Глава восьмая. Вопросы истории крестовых походов в немецкой медиевистике второй трети XIX в.

Основные тенденции, определявшие развитие источниковедения крестовых походов с конца 30-х годов, сказались и на собственно исторических работах по теме, обильно публиковавшихся в этот период.

Они также распадаются в основном на две группы, или принадлежат к двум направлениям - критическому и традиционалистскому (применительно к общеисторическим трудам условность данной терминологии еще более велика, чем когда речь идет об источниковедении, поскольку оба понятия характеризуют все же главным образом отношение авторов тех или иных сочинений к источникам). Труды критического направления продолжают линию зибелевской монографии: в первую очередь это новые исследования и обобщающие произведения самого Зибеля. Традиционалистское, следующее в фарватере старой клерикально-романтической литературы направление развивается отчасти и в Германии, но преимущественно во Франции, Бельгии, Испании - странах, в идеологической и политической жизни которых было значительно влияние католической церкви.

Несмотря на существенные различия в научном и идейно-политическом содержании этих трудов, общие представления историков обоих направлений покоятся на прежней, т. е. идеалистической, основе; в то же время в них постепенно усиливается тенденция ко все более реалистичному пониманию причин и движущих сил крестовых походов. Обстоятельства, обусловливавшие нарастание такого рода реалистических тенденций, неодинаковы. Известную роль, безусловно, играли конфессионально-политические установки исследователей: как правило, например, историки-протестанты, не связанные предвзятостью концепций католической историографии, углубленнее толковали крестоносные сюжеты и проявляли большую трезвость в оценках. Важным фактором, оказывавшим свое воздействие на представления историков крестовых походов, служил прогресс медиевистики в целом, распространение в ней с течением времени позитивистских идей, повышение интереса к социальной истории средневековья и т. п.^*. Ко всему этому нужно добавить и влияние успехов в разработке источников по истории крестовых походов, что побуждало подчас исследователей переходить на более реалистичные позиции и в интерпретации самой крестоносной проблематики.

^*(См.: Е. В. Гутнова, Позитивистская историография, - СВ, 25, 1964, стр. 283, 287 и сл.)

Обратимся к критическому направлению, представленному сочинениями Г. Зибеля. Они отличались двумя важными особенностями. Историк и в этих работах порывал с несостоятельными традициями в изложении фактической стороны истории крестовых походов. Преувеличивая силу религиозных мотивов в крестоносном движении, Зибель все же был далек от его идеализации, столь свойственной романтикам начала столетия^*. Напротив, как раз те черты крестовых походов, которые служили предметом восхищения и восхваления в работах романтиков предшествующей эпохи (исключительная преданность крестоносцев религиозным идеалам и пр.), Зибелем, хотя и признававшим их существенное значение, тем не менее, сурово и решительно осуждались. Он отвергал мистико-энтузиастические начала крестовых походов в качестве их достоинства: негативизм такого рода вытекал не только из общей позиции Зибеля как историка-протестанта, он определялся, думается, прежде всего проникнутым "здравомыслием" подходом немецкого ученого-политика (каковым все более становился Зибель) к религиозным войнам средневековья.

^*(В этом отношении требует известного ограничения и уточнения тезис о влиянии идей реакционного романтизма на Зибеля как представителя малогерманской школы. См.: В. А. Гавриличев, Немецкая историография, - МИВИН, вып. 5, стр. 275. Напротив, применительно к пониманию Зибелем крестовых походов в гораздо большей степени верны другие черты его общеисторических взглядов, удачно наблюденные автором статьи, - рационализм, вера в закон причинности, стремление к объективной истине, влияние позитивизма Бокля и т. д. (см.:Е. В. Гутнова, Позитивистская историография, стр. 280).)

Обратимся к статье "О Втором крестовом походе" (1845), в источниковедческом аспекте анализировавшейся нами ранее. Основной вопрос, поставленный здесь, - вопрос о том, почему оказался успешным Первый крестовый поход и потерпел полное фиаско Второй, состоявшийся всего на полвека позже?

Изучая события этого провалившегося похода немецкофранцузского рыцарства на Восток в 1147-1148 гг., Зибель исходил из представления о значительном отличии исторической обстановки, породившей его, от той, в условиях которой возникло крестоносное движение. Тогда, в конце XI в., вся "жизнь западных народов была, - по его мнению, - сосредоточена почти исключительно в духовной сфере". Что до всего прочего, то период утверждения папского владычества в Западной Европе был временем глубочайшего упадка даже по сравнению с меровингскои и каролингской эпохами, не говоря уже об эпохе Оттонов. Признаки упадка Зибель, сторонник единой Германии, видит в том, что с победой папства над королевской властью потерпели провал попытки создания государственности, стерлось национальное своеобразие и даже "сама церковь, претендовавшая на роль носительницы культуры, была затронута этим процессом умирания". Повсеместно воцарилось лишь одно направление в духовной жизни, принявшее всеобщий характер и подчинившее себе все общественное развитие, - мистика и аскетизм. В своем стремлении к спасению душ как цели жизни оно, заявляет Зибель, "пагубно влияло вообще на светскую культуру"^*. Такая атмосфера и породила Первый крестовый поход; по своей сущности он был, с точки зрения Зибеля, мистическим предприятием: его цель заключалась в небесном спасении; "сияние духовных страстей не было помрачено никакой мирской окраской", а если в походе и "участвовали рыцарские мотивы и политика", то они занимали подчиненное место.

^*(Н. v. Sуbеl, Ober den zweiten Kjeuzzug, S. 417 f/)

Итак, Первый крестовый поход - порождение эпохи упадка, всеохватывающего господства иерархических интересов (папской теократии), и, главное, всеобщих мистических устремлений. Идеалистические представления историка о событиях 1096-1099 гг. и вместе с тем его негативное отношение к крестоносному предприятию папства - "губителя" национальной самобытности и светской культуры (в этом принципиальное отличие позиции Зибеля от взглядов реакционных романтиков начала XIX в.!), - равно как и политические симпатии и антипатии Зибеля, проступают в приведенных оценках со всей определенностью.

Они же лежат и в основе его концепции Второго крестового похода. По мнению Зибеля, та "исключительная односторонность", которая воцарилась в направлении жизни на Западе с победой папства, не могла быть сколько-нибудь прочной и длительной: она в состоянии была продержаться "разве что мгновение - после победы или в разгар борьбы", в момент торжества папства, в обстановке победоносного похода на Восток в 1096-1099 гг. Едва только "меч был отложен в сторону", в Европе образуются новые элементы: вновь возродилась государственность (даже вблизи Рима появилось Норманно-Снцилийское королевство Рожера II), а в сфере культуры и образованности возникла всеобщая тяга к земному^*. Короче говоря, к середине XII в. - и Зибель констатирует эти перемены с удовлетворением трезвого антиклерикала - "погасло пламя, которое за 50 лет до того пожирало все земное, требуя [ото всех] чистой жертвы богу"^**. Конечно, давая подобную характеристику политических и культурно-исторических перемен в Европе в первой половине XII в., Зибель лишь намечал контуры того нового, что, по его представлению, возникло тогда в общественном развитии. Он хотел главным образом подчеркнуть не лишенную реального основания мысль, что волна "мистицизма", на гребне которой поднялось папство с его крестовым походом, к 40-м годам XII в. стала ниспадать, теснимая светскими элементами (разумеется, Зибель еще не мог всесторонне выяснить само это "основание").

^*(Н. v. Sуbеl, Ober den zweiten Kjeuzzug, S. 419-424.)

^**(Н. v. Sуbеl, Ober den zweiten Kjeuzzug, S. 422.)

В изменившейся обстановке Бернар Клервоский, воплощавший отмиравшие тенденции духовной жизни (он "вел истребительную войну против культуры и политики", т. е., по зибелевской терминологии, против независимой от церкви государственности), организует новый крестовый поход (здесь историк приступает к главной теме своей статьи). Но "изменившийся дух времени с трудом повиновался теперь фанатично-благочестивым призывам, а в ходе самого предприятия нельзя было избежать соприкосновения с окрепшими политическими силами". Равнодушие крестоносцев, вновь увлеченных мистическим порывом, к реальным, земным целям должно было жестоко отомстить за себя: если в Первом крестовом походе "дорога для действия мистических начал была свободна", то на пути Второго похода "встали неотвратимые мирские препоны, которые невозможно было ни обойти, ни сломить"^*. Второй крестовый поход, по Зибелю, в большой мере представлявший собой анахронизм (ведь среди его участников господствовали мистико-религиозные настроения!), неизбежно поэтому был обречен на провал. Доказательству этих положений и была посвящена значительная часть разбираемой статьи.

