Глава 4. Н. А. Бестужев на поселении в Селенгинске 1839-1855 [1954 Барановская М.Ю.

1 сентября 1839 года Н. и М. Бестужевы приехали в Селенгинск. В прошлом это был административный и торговый центр. В начале XIX века он потерял свое значение. Центром стал Верхнеудинск. Селенгинск предстал перед ними жалкой деревушкой, где едва можно было насчитать шестьдесят дворов.

Как истинный художник, Н. Бестужев прежде всего обратил внимание не на состояние города, а на его живописный вид: "...Селенгинск, венчаемый со всех сторон горами, и внизу река с ее разливами и островами, вьющаяся в различных направлениях. Этот вид очень хорош... я намерен его срисовать"^*, писал он своим родным.

^* (Письма из Сибири М. и Н. Бестужевых, цит. соч., стр. 8.)

Н. и М. Бестужевы не могли "пересказать" родным той радости, которую они пережили, встретившись с семейством Торсона.

Н. и М. Бестужевы получили от богатой, влиятельной купеческой семьи Старцевых приглашение остановиться у них. Торсон строил дом и временно; жил у. купца Н. Г. Наквасина; после того как Торсон с семьей переехал в свой дом, у него поселились Н. и М. Бестужевы. Братья быстро познакомились с городом.

В XVII-XVIII столетиях Селенгинск был расположен на правой стороне реки Селенги. Это был сначала острог, затем укрепленная крепость, а позднее - большой торговый пункт, граничивший с Монголией и Китаем. Город стоял на косогоре; исключая церковь, гостиный двор, он весь был деревянный. Селенга размыла берег и ряд улиц. Весной дома засыпали песчаные сугробы, дороги портились, горные потоки причиняли жителям большой ущерб. Торсону пришлось строиться на левом берегу реки, где был плотный грунт.

Н. и М. Бестужевы порадовали мать и сестер сообщением о прекрасных климатических условиях Селенгинска, о его близости к Кяхте, в которой была сосредоточена торговля с Китаем. Из Кяхты они получали все самое необходимое. Самое же главное - здесь были Торсон, его мать и сестра, с которыми Н. и М. Бестужевы были связаны долголетней крепкой дружбой. В то время когда они разделяли общую участь в Читинской и Петровской тюрьмах, общее горе сблизило их родных, оставшихся на свободе, и превратилось в дружбу, которая бывает сильнее кровного родства.

Еще из Акши К. Торсон после смерти П. В. Аврамова писал Н. Бестужеву о своем желании поселиться в одном месте с ним и его братом Михаилом. Очутившись в Селенгинске, Торсон расхваливал им этот городок, обитавших там людей, которые радушно помогали ему во всем, и звал друзей к себе, чтобы вместе трудиться и приносить пользу жителям и окрестному населению.

Приезд Н. и М. Бестужевых оживил Торсона. Недуги моральные и физические сделали его раздражительным и подозрительным, тяжелая форма ревматизма лишила возможности заниматься физическим трудом. Во время частых приступов болезни Торсон страдал от мысли о том, что будет в случае его смерти с матерью и сестрой, которые пожертвовали для него всем. Теперь с ним были самые близкие его друзья.

Одной из причин тяжелого душевного состояния Торсона было то, что ему все не удавалось создать молотильную машину. Он начал строить ее на поселении в Акше по модели, сделанной им в Чите и Петровском заводе, и затратил на нее много сил и средств.

Торсон давно лелеял мечту механизировать сельское хозяйство и тем самым облегчить труд земледельцев. Торсон был уверен, что его машина "в здешнем крае должна быть основанием хозяйства".

Н. Бестужев неоднократно говорил и писал Торсону о том, что его машина не найдет себе применения в мелком хозяйстве в Забайкалье. Иное дело - в крупных хозяйствах Западной Сибири. Здесь машина Торсона была бы очень кстати. При описании города Кургана Тобольской губернии, упоминая о деревнях "с многими ветряными мельницами", А. Е. Розен заметил в письме к И. И. Пущину: "Для сих последних не худо бы иметь молотильно-веяльную машину Торсона"^*.

^* (Письма А. Е. Розена И. И. Пущину (от 14 декабря 1832 года, Курган). ОРЛБ, шифр М/7576 , л. 146.)

В одном из писем к Елене Александровне Н. Бестужев писал: "Постоянная его забота (т. е. Торсона. - М. Б.) о пользе машин овладела им до того, что он в препятствиях, предпоставляемых местными обстоятельствами, видел везде недоброжелательство людей, а в тех, кто хотел его предостеречь на щет этих могущих встретиться необходимо в здешнем крае помех, тех он считал противниками своих идей, а, следовательно, и неприятелями. Опыт его здешний оправдал и наши предположения, и увеличил его огорчения"^*.

^* (Черновые письма Н. А. Бестужева к Е. А. Бестужевой из Петровского завода. Архив Бестужевых, ИРЛИ (ПД). Фонд 604.)

Розен писал И. И. Пущину: "Недавно получил письмо от Торсона, ему бедному во всех машинах неудача, то с работниками, то с волами и конями"^*. В письме к брату Павлу в связи с неудачей машины Торсона Н. Бестужев писал: "Торсон сам, несмотря на то, что он отец ей (т. е. машине. - М. Б.), видит, что здесь по малым урожаям она бесполезна"^**.

^* (Письма А. Е. Розена к И. И. Пущину. ОРЛБ, шифр М/7582, л. 181.)

^** (Письма из Сибири М. и Н. Бестужевых, стр. 97.)

По словам М. Бестужева, "Торсон говорил, что когда машина, по окончательной установке, будет ему давать значительный доход, он предполагал устроить большую мастерскую для приготовления разных земледельческих машин и стараться ввести их в употребление в Сибири. Мы (М. и Н. Бестужевы.- М. Б.) ему представляли, что невозможно край переродить для его машин, что безрассудно вводить машины в крае, где труд нипочем, где население бедно и редко населено, где огромные расстояния разделяют земледельца от машин, долженствующих обратить произведения земли и проч. и проч.

Но все напрасно. Он убил на это предприятие небольшой свой капитал и потом часто в мрачном сплине говорил:

- Вы были правы... Я бы сжег эту машину, которая укором торчит перед моим домом, если бы я не боялся сжечь и дом"^*.

^* (Воспоминания Бестужевых, цит. соч., стр. 302.)

Конец страданий Торсона с его машиной стал нам известен благодаря двум строкам из письма Муханова к И. И. Пущину: "Торсон продает свою машину по частям"^*.

^* (Из письма П. А. Муханова И. И. Пущину (от 25 марта 1843 г., Усть-Куда). ОРЛБ, шифр М/7582, л. 79.)

Население Селенгинска - буряты и русские - встретило Н. и М. Бестужевых с радушием. Н. и М. Бестужевым казалось, что они попали в семью старых знакомых. Познакомившись с братьями, жители стали называть Н. Бестужева "истошником" (источником) ума, знаний и добра. Приходя к нему за советом, они удивлялись и радовались его ласковому и простому обращению со всеми людьми. Качая головами, буряты говорили: "Ноин (т. е. господин) такой простой и добрый".

"Наши общие приятели Бестужевы, - писала М. К. Юшневская И. И. Пущину, - здоровы, поживают благополучно в Селенгинске - очень довольны своим поселением... Торсон совсем другой человек с приездом Бестужевых"^*.

^* (Из письма М. К. Юшневской И. И. Пущину. ОРЛБ, шифр М/7577, л. 34.)

Е. П. Оболенский писал И. И. Пущину: "О забайкальских товарищах не могу тебе сообщить многого, потому что редко имею случай что-нибудь о них слышать... Бестужевы и Торсоны живут весело, по своему, без всякого изменения против прежнего"^*.

^* (Из письма Е. П. Оболенского И. И. Пущину. ОРЛБ, шифр М/7578, л. 39-об.)

Братья Н. и М. Бестужевы обедали и ужинали в семье Торсона, и так как у них еще не было своего хозяйства, они стали помогать Торсону и его семье. Н. Бестужев взял на себя все покупки, присмотр за домом и хозяйством, бывал всюду, где требовалось его личное присутствие. Он много ездил по угодьям Торсона, вывозил сено с полей, заботился о том, чтобы хлеб был вовремя обмолочен, и превратился в настоящего сельского жителя. Вместе с Торсоном Н. и М. Бестужевы строили планы о своем будущем хозяйстве. Еще раньше, в Петровском заводе, братья решили вместе с Торсоном заняться тонкорунным овцеводством. В Селенгинске, еще до их приезда, Торсон купил на имя братьев двадцать пять овец. Бестужевы привезли из Петровского завода "добрую лошадь".

Весной согласно изданному в 1835 году указу декабристы получили на душу по 15 десятин пахотной и сенокосной земли. Братья Н. и М. Бестужевы в сопровождении селенгинского городничего К. И. Скорнякова осмотрели "свободные оброчные статьи". Н. Бестужев выбрал одно из живописных местоположений на своем берегу. Братья поспешили подготовить пашню к посеву и расчистили покосы. Они возлагали большие надежды на урожай.

Земельный надел братья Бестужевы получили на расстоянии 15 1/2 верст от огорода. Согласно распоряжению III отделения декабристам разрешалось отдаляться от места жительства только на 15 верст. Вскоре братьям пришлось почувствовать всю нелепость этого распоряжения. Н. Бестужев вынужден был обратиться к шефу жандармов Бенкендорфу с официальным прошением, в котором, говоря о потраве скотом его пашни, просил "доложить государю императору для получения милостивого разрешения ехать на пашню, чтобы выгнать скот"^*.

Ответа на прошение не последовало. Дальше Иркутска оно не пошло, и нелепый запрет сам по себе потерял свою силу. К тому же Н. и М. Бестужевы еще раньше получили разрешение выезжать по различным надобностям в Кяхту, Верхнеудинск и места, расположенные близко к Иркутску. Об этом мы знаем из письма М. К. Юшневской к Д. И. Завалишину из деревни Кузьминской (Кузьмихи) близ Иркутска, где Юшневские были на поселении: "Сегодня приехал повидаться со мною Ник(олай) Ал(ександрович) Бестуж(ев). Он нимало не переменился, все тот же. Им позволено ездить в Удинск и Кяхту. Только каждый раз просить надо ген(ерал)-губ(ернатора), получая от них письменную об этом просьбу"^*.

^* (Письмо М. К. Юшневской к Д. И. Завалишину от 4 апреля 1840 г. ГИМ, ОПИ. Бумаги Д. И. Завалишина. Фонд 250, ед. хр. 1. Б. 61, л. 181.)

