Глава десятая. Идейная борьба вокруг темы крестовых походов в трудах русских ученых и публицистов XIX в. (до конца 60-х годов)

Со второй трети XIX в. тема крестовых походов привлекает к себе прочное внимание и русских историков.

Во многом этому способствовала публикация перевода многотомника Мишо, завершенная в 1835 г.; да и общий интеpec к теме, получивший распространение в Европе, прежде всего во Франции, с которой было тесно связано развитие русской науки и культуры вообще, имел немалое значение и в этом отношении. Крестоносная проблематика вовсе не была в России предметом каких-то случайных, мимолетных, эпизодических увлечений. На протяжении десятилетий ею, как и на Западе, занимались многие выдающиеся представители исторической науки. Достаточно назвать хотя бы таких авторитетных медиевистов, как Т. Н. Грановский, В. А. Бильбасов, М. М. Стасюлевич (а позднее Ф. Я. Фортинский, А. Н. Ясинский, Д. Н. Егоров, О. А. Добиаш-Рождественская, В. Г. Васильевский, П. В. Безобразов, Ф. И. Успенский, Б. А. Панченко и др.). В русских исторических, общественно-политических, литературно-художественных журналах более или менее систематически помещались статьи по крестоносной тематике - оригинальные исследования, переводы, рецензии. Отечественными историками переводились источники по истории крестовых походов, которые подчас публиковались в специально им посвященных сборниках. По этой тематике разрабатывались магистерские диссертации и создавались фундаментальные монографии научно-исследовательского характера.

История крестоносных войн и в отечественной литературе, подобно тому как это было на Западе, сделалась объектом острой идейно-политической борьбы, в которую включились ученые различных философско-методологических воззрений и политической ориентации: и те, кто стоял на идеалистических позициях в понимании исторического процесса, и те, которые обнаруживали тенденции к реалистическому истолкованию истории; либералы и консерваторы, идеологи дворянства и идеологи буржуазии, отъявленные мракобесы и революционные демократы.

Священные войны западноевропейского рыцарства за христианские святыни в Палестине занимали в России не только профессиональных историков. Как и в Западной Европе, к этому событию средневековой истории нередко обращались и взоры общественно-политических деятелей и публицистов, также принадлежавших к разнообразным по своей социальной сущности идейным течениям: о крестовых походах писали ортодоксально-православные богословы - профессора духовных академий, писали и вольнодумцы, изгнанные из лона официальной церкви; свой приговор священным войнам выносили революционные демократы и ультрареакционеры.

Идейно-политические корни этого устойчивого и продолжительного интереса к крестоносным сюжетам в основном можно было бы свести к двум следующим обстоятельствам.

Крестовые походы 1096-1270 гг. представляли актуальный сюжет для отечественных историков прежде всего в связи с тем, что Ближний Восток являлся важным направлением военно-политической экспансии самодержавия. Устремлении господствующих классов России сталкивались здесь с агрессией Англии, Франции и других капиталистических государств Западной Европы. Эти противоречия, породившие еще в XVIII в. так называемый восточный вопрос^*, неоднократно приводили к острейшим военным столкновениям великих держав на Ближнем Востоке (русско-турецкие войны конца XVIII - начала XIX в., восточный кризис 20-х годов XIX в., русско-турецкая война 1828-1829 гг., Восточная война 1853- 1856 гг., русско-турецкая война 1877-1878 гг.), причем политика царизма на Востоке маскировалась обычно церковно-религиозной программой, включавшей в себя требования освобождения православных единоверцев от мусульманского ига, передачи ключей от гроба господня и пр. Естественно, что восточная проблема не могла не привлекать к себе самого пристального внимания идеологов и политиков царизма, а также, хотя и по другим причинам, демократической и либеральной общественности, сочувствовавшей освободительной борьбе славянских и других народов против турецких поработителей, - привлекать не только в прямом, политическом, но и в опосредствованном, историческом плане. И тут в поле зрения ученых, да и всех занимавшихся восточным вопросом в этом, историческом разрезе, неизбежно попадала крестоносная тема.

^*(См.: Н. Т. Сапронова, К. Маркс и Ф. Энгельс о восточном вопросе накануне Крымской войны, - ВИС, вып. 1, 1963, стр. 124; см. также: Н. С. Киняпина, Внешняя политика России, стр. 6 и cл.)

Как официальная точка зрения, так и взгляды широких общественных кругов на различные аспекты восточного вопроса получали свое отражение в политической публицистике, в научной и в научно-популярной литературе. Официальная историческая наука, выполнявшая социально-политический заказ господствующих классов, стремилась либо подкрепить притязания царизма соответственным образом интерпретировавшимися фактами прошлого, либо осудить в качестве исторически порочной политику западных держав на Ближнем Востоке: с этой целью медиевисты прибегали и к историческим примерам и аналогиям, почерпнутым из эпохи крестовых походов. Свое понимание этой эпохи в связи с восточными делами современности высказывали и ученые, чьи воззрения были далеки от официальных или даже совершенно чужды им.

Таким образом, в условиях, когда восточный вопрос составлял одну из важных областей внешней политики России, история средневековых конфликтов Запада с Востоком, происходивших под религиозной оболочкой, оказывалась подходящим объектом для истолкования его в соответствии либо с политическими целями самодержавия, либо, напротив, согласно видам тех общественных элементов, которые находились в оппозиции к самодержавию и связывали с решением восточного вопроса другие надежды и планы. Примечательно, что в те времена, когда накал политических страстей вокруг восточного вопроса становился особенно сильным, русская публицистика (так же, впрочем, как мы уже знаем, обстояло дело и на Западе) совершенно открыто включала крестоносную тему в сферу чисто политических дискуссий (примером могут служить некоторые разбираемые ниже статьи периода Крымской войны).

Итак, восточный вопрос в качестве крупного перманентного политического фактора в истории России - вот что прежде всего прямо или косвенно вызывало, а временами и резко обостряло интерес ее официальных идеологов и русской научной общественности к событиям священных войн XI-XIII вв., делало их предметом внимания историков и публицистов.

Как известно, в крестовые походы XI-XIII вв. была самым непосредственным образом замешана церковь: они происходили при ее активном участии, приняв вид войн религиозных. Правда, то была католическая, а не православная церковь: вдохновителем войн за гроб господень выступал папский престол, а православная церковь в ходе этого движения сама подчас оказывалась в восточных странах жертвой захватническо-грабительских поползновений западного рыцарства и его духовных пастырей, одни из которых стремились к созданию универсальной теократии, другие - к прямому обогащению за счет сокровищ восточных храмов и монастырей. Существен, однако, в данной связи тот факт, что история крестовых походов XI-XIII вв. теснейшим образом переплеталась с судьбами христианской церкви, была в известном смысле этапом - и немаловажным - в ее истории.

Русское православие служило опорой самодержавия во всей его внутренней и внешней политике. Изучение истории церкви поэтому составляло один из основных компонентов официальной исторической науки; точно так же преподавание соответствующих богословских и историко-богословских дисциплин на различных ступенях и в различных звеньях системы школьного и высшего образования являлось непременной частью "политики народного затемнения", проводившейся царизмом- "величайшим врагом народного просвещения в России"^*. Разработка и популяризация истории церкви (наряду с собственно богословскими предметами) служили средством упрочения влияния самой церкви в качестве орудия "всемогущей чиновничьей машины, преследующей цели укрепления самодержавия и порабощение народа"^**.

^*(В. И. Ленин, К вопросу о политике Министерства народного просвещения, - Полное собрание сочинений, т. 23, стр. 132.)

^**(Из статьи в ленинской "Искре", № 22, июль 1902 г. Цит. по кн.: Е. Ф. Грекулов, Православная церковь - враг просвещения, стр. 9.)

Естественно, что при таких условиях официальная историческая наука не могла обойти и историю крестовых походов. Она должна была дать им свою оценку, высказать свое отношение к ним. Но историю крестовых походов невозможно было обойти и идеологам иных общественных сил, также выражавшим, в частности, ретроспективно - в исторических трудах - свое отношение к православной церкви, к ее программе, к се деятельности, простиравшейся на все сферы российской действительности. Таким образом, в обстановке, когда церковь играла активную роль в социально-политической и духовной жизни страны, русской историографии в целом неизбежно пришлось заняться крестовыми походами как значительным эпизодом церковной истории. Разумеется, интерпретация его была весьма различной, часто диаметрально противоположной у представителей разных направлений общественно-исторической мысли. Однако во многих случаях самый интерес к истории крестовых походов обусловливался в той или иной мере необходимостью определить позицию в отношении церкви, ее деятельности в настоящем, перспективам в будущем и, значит, историческому месту в прошлом.

