Глава седьмая. Главные направления и результаты источниковедческих исследований во второй трети XIX в.

После выхода в свет монографии Г. Зибеля центральным стержнем исследований крестоносных сюжетов сделалось источниковедение: философические спекуляции получили отставку, в бескрайних просторах источников развернулись поиски конкретных научных истин. На передний план у искателей выступила типично ранкеанская по происхождению и характеру задача: установление того, "как, собственно, было дело". Ее решение требовало отбора достоверных фактов и выявления надежных источников.

Ход источниковедческих исследований, их направленность, а отчасти и результаты определялись двоякого рода причинами. Прежде всего огромную роль играла внутренняя логика источниковедческих штудий: многое тут зависело и от темпов накопления (выявления) нового материала, и от самой его специфики (нарративные, эпистолярные, юридические памятники, их сохранность и пр.), и от правильности или ошибочности методов, применявшихся при изучении текстов, и даже от субъективных обстоятельств, например степени одаренности и подготовленности самих участников столь кропотливой работы. В этом смысле источниковедческая разработка истории крестовых походов (подобно изучению всякой иной темы) имела относительно самостоятельные, свободные от "посторонних" влияний, сугубо научные стимулы и подчинялась имманентной логике овладения материалом. Это означает, что дискуссии, завязывавшиеся между историками, возникали в силу обстоятельств, связанных непосредственно с исследованием данного круга источников - и ни с чем больше: там ошибочное прочтение того или иного слова или оборота вызывало у подмечавших ошибку естественное стремление выправить ее; здесь неточность в тексте, допущенная при его публикации и ведшая к неверным толкованиям тех или иных вопросов, также требовала исправления; по мере расширения материала и его освоения появлялись дополнительные доводы в пользу или против какого-либо мнения по частному вопросу; слабость аргументации, ощущавшаяся в первичной стадии исследования, со временем устранялась привлечением свежего материала, пускавшегося в научный оборот, и т. д.

Вследствие такого, относительно самостоятельного, т. е. обусловленного самой фактурой (будь то случайные находки или цепь взаимосвязанных исследований), характера внедрения в источники приверженцами сходных взглядов могли оказываться, и действительно были, историки разных стран, разных политических и конфессиональных убеждений, разных исследовательских школ. Их позиция в любом конкретном oслучае определялась исключительно уровнем - и прямыми целями производившейся ими источниковедческой работы.

Вместе с тем в основе критики источников (да и вообще исследования крестоносной проблематики) лежали осознанные либо, чаще, подспудно действовавшие мотивы, подсказывавшиеся ученым исторической и политической обстановкой, в условиях которой велось изучение темы. Идейно-политическими факторами вызывался и поддерживался общий интерес медиевистов к истории крестовых походов, ими же определялись в какой-то степени отбор материала и даже постановка специальных проблем, а главное - принципиальная направленность конкретных источниковедческих штудий.

Мы вправе говорить поэтому лишь об относительной, т. е. лежавшей в плоскости чисто научных умозаключений, самостоятельности как причин, так и итогов изучения источников крестовых походов. Споры, которые происходили, казалось бы, по узким источниковедческим ("академическим") вопросам, в действительности нередко питались различными идеологическими и политическими конфликтами; расхождения во взглядах полемизировавших сторон на какой-нибудь старинный договор, в их оценке памятника, в решении проблем его хронологии или авторской принадлежности либо, наконец, в определении достоверности - во всем этом скрыто сказывались и партийно-политические интересы.

Разработка источников истории крестовых походов осуществлялась главным образом медиевистами Германии и Франции. Объективные исторические факторы 40-60-х годов, несомненно оказывавшие влияние на источниковедческие (как, впрочем, и все прочие) штудии по крестоносной тематике, для историков каждой из этих стран были далеко не одинаковы.

Для направленности исследований и для общих концепций немецких историков^* первостепенное значение имели: сначала, в годы, предшествовавшие революции 1848 г., - борьба буржуазных либералов с консервативно-клерикальными элементами (одним из ее проявлений, как мы видели, было выступление Зибеля); позднее, в период объединения Германии сверху, - противоречия и конфликты, возникавшие вокруг этой проблемы, особенно между либерально-буржуазными кругами, стремившимися к созданию конституционно-монархического государства под главенством Пруссии, и, феодально-аристократической реакцией, ориентировавшейся на австрийских Габсбургов и связанной с католической церковью (партия "ультрамонтан"). Борьба вокруг современных религиозно-политических вопросов неизбежно проецировалась и в сферу истории, включая историю крестовых походов, по форме являвшихся религиозными войнами (что находило свое выражение и в сугубо источниковедческих исследованиях).

^*(Интересные наблюдения о развитии немецкой медиевистики середины XIX в. высказаны в упомянутой ранее статье В. А. Гавриличеия "Немецкая историография" (МИВИН, вып. 5, Томск, 1967).)

Во Франции более или менее значительное, хотя и косвенное, воздействие на изучение истории крестовых походов и ее источников оказывали: реакционная внутренняя политика Июльской монархии и захватнический, колониалистский внешнеполитический курс этого правительства биржевиков и банкиров^* (17-летние войны в Алжире, завершившиеся его завоеванием в 1847 г.)^**; усилившаяся с середины 40-х годов (в канун революции 1848 г.) политическая активность легитимистской партии и тесно связанное с этим оживление клерикализма, который, впрочем, начал снова подымать голову еще в 30-х годах (попытки иезуитов овладеть образованием); гальванизация клерикальных элементов тотчас после Февральской революции 1848 г. (закон Фаллу о передаче контроля над школами в руки духовенства)^***, а затем поддержка клерикалов бонапартистским режимом, важной опорой которого служила католическая иерархия.

