастки, видно, и утих. Вновь посветлел лицом.

Лохматые брови поползли к переносью. Глубокая, как шрам от удара мечом, залегла складка на лбу. "Великую рать собирают ехеские владетели против него, Нурхаци. Все вот так бывает: пока сидишь у своего очага, силы своей не выказываешь - все оно и ничего. Сиди - и жди. А чуть только станешь чем-то выделяться: побольше и повыше дом построишь, удачливый ли совершишь набег - так сразу со стороны коситься начинают, а то и норовят лишить всего, и жизни тоже.

Вот так же это Ехе. Владетели его, Бучжай и На-ринь-буру, ведь не чужие мне. Младшая сестра Наринь-буру - одна из жен моих. А свара началась с чего? Мне как-то шурин Наринь-буру через посланников своих сказал такое: "В твоих владениях народу много, а в моих мало, и так можешь земли Элминские и Чжакумуские присоединить к моим". Вот" так, ни много и ни мало, отдай ему то, чем обзавелся сам, трудов и жизни не жалея. Я на словах сказал послам Балданге и Баньханю так: "Я маньчжур, а вы хулуньцы. И хотя ваше владенье велико, но я не желаю завладеть оным. А что мои владения просторны, то разве должны вы получить часть от них? Сверх того, земли - не то, что скот, их нельзя уделить вам. А оба вы, Балданга и Баньхань, доверенные своих государей, не могли их отклонить от таких мыслей, наоборот, бесстыдно приехали сюда с предложениями".

И думал я, что после того уразумеют шурья мои, сколь глупо предложенье было их. Ап - нет. Направили ко мне опять посланника. Не одного притом: с ним прибыли люди правителей Хада и Хойфа. Вот так, понять давали, хулунцы мы - все за одно. Послам устроил я прием, как подобает. И вот сидим вокруг стола, едим и пьем. И тут Турдэ, посланец Ехе, поерзал, словно живот схватило у него, поднялся и сказал: "Поручено сказать мне кое-что...". -"Раз так, то говори".

- Мой государь так повелел сказать тебе. Я было пожелал часть земли взять от тебя, но ты не дал согласья. Если начнется война меж нами, то мои войска могут войти в твои пределы, а ты как можешь вступить в земли мои?

От дерзостных таких речей пришел я в ярость и выхватил тесак, но стол нас разделял и, до башки Турдэ не дотянувшись, загнал тесак, считай, по рукоятку в стол. И так ответил я Турдэ.

- Ехеские шурья бывали ли сами когда в битвах, съезжались ли с неприятелем, разбивали ли латы и шлемы? Сколько они дали больших сражений? Когда хадаский князь Мынкэ-буру затеял свару с племянником своим Дайшанем, вы случай улучили напасть на него. Но вы не думайте столь же легко и обо мне. И, сверх того, разве в ваших землях повсюду крепости настроены? По моему мнению, войти в ваши земли столь же легко, как войти в пределы необитаемые. Я-то добился от минского двора тел моего деда и отца. Двор минский и ваших отцов убил, а вы, еще не получив костей их, так бесстыдно начали превозноситься предо мною?

А как подействовали эти слова на ехеских вождей, узнать потом тайно послал к ним Уриканя. Обличье принял он никаньского торговца. И говорить был должен о себе, что он из Кайюани.

Вернулся Урикань с вестями, в которые поверить не хотелось.

- Так ты доподлинно ли все узнал? Иль кто-то сболтнул тебе, и сразу ты поверил?

- Да нет, бэйлэ, самолично видел и слышал все. И разговаривал не с одним, и слушал разговоры многих. Я в ставке был как раз у шурьев твоих, и стали тут откуда-то съезжаться по виду вожди. Мне видеть их не доводилось прежде. Потом уже проведал, кто есть кто. Хойфаский бэйлэ Баипьдари, корциньские князья Унга-дай, Мангус, Мингань, улаский Бучжаньтай. Приехали все не одни, а войско привели свое. И на кого идти собрались, не делали утайки. Кого не спрашивал, все говорили: "Идем сражаться мы с Нурхаци". Как вызнать я успел, вернуться прежде чем обратно, ждали еще приезда хадаских людей. Их вроде должен привести был Мынкэ-буру.

- Ну, ладно, пока иди.

Поклон положив, удалился Урикань. Вслед посмотрев ему, Нурхаци подумал: "Крадется, не идет. Вот вроде только был - и нет его. Да, ловок он. Тонок умом. Доверия вполне достоин. И сказанному им придется верить. Выходит так, - вздохнул Нурхаци, пальцы в счете загибая, - хулуньцы все. А это четыре владенья: Ехе, Хада, Ула, Хойфа. Потом два амба-шаньиньалиньских: Нееиь, Чжушеры. Еще три аймака монгольских: Кор-цинь, Шибэ и Гуалча. И все против меня.

Их девять - я один. Если в расчет даже людей не брать, которые у них и у меня... Что из того, раз больше их?- Брови еще плотней сошлись у переносья, и скулы кожа туго обтянула. - Со мною так уже случалось. Я был, считай, один, а на меня ватагой лезли. Да хоть бы родственников тех же взять. Их было сколько против меня? И все же верх взял я. Конечно, мне повезло и потому, что страху не поддался. Хотя чего перед собой таиться, он холодил мое нутро и дрожью в теле отдавал. II вот сейчас мне страшновато тоже. Но я боюсь больше всего того, как бы с меня, еще живого, не стали кожу обдирать. А чтобы этого мне миновать, таиться нечего за спинами чужими, но надо биться в самой гуще".

Едва светать лишь начало, Ыурхаци был уже в молельне. Собрались родичи, соратники. К ним встав спиной, словно желая грудью защитить, немного хрипловатым голосом (вдруг сухо как-то в горле стало) Нурхаци убеждал: "Всемогущее Небо и Царица Земля, Духи горные и юдольные! Я не затевал свар с Ехе. Они сами начали вражду и ныне соединенными силами идут на меня. Небо, ты зришь сие!". Истово поклонившись, Нурхаци ужо не убеждал увещевающе, по с сознанием своей правоты громко взывал: "Преклони головы врагов и ободри мое воинство! Да не обронит бича воин, да не споткнется конь! Молю Небо!".

Небо одно было над всеми. Глядя на него, никак нельзя было сказать, что оно благоволит одной противной стороне и, наоборот, - неприязнь выказывает другой. Пора пришла такая, когда, излив на землю влагу, оно стлалось над нею одноцветной, ровной пеленою. Не хмурилось и не светилось радостно, согретое лучами солнца.