Итак, разработка крестоносной тематики в России, как и на Западе, в конечном счете диктовалась специфическими внутренними потребностями развития общественной мысли: внешнеполитический курс самодержавия на одном из его важнейших участков и связанные с этим исторические ремини сценции и "проекции" (в историю религиозных конфликтоь Запада с Востоком), деятельность и политика церкви в прошлом и в настоящем - таковы, думается нам, были основные конкретно-исторические факторы, влиявшие на пробуждение и поддержание у русских историков и публицистов интереса к крестовым походам средневековья и сказывавшиеся на выборе сюжетов для исследования, а равно и на трактовке крестоносного движения в целом.

Было бы ошибкой представлять себе положение таким образом, что занятия историей крестовых походов в России являлись только прямым и непосредственным откликом историков на те или иные общественно-политические нужды - будь то в сфере церковной жизни либо внешней политики самодержавия. Однажды возникнув, интерес к этой теме приобрел, как это и всегда бывает, самодовлеющее значение, получил как бы самостоятельно действующие импульсы, коренившиеся в развитии самого научного знания. Сюжеты, в рамках которых велась разработка крестоносной проблематики, характер этой разработки, ее конкретные результаты определялись уже обстоятельствами собственно научного порядка, имели свою внутреннюю логику, обусловленную и наличным материалом источников, и состоянием их изученности, и тем или иным воздействием зарубежной литературы, и практическими возможностями постановки тех или иных вопросов для изучения и печатного обсуждения и т. п. Да и обращаясь к истории крестовых походов, отечественные, так же как и зарубежные, историки по большей части не руководствовались какими-либо ясно осознанными конфессиональными и политическими соображениями, хотя порой встречаются и факты такого рода. Как правило, однако, субъективно преобладающими были все же научные, педагогически-просветительские и тому подобные стимулы для занятий крестоносными темами.

Тем не менее ведущие тенденции и выводы русской историографии крестовых походов во многом, по существу, зависели от указанных выше и других объективных условий российской действительности. В этом смысле отечественная историография крестовых походов - точно так же mutatis mutandis обстояло дело и в Западной Европе - являлась составной частью русской общественно-политической и общественно-исторической идеологии.

Принципиально положение русских историков, занимавшихся крестоносной проблематикой, следовательно, ничем не отличалось от положения западноевропейских медиевистов. Работы тех и других в последнем счете не принадлежали и не могли принадлежать к области какой-то чистой, внеклассовой науки, свободной от влияния современной ей действительности, что отнюдь не исключает возможных успехов представителей науки на пути познания конкретной истины.

В этом отношении, кстати, русские исследователи отчасти находились даже в более благоприятных по сравнению с западными исторических условиях, а именно они были относительно свободны от необходимости проводить в своих работах апологетические концепции, столь отрицательно воздействовавшие на ход и выводы исследований западноевропейских ученых. Поэтому отечественные историки подчас глубже улавливали и оценивали как истинные причины и цели, так и действительные сущность и последствия войн за гроб господень. И это объясняется вовсе не каким-то абсолютно прогрессивным в принципе характером мировоззренческих (или тем более политических) установок русских специалистов: напротив, преобладающую часть их составляли как раз ученые консервативных убеждений, ученые, которые интерпретировали тему не только идеалистически, но и в соответствии с интересами самодержавия; прогрессивно мыслящие или хотя бы либеральные авторы среди них встречаются редко. Прогрессивный характер ряда выводов и суждений даже консервативно настроенных авторов определялся просто их иным по сравнению с западными исследователями, лишенным прозападной предвзятости и потому более трезвым и объективным, свободным от панегиризма подходом к истории политико-религиозных конфликтов средневекового Запада с Востоком.

Первый труд по крестовым походам, принадлежащий собственно отечественной историографии, вышел в 1835 г. Это была книга известного автора гимназических учебников, писателя-самоучки Ивана Давыдовича (Даниловича) Ертова "История крестовых походов"^*. Довольно пухлое по объему (около 400 стр.) сочинение Ертова, однако, не имело, по сути, никакого самостоятельного научного значения. Сплошь да рядом самый текст книги был почти целиком заимствован из уже упомянутого перевода монографии Ж. Ф. Мишо. Автор дал себе лишь труд несколько сократить произведение французского историка, оставив без каких-нибудь серьезных изменений как данное им изложение фактического материала, так и его общую концепцию истории крестовых походов^**. В свете сказанного компиляция Ертова может представлять преимущественно антикварный интерес: анализировать ее в плане характеристики научного уровня книги нет никакого смысла. Стоит, однако, отметить, что самые мотивы написания этой работы и некоторые свойственные ей тенденции отнюдь не были порождены авторской прихотью или неосведомленностью в фактическом материале. Ертов происходил из купеческой семьи^*** и принадлежал к числу консервативных по убеждениям российских ученых николаевской эпохи, которые верой и правдой служили царизму^****.

^*(И. Д. Ертов, История крестовых походов.)

^**(См. И. Д. Ертов, История крестовых походов. стр. VII-VIII.)

^***(Его брат М. Д. Ертов был состоятельным петербургским купцом, удостоенным властями высоких званий и наград. "История крестовых походов" и была посвящена этому М. Д. Ертову, "С. Петербургскому 1-й гильдии купцу, почетному гражданину и кавалеру", на средства которого она, по-видимому, была напечатана, о чем автор намеком упомянул в посвящении "в изъявление благодарности за оказанное благодеяние".)

^****(В. Г. Белинский с едким сарказмом называл учебные пособия по всеобщей истории, составлявшиеся авторами этого рода, безобразными и бессмысленными компиляциями (В. Г. Белинский, Руководство к познанию средней истории, стр. 491). В кн.: С. А. Асиновская, Из истории передовых идей, стр. 32-34. К кругу авторов подобных руководств великий критик причислял и Ертова, правда несколько смягчая резкость в оценках ввиду того, что Ертов был человеком просто недостаточно образованным ("работы которого по всеобщей истории писаны человеком неученым, чуждым даже литературного образования. Их язык неправилен, воззрения довольно ограниченны") (В. Г. Белинский, Руководство к познанию, стр. 487).)

Книга И. Ертова предназначалась прежде всего, по собственным словам историка, для того, чтобы "доставить [читателям] сведение о состоянии Иерусалима и Палестины во времена прошедшие"^*. В свою очередь эти намерения Ертова, безусловно, стояли в определенной связи с политическими устремлениями самодержавия на Ближнем Востоке, отчетливо проявившимися уже в первое десятилетие царствования Николая I (Аккерманский договор с Портой 1826 г., русско-турецкая война 1828-1829 гг., Адрианопольский трактат 1829 г., высадка десантного корпуса на берегах Босфора, Ункиар-Искелесский договор с Портой 1833 г. и т. п.)^**, с одной стороны, и с охранительной внутренней политикой николаевского режима - с другой. Стремление Ертова нарисовать историю крестовых походов было подсказано теми же соображениями, которые вызвали тогда к жизни сочинения вроде анонимного "Путешествия ко св. местам" (1830) и подобной ему описательной православно-ортодоксальной литературы: ее целью было в возможно более трогательных тонах изобразить, "в каком виде находится сия несчастная страна (Палестина. - М. 3.) в наше время"^***, и таким образом выдвинуть убедительные аргументы в пользу агрессивной политики самодержавия на европейском Юго-Востоке и на Ближнем Востоке. Иначе говоря, речь шла о том, чтобы обеспечить прикрытие этой политики высшими побуждениями - ссылками на утеснения христиан магометанами и пр., обосновать ближневосточную политику самодержавия, подведя под нее определенную историко-философскую базу. Вместе с тем мотивы, продиктовавшие историку его труд, были обусловлены желанием этого преданнейшего сына православной церкви утвердить историческими доводами морально-политические позиции последней в качестве служанки самодержавия. В особенности важно было, с точки зрения Ертова, показав читателю давность и силу борьбы христиан с "неверными" за обладание св. местами, установить, каким образом и почему Запад потерпел неудачу в этой борьбе в пору ее наибольшего напряжения, т. е. в эпоху крестовых походов.

^*(И. Д. Ертов, История крестовых походов, стр. VII.)

^**(См.: А. В. Фадеев, Россия и восточный кризис 20-х гг. XIX в.; Н. С. Киняпина, Внешняя политика России, стр. 120-130, 141-150, 170-196.)

^***(И. Д. Ертов, История крестовых походов, стр. VII.)

Отсюда вытекали две главные тенденции труда Ертова.

