Глава первая

Уже рассвело и над крышами приземистых строении селенья Хету-Ала, что расположилось у подошвы гор Илан-Хада, потянулся сизоватый дымок. Над долиной плотной завесой навис туман, и бессильный пробить его дым очагов стлался низом. Вот из одного жилища, ничем особенно не приметного, отличавшегося от других, ему подобных, разве только размером, вышел человек. Ступая осанисто, походкой и видом выказывая свое начальствующее положение, он придирчиво разглядывал коня. Его вел под уздцы юноша с такими же разлапистыми бровями и крупным носом, как и у старшего. Приблизившись к хозяину, копь издал короткое радостное ржание и замер, настороженно прядая ушами. Ласково потрепав лошадь по холке, мужчина проверил подпругу и легко вскочил в седло. Конь заплясал па месте, вскидывая голову.

Натянув поводья, придерживая лошадь, всадник нагнулся к стоявшему рядом юноше: "К концу этой луны я вернусь, Нурхаци. Снасти готовь. Поедем за рыбой. В верховья Суксуху-Биры". Сказал и тронул поводья. Цокот конских копыт потонул в разноголосом собачьем лае. Без приглашенья, по привычке, свора кинулась вслед за хозяином. "А ну, домой", - полуобернувшись, прикрикнул всадник и взмахнул плетью. Собаки нехотя, невдруг отстали с протяжным, нудным воем.

Копь и верховой скрылись из виду. Смолк стук копыт о камень, что устилал долины дно. Звук голоса угас, а от него в ушах Нурхаци другие звуки зазвучали и пред глазами зримо встали знакомые картины. На перекатах - веселый шум игры воды с камнями. В стоячей глубине заводи, укрывшись от упавшей сверху тени, замер косяк пугливых крупнотелых рыб. И вот, внезапно осмелев, прорежет вроде недвижную воду, вокруг все всколыхнув, и устремится в быструю протоку - и тут-то бей их острогой!

Давным-давно лупа шестая исчезла незаметно и бесследно с неба. Так желтый лист, прилипший к темной стенке, слетает вдруг от ветра, в лесу внезапно падает и в зарослях теряется давно созревший плод. Уже иным стал серпик серебристый, что ночи тьму прорезал как-то, в нем полноты прибавилось, на полукружье стал похожим он. Отца все ж не было. Как шест, забытый словно кем-то, в углу двора стояла острога его, и мухи ползали по острию, ища поживы.

Встав рано по утру, Нурхаци, забрав своих собак, шел в горы промышлять. Обратно возвращаясь, все норовил прибавить шагу: хотелось поскорей узнать, вернулся ли отец. И прежде чем зайти в дом, Нурхаци шел к стойлу. Но там отцовского коня не находил.

Ну, а пока сбивает палкой маковки цветов Нурхаци, спускаясь вниз, в долину. Вот и строенья завиднелись. Вон дом отца, а значит, и мой дом. Но что-то старый пес, домашний сторож (по дряхлости своей не выходящий из селенья), не спешит задорным лаем известить тех, кто в доме есть, что молодой идет хозяин.

Словно опоры дома рухнули внезапно, вмиг. Будто горы вершину кто-то сиял и бросил вниз, в долину Хету-Ала. Почувствовал себя Нурхаци так, когда известие пришло о гибели отца. Убийцы кто? Никань. Звучало это слово приглушенно. Так говорят, когда в селенье хворь пришла, и норовят о пей вполголоса сказать, чтобы не зазвать и в дом к себе. Никани, проклятые никани... От слова этого у многих скулы каменели и в голове стучала кровь.

Зажав в руке древко копья, Нурхаци кричит, что было мочи: "Им надо отомстить!". В ответ ему - молчание людей, вроде родных доселе. Так юный петушок, свой голос пробуя, всю силу вложит в крик, но стая птичья остается равнодушной. "Ты, парень, видно, ошалел, - раздался голос глуховатый. - Видать, в горах грибов наелся, которые олень во время гона жрет. Идти сейчас нам на никаньцев, считай, что лбами биться о скалу".

- Ну да, - упрямо мотнул головой Нурхаци.

Если не веришь, так поезжай и посмотри, что сталось с Гурэ, где дядя жил твой Лидупь. От всех домов, а было их немало, остались только головешки. Стены, которой, как считал Лидунь, Гурэ укрыл надежно, не стало. Разворотили все пиканьцы так, что тел отца и деда твоего, которые на выручку пошли было Лидуню, уж не найти^*.

^* ( Васильев В. Сведения о маньчжурах во времена династий Юань и Мин. - Спб., 1859, с. 141. )

Привычное руке копье тяжелым стало вдруг таким, что пальцы сами разомкнулись, не в силах древко удержать. Ни на кого не глядя, молча, Нурхаци оставляет тех, кто во дворе собрался. Тропой знакомой поднимается он в горы, бросается в чащобу, чтобы никто его не видел слез. Ведь не пристало, словно бабе, реветь мужчине, воину. "А все равно, - твердил потом упрямо он про себя, - никаньцам я отмщу за смерть отца и деда".

В тот год удел Маньчжу лишился разом двух предводителей своих: Такши, отца Нурхаци, н Гиочаиги, его деда.

Сам по себе удел мапьчжуский не очень был велик: долина Хету-Ала, ее окрестности. Земли, считай, не так уж много, а клан правителей, что звался иингута бэйлэ, велик. В шести острожках, что они владели, им было тесновато. И среди членов правящего рода, пожалуй, не было таких, кому бы не хотелось иметь земли побольше, да и зависимых людей, работников или охотников в дни мира и воинов, когда пора войны настанет.

А та пора не заставляла себя ждать: среди самих племен чжурчжэпьских шли свары постоянно, шел дом на дом и род на род, удел шел на удел.

От беспрерывных этих распрей народ чжурчжэньский стал похож па человека, который в ранах весь, что не рубцуются совсем: и капля крови то выступит, то засочится струйкой, а то и хуже - побежит ручьем. А человек, что кровью истекает постоянно, с соседями, с которыми вражда давным-давно возникла, управиться не в силах - раз и навсегда.

Сильнее всех, а потому страшней, среди соседей у , чжурчжэней были Корея и Китай. Что для корейского, что для китайского двора чжурчжэни были только дикарями, с натурой звериной. Подход был к ним таков: держи в смирении, как нужным посчитаешь. Сподручно было - и острастки ради шли на чжурчжэньские селенья корейские, китайские войска, то вместе, то поврозь. Да только покорить не удавалось чжурчжэней никому: ни вану Кореи, ни императору Китая. Отчаянно дрались чжурчжэни все, от мала до велика. Лихою славились ездой и меткою стрельбой из лука. Шести-семи лет уже учились в центр мишени попадать, а позже чуть - ездить верхом.

Обложат китайские или корейские войска селенья дикарей, которые поближе от рубежей своих, сожгут дотла и с этим уйдут. А вглубь соваться не рискуют. Выйдя потом из спасительных чащоб, чжурчжэни не упускали случая воздать Китаю иль Корее.

Не надеясь только лишь па силу, правители Китая и Кореи пробовали и приручать соседей беспокойных: хоть дикари они, чжурчжэни, по нужны им и хлебные припасы, и ткани тоже, чтоб срам прикрыть, и утварь. За это все они отдать готовы были коней своих, жэньшэнь или иньсам, пушнину, жемчуг, птиц ловчих, мед - все то, что им дарили их земля, леса и реки. И потому для дикарей в корейских и китайских крепостях базары открывали иногда. Держать их постоянно не хотели: еще зазнаются, пожалуй, дикари, строптивы станут, подумав, что без их товаров не прожить. А без торговли им самим нельзя, ну, а раз так, то допускать на рынок будем только тех, кто послушанье, проявляет, не беспокоит рубежей Кореи или Китая.

Не как гостей желанных встречали чжурчжэней на базарах власти. Во всем напоминали им, что принимают их из милости и только. За их товар цену давали как можно меньше. А выручкой, когда домой уж ехали чжурчжэни, делиться заставляли и начальство, и солдаты на границе. Добром не дашь - отнимут силой да пригрозят еще: "Не вздумай снова приходить!".