^*(См.: Ф. Энгельс, Правительство и оппозиция во Франции, стр.27;. К. Маркс, Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г., стр. 8.)

^**(См.: А. Е. Рогинская, Очерки, стр. 290 и сл.)

^***(См. См.: А. Е. Рогинская, Очерки, стр. 329.)

Особенно большое значение, по-видимому, имело дальнейшее усиление агрессивных колонизаторских устремлений французского крупного капитала на Ближнем Востоке в период Второй империи (участие Франции в Крымской войне, войны в Персии и Сирии, строительство Суэцкого канала и пр.)^*. "Вторая империя, - писал Ф. Энгельс, - означала апелляцию к французскому шовинизму"^**. Эта агрессивная колонизаторская политика крупной буржуазии Франции, встречавшая одобрение и в среде землевладельческой аристократии, и в верхах церкви, прикрывалась клерикальным камуфляжем, который па своему внешнему виду как бы напоминал официальную программу средневековых "освободителей гроба господня". Правительство Луи Бонапарта (Наполеона III) прокладывало французскому капиталу путь на Восток под знаменем распространения или защиты христианской цивилизации.

^*(Подробно французская колониальная экспансия в царствование Наполеона III изучена в монографии М. Т. Панченковой "Политика Франции на Ближнем Востоке и сирийская экспедиция 1860-1861 гг.", М., 1966.)

^**(К. Маркс, Гражданская война во Франции. Введение Ф. Энгельса,. стр. 192.)

Действительно, вступлению Франции в Крымскую войну, oобусловленному прежде всего желанием Луи Бонапарта упрочить позиции крупной французской буржуазии в Турции, предшествовал франко-русский дипломатический спор... из-за ключей от гроба господня: глава Французской республики в 1850 г. потребовал от Высокой Порты закрепить св. места в Палестине за католической церковью^* (французские церковные учреждения имели крупные владения на Востоке и стремились к их упрочению и расширению^**). Десять лет спустя император Наполеон III, намереваясь укрепить французскую торговлю на ливанском рынке путем завоевания Сирии, ввел туда войска под предлогом... охраны интересов католиков-маронитов от мусульман-друзов и наказания последних как "гонителей христианства"^***. Идея поддержки братьев-христиан была положена в основу сирийской экспедиции 1860-1861 гг. Наполеон III стремился обеспечить участие Ватикана в этой экспедиции с тем, чтобы придать ей формальный характер крестового похода на Восток^****. В клерикальных кругах Второй империи вынашивалась даже идея захвата Иерусалима и перенесения туда папского престола, до 1869 г. подпиравшегося французскими штыками непосредственно в Риме. Именно эта идея вдохновляла впоследствии дельцов из так называемого "Всеобщего союза" - мощного банка, организаторы которого предполагали основать в Иерусалиме католическую "Сокровищницу гроба господня"^****** для оказания содействия папству.

^*(А. Мале, Восточный вопрос, стр. 205.)

^**(М. Т. Панченкова, Политика Франции на Ближнем Востоке, стр. 124 и сл.)

^***(А. Д. Люблинская, М. П. Прицкер, М. Н. Кузьмин, Очерки истории Франции, стр. 275.)

^****(См.: М. Т. Панченкова, Политика Франции на Ближнем Востоке, стр. 124-125.)

^*****(О проектах создания "Сокровищницы гроба господня" писал позднее Э. Бонту (финансист, возглавлявший указанный банк) в своей книге "Всеобщий союз" (1888), где изложена его история. Этот банк потерпел крах в начале 80-х годов. См.: J. Воuvier, Le Krach de l'Union generale, 1878-1885. Paris, 1960.)

Религиозно-политическая демагогия бонапартизма была органическим компонентом его реакционного курса: войны на Востоке помимо непосредственных, захватнических целей имели своей задачей отвлекать широкие слои населения от борьбы за республику. О вторжении в Сирию в 1860 г. К. Маркс писал, что Наполеон III "оказался вынужденным искать какого-нибудь нового и сенсационного крестового похода, чтобы снова усыпить свою империю воинственными галлюцинациями"^*.

^*(К. Маркс, События в Сирии, стр. 103.)

Все эти обстоятельства, создавая определенную общественно-психологическую атмосферу, не только способствовали поддержанию интереса к истории средневековых крестовых походов на Восток у немецких и французских ученых, но и в известной степени определяли идейную окраску их изысканий. В конечном счете историческое обоснование политического курса правящих кругов своей страны (либо их какой-нибудь фракции), тщательно фундированное фактами прошлого, т. е. обставленное с максимальной научной объективностью, - вот какова была важнейшая задача, встававшая перед исследователями этой темы.

Переплетение столь различных побуждений, диктовавшихся причинами идейно-политического порядка и вытекавших из самого процесса разработки источников, определяло две основные линии, или два ведущих направления исследовательских штудий в области источниковедения крестовых походов, наметившиеся в историографии 40-60-х годов, - условно их можно было бы назвать "радикальным" и "умеренно-критическим".

"Радикалы" осуществляли критику источников, обращая ее острие против традиционных взглядов, сложившихся в католической (прокатолической, романтической) литературе по ряду конкретно-исторических вопросов. "Умеренные" в своих исследованиях не выходили за рамки этих традиционных представлений и даже стремились подкрепить их новыми аргументами. Оба направления с наибольшей четкостью обозначились сперва в трудах тех историков, которые занимались памятниками Первого крестового похода. Постепенно, однако, в их поле зрения вовлекались и другие произведения XII-XIII вв.