А верх Нурхаци все же взял. Заранее он знал, какой дорогой враг идет. Все тот же шустрый Урикапь в ночи пашел огни костров походных. "Они, - докладывал потом Нурхаци он, часты были, подобны звездам". - "Ага, ну, значит, там, у выхода в долину, мы встретим их как должно. А первым пускай идет отряд Лантари. Ему места эти знакомы хорошо".

Едва расположились его люди, как объявился перебежчик. Когда сказал он, какая сила там большая, страх лица многих исказил. "Э, - приободрил людей Лантари, - если неприятелей много, то и наше войско но назовешь малочисленным". И успокоил так людей.

Тут вскоре основное войско подоспело, и опять от Ехе перебежчики явились. II сказанное ими о числе врагов, считай, стало известно всем, и чтобы внести успокоенье, пришлось Нурхаци самому вмешаться, ибо его помощники бессильны оказались. "У неприятелей, -разъяснил Нурхаци, - нет одного, главнейшего военачальника. Их несколько начальствующих, и войско сборное, а не одно. Если у них убить какого-нибудь бэйлэ, то его люди придут в смятение. И другого слушаться не станут. Мне так сдается".

Так и случилось, как полагал Нурхаци. Чего-то испугавшись, Бучжаев конь понесся напролом, не разбирая ничего, словно глаза ему закрыли шоры. Налетев на дерево, рухнул - и с ним хозяин. Едва было Бучжай с земли поднялся, как подскакал маньчжурский воин, Уда-нем его звали, и пропорол бэйлэ копьем насквозь.

Тут среди ехесцев переполох поднялся. Это узрев, хадаский бэйлэ Мынкэ-буру и хойфаский князь Баинь-дари разом, не сговорившись даже, дали тягу. А вслед за ними подался корциньский бэйлэ Мипгань, коню вцепившись в гриву. Та лошадь, что была сперва под ним, пала, и Мипгань вскочил на спину коню другому, в спеш-ке не став седлать.

Бессильны оказавшись одолеть Нурхаци, вчерашние его враги друзьями захотели мигом стать. Особую тут прыть как закоперщики похода проявили ехеские князья. "А наши государи, - наперебой уверяли послы из Ехе, - с шурэ бэйлэ Нурхаци дружбу укрепить желают. И в доказательство Нарииь-буру в жены" Нурхаци младшую свою сестру отдать готов. А Цзинь-тайши, Наринь-буруев сын, Дайшаню, сыну Нурхаци, дочь свою отдаст".

Ответ Нурхаци дать не торопился. Молча сидел, взором тяжелым водил по лицам ехеских послов. Казалось, глядя на них, он снова заставлял звучать в своих ушах слова и голоса их. Давя в лицо взглядом сумрачных глаз, хотел узнать, а не таят ли чего еще, о чем было наказано без крайности не говорить.

- А чтобы дружба была крепка, -ехесцы сказали под конец, - клятву готовы пославшие нас дать.

На том и порешили.

С послами ехеских князей отбыл посланец Нурхаци. Своими ушами слышал, как каялись владетели Ехе в неприязненных поступках и клялись соединиться брачным родством и хранить впредь дружбу. Подробно рассказал по возвращении Нурхаци, как было все: прежде, чем клятву принести, заклали лошадь, и кровью губы мазали себе, и Небу жертву принесли.

- Ну, коли Ехе в дружбе нас спешит заверить, - Нурхаци рассудил, - то нам оно помех, видно, чинить не станет. А вот того сказать я вовсе не могу про джушеры-ского и иееньского владельцев.

- Надо с ними кончать, - запальчиво воскликнул Эйду. - И нечего тянуть. На помощь им не придет теперь никто. Союзники вчерашние еще очухаться не могут после того, как еле ноги унесли.

- Сейчас достать сподручней их, - поддержал джар-гуци Гагай. - Холод сковал надежно топи в их местах. К тому ж снега большие не легли еще. Самая пора теперь туда идти.

Юренге, владетель Джушеры, едва завидев рать Нурхаци, быстро смекнул: "В живых остаться лучше". И, на колени пав, размазывая по лицу сопли и слезы, просил его в живых оставить. Клялся служить верой и правдой и в мыслях не иметь дурного. "Это все ехеские князья, - скулил Юренге, коленями елозя, - они меня подбили".

- А у тебя своей башки что ль нету на плечах?- воззрился грозно на него Нурхаци.

- Затменье, видно, какое-то нашло, - всхлипнул Юренге. - Да я делом докажу пользу свою, - по-собачьи заглядывал в глаза Нурхаци, вытягивая шею.

- Мне, - поразмыслив, произнес Нурхаци, - надобно проводников, чтобы кратчайшим путем и незаметно подвели под степы Фодохо, где окопался твой сосед Сээнь-сэкши. Но, - предостерегающе понизил Нурхаци голос, - чтоб не прознал ни он, пи его люди. Не то... Сам знаешь, будет что с тобой.

- Понятно дело, - залебезил Юренге. - А проводники толковые найдутся у меня.

Сээньсэкши тысячное войско маньчжур обложило словно медведя в берлоге. И норов нееньский владетель проявил. Схватив секиру, побежал па степу. Ею махал без устали, валя врагов, пока и сам не рухнул от удара в переносье: шлем закрывал надбровья только.

Что было взято в Фодохо, подробно перечислял Нурхаци казначей Курчапь, не отрывая глаз от списка. Нурхаци слушал вполуха. Шкурки, вощина, латы, сбруя - все это обычное. Никапьская печать. Ее имел Сээньсэкши. Едва это сказал Курчань, Нурхаци встрепенулся: "Пусть принесут ко мне".

- Такая же, как те, что я забрал у донгоского старшины и еще у кого-то. Запамятовал точно, у кого, - вертел в руках тонкий кругляшок. - На серебро не расщедрился никаньский государь. Рука моя почти не чувствует ее, - протянул раскрытую ладонь Курчаню.

- А вес у пей не тот, как кажется, - многозначительно заметил тот. - О том бэйлэ известно тоже.

- Ага, - протянул Нурхаци, - того, у кого такая штука есть, могут пустить даже в ставку никаньского царя. И пограничное его начальство к обладателям печатей от никаньского государя благоволит, известно.

- Я вот хотел сказать что, - откашлялся сидевший сбоку бакши Эрдэни, - раз разговор зашел об этом. Печать-то эту, да и другие тоже, что ты забрал, бэйлэ, уж не одну давал ведь царь виканей. А не учинит ли спрос он с нас за то, что самовольно поступаем.

- Но ведь Сээньсэкши, равно другие, не никани, - возразил Нурхаци. - И острога, где они жили, не на земле никаньского царя стояли.