И даже так нередко получалось, что на своей земле чжурчжэни не властны были обуздать никаньцев. Повадились из них иные хаживать в чжурчжэньские пределы за травами целебными, мед в дуплах собирать, мыть золотишко. Тронуть их не смей - не то отряд никаньских ратников примчится.

- Считаться лишь тогда соседи с нами станут, когда мы будем под одним началом, - звучали всякий раз слова такие средь чжурчжэней, когда снести обиду иль ущерб от сильного соседа приходилось. - Только тогда, когда уделы наши все под властью будут одного.

Но то слова все были. К случаю. Не одеяло из лоскутьев сшить, а воедино слить уделы все, где в каждом есть правитель свои и властию он поступаться вовсе не намерен. Какое тут уже согласье душ владетелей уделов, когда в семье одной и то, случается, нет мира?

Такши, уйдя с лица земли, остался в памяти сородичей своих. Они припомнили наследнику, Нурхаци, и нрав его крутой, и руки цепкие. Что отхватить, сумел у родичей своих отец, сын прочно держал, а если кто пытался говорить, что не по обычаю они с отцом так поступают, - мигом за меч брался Такши.

И эту неприязнь дальней родни к отцу и деду тотчас ощутил Нурхацп, едва не стало их. Кусок земли у Черной речки, где бортничали люди Нурхаци, своим признал вдруг Линдунь, сородич. Послал сказать к нему Нурхацп, что так негоже поступать. Этот кусок земли ему, Нурхацп, еще при жизни выделил отец. "Пусть сам и скажет мне о том", - с издевкой отвечал Линдунь.

И это проглотил Нурхаци. Терпеть обиды было не впервой. Мать умерла, когда едва он встретил десятую весну. А мачеха - не мать родная. И в том, как скажет: "Есть иди-ка", разница видна. А за провинности ребячьи родная мать давала трепку тоже, и вроде так и надо было. Совсем иное дело мачеха: ее рука гораздо тяжелее. II от того еще, что кто-то скажет из родни, жалея вроде: "За это мать твоя не стала б бить". Отцу попробовал сказать однажды, что мать обидела. Тот слушал жалобу, глаза прищурив. Потом внезапно округлил, словно натужился, схватив за волосы Нурхаци. Пальцы разжав неторопливо, будто не слыша вопля сына, сказал ему спокойно: "То верно, Нара не кормила тебя грудью. Однако же куском не обделен ты и без штанов не ходишь тоже. Я доверяю ей. II почему от братьев твоих, Шургаци и Яргаци, ей тоже не родных, не слышал жалоб я?".

- А-а, - досадливо в затылке почесал Нурхаци. - С самим Линдунем я бы справился еще. В стрельбе из лука, всем известно, в округе некому со мной сравниться. Но если б только один Линдунь... А то ведь вся семейка та накинется, как свора псов. И нам уж будет не отбиться. Дед и отец со всеми теми нингута бэйлэ не дружны были. И получается, что против нашего семейства одного весь род почти. В колчане стрел не хватит с братом у меня.

Стрела, жужжа натяжно, как шмель, промчалась у самого лица. И даже показалось, задела опереньем щеку. Тропа, всползавшая на подъем, словно истончав от непомерных усилий, сузилась так, что в сторону было не отскочить: не пускали каменные стены. Нурхаци, упав навзничь, быстро пополз назад, помогая себе руками. И тут перед самым носом глухо звякнул о камень наконечник стрелы. Пополз еще быстрей. За камень лег большой, который тропка огибала. Стараясь громко не дышать, к земле прижался плотно. Ушел бы весь в нее, но не пускала та, противясь молча. Как быть - не знал, и потому внутри все холодело. И тут на ум пришел рассказ о хитрости военной, который слышать довелось когда-то. Зимой бывало вечерами, сидя на кане, старики воспоминаньям предавались. Бахвалились давно ушедшей силой, сноровкой, хитростью. "Бывает так, - запомнились слова Нурхаци, - одержит верх не самый сильный, а кто окажется хитрей... Вот шапку ты возьми. Она не только для тепла... Вот помню было так. Попали мы в засаду..."

"Как я сейчас", - сказал себе Нурхаци, шапку снимая и на стрелу ее надев. Едва поднял слегка над камнем, как со зловещим свистом ткнулась в нее стрела. И тут, не в силах вынести тревожное томленье, отбросил шапку, лук схватил. И в полукружье растянув его, пустил стрелу свою туда, откуда та, чужая, как показалось уху, прилетела. Неслышному дрожанью тетивы ответил треск ветвей, потом упало что-то наземь глухо, словно мешок зерна, сброшенный с плеча. И смолкло вроде все. Загадочно молчала тишина, недвижными деревья оставались, даже листва на них примолкла. "А что теперь? - подумалось Нурхаци. - Один он был или их больше?" Ответа не дождавшись, пошел вперед, ступая осторожно, чтобы камии под ногой безмолвны оставались. О том, что во весь рост он встал и виден всякому, кто если затаился впереди, как-то не думалось сейчас Нурхаци. Узнать скорее не терпелось, один в засаде был иль пет и кто, зачем убить его хотел?

Молча стоял возле лежавшего безмолвно на земле. Сколь не тряси его, молчит - стрела пробила горло. Лицо его Нурхаци не было знакомо, и кто он, не узнать. А по одежде вроде свой. Да не иначе здешних мест он человек. Вон и косы конец торчит из-под шлема. Так волосы у нас мужчины носят. Кольцо железное на пальце, чтобы стрелу пустить сподручней. Нурхаци нагнулся и снял кольцо: "Пригодится. Вещь нужная". Сумку, на поясе которая висела, убитый при падении подмял под себя. Вытянув ее, Нурхаци раскрыл. В ней несколько лепешек просяных, вяленого мяса кусок. Выходит так: собрался на охоту и потому съестной припас с собою взял. Рассчитывал в засаде, видно, высидеть и дождаться того, кто нужен был.

"Сдается так, что на пути кому-то стал ты. Кому-то своему. Тут на чужого не похоже. Вот почему твою наружность знают в округе нашей только. И те прежде всего, с кем роду одного ты. От них, когда Такши не стало, добра ждать нечего", - сокрушенно развел руками старый Гешу, брат по матери Нурхаци.

Ходил он не раз по этим тропам, не ведая опаски. Хозяином здесь чувствовал себя. После того, как напоролся на засаду, стал брать с собой Шургаци, брата. И обходилось вроде все.

В ту ночь тревожно спал Нурхаци. То забывался в сновиденьях, то просыпался и лежал в кромешной темноте. Собаки вроде лаялн истошно во дворе - и вдруг замолкли разом. Вскочил Нурхаци, словно от толчка. Кто-то стоял у изголовья, и сталь меча блеснула тускло в чужой руке. Ударить не успел, однако, -опередил Нурхаци, толкнув в живот обеими ногами что есть мочи и закричав истошно, как будто самого его пинком свалили наземь.

О том, кем послан был, сначала не говорил им гость ночной. Потом, когда уже стерпеть не смог с пристрастием допроса, признался: "Линдунь...".

- Опять эта родня... Со свету сжить хотят. И ладно бы только родня. А тут еще и этот смрадный пес, Никан-вайлан, сосед, лишить меня грозится отцовского наследства. Он, говорят, способствовал всемерно убийству деда и отца.

О том, что Линдунь хотел меня убить, знаем пока лишь двое мы с Шургаци. Допрос вдвоем чинили. Но что забрался ночью в дом иезванный гость, об этом в доме знают все. А шум, что поднят был, наверное, слыхали рядом кто живет. Не скрыть того никак, что злоумышленника схватили нынче в доме. Да, это так. Но разглашать всем про замысел Линдуня меня убить не стану вовсе я. Иначе, узнав про то, Никан-вайлан уж не отступится.

Ночного гостя отпустил Нурхаци восвояси, при расставанье наградив пинком, и всем сказал, что приходил тот, чтобы украсть быка. Да по незнанью заплутался и вместо загона для скота попал в опочивальню.