Резюмируя изложение истории Первого крестового похода, автор, основываясь на соответствующих рассуждениях Мишо, писал: "Хотя сей поход заслужил от многих писателей порицание, но надобно согласиться, что оный более делает чести роду человеческому, нежели другие великие предприятия, которым мы удивляемся в истории народов... По крайней мере завоевания Кира, Александра, римлян, Аттилы и всех прошедших завоевателей, которых мы знаем по истории... основываются по большей части на личном своекорыстии и властолюбии, и на угнетении народов, ни в чем не виновных перед ними; напротив того, главнейшее побуждение к крестовому походу состояло в благочестии и в освобождении угнетенных христиан и града господня из рук неверных"^*. В этих словах явственно звучали присущие работе Мишо религиозно-панегирические мотивы - восхваление деяний первых крестоносцев, бескорыстных рыцарей, полных благочестия и отваги. Но, уже подводя итоги повествованию о судьбах Иерусалимского царства и его падении в 1187 г., Ертов высказывает осуждение крестовых походов - с православной точки зрения: "Нужно ли было, - вопрошает он, - усердие христиан в завоевании Святого града, когда и весь мир создан единым словом всесотворившего?" И отвечает: "Истинная обязанность человека состоит в укрощении внутреннего врага, страстей наших, и в подчинении их власти духовной, чему ясный пример видим в страданиях нашего Спасителя"; крестоносцы же, "неверно понимая сие божественное правило и не изгоняя внутреннего врага из сердца, понеслись в Палестину удовлетворять любимой страсти своей к сражению. Но как сия страсть, так и все, вмешавшееся в крестовые походы, были против чистой христианской нравственности, то и не удивительно, что всевышний творец не изъявил особенного благоволения своего на дела крестоносцев и предоставил предприятия их обыкновенному течению дел человеческих"^**.

^*(И. Д. Ертов, История крестовых походов, стр. 132-133. Ср.: Ж. Ф. Мишо, История крестовых походов, ч. I, стр. 598-603.)

^**(И. Д. Ертов, История крестовых походов, стр. 276.)

Главная мысль автора: священные войны западных крестоносцев не были богоугодным делом, ибо участниками их руководили неукрощенные страсти, чуждые "чистой христианской нравственности"; именно поэтому Иерусалимское царство досталось в конце концов врагам христовой веры. Вывод из этого рассуждения напрашивался сам собой, хотя у Ертова и достало такта не формулировать его в обнаженном виде. Вывод этот, вытекающий из всего контекста его подернутых туманной дымкой богословско-назидательных умствований, выглядел бы скорее всего так: если западным крестоносцам, чересчур подвластным низменным человеческим страстям, именно потому и не удалось утвердить христианство в его колыбели, то в будущем это суждено совершить тем историческим силам, которые действуют в соответствии с принципами "чистой христианской нравственности", т. е., разумеется, православной церкви, союзнице самодержца российского.

Верноподданническое и ортодоксально-православное осуждение крестоносной эпопеи с еще большей четкостью выступает в обобщающих рассуждениях Ертова, завершающих книгу. Отметив, что все надежды практического порядка, возлагавшиеся западными христианами на крестовые походы, "на деле почти не исполнились", Ертов следующим образом объясняет это обстоятельство: "Обманутые надежды на безусловную помощь божию" якобы "доказали крестоносцам... что они имеют ошибочное представление о вере и что все подобные предприятия должны располагаться на лучших, вернейших правилах". Таков, собственно, по Ертову, один из основных уроков крестовых походов. Хотя западные христиане и изъявили в них великое "усердие к делу божьему", но оно было ошибочным по своим корням, а потому привело к неудаче всех крестоносных предприятий^*.

^*(И. Д. Ертов, История крестовых походов, стр. 374-375.)

Таким образом, первое сочинение о крестовых походах, вышедшее из-под пера русского историка, будучи в основном переложением труда Мишо, вернее, вариантом (рефератом) той его части, которая была переведена на русский язык за 13 лет до этого, явилось лишь своеобразным, впрочем довольно бледным, отражением известных политико-пропагандистских тенденций официальной России середины 30-х годоз XIX в., политическим целям которой это сочинение и предназначено было споспешествовать.

Отчасти сходной с ним по характеру, но совершенно иной по своим установкам была опубликованная в 1845 г. "Краткая история крестовых походов"^* - перевод компилятивной немецкой работы, напечатанной в 1826 г. в известной популярно-исторической серии "Всеобщая историческая карманная библиотека"^**. Автором перевода был протоиерей Ф. Ф. Сидонский^***, ранее преподаватель богословия и философии Петербургской духовной академии, отстраненный от должности за вольномыслие. Издавая книгу, он исходил из того, что "обширное творение г. Мишо... по самой уже обширности своей не всякому может быть доступно". Кроме того, переводчик учитывал крайнюю скудость отечественной литературы по теме. Согласно замыслу Сидонского, книга, предназначалась для подрастающего поколения. На самом деле и по своему объему (360 стр.) и, главное, по содержанию она выходила далеко за рамки пособия, призванного быть "сколько можно более полезным отечественному юношеству"^****. Поскольку "Краткая история крестовых походов" в основе своей - перевод, здесь не место для ее разбора по существу. Однако в плане изучения главных тенденций, наметившихся в отечественной историографии крестовых походов в рассматриваемый период, в работе Сидонского заслуживают быть отмеченными по крайней мере два обстоятельства - выбор сочинения для перевода и способ его обработки.

^*("Краткая история".)

^**(J. H. G. Heussinger, Geschichte der Kreuzziige.)

^***(Он подготовил свой труд, по-видимому, еще в конце 30-х годов, но не отдал его печатать, поскольку в то время профессором Московского университета М. П. Погодиным стало осуществляться полное издание "Всеобщей карманной исторической библиотеки". Когда выяснилось, что Погодин не намерен доводить до конца задуманное предприятие, Сидонский опубликовал свой перевод отдельно, спустя уже несколько лет после его выполнения. См. об этом: В. Г. Белинский, Рецензия на "Краткую историю крестовых походов", стр. 56-57 (впервые опубликована в "Отечественных записках" за 1845 г., т. XL, № 5, отд. VI, стр. 25-28). Комментатор цитируемого издания ошибочно предполагал, будто оригинал перевода Ф. Сидонского был опубликован в серии "Historisches Taschenbuch" Ф. фон Раумера. См. В. Г. Белинский. Поли. собр. соч., т. IX, стр. 724 прим. 564.)

^****("Краткая история", стр. VI.)

Оригинальный текст принадлежал перу И. Г. Хойссингера, немецкого историка протестантского толка. Его книга была не только переведена Сидонским, но и подвергнута настолько основательной переделке, что мы вправе считать выполненный им перевод, по существу, авторизованным. Переводчик "не отличил исправлений своих от повествования подлинника" и включил в текст перевода "пояснения", почерпнутые, как он сам указывает, из других сочинений немецких же историков (О. Шпальдинга, А. Г. Л. Геерена, Ф. Вилькена; перечень литературы приведен в Приложении к книге^*). Сличение перевода с оригиналом и с трудами названных выше немецких историков свидетельствует и о том, что Сидонский дополнил эти "пояснения" своими собственными соображениями: это относится прежде всего к оценкам отдельных событий крестовых походов и особенно к характеристике их причин и следствий, подчас не совпадающей ни с текстом оригинала, ни с текстом трудов указанных авторов.

^*("Краткая история", стр. 357.)

Для идейной направленности книги Сидонского, поскольку она отражала в какой-то мере и его собственные воззрения, показательно, что "Краткая история" была окрашена в весьма реалистические тона, присущие произведениям протестантской литературы. События "священных войн" получили здесь поэтому изложение, значительно разнившееся как от церковно-монархической в основе своей компиляции Ертова, так и от ее проникнутого апологетическими тенденциями оригинала (Мишо), т. е. тех книг, по которым рядовой русский читатель до того времени только и был знаком с историей крестовых походов. Так, по "Краткой истории", они являлись политическим, а не религиозным предприятием, порождением своекорыстной политики римских пап: для них "эти войны, которые привыкли именовать (sic! - М. 3.) священными"^*, служили просто средством к увеличению влияния, силы и преобладания апостольского престола над светской властью^**. "Краткая история" нисколько не идеализировала крестоносцев: она рисовала их облик в достаточно неприглядном виде. Сидонский, еще более усиливая негативную характеристику, дававшуюся захватчикам с крестом на плече в трудах историков-протестантов, не стеснялся в резких эпитетах по отношению к рыцарям ("тупоумные вассалы этих тупоумных баронов"^***); он говорил о "корыстолюбии, высокомерии и жадности большей части предводителей бесчестными поступками"^****. А определяя характер крестовых походов, Сидонский - и это была его собственная формулировка, которой мы не находим в немецком оригинале "Краткой истории", - писал: "Можно смело протестовать против мнения, что крестовые походы были свободным делом одного религиозного одушевления европейцев и что этим необдуманным предприятиям можно усвоить характер дела богоизволенного"^*****.

^*("Краткая история", стр. 354.)

^**("Краткая история", стр. 13 и ел., 20 и cл., 27, 331-332 и др.)