- Так-то оно так, - поджал губы бакши. - Но, согласись, бэйлэ, тобой он будет недоволен: ты расправляешься с людьми, угодными ему. Зачем тебе дразнить никаньского царя и выставлять себя ему противным?

- Ты дело говоришь, бакши Эрдэни, - в раздумье произнес Нурхаци. - Такое в голову мне тоже приходило. Да знаешь сам, как все тут получилось. До Сээньсэкши ведь я не одному голову с плеч снес, хотя, ему подобно, они печатью тоже хвастались никаньской. А ничего, все обошлось: в столицу допустили и званье дали выше, чем отец имел. Пускай забрал печати я, что царь никаньский дал не мне, и не спросил его заранее. Но перед ним заслуги у меня ведь тоже есть. Ты что - запамятовал, Эрдэни, хотя ты по годам еще не стар, как ведь совсем недавно докладывал никаньскому начальству: "Готов пойти вместе с вашим войском на помощь чоухяиьсКому владенью". В тот год какой-то враг напал на Чоухянь. Ее правитель вроде как подвластный никапьскому царю. И потому, когда известно стало и у нас, что рать свою послал он солхо па подмогу, без промедлепья изъявил готовность я войску никапьскому помочь своею ратью^*. О рвении моем было доложено тогда в Пекин. И все равно ты прав, Эрдэни. Оглядываться надо чаще на соседей. Особливо на тех, кто силою велик. И потому поеду я опять к никаньскому царю. Подарки отвезу. Посмотрим, как теперь там примут.

^* (Eminent Chinese of the Ch'ing period (1644 - 1912), v. 1/Ed. by Arthur Hummel, 1943, p. 590.)

Та же самая вроде дорога опять вела в Пекин Нурха-ци. Два с лишним года назад проезжал местами этими. Срок небольшой - два года с чем-то. Что может сделаться с этой землей, которая тогда и теперь одинаково терпеливо ложилась под копыта коней? И с высоты коня Нурхаци обозревает все вокруг. Едешь верхом, в сопровожденье, заняться чем еще, как не глазеть. Иль вспоминать, что было прежде здесь? Срок невелик - два года с лишним. За это время дерево на много ли поднимется? Коли особо не приметил, сколь велико было тогда, то и теперь не бросится в глаза, на много ль выросло оно за это время.

А про землю нечего и говорить. Такого ветра не было и нет в помине, чтоб снес ее покров и разметал далеко. И не было, видать, таких дождей за эти годы, чтоб землю всю покрыть водой. Так думал про себя Нурхаци, по сторонам глядя и вдаль. А все же перемены есть. Было видно, что в запустенье земля. Она не щетинилась привычно для этого времени года стерней убранных хлебов, не темнела пластами вывернутой из-под ее покрова почвы. "У нас-то такого не увидишь, - подумалось Нурхаци. -Пригодная для сеяиья хлебов земля вся в деле. Побольше бы ее, хлебородной. Теснят нас сопки да леса".

- Что-то вроде поля здесь позаброшены, - справился Нурхаци у одного из сопровождающих, который ехал рядом. Его звали Чжоу Фэн, и он отличался словоохотливостью.

- Так оно и есть, - подтвердил Чжоу. - Сейчас многие считают более прибыльным заниматься разбоем, чем набивать мозоли на руках и ногах, ковыряясь в земле.

- А-а, - протянул понимающе Нурхаци. Тут-то до него дошло, почему, чуть только начинает вечереть, сопровождающие его норовили остановиться па ночлег в первом же попавшем селенье.

Чем дальше ехал Нурхаци, тем больше убеждался, что хуже прежнего его встречают ныне. Еды дают уж меньше, а приправ - и вовсе никаких. На свечи не расщедрились сей раз. А в том подворьи захудалом, где ночь минувшую провел, Нурхаци принесли свечный огарок размером больше чуть мизинца. Было посетовал Нурхаци, что свету маловато, но прислужник молча повернулся и ушел.

Плохо спалось Нурхаци в эту ночь. Поедом ели блохи. От смрада грязной ветоши, постеленной па пол, дышалось тяжело. Покоя не давал и скудный ужин: две тонкие как щепки рыбки да несвежего мяса кусок.

Поутру Нурхаци пожаловался старшему из сопровождавших его китайцев, пожилому, степенному Лао Вэню: "В прошлый раз, здесь же, меня гораздо лучше принимали".

- Меня тогда не было, - с невозмутимым видом отозвался Лао Вэнь.

- Это, видно, местный начальник утаивает. Не дает все, что полагается тем, кто едет в ставку Сына Неба. И, уже распаляясь от снисходительной улыбочки Лао Вэня, пригрозил: "Я буду жаловаться в Пекине".

- Но ведь и на обратном пути не миновать Эрдао-хэ, - по-прежнему улыбаясь, отозвался Лао. - Лучше оставить здесь о себе добрую память.

- Дружбу ие заводят, ие встречаясь.

- Так ведь встрече быть или ие быть зависит тоже от тебя. Поюли подарок начальнику - и почтет за долг принять у себя.

- Ну, ладно, - согласился Нурхаци. -В пути задержка небольшая, - так рассудил он про себя. - Да и не обеднею я, коль дам чего-нибудь. Л польза может быть от этой встречи.

Отхлебывая теплое вино, весьма довольный подношеньем сяньчжан Бо Цзюй беседовал с Нурхаци. Угощенье, которое для него выставил Бо, ие стоило и десятой доли стоимости одной шкурки, подаренной этим предводителем дацзы, а шкурок он прислал несколько. И оттого, настроившись на благодушно-снисходительный лад, сяньчжан старался не оставлять без вразумительного ответа вопросы Нурхаци. Делало свое дело и вино, развязывая язык сяньчжана.

- В прошлый раз, говоришь ты, тебя лучше принимали не только у нас, а и в других селеньях, через которые проезжал, тоже. Так оно, наверное, и есть. А что ж ты хочешь? Ты ведь не один в столицу нашу ездишь. Из ваших, нюйчжэньских, земель старшины разные одной дорогой этой проезжают, монгольские предводители опять же. С ними всеми сопровождающие опять же наши. И всем постой бесплатный подавай, кормежку тоже.

- Но ведь казна богата у Сына Неба, - заметил Нурхаци. - Какие постройки вон в столице, и украшенья там какие!

- Столичная казна - то по про нас, - вздохнул сяньчжан. - Все расходы на прием иноземцев, которые едут в Пекин и возвращаются обратно, должны мы изыскивать на месте. Из Пекина пи медяка нам не дают на это.

- Так ведь страна обширна ваша, многолюдна. Вон сколько городов, селений по дороге проезжаешь. И всюду промысел у каждого, считай, а значит, и достаток. Есть взять чего.