С того ночного посещенья и в стенах родного дома не чувствовал себя уверенно Нурхаци. "Все вроде свои, и вот, случилось же, пробрался внутрь дома самого с намереньем убить Линдуиев человек. А будет он последним? Не похоже. Не таков Линдунь, чтоб от задуманного вдруг разом отказаться. И если даже стены дома родового не стерегут от умысла дурного, то как тут быть? Их стены, верно, можно укрепить, но трещину в душе живущих рядом как заделать? Тот же Самчжан, сын мачехи. Плохого от меня не видел ничего он, а все равно глядит всегда недобро. Зависть питает от того, что мне отец еще при жизни выделил надел больше того, по мненью Самчжапа, которым он владеет. Дело известное - кусок в чужих руках побольше кажется".

- Мм, - тряс головой на тонкой, морщинистой шее Гешу, - нет ладу в нашем доме. Всяк норовит за главного быть, по не заботятся, чтоб крепким дом был изнутри. Как бы побольше для себя урвать - иного и нет на уме. Охо-охо...

- Дядя, что мне от твоих вздохов? Они ведь не прогонят ту вражду, которую я чувствую к себе вокруг. И даже под крышей дома, что построил дед.

- Род деда твоего недружен, - бубнил Гешу. - Одно лишь общее, что предок. И враг опасней тот, который близок по крови. Деда твоего не очень-то любила его родня, как и сына его, а твоего отца, и эту нелюбовь, понятно, ты унаследовал от них. Конечно, если бы, кто живет сейчас в нашем селеньи, все были заодно, Линдунь держался бы иначе. А этого и пет.

- Может, собраться па совет семейный всем, кто здесь живет у нас?

- А толку что? - махнул рукой Гешу. - Родня у Нары велика. С Шургаци вам ее не перекричать. Меня же слушать станет кто, когда давно я не добытчик...

- Так как же быть?

- Когда ты с Ниовангяну, донго, состязался, потом над ним смеялись все в округе. Стреляли в иву вы, которая стояла в ста шагах. Из пяти стрел, что выпустил Ниовангяну, лишь три коры коснулись ивы. Но пять твоих все приняла она.

Нурхаци на какое-то время горделиво приосанился и тут же спохватился: старик-то не дал ответа на вопрос. Гешу молчал, когтистым пальцем ус седой потрогал с видом таким, как будто редкий пучок волос мешал говорить. И руку ото рта убрав, раскрыл его, зуб одинокий обнажив: "То было давно. Теперь настал черед донго над нами насмехаться". К Никан-вайлану, что' старший в аймане суксуху, бежит народ из нашего айманя. Бахвалится притом Никан-вайлан: "День недалек, когда и маньчжу стану я владеть. Никаньцы мне помогут в том".

- Да, - понурился Нурхаци, - слыхал о том я тоже. Так я чего один сделать могу? Всего-то у меня народу тринадцать мужиков. Да и почему один я должен браться за Никап-вайлапа? Ведь вон сколько родичей, а они чего-то не спешат приструнить этого Никан-вайлана.

- Речь не о них сейчас, Нурхаци. А о тебе. Тебе уж сколько минуло годков?

- Мне полных двадцать пять.

- Вот то-то. Взрослым мужчиной стал давно, а до сих пор не отомстил за смерть отца и деда. Вместо того вот жалуешься все: вокруг тебя одни враги. И в стенах дома своего тебя не оставляет страх. Все это от того, что души отца и деда тобою недовольны, мщения заждавшись.

Старик дух перевел и продолжал: "Словно забыл ты, что Никан-вайлан причастен к гибели Такши и Гиочанги. Кабы не он, они б остались жить еще. Когда Никан-вайлану отомстишь, тогда покажешь всем, что ты настоящий мужчина. И родичи твои, считая Линдуня, хвост подожмут. И в дом твой навряд ли кто посмеет сунуться, пускай и ночью".

Гешу умолк. Уставился в огонь, тяжело сопя. Хоть сколько не буравь глазами его блестящий череп (такого цвета бывает старое весло из липы), старик не скажет больше ничего. Махнул рукой: вести беседу больше не намерен. А смысл его суждений сходен с тем, что думал сам не раз. Да только вот все не решался к делу перейти. Что-то мешало все. То занят был приготовленьями к женитьбе. Свадьба потом. Семья прибавилась: дочь с сыном народились. Забот добавилось, и так все потянулось. "Ну все - ждать больше печего. За губы взяв Никан-вайлана, рвануть его паскудный рот! Что слаще этого быть может? - Нурхаци зажмурился от вожделения. -И кровью подлого Никан-вайлана замазать трещины в сердцах своих сородичей..."

А латы тяжелы сегодня необычно, и вроде панцирь жмет, хотя за время то, когда последний раз одел его, раздаться грудь так не могла широко. А тяжесть в теле, видно, оттого, что остается позади тын, что опоясал нехитрое строенье родовое. За частоколом, за стенами уже не отсидишься, но самому придется лезть чрез ограж-денья, чтоб голову врага добыть и принести обратно для показа. Удастся ль это с той горсточкой людей, которые за ним пошли? Чтоб всех пересчитать, с лихвой хватает пальцев на руках и на одной ноге.

От Хету-Алы уж отъехали изрядно, пошли места чужие. Лес поредел. И тут дождь пошел вдруг, сплошною серой пеленой задернув небо. "Угодны ль стали жертвы духам, что поутру принес сегодня, прежде чем сесть в седло?" - с тревогой думал про себя Нурхаци, пристально вглядываясь в зыбкую серую пелену, за которой, словно человеческие фигуры, проглядывали редкие, одинокие деревья. Расступаясь, они не задерживали всадников. Но вот земля... Раскиснув от избытка влаги, она, жадно чавкая, заглатывала ноги коней по самые бабки, держала их, сколько могла. А дождь все шел... Видать, не только здесь, но и не первый день окрест. И от него сил набираясь мигом, ручей, что вился сбоку, стал угрожающе шуметь. Тревожно захрапели кони, уже проваливаясь в топкую вязь чуть ли не по брюхо и натужно вздымая шеи. И оттого чувство тревоги, холодившее у Нурхаци где-то внутри, державшее его в каком-то тоскливом напряжении, еще больше усилилось. А тут еще раздался голос сбоку: "Брат, вернуться, видно, надо нам назад". То говорил брат младший, Шургаци. И рта в ответ еще раскрыть не успел, сказать намереваясь: "Сзади теперь сплошная топь. Давайте лучше двигаться вперед, пока еще возможно", - как словно эхо тревожно сзади отозвалось: "Видать, духи прогневались на нас. Хотят нас утопить в грязи болотной".

Упрямо помотал головой Нурхаци, словно отгоняя мух. И будто отвечая, заржал под ним призывно конь. Откуда-то дымком пахнуло и донесло нестройный лай собак. "Выходит, духи довольны жертвою моей остались", - легко подумалось Нурхаци, когда под копытами коня зацокал камень мелкий. Из топи вроде выбрались. Наезженным путем, надежным для конника и пешего, напра-вились к строенью. А думалось сейчас не о сраженьи вовсе - словно от сырости угас задор, но лишь о том, как поскорей бы снять прилипшую к спине, к ногам одежду и лечь на теплый кан. И опять тревожно стало на душе: "Как примут здесь? А вдруг тут Никана люди?". Хотя пошел искать с ним встречи сам, теперь не мог избавиться от чувства, что лучше не сейчас им встретиться - немного погодя.

Стая собак недобрым лаем встретила пришельцев, по приближаться к ним не стала, а жалась к степам дома. На шум хозяин, видно, вышел, прикрикнув на собак, чтоб унялись. К Нурхаци подошел (тот первым ехал), приветствовал, как повелось издревле: слегка припал па правое колено и руку правую положил на него, а левую свободно опустил. Нурхаци, мгновенно спешившись, сделал то же.

- Эйду я, - назвался незнакомец, - из рода нюхулу^*.

^* (Циньдин Шэнцзин тунчжи, кн. 68. Б. м., б. г., л. За. )

- Нурхаци я. Наш род зовется нингута бэйлэ.

- Мой дом - твой дом, бэйлэ Нурхаци, - уважительно, но с достоинством сказал Эйду. - Предки мои с твоими жили по соседству в мире.