"Радикальное" направление в 40-60-х годах представляли Г. Зибель и его приверженцы. Со времени выхода в свет разобранной выше монографии ее выводы стали признаваться наиболее авторитетными, а самый труд Зибеля - последним словом науки в области источниковедения истории Первого крестового похода 1096-1099 гг. Идеи этой монографии получили развитие в новых исследованиях и популяризаторских сочинениях ученого, увидевших свет в 40-50-х годах.

В 1845 г. он выступил со статьей, посвященной Второму крестовому походу^*. Статья явственно отражала отрицательное отношение молодого Г. Зибеля к клерикализму, сказавшееся уже в его первой работе. Как бы продолжая прежнюю линию своего исследования, историк подверг здесь анализу известия Гийома Тирского, Оттона Фрейзингенского и некоторых других хронистов, касающиеся главным образом предыстории крестоносного предприятия 1147-1149 гг. Зибель стремился доказать несостоятельность традиционной версии (Ф. Вилькена и Ж. Ф. Мишо)^** относительно событий, ближайшим образом предшествовавших Второму крестовому походу и якобы послуживших его непосредственной причиной: таковой Мишо и Вилькен считали официальное обращение Франкского Востока за поддержкой к Западу. Это обращение, как они утверждали, имело место вскоре после перехода Эдессы к мусульманам, т. е. после того как северный форпост государств крестоносцев пал под натиском мосульского эмира Имад ад-Дина Зенги (1144). По мнению Мишо и Вилькена, именно утрата Эдессы заставила сирийских франков направить в Рим, а затем во Францию и Германию особую миссию с официальными просьбами об оказании христианскому Востоку помощи против сельджуков. Эта миссия была возложена на некоего епископа, который посетил папу Евгения III, а также побывал во Франции и Германии. Он-то и поднял таким образом Запад на Второй крестовый поход, гласила старинная традиция.

^*(Н. v. Sybel, Ober den zweiten Kreuzzug, - ZGW, Bd. IV, 1845, S. 197-228. Ниже цит. по изд.: Н. v. Sybel, Kleine historische Schriften, Bd. I, S. 415-456. Насколько мы в состоянии судить, эта статья, а равна и остальные, рассматриваемые нами далее, не были до сих пор объектом чьего-либо изучения.)

^**(Н. v. Sуbеl, Uber den zweiten Kreuzzug, S. 429.)

Критически сопоставив известия хронистов, Зибель отверг традиционную версию, как не находящую себе подтверждения в источниках^*. Единственной хроникой, автор которой более или менее определенно свидетельствует, что целью миссии сирийских франков на Западе было ходатайство о помощи, является второразрядная французская хроника Мориньи, да и в ней упоминание о посольстве из Антиохии и Иерусалима мимолетно. Такой историк, как Гийом Тирский, писатель, основательнее кого-либо осведомленный в делах Латинского Востока своего времени, вовсе ничего не знает об этом посольстве. Другой авторитетный источник - хроника баварца Оттона Фрейзингенского - хотя и рассказывает о пребывании на Западе сирийского епископа, но нигде не рассматривает его миссию как официальную и тем более предпринятую ради возбуждения крестового похода. Хронист совершенно не высказывается в том смысле, что именно усилия этого посла-епископа послужили причиной, побудившей Людовика VII взять крест. И даже в хронике Мориньи, отмечает Зибель, нет указаний на то, что антиохийско-иерусалимское посольство было направлено на Запад государями Латинского Востока и имело какие-либо контакты с французским или германским королями^**.

^*(Н. v. Sуbеl, Uber den zweiten Kreuzzug, S. 427 ff.)

^**(Н. v. Sуbеl, Uber den zweiten Kreuzzug, S. 428-429.)

Эти и другие доводы позволили Зибелю доказательно отвергнуть традиционные представления о характере взаимоотношений франкской Сирии и Западной Европы накануне крестового похода. Исходя из данных Гийома Тирского, чья хроника в этом случае заслуживает наибольшего доверия, привлекая к ним и более поздние материалы (переписка Людовика VII с папой Адрианом IV)^*, Зибель пришел к убедительному выводу, что никакого официального обращения к Западу со стороны Латинско-Иерусалимского королевства перед началом Второго крестового похода не было; в Европе, правда, распространялись сильно раздутые и расплывчатые слухи о плачевном положении франков на Востоке после падения Эдессы, о чем прямо говорит Гийом Тирский. По мнению Зибеля, пресловутые послы, фигурирующие в рассказе хрониста Мориньи и без достаточных оснований перекочевавшие из его хроники на страницы трудов Мишо и Вилькена, скорее всего как раз и были теми распространителями подобных слухов, которых имел в виду архиепископ Тирский ("были многие, пускавшие молву по всем странам и областям"). Они, отмечает ученый, могут в такой же степени признаваться виновниками Второго крестового похода, как Петр Пустынник - Первого^**; иначе говоря, традиционная версия в обоих случаях не имеет под собой реальной основы.

^*(Н. v. Sуbеl, Uber den zweiten Kreuzzug, S. 429.)

^**(Н. v. Sуbеl, Uber den zweiten Kreuzzug, S. 429.)