- С годами все меняется, - пробормотал сяньчжан. - Из родника вода бежит-бежит. И вроде нет конца ей. А день такой все же настанет - лишь мокрая пока еще земля напоминает о роднике. И не напьешься из него уж больше. Так и богатство у людей. Сначало было. Глядишь немного погодя - и нет его.

- Да, это верно, - поддакнул Нурхаци, ставя порожнюю чашку.

Бо Цзюй жестом показал слуге, чтобы налил в нее вина. "Э, постой, - остановил его сяньчжан, когда тот, указание исполнив, направился было к выходу. - В служебной комнате моей, на столике, где роспись с фениксами, возьми дощечку. Ту самую, что с записями".

Пока слуга ходил, сяньчжан пытал Нурхаци про охоту, как обучают ловчих соколов, с какими собаками лучше зайца промышлять.

Слуга, вернувшись, почтительно подал хозяину дощечку.

- Сейчас я что-то Вам прочту. Это несомненно достойно внимания, -обратился Бо Цзюй к Нурхаци. -Так слушайте.

- Каждые 5 дней, - торжественно начал сяньчжан, - всем, кто едет в составе посольства в нашу столицу, давать 2 с половиной цзиня свинины, 1 с четвертью цзинь сушеной рыбы, 1 бутылку вина (тут Бо Цзюй, подняв кверху указательный палец, помахал им), 2 цзиня лапши, 2 ляпа приправ и соли, 1 ляп масла и чая, перца на 5 цянь, 5 свечей на каждую комнату^*.

^* (Lin Т. С Manchurian trade and tribute in the Ming dynasty: a study of Chinese theories and methods of control over border peoples. - Nankai social and economic quarterly. Tientsin, 1937, v. 9, N 4, p. 878. )

Кончив читать, сяньчжан вопрошающе уставился на Нурхаци: "Каково?"

Тот улыбнулся краешками губ. Бо Цзюй озлился было: "Вот, дикарь. С ним о серьезном говоришь, а он лишь скалится". Но, вспомнив про подарки, сяньчжан обмяк и, доверительно склонившись к гостю (вино брало свое), принялся разъяснять: "То, что читал сейчас тебе, это - указ родоначальника ныне царствующего дома. Ты в разум взял, сколь был он щедр к таким, как ты, что ехали к нему?".

Нурхаци всем видом изобразил, что понял.

- Теперь, - вина хлебнув, вздохнул Бо Цзюй, - иные времена. Ну, ничего. Когда ты станешь возвращаться, меня ты не минуешь. Я буду знать заранее и уж припасов столько велю приготовить тебе, что и за десять дней не съешь.

Идя по узким улочкам Пекина, крепко держал узду в руках Нурхаци. Тут надо быть внимательным: кого бы ненароком не задеть. Да, здесь и не разгонишься. Вроде того, как едешь по тропе меж сопок. Там только успевай головой вертеть, глядя вперед и по сторонам. Глазом одним кося налево, а потом другим направо, Нурхаци норовил еще разглядеть: а что вон там маячит впереди, за поворотом.

Город, как и в первый приезд, чужой, и люди чужие. Нутром это почувствовав опять, как в прошлый раз, весь в зрение и слух Нурхаци обратился. Спеши сейчас как можно больше увидеть и услышать на улицах столичных - тут жизнь толпы целой страны, считай, сама перед тобой. А на подворье для приезжих иноземцев ему до самого отъезда, как знал по прошлому приезду, уготовано слышать и видеть лишь то, что делается в пределах Хуйтунгуань. Оттуда никак не выйти самому. Стражника выпустят, если есть особая деревянная дощечка с клеймом. А вот ее-то обычно не давали тем, кто остановился в подворье иноземном. И что за жизнь за стенами его, что за народ живет возле чертогов Сына Неба, чем занимается, повадки каковы - подробно не узнать. А оттого и любопытней.

За те три года, что я не был здесь, народу вроде не убавилось. Как и тогда, толпа теснится по обеим сторонам. Рож столько... И на вид одни и те же. Радушия на лицах и теперь не видно - вот что роднило их тогда и что роднит теперь! Немало злобных лиц, иные кажут кулаки и скалят зверски зубы. Если б не стражники, что рядом едут, случиться всякое могло, наверное. Накинулись бы стаей. Зажмурясь на мгновенье, Нурхаци принялся опять разглядывать толпу. Богатства-то особого не видно. Таких, которые в лохмотьях и лицом худы, немало. Наверное, потому и не пускают нас одних идти куда угодно, дабы мы видеть не могли, что не везде богатство тут. Даже в самой столице.

Подъехали к стенам Северного подворья. Его сразу узнал Нурхаци: три года лишь прошло, как жить здесь довелось. Место знакомое. Напротив - Южное подворье. Там поселяют тех, кто прибыл из иных владений. Из них известно Нурхаци было лишь Чоухяньское. Оно в соседях. И потому о нем известно больше.

Дом, как человек, иным становится с годами. У человека блекнет кожа лица, морщины прорезаются, на стенах строенья краска шелушится, густеет трещин паутина. Не больно и давно последний раз тут довелось Нурхаци быть, а подворье не тем уже казалось. Нет, оно не осело и не покосилось, но не было оно уже нарядным. Поблекли краски, и местами отлетела черепица. И все строенье словно потемнело.

Внутри - те же каморки-соты. Но вроде в прошлый раз меньше было пустых. Видать, пореже стали ездить к Сыну Неба. Немудрено, когда он сам не кажется, а бить поклоны заставляют тому месту, где он сидит.

Да, приезжают явно меньше. Во мнении таком Нурхаци укрепился, когда его с гурьбой монголов и еще каких-то чужеземцев повели во двор, где были выставлены подарки никаньскому царю. Вот словно конный базар: стоят у коновязи лошади разных мастей. Нахохлившись, сидят на жерди прикованные за ногу охотничьи сокола. Увидя, как один монгол, с восхищением глядя на птиц, стал говорить другому: "Посмотри-ка! Вот это да!", Нурхаци, не удержавшись, горделиво пальцем ткнул себя в грудь: "Мои!". На перекладинах повисли шкуры зверей. В них темень чащоб лесных, где они жили, багрянец спаленной солнцем листвы, снегов глубоких голубоватая белизна. Грудой навалены рога. Из них такой лук можно сделать, что не под силу одному согнуть. Богатые подарки. А все равно, не мог отделаться Нурхаци от мысли, что в прошлый раз их вроде было больше.