Следом за хозяином Нурхаци и его люди пошли в помещенье. Оно встретило душным полумраком, жалобным блеянием ягнят, бодрым похрюкиваньем поросят.

Где-то впереди призывно манил огонек светильника. Узкий желтый язычок жадно лизал льяной стебель, обмазанный смесью просяной шелухи и конопляных выжимок. И слабое потрескивание словно говорило о том удовлетворении, которое испытывало вечно голодное пламя.

Проведя приезжих в жилую часть помещенья, Эйду сам сел на южный кан, Нурхаци и его людей как гостей усадил на западный.

Пошел неторопливый разговор сначала о погоде. "Да, такой воды большой давно не бывало. Будет ли удачна рыбная ловля?" - "Кто знает, - неопределенно отзывался Эйду. -Все так будет, как духи решат". -"Оно верно, - соглашался Нурхаци. - Ну и вейху тоже нужно справную иметь". - "Да лодку я давно приготовил. Вот жду, когда с неба светить не будет. А то по воде свет разливается, рыба и не идет к тебе", - Нурхаци согласно кивал головой. - "Вот когда на лодке с огнем поедешь темной ночью, рыба-то и лезет на него. Тут-то ее, дуру и острогой по голове". -"Дело известное, -подтвердил Нурхаци, - а на худой конец и в спину можно. Не сор- валась бы только". - "Оно понятно", - заключил Эйду, когда кто-то из домочадцев принес мясо. Эйду развернул промасленную тряпку, и у Нурхаци рот наполнился слюной. Сглотнув ее, вынул нож и сладом за хозяином отрезал себе кусок. Со своими ножами потянулись и другие.

Прерванный трапезой разговор вновь возобновился.

- В местах-то наших как оказались? - справился Эйду.

- Пришла пора мне счет свести с одним тут человеком, - не таясь, ответил Нурхаци. ("А будь что будет", - про себя решил). И рассказал, как жизнь сложилась.

Эйду тоже говорить стал о себе. И оказалось, судьбы схожи у Нурхаци и Эйду. Оба остались без матери и без отца. Их у Эйду враги убили. Правда, с теми убийцами Эйду, хоть лет всего тогда было 13, расправиться сумел. Но ради безопасности своей бежал из мест родных. Нашел прибежище у тетки, в селепьи Гямуху. Здесь и живет поныне^*.

^* (Россохин И., Леонтиев А. Обстоятельное описание происхождения и состояния маньчжурского народа и войска, осми знаменах состоящего, т. 9. - Спб., 1784, с. 352. )

- Я так смотрю, - вздохнул Эйду, - обычаи сейчас не в счет. Копье, стрела иль нож решают все теперь. Вот ты попробовал с родней договориться. Ей говорил, что по обычаю владеешь достоянием отца. А что тебе в от вет сказали?- "Он может это подтвердить?" Так и со мной, считай, случилось. Все, что имелось у моего отца, теперь в своих руках чужие держат крепко.

В ответ согласно головой кивал Нурхаци. Едва Эйду смолк, ему в глаза глядя и рот скривив словно от боли, прерывисто заговорил Нурхаци.

- И если б только свары шли меж нас самих, а то ведь и никани не упускают случая рубить нам головы. Ведь из-за них отца и деда я лишился. А тут еще теперь этот Никан-вайлан грозится все отнять, да и притом бахвалится: "Помогут мне никани!".

- Никаньский прихвостень, - сквозь зубы процедил Эйду, - за падали кусок готов им облизать не только руки - задницу. Он как-то пробовал здесь поживиться, в Гямуху, да, хвост поджав, бежал. И больше носу не казал сюда. Видно, искал урвать где легче. Сейчас вот за тебя принялся.

- А если я не справлюсь, что тогда, Эйду? Не вспомнит ли опять про Гямуху, где ты сейчас живешь?

- Все может быть...

- Когда соседский дом горит и искры сыплются вокруг, не лучше ли помочь соседу, чтоб собственный спасти? Да и сосед про помощь будет помнить век, к тебе на помощь придет тоже.

Молчал Эйду и пятерней зажал щеку, словно вдруг зуб схватило болью.. Глазами в пол уставился, будто чего-то там искал. Пол, видно, был совсем недавно мазан глиной, и трещин не было вовсе на нем.

- А никани? - Эйду голову поднял.

- Никани что... Верно, болтает он, Никан-вайлан, что на подмогу выступят они к нему. Да ведь острог Ту-рунь, где постоянно проживает Никан-вайлан, не больно близок от крепости никаньской. Если прихватим разом, то кто его услышит за стенами Туруии?

- Оно-то так, - кивнул согласно головой Эйду. - Я вот чего боюсь. Людей немного у тебя, чтоб обложить Турунь со всех сторон. И в пей Никана самого, как зверя в логове. А изворотлив он: оставь ему лишь щелку - и нет его. Не углядишь потом, как кинется на спину.

Молчанье наступило. Но только лишь таким оно казалось. Голос внутри каждого по-своему звучал. И вслушиваясь в то, что говорил он, каждый цедил через сознанье, как через сито, свои мысли, пытаясь в то же время угадать, а что на это скажет собеседник.

Молчанье затянулось. Светильник, догорая, замигал, хозяину давая словно знак: иль новый зажигай, иль на покой.

- Сдается мне, бэйлэ, - подался Эйду к Нурхаци, - ты сильно притомился. Совсем осоловел. Давай-ка будем отдыхать. А поутру продолжим разговор.

На утро в доме кто-то новый объявился. Дверь хлопала, звучали громко голоса. От шума проснувшись, Нурхаци первым делом схватился за меч. Шургаци, что рядом спать ложился, тоже пробудился, с тревогою смотрел на брата. "Нам надо бы, - негромко произнес, - со всеми нашими ложиться вместе".

- Еда готова, - возвестил, широко улыбаясь, Эйду, в проходе встав. - Тут у меня еще гость объявился. Но-мина из Сарху. Вчерашний разговор при нем продолжим. II, увидя тревогу на лице Нурхаци, поспешил успокоить: "Беды не будет никакой. Наоборот, быть даже может польза".

- Задумал - значит делай, - неторопливо заговорил Эйду, когда есть кончили. - Однако спешка не всегда на пользу. Сейчас дожди прошли, сам видел это. Ручьи вчерашние - сегодня реки. А место-то, Турупь стоит где, сейчас водой окружено. Так вот тебе совет мой, бэйлэ, повремени немного. Места хватит у меня тебе и твоим людям. Пока вода спадет, - пора дождей, как мне сдается, уж прошла, - разведаем получше про Никана.

- Будь проклят он и все его потомство, - не усидев, вскочил с места Номина из Сарху, и кровью палились его глаза. - Из-за него, Никан-вайлана, пусть жрут собаки его прах, погиб мой брат Гуара. Он па пего возвел навет никаньскому начальству^*. - Да ты садись и успокойся, - увещевать Номину стал Эйду.

^* (Sei VVada. Some problems concerning the rise of T'ai-tsu, the Founder of Manchu dynasty. - In: Memoirs of the research de partment of the Toyo Bunko. Tokyo, 1957, p. 38. )

К нему явился поутру Номина узнать, не променяет ли Эйду копей табун па шкурки соболя и мед. Пока готовилась еда, до дела не дошли. Разговор вели о том о сем. Сначала про погоду говорили, догадки строили, куда за рыбой ехать, где зверя промышлять. А там и па знакомых перешли, кто как живет и занят чем. И только лишь Эйду упомянул Никап-вайлана, как от укуса в зад вскочил Номина, руками замахал и сыпать стал проклятья.

- Приехал брат к никаням в крепость торговать, - продолжил, сев опять, Номина - а тут как раз Никанвайлан. II говорит никапьскому начальству: "Вот он, Гуара, срамил вас сильно и грозился счеты свести". Ну и лишился головы Гуара. А по ночам ко мне приходит он и строго вопрошает: "Когда ты отомстишь?". Я знаю - должен кровь пролить повинных в смерти брата. Но что могу поделать я с никанями? Фушунь, где голову сложил Гуара, мне одному не взять, конечно. То все равно, что если бы козел бодаться стал с быком. А вот с Никан-вайланом можно посчитаться, хотя мне одному с ним в силе не сравняться.