^***("Краткая история", стр. 35.)

^****("Краткая история", стр. 56-57.)

^*****("Краткая история", стр. 331-332.)

В трактовке вопроса о последствиях крестовых походов Сидонский в основном следовал Гегелю, однако вносил в его толкование проблемы своеобразный оттенок, который, кстати, отличал "Краткую историю" также и от сочинений консервативных романтиков. Если и Гегель и романтики (католики и протестанты в равной мере) приписывали в первую очередь крестовым походам различные улучшения в последующей жизни европейского общества, то Сидонский, говоря о положительных в конечном итоге последствиях крестовых походов и допуская традиционную переоценку их исторического значения, все же не заходил столь далеко, как западноевропейские мыслители начала XIX в. Отмечая (почти в текстуальном совпадении с формулировкой Гегеля), что в результате этого движения "дух свободы приобрел большие победы над феодальным порядком", что произошло освобождение городов в Италии, Франции, Германии, а "в Испании собрание кортесов составляет образчик представительного уложения позднейшего времени"^* и т. д., Сидонский не сбрасывал со счета внутренние факторы, "которые содействовали... всеобщему усовершенствованию гражданского состояния в Европе". Более того, он даже склонялся к мысли, что "деятельность... которая овладела городами Запада, могла бы произвести те же следствия, хотя бы не было крестовых походов"^**, - тезис, который, по сути дела, подрывал преувеличенное представление о значении крестоносного движения. Свою точку зрения на последствия крестовых походов Сидонский формулировал в следующих, может быть несколько наивных, но достаточно четких, выражениях, заключающих его "Размышления о крестовых походах", которыми заканчивается книга: "Тогда как взор философа раздражается и око его слезит при взгляде на картину ненависти и бесчеловечия, какие представляются в крестовых походах; тогда как он проклинает эту жестокосердную политику и непреклонное честолюбие, которые цвет европейских народов поставили под меч турок, - его душа снова утешается созерцанием времен, последовавших за крестовыми походами. Он не может не порадоваться тому добру, которое возникло из сего самого избытка зла"^***.

^*("Краткая история", стр. 349.)

^**("Краткая история", стр. 354.)

^***("Краткая история", стр. 354-355.)

Наконец, рассматривая явления, представлявшиеся ему последствиями крестовых походов, - главным образом "развитие человеческого духа", освобождение народов от "невежества и суеверия, которые воспящают всему доброму"^*, и пр. вольнодумец Сидонский, следовавший в этом отношении своему оригиналу, дал весьма негативную оценку роли духовенства в жизни средневекового Запада и в сдвигах, в ней совершившихся. Он решительно отвергал распространенное в современной ему реакционно-романтической литературе представление о церкви как хранительнице и ревнительнице просвещения в средние века^**. В противоположность этому мнению Сидонский отстаивал мысль, что аббаты и монахи были скорее душителями культуры, а "новейшие элементы просвещения", сложившиеся после крестовых походов, "развились и образовались никак не под содействием духовенства": Сидонский с возмущением пишет о "толпах праздных" монахов и о "невежестве духовных"^***, он признает, что духовенство нельзя считать "восстановителем наук и искусств в Европе"^****.

^*("Краткая история", стр. 354.)

^**(См., например: Ж. Ф. Мишо, История крестовых походов, ч. I, стр. 621 и сл.)

^***("Краткая история", стр. 340 и сл.)

^****("Краткая история", стр. 343.)

Перевод "Краткой истории крестовых походов" вызвал восторженный отзыв В. Г. Белинского: он назвал сочинение прекрасным и высказался в том смысле, что "из его (Сидонского. - М. 3.) перевода вышла книга едва ли не лучше подлинника, книга умная, проникнутая мыслию, замечательным единством воззрения"^*. Работа Сидонского, не будучи, разумеется, целиком самостоятельным произведением, свидетельствует тем не менее о том, что в только что начавшей еще зарождаться отечественной литературе о крестовых походах (мы указывали на оригинальные элементы "Краткой истории") пусть пока еще слабо, но все-таки забила и реалистическая струя: консервативные идейно-политические тенденции, отчетливо дававшие себя знать в историко-дидактических компиляциях, основанных на реакционно-романтических переводных сочинениях (Ертов - Мишо), стали наталкиваться на отпор со стороны историков, пытавшихся осмыслить крестовые походы с позиций, отличных от ортодоксальной церковности, а отчасти и прямо направленных против нее.

^*(В. Г. Белинский, Краткая история крестовых походов, стр. 57, 59.)

Впрочем, передовая историческая мысль пробивала себе дорогу в этой области не столько в трудах историков, сколько через другие каналы - прежде всего в историко-критической литературе. Здесь в особенности привлекают внимание очень интересные высказывания о сущности крестовых походов, сделанные В. Г. Белинским. Уже в своей ранней рецензии на учебник С. Смарагдова по средневековью (1841) он причислял крестовые походы к "важнейшим явлениям" истории Европы^*. Позднее, в 1844-1845 гг., Белинский снова обратился к этой теме: один раз - в рецензии на учебник С. Смарагдова по новой истории, вторично - в упомянутой выше рецензии на "Краткую историю крестовых походов", переведенную Сидонским. В последней рецензии Белинский дал довольно развернутое (в рамках журнальной заметки) изложение своих взглядов на события войн западного рыцарства за овладение Восточным Средиземноморьем в XI-XIII вв. Не являясь историком-профессионалом, тем более не занимаясь вплотную крестоносными сюжетами, Белинский, однако, благодаря своим прогрессивным мировоззренческим позициям силой научной интуиции сумел довольно верно понять корни крестовых походов и дать им надлежащую оценку.

^*(В. Г. Белинский, Руководство к познанию, стр. 488 (рецензия впервые опубликована в "Отечественных записках" за 1841 г., т. XIX, № 11, отд. VI, стр. 17-21).)

Сам интерес "неистового Виссариона" к этой теме не был случайным. Белинский считал необходимым вскрыть несостоятельность ходячих консервативных концепций официозной историографии, заполнявших, кстати, и тогдашнюю учебную литературу^*: ведь произведения, содержавшие эти концепции и выходившие из-под пера казенных историографов (И. К. Кайданова и пр.), так или иначе служили целям тех реакционных политических сил России, против которых Белинский вел беспощадную идейную борьбу, - самодержавия и православной церкви - главных столпов феодально-крепостнической системы. К тому же, как нам представляется, на возникновение у молодого Белинского интереса к истории крестовых походов повлияли его гегельянские увлечения (а ведь Гегель, о чем уже говорилось ранее, выделял крестовые походы в особую стадию развития "мирового духа").

^*(См.: подробнее: С. А. Асиновская, Из истории передовых идей, стр. 31 и cл.)

Первостепенной задачей при изучении крестовых походов Белинскому представлялся отказ от предвзятого подхода к событиям XI-XIII вв., обусловленного конфессиональными или политическими соображениями. Высоко оценивая труд Сидонского, он ставил ему в заслугу прежде всего то, что автор, по его словам, смотрел на крестовые походы "глазами современной науки, глазами чистого разума, не увлекаясь никакими предубеждениями, ни фантастическими (т. е. католической историографии. - М. 3.), ни рациональными" (буржуазные просветители и историки протестантского направления. - М. 3.). Другое достоинство книги этого свободомыслящего богослова Белинский усматривал в правдивом описании западных крестоносцев и их деяний: автор книги, подчеркивал рецензент, "яркими красками изображает невежество, своекорыстие, разврат, неверие, смешанное с диким фанатизмом, зверство, жестокость и кровожадность рыцарей гроба господня, равно как и не скрывает превосходства мусульман над христианами в чувстве нравственности и гуманности"^*. В этих строках выразилась вся полнота ненависти Белинского к религиозному фанатизму, служившему орудием реакции как в далеком прошлом, так и в близком великому критику настоящем. Решительно осуждая фанатизм средневековых рыцарей крестоносцев, вдохновлявшихся католическими церковниками, Белинский косвенно метил в современную ему практику православной церкви, которая благословляла крепостнический гнет в России и освящала политику царизма на Востоке, прикрывавшуюся лозунгом защиты христианства от мусульман.

^*(В. Г. Белинский, Краткая история крестовых походов, стр. 57.)

Больше всего привлекала великого критика гегельянско-диалектическая трактовка Ф. Ф. Сидонским исторического значения крестовых походов, в особенности мысль о том, что они способствовали "освобождению духа", поскольку нанесли удар католической церкви и папству. "Но что всего лучше, - писал Белинский, - переводчик "Истории крестовых походов" видит в этом событии великий шаг вперед со стороны человечества на пути к эмансипации от невежества; видит в нем причину падения папского авторитета, следовательно, видит прогресс" (курсив Белинского. - М. 3.). Прогресс этот, в понимании "неистового Виссариона", состоял в том, что крестовые походы, "несмотря на все непорядки и нестроения, какие в них встречаются, много содействовали к развитию человеческого духа"^*.