Хозяева, однако, и не кажут виду, что приезжих поубавилось и подношений тоже. В трапезной, куда ввели Нурхаци и прочих иноземцев, свету полно от множества светильников. От музыки колышутся огни, и отблески их пляшут на узорных стенах, на утвари, которою устав-леи стол.

Нет, то не стол, а целая лужайка, диковинными яствами пестрит. Им счету пет, и нет названья. Что в них, попробуй, угадай. А спрашивать неловко: не место и не время. Вот это сразу видно - рыба. Разинула от боли рот, как стали потрошить, да так и не успела его закрыть. И масло духовитое кипящим ей через рот пошло и пропитало всю, до самой кожи. Глаза как будто в изумленье пялит птица. Ей, видно, невдомек, как оказалась вдруг на блюде, с которого никак уж не взлететь. А вон кабан нос высунул из груды зелени, словно из логова собрался вылезть. Да, снедь разная и в изобилии великом. И соль в избытке. Да какая! Не желтая, словно песок со дна речного, но голубая, столь она чиста.

Кто если бы попал сюда, минуя селенья и людей, что по пути встречались, то по неведенью подумать мог: "Богата сколь держава Минская!" Глядя на рать тех толстомордых слуг, что около стола толпились, и мысль бы не пришла, пожалуй, никому, что знают голод люди Срединной. Но я-то вдоволь насмотрелся, пока попал сюда, и лиц худых, без щек, и тощих тел, едва прикрытых рубищем, и рук худых, которые за подаяньем тянулись.

А пятерней, попятно, есть сподручней. Не то, что палочками. Ну, ничего, они не внове. Есть ими доводилось и в прошлый раз, что приезжал, и нынче, по дороге. Тут главное, чтоб были пальцы, а не сучья. Сноровка - дело прикладное. На первых порах палочки не держатся между пальцев' и ничего не взять. Потом уже дело пойдет. И поглядеть со стороны, так и покажется любому, что этот малый сызмальства лишь палочками ел. С ними сама рука словно длиннее стала. А жижицу темно-коричневого цвета сподручно очень подцепить куском лепешки. Ух, ты!

Словно углей засунул кто-то в рот. Все опалило, жжет немилосердно. Залить надо скорей огонь каким-нибудь питьем. А здесь его на вкусы все. Что ни посудина - то разные напитки. Питье вот это ласкает нежно все во рту, на вкус словно цветочный сок. И пахнет так приятно, словно цветы весной. II жжение прошло, и стало веселей.

А это что за шарики? Тверды сначала, холодны. Хм, лед сладкий... Чудно! Такого есть еще не доводилось.

Осоловев от яств, от сладкого вина, Нурхаци безразлично глядел на нескудсвший стол. II тут вдруг вспомнился ему недавний разговор с сяньчжаном Бо Цзюем, как сетовал он горько: "Вы вот ездите в столицу и обратно. А все потребное тягло, харчи и свечи изыскивать должны на месте мы. II тяготы народу потому немалые приходится нести". От прозвучавших вновь тех слов сяньчжана ухмылка заиграла на губах Нурхаци: "Богатое застолье только здесь, в ставке самой. Но пас уж этим изобильем не обманешь. Нет процветания всеобщего в никаньском царстве. Нет".

Домой из Гуаннина спешил Нурхаци полон радости. Стал ближе к дому подъезжать - грудь выпятил вперед и приосанился. Еще бы! Никаньский государь дал звание ему "полководца дракона и тигра". О том ему, Нурхаци, сообщить за ним никаньское начальство нарочного послало. Для этого и ездил в Гуаннин. Сказали там ему, что, мол, заслуги немалые перед державой ты имеешь. Прежде всего, не допускать стараешься, чтоб кто-нибудь из ваших чинил разбой в ее пределах. А подданных Срединной, что удавалось уводить к себе разбойникам, ты выявлял и возвращал обратно. Рвепье похвальное весьма в том также проявил, что пожелал помочь нашим войскам, что в Чаосяни дрались с коротышами. И не в больших лишь, а и в малых всех делах совета спрашивал и помощи искал. Известно нам, - сказали в Гуаннине, - что, когда ехеский Наринь-буру умыкнул у тебя жену, ты попросил начальника Кайюани помочь вернуть се тебе. За все за то соблагоизволпл Неба Сын пожаловать тебя высоким званьем.

Дело не в звании самом. Оно среди своих не много значит: как-то назвал тебя никаньский царь, что из того? Ты что, его прислужник разве? А вот придача к званию - иное дело. В год 800 лян серебра и 15 штук одежд, расшитых драконами^*. II это все, считай, ни за что, ни про что. Да, видно, царь пиканьский чтит меня, хотя в лицо и не видал. Чем угодил ему я так, что не жалеет для меня казны? Добрососедством. Только и всего. Людей своих держу в узде и им не позволяю зорить никаньские селенья. А для чего? Ведь лучше торговать с никанями, чем воевать. Торг выгоду дает, считай, всегда. Не то, что свара иль война. Сегодня ты силой отнял чего-то, а завтра - у тебя, да голову еще впридачу снимут.

^* (Lin Т. С Manchurian trade and tribute in the Ming dynasty: a study of Chinese theories and methods of control over border peoples. - Nankai social and economic quarterly. Tientsin, 1937, v. 9, N 4, p. 878. )

Словно кули с зерном в год урожайный, небрежно бросали на пол котомки с серебром прибывшие никани. А старший их, счет ведя, отметки ставил на листке. "Ну, вроде все, - вставая, к Нурхаци обратился. - Что полагается тебе, ты получил".

- Постой-ка, - остаповил чиновника Нурхаци, - Доподлинно известно ли тебе, что как "полководцу дракона и тигра", коим званием мепя удостоил Сын Неба, мне причитается?

- Бумага у меня вот, -протянул листок китаец, - коль разумеешь, так читай. И, как это сказал он, чувствовалось пренебрежение к тому, к кому он обращался. Всем видом тоже говорил: "Сколько дают, бери и будь доволен".

- Нет, - плечи распрямив и грудью вперед подавшись, дракона выставляя напоказ, не унимался Нурхаци. -Давай-ка лучше взвесим.

Не набралось веса того, что был указан на бумаге.

- А серебро имеет разный вес, - стал объяснять китаец. - У торгашей один, что из казны - иначе вес покажет, хотя на вид слитки одни.

- Ладно, - махнул рукой Нурхаци, - к нам путь неблизок и нелегок. Сколь привезено, пусть будет так, как будто все сполна я получил. Потеря невелика. А одежонку-то отдай сполна. Тебе в такой ходить ведь не пристало. И не продашь ее. За хлопоты, за тяготы пути возьми, вот, - вложил в широкую ладонь китайца горсть серебра. "Не обеднею я, - сказал себе при этом. - А этот, может быть, запомнит и пользу может принести. Есть нужно всем, какого б не был он обличья. Рот-то у всех со дня рожденья - и только подавай!"