Критика традиционных представлений о событиях предыстории Второго крестового похода была предпринята Зибелем в его статье не в качестве самоцели. Она являлась существенной составной частью общей концепции крестовых походов, выдвигавшейся в этой статье и в развернутом виде сформулированной историком уже в конце 50-х годов. Зибелю важно было, собственно говоря, показать, что крестовый поход начался прежде всего под влиянием внутренних импульсов, исходивших от самого Запада, каковыми он считал царивший там по-прежнему "дух аскезы" и связанные с ним устремления церковной иерархии (папство)^*: на Западе "все еще господствовало настроение 1100-1120 гг., не признававшее ничего, кроме того, что врагов Христа надлежит поражать острым мечом", не считавшееся с реальной политической обстановкой на Латинском Востоке^**. Последний же, писал Зибель, вовсе не жаждал нового крестового похода^***.

^*(Н. v. Sуbеl, Uber den zweiten Kreuzzug, S. 430.)

^**(Н. v. Sуbеl, Uber den zweiten Kreuzzug, S. 430.)

^***(Н. v. Sуbеl, Uber den zweiten Kreuzzug, S. 447 ff.)

Далее в иной связи будет показано, что Зибель - и в этом один из краеугольных камней его концепции - видел главную причину поражения крестоносцев Второго похода в преобладании среди его участников мистико-аскетических, клерикальных тенденций, носители которых отказывались принимать в расчет земные, реальные политические соображения. Этим-то определялась и источниковедческая позиция историка: он стремился доказать, что Латинский Восток, погруженный в свои мелкодержавные распри и живший локальными интересами, не обращался за поддержкой в Европу постольку, поскольку ему уже стал чужд религиозный пыл первых крестоносцев, все еще слепо воодушевлявший католический Запад.

Источниковедческую работу над темой Зибель продолжал и в 50-х годах. Выдвинув в своей основополагающей монографии 1841 г. тезис о решающем влиянии эпической традиции на хронику Альберта Аахенского, Зибель тогда еще не мог развить его с надлежащей основательностью: историк опирался лишь на материал хроник, а его суждения о влиянии эпоса на альбертову "Иерусалимскую историю" представляли собой рабочие гипотезы и нуждались в проверке.

Тем временем к началу 50-х годов французскими филологами Райфенбергом, М. А. Борнье и П. Пари были опубликованы некоторые памятники эпоса крестовых походов, неизвестные Зибелю, когда он писал свой первый труд: частично был напечатан цикл эпических сказаний о "рыцаре-лебеде", восходивших к песням крестоносцев, где главным героем выступал Готфрид Бульонский; издана была и "Песнь об Антиохии"^*. Таким образом, возникли реальные предпосылки и возможности проконтролировать те наполовину еще гипотетичные построения, которые составляли фундамент зибелевской источниковедческой концепции, выдвинутой в 1841 г.

^*(Reiffenberg et Borgnet; "La Chanson d'Antioche", publ. par P. Paris.)

Целям такой проверки была посвящена статья Г. Зибеля "О сказаниях Первого крестового похода" (1851)^*. Ученый определил взаимосвязи и вместе с тем водораздел между хронографией и эпической (героической) поэзией Первого крестового похода, наметив схему, в рамках которой, как он полагал, совершалась эволюция самого эпоса. Схема эта как бы углубляла и подкрепляла представления, сформулированные Зибелем в его книге.

^*(H. v. Sybel, Uber die Sagen des ersten Kreuzzuges, AMWZ, 1851, Juli. К сожалению, это издание оказалось нам недоступным, и поэтому главные выводы статьи Зибеля мы воспроизводим, следуя отчасти ее более позднему изложению у Куглера, отчасти же по лекциям самого Зибеля (1858), построенным на основе статьи. См.: Н. v. Sybel, Aus der Geschichte der Kreuzzuge, - WV, Braunschweig, 1858, S. 37-46.)

Историк считал, что одновременно с ранними, собственно историческими повествованиями о Первом крестовом походе, созданными его участниками, выросла эпическая поэзия крестового похода. Она сложилась на основе богатых живых впечатлений, вынесенных ими из никогда не виданных восточных стран, и в результате слияния царившего среди них религиозномистического настроения с новым, героическим, получившим перевес над ним. Возбужденная необычайными событиями фантазия наслаивалась в эпосе на исторические факты, преломляя их сообразно настроениям, возникавшим на месте, по ходу развития событий^*. Поэтические произведения, воспевавшие деяния героев похода, первоначально группировались вокруг князей и других лиц, игравших более или менее видную роль в крестоносном предприятии: французы прославляли Гуго Вермандуа, "герцога герцогов"^**, лотарингцы - Готфрида Бульонского, которого их фантазия возводила в ранг общего предводителя крестоносцев уже во время пребывания воинства в Малой Азии. Героические песни и сказания слагались также и в рядах бедноты - среди тафуров, где, по мысли Зибеля, родилась легенда о Петре Пустыннике, якобы всколыхнувшем весь Запад на священную войну за гроб господень.

^*(H. v. Sybel, Uber die Sagen des ersten Kreuzzuges, S. 37. В своих лекциях 1858 г. Зибель говорил о повороте, происшедшем в настроениях крестоносцев в начале XII в., - от монашеской, аскетической отрешенности от мира к "свежему, воинскому восприятию" его, к рыцарскому энтузиазму и пр. (Н. v. Sybel, Aus der Geschichte der Kjeuzzuge, S. 35).)

^**(H. v. Sybel, Aus der Geschichte der Kreuzzuge, S. 37.)