Наряду с обработкой своей земли Н. и М. Бестужевы заготавливали дрова на год для себя и Торсона, а также валили лес, ибо купить его было негде и все приходилось добывать своими руками.

В начале весны Н. Бестужев постарался вывезти срубленный им еще осенью лес для постройки дома в безопасное место - лесной пожар мог уничтожить все их труды.

Об отведенной им земле Н. Бестужев писал своей сестре Ольге Александровне: "...наша Зуевская Падь имеет местоположение прекрасное: два хребта гор тянутся по обе стороны до самой Селенги, в вершине пади течет ручей, который бежал в прежние времена в Селенгу, но ныне, не добегая середины, исчезает под землею. Кругом ключика растут тальниковые кусты, перемешанные красным смородинником, который называют здесь кислицей. Выше в горы есть прекрасные места для прогулки: леса, наполненные шиповником и другими пахучими кустарниками, где брусника родится изобильно; оттуда же прекрасный вид на так называемое Гусиное озеро, которое протягивается верст на 40 в длину и верст на 20 в ширину. И видно, как на ладони, видимые с гор и окруженные горами, покрытыми дремучим лесом и населенными дикими зверями, козами и белками. Доступ на них труден, высота гор и густота леса делают их проходимыми только для самых отважных охотников"^*.

^* (Письма из Сибири М. и Н. Бестужевых, цит. соч., стр. 45.)

Чтобы земля уродила хлеб, она должна была получать достаточно в году влаги; однако долгая и суровая зима была слишком снежной около Байкала и почти бесснежной к востоку от него, лето - очень засушливым.

Постоянные засухи заставили Н. и М. Бестужевых задуматься над тем, как устроить на своих угодьях искусственное орошение.

Возле своего поля Н. Бестужев построил маленькую избушку. Горный воздух здесь был чист и свеж. В дни летней страды Н. Бестужев косил превосходную траву, которая, правда, была местами низка и редка; эта работа отнимала много дней, так как покос, находившийся в длинной впадине, тянулся узкой полосой на 6 верст. Целыми неделями Н. Бестужев не покидал свои наделы. Не имея права отлучаться на большое расстояние, Н. Бестужев любовался видом на Гусиное озеро, бродил с ружьем и однажды набрел на ирригационные сооружения, сохранившиеся здесь с древнейших времен. Они свидетельствовали о том, что в прошлом у бурятского народа была высокоразвитая гидротехника.

Когда Н. и М. Бестужевы вместе с Торсоном занялись овцеводством, Н. Бестужев пристроил к своей избушке овчарню и в летние месяцы пас овец, собственноручно заготовляя для них сено.

Урожайных годов выдавалось очень мало. Обрабатывая свои наделы, братья трудились не покладая рук. Несмотря на то, что Н. и М. Бестужевы хотели строиться, они не пожелали переселиться на левый берег Селенги, куда после их приезда перенесли город. Селенгинск начал постепенно расти. Бестужевы и Торсон предпочитали жить вместе, в 5 верстах от нового города, где у Н. и М. Бестужевых образовалась своя заимка.

Надеясь обеспечить себе средства к существованию, братья с Торсоном принялись за постройку мельницы, о чем Е. П. Оболенский писал И. И. Пущину: "О селенгинцах давно ничего не знаю и не слыхал - кажется они хотят устроить мельницу и применить свои механические познания не к игрушкам, а к делу"^*.

^* (Из письма Е. П. Оболенского И. И. Пущину, ОРЛБ, шифр - переплет 1578, л. 237.)

Мельница приводилась в действие лошадью; молотильная машина Торсона нашла себе, наконец, применение. Правда, одной лошади оказалось недостаточно, но приобрести другую было не на что. Н. Бестужев сообразил, что лошадь затрачивает часть силы впустую, разматывая очень длинную веревку. Он приспособил более толстую бичеву и наладил ход, обойдясь без второй лошади. И все же мельница оказалась очень убыточной.

Н. и М. Бестужевы хотели одного: обрести трудовую самостоятельность. Тем самым братья не только не были бы в тягость своим родным, поддерживавшим их всем, чем могли, в заключении и на поселении, но и в свою очередь стали бы им полезными. Братья с каждым годом сеяли больше хлеба, расширяли покосы, надеясь удачно сбыть зерно и сено. Большие надежды они возлагали также на овцеводство. Их заветным желанием стало вызвать к себе мать и сестер, о которых они не могли думать без страдания, когда представляли себе их существование в маленькой деревеньке, в нужде и в заботах.

В каждом письме Н. и М. Бестужевы уговаривали мать и сестер не только продать, а даже отдать "даром первому встречному" и крестьян, и землю, и дом, чтобы все это вместе взятое не обременяло их и не отнимало у них последние крохи"^*.

^* (Письма из Сибири Н. и М. Бестужевых, цит. соч., стр. 76.)

III

Н. Г. Наквасин, потеряв своего единственного сына, не захотел жить в Сибири. Он отдал в долг Н. и М. Бестужевым свой дом, стадо овец, все хозяйство и уехал с товарами в Россию. Как раз теперь, когда братьям так нужны были средства, Елена Александровна сообщила, что в течение долгого времени она ничего не сможет высылать им. Издатели сочинений А. Бестужева-Марлинского могли выдать следуемый гонорар только через год, а все то, чем располагали родные, ушло на уплату долгов братьев за весь тот хозяйственный инвентарь, который был заготовлен ими перед выходом на поселение.

А. П. Юшневский писал И. И. Пущину 22 июля 1840 года: "Бестужевым было бы не худо, но на первые годы нужно денежное пособие, а сестра (т. е. Елена Александровна. - М. Б.) пишет им, что в течение года или даже двух, не в состоянии будет присылать им ни денег, ни вещей"^*.

Неурожай, падеж скота, большой долг Наквасину, казалось бы, должны были привести Н. и М. Бестужевых в уныние, тем более, что нужда стала отчаянно стучаться в их двери; но братья умели бороться со всякими трудностями. И вот в это тяжелое для них время Н. Бестужев решил обратиться за помощью к своей кисти. Он получил разрешение иркутского генерал-губернатора и выехал в Кяхту.

М. Бестужев говорит в своих "Воспоминаниях": "В Кяхте он (т. е. Н. Бестужев. - М. Б.) занялся рисованием портретов. Дело шло вначале туго: все как-то дичились писать свое обличие. Но когда сняты были портреты с двух-трех модных дам и львов Кяхты, все как будто вздурились. Мода взяла свое, и брат в короткое время заработал порядочную сумму, потому что обладал даром рисовать скоро и очень похоже"^*.

^* (Воспоминания Бестужевых, цит. соч., стр. 191-192.)

М. Н. Волконская писала И. И. Пущину 1 марта 1841 года: "Николай Бестужев, мать которого почти разорилась из-за недорода, царящего в их деревне, вынужден рисовать портреты, чтобы жить; он в Кяхте и уже заработал 1500 (рублей). Он вызывает уважение и любовь всех, кто с ним видится"^*.

^* (ОРЛБ, шифр М/7580, л. 107-об. (Подлинник по-французски).)

Н. Бестужев был завален работой. Вскоре он был вызван в центр Восточной Сибири - Иркутск. М. К. Юшневская 22 июня 1840 года писала И. И. Пущину: "Вчера получила от Ник(олая) Ал(ександровича) Бестужева предлинное письмо. Он в Кяхте... на днях он будет сюда, его вызвали рисовать портреты, за мужской 100 р., за женский 150. Назначена цена и сделана уже записка на четыре тысячи с лишком. Да это на год жить будет в наших местах"^*.

В свой приезд в Иркутск Н. Бестужев прожил более года у своих товарищей-декабристов и в пригородах, где они были поселены. Генерал-губернатор В. Я. Руперт в благодарность за рисование портретов его семьи подарил Н. Бестужеву полный прибор для писания масляными красками (позднее прибор пригодился Н. Бестужеву в Селенгинске, когда он стал получать заказы на иконы для местного собора).

Расплатившись с Наквасиным, братья построили надворные постройки (погреб, амбар, конюшню), образовали на новом месте большую заимку и развели огороды. Н. Бестужев построил не известные ранее в Забайкалье парники. Теперь братья еще более настойчиво стали звать к себе своих родных. Сообщение Елены Александровны о том, что Прасковья Михайловна хлопочет о разрешении выехать к ним, очень обрадовало братьев.

Уезжая, Наквасин оставил в своих владениях небольшое кожевенное производство кустарного типа. Н. и М. Бестужевы выучились выделывать из сыромяти хозяйственные и другие предметы, а также кожаную обшивку для чайных цыбиков; но и здесь они потерпели неудачу, так как в Прибайкалье стали проникать кожевенные товары из Западной Сибири.

Земледелие приносило им одни убытки. М. Бестужев говорит в своих "Воспоминаниях": "В нашем засушливом крае нет выгоды сеять хлеб..."^*. Н. и М. Бестужевы решили обратиться к овцеводству (оно составляло одну из основ бурятского скотоводства).

^* (Воспоминания Бестужевых, цит. соч., стр. 190.)

В Селенгинске в 1832 году существовало отделение улучшенного овцеводства Восточной Сибири. Однако деятельность его давала до сих пор плачевные результаты. Н. и М. Бестужевы совместно с Торсоном, Старцевыми, местным купцом М. М. Лушниковым и отставным поручиком И. А. Седовым организовали компанию по разведению тонкорунного овцеводства. Они купили стадо мериносов в 500 голов; компания предварительно приобрела 500 десятин покосов, рассчитывая превратить продажу излишков сена в добавочную к овцеводству доходную статью.

На Н. А. Бестужеве лежало все делопроизводство компании. В собраниях Государственного Исторического музея хранится написанный им документ "О необходимости создания улучшенного овцеводства в Селенгинске".

Хотя мериносы прекрасно приспосабливались к забайкальским условиям, но и это предприятие также не имело успеха. Н. и М. Бестужевы потерпели большие убытки. Компания не смогла конкурировать с московскими и кяхтинскими купцами.

Нужда стала еще сильнее одолевать братьев Бестужевых. И снова выручили их ремесленно-технические способности. Они открыли в новом городе часовую, ювелирную и оптическую мастерскую. Н. Бестужев собирал стенные и карманные часы, которые имели большой сбыт. Братья чинили всему Забайкалью часы, броши, браслеты, лудили медную посуду, подбирали стекла для очков, чинили оправы и всякие хозяйственные вещи; учениками и помощниками у них были буряты.