^*(В. Г. Белинский, Краткая история крестовых походов, стр. 57, 59.)

В своей статье о книге Сидонского великий русский критик стремился вскрыть реальную сущность крестовых походов: он указывал на низменные цели их участников и клеймил эти священные войны с позиций революционно-демократического просветительства. Белинский писал поэтому о крестовых походах как о "великом, странном, огромном, диком, фантастическом и сумасбродном (sic! - М. 3.) событии, вполне достойном невежества и варварства средних веков"^*. Конечно, подобная точка зрения, навеянная Просвещением, не позволяла подойти к истории крестовых походов с подлинно научных позиций, но она тем не менее открывала возможности для выявления истинного характера этих войн, возможности более широкие, чем любого толка конфессионально окрашенный консерватизм в трактовке данной проблемы. В этом смысле воззрения Белинского, перекликавшиеся с лучшими традициями западноевропейских мыслителей XVIII - начала XIX в., сами по себе означали принципиальный шаг вперед в развитии отечественной историографии крестовых походов.

^*(В. Г. Белинский, Краткая история крестовых походов, стр. 57.)

Для взглядов Белинского, в частности, чрезвычайно характерно стремление направить внимание историков на изучение их действительных предпосылок, сущности и значения. Белинский полагал неудовлетворительной традиционную трактовку крестовых походов как религиозных войн. Ополчаясь на фактологичность школьных руководств, столь распространенную в его время, критик писал в рецензии на пособие С. Смарагдова по новой истории: "Каким образом историк расскажет верно, например, о Крестовых походах, не входя в суждение о смысле и значении этого великого события? И много ли узнаем мы от него, если он скажет, что Крестовые походы начались в XI столетии, продолжались до XIV и сопровождались такими-то и такими-то обстоятельствами? Нет, мы захотим еще знать, почему Крестовые походы могли занимать Европу только до XIV века и почему они сделались уже совершенно невозможными в XV и следующих столетиях? Если историк ответит нам, что то было религиозное время, - мы спросим его, почему же религиозное движение, которое в XI веке произвело Крестовые походы, почему то же самое религиозное движение в XVI веке произвело Реформацию?"^*.

^*(В. Г. Белинский, Рецензия на "Руководство к познанию новой истории", стр. 273-274.)

В России времен Белинского не было историков, которые могли бы удовлетворительно разрешить поставленные им проблемы. И сам Белинский, не ставший, как известно, последовательным материалистом в объяснении исторического процесса, в своих суждениях о некоторых аспектах крестоносной тематики тоже не был свободен от ошибок. Так, опираясь на гегелевские представления об историческом прогрессе, который, как утверждал критик, "не прерывается даже в эпохи гниения и смерти обществ, ибо это гниение необходимо, как приготовление почвы для цвета новой жизни"^*, Белинский, несомненно, переоценивал место крестовых походов в истории, видя в них чуть ли не главнейший фактор духовного раскрепощения Европы от пут средневековья^**. Ошибка Белинского в оценке значения крестовых походов вполне естественна. Этот вопрос был в те времена совершенно не разработан в научной литературе, а в плане философском такая трактовка проблемы, восходившая еще к Робертсону, не могла не казаться критику весьма заманчивым подтверждением его общеисторических взглядов.

^*(В. Г. Белинский, Рецензия на "Руководство к познанию новой истории", стр. 287.)

^**(В. Г. Белинский, Краткая история крестовых походов, стр. 57.)

Тем не менее взятые в совокупности высказывания Белинского о крестовых походах показывают, что в процессе преодоления традиционных представлений, происходившего на основе прогрессивных мировоззренческих установок, в его работах наметился явный отход от консервативно-идеалистических концепций в понимании сущности крестоносного движения.

Именно эти концепции, однако, оставались преобладающими в отечественной литературе середины XIX в., когда интерес к крестоносным сюжетам поднялся с большой силой.

Непосредственным внешним толчком к этому послужило новое обострение международных отношений на Ближнем Востоке. В 1850 г. возник русско-французский дипломатический спор из-за ключей от гроба господня. Луи Бонапарт, стремившийся упрочить французские позиции в Турции, а заодно и поднять свой собственный престиж в глазах католического духовенства, потребовал закрепить св. места в Палестине за католической церковью. Это требование было направлено против России, поскольку царизм давно уже добивался утверждения своего господства в Константинополе, над проливами, а также в некоторых других областях, подвластных тогда Османской империи. Высшие военно-феодальные и буржуазные слои России стремились вытеснить оттуда своих западноевропейских соперников - французских и английских капиталистов. Царизм, потерпевший неудачу в своих расчетах на полюбовный раздел Османской империи с Англией, стал открыто искать поводов к войне. Турции были предъявлены русские притязания на ключи от гроба господня: русский посол в Константинополе Г. Титов доказывал, что еще до овладения крестоносцами Иерусалимом ключами от Вифлеемского храма владели православные. Николай I настаивал не только на передаче православной церкви св. мест в Палестине, но и на предоставлении России права вмешиваться в судьбы православного населения Турции, т. е. большинства подданных султана. Под давлением западных держав турецкое правительство отклонило эти притязания. Более того, указом султана в начале 1853 г. христианские святыни в Иерусалиме и близлежащих местах были переданы в распоряжение католической церкви. Вскоре вспыхнул русско-турецкий конфликт, а в конце этого же, 1853 г. разразилась Восточная война. Николай I двинул войска и флот против Турции. В 1854 г. в войну вступили ее союзники - Англия и Франция^*.

^*(Подробно см. в кн.: Н. С. Киняпина, Внешняя политика России, стр. 238-249.)

Официальная пропаганда поспешила тотчас обосновать политику самодержавия религиозными доводами. В правительственной и близкой к ней печати российский монарх изображался бескорыстным защитником православной веры и православных как в Константинополе, так и в Палестине. Для подкрепления этого тезиса была мобилизована самая разнообразная аргументация, в том числе и историческая. История священных войн XI-XIII вв. также была привлечена идеологическими защитниками внешней политики самодержавия. Их усилиями крестовые походы получили в отечественной историографии нужное ему, хотя и далекое от истины, толкование.

Самым ранним медиевистическим откликом на постепенно назревавший международный политический кризис явилась магистерская диссертация П. Медовикова "Латинские императоры в Константинополе", опубликованная в 1849 г.^*. В ней была сделана попытка изучить отношения Латинской империи с греческими государствами и Болгарией, а также общественный и политический строй этого государства крестоносцев. Медовиков подробно нарисовал чисто внешнюю картину событий, относящихся к истории военной, политической и дипломатической борьбы Латинской империи с Никейской империей, Эпирским деспотатом и Болгарией. Вопросам внутренней жизни государства крестоносцев было уделено сравнительно небольшое внимание. Автор высказывал мысль, что по своему политическому устройству Латинская империя была "сколком с организации королевства Иерусалимского". Кроме того, он решительно подчеркнул в качестве причины ее недолговечности и скорого падения враждебное отношение греческого населения к победителям - франкам.

^*(П. Медовиков, Латинские императоры.)

В диссертации был детально рассмотрен ряд вопросов сугубо конкретного характера. В частности, Медовиков опроверг восходившее к Гиббону представление, будто только помощь, оказанная Генуей Никейской империи, обеспечила "восстановление Византии", точнее, утверждение в Константинополе власти Михаила Палеолога в 1261 г. Это мнение прославленного английского историка было основано исключительно на показаниях нескольких западных хронистов. Медовиков, критически разобрав и сопоставив свидетельства многих латинских и византийских источников (хроники Каффаро, Марино Санудо, договор Никейской империи с Генуей, показания Никифора Григоры и др.), доказал, что греки взяли в 1261 г. Константинополь еще до прибытия запоздавшего генуэзского флота^*. Пожалуй, этот вывод был единственным, имевшим, собственно, научную ценность, поскольку диссертант уточнял здесь представления историков о судьбах Латинской империи на завершающем этапе ее существования.

^*(П. Медовиков, Латинские императоры. стр. 154-155, 164.)

В целом же диссертация Медовикова не имела сколько-нибудь существенного значения в разработке проблем крестовых походов. Она получила отрицательную оценку известного историка Т. Н. Грановского^*.