В дальнейшем, уже после основания Иерусалимского королевства и утверждения на его троне Готфрида Бульонского, все сказания, принесенные на Запад паломниками, вернувшимися из Св. Земли, отступили на задний план перед одним - о Готфриде Бульонском^*. Его избрание в 1099 г. "защитником гроба господня" само по себе привлекло к нему всеобщее внимание в Европе, и поэтому первое место в эпосе заняло исключительно прославление Готфрида: фигура этого предводителя затмила подлинную или тоже надуманную славу остальных князей, руководивших крестоносными ополчениями. При этом в процессе эпического творчества первоначальные тексты песен, в той форме, в которой они возникли еще в Палестине, подвергались многократной обработке различными поэтами-сказителями: вначале разрозненные, песни эти затем объединялись в стройные циклы; вначале передававшиеся из уст в уста, они в дальнейшем записывались каким-либо одаренным поэтом и спустя десяток лет вновь перерабатывались уже в Европе. Тексты "Песни об Антиохии" и лотарингского цикла (о Готфриде Бульонском) в их дошедшем до нас виде представляют собой именно эту позднейшую редакцию эпоса^**.

^*(H. v. Sybel, Aus der Geschichte der Kreuzzuge, S. 45.)

^**(См.: В. Кugler, Peter der Eremite, S. 28.)

Зибель, далее, сопоставил - в этом, собственно, лежал исследовательский центр тяжести его статьи - эпос Первого крестового похода и "Историю" Альберта Аахенского. Он установил большое число дословных совпадений в текстах песен и альбертовой хроники. На этом основании Зибель сделал вывод, что именно отсюда, из эпоса, легенды о Петре Пустыннике и Готфриде Бульонском через двадцать лет после смерти последнего были перенесены в исторический труд Альберта Аахенского. Хронист сплавил воедино устные рассказы очевидцев и поэтические предания, прежде всего воспевавшие герцога Лотарингского; он объединил их в одном талантливом прозаическом повествовании^*.

^*(H. v. Sуbel, Aus der Geschichte der Kreuzzuge, S. 46.)

Зибель вовсе не отказывался от мысли, что текстуальные совпадения в эпосе и в хронике Альберта могут иметь и другое, "обратное" происхождение, т. е. что хроника Альберта могла на каком-то этапе творчества сказителей стать источником для их более поздних эпических обработок. Однако, как он показал, Альберт уж во всяком случае использовал и тексты первичной, ранней устной "редакции" песен, сложившихся, конечно, независимо от его хроники, а не только поздние обработки^*.

^*(См.: В. Kugler, Peter der Eremite, S. 28 u. Anm. 1.)

Таков был, по Зибелю, водораздел этих двух групп источников. Из них, из эпоса и базировавшейся на нем же "Истории" Альберта Аахенского, из поэтической и прозаической обработок легенд и мифов крестового похода черпали для себя материал историки последующего времени, принимая Петра Пустынника за инициатора, а Готфрида Бульонского - за верховного вождя и главного героя Первого крестового похода^*.

^*(H. v. Sybel, Aus der Geschichte der Kreuzzuge, S. 46.)

Как видим, новые исследования позволили Зибелю выверить, уточнить и подтвердить наиболее существенные из тех выводов, к которым он пришел в "Истории Первого крестового похода", имея в своем распоряжении лишь хроники.

Много времени спустя сам Зибель следующим образом рисовал пройденный им путь изучения хроники Альберта Аахенского: "Когда в 1841 г. я опубликовал свой труд, французские героические сказания еще не были изданы. Свой вывод о том, что изложение событий у Альберта Аахенского полно ошибок и недостоверного материала, что оно пронизано эпическими, поэтическими мотивами, я обосновывал лишь посредством сопоставления подлинных источников (т. е. хроник очевидцев. - М. 3.) с Альбертом Аахенским. Публикация эпоса дала мне 10 лет спустя возможность точно установить, что хроника Альберта Аахенского является слепком со старинных поэтических сказаний, и показать, что сами они сложились примерно в одна время с крестовым походом. Это интереснейший случай параллельного формирования и эпоса и исторических произведений. Впрочем, я сам отмечал уже в своей книге, что среди массы деталей, упоминаемых Альбертом Аахенским, там и сям встречаются действительно имевшие место факты, которые могут быть включены в подлинную историю крестового похода. В целом, однако, его хроника в столь же малой степени может быть причислена к историческим источникам, как "Сага о Нибелунгах" или "Илиада". Существенным итогом этих исследований, - писал Зибель в 1880 г., - было уничтожение славы Петра Пустынника, фигурировавшего у Альберта Аахенского в роли инициатора крестового похода, и уничтожение поэтического ореола, которым был окружен хотя и очень храбрый воин, но в остальном весьма невзрачная личность - Готфрид Бульонский, якобы посланный богом в качестве предводителя крестового похода"^*.

^*(H. v. Sybel's Nachwort zum B. Kugler, Peter der Eremite, - HZ, Bd. 44, 1880, S. 43-44.)

Уже в 40-х годах в поддержку отдельных выводов Зибеля выступили другие ученые радикального направления. Так, в 1842 г. французский медиевист-текстолог Ф. де Сольси в биографическом исследовании, посвященном видному герою Первого крестового похода - норманнскому авантюристу Танкреду, склонился к признанию одного из кардинальных положений Зибеля, а именно - к выводу об оригинальности хроники "Деяния франков"^*. Полемика по вопросу об авторской принадлежности, о способе составления и прежде всего об оригинальности и степени достоверности этой хроники возникла еще в начале XVII в., вскоре после ее издания в коллекции "Gesta Dei per Francos" Ж. Бонгара: составитель коллекции именно произведением Анонима открыл ее первый том, причем сам он здраво считал эту хронику оригинальным сочинением, принадлежащим перу некоего италийского норманна из окружения Боэмунда Тарентского. Спустя немногим более четверти века другой тогдашний знаток средневековых текстов, Ж. Бесли, опубликовавший иную, ранее неизвестную редакцию этой хроники^**, пришел к противоположному выводу: он решил, что как раз изданный им самим вариант является оригинальным текстом, автор которого, пуатевинский клирик Пьер Тудебод из Сиврэй, упоминающий свое имя, заявлял, что он первым описал поход крестоносцев, не имея перед собой какого-либо образца. По мнению Бесли, бонгаровский норманн Аноним был лишь копиистом и плагиатором Пьера Тудебода, бессовестно все списавшим у него^***.