К счастью для них, этот год оказался урожайным, и братья собрали немало хлеба, огромное количество сена и сумели поправить свои дела.

Братья изобрели простой и удобный для езды по горным дорогам Забайкалья экипаж, названный "сидейками", или "бестужевками". М. Бестужев организовал мастерскую для изготовления "сидеек".

'Сидейка' работы М. Л. Бестужева. Фотография. Республиканский краеведческий музей им. академика В. А. Обручева. Кяхта. Бурят-Монгольская АССР.

Больше всего М. Бестужева радовала мысль, что производство "сидеек" доставляет хлеб 17 бедным бурятам, работавшим у него в мастерской, которых он попутно обучал различным ремеслам. Мастерская не давала братьям барышей, но "служила подспорьем к скудным средствам существования"^*.

^* (Воспоминания Бестужевых, цит. соч., стр. 191.)

"Сидейки" вскоре появились почти в каждом дворе Забайкалья, так как были очень дешевы и удобны для передвижения по горным дорогам. М. Бестужев отовсюду получал заказы на эти экипажи.

Это видно и из публикуемого нами письма М. Бестужева от 19 июня 1852 года к Завалишину. "Мои кабриолеты так знакомы всем, кто был в Забайкалье, а особенно в Кяхте, что не думаю нужным делать им описания или рисунки. Что же касается пролеток, то они по новости требовали бы и описания, и чертежей, но теперь мне ни того, ни другого делать некогда. Скажу только - что наружный вид их такой же, как и обыкновенных пролеток на лежачих рессорах, но существенная разница состоит в том, что они легче и прочнее первых и ежели сломается и повредится какая часть, каждый плотник и того более - столяр ее починит, что нельзя сравнить с рессорными экипажами, и я был свидетелем, как в Кяхте обладатели экипажей на лежачих рессорах, заплатив огромные суммы за проезд, - должны были только любоваться ими в сараях, потому что эти рессоры лопались или в дороге или же на первых выездах и никто не был в состоянии их починить.

Теперь я уведомляю только необходимое, оставляя прочее для будущего раза, ежели требование будет серьезное.

1. Пролетки можно делать и четырехместные и по легкости их парою можно поехать куда угодно.

2. Я хочу нынешним летом попробовать сделать четырехместный кабриолет, с большими колесами и коленчатыми^* осями; так что ход будет при больших колесах так низок, как я вздумаю, и к тому же это отвратит совершенно опрокидывание экипажа.

В Иркутске с моих кабриолетов делают очень часто подражание - но эти подражания рассыпаются прахом и иркутяне, имея целую фалангу каретников обращаются ко мне с просьбами о кабриолетах...

Линейки и шарабаны я никогда не делал, но ежели будет надобность, то попробую. Это очень не мудреная вещь"^*.

^* (ГИМ, ОПИ (бумаги Д. И. Завалишина). Фонд 250, ед. хр. 1, л. 44 и 45-об.)

В 1853 году близкий знакомый Н. Бестужева - секретарь Морского ученого комитета А. А. Никольский поместил в февральской книжке "Трудов Вольно-Экономического Общества"^* статью селенгинского поселенца под псевдонимом "Сибирский житель". Она была озаглавлена "Новоизобретенный в Сибири экипаж". К статье было приложено пять чертежей. Н. Бестужев сообщал такие любопытные подробности: "У нас за Байкалом нет ни одного зажиточного мужика, даже бурята, который не имел бы у себя подобного. Я послал первый такой экипаж одному приятелю из прежнего места моего пребывания и крайне удивился, когда по приезде в Селенгинск нашел через год бесконечное число подражаний.

^* (В начале 20-х годов Н. Бестужев был членом Вольно-Экономического общества.)

Теперь брат мой занимается постройкой этих экипажей, которые преимущественно требуют в Кяхту. Были даже заказы в Красноярск...". Некоторые жители, - говорит далее Н. Бестужев, - "признались мне, что с той поры, как они стали ездить на сидейках, верховая езда ими вовсе оставлена, потому что они считают для себя и для лошади легче эту упряжь, тем более, что маленькая сидейка везде там пройдет, где пройдет и верховая лошадь, что большая выгода в горных местах"^*. "В три года, - писал Н. Бестужев А. А. Свиязевой 22 января 1843 года, - употребление этого экипажа распространилось в окрестностях верст на 300"^**.

^* (Труды Вольно-Экономического Общества, 1853, т. I, февраль, стр. 103-105.)

^** (ИРЛИ (ПД). Архив Бестужевых. Фонд 604, д. 4 (5573), л. 135-об.)

Н. Бестужев принадлежал к числу тех людей, которые общие интересы ставили выше личных. В своем предисловии к чертежам он писал: "Вовсе не желаю, чтобы эта выдумка была под нашим именем, но приятно было бы видеть, если бы она пошла на пользу соотечественникам русским, как она оказалась полезною, легкою и удобною сибирякам"^*.

^* (Подчеркнуто нами. Труды Вольно-Экономического Общества, 1853, стр. 103.)

В Кяхте, в республиканском краеведческом музее им. академика В. А. Обручева хранятся экипажи: "сидейка" собственной работы Бестужевых и тележка, служившая братьям летом и зимой.

"Сидейки", или "бестужевки", и в наши дни широко распространены в Забайкалье и Прибайкалье.

Н. Бестужев изобрел также печь простейшей кладки ("бестужевская печь"), которая требовала немного дров и долго сохраняла тепло. Буряты, обученные им печному делу, складывали такие печи по всему Забайкалью.

Изобретатель особой системы отопления И. И. Свиязев (которая получила название связиевской)^*, - писал Н. Бестужеву: "Скажите на милость, почтенный Николай Александрович, каким образом вам в один прием удается постигнуть то, что мы, практики, узнаем в конце нашего поприща"^**.

^* (И. И. Свиязев. Основание печного искусства, СПБ, 1852.)

^** (ИРЛИ (ПД). Архив Бестужевых. Фонд 604, д. 15 (5584), л. 117-об.)

Восторгаясь многосторонней деятельностью Н. Бестужева на поселении, Свиязев писал: "Удивляюсь я тому, что вы, живя далеко от выдумывающего и печатного мира, не пропускаете без внимания ни малейшего обстоятельства, что-либо значущего в области науки или жизни, и, занимаясь решением важнейших математических задач по устройству хронометра, переходите по разным ступеням сельского хозяйства до печного ремесла. И всюду ваш пытливый ум нашел сторону, годную для измышления и наблюдения^*.

^* (ИРЛИ (ПД). Архив Бестужевых. Фощ 604, д. 15 (5584), л. 117-об.)

В 1844 году Прасковья Михайловна обратилась в III отделение с просьбой разрешить ей вместе с дочерьми поселиться у сыновей в Селенгинске. Хлопоты Прасковьи Михайловны, казалось, должны были принести благоприятный результат, что видно из "Дела № 61, часть 42-я - "О государственных преступниках Николае и Михаиле Бестужевых"^*.

Мать и сестры Бестужевых стали готовиться к отъезду. Они освободили своих крестьян, наделили их землей, а дом в Сольцах продали.

Прасковья Михайловна была уверена в том, что вскоре вся их семья будет вместе; деньги от продажи своей маленькой деревеньки она отослала сыновьям с Селенгинск, чтобы они смогли закончить постройку дома и расширить хозяйство.

По требованию III отделения Прасковья Михайловна и ее дочери подписали бумагу - подчиниться всем ограничениям, которые распространялись на жен и родственников государственных преступников, отправляющихся на совместное с ними жительство в Сибирь. Распростившись с Петербургом, они выехали в Москву и остановились у старого друга их семьи, старшего архитектора по сооружению храма Христа спасителя И. И. Свиязева.

Все было готово к длительному путешествию, когда из III отделения прибыла бумага, в которой новый шеф жандармов А. Ф. Орлов (брат декабриста М. Ф. Орлова) уведомлял Прасковью Михайловну о том, что ее просьбу он "всеподданнейше повергал на воззрение Государя Императора, но его величество, по некоторым причинам и для собственной вашей пользы не изволил изъявить высочайшего согласия на означенное ваше ходатайство"^*.

^* (ЦГИА № 61, № 2, год 1826. Архив III отделения собственной е. и. в. канцелярии. I экспедиция III отделения, часть 42, л. 25. (О государственных преступниках Николае и Михаиле Бестужевых. Здесь же о дозволении сестрам их отправиться в Сибирь).)

Отказ царя сразил Прасковью Михайловну. Оставшись без пристанища, она вынуждена была поселиться вместе с дочерьми у сына Павла (в имении его жены во Владимирской губернии - в селе Гончарове). Между тем Н. и М. Бестужевы уже выхлопотали у генерал-губернатора Восточной Сибири В. Я. Руперта разрешение выехать в Иркутск для встречи матери и сестер.

Мысль о том, что мать оказалась без средств к существованию, что царь своим запретом лишил их возможности увидать друг друга, была невыносима тяжела для Н. и М. Бестужевых.

"Как это случилось? Как могло случиться, когда вы уже имели официальное разрешение - мы никак понять не можем", - писал М. Бестужев Прасковье Михайловне. - "Грустное утешение матери: видеть детей своих в заключении, вы купили дорого, купили ценой своей свободы, обязавшись остаться навечно в заключении, в общей нашей тюрьме - Сибири.

Неужели еще за это вы должны поплатиться совершенным разорением? Нет, любезная матушка, это произошло, вероятно, от какого-либо недоразумения. Пишите прямо к царю, представьте ему ваше бедственное положение, и он не оставит страдать безвинно. А до того времени, когда этот луч отрады блеснет вам, - мужайтесь"^*.

^* (ЦГИА, № 61, № 2, год 1826. Из письма М. А. Бестужева к брату Павлу от 18 января 1845 года, Селенгинск. Архив III отделения собственной е. и. в. канцелярии. I экспедиция III отделения, № 1, часть 42. (О государственных преступниках Николае и Михаиле Бестужевых.))

"Не оставлявший" страдать безвинно царь и его опричники не сочли нужным доставить это письмо М. Бестужева матери и задержали его в III отделении.

По письму Розена можно судить, как тяжело переживал Н. Бестужев вместе с братом новый жестокий удар: "С радостью открыл письмо Ваше от 25 марта, - писал Розен Н. Бестужеву, - любезный и истинно уважаемый Николай Александрович; но читая далее и далее, сердце наполнилось невыразимой скорбью и живо чувствовало все, что Вы чувствовали при уничтожении многолетних надежд и ожиданий. Не менее соболезную о почтенном семействе Вашем - как и чем помочь"^*.