^*(Т. Н. Грановский, Латинская империя. Рецензия написана в 1850 г. Критикуя освещение Медовиковым истории завоевания Византии рыцарями Четвертого крестового похода, Грановский считал важным, в частности, выявить "числительное отношение выставленных с обеих сторон сил (крестоносцев и греков. - М. 3.)" в 1203-1204 гг. "В источниках находится несколько цифр... - писал он, - которые показывают, что в начале войны крестоносцам грозила большая опасность, чем грекам" (там же, стр. 144). В работе Медовикова этот сюжет, правильное решение которого могло бы дать, по мнению Грановского, ключ к пониманию причин гибели Византии в 1204 г., был обойден полным молчанием. Не коснулся диссертант и ряда других проблем, постановки которых требовала сама тема его работы, например, о географических границах раздела Византии между Венецией и остальными крестоносцами (там же, стр. 148).)

Книгу Медовикова пронизывала политическая тенденция явно консервативного свойства: идеалистически рассматривая крестовые походы как "великую брань" между христианством и исламом, Медовиков едва ли не впервые в русской литературе сформулировал тезис о вине Запада перед христианством, тезис, который позднее получил подробное развитие и обоснование в работах ряда ученых. Политический смысл этой идеи заключался в косвенном оправдании притязаний царизма на Ближнем Востоке накануне Крымской войны.

Другим образчиком искусственной интерпретации истории крестовых походов, выдвинутой исключительно в целях исторического обоснования позиции российского самодержавия в восточном вопросе, может служить серия историко-публицистических статей упомянутого выше Г. Титова, помещенных в газете "Русский инвалид" в .1854 г. (№№ 127-128 и 131 - 132) и напечатанных затем отдельной брошюрой под характерным названием "Крестовые походы и восточный вопрос"^*. Концепция истории крестовых походов, которую отстаивал бывший русский посол в Константинополе, вкратце представляется следующим образом. Хотя крестоносцы Первого похода и освободили Палестину от рук "неверных", но христианский Восток напрасно "от всего сердца приветствовал своих избавителей"^**. Последние, как вскоре выяснилось, пришли в св. места "не для спасения, а для истребления православной церкви". Православный Восток был принесен "в жертву властолюбия римского двора"^***. Явно смещая историческую перспективу, Титов утверждал, что главная цель всех крестовых походов состояла в подчинении православной церкви папскому Риму. Западные крестоносцы, которым восточные христиане выразили было доверие, оказали "радушный прием", отнесясь к ним как к своим братьям, отплатили за все это черной неблагодарностью, встав на путь жестоких гонений против православия^****. Но, продолжает Титов, на страже православной церкви стоял сам господь бог. Он не мог допустить и не допустил, чтобы западные христиане надолго утвердились в Сирии и Палестине, а тем более в Константинополе. Ведь в этом случае православная церковь "принуждена была бы или скрыться в пустыне от мнимых своих защитников, или соединиться с церковью Римскою, принять столь чуждые ей Латинские догматы и подчиниться главенству Папы". А это привело бы к пагубным последствиям и для судеб России - дочери греческой церкви, передавшей "нам весь свой дух", "все сокровища чистейшей христианской мудрости"^*****. Итак, небесный промысел разрушил злокозненные планы Запада: крестовые походы, несмотря ни на численность и храбрость их участников и вождей, ни на временные успехи рыцарей, ни на продолжительность предпринимавшихся ими усилий, потерпели крах, поглотив "лучший цвет рыцарства, миллионы храбрых воинов и несметные сокровища европейских государств".

^*(Г. Титов, Крестовые походы и восточный вопрос.)

^**(Г. Титов, Крестовые походы и восточный вопрос. стр. 1).

^***(Г. Титов, Крестовые походы и восточный вопрос. стр. 2.)

^****(Г. Титов, Крестовые походы и восточный вопрос. стр. 3.)

^*****(Г. Титов, Крестовые походы и восточный вопрос. стр. 5 и сл.)

В этой связи, далее, Титов развивал следующую казуистичную теорию относительно исторической роли мусульманских народов в судьбах православия. По мысли автора, главным врагом истинной, т. е. православной, веры христовой и восточной церкви, ее хранительницы, искони являлась римская церковь, Запад. Именно для защиты православия от Запада господь бог "двинул из глубины Азии крепких сынов Измаила", сельджуков, и "повелел им положить руку на христианский Восток". Таким образом, мусульманам было свыше предначертано служить оплотом православной церкви против Рима, заслонять ее "от преобладания и лжедогматов церкви римской". Запад, однако, не уразумел промысла божьего и поднялся на крестовые походы, дабы погубить православие. За это дерзкое намерение воспоследовала справедливая кара: крестоносное рыцарство на Востоке было разгромлено, в чем "сын православной церкви во всей ясности не может не видеть так знакомой и так близкой ему руки божественного основателя благодатного царства на земле"^*.

^*(Г. Титов, Крестовые походы и восточный вопрос. стр. 9-11.)

Разрабатывая это надуманное историко-теологическое построение, автор пытался затем продлить намеченную им линию исторического развития вплоть до событий современной ему Восточной войны. По воле небесного отца турки и в дальнейшем, утверждал Титов, выступали вернейшей опорой православия против Запада. Когда Византия стала клониться к упадку, божественный промысел снова "повелел тем же сынам Измаила" встать на ее страже и "занимать мало-помалу все ее области". Правда, иго "неверных" принесло страшные бедствия церкви христовой, но зато, как считал Титов, под властью турок сохранялось в чистоте главное сокровище церкви - вера. Не будь четырехсотлетнего господства Турецкой империи на христианском Востоке, последний "сделался бы добычею Запада", а "православная восточная церковь неминуемо подверглась бы его влиянию". Владычество мусульман "совершенно устранило эту опасность", и в этом заключалось его благо^*.

^*(Г. Титов, Крестовые походы и восточный вопрос. стр. 11-12.)

Смысл и подоплека всех этих, казалось бы, отвлеченных по своему внешнему характеру историко-религиозных рассуждений очевидны. Титов склонен был превозносить даже турецкое иго, лишь бы отстоять идею неприкосновенности православия от любых западных влияний. Он противопоставлял господство османов на Востоке непереносимой для истинного сына православной церкви перспективе утверждения там владычества римской церкви. Все что угодно, пусть даже янычары, только бы не еретический Запад - вот, собственно, основная идея его концепции. Турецкое владычество, заявляет Титов, явилось добром для православия: турки оградили его от влияния западных лжедогматов.

Ненависть к Западу, в середине XIX в. охваченному революционными потрясениями, вражда к либеральным идеям настолько ослепляли этого шовинистически настроенного историка, что он приписывал божественному промыслу помимо четырехсотлетнего турецкого владычества в Юго-Восточной Европе и ...татаро-монгольское иго на Руси. Татаро-монгольские завоеватели, по мысли Титова, заслоняли Русь "от влияния Запада в продолжение двух с половиной веков" - в этом их историческая заслуга: подчинив Русь, монголы обезопасили ее "от тех политических и религиозных переворотов, которые впоследствии распространились по всему Западу и нисколько не коснулись богохранимой России"^*. Охранительная тенденция этого построения проступает достаточно отчетливо^**.

^*(Г. Титов, Крестовые походы и восточный вопрос. стр. 20.)

^**(Заметим, что три четверти века спустя идеализация татаро-монгольского ига станет характерной чертой писаний контрреволюционных белоэмигрантских историков-сменовеховцев: в совершенно иной исторической обстановке и с иными целями они будут точно в таком же духе фальсифицировать историю татаро-монгольского владычества на Руси. Так, по мнению П. Савицкого, было "великим счастьем", что Россия "досталась татарам, а не кому другому", ибо татары, будучи "нейтральной культурной средой", не замутили "чистоты национального творчества", коего стержень - "русское благочестие" (П. Савицкий, Степь и оседлость, стр. 342-343). Теории о благотворности монгольского завоевания для судеб России получили в новейшее время широкое распространение в трудах немецких "остфоршеров", а также в реакционной американской буржуазной историографии. См. подробно: В. Т. Пашу то, Истоки немецкой неофашистской концепции истории России, - ВИ, 1962, № 10, стр. 70-75.)

Как видим, Титов обратился к истории крестовых походов лишь для того, чтобы представить восточный вопрос в его историческом развитии как вопрос чисто религиозный, т. е. исторически подкрепить доводы официальной пропаганды самодержавия. Сущность проблемы, оказывается, "не в материальных... выгодах или невыгодах, о которых так хлопочет политика западных держав и которые вовсе не имеет теперь в виду великое наше Отечество": в Восточной войне для российской монархии речь идет лишь о "торжестве истины над вековыми заблуждениями". Война эта - "дело чисто божье". Она имеет своей задачей отстоять священные права православного Востока там, где десница господня "насадила и утвердила" православную церковь, "сохранила ее во всей целости среди мрака и треволнений языческого мира, среди волн крестовых походов и под тяжким игом мусульман". Так ссылками на превратно толкуемые им события средневековья Титов оправдывал внешнюю политику царизма, взявшего на себя в середине XIX в. роль защитника гроба господня. Главное оправдание историк видит для нее в том, что никогда еще православный Восток "не находился в такой опасности от чуждого ему влияния Запада, в какой находился в последнее время и особенно теперь"^*.