^*(F. de Saulcy, Tancrede, -BECh, t. Ill, p. 302-303.)

^**(См.: A. Du Chesne, Scriptores rerum Francicarum, t. IV, p. 773-815.)

^***(См.: A. Du Chesne, Scriptores rerum Francicarum, t. IV, p. 796, 803, 810, 811.)

Эта точка зрения утвердилась среди историков на 200 лет. В первой трети XVIII в. она была в категорической форме преподнесена в мавристской "Литературной истории Франции"^*, и с тех пор вплоть до выхода в свет монографии Зибеля ее придерживались все специалисты^**. Выше мы указывали, что Зибель отверг в числе других воззрений и традиционный взгляд на хронику Анонима. По уровню достоверности он поставил ее на первое место среди остальных нарративных источников похода 1096-1099 гг. При этом Зибель, подобно Бонгару, признал сочинение итало-норманнского повествователя Анонима оригинальным опусом, Тудебода же расценил как простого переписчика, внесшего в текст небольшие дополнения либо в качестве очевидца, либо на основе хроники Раймунда Ажильского^***. Этот-то взгляд и получил теперь поддержку Ф. де Сольси; несколько позднее в его защиту выступили другие исследователи.

^*(См.: "Histoire litteraire de la France", p. 629.)

^**(См.: H. v. Sybel, Geschichte des ersten Kreuzzuges, S. 22-23.)

^***( См.: H. v. Sybel, Geschichte des ersten Kreuzzuges, s. 22-23.)

Параллельно радикально-критическому направлению в источниковедении крестовых походов в 40-х годах формируется другое - умеренно-критическое, или традиционалистское. Зачинателями его явились консервативные, шовинистически настроенные французские ученые. Во Франции, в чем мы убедились, уже в первые десятилетия XIX в., в развитии романтической историографии крестовых походов сказывалось значительное влияние клерикальной апологетики. В годы Июльской монархии, а тем более в период Второй империи традиционалистско-шовинистические тенденции в литературе об этих войнах укрепляются еще сильнее.

Стремление консервативных историков, отражавших чаяния аристократии и церковной иерархии, обеспечить максимально объективную, соответствовавшую требованиям современной науки разработку крестоносной тематики, иначе говоря, подвести под реакционные, националистическо-апологетические концепции по возможности солидную, источниковедчески фундированную базу получило отчетливое выражение в грандиозном предприятии, затеянном во Франции, - публикации знаменитой коллекции "Recueil des Historiens des Croisades". Издание ее было задумано французской Академией надписей и изящных искусств еще в 1834 г.^*- в осуществление старых замыслов, выдвигавшихся некогда мавристами^**, - и начало реализовываться в 40-х годах. В основе этого монументального, щедро комментированного собрания памятников крестовых походов, несмотря на внешний объективизм издателей (было намечено опубликовать наряду с латинскими также и отрывки из византийских, арабских и армянских источников), лежали несомненно апологетические тенденции шовинистического характера. Самое необходимость издания этой коллекции ее первозачинатель граф Артур Беньо обосновывал в своем докладе, прочитанном в Академии надписей 10 января 1834 г., в достаточно ясных в этом смысле выражениях. Он прямо заявлял: "Франция приняла столь славное участие в войнах креста, что исторические документы, содержащие повествования об этих достопамятных походах, бесспорно, входят в ее (Франции. - М. 3.) сферу компетенции; именно ей надлежит их собрать, упорядочить и, опубликовав, воздвигнуть тем самым памятник, который увековечит во всей первозданной точности воспоминание о самом мощном потрясении, которое христианское общество испытывало когда-либо в средние века... Все обязывает Францию не дать другим взять на себя выплату лежащего на ней долга"^***. Правда, приступая к публикации "Recueil", ученые издатели его прокламировали свое стремление к истине как главный побудительный мотив выпуска задуманной ими коллекции. Именно этим стремлением они оправдывали, например, включение в "Собрание" наряду с нарративными памятниками и документальных материалов. "Хронисты, - по словам А. Беньо, - принадлежали большей частью к духовенству и редко имели случай быть близкими к выдающимся лицам из числа воинов-крестоносцев, которые играли главную роль в этих приснопамятных войнах. Они (хронисты. - М. 3.) поэтому не всегда знали подлинные интересы и тайные побуждения, которые, волнуя умы вождей, приводили в движение массу, испытывавшую исключительно религиозное влияние (uniquement placee sous l'influence religieuse). Мы находимся теперь в лучшем положении, чтобы открыть истину..."^****.

^*(См.: H. Deherain, Recueil, p. 260.)

^**(См.: "Rapport sur la publication du Recueil", p. III.)

^***("Rapport sur la publication du Recueil", p. I. См. также: "Memoires de l'Academie des Inscriptions et Belles-Lettres", t. XII, p. 30 (цит. по: H. Deherain, Recueil, p. 260).)

^****("Rapport sur la publication du Recueil", p. IV.)