- А почему решил, что ты один? - участливо спросил Эйду. - Вот у меня в гостях бэйлэ Нурхаци. Ему Никан-вайлан такой же враг, как и тебе.

- Ну, значит, бэйлэ, так, - сказал Номина, уезжая. - Едва лишь месяц потолстеет и станет словно круга половинка, я буду здесь, и уж тогда мы окончательно обговорим все. Так что жди.

Слово свое сдержал Номина. Приехал в срок, да не один. С ним прибыли Гэхашаньхасыху с Чаншу, хозяева двух острогов - Цзямуху и Чжаньхэ.

- Значит, условились, - обвел глазами всех Нурхаци, - в конце пятой луны идем мы на Никан-вайлана. В ответ согласно кивнули головой Номина, Чаншу, Гэха-шаньхасыху, Эйду.

Тропа словно змея петляет там и тут. Кругом - чащоба. И кто-то, видно, рядом затаился, раз с гомоном тревожным стая птиц взлетела. Коня замедлив шаг, Эйду лук взял наизготовку, весь в слух и зренье обратясь. Кто ехал сзади, сделал то же. Ну, вроде пронесло. Хозяин леса встречи, видно, не искал. С тех пор как подно-шепье получил, наверное, ушел потребовать его в места другие. А что ему здесь дали в жертву человека, напоминает ильм корявый. На ветках и сучках его куски одежды тех, кто мимо проезжал. Нурхаци спешился и торопливо оторвал полоску от штанов и благоговейно к ветке прикрепил. "Хозяин больно лютовал окрест, - когда уж отъезжали, негромко заговорил Эйду, - ну просто спасу не было. Тогда шаманы объявили: "Хозяин хочет мяса человека". Девчонку отдали ему. И с той поры утихомирился хозяин". "А я, - подумал Нурхаци, - отца и деда души ублажу, им в жертву принесу башку Никан-вайлана".

Никто из тех, что был на тайном том совете у Эйду, Никан-вайлана извещать не собирался. Однако тот узнал - известно, слухом полнится земля, - что против него союз сложился. Почувствовал себя он в ставке как-то неуютно. Уж явственно услышал, забегая мыслями вперед, как тын трещит, съедаемый огнем, и как ступает тяжело одетый в латы враг. Куда б ни шло - один, а тут их - целая ватага. Уж этого-то он никак не ожидал. Как только мог, везде распространялся, что он в чести у самого правителя никаней. И потому тот приказал-де пограничному начальству охранять его, Никан-вайлана, и помочь построить крепость вроде тех, что у самих никаней.

Не дождавшись, когда Нурхаци с союзниками подойдет к Туруни, Никан-вайлан оставил загодя ее, сказавши соплеменникам своим, что он пошел встречать врага. А сам с дружиной личной в другую сторону подался.

Как глыба, вросши в землю, Турунь темнела в окруженье леса. Досадливо поморщив лоб, Нурхаци к Эйду обернулся: "С ходу не взять ее. Сил маловато. Нас ожи-дать должны здесь были Номина, Гэшахапьхасыху, а их чего-то нет еще". Откуда было знать тогда Нурхаци, что изменил Номина слову своему^* и что убит Гэшаханьхасыху.

^* (Ibid., p. 42. )

В ответ Эйду пожал плечами, словно вдруг стала тесна кольчуга, и процедил слова сквозь редкозубый рот: "Насчет Номипы я не знаю, что теперь подумать. Но Гэшаханьхасыху, двоюродный мне брат, свое он слово держал обычно. А что касается самой Туруни, то проверить надо, как и что. Бывает так: ступаешь вроде твердо по земле, а вдруг - провалится она, а под нею яма. А то в горах бывает: ступишь на камень - п вместе с ним вниз полетел".

Договорились так: раз не пришла подмога в срок, лезть напролом не стоит. Решили ждать й караулить, как на охоте. И ждали не напрасно. Схватили-таки одного, что из Туруни как-то вылез, надеясь па туман, который все застлал вокруг сырым и плотным одеялом. Но все-таки туман - не ткань, хотя и та редка бывает. Не ускользнул Туруни обитатель от цепких глаз дозорных Нурхаци.

- Никан-вайлана нет уже в Туруни, - дрожащим голосом пленный сказал, когда его к Нурхаци и Эйду привели. - А нам велел держаться и возвращенья ждать его. Никани что? - пожал плечами пленник. - Я сам их не видал у нас. Никан-вайлан же говорит: "Помогут-де они ему". О том я слышал. Да что-то не видать, чтобы ему на помощь никани поспешили.

- А коли так, - решил как старший по положению и годами Нурхаци, - не станем медлить мы.

- Тянуть тут нечего - отозвался Эйду. - Когда хозяина нет дома самого, самая пора туда забраться. Ради хозяйского добра челядь не станет рисковать.

Турунь взята... Что быть должно было концом, явилось лишь началом. Со взятия Туруии борьба не кончилась, лишь началась всерьез. Никан-вайлан, бежав, сдаваться и не думал. Он только ждал, как изловчиться, чтоб самому лишить Нурхаци головы и подержать ее за косу. О том мечтали и родичи Нурхаци. Все те же самые, которые владели Пятиградьем. Это Линдунь отговорил Номину в союзе быть с Нурхаци.

Прознал Линдунь о том, что Номина согласие дал союзником Нурхаци быть. Узнать о том труда не составляло. Бахвалился Помина, тте таясь: "Теперь конец придет Никан-вайлану! Обложим мы его как зверя в логово и подпалим со всех сторон". Слова эти неслись по всей округе. Их только слушай и на ус мотай: серьезное, видать, затеял дело сын Такши. Натура-то отца в сынке сказалась. Настырен и упрям.

Угрюмо морщил лоб Линдунь. Еще недавно ликовал, когда узнал о замысле Нурхаци отомстить Никан-вайлаиу.

Месть - дело семейное. Его не скроешь от родных. Иное дело спать с женой - тут только двое. Совсем другое - ехать мстить врагам семьи. Кто имя носит общее - Айжин-гиоро - все собираются, пускай по крови даже неродные, когда клятва звучит за гибель отомстить носящим это имя. Живущие в доме одном, который предок, уходя, оставил, вроде семья одна. Но это только с виду. И даже кровь одна не делает согласия среди кровных родных. А что тогда уж говорить про тех, кто в дом пришел со стороны?

Самчжап, сын мачехи Нурхаци и сводный брат его, едва тот отбыл, слово в слово, без утайки, передал Лин-дуню, как дело было и в чем Нурхаци клялся.

Довольно щерил рот Линдунь, злорадно предвкушал, как снимут череп Нурхаци. Иначе и не мыслил: с таким количеством людей, с каким ушел Нурхаци, не выбраться ему живым из-под Туруии.

"А вот теперь выходит так, - зло сплюнул Линдунь на глинобитный пол, - что вовсе не один Нурхаци. С ним увязался и Номина. Ну, это мы еще посмотрим". С кана вскочив, Линдунь велел коня седлать скорей.

- В соседях мы с тобой давно, - доверительно глядя в глаза Найкаде, младшему брату Номины, сеть плел Линдунь. - И свар, считай, ведь не было меж нами. Когда у соседа хорошо все, то и хорошо тому, кто рядом с ним живет. Ведь так?

- Ну да, - Найкада отозвался.

- И раз мы в дружбе жили до сих пор, то долгом я своим почел предупредить: беда может прийти в вашу семью.

- О чем ты говоришь? - прижав по-рысьи уши, насторожился Найкада. -У нас беда уже случалась не так давно. Теперь еще откуда ждать?

- Да брат твой, Номина, задумал-то чего? Как говорят, решил Нурхаци нашему, Айжин-гиоро, помочь управиться с Никан-вайланом.

- Верно.

- Так знает ли тогда Номппа, на что идет он? Ведь сам никаньский царь Никан-вайлаиу обещал построить крепость в Цзябани^* и почитать его за главного в уделе Маньчжу. Ван-хаи хадаский тоже Никан-вайлану помогает. А кто с Нурхаци? Считай, что никого. Мы роду одного и то идти с ним отказались. Номине есть расчет подумать, прежде чем выступить с Нурхаци заодно.