^*(Г. Титов, Крестовые походы и восточный вопрос, стр. 21-23.)

Брошюра Титова - выразительное свидетельство того, каким образом повышение интереса к истории крестовых походов в России в период Восточной войны сказалось в русской политической публицистике реакционного толка. Крестовым походам здесь было дано намеренно ложное и одностороннее толкование; их история лишь использовалась с целью исторического обоснования политики царизма. Ничего общего с научной не имевшая трактовка крестовых походов, данная Титовым, являлась логическим продолжением тех косных идей, которые уже ранее намечались в большей или меньшей степени в работах ряда консервативно настроенных отечественных историков. При этом в брошюре Титова православно-охранительная тенденция, пронизывавшая их произведения, получила наиболее откровенное выражение.

В конце 40-х и самом начале 50-х годов в русской исторической науке прозвучал, однако, и другой голос - голос медиевиста, который во все более сгущавшейся атмосфере николаевского режима в большей мере сохранял научную трезвость при анализе и оценке событий далекого прошлого, не принося историческую истину в жертву своим политическим симпатиям и антипатиям. Это был профессор Московского университета Т. Н. Грановский (1813-1855). Знаменитый историк-просветитель, по праву считающийся основателем русской медиевистики, не разрабатывал, правда, специально проблемы истории крестовых походов. Ему принадлежат лишь отдельные высказывания и наблюдения в этой области. Они собраны в двух его работах: в докторской диссертации "Аббат Сугерий", изданной отдельной книгой в 1849 г., и в публичной лекции "Лудовик IX", прочитанной в университете в 1851 г. (она составляет часть исследования, известного под названием "Четыре исторические характеристики"). Несмотря на то что соображения, высказанные Грановским по отдельным вопросам истории крестовых походов, выдвинуты им только попутно, в связи с рассмотрением основных тем, занимавших в данном случае историка, однако, и в таком виде они представляют большую ценность, особенно если учесть преобладание в отечественной литературе первой половины XIX в. консервативных концепций крестоносного движения.

В высказываниях Грановского прежде всего заметна одна особенность, резко отличающая его произведения от большинства ранее упомянутых работ, - серьезное знание источников. Тот интерес к хроникам крестовых походов, который начиная с 40-х годов составлял отличительную черту лучших произведений западноевропейской литературы по крестоносной проблематике, был в высокой степени присущ и работам Грановского. Свои выводы Грановский почти всегда строит на материале хроник. Наблюдения, сделанные по поводу Второго крестового похода в "Аббате Сугерии", основаны на изучении свидетельств таких французских летописцев, как Одо Дейльский, Годфруа, автор "Жизнеописания Бернара Клервоского", монах Гийом, биограф Сугерия, Матвей Парижский. Рисуя события Седьмого и Восьмого походов в "Лудовике IX", Грановский опирается на известия Жуанвиля и некоторых других хронистов.

Сама оценка Грановским крестовых походов проникнута большой реалистичностью. Грановский был, в общем, чужд того пафоса, с которым иные западноевропейские ученые подчас описывали крестоносные предприятия, и последствия их он рассматривал в связи с тем действительным влиянием, которое те или другие из этих священных войн имели для Запада. В "Аббате Сугерии" Грановский совершенно справедливо указал на пагубные для политического развития Франции результаты Второго крестового похода. Историк резко противопоставил недальновидного французского короля Людовика VII, поспешившего отозваться на клич Бернара Клервоского и отправиться в Палестину исключительно ради того, чтобы, как полагал Грановский, "смыть с себя грехи, навлекшие на него церковное проклятие"^*, аббату Сугерию, политику, преданному иде? централизации королевства и выступившему "противником предприятия, которое он рассматривал с точки зрения государственного мужа"^**. Грановский отмечает основательность опасений Сугерия, высказывавшихся им накануне похода. В самом деле, "Второй крестовый поход дорого стоил Франции. Цвет ее народонаселения отправился в Палестину...". "Благочестивая цель не оправдала пред современниками жестоких средств", примененных королем для получения денег, необходимых войску крестоносцев: "ропот был всеобщий", в особенности по той причине, что по отбытии рыцарского ополчения на Восток подняли голову крупные феодалы, стремившиеся ликвидировать достигнутые ранее результаты централизаторской политики Капетингов^***. В суждениях Грановского о Втором крестовом походе были и свои слабые стороны: так, он явно переоценивал значение агитационной деятельности Бернара, Клервоского^****. Однако этот и некоторые другие недостатки, вытекавшие из идеалистического мировоззрения историка, отступают в его суждениях о событиях 1146-1147 гг., отличающихся реализмом, на второй план.

^*(Т. Н. Грановский, Аббат Сугерий, стр. 355-356.)

^**(Т. Н. Грановский, Аббат Сугерий, стр. 357.)

^***(Т. Н. Грановский, Аббат Сугерий, стр. 358 и сл.)

^****(Т. Н. Грановский, Аббат Сугерий, стр. 356.)

В еще большей мере сказанное относится к наблюдениям Грановского о крестовых походах в целом, сформулированным в лекции о Людовике IX. В некоторой степени они как бы перекликаются с оценками, данными крестоносному движению В. Г. Белинским. Как и последний, Грановский старался осмыслить крестовые походы в качестве закономерного порождения средневековья. Он самым решительным образом отвергал попытки объяснить крестовые походы действием исключительно или преимущественно религиозных причин. Историк признавал значение последних, но отводил по крайней мере равное им место в возникновении крестовых походов социально-политическим факторам, характеризовавшим жизнь различных прослоек феодального общества на Западе в XI- XIII вв. "Это движение, - говорил Грановский, - носит двоякий характер: с одной стороны, оно было вызвано преобладанием религиозного чувства, с другой - современным состоянием европейского общества"^*. Развивая эту дуалистическую и в основе своей, конечно, идеалистическую концепцию, Грановский тем не менее уделял основное внимание раскрытию конкретных исторических обстоятельств, породивших крестоносное движение. При этом он рельефно оттенял различие и даже противоположность практических побуждений, толкавших к участию в походах представителей различных общественных прослоек феодальной Европы^**. В особенности примечательно толкование Грановским причин крестоносных выступлений сельских и городских низов. Историк, на протяжении всей своей научной и профессорской деятельности всегда интересовавшийся судьбами народа, сочувственно относившийся к его борьбе против крепостнического и всякого иного угнетения в прошлом и настоящем^***, сумел разглядеть в крестоносном порыве низов западноевропейского общества их протест против тяжелых условий жизни. "Горожане и вилланы, - указывал Грановский, - уходили от феодального гнета"^****. Трактовка мотивов, определявших участие феодальных сеньоров и католического духовенства в крестовых походах, не была у Грановского столь отчетливой и несла на себе отпечаток некоторых ошибочных представлений историка о феодализме. Следуя взглядам, принятым в европейской медиевистике, он противопоставлял феодалов и королевскую власть как антагонистические силы^*****.

^*(Т. Н. Грановский, Лудовик IX, стр. 442.)

^**(Т. Н. Грановский, Лудовик IX, стр. 442.)

^***(См.: С. А. Асиновская, Из истории передовых идей, стр. 52 и сл.)

^****(Т. Н. Грановский, Лудовик IX, стр. 442.)

^*****(О крестоносных побуждениях светских сеньоров, например, Грановский писал: "Барона манила возможность создать чистое феодальное государство (sic!-М. 3.), не стесняясь обломками исторических учреждений, уцелевших в Европе" (там же). Как известно, Грановский был далек от понимания классовой природы феодального государства. См.: С. А. Асиновская, Из истории передовых идей, стр. 138.)

Напротив, Грановский по-своему глубоко характеризовал причины прекращения крестовых походов: их цели "не были достигнуты. Горько обманутые в своих надеждах, народы Запада перестали думать о завоевании Азии и устремили свою деятельность в другую сторону, на другие предметы"^*. Эти положения - к сожалению, их у Грановского немного - проливали несравненно более яркий свет на судьбы крестовых походов, нежели многословные, полные ничего не объясняющих ссылок на волю небесных сил и всякого рода искусственных построений писания консервативных историков и публицистов.

^*(Т. Н. Грановский, Лудовик IX, стр. 442.)

Правда, и в высказываниях Грановского о крестовых походах в "Лудовике IX" содержались неверные положения. К числу причин крестовых походов он относил, например, общую для Европы, хотя и неосуществимую "потребность мира и порядка...". Людовика IX он изображал неким идеальным рыцарем "христианской правды", полагавшим "конечной целью войны (речь идет о Восьмом крестовом походе 1270 г. - М. 3.) торжество истинной веры и восстановление нарушенного права"^*; И вес же многие суждения Грайовского по вопросам крестоносного движения, базирующиеся на строгом анализе текстов средневековых памятников, принадлежат, несомненно, к лучшим в отечественной историографии этой проблемы в XIX в.