Прасковья Михайловна не перенесла этого удара - в 1846 году ее не стало. Вскоре умер и Павел Александрович.

Сестры остались совершенно одни; им снова надо было думать о средствах к существованию и месте жительства. Елена Александровна, схоронив в Москве мать, поехала в Петербург и снова начала хлопоты.

У братьев вновь появились надежды на соединение - теперь уже только с сестрами. Н. Бестужев считал Сибирь своей второй родиной; надеясь на приезд сестер, он писал Елене Александровне: "Я только и думаю о возможности увидеться с Вами - и одно состоит в том, что я желаю Вас видеть здесь - в Сибири (или если бы) мне самому придется эта возможность, то я съездил бы за Вами и приехал бы опять сюда, так как мне нравится здешний край..."^*.

Наконец разрешение "на добровольное вечное... заключение"^* с братьями было получено от III отделения, и Елена Александровна с сестрами выехала в Сибирь. Юшневская писала И. И. Пущину от 16 июля 1847 года: "В августе ожидаю прибытия дорогих гостей Бесту(жевых) сестер. Они уже в дороге, судя по их письмам"^**.

^* (Воспоминания Бестужевых, цит. соч., стр. 744.)

По пути в Селенгинск Елена Александровна с сестрами навестила вдову М. К. Юшневскую, а также многих декабристов, поселенных в Иркутске и в пригородах. Она повидалась также с Г. С. Батеньковым, за год до того освобожденным из Петропавловской крепости после двадцатилетнего одиночного заключения"^*. Когда Трубецкой сообщил о том, что Батеньков освобожден и поселен в Томске, Н. Бестужев писал по этому поводу: "Ваше известие о Батенькове меня обрадовало чрезвычайно; я уже перестал считать его в живых, но каково-то его состояние как нравственное, так и физическое? Просидеть 20 лет в тюрьме, взаперти, без людей, без воздуха - не теряя вида!"^**.

^* (Е. А. Бестужева писала М. А. и Н. Д. Фонвизиным: "Проездом через Тобольск с особенным чувством участия и уважения сколько могла уделить времени, побеседовала дружески с умнейшим человеком, который сумел 20 лет провести в ужасном одиночестве, не сойдя с ума, и, кроме небольшой странности и дикого смеха, сохранившего все свои способности! Селенгинск, 1947. Сентябрь 2". ОРЛБ, Фв. 1/52, л. 2.)

^** (Письмо Н. А. Бестужева С. П. Трубецкому от 14 мая 1846 года. ЦГИА ОЛФ. Фонд 1143, оп. № 1, ед. хр. 49, л. 1.)

Приезд сестер оживил и обрадовал братьев и семью Торсона (мать Торсона к тому времени умерла).

О том, как счастлив был Н. Бестужев, говорит его шутливое письмо к Трубецкому: "Если бы Вы случились теперь здесь, то, несмотря на Вашу солидность, милостивый государь, я бы ухватил Вас и заставил бы протанцевать польку вместе со мною. Я до того оглупел в это время, что ни одна серьезная мысль нейдет мне в голову, и, несмотря на то, что работы пропасть, я не могу ни за что браться. Это самый беззаботный период моей жизни. Сестры спрашивают того или другого - я махнул рукой и нейду от них ни на шаг^*.

^* (Письмо Н. А. Бестужева к С. П. Трубецкому. Без даты (1847 г.). ЦГИА ОЛФ, Фонд 1143, л. 11,оп. № 1, ед. хр. 49, л. I.)

Братья всячески старались скрасить жизнь сестер у них на поселении. Сестры пожертвовали для них даже своей личной жизнью. Вскоре по приезде сестер М. Бестужев женился на сестре есаула Селиванова - Марии Николаевне, "девушке-сибирячке, т. е. с природным умом и практическою сметливостью", как М. Бестужев говорит о ней в своих "Воспоминаниях"^*.

^* (Воспоминания Бестужевых, цит. соч., стр. 193.)

М. Бестужев построил себе отдельный дом и въехал в него со своей женой; сестры разместились в большом доме, мезонин которого занимал Н. Бестужев.

"Н. Бестужев - рассказывает А. А. Лушников, - жил в мезонине большого дома. Его комнатки были маленькие и чистенькие. На стенах у постели его висели портреты на кости, им самим рисованные: отца, матери, сестры Елены; здесь были и виды Читы, и ее роскошных окрестностей, также им рисованные. У него было много книг; отцу и братьям его он давал читать Лермонтова, Гоголя и "Записки охотника" Тургенева"^*. Охотно давал читать свои книги и М. Бестужев.

^* (А. А. Лушников. Воспоминания о декабристах. Архив Кяхтинского краеведческого музея им. академика В. А. Обручева.)

С приездом сестер все домашнее хозяйство перешло в руки Елены Александровны. М. Бестужев, "постоянно несчастливый в лотереях", вдруг выиграл прекрасное фортепиано, и впервые улицы старого города Селенгинска огласились звуками чудесной музыки из бестужевского дома. Мария и Ольга были прекрасными музыкантшами и вместе с книгами привезли много нот.

Братья Бестужевы и Торсон оставили заметный след в культурной жизни Забайкалья.

Селенгинские декабристы построили дома, занялись благоустройством (насколько это было возможно) своих жилищ, разбили возле них сады, завели огороды. Местные жители вначале диву давались, глядя на все, что совершалось у них перед глазами. Постепенно они стали перенимать у них городские обычаи. Живя вне дома, находясь постоянно на различных промыслах, селенгинцы смотрели на свое жилище, как на шалаш или таежный балаган. Насмотревшись на новых обитателей Селенгинска, они тоже захотели завести оседлый образ жизни: построить избы, заняться огородничеством. Они подражали во всем - начиная от архитектуры и убранства дома и кончая личной гигиеной и покроем одежды. Больше всего их поражало то, что эти люди - дворяне, бывшие офицеры, делали все своими руками и не гнушались никаким трудом.

Селенгинский дом Бестужевых, в котором жил и умер Н. А. Бестужев. Фотография. Гос. Исторический музей

По соседству с Торсоном и братьями Бестужевыми русские и буряты возводили избы и устанавливали юрты. М. Бестужев писал в 1841 году сестре Ольге Александровне: "У нас праздники и морозы наступили праздничные: вот уже пятый день ртуть не оттаивается, так что и в нашей тепленькой квартирке иногда бывает очень студенской воздух. Посудите же, каково положение несчастных бурят, юрты которых примыкают почти вплоть к нашему двору.

Огонь раскаленный посередине их едва согревает, а дым, который едва выходит в круглую дыру, проделанную наверху юрты, их душит и ест им глаза. Но это приятности дневные, когда же ночью потухает огонь, посуди, каково спать при 40° мороза? Тебе может быть, известно, что они, кроме овчинных шкур, из которых они себе делают одежду, никакого белья не носят... К этому присовкупи их ничтожную пищу, состоящую почти единственно из кирпичного чая, который они редко подправляют затуралом (подболтка из молока, муки и масла), и ты будешь иметь только слабый очерк их горемычной жизни"^*.

^* (Письма из Сибири М. и Н. Бестужевых, цит. соч., стр. 27.)

Братья Бестужевы были первыми, кто стал оказывать бескорыстную помощь бурятскому населению.

М. Бестужев говорит в своих "Воспоминаниях": "Кругом нас живут добрые буряты, почти все народившиеся на наших глазах. Старики нас любят и уважают: все они больше или меньше наши должники"^*.

^* (Воспоминания Бестужевых, цит. соч., стр. 180-181.)

Селенгинские декабристы делились со своими соседями всем, что у них было, спасая их от цепких лап местных кулаков, которые за ничтожные долги заставляли этих безответных людей работать на себя до полного изнеможения. Н. и М. Бестужевы нередко защищали их от произвола местных властей.

Братья быстро сблизились со своими соседями, а Н. Бестужев со своей обычной любознательностью стал внимательно приглядываться к этой новой для него народности. Он очень высоко ставил их за любовь к ближнему, за бескорыстную помощь в нужде и несчастье, благоразумие, честность, почитание старших, гостеприимство, любовь к домашнему очагу. Как человеку дисциплинированного труда, ему очень нравилось их исключительное трудолюбие. В то же время Н. Бестужев старался всеми способами отучить их от азартной игры в шагайки (бараньи кости) и от алкоголя, которым злоупотребляли не только мужчины, но и женщины. Своим чутким отношением к людям, желанием быть полезным во всех жизненных делах Н. Бестужев быстро завоевал всеобщую любовь и сделался самым близким для бурят человеком, другом, учителем, которого они назвали "Улан-Норан" - "Красное солнце".

Со свойственным ему увлечением Н. Бестужев в Селенгинске занялся изучением языка и быта той народности, среди которой ему пришлось жить.

Он первый поставил перед собой задачу изучения края и сделался краеведом, этнографом и фольклористом Бурятии. Еще в Читинской и Петровской тюрьмах наряду с другими занятиями Н. Бестужев с разрешения тюремной администрации взялся за изучение местоположения Читы и Петровского завода, их климатических условий, а также особенностей местной речи и национального быта. В его записных книжках^* того времени встречается целый ряд заметок, представляющих историко-этнографический интерес. Они убедительно говорят о том, что интерес к этнографии и фольклору обнаружился у Н. Бестужева до его поселения в Селенгинске.

^* (Записные книжки Н. А. Бестужева. ИРЛИ (ПД), Архив Бестужевых. Фонд 604.)

В первое время после выхода из тюрьмы братья Н. и М. Бестужевы должны были прежде всего энергично взяться за устройство своего хозяйства, чтобы можно было жить своим трудом. Хозяйственная деятельность обоих братьев тесно связывала их с приселенгинским населением, особенно с бурятским. Впервые братья Бестужевы встретились с представителями бурятского народа в 1830 году, при переходе декабристов из Читы в Петровский завод. "Что за добрый народ эти буряты, - говорит в своем путевом дневнике М. Бестужев, - я большую часть времени провожу с "ими в расспросах и разговорах. Некоторые говорят хорошо по-русски, с другими я кое-как объясняюсь с помощью составленного мною словаря. Это их удивляет. Они мне рассказывают свои сказки, две или три я списал при помощи переводчиков... там... много оригинального китайского остроумия - монгольских сказок почти совсем нет"^*.