^* (Ibid., p. 37.)

Двое дозорных на сторожевой башне Фушуньской заставы, оглядев поутру окрестности и не заметив ничего такого, чтобы вызывало опасения, сели играть в кости. Игра шла с переменным успехом, и потому тот, что был моложе, Чжан Фа, горячился и уши у него наливались кровью, как гребень у бойцовского петуха перед схваткой. Напарник его, более старший по возрасту, Го Вэнь молча дымил трубочкой, невозмутимо глядя, как падают кости, брошенные Чжаном. Го участвовал в игре больше глазами и руками, нутром же своим был обращен в слух. Его крупные оттопыренные уши чутко улавливали раздававшиеся окрест звуки. Старина Го вырос в этих местах. II он, как, впрочем, и все местные старожилы, знал, что за соседство было у них, сыновей Поднебесной, с этими инородцами-дикарями, дацзы. "Добрососедством это уж никак нельзя было назвать, нет. Да п как оно могло иначе быть? Ведь с дикарем вонючим какое обхожденье? За волосы - и по зубам. Чтоб разумел и место знал свое. А то ведь как с ними бывает? Из милости им торговать у нас порою позволяем, чтобы смогли сме-пять свои меха, коней, мед, корень жизни на хлеб, на ткань, на утварь разную. Довольными бы надо быть за то и бить поклоны. И поделиться кое-чем от выручки своей с такими, как мы, что несем границ охрану. Да где уж там ждать благодарности от дикаря! Наоборот, он недовольно говорит, что дешево продал и дорого купил. А выручкой поделится тогда лишь, когда за косу его возьмешь потуже, чтоб зубы ляскнули, иль пригрозишь: "А в следующий раз не смей являться".

У этих дикарей обличье только человечье. А так - натурой они звери. Чуть только послабленье дай или промашку допусти - вмиг кинутся и разнесут все. И потому острастки ради войско Поднебесной не раз ходило в их пределы рубить тупые головы и логова зорить их".

Вынув изо рта трубочку, Го вытянул шею. II оттого его впалые щеки еще больше запали. Внезапно вскочив с места, Го, поднеся ладонь ребром ко лбу, стал пристально оглядывать окрестности. Примеру старшего последовал и Чжан.

- Э, - тронул он за плечо Го, - глядите-ка. Никак в нашу сторону направляются. Го молча кивнул головой, неотрывно глядя на конную ватагу, вынырнувшую из расщелины между двух сопок.

- Что делать будем? - забеспокоился Чжан. - Надо, видно, наших в крепости известить.

- Погоди чуток. Посмотрим еще, чего они замышляют.

Слова эти, негромко сказанные, словно услышала ватага и остановилась. Люди, однако, не спешивались. То ли оглядывали местность, то ли чего-то обговаривали. Толком понять было нельзя, глядя со сторожевой башни, от которой ватага находилась на изрядном расстоянии. И вот словно ее ветром сдуло - исчезла в поросшем мелколесьем сопочыике. Го с Чжаном недоуменно переглянулись: "Что бы это значило? Или разведать приходили и ушли? Или замыслили напасть и выжидают?".

Забыв про кости, оба дозорных не сводили глаз с долины и окружавших ее сопок, казавшихся дотоле безмятежными. Одиноко и неудобно почувствовали себя на вышке оба караульные. Словно вдруг забрались по лестнице высоко, посмотрели вниз - а лестницы-то и нет.

Го поплотнее запахнул полы одежды, словно спасаясь от порыва холодного ветра.

- Да вон еще, - сдавленным голосом произнес Чжан, - беспорядочно тыча пальцем куда-то вперед. Там, в открывавшемся с башни пространстве, мельтешили темные фигурки.

- Гони к начальству, - тронул Го за плечо Чжана. - Скажи - дацзы напасть замыслили.

- Хитер как лис. Никак достать не можем, - в сердцах сказал Нурхаци, сняв шлем и проведя тыльной стороной ладони по взмокшему лбу. - Ведь шли вроде след в след, и на тебе - вильнул куда-то, а вывел нас к Фушуии.

- Да, мы перед ней, считай, как на ладони, - удрученно отозвался Эйду. - И если видят нас, так это б ничего еще. Пусть смотрят. Но станут только ли смотреть?

На это не ответив, Нурхаци помолчал, наморщив лоб, что-то прикинул про себя. "Сдается мне, - заговорил Нурхаци, к Эйду обратясь, - Никан-вайлан где-то поблизости укрылся. Быть может, даже в крепости самой никаньской. Но то еще нужно узнать, без спешки. А потому мы обождем. Укромное найдем здесь место и оглядимся, что к чему".

- Бэйлэ, - к Нурхаци воин подскакал на взмыленном коне и, выпучив глаза, истошно прокричал: - На нас идут никани. Из крепости их войско вышло...

- Ну коли так, - с досадой протянул Нурхаци, - одно сейчас нам остается - подальше уходить. С никанями нам драться несподручно.

Дыхание ранней осени еще было почти по-летнему теплым, по люди жались к огню костров. И не столько ради тепла, сколько для того, чтобы вырваться из тягостного плена ночного мрака, который до того плотной пеленой обволок все вокруг, что заслонил и звезды, и луну. Извечный враг тьмы - огонь воинственно взметал свои крылья, бросая в темноту искры.

Глядя, как жадно, с хрустом огонь пожирает сучья и те корежатся словно от боли Нурхаци никак не мог совладеть с роем мыслей, беспорядочно мельтешивших в голове. Ясно было лишь одно, что покончить с Никанвайланом никак не удавалось. На этот раз помешали ни-кани. А делать дальше что, как быть?- этого Нурхаци не зпал. Уж не одна луна сменилась, как он гоняется за Никап-вайлапом, а тот все жив и невредим. И тем показывает всем, что он, Нурхаци, по так уж и силеп, как может показаться. А раз ты слабоват, то и свои не станут ждать, когда твои коленки подкосятся. Набросятся со всех сторон. И выстоять удастся ли? Останутся ли до конца со мной все эти люди, которые сейчас вон у костров сидят? Идут за сильным ведь...

Какой-то шум поднялся, кого-то кто-то окликал. Вскочил Нурхаци, тревожно озираясь и правою рукой держась за нож. "Живым в руки не дамся", - мелькнула и угасла мысль. Ее сменить другая уж спешила: "Кого это ведут? Зачем?".

Человек, которого подвели к Нурхаци, словно у пего вдруг враз отнялись ноги, рухнул наземь п пополз. Судорожно царапая пальцами сапоги Нурхаци, задрав кверху голову, прохрипел: "К тебе пришел, бэйлэ...".

- Ну, раз пришел, то говори, кто будешь и зачем явился.

- Зовут меня Лабу, из племени я суксуху. Хозяином моим Никанвайлан был. Но от пего я убежал, тебе хочу служить, бэйлэ.

- С чего ты взял, что я сильнее, и прибежал ко мне? Хозяину, которому служил ты, никани помогают, не то, что мне. Ведь я уже было за горло взял Никан-вайлапа, так выручать его из крепости никаиьцы поспешили.

От этих слов Лабу захихикал было, и испугавшись вмиг, опасливо взглянул на князя и сжался боязливо.

- Чего в моих словах нашел смешного? - недоумевая и потому пытливо глядя па Лабу, спросил Нурхаци.

- У них и в помыслах-то не было Никан-вайлану помогать, -уверенно отозвался Лабу. -Они хотели лишь подальше отогнать пас от крепости своей. Им было все равно тогда, кто появился: ты ли иль Никан-вайлан. Когда уже с людьми своими ты ушел, хозяин бывший мой из укрытья вышел. Попробовал просить у никань-ского начальства, чтобы позволили ему укрыться возле крепости самой. Но то в ответ сказало лишь: "Проваливай!". Народ наш, суксуху, изверился в Никан-вайлапе. Власти его, считай, уже не признают. Да и терпели-то его из-за того, что хвастался оп дружбой с никанямп. "Они, бахвалился, помогут мне управиться со всеми, кто против меня задумает пойти. Вот, говорил, пикапп мне в Цзябани крепость возведут". А па поверку вышло - болтовня одна. В Цзябани он не усидел. Бежал оттуда. Теперь в Улгяни зацепился. Опять же норовит поближе быть к пикапьскому владенью. Да только не помогут они, нет.