- Надоумил меня, Эрдэни, ты, - польстил Нурхаци. (От добрых слов какая убыль мне?) - Съездив к никаньскому царю, я пользу немалую извлек.

Эрдэни в ответ с почтеньем голову склонил.

- Дарю тебе соболью шубу.

- Не пожалею сил полезным быть, - ответствовал Эрдэни скромно.

- Задумка есть такая у меня. Считай, что ни за что, только за доброе соседство наше, никаньский царь нам платит серебром. А наш сосед другой - Чоухяпьское владенье. II с ним мы тоже можем так же поступить. Соседи с вами мы, им скажем, а пиканьский царь, который чоухяпьского владетеля по положенью старше, нам званье дал.

И соответственно ему нам шлет ежегодно серебро, одежды дорогие. А что же вы?

- Верны твои слова, бэйлэ, - отозвался Эрдэни. - За добрососедство наше пусть тоже платит владетель чоухяньский.

В корейской столице в третий раз пробили в Большой колокол. Басовитое и грозное поначалу звучанье по мере удаленья слабело и отдавалось вдали тонко и жалобно. Словно замирал голос того мальчика, чью плоть спалила и вобрала в себя когда-то кипевшая медь.

Большие часы пробили первую стражу ночи - "успокоение людей". Пора всем на покой! По улицам болтаться нечего, нельзя ходить к соседям тоже. Тот, кто предписание нарушит, палок не минует. По улицам положено ходить лишь тем, кто предназначен совершать ночной обход. II стражники насторожились: кто-то по городу несется вскачь в такое время. Мятежники неужто? Оружье взяв на изготовку, охранники гурьбой бегут навстречу топоту копыт. А верховой, что первый ехал, предупредительно кричит: "Свои!" и в подтвержденье тонпу, пропуск-дощечку, с коня не слазя, тянет. Начальник дозора, посмотрев, нет ли подделки, возвратил. И прежде, чем взмахнуть рукой, давая знак, что путь свободен, не утерпев, спросил: "Откуда едете?".

- Из Пхеньяна.

- Ну, значит, не вакэ, - с облегчением вздохнул старший караула.

Гонцы бывалые, не первый раз в Сеуле, не тратя время на расспросы, прямо направились в Соджоивон, в письменный приказ. Отсюда выходят вана предписанья, и шлют сюда ему бумаги.

- А эта по виду срочная, - прогнав дремоту, пробормотал дежурный чиновник и быстро пробежал письмо. В нем пхеньянский пёнса Ли Ки Пин сообщал, что самозваный "полководец дракона и тигра" Нурхаци из ёчжинских пределов прислал подручного Маяла с такою просьбой. Нурхаци домогается разрешенья прибыть в столицу нашу и чтобы ван дал звание ему^*.

^* (Тосэн си, т. 4, кн. 10. Сеул, 1932, с. 953. )

- По делу этому, - рассудил дежурный чиновник, - сужденья выносить пристало лишь октан. Когда светать начнет, надо послать их известить без промедленья о донесении пхеньянского пёнса.

Собравшись к полудню на совет, сановники, не сговариваясь, доверили от имени их всех решенье вынести камса Ким Чжон Тэ.

- Не вижу проку в том я, чтоб принимать нам у себя любого самозванца-дикаря, - изрек, слова чеканя, Ким. - Тем паче советовать государю дать этому Нурхаци хотя бы самое низшее звание. Себя провозгласив "полководцем дракона и тигра", Нурхаци помышлял, видно, таким путем возвыситься среди себе подобных. Но, - ехидно усмехнулся Ким, - не получилось. А потому к нам за признаньем обратился. И если дать ему от нас какое-то должностное званье, тогда, наверняка, он станет требовать почтения к себе от остальных, ему подобных. Пугать их станет: "Я, скажет, в чести особой у правителя Чосона. И чуть чего - он помощь мне окажет". Нам вовсе ни к чему, чтоб кто-то у соседних с нами дикарей особо возвышался. Иначе под началом способного вождя они почувствуют себя сильнее и возрастет угроза нашим рубежам.

- II значит, так решили мы, - заключил Ким, - Нурхаци, как бы он себя не называл, в столице делать нечего. Посланцу ж объявить не прямо это. Помягче. Мол, потом приезда срок назначим. Сейчас для этого не время. А вместе с тем властям Пхэнандо, Хванхэ и Хамгендо надлежит быть постоянно начеку и неусыпно бдить. Нам достоверно нужно знать, что там у дикарей творится и почему какой-то предводитель провозгласил себя полководцем ёчжииского государства. Такого что-то было не слыхать доныне. Действительно ли есть оно? Иль этот Нурхаци от спеси просто пыжится? Считаю нужным, чтобы начальство Пхэнандо отправило к этому Нурхаци человека разведать, сколь тот силен и чем он там располагает,

- Поскольку этот человек будет послан от пхэнан-доского начальства, - добавил хакса Хан Сер Я, - то грамоты с печатью сапа не надобно давать. Ее пристало иметь послу, что идет в столицу какого-то государства. А тут всего-то дикая орда, где и в помине нет уклада, приличествующего государству.

- Посланец Чоухяньского владенья Ха Се Кук, -огласил челядинец.

Человек средних лет, восседавший на небольшом возвышения у задней стены, слегка кивнул головой. Тем самым дал понять: увидел и услышал. На большее не снизошел.

Поклон отвесив, но не низкий (ему, посланцу Страны Утренней Свежести, отнюдь не пристало выказывать раболепие перед предводителем дикарей), Ха Се Кук стоял, глядя на Нурхаци. "Так вот каков он, этот старшина. .. Лицо не полное, запали щеки. Но не похоже, что от хвори. Голову держит твердо, сидит не горбится, свободно. Из-под густых бровей глядит в упор, все вроде замечает. А губы, под висячими усами, плотно сжал. Нет, что не говори, но добродушия его лицо не выдает. И этот подбородок - крутой и весь вперед подался. Без слов как будто говорит его хозяин: "А ты чего? Смотри, сейчас получишь!"

А случая не упустил, однако, покрасоваться. Такая духота здесь, па нем же шуба соболья и шапка меховая. В руке нить жемчуга. Как в лавке продавец, - подумал с раздражением Ха, - товар свой выставил всем на показ. А показать не стыдно их, -следом признался молча Ха Се Кук, - как будто Млечный путь с руки сбегает. Так чисто-бел был цвет жемчужин, размером с фасолину, никак не меньше. По бокам от сиденья двое держат по хоругви. Черень у каждой из золота, на черне - густая, длинная золотошелковая нить".