^* (Воспоминания Бестужевых, цит. соч. Дневник путешествия нашего из Читы, стр. 328.)

Местное начальство, боясь запоздать со встречей этапа, еще за месяц до перехода декабристов пригнало бурят с юртами (за 200 и 400 верст от их становищ), но не обеспечило их никаким продовольствием" "... и из страху, чтобы они не разбежались, - говорит М. Бестужев, - их не пускали шагу от юрт"^*. Буряты сопровождали конвой, указывали дорогу, расставляли юрты. Напуганные рассказами исправников, они вначале со страхом смотрели на декабристов. Сами исправники по словам М. Бестужева, "тоже бог знает какое имели о нас понятие"^**.

^* (Воспоминания Бестужевых, цит. соч. Дневник путешествия нашего из Читы, стр. 329.)

"Как забавно было видеть их изумление, не видя в нас ни змей, ни чертей, а веселых, добрых малых, которые их поили и кормили до отвалу^*, смеялись с ними, шутили и даже говорили по-ихнему... Бедные! - говорит М. Бестужев, - приди мы неделю позже и может быть половина из них перемерла бы с голоду"^**.

^** (Воспоминания Бестужевых, цит. соч. Дневник путешествия нашего из Читы, стр. 328.)

Страстный охотник, Н. Бестужев в свободные часы бродил с ружьем по окрестностям Селенгинска, изучал приютивший его край и повседневную жизнь его обитателей. "Со всеми лучшими охотниками из бурят, - говорит в своих "Воспоминаниях" М. Бестужев, - он (т. е. Н. Бестужев. - М. Б.) был в большой дружбе, уходил с ними на целые недели в горы, устраивал засады и облавы"^*.

^* (Воспоминания Бестужевых, цит, соч., стр. 184.)

Со своими друзьями Н. Бестужев исходил все Прибайкалье. Ведя свои этнографические наблюдения, он зарисовывал природу края, типы бурят, виды их одежды, головные уборы и предметы домашнего обихода. Интерес к этнографии появился у Бестужева во время поездки в Голландию и в заграничном плавании к берегам Испании в 1824 году. Н. Бестужева уже тогда интересовали народные костюмы голландцев и испанцев, их быт, обычаи и нравы.

В своем рассказе "Трактирная лестница" Н. Бестужев говорит: "Я путешествовал довольно по свету; и если обстоятельства не всегда были благоприятны для наблюдения за целыми странами, по крайней мере, я не пропускал случаев рассматривать людей, в частности, и редко проходило, чтобы наблюдение человека не было для меня поучительно"^*. В Сибири эти этнографические интересы получили новое направление. Все наблюдения, материалы и заметки должны были послужить для научной работы. В основу ее Н. Бестужев положил систематизацию явлений окружающей его природы и жизни человека в условиях Сибири.

^* ("Северные цветы". Альманах на 1826 год. СПБ. "Трактирная лестница" Н. Б-ва (Н. Бестужева), стр. 27, изд. А. А. Дельвигом.)

Его внимание привлекли памятники древности, сокровища национальной культуры и природные богатства края. Он старался определить главнейшие черты жизни бурят, собрать как можно больше фактов и сделать научно обоснованные выводы. Отдельные черты жизни и быта бурят он отразил в своем этнографическом очерке "Гусиное озеро", посвященном этнографии и фольклору бурятского народа.

Гусиное озеро (по-бурятски Кул-Нагур или Кулун-нор, что в переводе означает "Большое озеро") расположено у склонов огромных гор и является одним из крупнейших озер Бурят-Монголии. Оно находится между Улан-Удэ и Кяхтой, в 15 километрах от Селенгинска. Н. Бестужев неоднократно бывал здесь, совершая этнографические экскурсии, приезжал сюда с сестрами.

Н. Бестужев заинтересовался лежащим по середине озера островом Осердышь со множеством водяных птиц (отчего оно и получило название Гусиного), северным берегом с осаждающейся солью, обилием в озере различных пород рыб. Он был очарован величественными горами, покрытыми мощными соснами. С гор открывался вид на широкие долины, бескрайние степи, быстрые реки и тихие озера, необозримые леса, огромные пастбища и пахотные угодья.

На Гусином озере Н. Бестужев увидел живую картину быта бурятского населения того времени. Изучая природные богатства края, он обнаружил минеральные краски, горный хрусталь, строительные материалы. Исследуя берега Гусиного озера, он открыл местонахождение каменного угля: "Бурый уголь, - говорит в своем очерке Н. Бестужев, - тонкими и толстыми пластами залегает во многих местах". Н. Бестужев первый в печати заявил о замеченных им в районе Гусиного озера залежах каменного угля.

В своем очерке Н. Бестужев сделал меткие и глубокие замечания о различных сторонах жизни бурятского народа, к обычаям которого относился с большим сочувствием и уважением. Он дал описание физического типа бурят и характеристику их нравов, быта. Бестужев подробно рассказывает о юртах, их внутренном устройстве, о воспитании детей, о пище и привычных для бурят ремеслах.

Он с восхищением говорит о проявлениях редкой сообразительности бурят. Однажды Н. Бестужев потерял трубку. Бурят сейчас же отыскал за юртой старую баранью кость. Он моментально обрезал ее ножом, сделал из нее подобие трубки, набил табаком и с явным ожиданием похвал выкурил ее сам. "Художество" бурята привело Н. Бестужева в восторг, и весь свой путь по верховьям Ахура он не расставался с этой трубкой. Этнограф детально охарактеризовал одежду бурят, женские головные уборы и их ритуальное значение. Сообщая о развлечениях бурят и играх детей, о свадебных обрядах, калыме, араке, способе ее приготовления, он с печалью говорит о губительной привычке бурят к пьянству.

Указав, что "он пристрастен ко всему техническому", Н. Бестужев со всеми тонкостями описывает приемы работ своего старого приятеля-бурята - кузнеца Цыбека Бакланыча.

"Во всем здешнем крае от Верхнеудинска до Кяхты, по левому берегу Селенги, нет кузнеца искуснее Бакланыча, зато работы у него полны руки", - пишет Н. Бестужев. Большой знаток этого дела, он любуется Бакланычем, в руках которого обыкновенный топор становится послушным и искусным инструментом. По словам Н. Бестужева, Бакланыч "делает этим топором все, на удивление иностранцев. Топор заменяет ему и пилу, и струг, и клещи, и молоток, и даже ватерпас; топорище его сделано со смыслом: это не простая березовая палка, воткнутая в продушину топора; это хитрая кривая линия, которая, кроме того, что делает ловкость действию, такова, что если взять топор за кончик топорища, то носок топорища должен быть на отвесной линии с лезвием. Обух топора наварен сталью для вбивания гвоздей, а если понадобится вытащить гвоздь, то он ущемляет в угол язычка под топорищем и самим топором". Здесь же Н. Бестужев говорит о сходстве бурятского топора "со всеми европейскими топорами, совершенно отличными от топоров русских", и дает описание топоров бурятского и русского и чем является топор для бурят.

Н. Бестужев очень точно и тщательно излагает приемы рыбной ловли летом и зимой, способы заготовки дров.

Характеризуя социальный строй и религиозный уклад бурят - ламаизм, он отмечает слепую веру бурят-скотоводов в потусторонние силы.

Тайши, купцы и царские чиновники жестоко эксплуатировали бедняков и отнимали у них земли и пастбища. Дацаны и ламы затемняли сознание бурятского народа, приучали его к покорности и терпению.

Н. Бестужев называл служителей ламаистской религии - лам (священнослужителей) виновниками нищеты и бесправия бурят. Ламаизм он считал фактором экономического и правового порабощения бурятского населения, заявляя со всей резкостью: "Ламское сословие есть язва бурятского племени".

Н. Бестужев рассказывает, как ламы наживаются на темноте и суевериях бурят, всячески поддерживая при этом "отделение бурят от русских", и сознательно тормозя приобщение бурятского народа к более высокой - русской культуре.

"Ламы из неопрятности сделали даже религиозную обязанность, говоря, что умываться, а пуще того, ходить в баню, держать посуду в опрятности - смертный грех. Они очень хорошо понимают, что приближение к русским лишает их того влияния, которое имеют они на бурят. Так, например, работник-бурят в русском доме в городе уже умывается, не ест падали, а потому и обедает за одним столом с русскими; зато, если он болен, его лечат русскими лекарствами, если умрет у него отец или мать, он не имеет времени созывать много лам для трехдневных или более поминок, а в этих случаях ламы лишаются порядочной поживки.

Здесь, в окрестностях, жил бурят по прозванию Марко-богатый; он точно был богат, но ему стоило захворать и пролежать пять месяцев, чтобы сделаться нищим. Налетало множество лам, как воронов, надо было совершать с утра до вечера моления, отгонять злого духа бубнами, трубами и прочею варварскою музыкою. Надо было обкладывать больного то коровьими, то бараньими внутренностями, по усмотрению лам-врачей; натурально, что требуха доставалась на долю больного, а мясо - ламам, сверх того надобно было платить и за службу и за дружбу, за труды, так что к концу болезни Марко-богатый стал Марко-нищий.

Тогда ламы оставили его на произвол природы, которая не преминула в свою очередь, без всякой платы, поставить его на ноги, а те (т. е. ламы. - М. Б.) отправились искать новых жертв".

М. Бестужев не закрывал глаза на то, как много дурного в нравах бурят. Он старался искоренить "сутяжничество, хитрость и прочие дурные наклонности", которые встречал у отдельных лиц. Однако в своем очерке он отмечает не эти черты бурят, а их трудолюбие, сообразительность и гостеприимство.

"Самый бедный из них,- отмечает Н. Бестужев,- при посещении его даже незнакомым человеком засыплет для него в чашу последнюю ворю чая и будет сидеть после того сам голодным несколько дней".

Способствуя развитию гражданского самосознания, Н. Бестужев оказал неоценимую услугу этому забитому и бедному народу. Он смотрел на бурята не как высокомерный европеец на "инородца-дикаря", а подошел к нему, как человек к человеку, в самом высоком значении этого слова. Буряты часто навещали его.

Каждый приезд гостей из отдаленных улусов убеждал Н. Бестужева в том, что его усилия просветить этот народ дают хорошие плоды.

"Бурят сметлив и на все способен потому, что наблюдательность развита в нем в высшей степени. Мне случалось, - продолжает он в своем очерке,- сажать с собой за обед бурят, приезжавших из отдаленных улусов, и эти люди, которые никогда не видели ни ложки, ни вилки, не принимались за кушанье до тех пор, пока не замечали, как это делают другие, и делали не хуже никого".