^*(Т. Н. Грановский, Лудовик IX, стр. 442, 447, 449.)

Интерес к истории крестовых походов не угас в русской исторической литературе и в ближайшие годы, последовавшие за окончанием Восточной войны. В какой-то степени он продолжал питаться и поддерживаться событиями пред и послереформенной политической жизни России. Восточный вопрос отнюдь не был снят с повестки дня заключением Парижскою мира 1856 г. Российская дипломатия прилагала усилия к тому, чтобы, несмотря ни на что, утвердить позиции самодержавия в качестве "покровителя" восточных христиан. В 60-х годах последовало наступление в Средней Азии (взятие Ташкента в 1865 г., установление вассалитета Бухарского эмирата и Кокандского ханства в 1868 г.). Все это придавало оттенок актуальности изучению эпохи священных войн христиан с мусульманским миром в прошлом. Вместе с тем интерес к данной тематике все больше и больше приобретал самодовлеющий, во всяком случае., более ярко выраженный научный характер, что было связано и с воздействием зарубежной историографии.

Названные обстоятельства сказались на работах второй половины 50-х и 60-х годов. Отчасти это были переводы трудов зарубежных историков, отчасти и оригинальные сочинения. Из первых отметим фрагменты статьи французского историка Гюи "О влиянии крестовых походов на западную цивилизацию", помещенной в 1858 г. в журнале "Атеней"^*. Тенденции, заключавшиеся в ней, - скрытое восхваление священных войн прошлого ради обоснования их в настоящем - продолжали, как видно, находить себе сторонников в кругах, формировавших русское общественное мнение.

^*(См. стр. 326 и сл. данной работы.)

В 60-х годах появляются и новые серьезные работы академического характера.

Пример тому - магистерская диссертация петербургского медиевиста В. А. Бильбасова (1838-1904) "Крестовый поход императора Фридриха II из дома гогенштауфенских герцогов", опубликованная отдельной книгой в 1863 г.^*. В "рассуждении" Бильбасова получили обстоятельное освещение многие конкретные вопросы истории VI крестового похода 1228-1229 гг. и связанные с ней проблемы международной дипломатии начала второй четверти XIII в. Бильбасов привлек к исследованию обильный материал источников. Он разработал, в частности, ряд важных документов, изданных Юйяр-Бреоллем в 1859 г.^**. Наиболее тщательно проанализировал историк "Итинерарий Фридриха II" и договор Фридриха II с Египтом (1229), сделав это еще до того, как в западноевропейской литературе появились специальные исследования памятников, собранных названным издателем. Отдельные выводы Бильбасова, например, оценка договора Фридриха II с египетским султаном как документа, имевшего большое значение для развития торговых и политических отношений Запада с Востоком^***, тезис о том, что ко времени Фридриха II крестовые походы стали бесполезным делом^****, и некоторые другие, продолжают, в сущности, сохранять свою значимость и поныне. Говоря о диссертации Бильбасова, необходимо, однако, иметь в виду, что самое обращение ученого к данной теме было продиктовано его пристальным интересом не столько к истории крестовых походов, сколько к истории борьбы германских императоров с папами. Последнюю Бильбасов, исторические взгляды которого базировались на принципах гегелевской философии^*****, толковал в соответствии со своим общим пониманием средневековья как эпохи, главным противоречием которой было противоречие между европейскими народами и папским деспотизмом^******. И все же его работа явилась солидным вкладом в изучение одного из участков крестоносной проблематики.

^*(В. А. Бильбаcов, Поход Фридриха II. В. Бузескул ("Всеобщая история", 1, стр. 114) и вслед за ним О. Вайнштейн ("Историография", стр. 303) ошибочно относят названное сочинение к 1883 г.)

^**(J. Huillard-Breholles, Historia diplomata Friderici Secundi.)

^***(В. А. Бильбасов, Поход Фридриха II, стр. 120.)

^****(В. А. Бильбасов, Поход Фридриха II, стр. 159.)

^*****(См. подробнее: М. А. Алпатов, Русская медиевистика, - ВИ, 1960, № 9, стр. 58-59.)

^******(М. А. Алпатов, Русская медиевистика, - ВИ, 1960, № 9, стр. 59-60.)

Два года спустя после выхода в свет диссертации Бильбасова был опубликован очередной, третий том хрестоматии профессора Петербургского университета М. М. Стасюлевича (1826-1911) "История средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых"; он был полностью посвящен истории крестовых походов, эпоху которых Стасюлевич считал "временем блестящего и полного развития феодального общества, когда оно успело наконец выработать из себя известный исторический тип, цельный, своеобразный, каким был прежде тип греческой и римской образованности, хотя и основанный на началах прямо противоположных цивилизации древнего мира"^*. Составитель хрестоматии, отводя целый том (свыше 800 стр.) материалам по крестовым походам, исходил из того, что, по его мнению, хотя они и представляли собой один только "внешний факт", но зато такой, "который в течение двух веков беспрестанно перерабатывал западное общество и под влиянием которого оно испытало в себе огромный внутренний переворот"^**. Само по себе подобное представление не являлось ни новым, ни оригинальным, да и вся хрестоматия предназначалась исключительно для педагогических целей: Стасюлевич полагал недостаточным школьное изучение истории только по учебникам и настаивал на приобщении учащихся к подлинным документам изучаемой эпохи^***. Однако на практике публикация на русском языке значительного числа памятников по крестовым походам выходила за рамки чисто педагогического начинания. По существу, такое издание имело и некоторое научное значение, поскольку открывало, пусть и ограниченные, но все же известные перспективы для документальной разработки крестоносных сюжетов хотя бы начинающими отечественными историками, которым издания подлинников оставались недоступными.

^*(М. М. Стасюлевич, История средних веков, т. III, стр. XIII.)

^**(М. М. Стасюлевич, История средних веков, т. III, стр. XIV.)

^***("Пусть учебники остаются на своем (курсив автора. - М. 3.) месте, - писал он, - пусть усовершенствуется в них форма катехизации и пусть они делаются более удобными для памяти; но мы нисколько не повредим учебникам, если пополним то, чего недоставало в нашей литературе и чего не могли никаким образом заменить никакие учебники" (М. М. Стасюлевич, История средних веков, т. III, стр. XIV).)

Значение труда Стасюлевича умалялось, однако, следующими обстоятельствами. Качество переводов с латинского во многих случаях оставляло желать лучшего^*. Самый принцип отбора материалов в хрестоматию был ошибочным: наряду и вперемежку с отрывками из текстов средневековых летописцев и других подлинных документов (Иерусалимские ассизы, послания пап и пр.) Стасюлевич помещал фрагменты из работ позднейших исследователей истории средних веков вообще и крестовых походов в частности. В результате получалось совершенно невообразимое нагромождение крайне разновременных и разнородных материалов: после выдержек из хроники Гийома Тирского шел отрывок из монографии Мишо, вслед за отрывками из произведений Альберта Аахенского и Оттона Фрейзингенского оказывалась помещенной часть монографии Г. Зибеля о Первом крестовом походе, за фрагментом из так называемой хроники Бернара Казначея следовали рассуждения современного ориенталиста М. Рейно, а рядом с письмом Иннокентия III, призывавшим к Четвертому крестовому походу, - характеристика Византии накануне ее завоевания крестоносцами, данная Э. Гиббоном.

^*(Как показывает выборочное сличение текстов латинских с русским, переводчик пользовался преимущественно не оригиналами, а французскими переводами, опубликованными в известной серии Ф. Гизо ("Documents relatifs a l'histoire de France") (см. стр. 225 прим.2данной работы). oСплошь да рядом русский текст в хрестоматии представляет собой простую кальку с этих французских переводов, далеко не всегда отличающихся точностью и часто передающих приблизительно лишь общий смысл оригинала.)

Тем не менее издание обширной хрестоматии по крестовым походам являлось положительным фактором в процессе овладения отечественной историографией этой областью истории средневековья. Существенно, что Стасюлевич поместил в книге не только выдержки, иногда довольно обширные, из латинских хроникXII-XIII вв., - он включил в нее также отрывки из сочинений ряда византийских и арабских писателей - факт, который сам по себе указывает на широкое понимание составителем стоявших перед ним задач. Коллекция переводов Стасюлевича - в этом значение книги - нацеливала русских медиевистов на углубленное изучение истории крестовых походов по первоисточникам, на отказ от поверхностных, компилятивных, предвзятых по своим чисто умозрительным концепциям работ, преобладавших во второй четверти XIX в.