- Нужно идти сейчас, - Нурхаци обвел глазами собравшихся на совет.

В сумерках выражений их лиц не было видно, но по тому молчанию, которое хранили эти люди, Нурхаци почувствовал неодобрение. Это было не почтительное молчание, когда младшие выслушивают распоряжение старшего п, еще неполностью осмыслив смысл сказанного, уже внутренне готовы выполнять приказ. За этим молчанием стояли усталость, сомнение: "Да сколько можно за этим оборотнем гоняться п кровью поливать своей его следы? Зима опять же на носу. А если там, в чужих местах, завязнем?".

- Уж в этот раз, - заговорил опять Нурхаци, - с Никаи-вайлапом мы покончим. Минувшей ночью ко мне пришел мой предок и подарил мне что? - Глаза округлив и медленно обведя всех взглядом, голосом, в котором звучало торжество, Нурхаци негромко произнес: - Голову Никан-вайлана...

Захочешь зверя ты убить или врага в обличье человечьем - охота это все равно. А правило такое: крадись к тому, кого добыть ты хочешь, или на цыпочках, или ползи па брюхе и меньше шуму поднимай. Бывает так. До логова еще и не дошел охотник, а зверя нет уж там иль притаился, чтоб кинуться внезапно. А как прознал тот зверь, что на него идут? Да птицы всякие, завидя человека, подняли гвалт и дали зверю знать: "Поберегись!".

И потянулся из-под копыт коней неразличимый в ночи след. При звездах вел своих людей Нурхаци на Улгяиь. Оно, понятно, при свете дня скакать скорей и веселей, чем ночью. Но тут ведь ехали не в гости - на охоту. И извещать о приближенья своем того, чью голову срубить хотели, никак было нельзя. И потому Нурхаци норовил вести свою ватагу ночью, селенья обходя подальше. Хотя земля, которую топтали кони его людей, была чжурчжэньская, а не пиканьская, а потому своя как будто, по не была она его, Нурхаци самого. Сидели здесь старшины, не подвластные ему, и появлению пришлых воспротивиться могли иль па худой конец - поднять переполох. И шум тогда пойдет окрест. А у Никанвайлана слух таков, что и летучей мыши не уступит.

Но как Нурхаци не таился, однако же в Улгяни он Никанвайлана не нашел. Селением Нурхаци этим овладел, пролив немало крови и своих людей, и вражьей. Но победителем не чувствовал себя, Никан-вайлана не найдя.

Велик ли сам Улгянь, чтоб можно было там укрыться? Немногие строения, что уцелели после взятия Улгяни, обшарили люди Нурхаци сверху донизу. И все напрасно. Среди убитых, раненых Никан-вайлана, тоже не сыскалось. А перед тем, как он овладел селением, Нурхаци доподлинно известно было, что находился здесь Никаи-вайлан. Значит, сбежал опять. Так выходило. Куда? И далеко ль успел умчаться?

Спотыкаясь о бревна развороченных строений, проваливаясь в колдобины - смотреть под ноги было недосуг - Нурхаци, сам еще не зная почему, бежал к земляному валу, что окружал селенье. Не чуя под собою ног, взбежал на вал - и сухо стало вдруг во рту. "Кто это там?" - хотелось во весь голос закричать, но прилип язык к гортани. Перед глазами мельтешила кучка конных. И среди них один вниманье захватил все. На нем темно блестел наряд, как панцирь майского жука под солнцем полуденным, и шапка высилась над головой. "Наверное, это Никан-вайлап!" - тут осенило вдруг Нурхаци, и голосом, прорезавшимся внезапно, и хриплым, видно, потому, он закричал, спускаясь с вала: "Коня скорей! В погоню!".

Смешались в одну кучу две ватаги. Удары сыпались, и раздавались вопли. Сходились кони грудь о грудь, и сталь о сталь стучала. Сомнений не было уж больше - тот, в высокой шапке войлочной, в блестящем одеяньи - Никан-вайлап. Его и норовил достать мечом Нурхаци, но не пускали приблизиться к нему. Рука уже отяжелела махать мечом и вдруг повисла разом - в плечо, пробив кольчугу, стрела впилась^*. А от другой, которая попала сбоку в грудь, валиться стал с седла Нурхаци.

^* (Цин Тай-цзу Нуэрхачи шилу. (Далее - ЦТЦПШЛ). - Пекин, 1933, л. 86.)

Пришел в себя лежащим на подстилке из ветвей. Тревожно огляделся, какие люди тут возле пего? Свои или чужие? Узнав знакомое лицо Эйду, откинулся опять назад покойно. Раны ему заклеили Живицей, дали питья из трав, чтоб ожила душа и кровь по жилам побежала быстро.

- Ну, ладно, говори, как есть, - не поднимая головы и глядя вверх, заговорил Нурхаци.

- Никаи-вайлана изловить или свалить с коня мы не успели, - виновато произнес Эйду. - Правда, не одного мы уложили, кто вместе был с ним. А сам Никан-вайлан ушел в никаньские пределы. Доподлинно известно это нам.

- Опять эти никапи, - скривился зло Нурхаци. - Искать Никан-вайлана в их пределах - совсем не то, что зверя промышлять в наших лесах. Хозяева в них мы, а там - иикаиьцев войско. Если пойти нам за Никан-вайланом, заранее не известив пиканьское начальство, что надо нам у них, войны с пикаиями не миновать. А нужно ль это нам?

- Может, попробовать уговорить, чтоб выдали Никан-вайлана нам они, - тут подал голос и Чжайса, молчавший до того.

- А ты пойдешь к ним? - воззрился с недоверием Эйду на Чжайсу.

- Ну, если надо будет, так пойду.

- Постойте-ка, - увещевающе заговорил Ябу, - ведь нам, наверное, есть кого послать. В Улгяни, как теперь известно стало, никаней несколько жило. Побили часть из них мы, а те, что ранены легко, живы остались^*. Держать их нам к чему? Пускай идут и передадут начальству своему, что просим мы Никан-вайлана нам отдать.

^* (Там же, л. 9а.)

Молчанье наступило после этих слов. Все ждали, скажет что Нурхаци.

Напрягшись весь, от боли морщась, он привстал и сел. "Задумано неплохо, - сказал неторопливо. - А не придется нам нести ответ за тех никаней, что мы убили в Улгяпи?"

- Улгянь-то где? - ответил за всех остальных Эйду.

- Ведь не па земле пиканьской он стоит. А те никани, что погибли иль увечны стали, повинны сами. Не надо было им с Никан-вайланом вместе находиться. И прямо скажем так никаньскому начальству и в подтверждение, что пет у пас стремленья враждовать, пошлем подарок - собольи шкурки и корешков орходы, царь-травы, которые у них зовутся "корнем жизни". А если выйдет неувязка, хуже того, войско пойдет на нас - уйдем отсюда.

- Во сие мне предок голову отдал Никан-вайлапа, - упрямо вздернул подбородок Нурхаци. - И это неспроста конечно. С пикапями поступим так, как предлагал Эйду

Начальнику сторожевого поста Шуанчэнбао, самого удаленного от Фушупьской заставы, не спалось. Он лишь недавно приехал в эту глухомань из столичной провинции, и все ему было здесь непривычно и чуждо, Его никак не оставляло смешанное чувство обиды н злости: надо же, это он, Baн Вэй, обладатель первой ученой степени, житель столичной провинции, вынужден обретаться здесь, на самой окраине империи. Средь этой грубой солдатни и неотесанного мужичья, которых привели сюда из городов и деревень Срединной отнюдь не бескорыстные стремленья иль тяга к тишине. Нет, конечно. Их сюда загнали стремленье скрыться от наказанья, надежд-да обрести клочок земли, расчет нажить богатство, промышляя зверя, жемчуг и женьшень, которыми богаты леса и реки в землях дацзы.