С сожалением отмечает Н. Бестужев, что калым и безбрачие лам сдерживают рост этого сметливого племени.

Давая характеристику бурятскому народу, Н. Бестужев писал: "Что касается умственных способностей бурят, то, по моему мнению, они идут наравне со всеми лучшими племенами человеческого рода". Трудно поверить, что эти строки написаны 100 лет назад. Н. Бестужев намного опередил своих современников.

В этом очерке Н. Бестужев перевел три бурятские сказки, умело воспользовавшись местными областными и русско-бурятскими словами при передаче сказок по-русски.

Своим очерком Н. Бестужев пробудил в России большой интерес к Гусиному озеру. Из самых разных мест шли сюда путешественники. На берегах озера, наряду с каменным углем, открытым Н. Бестужевым, нашли и другие ископаемые богатства края.

Спустя много лет царское правительство обратило внимание на эти месторождения и даже обсудило возможность проложить к ним железную дорогу и организовать добычу угля. Но дальше пожеланий дело не двинулось. Да и статья Н. Бестужева о Гусином озере была надолго забыта. И только в начале 20-х годов XX века М. К. Азадовский снова поднял вопрос о значении этой статьи для русской этнографической науки^*.

^* (М. К. Азадовский. Н. Бестужев-этнограф. Приложение: три бурятские сказки, записанные Ник. Бестужевым. К столетию 14 декабря 1825 года. ВСОРГО (Вост.-Сиб. отд. Русского геогр. общества), 1925. 32 стр. Печ. обл. отд. Отт. из сборника "Сибирская живая старина", вып. III, стр. 9-40 (г. Иркутск).)

Вплотную разведками гусиноозерских угольных залежей занялись лишь советские геологи. По берегу озера пролегла железная дорога. В нетронутый край пришли советские инженеры, техники, горняки.

Там, где в 40-х годах минувшего столетия, изучая Гусиное озеро, проходил селенгинский изгнанник, вырос новый угольный бассейн с благоустроенным шахтерским городком. Работники социалистической угольной промышленности с каждым годом все больше и больше увеличивают добычу угля. Все природные богатства края поставлены на службу Родине.

Н. Бестужев оставил нам ряд зарисовок, показывающих, в каких тяжелых условиях жили буряты-скотоводы, связанные с кочевой и полукочевой, почти первобытной формой хозяйства. Вместо примитивных мелких хозяйств ныне в республике имеются сотни крупных сельскохозяйственных артелей и десятки колхозов-миллионеров. За годы Советской власти трудящиеся Бурят-Монгольской АССР добились огромных успехов в развитии промышленности и сельского хозяйства республики.

В альбоме Н. Бестужева изображены тесные, длинные, одиноко разбросанные по степи войлочные юрты. На месте старых кочевий выросли новые улусы со стадионами, парками, садами, домами культуры, школами и клубами.

В своем альбоме Н. Бестужев набросал портреты старых и молодых бурят, а также женщины с кубунчиком (ребенком. - М. Б.) на руках. На нескольких листах альбома изображены изделия из дерева и металла, вышивки и орнамент. Последние страницы Н. Бестужев посвятил зарисовкам природы Забайкалья. Н. Бестужев мастерски изобразил могучие горные хребты, долины и степи, расположенные вдоль Байкала.

В непрестанном труде, в заботах о нуждах бедного люда провел Н. Бестужев годы своей жизни в Бурятии. У него были все основания сказать, что он вполне постиг дух народа, изучил все многообразие народных типов и характеров.

Н. Бестужев сумел по достоинству оценить социальные особенности жизни народов Восточной Сибири и Забайкалья. В то время как в Европейской России помещичьи крестьяне были задавлены крепостным правом, свободные сибиряки жили иной жизнью. Противопоставляя их крепостным в России, Н. Бестужев писал А. А. Свиязевой: "Отсутствие черных изб и лаптей и смышленость сибиряков разительно отличаются от русских мужиков"^*.

^* (ИРЛИ (ПД). Архив Бестужевых. Фонд 604, д. 4 (5573), л. 142-143.)

Н. Бестужев не упускал случая подчеркнуть порочность крепостного права в России, где "несмотря на попытки нововводителей, - все старо, непрочно"^*. Сибирь не знала крепостных порядков, тормозивших развитие промышленности и сельского хозяйства в европейской части российской империи. "Здесь, в Сибири, - писал Н. Бестужев, - все ново - земля, промышленность, торговля, люди. Сибиряки умны, догадливы, переимчивы"^**.

^* (ИРЛИ (ПД). Архив Бестужевых. Фонд 604, д. 4 (5573), л. 135.)

Сибиряки беспредельно любили свою суровую родину. Н. Бестужев писал брату Александру, находясь еще в Петровском заводе: "...случалось слыхать солдат с диких берегов Лены, которые с восторгом поминали о своей стороне и предпочитали ее всем берегам Рейна и Сены, виденным ими во время походов 1812 года"^*.

^* (Бунт декабристов, изд. "Былое". 1926, стр. 366.)

Н. Бестужев внес большой вклад в историю и этнографию края. Близость к народу, изучение его прошлого и настоящего плодотворно сказались на результатах научных трудов и общественной деятельности Н. Бестужева.

В то время как декабристы Лунин, Никита Муравьев, Фонвизин, Выгодовский и другие, продолжали в разных углах Сибири вести всеми доступными средствами политическую борьбу с самодержавием и крепостничеством, Н. Бестужев взял на себя роль просветителя своей новой родины - Сибири, считая, что "главнейшая опора народного правления должно быть просвещение. Самодержавие - невежество. Каждый шаг просвещения в монархии есть шаг к свободе"^*.

^* (ИРЛИ (ПД). Архив Бестужевых. Фонд 604, д. 6 (5575), л. 226.)

VII

Н. и М. Бестужевы и Торсон были просветителями и учителями целого края. Их педагогическая деятельность протекала в самых разнообразных формах.

В доме Торсона была устроена школа, где обучались дети селенгинских жителей - буряты и русские. Селенгинские изгнанники давали детям не только общую подготовку,- они обучали их ремеслам.

Н. Бестужев был ревностным пропагандистом идеи о необходимости ремесленного образования; какое бы ни было общее образование, а "ремесло,- хотя бы одно,- знать необходимо"^*.

Н. и М. Бестужевы и Торсон не жалели своего времени для школы. Просветительная деятельность декабристов среди населения показалась местным властям "опасной", и они поспешили принять решительные меры пресечения. Но ничто не могло ограничить благотворного влияния Н. и М. Бестужевых и Торсона на умы юных учеников. Селенгинская, кяхгинская и верхнеудинская молодежь стремилась учиться у декабристов.

Лучшие ученики были первыми приняты в Иркутскую и Казанскую гимназии, а сын купца М. М. Лушникова Александр, подготовленный Н. Бестужевым, поступил в Академию художеств; - его родственник А. В. Янучковский успешно сдал экзамены в Горный институт.

"Николай Александрович во время жительства в Селенгинске занимался и учительством, - говорит А. Першин, - из его учеников вышли люди хорошие и толковые, как-то - Александр Михайлович Лушников и Алексей Дмитриевич Старцев.

Бестужев разделял день своего труда так: от 5 до 9 часов утра работал часы, с 9 до 2-х часов учил мальчиков и девочек, после обеда не отдыхал, а опять садился за работу часов до 5, потом немножко писал, а вечером читал. Он говорил: "Я за чтением отдыхаю". Так этот высокоталантливый человек проводил всякий день в неустанном труде"^*.

^* (А. Першин. Воспоминания старожила. Чита. "Забайкалье", 1902, № 43, 3 марта.)

А. А. Лушников свидетельствует в своих "Воспоминаниях": "Мой отец с братьями своими учились у Н. и М. Бестужевых. Дедушка мой гордился своей дружбой с декабристами и радовался, что у его сыновей такие наставники"^*. И далее:

"Отец с детства знал Бестужевых и женился при жизни Николая Александровича; последний хорошо знал и мою мать. Родители мои говорили нам, как для Бестужевых бедные и богатые были равны и когда те и другие бывали у них в доме - разницы в приеме не бывало никакой: одинаково принимали, с радушием. В доме у них был во всем порядок. Когда ученики Бестужевых хорошо учились, Николай Александрович одаривал их книгами и сластями.

- Учитесь, - говорил он, - ученье откроет вам широкую дорогу всюду.

Он следил не только за нравственной чистотой своих учеников, но и за физической. Моя мать говорила, как Бестужевы и Торсон говаривали своим ученикам:

- Никогда, ни при каких случаях нельзя опускаться. Пусть будет бедное платье, но чистое и аккуратное.

Декабристы наши, говорил отец, работали и на огороде, и на пашне, и дома плотничали, и своих лошадей чистили и при этом соблюдали аккуратность. Когда же в свободное время Бестужевы ездили в новый город^*, их нельзя было узнать; они преображались в столичных жителей, соблюдая во всем тон. Николай Александрович ездил в своей сидейке, которую он сам для себя сделал. Лошадью правил в перчатках. В свободное время дома он ходил в простом недорогом костюме, зимой и он и Михаил Александрович в темных байковых курточках-сюртучках"^**.

^* (Новый город Селенгинск в 5 верстах от старого Селенгинска, где жили Н. и М. Бестужевы и Торсон.)

^** (А. А. Лушников. Воспоминания о декабристах. Архив Кяхтинского краеведческого музея им. академика В. А. Обручева.)

Немало сделали селенгинские декабристы и для развития профессионального технического образования.

Бурят обучали ремеслам не только в школе и в мастерской М. Бестужева. Н. Бестужев, бывая в улусах по хозяйственным делам, прививал бурятам различные профессиональные навыки. Кочевники загорались желанием учиться, приезжали к Н. и М. Бестужевым, проходили курс обучения, а затем, запасшись инструментами^*, возвращались в свои становища. Вместо них приезжали из других улусов. Н. Бестужев был приветливым, внимательным хозяином и принимал их с радостью. Каждый приезжающий к нему бурят был для него "айлчин" (гость).

^* (По сообщению Р. Ф. Тугутова, директора Кяхтинского краеведческого музея им. академика В. А. Обручева, в колхозах Селенгинского и Хоринского аймаков многие колхозники в процессах своих работ пользуются инструментами работы Н. А. Бестужева.)