^*(Н. v. Sуbеl, Ober den zweiten Kjeuzzug, S. 425-426.)

Опровергая старые представления (Мишо и Вилькена), будто Второй крестовый поход был вызван "со стороны" Востока, Зибель сначала показывает, что сирийские франки в 1146 г. ни за какой помощью на Запад, как это утверждала ошибочная традиция, не обращались^*. Второй крестовый поход, как и Первый, являлся лишь "плодом западного благочестия"; он возник как движение, порожденное "изнутри", "на самом Западе", а не был обусловлен вмешательством каких-то внешних факторов. И к середине XII в., несмотря на ростки нового, на Западе все же удерживалось "настроение 1110- 1120 гг.", т. е. мистицизм, "чуждый политике" и руководствовавшийся лишь принципом, согласно которому "врагов Христа надлежит разить острым мечом"^**. Крестоносцев 1147 г., как и участников похода 1096-1099 гг., якобы объединяло, по Зибелю, и вело вперед общее благочестивое настроение; Второй крестовый поход, подобно Первому, был папским предприятием: его участники считались римско-папским воинством (eine romisch-papstliche Bewaffnung); Людовик VII и прочие французские крестоносцы отправились в 1146 г. на войну по велению папы, побуждаемые своей далекой от политических расчетов религиозностью.

^*(Н. v. Sуbеl, Ober den zweiten Kjeuzzug, S. 428-429. См. стр. 232 и cл. данной работы.)

^**(Н. v. Sybеl, Ober den zweiten Kreuzzug, S. 429-430.)

Форма священной войны осталась прежней. Однако общие условия, в которых происходило это предприятие, сделались иными по сравнению со временем Первого похода. Тогда на Западе царило неподдельное воодушевление; теперь и призывное послание Бернара от 1146 г. было искусственно отшлифовано; оно проникнуто озабоченностью о дисциплине крестоносцев и т. д., лишено "внутреннего пламени". Тогда крестоносцев сплачивало лишь единое настроение благочестия, теперь руководство предприятием фактически перешло в руки феодальных государств^*.

^*(Н. v. Sуbеl, Ober den zweiten Kjeuzzug, S. 435-437).

Зибель подробно рассматривает в связи с этим международные противоречия, сложившиеся в 1147-1148 гг. и пагубно повлиявшие на события самого крестового похода (имеется в виду война Рожера II с Византией, взаимное недоверие между Германией и Францией, с одной стороны, Византией - с другой, возникшее с момента нападения Рожера Сицилийского на Пелопоннес)^*. Возлагая большую долю ответственности за неудачу похода на завоевательную политику Сицилийского королевства, Зибель вместе с тем видит в безнаказанности действий его правителя свидетельство известного упадка былого мистико-аскетического энтузиазма: случись подобное полвека назад, религиозное воодушевление сумело бы "заставить короля опустить меч в тот же миг, когда он его занес". В середине XII в. - в этом одна из главных идей статьи - "почва, на которой вырос крестовый поход, принадлежала ему лишь наполовину; на другой половине поднимался дух, вовсе отличный отдуха крестового похода"^**, т. е. выступали разноречивые политические интересы европейских государств. Зибель поэтому отвергает традиционные упреки, которые Вилькен и другие историки предъявляли Византии (в вероломстве и пр.), считая ее ответственной за неудачу похода немецких крестоносцев в Малой Азии. Политика Мануила I Комнина, как показывает данный Зибелем довольно объективный анализ событий, была только реакцией Византии на угрозу совместного франко-сицилийского выступления против Константинополя- с Конрадом III, пока тот был в Малой Азии, у Мануила Комнина сохранились хорошие отношения^***.

^*(Н. v. Sуbеl, Ober den zweiten Kjeuzzug, S 438-442.)

^**(Н. v. Sуbеl, Ober den zweiten Kjeuzzug, S. 442-443.)

^***(Н. v. Sуbеl, Ober den zweiten Kjeuzzug, S. 444-446.)

В поражении крестоносцев, подчеркивает историк, виновна не Византия, а лишь их собственная политическая слепота, особенно явственно обнаружившаяся во время пребывания войска в Сирии. Тамошние потомки Готфрида Бульонского и Балдуина I не желали теперь крестового похода - их мало встревожило падение Эдессы, они были поглощены мелкодержавной политикой, ввязались в войну с соседним Дамаском, а вожди крестоносцев могли противопоставить бездеятельности сирийских франков в отношении, казалось бы, основного противника (Нуреддина) только свой религиозный пыл: у них полностью отсутствовало понимание реальной обстановки на Востоке (Людовик VII отказывался нанести удар силам Нуреддина в Мосуле и Алеппо, не повидав сперва св. гроб).

Таким образом, и здесь односторонняя религиозная увлеченность и недостаток политической дальновидности и благоразумия, по Зибелю, привели дело крестового похода к уготованной ему гибели: в решающий момент узкие корыстные интересы сирийских франков возобладали над религиозными побуждениями, определявшими характер и цели Второго крестового похода, пишет Зибель, имея в виду пресловутую измену части иерусалимских баронов во время борьбы за Дамаск^*.

^*(Н. v. Sуbеl, Ober den zweiten Kjeuzzug, S. 449, 450.)

Как видим, и в интерпретации Второго крестового похода Зибелем явственно сказались идеалистическое понимание им проблемы в целом и вытекавшая из него глубокая недооценка материальной подоплеки крестоносных предприятий. В то же время концепция Зибеля, обусловленная, в частности, его критичностью в отношении к традиции, несомненно, содержала в себе позитивные элементы: анализ и ряд оценок событий 1147-1148 гг. означали разрыв с косными, апологетическими по сути представлениями прежней историографии; более точно и верно определялись непосредственные причины похода, который, как показывалось в статье, не был обусловлен каким-либо официальным обращением Франкского Востока на Запад; объективнее расценивалась роль Византии, с которой снималась "вина" за неудачу крестоносцев; их предприятие вводилось в рамки международной политики середины XII в.; раскрывалась политическая близорукость руководителей священной войны 1147-1148 гг.

Все эти реалистичные моменты концепции Зибеля связаны были в значительной степени с его антиклерикальным подходом к теме. В этом плане особенно интересно высказывание Зибеля о специфике средневековой религиозности, поскольку она проявилась в событиях двух первых крестовых походов. Это высказывание ярко характеризует Зибеля как реалистично мыслящего историка-протестанта, отрицательно оценивающего ту роль, которую католицизм играл в политической жизни эпохи крестовых походов. Во Втором походе, утверждал Зибель, "столь же четко обнаружились слабые стороны средневековой религиозности, как в Первом походе - ее сильные стороны": она была "способна только к одномоментному действию", притом "могла успешно служить руководящим началом лишь людям, отказывавшимся от земных побуждений"^*. Такой отказ, выражавшийся в умерщвлении плоти и порождавший односторонне направленный религиозный энтузиазм, неприемлем для Зибеля. "На подобном основании, - пишет он, объясняя причины краха Второго крестового похода, - нельзя воздвигнуть что-либо прочное..." Средневековая религиозность, с точки зрения историка, была ущербной: она "не могла найти общий язык с государством, да и вообще с каким-либо крупным фактором реальной жизни"^**. Это, обращенное в глубь веков "порицание" католицизма составляет один из главных мотивов рассматриваемой работы. Оно позволило ученому гораздо глубже и правильнее, чем это делали романтики, нарисовать картину событий и вскрыть некоторые особенности исторического процесса, обусловившие фиаско Второго крестового похода.

^*(Н. v. Sуbеl, Ober den zweiten Kjeuzzug, S. 455.)

^**(Н. v. Sуbеl, Ober den zweiten Kjeuzzug, S. 455-456.)