Ну ладно, люди... Рожи их не видишь ночью. Опять же блохи докучают. Кусают так, что не до сна. От блох спасенье может дать толченый в порошок цветок жасмина. Но где его тут взять?

С тяжелой головой встал Ван Вэй поутру и только ноги в туфли сунул, как в дверь раздался стук. "Чего-то, знать, стряслось, коль рано так меня тревожат, - равнодушно подумал Ван Вэй, идя к двери. - В голове у меня какой-то нудный звон, а тут уже идут с вестями". А что они не пустяковы, начальник поста сразу понял по лицу своего порученца.

- Мм, - в раздумьп произнес Ван Вэй, па подбородке гладя волоски. - Не так-то просто это дельце, как может сразу показаться. Дацзы, в Улгяни наших людей убили, ранили. Значит они, дацзы, достойны кары вроде. О самоуправстве этих дикарей я должен, видно, доложить начальству. Но стоит ли того весь этот сброд, что обретается порою в варварских пределах, чтоб из-за него поднимать переполох? Ведь всех этих бродяг никто в этот Улгянь не посылал, сами пошли туда... А этот предводитель, как его? - Нурхаци, смиренно просит одного лишь, чтоб выдали ему его врага, какого-то Никан-вайлана. А нам зачем его держать и злобу распалять лишь у соседей? Куда б ни шло еще, когда бы этот Никанвайлан среди своих в чести был, силу бы имел.

- Нет, - решительно сказал себе Ваи Вэй, - из-за какого-то там Никан-вайлапа не стану я начальству докучать, и пусть его берут свои же^*. Покойней будет так.

^* (Там же.)

- А мех хорош, тут ничего не скажешь, - покончив с неприятным делом, Вап Вэй разглядывать подарки снова стал. Поблпясе шкурку поднеся к глазам, подул - и ворс заволновался. Меха отложив, кончиками пальцев взял за края жемчужину. "Словно частица Млечного пути, - подумал Ваи, разглядывая жемчуяппгу на свет. - Да, не зря рискуют головой империи Срединной люди, когда идут на промысел в дацзыские пределы".

- Пошел бы сам, конечно, я, - с досадой проворчал Нурхаци, - по вот шатает до сих пор меня еще. Пойдешь за головой Никан-вайлана ты, Чжайса^*. Возьмешь с собой людей, сколько нужным сочтешь.

^* (Там же.)

- Десятков четырех, мне думается, хватит, бэйлэ.

- Добро. Ступай.

Вроде послышался топот копей. Никан-вайлан насторожился. Из шалаша наружу вылез, к уху ладонь приставил. Весь напрягся и в толк не мог взять сразу - иль в ушах шумит, или действительно ватага скачет. К земле припал корявым ухом - и замерла душа, почуя в топоте глухом кончины приближенье. И от нее Никан-вайлан пустился наутек. Вот вышки серая громада, к ней лестница прильнула. "Всего лишь несколько ступенек одолеть - и плюну с высоты Нурхаци в рожу. Но что это?" Вдруг лестница, оторвавшись от земли, вверх поползла. "Хоть заорись", - втягивая па башню лестницу, подумал равнодушно сторожевой, услыша вопль истошный, шедший снизу.

- Ну что, Никан-вайлаи, пришли к тебе на выручку никаньцы? - держа за волосы голову, вопрошал Нурхаци. Молчала голова. И ответом ему был злорадный смех.

Удар приняв, словно от боли охнул барабан, и, будто утешая, скороговоркой отозвался бубей, бросая россыпь звонких звуков. Все ликование души, которое нутро вместить было не в силах, прорвалось с голосом нарушу и кверху унеслось. Но не успело там угаснуть, как голоса другие подхватили песнь победы, и звуки радости великой огласили все окрест. Ликуя, оповещали все вокруг - ручьи и травы, сопки п деревья - Нурхаци одолел-таки Никан-вайлана!

Как усидишь при этих звуках огневых? И вот, сменив уставшего уже танцора, выходит в круг Нурхаци. Одна рука ко лбу прижата, высматривает как-будто он кого-то, другая - за спиной. Что в пей, попробуй, угадай! И-и - эх! - едва лишь начал запевала, как Нурхаци пустился в пляс. Ему знаком с детства этот танец, танец мужчины, воина, что верх одержал в смертельном поединке. Рука у лба - я начеку! Другая - за спиной: потом посмотрим, что ею делать. - И быстрый перебор ногами. А барабан гудит без передыху, и бубны заливаются вовсю. И мечется по кругу Нурхаци, стараясь словно оторваться от своей косы, что движется за ним, не отставая, прилипнув к темени одним концом. Все глуше барабаны, сбавляют бубны пыл, и песни слова сменяют птичьи звуки. Кричит сорочья стая так. Сорока, святая птица, покровительница рода Нурхаци... И кажется сейчас, что собрались не люди, а сороки на торжество по случаю победы.

- А род идет наш от сороки, - сызмальства слышал Нурхаци. - Давным-давно то было. В той стороне от гор Голмин-Шаньяпьалинь, откуда по утрам восходит солнце, есть гора. Зовется Букури. А у подножия ее - озеро Булхури. Купаться в нем любили три небесные девицы. И вот однажды сорока прилетела, в клюве держа какой-то красный плод. И на одежду младшей из дев его положила. Та плод подняла - и в рот его. Едва лишь положила на язык, а он - в живот. И затяжелела тут она и вскоре мальчику жизнь дала. А от него-то уже пошел весь род наш...^*

^* (Горский В. О происхождении родоначальника ныне царствующей в Китае династии Цин и имени народа Маньчжу. - Тр. членов Российской духовной миссии в Пекине, Спб., 1852, т. 1, с. 195.)

И он, Нурхаци, его достойный продолжатель. Свидетельство тому - все люди те, не родичи его, которые с ним празднуют сейчас.

Глядя на них, как-то не верилось, что столько у него сейчас их. Когда ушел из Хету-Алы, с ним было лишь 13. А с той поры не раз весна сменяла осень. За это время в семьях разное бывает: одни приходят в жизнь земную, другие из нее уходят. Так и у него с его дружиной было. Терял в сражениях одних, другие приходили сами, а иных и силой принуждал себе служить.

Когда сперва пошел на Никан-вайлапа, то и не представлял никак, сколь сразу обретет новых врагов. Пока сидел в своем селепьи, ничем вроде о себе не заявлял. А как союзников нашел - Эйду, Гэхашаня - и силы стало больше, то и опасностей прибавилось. Ведь прежде жил в родных местах, а оказался па чужбине. И тут в селеньи каждом, в каждом городке хозяин свой. И он привык, что этот лес и эта речка его, и только вправе он охотиться в этом лесу и рыбу промышлять в этом ручье. А кто пришел незван и роду-племени другого, понятно, недруг чаще всего, хотя сейчас и не грозит мечом. Это сейчас, пока в котомке есть жратва, а голоден когда он станет, как поведет себя тогда? Нет, ватаге пришлой нечего здесь делать. И потому нередко так уже казалось, что под ногами вместо тверди земной - змеиное болото. Вроде его минуешь, лежать в нем не оставшись, и дух едва перевести успеешь, как словно волчья стая за спиной. И первыми средь тех, кто извести его хотел, опять же родичи. Два раза извести его пытались. Один раз он не спал. Сердцем почувствовал беду и приготовился. Лук взяв со стрелами и меч, встречать непрошенных гостей сам вышел. Спал во второй раз крепко и не слышал, как кто-то перемахнул через ограду. Ладно Тапгуха, собака, подняла лай и разбудила.

Не успокоилась родня никак. Канцзя, Лидай из Пя-тиградья, на свои силенки не надеясь, подбили хадаского владельца разорить острог Хуцзи. Припасы там дружина Нурхаци хранила и рухлядь кой-какую на промен.

И так все шло оно: то отбивался, то нападал сам.

Удачлив в ратном деле оказался, при дележе добычи себя не выделял, счеты сводил по большей части с главарями, людей же их не обижал напрасно - вот так и получилось, что дружина силы набралась.