- А быть здоров изволит государь твой? - толмач перевел вопрос, с каким Нурхаци обратился к Ха Се Куку.

- В здоровье полном пребывает, -Ха отвечал, - тебе такого же желает.

Нурхаци, выслушав, обнажил в ухмылке зубы. II оттого, как усмехнулся он, нехорошо как-то стало Ха Се Куку: "Вроде не верит мне этот дикарь, что ван здоров. Вот что-то опять говорит толмачу, нагнувшись к его уху".

- Наш государь, - перевел толмач, - рад видеть у себя посланца Чоухяпьского владельца. - В соседях мы, и хорошо, когда соседи друг к другу в гости приезжают.

- Правитель моей страны, ван, чьи годы царствования - Сончжо, рад будет слышать это. Его стремленья таковы же. Что может лучшего быть, когда между соседями царят согласие и мир, - пустился было в суесловия Ха Се Кук, но от тяжелого, испытующего взгляда осекся и, сделав вид, что поперхнулся, словно обескураженный этим, улыбнулся. "Вот весь я тут", -говорила его улыбка, -"Как знать, -молча поджал губы Нурхаци. - Ну, ладно для начала. Пытать тебя еще мне не пристало".

- Государь наш, - объявил толмач, - рад будет еще увидеть посланца чоухяпьского за своим столом.

Покинул пиршество Ха Се Кук довольный весьма. Однако сожалел, что лап медвежьих съесть больше, чем сумел, не смог. Такого яства едать еще не доводилось. Придется ли когда еще отведать этих самых лап, что угощал Нурхаци? Того с уверенностью сказать не мог Ха Се Кук и с тем лег спать, сытно рыгая.

Выйдя ночью по надобности, Ха Се Кук, прежде чем вернуться в помещенье, огляделся вокруг. Обострившееся на свежем воздухе обоняние уловило чуть горьковатый запах дыма. Откуда ему быть в такое время, когда все селенье вроде спит? Иль это сторожевые костры? Любопытство взяло верх и, оглянувшись на безмолвно темневшее строенье, где все спали, даже собаки ничем себя не проявляли, Ха Се Кук пошел в ту сторону, откуда тянуло гарью. Осторожно ступая, нащупывая ногами дорогу, Ха Се Кук прошел немного, как при свете выплывшей откуда-то луны увидел, что стоит на краю ложбины. Дымом тянуло оттуда, и к запаху гари примешивались четкие в ночи удары. Так мог стучать молот о наковальню. Держась руками за росший на краю ложбины кустарник, Ха Се Кук заглянул вниз. Взгляду его предстало множество огней, словно большие светляки, они то вспыхивали, то гасли. И им вторили дробные удары. Вот пламя вспыхнуло ярко и выхватило из полумрака, сгустившегося в долине, очертания человеческих фигур. Лиц их было не различить, но отчетливо было видно, как они возятся возле огня, который то взметался, то сникал, взмахивают руками, и от этого в ночь летят звуки ударов, то глухие, то звонкие. "Кузнечным делом заняты", - Ха стало ясно. - Но только ночью почему? Таятся что ли кого? А как тут скроешь, когда стук стоит".

Поутру к Ха Се Куку явился уже знакомый толмач Леду. С ним был еще какой-то малый, вельможа по обличью. Халат из шелка с узором в виде цветов. По вороту мех красно-рыжий. На шапке бляшка золотая с каким-то украшеньем. Лицо его знакомым показалось Ха Се Куку. Стоял вельможа этот вроде неподалеку, где восседал Нурхаци на своем сиденьи, потом и па обеде тоже был он.

- Хифе зовут меня, - назвал себя сейчас вельможный человек. - Я послан государем нашим справиться сперва, как тебе спалось. Потом узнать, какая в чем нужда есть иль хочешь чего.

- Доволен я весьма приемом, что мне оказан, - отозвался Ха. - Непрочь бы посмотреть, однако, чем люди ваши промышляют. Чтоб знать, -поспешил объяснить, заметив, как насторожился Хифе, - каков быть может с вамп торг. А то ведь уже давно мены меж нами не было.

- Видно, так оно и есть. Народ наш зачастил теперь в никаньские пределы. Торг меновой идет в Фушунп, Цинхэ, Куаиьдяни и Айяне.

- Ишь ты... И что ж везете вы и что взамен берете?

- Ну, у нас меха, грибы, орхода, овцы, быки. Каменья разные. К примеру, камень, что никани зовут "Цветы сосны". Ценят его, поскольку вырезают из него тушеч-ницы и разные поделки.

- Про лошадей не обмолвился ни словом, - отметил про себя кореец. - Не перевелись же все они у них. Видать, не продают нарочно.

- Взамен берем, -перечислял Хифе, -рис, соль, тканину, посуду всякую, изделия из чугуна, железа.

- Постойте-ка, -не утерпел Ха Се Кук. -А мне сдается так, что железо и чугун вам в пору продавать самим. Я этой ночью невзначай увидел, как множество людей кузнечным делом занимались.

- Мм, - неопределенно отозвался Хифе.

- Если и ночью куют, - ие унимался Ха Се Кук, - то, видно, некуда девать будет поковки.

- Да нет. Сейчас пора для этого самая подходящая. Зимой добывать железный камень в горах, возить его гораздо хлопотней, чем летом. Поэтому и ночью занимаются литьем и ковкой. Так распорядился наш государь.

- Он что, сам в подобные дела вникает?

- Угу, - коротко отозвался Хифе. И словно спохватившись, что упустил нечто важное, продолжил скороговоркой, постепенно замедляя речь: - У нас эти промыслы было уже почти совсем пришли в упадок. И потому еще, что хозяев было много. У одного леса, где уголь можно выжигать, другой землей владеет, где богатая руда, у третьего - парод искусный есть ковать железо.. Все вроде было для того, чтобы иметь в достатке у себя железо и чугун. Но только ие было согласья меж хозяев, из которых, как говорил уже, по отдельности чем-то каждый владел. Вот и приходилось все чаще котлы, серпы да прочие поделки выменивать у никаней да у вас. Так и шло оно, пока наш государь не взял под свое единое начало аимаии разные. После того он занялся всерьез и рудным промыслом^*. Велел сыскать и собрать вместо всех рудознатцев. Им поручил разведать новые места, где есть железный камень, золото и серебро. За рвенье в поиске достойно одарял. И люди старались. Опять же по приказу государя народ был отряжен на выжиг угля, другим он поручил поставить печи, чугун лить, ковать железо. И сейчас тоже кое-чего на стороне прикупаем, по и сами немало делаем.