Во всей полноте развивавшаяся Зибелем концепция крестовых походов была раскрыта в публичных лекциях, прочитанных им зимой 1858 г. (в бытность его профессором Мюнхенского университета^*) и опубликованных вскоре в виде большой статьи под названием "Из истории крестовых походов"^**. На лекциях этих лежал яркий отпечаток политико-конфессионального кредо историка. Как известно, с 1848 г. Зибель выступал убежденным сторонником единой Германии под главенством Пруссии^***. Он являлся монархистом-конституционалистом. Безоговорочно отвергавший идею народного суверенитета (каковой, по его мнению, неизбежно влечет за собой "ликвидацию собственности и владычество насилия"), Зибель видел в конституционной монархии прежде всего надежную преграду революционному натиску низов, но также и оплот против неограниченного деспотизма^****. С политической программой Зибеля, которую он решительно отстаивал в бытность свою в Мюнхене и как историк и как политик^*****, был тесно связан его антиклерикализм. Вражда к католической иерархии, обнаружившаяся у Зибеля еще в начале 40-х годов, в 50-х годах нисколько не угасла; она получила даже новые импульсы в католической Баварии, поскольку во время итало-австрийской войны 1859-1860 гг. влиятельная партия баварских ультрамонтан склонялась на сторону Австрии. Находясь в Мюнхене, Зибель зарекомендовал себя страстным противником этой партии. Он изобличал проавстриискую пропаганду реакционной южногерманской прессы, содержавшейся на австрийские деньги, и резко обрушивался на представителей мюнхенских феодально-католических кругов, стремившихся к утверждению австрийской гегемонии в Германии. Политический антиклерикализм Зибеля, его выступления против Австрии, в поддержку кавуровской Италии, навлекли на него настоящую ненависть ультрамонтан. Показателен следующий факт, о котором Зибель сообщал в письме к И. Г. Дройзену от 23 октября 1859 г., - в "Католическом народном календаре" на I860 г., вышедшем незадолго до того в Мюнхене, среди прочих пожеланий выражалось и такое: "Не введи нас воискушение и избави нас от Зибеля. Аминь"^******.

^*(В 1856 г. Зибель, до того профессор в Марбурге, был приглашен баварским королем Максимилианом в Мюнхен для основания здееьшколы исторических исследований. Он состоял профессором истории в Мюнхенском университете с 1856 по 1861 г. и в течение этих пяти лет играл активную роль в баварских научных кругах. Подробно см.: М. Fеггеs, Heinrich von Sybels Stellung zu den politischen Vorgangen 1859 bis 1862, - HSE, H. 199, S. 47-53; ем. также: H. Sсhleier, Die kleindeutsche Schule (Droysen, Sybel, Treitschke), S. 273.)

^**(H. v. Sybel, Aus der Geschichte der Kreuzzuge, - WV, S. 1-95. В этом же сборнике были напечатаны материалы других докладов и лекг ций, читавшихся тогда в мюнхенском зале Хорового общества (по истории, юриспруденции и естественным наукам). Сборник был посвящен меценатствовавшему королю Максимилиану Баварскому, как гласило посвящение, "творцу и духовному вождю новой научной эры в Баварии".)

^***(М. Ferres, Heinrich von Sybels Stellung zu den politischen Vorgangen 1859 bis 1862, S. 14.)

^****(По словам Мартина Ферреса, трудно определить, имеем ли мы в лице Зибеля дело с "консервативным вигом" или с "либеральным тори" (М. Ferres, Heinrich von Sybels Stellung zu den politischen Vorgangen 1859 bis 1862, S. 11-12).)

^*****(Занявший видное место в баварском научном и политическом мире, Зибель энергично ратовал (в печати и публичных выступлениях) за сближение южной Германии с северной; в частности, в период дипломатической подготовки итало-австрийской войны, а затем уже во время самой войны Зибель, окунувшийся с головой в политику, заявил себя рьяным противником Габсбургов. Он открыто выражал симпатии Кавуру и поддерживавшим его курс дворянско-буржуазным кругам Италии. В I860 г. на страницах основанной им "Южнонемецкой газеты", в брошюрах и статьях Зибель требовал признания независимой Италии и, несмотря на всю враждебность идеям революции, уповал на скорое падение австрийских Габсбургов (М. Ferres, Heinrich von Sybels Stellung zu den politischen Vorgangen 1859 bis 1862, S. 19-21, 35-36).)

^******(М. Ferres, Heinrich von Sybels Stellung zu den politischen Vorgangen 1859 bis 1862, S. 21, Anm. 14.)

Политические идеи, одушевлявшие историка, его программа создания единой, опруссаченной, конституционно-монархической Германии, его враждебность к клерикализму^* нашли свое отражение и в научных трудах мюнхенского периода творчества ученого, посвященных средневековью вообще^**, истории крестовых походов в особенности. Ведь Зибель, главными врагами которого, по словам исследователя его политической биографии, всегда были "феодализм, радикализм, ультрамонтанство" (соседство примечательное!)^***, с самого начала своей научной деятельности поставил историю на службу политическим идеям^****. 19 января 1860 г. он откровенно признался в письме Дройзену: "Я не думаю, что историю пишут в назидание политике, но было бы грешно считать, что исторические произведения должны затуманивать умы в политике, вместо того чтобы просвещать их"^*****.

^*(В полном объеме и систематически антиклерикальные взгляды Зибеля были сформулированы им позднее, в период "Культуркампфа", в брошюре "Клерикальная политика в XIX веке" (Н. v. Sуbel, Klerikale Politik im neunzehnten Jahrhundert, Bonn, 1874), где он подверг особенно резким нападкам теократическую политику папской курии (в новое время), которая "еще 800 лет тому назад способствовала нашей (т. е. немецкой. - М. 3.) раздробленности (hat vor 800 Jahren unsere Zersplitterung bewirkt)" и основывала свое всемирное владычество на расколе Германии (ibid., S. 102). Антиклерикальная линия зибелевского историзма вовсе ускользнула от внимания В. А. Гавриличева, перенесшего центр тяжести своей критики методологии Зибеля на реакционные стороны его творчества (см.: В. А. Гавриличев, Немецкая историография, стр. 277 и cл.).)

^**(Так, негативное отношение к современной ему австрийской политике в Италии обусловило критику Зибелем итальянской политики германских императоров в средние века (см.: Н. v. Sуbеl, Uber die neueren Darstellungen der deutschen Kaiserzeit, Munchen, 1859; его же, Die deutsche Nation und das Kaiserreich, Dusseldorf, 1862), где Зибель за'клеймил историков, прославлявших старания германских императоров утвердиться в Италии (см.: М. Fеггеs, Heinrich von Svbels Stellung zu "den politischen - Vorgangen 1859 bis 1862, S. 49).)

^***(M. Ferres, Heinrich von Sibels Stellung..., S. 50-51.)

^****(M. Ferres, Heinrich von Sibels Stellung..., S. 48.)

^*****(M. Ferres, Heinrich von Sibels Stellung..., S. 48, Anm. 11.)

Только в свете этих историко-политических установок Зибеля может быть правильно понята и его концепция крестовых походов, как она выступает в упомянутой статье. Концепция эта являла собой пестрое сочетание отдельных, переработанных ученым элементов реакционно-романтических взглядов начала XIX в. с идеями, выдвинутыми Зибелем в качестве историка протестантско-либеральной школы Ранке.

К романтизму начала XIX в. восходило в первую очередь общее крайне преувеличенное представление об историческом месте крестовых походов - якобы эпохального явления. Подобно ранним романтикам, Зибель ставил их в один ряд с греко-персидскими войнами, великим переселением народов, Реформацией и даже Французской революцией XVIII в.; он относил крестовые походы к числу "величайших переворотов, пережитых в истории человечества", считал их событием, значимость которого "неисчерпаема по своей природе": "они коренным образом изменили жизнь народов, наметив новую эру в жизни европейского человечества"^*.

^*(H. v. Sybel, Aus der Geschichte der Kjeuzzuge, S. 3-4.)