В его мастерской они постигали процесс сборки часового механизма, осваивали инструменты для ювелирных работ. Одобренные учителем, они приступали к изучению прикладного искусства. Н. Бестужев всячески поощрял в них любовь к творчеству. Молодому буряту Сандану Бадмаеву из улуса Хоринской степи он подарил инструменты для работы по металлу. Через некоторое время Бадмаев привез Н. Бестужеву трубку для табака, покрытую гравированным узором, и нож с тончайшим узором своей чеканки.

Буряты называли Н. Бестужева "эрхим", "хайртай" ("уважаемый" и "почтенный"), а также "цаг дзасх дархан" ("часовой мастер"). Для всех них он вскоре делался: "зуг, амарнан ноин" ("отец" и "простой господин")^*.

Из числа друзей-бурят Н. и М. Бестужевых в Селенгинске жил их старый знакомый Убугун Сарампилов, который учился у Н. Бестужева еще в Петровском заводе. Сарампилов обнаруживал большую склонность к ремеслам, но его познания были крайне ограниченны. В первые дни он лишь с удивлением ходил вокруг токарного станка Н. Бестужева, с почтением осматривал его рисунки и различные инструменты. Сарампилов привез свои изделия, которые, по словам М. Бестужева, были "грубой самодельщиной". Но бурят хотел учиться, и Н. Бестужев терпеливо объяснил ему все приемы и порядок работ. Способный юноша научился читать чертежи. Учитель снабдил его разными материалами, инструментами, осколками толстых зеркальных стекол и подарил ему распространенную тогда музыкальную табакерку с испорченным механизмом.

Едва только Н. и М. Бестужевы приехали в Селенгинск, Сарампилов вручил им подарки собственной работы: огниво с тисненым серебряным украшением и подзорную трубу. Об одаренности Сарампилова М. Бестужев специально говорит в своих "Воспоминаниях": "Когда мы его (Сарампилова) впоследствии посетили в его юрте, то нас поразил вид всего, что он видел у брата или что срисовал, улучшенного замысловатою простотой. Осколки стекол уже превратились в стекла зрительных труб и биноклей, многие из них были не только совсем готовы, но даже поступили в продажу и отличались необыкновенною ясностью; табакерка была исправлена, играла очень удовлетворительно, и сверх того, к ней был прилажен бурятский хурдо, должность коего состояла в непрестанном верчении цилиндра, вмещавшего ламские молитвы"^*.

^* (Воспоминания Бестужевых, цит. соч., стр. 276-277.)

В скором времени Сарампилов стал оказывать Н. и М. Бестужевым постоянную помощь, работая в их мастерской и подбирая стекла для очков.

Сестры Бестужевы организовали обучение девочек рукоделию и шитью. Вместе с девочками учились и их матери. Благодаря Елене Александровне многие жительницы Селенгинска занялись кройкой и шитьем, рукоделием и кулинарией. Своих доверенных лиц по дому и хозяйству, молодых бурят Ирдынея и Аная Унгановых Елена Александровна обучала швейному искусству и домашнему рукоделию; они шили бурятам национальные халаты, широкие белые летние костюмы - холодаи, пряли шерсть, вязали чулки, вышивали по канве. Анай стал прекрасным кулинаром и кондитером. Этот же Анай Унганов был талантливым лепщиком и скульптором-самоучкой. Искусно выполненные им фигурки бурятских пастухов, баранов, разных зверей и птиц пользовались неизменным успехом на верхнеудинских ярмарках.

Н. Бестужев направил Унганова в Иркутск, где ему поручили лепные работы и отделку недавно выстроенного театра и других сооружений сибирской столицы. Поживи Н. Бестужев еще несколько лет - и Унганов несомненно превратился бы в подлинного мастера.

Могилы Н. Л. Бестужева и К. П. Торсона в Селенгинске Фотография. Гос. Исторический музей

Когда по инициативе местных общественных деятелей Б. В. Белозерова и А. М. Лушникова было решено воздвигнуть памятники на могилах Торсона и Н. Бестужева, Унганов вытесал для них постаменты^*.

^* (А. А. Лушников. Воспоминания о декабристах. Архив Кяхтимского краеведческого музея им. академика В. А. Обручева.)

VIII

Медицинского обслуживания в Забайкалье в то время по существу не было. Зять Старцевых Ильинский был хорошим человеком, но весьма посредственным врачом, да к тому же он умер в 1842 году. Медикаменты в Селенгинске найти было невозможно, а жители города, особенно буряты, не могли ездить в Кяхту или Верхнеудинск. "Лечение" у лам, не говоря уже о том, что оно в большинстве случаев оканчивалось смертью больного, было разорительным даже для богатого бурята. У Бестужевых всегда были в запасе лекарства, которыми они охотно безвозмездно снабжали всех, кто обращался к ним за помощью. Братья Бестужевы и Торсон считали, что, оказывая помощь бедному населению платьем, хлебом и сельскохозяйственными продуктами, они лишь выполняют свой долг. Местные власти чинили Н. и М. Бестужевым всевозможные препятствия, но бесправные изгнанники не отступали перед угрозами и делали все что только было в их силах, чтобы облегчить участь всякого, кто приходил к ним со своим горем.

Выпущенным из тюрьмы поселенцам Н. Бестужев выделял небольшую сумму из своих скудных средств, помогал приискать работу, обучал какому-либо мастерству и тем самым выводил на дорогу к честному труду.

В Селенгинске основой существования Н. и М. Бестужевых было сельское хозяйство. Они, в полном смысле этого слова, в поте лица добывали свой хлеб. Годы их жизни на поселении проходили в различных хозяйственных заботах.

Образцовой постановкой своего хозяйства Н. и М. Бестужевы приобрели известность в Забайкалье и во всей Восточной Сибири. Крестьяне, агрономы и жители разных мест Сибири учились у них бахчеводству, табаководству и ведению парникового хозяйства.

На бестужевском огороде росли неизвестные до того в крае овощные культуры, а в парниках - арбузы, дыни и китайские огурцы. Н. и М. Бестужевы ввели в Селенгинске бахчеводство и улучшили искусственное орошение во всем Забайкалье. В "Воспоминаниях" народовольца И. И. Попова, женившегося на дочери ученика Н. Бестужева - А. М. Лушникова, Вере Алексеевне, есть следующие строки:

"Братья Бестужевы улучшили орошение в Забайкалье, усовершенствовали огромное колесо с черпаками, которое приводилось в движение течением реки и посредством черпаков подымало воду на высоту 2-3 сажен в желоба, по которым вода уже сбегала в поля, огороды и сады"^*.

^* (И. И. Попов. Минувшее и пережитое, т. II, Лнг., 1924, стр. 30-45.)

Н. Бестужева снабжал семенами иркутский купец В. Н. Баснин. Это был один из весьма просвещенных людей своего времени; Н. Бестужев познакомился с ним в Иркутске, занимаясь рисованием портретов.

Баснин был самоучкой, однако по своим знаниям он мог соперничать с любым разносторонне образованным человеком. В юности он стал собирать библиотеку, о которой уже в 1820 году стало известно в Москве. С. Щукин в своей заметке в "Памятной книге Иркутской губернии на 1865 год" говорит о библиотеке Баснина: "Каждая вновь вышедшая книга, сколько-нибудь замечательная, тотчас приобретается в ту библиотеку".

По свидетельству М. И. Муравьева-Апостола, Баснин был замечательным музыкантом^*.

^* (Воспоминания Матвея Ивановича Муравьева-Апостола, записанные Александром Петровичем Беляевым в 1883 г. "Русская Старина", 1886, IX, стр. 543-544.)

Баснин увлекался литературой, занимался исследованием Забайкалья и работал в области ботаники, зоологии и истории. Найденный им новый род нимфа до сих пор носит название "Nymphea Basniniana". В бытность свою городским головой в Иркутске Баснин много сделал для поднятия умственной жизни города. Вся местная интеллигенция, начиная с 20-х и кончая 50-ми годами XIX века, группировалась вокруг Баснина. Поселенные в Иркутске и в его пригородах декабристы, в том числе Н. Бестужев, скоро сблизились с Басниным. Большую помощь Баснин оказывал неимущим декабристам - братьям А. и П. Борисовым, А. П. Юшневскому и другим. С Н. Бестужевым Баснин состоял в переписке, их связывали общие интересы по вопросам искусства (Баснин собирал произведения живописи и графики).

В "Садоводческих записных книжках"^* Баснина не один раз упоминается имя Н. Бестужева.

^* (Записные книжки В. Н. Баснина хранятся у его внуков в Москве.)

Все это, однако, не мешало Баснину относиться к Н. Бестужеву с оттенком барского покровительства, о чем последний с нескрываемой горечью писал Трубецкому^*.

^* (ЦГИА, ОЛФ. Фонд № 1143, оп. 1, ед. хр. 49. Письмо Н. Бестужева к С. П. Трубецкому от 14 мая 1847 г., л. 4.)

Краевед, этнограф, фольклорист, Н. Бестужев интересовался и естественными науками. Он устроил у себя дома лабораторию, где производил метеорологические и астрономические наблюдения, а также вел метеорологический журнал.

Во дворе он оборудовал сейсмическую обсерваторию. Изобретенный им прибор позволял следить за колебаниями почвы, электрическими явлениями в природе. Свои наблюдения он отсылал известному гидрографу и путешественнику, производившему в свое время съемки берегов и исследования глубины Белого моря, вице-адмиралу Михаилу Францевичу Рейнике.

Михаил Францевич Рейнике (1801-1859). Литография Прохорова. 40-е годы XIX века. Гос. Исторический музей

Рейнике учился в Морском корпусе вместе с М. Бестужевым. Он знал и любил Н. Бестужева и вел с ним большую переписку. Рейнике высоко ценил работы Н. Бестужева:

"Все сообщенные вами замечания - писал Рейнике Н. Бестужеву,- об электричестве, метеорологии, колебаниях почвы так занимательны, что нельзя удержаться от повторения просьбы - дозволить сообщить их, хотя бы словесно, знакомым моим академикам Ленцу, Куппферу, Гумбольдту, Бэру"^*.

^* (Из письма М. Ф. Рейнике к Н. Бестужеву. Николаев, 1854. ИРЛИ (ПД). Архив Бестужевых. Фонд 604, № 16 (5585), л. 134.)

Как для работы над хронометрами и часами, так и для научных опытов необходимы были средства. Н. Бестужев писал Свиязеву: "Я страстный поклонник физики, но здесь, вдали от всего современного, я страдаю недостатком пищи моему любознанию. Еще если бы у меня были средства!!! Сверх того и голос мой не может быть слышим на таком отдалении и в таком положении"^*.