Но вместе с тем издатели "Recueil" рассматривали проектировавшуюся публикацию и как "национальный памятник"^* - формулировка, красноречиво свидетельствующая об идейно-политических стимулах, вызвавших к жизни само издание. Запроектированная в виде гигантского документального "памятника национального величия" Франции, "Коллекция историков крестовых походов" несла на себе печать критической умеренности (критицизм комментаторов не выходил за рамки чисто эрудитских проблем) и традиционализма. Последний сказался уже в самом плане "Recueil", выработанном при подготовке хроник к изданию. Первый том серии "Западных историков" (две части его увидели свет в 1844 гг.) содержал в себе текст той самой хроники архиепископа Гийома Тирского, которая в течение столетий, как уже отмечалось, служила основой всех исторических повествований о первых священных войнах на Востоке. За этой хроникой по-прежнему признавалось все ее значение для истории Первого крестового похода. Парижские издатели "Истории" Гийома Тирского словно не заметили недавно опубликованного исследования немца Г. Зибеля, казалось, наголову опрокинувшего старые представления об этом памятнике.

^*("Rapport sur la publication du Recueil", p. XV.)

Точно так же французские специалисты, как бы бросая вызов немецким коллегам, предпочли сохранить старую, тоже в корне как будто подорванную Зибелем точку зрения на "Деяния франков" Анонима. Еще в 1848 г. Полен Пари, издатель и комментатор "Песни об Антиохии", пытался вопреки Зибелю отстоять приоритет Пьера Тудебода Сиврэйского перед этой норманнской хроникой, оригинальность которой была неопровержимо доказана в зибелевской монографии. В написанном П. Пари Введении к "Песни об Антиохии" он представил свои возражения Ф. де Сольси^*, выступавшему в поддержку аргументации Зибеля. Воззрения Пари нашли благоприятный отклик у "академиков": в III томе "Recueil des Historiens des Croisades" (1866) хроника Анонима фигурировала под заголовком "Сокращенный Тудебод"^**. Иначе говоря, выводы Зибеля и в этом случае откровенно игнорировались издателями французской коллекции, предпочитавшими, не обращая внимания на безупречные доказательства немецкого исследователя, настаивать на принадлежности оригинала французскому священнику XII в.

^*(См.: "La Chanson d'Antioche", publ. par P. Paris, Introduction.)

^**(См.: RHCoc, t. Ill, Paris, 1866, p. 121 - 163.)

Итак, появление первых томов "Recueil des Historiens des Croisades" знаменовало собой зарождение умеренно-критического направления в источниковедении крестовых походов. Критика источников под пером ученых этого направления призвана была обставить дополнительными научными аксессуарами и тем самым углубить старые представления о ходе крестоносного движения, не меняя ни их идейной сущности, ни реального наполнения, а лишь обеспечивая прежние апологетические построения фактическим содержанием, лучше отвечающим научным велениям времени.

Мы видели, что мотивы источниковедческих штудий историков обоих названных выше направлений и их конкретные выводы были различны. Однако сама по себе начатая ими критическая разработка памятников была в высшей степени положительным явлением: были сделаны - раньше всего Зибелем, а затем и другими историками - первые серьезные шаги по пути освоения текстов, в недрах которых скрывалась отгадка "тайны крестовых походов". Наряду с памятниками истории Первого крестового похода постепенно в исследование вовлекались источники других крестоносных предприятий, расширялся и круг изучаемых проблем, умножался материал, используемый для историко-сравнительного анализа, и т. д. В год издания хроники Гийома Тирского парижской Академией надписей появляется исследование П. Жаффэ о соотношении его "Истории деяний" и анонимной хроники "Деяния Людовика VII"^*. Вслед за тем труд Гийома Тирского (и его продолжателей) в различных рукописных вариантах становится объектом разностороннего изучения специалистами. В 1859 г. в серии "Recueil des Historiens" издается комментированный текст так называемой "Истории императора Ираклия"^**, в основе своей представляющей собой французский перевод хроники Гийома Тирского. Год спустя Л. Мас-Латри предлагает первую классификацию рукописей, содержащих сочинения продолжателей этого хрониста^***.

^*(P. Jaffe, Das Verhaltnis der Gesta Ludovici zu Wilhelm von Tyrus, - ZGW, 1844.)

^**("L'Estoire d'Eracle empereur et la conqueste de la Terre d'Outremer", - RHCoc, t. II, Paris. 1859.)

^***(L. Mas - Latrie, Essai de classification des continuateurs de l'histoire des croisades de Guillaume de Tyr, - BECh, t. XXI, Paris, 1860.)

Внимание исследователей привлекают и памятники Третьего крестового похода. В 1861 г. в серии "Monumenta Germaniae historica" печатается "Описание азиатского похода Фридриха" Тагенона Пассауского^*. В Англии в серии В. Стеббса в 1864 г. публикуется один из важнейших памятников Третьего крестового похода - "Итинерарий паломников и деяния короля Ричарда"^**.

^*("Tagenonis Descriptio".)

^**("Itinerarium peregrinorum et gesta Ricardi I regis Angliae", ed. W. Stubbs, London, 1864.)