Из арсенала раннего романтизма (отчасти по крайней мере) усвоил Зибель и идеалистические воззрения на крестовые походы как религиозные войны. Однако это представление содержало в себе и некоторые новые черты: Зибель был едва ли не первым ученым, пытавшимся осмыслить крестовые походы как исторически закономерное событие всемирной истории. Он видел в них крупный этап вековой, продолжавшейся будто бы и в его время, борьбы христианства с исламом. В одной из лекций Зибель сопоставлял крестовые походы и только что закончившуюся Крымскую войну (в частности, осаду Акры в 1189-1190 гг. и... осаду Севастополя в 1854-55 г.). Он рассматривал ее в качестве очередного акта "той же самой великой брани Запада и Востока, которая происходила уже в период крестовых походов"^*: "Эта борьба двух религий и спустя тысячу лет, как и во времена Григория VII, привела в движение эпоху"^**. Разница заключается, с точки зрения историка, в изменившемся в пользу Запада соотношении сил, а главное (для Зибеля это обстоятельство, пожалуй, имело решающее значение) - в том, что, "к счастью", теперь, в середине XIX в., "Запад черпал свои силы не из религиозного источника" (как в XI-XIII вв.) и потому "блестяще выказал свое если не военное, то, во всяком случае, духовное превосходство [над Востоком]", тогда как "во времена битвы за Акру (1189-1190 гг.) духовный перевес, бесспорно, находился на стороне Саладина"^***: власть католического фанатизма сковывала тогдашний Запад, делая его слабым перед лицом Востока.

^*(H. v. Sybel, Aus der Geschichte der Kjeuzzuge, S. 78.)

^**(H. v. Sybel, Aus der Geschichte der Kjeuzzuge, S. 4.)

^***(H. v. Sybel, Aus der Geschichte der Kjeuzzuge, S. 78.)

Можно допустить, что представление о крестовых походах как об одном из звеньев в длительной борьбе христианства с исламом было подсказано историку современными отношениями Западной Европы с Османской империей, имевшими давние исторические корни. Это подтверждается наличием аналогичных взглядов и у других медиевистов середины XIX в.^*. Независимо от того, каковы были идейные и политические истоки подобной концепции, стремление понять крестовые походы в качестве закономерного исторического события само по себе, с точки зрения историографической, было положительным явлением. Другое дело, что попытка Зибеля раскрыть внутреннюю природу той закономерности, которая обусловила крестоносные войны XI-XIII вв., сама по себе была метафизичной и несостоятельной по существу.

^*(См. стр. 300 данной работы.)

Ее отправным пунктом служила идея некоего спонтанного саморазвития обеих мировых религий (христианства и ислама), происходившего в VII-XI вв. хотя и параллельно, но, по Зибелю, в противоположных направлениях, вследствие чего начиная с VII в. обе религии вступили в борьбу между собой. Нарисованная Зибелем картина этого процесса представляла собой пеструю мозаику общеизвестных фактов, располагавшихся историком сообразно. следующей схеме, вытекавшей из его историко-политических и конфессиональных воззрений. В начале VII в. на историческую арену вступает торжествующий, воинственно-фанатичный по своей природе ислам: арабы, воодушевленные идеей джихада (которая "органически" присуща мусульманству), ринулись на завоевания. У них не было никаких иных побуждений, кроме религиозного фанатизма. Социальная почва, вскормившая идею священной войны, Зибеля не интересовала; поклонников Мухаммеда он изображал в виде одержимых, не имевших каких-либо иных потребностей, кроме религиозных^*.

^*(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 5.)

Итак, с VII в. началась эра мусульманских завоеваний, продиктованных религиозным фанатизмом. В начале VIII в. арабы, встретив отпор в Византии (неудачная для них осада Константинополя в 718 г.) и во Франкском королевстве (битва при Пуатье в 732 г.), вынуждены были остановиться. Борьба двух религий, казалось, заглохла. В IX-XI вв. она велась лишь спорадически в отдельных районах Средиземноморья. В течение этих столетий происходит глубокая трансформация мусульманского мира: его былая "односторонность", порожденная всеохватывающим господством фанатизма, исчезает, уступая место широкому развитию арабской цивилизации; происходит благотворный поворот от фанатизма к культуре^*, страсть к войнам за веру вытесняется земными интересами, расцветают науки и искусства, ислам создает все те ценности, которые вошли в неиссякаемую сокровищницу человеческого прогресса. Как религия завоевателей, ислам утратил в этот период свою силу - и это послужило на пользу самим его последователям.

^*(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 7.)

Антиклерикал Зибель уже здесь обнаруживает свою враждебность фанатизму: именно с его угасанием у мусульман он связывает расцвет арабской культуры, промышленности, науки, образованности, искусства в IX-XI вв., когда "политика и философия смягчили первоначальную грубость ислама"^*.

^*(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 92.)

В противоположном, по Зибелю, направлении совершалось в эти же столетия развитие христианского мира. Как раз в IX-XI вв. западным обществом всецело овладел дух церковности, религиозности. Со времени Карла Великого на первый план выступили религиозные интересы (почему так случилось, если уж это было на самом деле, об этом Зибель не говорит; эволюция, намеченная им, - абстрактный плод имманентного саморазвития христианства, и только). Непременным компонентом общественной жизни в связи с этим стало, полагает историк, всеобщее стремление к распространению христианства^*.

^*(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 8-9. Для оценки зибелевской точки зрения на крестовые походы характерно следующее пояснение различий между западной религиозностью XI в. и современным религиозным сознанием. "Для нас, - писал Зибель-протестант, - религия - это прежде всего средство глубокого единения души отдельной личности с божеством (курсив наш. - М. 3.), акт внутреннего убеждения. В те же времена считалось, что такое единение достижимо только на путях внешней церковности, из чего возник и взгляд, согласно которому необходимым орудием распространения христианской веры является принуждение".)

Все эти рассуждения также носили отвлеченный характер- подход к религиозной эволюции Запада как к чему-то совершившемуся в отрыве от изменений социально-экономической среды не мог быть плодотворным. Но именно в этой части схемы Зибеля были налицо конструктивные начала: он справедливо полагал, что по крайней мере укреплению господства религиозности в Европе способствовала тяжелая общественно-политическая атмосфера, образовавшаяся с распадом империи Карла Великого и затем Германской империи Оттона Великого^*. Повсеместно воцарилась всеобщая анархия (Зибель, как монархист-конституционалист, особенно подчеркивал пагубные последствия исчезновения твердого правопорядка: мелкие владельцы "попирали ногами гражданские установления", подавляли стремления к знаниям и к развитию искусств, погибавших "из-за всеобщей правовой необеспеченности"); при таких условиях исчезло и "внешнее материальное благополучие народов". В жизни Запада настала "эпоха грубой темноты, полная страданий и бессердечия", которые в свою очередь породили чувство отчаяния и безнадежности. В этой обстановке мысль неизбежно воспаряла к небесам, обращалась к религии, к мистике - в них отчаявшийся христианский мир узрел якорь спасения^**. Хотя связь между конкретно-исторической обстановкой в Западной Европе и накалом ее религиозной жизни накануне крестовых походов подметил еще Мишо, однако до Зибеля все же ни один из буржуазных историков не указал на эту связь с такой силой и определенностью. Правда, констатируя ее, Зибель не принимал в расчет наиболее существенного - социально-экономических отношений в феодальной Европе: на переднем плане в его схеме фигурировали отрицательные, с точки зрения историка, явления политического и юридического порядка. Тем не менее и такая скромная попытка выявить функциональную зависимость развития церковной идеологии и политического состояния Западной Европы означала - в теоретическом плане- известное продвижение в понимании проблемы происхождения крестовых походов.

^*(Приверженец единой прусско-монархической Германии, Зибель пользовался случаем, чтобы воздать должное деяниям "благородной Саксонской династии", при которой "наша Германия" обрела единство под властью Генриха I и Оттона Великого, тогда как после распада Империи Оттона I "из подчинения императорской власти вышли Франция и Бургундия, Италия и Польша, венды и датчане": канули в прошлое времена, сокрушенно отмечал Зибель, когда "пол-Европы признавало власть нашего императора" (sic!) (H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 9).)

^**(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 9-10.)

В дальнейшем Зибель сконцентрировал все свое внимание исключительно на характеристике одной лишь религиозной жизни Западной Европы накануне крестовых походов. Ему важнее всего было не столько обрисовать причины установления всепронизывающего царства религиозности, сколько подчеркнуть тот факт, что в IX-XI вв. все прочие интересы на Западе, кроме религиозных, "утратили ценность... не было ничего, помимо религии, за что бы мог ухватиться измученный род человеческий, воцарилось настроение, в котором враждебность к земному сочеталась со страстной жаждой небесного спасения"^*. Из этого настроения Зибель и выводил крестовые походы. Они были вызваны, по его мнению, пылом религиозного воодушевления^** (тяга в монастыри, образование новых орденов, желание уйти из мира, стремление к умерщвлению плоти, отшельничеству и пр.). "Кто хочет понять характер и действительность того времени, не должен ни на один момент упускать из виду картину этого, пренебрегающего мирским мистического воодушевления"^***, - утверждал историк.