^* (ЦТЦНШЛ, л. 15а.)

- Нельзя ли мне взглянуть вблизи, как ваши умельцы трудятся?

- Пошли, покажем, коль любопытно.

Не торопясь расхаживал Ха Се Кук меж огнедышащих печей с мехами, наковален, с которых от ударов летели звон и искры. Сама работа мастеровых его почти не занимала. Что делают, и кто они? - для этого пришел сюда кореец. А больше наконечники стрел, завершья пик, мечи увидеть довелось. Беглых своих соотечественников или китайцев-пленных не оказалось вроде среди мастеровых^*, все бритоголовы, лишь с темени косы свисают. Да и остальным обличьем, повадками и выраженьем закопченных лиц ответ давали на вопрос, вертевшийся у Ха на языке: "Мы здешние все". II, настороженно глядя на корейца, тоже без слов его пытали: "А ты, чужак, зачем пожаловал сюда?". И хоть тянуло жаром от печей, а захолодело где-то у Ха Се Кука: "Когда народец этот дикий, который испокон зовем "ечжон", владеет тайнами выделки железа, чего тогда ждать пашей Хэдон?".

^* (Кузнецов В. С. Нурхаци - основатель Маньчжурского государства. - В кн.: Дальний Восток и соседние территории в средние века. Новосибирск, 1980, с. 51. )

- Ну, как? - осведомился Хифе, когда обратно шли. - Что-нибудь нашлось достойное Вашего внимания?

- Все очень здорово. II столько мастеровых! А что, они все ваши? II чужеземцев нет средь них?

- Нам не внове этот промысел. Наши предки искусны были в этом деле. II потому без наставников извне обходимся вполне. Потом, ведь не было еще такого, чтобы кто-то из соседей горел желаньем обучить каким-то навыкам наших людей. Хоть в ваших селеньях, хотя б в нп-каньских, увидят много ли они? Их дальше рынка не пускают. Обмен закончил - и давай домой.

Дальше пошли. Попалась навстречу гурьба женщин. За спинами короба, в руках корзины с листьями.

- Неужто скот кормить? - не удержался от вопроса Ха Се Кук.

- Да нет, - с явным снисхождением в голосе отозвался Хифе. - На корм червям, от коих получаем шелковую нить. Потом ее прядут.

У Ха удивленно взметнулись брови. Такого не слыхал еще он, чтоб дикари разводили шелковичного червя. Но когда Хифе, ног не жалея, сделал лишний крюк и показал любознательному корейцу приземистые строенья, без окон, то у Ха Се Кука непроизвольно вырвалось; "Чам-силь!".И запах тяжелый, особый, свойственный только питомникам для разведения шелкопряда, вырвавшийся из открывшейся двери, откуда поочередно вышли женщины с порожними корзинами, уже не оставлял сомнений. Здесь действительно днями и ночами ненасытный червь точил лист до тех пор, пока не окукливался.

Морщась от зловония, Ха Се Кук выдавил из себя: "II что это тоже заботами Вашего государя?".

- Его стараниями, - с почтением в голосе подтвердил Хпфе.

- А посмотреть на ткань саму нельзя ль? - справился Ха.

- Да вот из нее на мне одежда, - взялся Хифе за отворот халата. - Можно и пощупать.

- В моей стране шелк лучший делается в Пхэнан-до, - самодовольно выпятил губу Ха. - И ваши люди, мне кажется, когда-нибудь будут изготовлять шелковую ткань, которая и нитью, и узором не станет уступать пхэнан-доской.

- У каждого свой вкус, - отрезал Хифе.

Всерьез обеспокоенный, покинул Ха Се Кук Нурхаци ставку. "Вот тебе и дикари! - недоуменье и тревога мешались в голове. - Сырое мясо жрут и кровью запивают - вот так о них доныне говорили. А что теперь? Шелк сами ткут. Это куда еще ни шло. Но вот куют сами мечи и стрелы. Того не знали мы... И против кого они их обратят?"

Выслушав, что рассказал Хифе про то, как говорил посланец чоухяньский, как вел себя, Нурхаци, поразмыслив, задумчиво изрек: "А мне сдается так, что приезжал он как лазутчик. И не боле. Ведь о желании моем, - ощерил зубы зло, - приехать в ставку чоухяпьского владельца и званье от него иметь этот посол ни словом не обмолвился. А ты как мыслишь?" - вскинул глаза на Хифе.

- Мне тоже так сдается, государь.

- Иу, пусть их, - поднялся с места Нурхаци. - Меня сейчас соседи наши ближние заботят больше. И не по той только причине, что близко живут. А потому, что, считай, свои, не как солхо или пикань.

Сказав так, скривился и сплюнул па пол, словно попала мошка в рот. Потом водил языком по губам, удостоверяясь, не прилипло ли к ним чего.

Едва сошла с губ жертвенная кровь (а долго ли слизнуть ее?), владельцы Ехе от клятвы отреклись своей.

Лишь стоило китайскому начальству в Кашоани их известить, что хадаский Мынкэ-буру Нурхаци попросил прислать войска на помощь^*, как мигом ехеский Нариньбуру союз хадасцев и маньчжур разрушил. Ехеский бэйлэ посулил Мынкэ-буру быть в дружбе с ним и дочь свою отдать, коль тот убьет маньчжур, на помощь присланных Нурхаци^**.

^* (Бичурин II. Я. Собрание сведений..., с. 481.)

^** (Там же. )

Раз так, за Хада было взялся он и овладел уже, считай, этим айманем. Но тут никани помешали. "Оставь-ка Хада ты в покое", - так сказано Нурхаци было. Перечить он не стал тогда и отступил на время^*. Едва ушли его войска из Хада, как начало туда вторгаться Exe^**.

^* (Там же.)

^** (Там же.)

Смотреть на это и оставаться равнодушным Нурхаци не смог. Но, помня предостереженье, которое сделали никани, решил проверить для начала, что думают они теперь. "Не для того я Хада сохранил, - писал Нурхаци китайскому пограничному начальству, - чтобы владенье это добычей стало Ехе"^*. На это никани промолчали. А тут еще случился голод в Хада. Толпы людей пошли под стены Кайюани, прося китайское начальство дать хлеба, но то ответило отказом. Ну, коли так, все видя это, порешил Нурхаци: хадасцам будет лучше и покойней жить в моих владеньях.

^* (Там же.)

И следом, сил поднакопив, присоединил к ним еще Хойфа, Ула. Хулуньского союза как не было. Осталось от него одно лишь Ехе, правителями где были Цзиньтай-ши и Буянгу.