Исследования западных источников неизбежно наводили на мысль о необходимости расширить ареал изучаемых памятников. В 50-60-х годах предпринимаются первые серьезные попытки собрать и подвергнуть хотя бы предварительному анализу сведения армянских документов, относящиеся к истории крестовых походов. В 1850г. парижский арменовед Э. Дюлорье перевел и обстоятельно прокомментировал большой фрагмент из хроники Матвея Урхаеци (Эдесского) об истории Первого крестового похода^*. Через восемь лет тот же ученый опубликовал превосходное, наполовину источниковедческое, наполовину историческое исследование - "Историю крестовых походов по армянским хроникам"^**. Она посвящена главным образом характеристике Матвея Эдесского и отчасти его продолжателя - Григория Пресвитера. На основе скудных данных Дюлорье восстанавливает здесь биографию хрониста; он характеризует исторически сложившиеся литературные традиции, питавшие его творчество, выявляет источники хроники, оттеняет ее достоинства - большую, нежели у византийских историков, осведомленность автора о событиях в Азии и т. д.^***. Дюлорье останавливается также на религиозных и отчасти политических воззрениях Матвея Эдесского, отмечая его враждебность по отношению и к грекам, и к туркам^****, а особенно подчеркивая патриотизм хрониста, позволяющий ему "не щадить" самих франков. Описывая грабежи и насилия франков, указывает Дюлорье, Матвей Эдесский высказывает в их адрес "горькие слова", и они - увы! - встречаются у него столь часто, что приходится сожалеть об этом (que Ton regrette de rencontrer si souvent chez lui)^*****.

^*(Mathieu d'Edesse. Recit, 1850. В том же году перевод этой хроники был напечатан в "Трудах Тулузского археологического общества" (см.: "Extrait des Memoires de la Societe archeologique de Toulouse"), а позднее вновь опубликован вместе с продолжавшей рассказ Матвея Эдесского хроникой Григория Пресвитера в парижской "Армянской исторической библиотеке" [Chronique de Mathieu d'Edesse (952-1136) avecr la continuation de Gregoire le Pretre jusqu'en 1162, - BHA, ed. E. Dulaurier, Paris, 1858].)

^**(Ed. Dulaurier, L'histoire des croisades, - RA, XV annee, 1 part.,. Paris, 1858, p. 216-227.)

^***(Ed. Dulaurier, L'histoire des croisades, - RA, XV annee, 1 part.,. Paris, 1858, p. 220-224.)

^****(Ed. Dulaurier, L'histoire des croisades, - RA, XV annee, 1 part.,. Paris, 1858, p. 225.)

^*****(Ed. Dulaurier, L'histoire des croisades, - RA, XV annee, 1 part.,. Paris, 1858, p. 225-226.)

Субъективная позиция Дюлорье едва ли делает здесь честь его исследовательской добросовестности: он не в состоянии полностью оценить свой источник именно потому, что содержащиеся в нем известия весьма огорчительны для здравствующих потомков крестоносцев. Ученый воздает должное Матвею Эдесскому за его "бескорыстный патриотизм", но лишь постольку, поскольку тот откровенно показывает "интеллектуальное и нравственное состояние армянской нации", а для нее наиболее существенной, полагает Дюлорье, являлась глубокая религиозность, благодаря которой армяне "приветствуют прибытие мстителей униженного креста" в Киликию, "мчатся к ним на помощь и разделяют с ними все превратности войны"^*. Иначе говоря, Дюлорье представляются ценными только те элементы повествования Матвея Эдесского, в которых, как ему кажется, обнаруживается благожелательное и, разумеется, целиком оправданное отношение соотечественников хрониста к франкам: "Величие его (Матвея Эдесского. - М. 3.) в том, что он не омрачает это благородное чувство заблуждениями ненависти и страстей"^**. Однако, сколь ни пристрастен в данном случае был исследователь, он все же, хотя и бегло, указал и на имеющиеся в хронике Матвея Эдесского описания насилий крестоносных захватчиков в областях Тавра - тем самым был сделан новый шаг к изучению истории крестовых походов "с другой стороны", с Востока, т. е. к более объективному познанию этого исторического явления.

^*(Ed. Dulaurier, L'histoire des croisades, - RA, XV annee, 1 part.,. Paris, 1858, p. 226.)

^**(Ed. Dulaurier, L'histoire des croisades, - RA, XV annee, 1 part.,. Paris, 1858, p. 226.)

Два года спустя немецкий арменовед Г. Петерманн опубликовал прочитанные им тогда же в берлинской Академии наук, доклады, объединив их под общим названием "К вопросу об истории крестовых походов по армянским источникам"^*. Петерманн извлек из произведений большого числа армянских хронистов (Иоанн Саркавал, Смбат Спарапет и мн. др.)^** и в систематизированном виде изложил известия, касающиеся: крестовых походов. Ученый справедливо подчеркнул большое значение этих известий, поскольку многие армянские историки близко стояли к событиям крестоносного движения и непосредственно соприкасались с его участниками. Петерманн ввел в научный оборот немало почерпнутых в армянских хрониках данных, которые рисовали облик крестоносцев в ином свете, чем латинские хроники^***, и, опираясь на сообщения армянских авторов, внес ряд фактических (хронологических и др.) уточнений в представления о ходе событий крестовых походов^****.

^*(H. Petermann, Beitrage zu der Geschichte der Kreuzziige.)

^**(Перечень средневековых армянских авторов, изученных в его работе, см.: ibid., S. 81-101.)

^***(См., например, приводившиеся Петерманном сведения Матвея Эдесского о злодеяниях французского рыцарства в Эдессе в 1098 г. (ibid. S. 112), об участии иерусалимского патриарха в кровопролитии, учиненном крестоносцами в "священном граде" (ibid.), и др.)

^****(Так, именно Петерманн определил точную дату падения Эдессы, захваченной у крестоносцев сельджуками (23 декабря 1144 г.), сделав это на основе сведений армянских источников.)

Углубленная критическая разработка источников, начатая в 40-60-х годах, сказалась со временем и на самой интерпретации крестовых походов. Их история постепенно строилась на более прочном, проверенном в своих отдельных компонентах, надежнее, чем раньше, пригнанных друг к другу, фундаменте исторических фактов.