^*(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 10.)

^**(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 94.)

^***(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 11.)

Участившиеся паломничества на Восток как одно из проявлений мистического умонастроения, будто бы овладевшего народами Запада, возбудили ненависть к "неверным": "Война против лжерелигии стала казаться священнейшим и достойнейшим деянием". В XI в. вновь оживились заглохшие было конфликты с иноверцами (Испания, Сицилия). Таким образом, по Зибелю, христианская вера сплотила западноевропейские народы в большой вооруженный союз, в систему, которая "сама в себе несла священный огонь воодушевления к борьбе со всеми нехристианами". Итогом этого развития и явились крестовые походы. Если ислам нападал на христианство в VII-VIII вв., то теперь последовало неотвратимое возмездие- не менее мощный натиск христианского мира на мусульманский^*.

^*(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 12-13.)

Как и прежние протестантские историки, важную роль среди причин крестовых походов Зибель отводил деятельности папства. Согласно его представлению, господство религиозно-мистического духа на Западе как бы автоматически привело к возвышению папства; в условиях всеобщего религиозного воодушевления в папе, естественно, признавали единственную замену утратившей авторитет императорской власти. Со своей стороны папство, проникшееся в силу этого сознанием, что оно призвано владычествовать на земле в качестве воплощения христианства, в XI в. изъявило готовность взять на себя предводительство в войне против ислама^*. Вначале Григорий VII выдвинул единственный в своем роде по практичности "всеобъемлющий план победы над Азией" (Зибель дважды сравнивает его с Наполеоном - по энергии, размаху деятельности, а также на том основании, что, подобно французскому императору, папа начал с попытки осуществить мечту о господстве на Востоке, но затем вынужден был посвятить всю жизнь покорению Запада^** - аналогия поверхностная, но симптоматичная!). Позднее Урбан II, в отличие от Григория VII обратившийся непосредственно к мистическому настроению западных народов, призвал в Клермоне уже не к освобождению Востока, а к освобождению св. гроба: этим был обеспечен полный успех папскому предприятию. "Народы, опьяненные мыслью избавить гроб господень от неистовств неверных, ликовали. Они видели своим предводителем самого Христа в облаках, а во вступлении в земной Иерусалим усматривали открытие врат в Иерусалим небесный. Со страстным порывом ринулись они прочь [из Европы], дабы освободиться от чувства бесконечной земной неустроенности (aus dem Gefiihle des unendlichen irdischen Elendes rissen die Volker sich mit einem leidenschaftlichen Ausbruch)"^***. В итоге весь Запад, объятый мистицизмом, сделался, по Зи-белю, орудием папской политики. "Мы можем назвать крестовые походы, - говорил историк, - внешней политикой папского всемирного владычества (die auswartige Politik der papstlichen Weltherrschaft)"^****.

^*(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 13-14.)

^**(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 15, 18-19.)

^***(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 20-21.)

^****(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 90.)

Такова начертанная Зибелем схема происхождения крестовых походов как необходимого этапа в борьбе двух саморазвивающихся мировых религиозных систем. Отдельные реалистичные наблюдения ученого ни в коей мере не ликвидируют общую идеалистическую и метафизическую основу этой схемы. Вместе с тем уже в ней намечена (правда, "пунктиром") линия зибелевского антиклерикализма: характеризуя мир ислама, Зибель противопоставлял эпоху джихада времени расцвета арабской цивилизации, совпадающему с угасанием фанатизма; оценивая эволюцию христианской Европы, он осуждал всепоглощающую церковность, утвердившуюся в IX-XI вв.

Со всей четкостью эта линия концепции Зибеля выступает при изображении им самих судеб крестоносного движения. Пафос большей части рассматриваемой работы заключается именно в порицании крестовых походов как войн, порожденных якобы отрешенным от реальной действительности мистицизмом, католическим фанатизмом, "внешней" церковностью. Это определило их содержание, направленность, ход и конечную неудачу.

Зибелевской трактовке крестоносной эпопеи присущи были и черты реалистичного понимания событий. Нередко историк обращает внимание на их самые обыденные мотивы, например на житейские причины участия крестьян и горожан в Первом крестовом походе: те и другие, по словам историка, "всегда тяжелее всего ощущали бедствия эпохи и потому с горячим стремлением отправились в спасительный крестовый поход". Это здравое соображение не мешает Зибелю с явной враждебностью в тоне описывать действия тафуров, повторять вымыслы хронистов об их каннибализме^*. Зибель с полным основанием усматривает важнейшую причину успехов первых крестоносцев в разрозненности мусульманского мира^**; в соответствии с известиями источников, нисколько не стараясь приукрасить фанатичных крестоносцев, рисует он их зверства в Антиохии (1098) и в Иерусалиме (1099)^***. Однако в целом Первый крестовый поход изображается им все же как предприятие мистического характера, направленное на достижение неких "потусторонних" целей. Главное внимание уделяется анализу душевной настроенности крестоносцев 1096-1099 гг. Зибель образно сравнивает ее с состоянием, "которое бы овладело в наше время людьми, если бы на воздушных шарах было снаряжено войско для завоевания острова, находящегося между Землей и Луной, причем этот остров являлся бы в то же время и небесным раем"^****. Из всех вождей крестоносцев будто бы только один Боэмунд Тарентский был чужд мистике и открыто помышлял об основании княжества на Востоке за счет Византии; всеми остальными владел слепой энтузиазм^*****. Если массы рядовых крестоносцев и выступили в Маарре против князей, то это случилось лишь потому, что "дух религиозных мечтаний увлек их прочь от политических и военных соображений"^******, и т. д. Таким образом, превратно толкуя реальное содержание и характер Первого крестового похода, Зибель выпячивал прежде всего черты религиозной увлеченности крестоносцев мистическими идеалами.

^*(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 24-25.)

^**(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 27.)

^***(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 31, 33. Позднее, говоря о составе ополчений немецких крестоносцев Второго крестового похода, Зибель отметит наличие среди них большого числа "подонков вроде тафуров" (ibid., S. 58) - классовые пристрастия историка в этой и подобных ей оценках звучат в полный голос.)

^****(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 24.)

^*****(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 23, 25.)

^******(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 33.)

Господством религии над их душами он объяснял и слабость Иерусалимского королевства, и неудачи политики eго государей, и провал крестовых походов XII в.

В ряду причин непрочности франкских государств в Сирии и Палестине историк отводил третьестепенное место таким сторонам их внутренней жизни, как распри сеньоров друг с другом из-за влияния, богатств и пр., - главное значение историк придавал тому, что хотя крестоносцы и не были лишены храбрости, однако, целиком полагаясь на поддержку самого бога (in ihrem Gefiihle von Gott selbst geschutzt zu sein), они не обладали необходимой для решения поставленных задач целеустремленностью: "Герои, которые отважно поднимали свои мечи и копья за дело Христа, были не в состоянии оценить политические результаты своего предприятия"; "всякий реальный подход казался им недопустимым вмешательством в действия божества"^*. Иначе говоря, по Зибелю, причины слабости государств крестоносцев на Востоке сводились исключительно к фанатизму основателей франкского владычества, - ослепляя завоевателей, он мешал им сообразовывать свои действия с подлинными, диктовавшимися обстановкой, политическими нуждами: "Вместо того чтобы использовать религию для общих нравственных целей (вот кредо Зибеля как историка-политика! - М. 3.), а политику строить сообразно политическим принципам и воевать в соответствии с законами воинского искусства, они считали все существование своего государства чудом божьим и были убеждены, что любую опасность устранит бог, совершив новое чудо"^**. Таким образом, презрение к мирскому, упование лишь на небесные силы будто бы лишало крестоносцев возможности вести планомерную, расчетливую политику на Востоке^***. Отсюда - либо бездеятельность, либо нагромождение политических ошибок у иерусалимских государей^****, отсюда же - отсутствие устойчивости, выдержки, терпеливости и тому подобных качеств, необходимых для подобных предприятий и вообще для. систематического преследования политических целей.

^*(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 50-52.)

^**(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 51.)

^***(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 94.)

^****(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 51-53, 63-64 (взятие Аскалона Балдуином III в 1153 г., вместо того чтобы сосредоточить силы против Нуреддина, что привело к союзу с ним Египта; политическая безалаберность Амори, приведшая в конце концов к успехам Саладина и к гибели Иерусалимского королевства).)

Выдвигая на передний план и косвенно осуждая религиозную экзальтированность крестоносцев как главную причину неустойчивости их владычества на Востоке, Зибель заявлял, что его погубила "та самая односторонность мышления, которая вначале дала крестоносцам силу для завоевания"^*.

^*(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 51.)

С этих же идеалистических, хотя и антиклерикальных, позиций рассматривает Зибель и последующие крестоносные предприятия. Второй поход 1147-1149 гг., в его глазах, - анахронизм, вызванный только религиозным порывом Людовика VII да впечатлением, произведенным на Конрада III проповедью Бернара Клервоского^*: политическая обстановка в середине XII в. была с самого начала неблагоприятна для успеха предприятия (Зибель сжато воспроизводит здесь основные положения своей разобранной нами ранее статьи 1845 г.)^**. В результате поход, "начатый без широких политических замыслов, без учета исторических потребностей христианских государств Запада и Востока, остался безрезультатным и бесславным предприятием во имя личных страстей и корыстной ограниченной политики"^***. В конце XII в. угасшее было к тому времени "пламя мистической войны божьей" вновь вспыхнуло на Западе: оно разгорелось, когда было получено известие о взятии Иерусалима (в 1187 г.) Саладином^****, - так оценивал Зибель причины Третьего крестового похода (совершенно не замечая реальных политических мотивов, прежде всего обусловивших это предприятие). Поскольку сила религиозного подъема к концу XII в. в значительной степени упала, на первый план выступили беспорядочность действий предводителей, отсутствие ясных целей и подлинного руководителя предприятия (таковым, по Зибелю, мог быть лишь Фридрих I Барбаросса^*****) -все это обрекло на неудачу и поход 1189-1192 гг.^******.

^*(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 57-58.)

^**(См. стр. 245 и ел. данной работы.)

^***(Н. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kreuzzuge, S. 61.)

^****(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 72.)

^*****(Монархист Зибель не упускает случая, чтобы воздать хвалу "великому" императору, по своим идеям якобы опередившему эпоху: с его смертью в разгар похода (1190) погибла "единственная надежда христианства", "блестящим украшением" которого он был; одно появление его заставило мусульман начать отступление; в его лице рок словно хотел показать христианскому миру возможность победы; соотечественникам, отвергавшим "великого императора", было суждено поражение (H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 78-82).)

^******(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 85-87.)

В конечном счете именно мистическая отрешенность Запада, породившая крестовые походы, неотвратимо привела их к краху. Почему? Антиклерикал Зибель развивает здесь теорию о "степени действенности" средневековой религиозности: оказывается, ее сила состояла в том, что она способна была только на мгновенное, стремительное и бурное свершение; таковым был всеобщий порыв экзальтации - Первый крестовый поход. Однако эта религиозность не в состоянии была обеспечивать "прочные комбинации", "плодотворную обдуманность", "длительное созидание": она исчерпывала себя в горячем воодушевлении мгновения и в однобоком презрении к земному; "со взором, обращенным к небесам, к чуду, она устремлялась вперед - и... угасала на земле"^*. Слепая, хотя и горячая, вера, определявшееся этим полное отсутствие политической целеустремленности крестоносцев - все это, с точки зрения Зибеля, и послужило причиной провала крестовых походов. Дело было не только в стремительности Зенги, твердости Нуреддина, мужестве Саладина: в крупных исторических явлениях ничто не погибает, рассуждал ранкеанец Зибель, не будучи уничтожено в самом себе. "Крестовые походы были вызваны жаром религиозного воодушевления, и он же затем неодолимо сгубил их (Es war die Gliith der religiosen Begeisterung, welche die Kreuzztige in das Leben rief, und dann unaufhaltsam in das Yerderben stutzte)"^**.

^*(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 61.)

^**(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 94.)

Мы видим, таким образом, что концепция крестовых походов, выдвинутая Зибелем в его лекциях, имела вполне определенную идейную подоплеку: она представляла собой исторически спроецированное в прошлое "возмущение" консервативного малогерманца-протестанта вмешательством католической церкви в дела сего мира и в то же время являлась своеобразным гимном трезво мыслящего буржуазно-юнкерского историка "реалистичной политике", сбросившей религиозное облачение средневековья и со всей прямолинейностью преследовавшей непосредственно "земные цели". Завершая свою работу, Зибель противопоставлял в этом смысле новое время средневековью. Беда средних веков, с его точки зрения, заключалась в том, что вследствие овладевшей тогда Западом религиозной экзальтации было невозможно какое-либо планомерное и успешное выступление на Востоке. Напротив, новейшее время с его мировыми путешествиями, колониями, завоеваниями исходит уже не из религии, оно не придает ей в этом плане более значения (Die neuere Zeit dagegen redet bei ihren Weltfahrten, ihren Colonien und Eroberungen nicht viel mehr von Religion) и преследует свои торговые, военные, колонизационные цели отнюдь не с церковных позиций. Достижение нашего времени, по мысли Зибеля, в том, что религия ныне служит лишь нравственным целям; действуя же в различных областях жизни, "сыны нового времени" повинуются не требованиям религии, а собственным законам^*. И главное, новое время не видит более враждебной противоположности между небом и землей, оно уповает не на умерщвление плоти, а возлагает надежды на подлинную заботу о земных делах.

^*(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 94.)

В этих словах звучит гордый дифирамб историка духу буржуазной предприимчивости. Крестовые походы, как религиозные войны, заключал Зибель, потребовавшие крови миллионов людей, были сами по себе никчемными предприятиями: сегодня Иерусалим, если бы наша эпоха им еще интересовалась, мог бы быть вырван из рук турецкого султана с помощью протокола из пяти строк^*. Прославляя трезвую предприимчивость буржуазной Европы в противовес односторонней религиозной увлеченности средневекового Запада, Зибель заканчивал свою работу панегириком в честь успехов "внешне равнодушной к религии" европейской цивилизации нового времени и достигнутого ею в XIX в. преобладания над Востоком: "Сегодня Европа в своем полном превосходстве - военном, культурном, нравственном - взирает на мир ислама словно на уходящих в прошлое индейцев - на Западе или Китайскую империю - на Востоке. Расстояние от нашего мира до турецкого почти равнозначно противоположности между цивилизацией и варварством". И далее: "Ныне на земле нет более религии, которая могла бы безнаказанно угрожать христианству. Там, где выступают христианские государство и образованность, там мир, то с радостью, то ропща, но признает шаги победителя и владыки". Это превосходство Запада над Востоком было достигнуто, полагал Зибель, не толька потому, что после монгольских завоеваний сила ислама ослабела, но прежде всего вследствие внутреннего укрепления христианства: практически оно освободилось от внешней, мистической религиозной экзальтации эпохи крестовых походов - новое время отказалось от завоеваний Иерусалима во имя реальных политических целей^**.

^*(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 95.)

^**(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 92, 93-95.)

Что же все-таки вносила нового в понимание темы концепция историка?

Хотя Зибель, подобно своим предшественникам, подходил к оценке крестовых походов с идеалистической меркой, рассматривая этот конфликт как борьбу двух религий, однако, в отличие от романтиков начала XIX в. он первым из медиевистов предпринял попытку выявить исторически-закономерную обусловленность крестоносного движения; в рамках своего исторического мышления он определил связь средневековой религиозности, подъем которой, по его мнению, вызвал эти войны, с реальными условиями социально-политического развития Западной Европы в IX-XI вв. (политическая анархия и пр.); увлекшись характеристикой религиозных основ этого движения, Зибель, как антиклерикал, тем не менее в отдельных случаях верно сумел подметить некоторые субъективно слабые стороны политики Иерусалимского королевства в период крестовых походов XII в., явившиеся одной из причин (конечно, далеко не столь существенной, как считал историк) непрочности франкского владычества на сирийско-палестинском Востоке.

Значение данной работы Зибеля состоит, на наш взгляд, еще и в том, что он изложил здесь итоги своей критики католической традиции крестовых походов, проведенной путем сопоставления героического эпоса Первого крестового похода (во второй лекции приводился обширный фрагмент "Песни об Антиохии" в немецком переводе, выполненном самим Зибелем)^* с хроникой Альберта Аахенского^**. В статье определялись и мотивы, обусловившие интерес историка к критическому изучению источников. Отчасти, по-видимому, он был в какой-то мере связан с влиянием гегелевской философии на немецкую историческую науку. Подобно ряду других историков 40-50-х годов, Зибель не случайно обратился прежде всего к событиям духовной жизни средневековья, к развитию его идеологии. Проследить эволюцию человеческого духа в средние века - эта задача была поставлена в качестве одной из первостепенных задач медиевистики. Критика источников крестовых походов, позволявшая вскрыть элементы духовной эволюции XII в., в ходе которой создавалась база для формирования ложной исторической традиции крестовых походов, выступала при этом на передний план в исследованиях, посвященных данной теме. "История, - подчеркивал Зибель, - это не одни только битвы и осады, но это и деяния духа, творения фантазии: они также составляют достойное содержание истории"^***. В этом смысле создание эпоса крестовых походов- исторический факт не менее значимый, с точки зрения Зибеля, чем завоевание Иерусалима крестоносцами. Последнее оказалось событием преходящим: безнадежное дело, оно с самого начала не имело будущности. В эпосе же впервые забил пульс новой, мирской духовной жизни, означавшей, по Зибелю, начало раскрепощения духа от аскетического фанатизма^****. Разумеется, здесь в полной мере раскрывается зибелевский антиклерикализм как исходная, программная установка его исследований по истории крестовых походов.

^*(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 38-45.)

^**(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 35 sq.)

^***(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 47.)

^****(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kretizziige, S. 47.)

Из других общих трудов немецких романтиков рассматриваемого времени представляет интерес опубликованная в 1843 г. книга Иоганна Шпоршиля "История крестовых походов"^*. Это, по существу, сокращенное и облегченное изложение Вилькена (облегченное в том смысле, что многочисленные цитаты из текстов источников, загромождавшие изложение у Вилькена, здесь либо вовсе изъяты, либо заменены авторским пересказом). Труд Шпоршиля может служить примером продолжавших развиваться и после появления монографии Зибеля раннеромантических традиций протестантской литературы начала XIX в. Хотя он вышел уже после зибелевской монографии, последняя, видимо, Шпоршилю осталась вовсе неизвестной. Во всяком случае, источниковедческие выводы Зибеля не только обойдены в книге полным молчанием, но и практически не учтены. В неприкосновенности сохранены и приводятся как подлинные события домыслы хронистов XI-XII вв. о Петре Пустыннике, якобы путешествовавшем в Иерусалим, о спасительном для крестоносцев чуде св. копья в Антиохии^** и пр. Перенимая воззрения латинских писателей XII в., Шпоршиль объявляет "неблагородной" политику Византии по отношению к крестоносцам: так, "черная измена греков" - главная причина неудачи Второго похода^***.

^*(Spоrsсhil, Geschichte der Kreuzzuge.)

^**(Spоrsсhil, Geschichte der Kreuzzuge. S. 14, 188 ff.)

^***(Spоrsсhil, Geschichte der Kreuzzuge. S. 265; cp. ibid., S. 55.)

Некритичное использование сведений хронистов сплошь да рядом ведет к повторению фактических ошибок, типичных для всей прежней историографии. На веру принимаются, например, самые нелепые цифровые данные средневековых повествователей (гарнизон Иерусалима при взятии города крестоносцами в июле 1099 г. втрое будто бы превосходил численность крестоносцев; соотношение сил латинян и греков в 1204 г. было равным 1:200 и пр.^*). Но ошибки - это лишь одна часть цены, которой Шпоршиль, подобно его предшественникам, расплачивается за свой ложный историзм. Другая часть ее - фантазии и преувеличения в духе повествований благочестивых хронистов. Книга Шпоршиля. таким образом, низводит историю крестовых походов до средневекового уровня. Слепо следуя источникам, он, например, не склонен отрицать возможность чудесных явлений в истории, которые, оказывается, "случаются ведь и в наше время" (образцом чуда Шпоршиль считает совпадение необычайно ранней и суровой зимы 1812 г. с походом Наполеона на Москву!^**).

^*(Spоrsсhil, Geschichte der Kreuzzuge. S. 124, 435.)

^**(Spоrsсhil, Geschichte der Kreuzzuge. S. 92, Anm. 3.)

В книге крайне преувеличивается значение религиозной экзальтации на Западе в качестве якобы основной предпосылки крестовых походов. Жажда обрести небесное спасение и заслужить прощение грехов в войне за св. места достигла высочайшего накала. И когда прогремело "слово духовного владыки христианского мира" - папы (историк уподобляет это слово солнечному лучу!), тотчас все европейское человечество "загорелось жарким пламенем"^*. Лишь мимоходом отмечает Шпоршиль земные устремления участников крестовых походов^**. Однако, по его мнению, причины земного характера были побочными, главным Же возбудителем движения являлась религия.

^*(Spоrsсhil, Geschichte der Kreuzzuge. S. 1 ff., 5, 9.)

^**(Spоrsсhil, Geschichte der Kreuzzuge. S. 21 ff.)

Не удивительно, что при таком подходе к событиям Шпоршиль восторгается Петром Пустынником, "в тщедушном теле которого жил господь, или, как принято выражаться в наше время, "идея"^*. Историк приукрашивает вождей крестоносцев и восхищается героизмом простых воинов во время приступа Иерусалима^**. Впрочем, он осуждает резню в святом граде, учиненную спасителями христианских святынь: "Если бы крестоносцы действовали по-человечески, возможно, сельджуки не стремились бы [впоследствии] столь упорно изгнать христиан из Иерусалима"^***.

^*(Spоrsсhil, Geschichte der Kreuzzuge. S. 13.)

^**(Spоrsсhil, Geschichte der Kreuzzuge. S. 24 e. a., 124.)

^***(Spоrsсhil, Geschichte der Kreuzzuge. S. 124.)

Роль папства в крестовых походах расценивается Шпоршилем, как и другими протестантскими историками, в политическом плане: он видит в Урбане II прежде всего политика, который отозвался на обращение к нему Петра Пустынника в значительной мере из политических соображений. Находясь во вражде с Генрихом IV в Германии и с Филиппом I во Франции, едва удерживая свою тиару в Риме, папа рассчитывал "одержать великую победу, если бы ему удалось двинуть в Св. Землю рыцарей, многие из которых поддерживали его противников - Генриха IV и Филиппа I. Он питал также и гордую надежду" расширить владычество папского трона в глубь Азии^*. Строя такого рода догадки, в известной мере улавливавшие мотивы папства при организации крестоносных войн, Шпоршиль тем не менее остается верен своему псевдоисторизму: он в сентиментальных тонах описывает Клермонский собор, где "горячее слово папы вошло в пылкие души, исторгло слезы из очей присутствовавших... Никогда ни одна речь не производила такого действия, как речь папы на Клермонском соборе"; день этой речи - "великий день, - заявляет Шпоршиль, - сделавший Клермон в Оверни бессмертным городом"^**.

^*(Spоrsсhil, Geschichte der Kreuzzuge. S. 14-15.)

^**(Spоrsсhil, Geschichte der Kreuzzuge. S. 18-19.)

Протестантско-романтическая апологетика (подчас фактически не отличающаяся от католической) уживается в книге Шпоршиля с националистическими тенденциями, столь характерными для немецкой историографии того времени: он видит в крестовых походах взлет "свежих сил народов германского происхождения"^*. Хотя в самой Германии начало движения не вызвало сильного отклика и к нему примкнули только зарейнские сеньоры, но "зато один из этих, сидевших на границе князей, - подчеркивает автор, - был тем, кто снискал высшую славу в Первом крестовом походе и являлся его главой". Шпоршиль имеет в виду Готфрида Бульонского, которого он превращает в командующего войском крестоносцев, наделяет всевозможными доблестями^**, но прежде всего указывает на "немецкие корни" герцога Бульонского. Немецкая инициатива подчеркивается автором в рассказе о Третьем крестовом походе: хотя мысль о нем зародилась во Франции и Англии, а Германию воодушевление охватило позднее, однако, именно немцы "были теми, кто под командованием своего великого императора двинулся к святому гробу"^***.

^*(Spоrsсhil, Geschichte der Kreuzzuge. S. 1.)

^**(Spоrsсhil, Geschichte der Kreuzzuge. S. 22, 24.)

^***(Spоrsсhil, Geschichte der Kreuzzuge. S. 340.)

Описание событий, данное Шпоршилем (и мастерски, заметим попутно, со вкусом и тонким пониманием авторского замысла проиллюстрированное художником И. Кнршхофером), было далеким от реальной исторической действительности в тем большей степени, что книга, как мы уже отмечали, вышла в свет после критического исследования Зибеля, содержавшего в себе ряд реалистичных наблюдений. Все же в одном отношении по крайней мере работа Шпоршиля заслуживает того, чтобы отвести ей "место под солнцем", пусть и не первостепенное: Шпоршиль попытался - и сумел это сделать по-своему интересно - проследить некоторые черты средневековой психологии, важнейшего, с его точки зрения, фактора, объясняющего крестовые походы.

Подобно Гегелю, историк рассматривал эти предприятия как закономерное историческое явление: воинственное перемещение народов с Запада на Восток "с необходимостью вытекало из самой природы средневековья". Для Шпоршиля эта "природа средневековья", которая сделала крестовые походы неизбежными, мыслилась исключительно в сфере духовной. "Крестовые походы, - писал Шпоршиль во Введении к своей книге, - были следствием того, что человечество нашей части мира (т. е. Европы. - М. 3.)... пришло в сознание, пробудившееся у всех в одно и то же время"^*. Таким образом, в понимании исторической закономерности Шпоршиль перевертывал действительность с ног на голову. Тем не менее в рамках мировоззрения, строившегося на основе гегелевской философии, им была предпринята попытка проникнуть в психический склад средневекового человека, в те явления душевной жизни, которые, надо думать, и в самом деле сыграли определенную роль в возникновении крестовых походов. Шпоршиль обратил внимание на резкий контраст и принципиальные, по его мнению, различия между психическим типом средневекового человека и индивида нового времени. Различия эти, полагал он, в особой непосредственности и живости переживаний, а также в особо тесной связи чувствований с поступками, в быстром переходе от созерцания к активному действию, Средневековые люди, отмечал Шпоршиль, "живо чувствовали то, что наши современники едва улавливают; в средние века действовали, когда ныне чувство только рождается; свершали (хотя, к сожалению, и слишком часто - неудачно) тогда, когда наши современники только собираются готовиться к действиям". Именно своеобразие психической природы средневекового человека позволило вере властно овладеть душами - это-то и вызвало религиозные войны, "могучий взрыв чувства, явившегося продуктом свежих сил германских народов"^**.

^*(Spоrsсhil, Geschichte der Kreuzzuge. S. 1.)

^**(Spоrsсhil, Geschichte der Kreuzzuge. S. 1.)

Отвлеченный, метафизический характер этих рассуждений мало способствует конкретному выяснению проблемы, но то, что она уже была поставлена романтиками - в этом их заслуга.

В схематизированном виде романтический подход к теме проступает и в концепции ученого, известного реакционностью своих общеисторических убеждений, - Л. фон Ранке. Выше упоминалось об источниковедческих исследованиях, проводившихся в его берлинском семинаре в 30-е годы. Свои общие представления о крестовых походах Ранке сформулировал позднее, в середине 50-х годов, именно в лекциях по всемирной истории, прочитанных в сентябре - октябре 1854 г. баварскому королю Максимилиану II.

Концепцию Ранке можно характеризовать как антитезу гегелевской. Правда, Ранке вслед за Гегелем признавал, что в основе крестовых походов - "совместных предприятий всего Запада против Востока" - лежало "стремление вернуть св. гроб господень": "они исходили, - по его словам, - из чисто духовной точки зрения"^*. Однако в остальном Ранке судил о крестоносных войнах преимущественно под углом зрения того, какова была в них роль папства и какие последствия они возымели для папского престола.

^*(Л. Ранке, Об эпохах новой истории, стр. 72.)

В трактовке причин, породивших на Западе всеобщее стремление к избавлению св. гроба от власти "неверных", и в объяснении хода и результатов движения на Восток Ранке придерживался консервативно-романтических, в их протестантски-окрашенной модификации, взглядов.

Едва ли не единственным фактором, вызвавшим "совместное предприятие Запада", послужили, по его мнению, "притеснения паломников мусульманами": именно трудности, связанные с посещением св. мест в Палестине, будто бы обусловили "ожесточение" всей Западной Европы против ислама, которое "раздуто было в яркое пламя благодаря красноречию фантазера-отшельника Петра из Амьена". В свою очередь "блестящее" французское рыцарство включилось в антимусульманские походы потому, что находилось под "постоянным влиянием живой фантазии, питаемой поэзией". Папа же, согласно Ранке, встал во главе движения, поскольку "вообще очень охотно присоединялся к голосу народа". Так он сделал еще раньше "в вопросе о безбрачии духовенства", так же поступил и теперь. Вместе с тем, добавляет историк, папа повиновался "религиозным и иерархическим мотивам"^* - рассуждения, как видим, все довольно трафаретные и поверхностные.

^*(Л. Ранке, Об эпохах новой истории, стр. 73.)

То же самое относится и к оценкам событий всего крестоносного движения в целом. Если Гегель сдержанно, но с едва скрываемым негодованием писал о бесчинствах крестоносцев в Иерусалиме летом 1099 г., то Ранке подчеркивал смешение "фанатизма и самоотвержения" у рыцарства лишь в качестве просто своеобразного исторического явления. Гегель называл поведение крестоносцев во взятом ими городе, их переходы от кровопролития к молитвам, а затем снова к кровопролитию "чудовищными"; для Ранке это всего лишь "удивительное" сочетание^*. Первый крестовый поход он расценивает как самое "чудесное предприятие"^** в истории - представление, отдаленно перекликающееся с аналогичным воззрением Гвиберта Ножанского.

^*(Л. Ранке, Об эпохах новой истории, стр. 74.)

^**(Л. Ранке, Об эпохах новой истории, стр. 73.)

Наконец, значение крестовых походов Ранке в противоположность Гегелю видел в том, что они "прежде всего содействовали необычайному росту папского могущества", дав "необычайный перевес церковному главе"^*. Таким образом, главным результатом было, с точки зрения этого историка, усиление папства. Ранке даже утверждал, будто папам "было выгоднее, что предприятие против Иерусалима не удалось; благодаря этому они имели в руках постоянный повод снова и снова приводить Европу в движение для своих целей"^** - суждение парадоксальное и далекое от истины хотя бы потому, что, как известно, длительные неудачи крестовых походов, провозглашавшихся папами, возбудили в Европе широкое недовольство папской пропагандой походов на Восток и поборами, назначавшимися под предлогом новых войн с "неверными". Что касается роста папской власти, совершившегося якобы в итоге крестовых походов, то Ранке чрезмерно абсолютизировал этот преходящий и кратковременный результат движения, исходя из априорного представления об эпохе XI-XIII вв. как о времени господства "иерархии" в Европе, т. е. почти безраздельного преобладания папства^***. Крестовые походы, полагал историк, во многом споспешествовали установлению этого иерархического устройства, ибо "папа, стоявший во главе крестовых походов, вступил благодаря этому в союз, во - 1-х, с крупными вассалами, во - 2-х, со всею знатью, в - 3-х, с городами, в - 4-х, со всем населением, которое почти ни о чем больше не думало, кроме крестовых походов"^****. Если даже опустить последнее высказывание, где подлинное значение крестоносных войн крайне гипертрофированно, то преимущества гегелевского толкования их последствий для церкви выступают со всей очевидностью.

^*(Л. Ранке, Об эпохах новой истории, стр. 75, 76.)

^**(Л. Ранке, Об эпохах новой истории, стр. 76.)

^***(Л. Ранке, Об эпохах новой истории, стр. 62. Ср.: Е. А. Косминский, Историография, стр. 344.)

^****(Л. Ранке, Об эпохах новой истории, стр. 74-75.)

В дальнейшем развитии историографии крестовых походов существенную роль сыграли отнюдь не эти искусственные обобщающие построения Ранке, а источниковедческие исследования, вышедшие из его школы.

Вернемся, однако, к собственно романтической линии, как она все более явственно обозначалась в литературе.