^* (Из письма Н. Бестужева к И. И. Свиязеву. 1854 г. Там же, архив Бестужевых. Фонд 654, № 15 (5584), л. 199-об.)

Н. Бестужев активно вторгался в различные области знания, многого достигал.

Бесправный поселенец мог делиться своими достижениями в области геофизических и других наук только с близкими друзьями. Его журналы, записи, заметки, труды по различным вопросам могли бы составить серьезный вклад в науку. Но они без пользы лежали в его сундуке. После смерти брата М. Бестужев не досчитался многих бумаг. Со скорбью писал селенгинский изгнанник своему брату Павлу: "Я жалею об одном, что много полезных мыслей осталось и останутся бесплодными для науки, что чтение без цели, несмотря на всю любовь к познаниям, не даст никакого результата"^*.

^* (ИРЛИ (ПД). Архив Бестужевых. Фонд 604, № 9/5578, л. 65-об.)

Н. и М. Бестужевы не оставляли мысли заняться литературой, чтобы иметь средства к существованию. Но для этого нужно было иметь разрешение III отделения. Н. Бестужев просил Елену Александровну и Павла Александровича узнать: "...можно ли нам просить о таком позволении?.. Это было бы нам большой помощью. Не думай, чтоб мы оставались вовсе без мыслей, просидев столько лет в тюрьме, прочитав столько книг и перечувствовав столько ощущений. Но не думай также, чтобы мы пожелали печатать что-нибудь иное, кроме чисто литературного; известности нам также не нужно; имя чужое или вовсе без имени, лишь бы дозволили печатать и тем получать какое-нибудь для себя пособие"^*.

^* (Письма из Сибири М. и Н. Бестужевых, цит. соч., стр. 37. 2 А. Мордвинов. Горбица. Из путевых заметок по Нерчинскому округу. "Отечественные записки", 1841, т. XIV, № 1, стр. 5-10.)

В ответ на неоднократные просьбы разрешить декабристам печатать свои литературные произведения, статьи и исследования без имени автора последовал отказ. Николай I жестоко и беспощадно подавлял всякий стимул к работе.

Поездки в Кяхту, Иркутск и Верхнеудинск расширили круг знакомств Н. Бестужева за пределами Селенгинска.

Кяхта в то время была пригородной торговой слободой Троице-Савского округа Забайкальской области и отстояла всего на 80 саженей от китайской пограничной слободы Маймачин. До заключения Тянь-Цзинского договора (в 1858 году) Кяхта служила единственным пунктом русской торговли с Китаем.

В Кяхте местное чиновничество и купечество энергично заставляло Н. Бестужева "развлекаться" вместе с ними и "отмечать" счастливое окончание подрядов. Они просили вызвать в город и Михаила Александровича. Балы, пикники скоро утомили братьев, и они поспешили оставить этот оживленный торговый центр, или, как его называл М. Бестужев, "Забалуй-городок".

Однако наряду с балами и пикниками Кяхта жила и другими интересами, о чем метко сказал в конце 30-х годов сибирский писатель А. Мордвинов.

"Кяхта, по своему богатству, умна, образована, много читает, много выписывает газет, журналов, любит вместе с прейскурантами и политику... делает приговоры знаменитым людям, литераторам и пр."^*.

В число интеллигенции Кяхты входили местные учителя, доктор А. И. Орлов, верхнеудинский учитель-писатель Д. П. Давыдов (автор знаменитой песни "Славное море, священный Байкал"), чиновники и местная купеческая молодежь. Позднее, живя в Верхнеудинске, Орлов бескорыстно помогал населению; в городе и его окрестностях еще долго жила добрая память о нем. В 1840 году Орлов переехал в Иркутск, где и умер в 1849 году. Все, что осталось после Орлова, было им завещано "на поддержание городского училища"^*.

Появление братьев Бестужевых в Кяхте произвело "революционизирующее" впечатление. Все, что было в этом городе лучшего, устремилось к декабристам. Они словно пролили невиданный свет на его обитателей.

Даже сыновья и дочери толстосумов потянулись к книгам, к знаниям, к общественным вопросам.

К братьям Бестужевым присоединился и И. И. Горбачевский. Для небольшого круга кяхтинских интеллигентов они стали просветителями и учителями.

Здесь Н. Бестужев вновь встретился с доктором А. И. Орловым. Последний под влиянием братьев Н. и М. Бестужевых и их сестры Елены Александровны стал врачом-общественником. Орлов до конца своих дней сохранил чувства глубокого уважения и преданности семье Бестужевых. В архиве Бестужевых в Институте русской литературы хранится его письмо к Елене Александровне: "Душой божусь, что полюбил Вас, как умную книгу, как любимцев моих - Наполеона, Байрона и Марлинского^*.

^* (Архив Бестужевых. ИРЛИ (ПД). Фонд 604, № 5585, л. 82-85.)

В 1847 году управляющим чугунноплавильного железного завода был назначен горный инженер и писатель по вопросам горного дела Оскар Александрович Дейхман.

Под влиянием Горбачевского и братьев Бестужевых Дейхман одним из первых в Петровском заводе обратил серьезное внимание на тяжелое положение заводских рабочих. Многие из них по окончании срока каторжных работ выходили на дорогу честной трудовой жизни. Труд их был тяжел, а жилищные условия подчас очень мало отличались от тех, в которых жили каторжные. Дейхман построил деревянные одноэтажные дома-общежития. Из декабристов О. А. Дейхман особенно сблизился с И. И. Горбачевским и братьями Бестужевыми. Под руководством братьев Дейхман занимался изучением Сибири. Он преклонялся перед Н. Бестужевым за его "высокие личные качества, благородный и стойкий характер и всеобъемлющий ум"^*.

^* (А. А. Лушников. Воспоминания о декабристах. (Из письма Дейхмана к А. М. Лушникову от 23 июня 1855 г.). Архив Кяхтинского краеведческого музея им. академика В. А. Обручева.)

Дейхман часто навещал селенгинского изгнанника. Они проводили долгие зимние вечера в сокровенных беседах, сетуя на тяжелое положение России и предрекая гибель самодержавию. Уже после смерти Н. Бестужева за гуманное отношение к политическим ссыльным (в частности, к талантливому беллетристу, поэту и публицисту М. И. Михайлову) Дейхман был отстранен от занимаемой должности и предан суду. Позднее он служил в Восточной Сибири, на Урале и в Петербурге. По словам народовольца И. И. Попова, Дейхман оставил "Записки", большая часть которых была посвящена Сибири и декабристам. Местонахождение "Записок" по сей день остается невыясненным.

Н. Бестужев вел обширную переписку с товарищами, которые были разбросаны по всей Сибири, но по-прежнему считали себя одной семьей, а также с Розеном, которому с 1839 года было разрешено жить на родине в Эстляндской губернии, а позднее на Украине.

Розен писал Н. Бестужеву: "Искренно благодарю Вас за подробное извещение о Вашей жизни, о Ваших занятиях, о Вашем хозяйстве, все это для меня занимательно. Экипаж Ваш колесница удобная, легкая и недорогая, а что Ваш пастух-бурят вместе и славный столяр, и каретник, это немудрено, когда Вы сами указываете и даете ему форму"^*.

^* (ИРЛИ (ПД). Архив Бестужевых. Фонд 604. Письмо А. Е. Розена Н. А. Бестужеву (Большая Солдина, 13 июля 1845 г.).)

Переписка декабристов, письма Н. Бестужева и Елены Александровны являются весьма ценными документами для характеристики условий, в которых приходилось жить декабристам в разных местах Сибири. В этой переписке ярко выражены их общественные и хозяйственные интересы, мысли и политические настроения.

Переписка Н. Бестужева с родными (1839-1846 годы) насыщена большим содержанием. Н. Бестужев говорит о роскошной природе его второй родины - Забайкалья, об экономике края, описывает труд на полях, в горах и на пастбищах.

"Ты нашего края не обижай, называя его бесхлебным, - пишет он сестре Елене Александровне, - кругом нас места чрезвычайно хлебородные и землепашество к югу, т. е. к китайской границе, при трудолюбии тамошних жителей, по способу обработки земли если не может сравняться с иностранным, то по урожайности, конечно, его превосходит. Здесь по Чикою-реке есть селения, где не только равнины, но даже горы до самых вершин запахиваются, куда соху надо завозить верхом или заносить руками и где пашут на таких крутизнах, что борозду можно только делать сверху, а наверх соху опять заносить на руках должно. Этот пример трудолюбия вознаграждается почти всегдашними урожаями. Внизу по течению Селенги есть и старообрядческие многолюдные селения, которые также щеголяют хлебопашеством; особенно известна так называемая тарбагатайская пшеница"^*.

^* (Письма М. и Н. Бестужевых из Сибири, цит. соч., стр. 82-84.)

С гордостью за Н. Бестужева читаешь строки другого его письма к Елене Александровне; более 100 лет назад селенгинский изгнанник уже понял ту зависимость, которая существует между лесами и плодородием края. "Частые пожары лесов,- пишет он сестре,- распространение народонаселения, для которого нужны и строевой лес, и дрова, частью истребляли, частью изредили прежние дремучие леса, где хранились в неосыхаемых болотах запасы вод, питавшие реки и горные источники. Болота высохли, речки обмелели, источники иссякли совершенно, и хлеб родится ныне только в смочные годы, тогда как прежде урожаи были почти баснословные... То же самое сделалось и с травою: с утратою леса обнажались поля... весенние жестокие ветры начали выдувать песок с обнаженных лугов; в одном месте вырыты глубокие буераки, на другое нанесены песчаные холмы..."^*.

^* (Письма М. и Н. Бестужевых из Сибири, цит. соч., стр. 24.)

В письмах товарищей-декабристов из разных мест Сибири пестрит имя Н. Бестужева, который обстоятельно описывал им овцеводство, сельское хозяйство в Забайкалье, а также свое с Торсоном хозяйство.

В 1835-1839 годах в Баргузине жил декабрист В. К. Кюхельбекер. Он посылал братьям Бестужевым для чтения свой "Дневник"^*, начатый им в 1832 году в одиночном заключении в Свеаборге. В этом "Дневнике" были критические заметки, стихи, высказывания о том, что случайно удалось читать в крепости, суждения о писателях и литературной жизни 20-х годов. Бестужевы посылали В. К. Кюхельбекеру журналы и книги и тем скрашивали жизнь больного туберкулезом и начинавшего терять зрение поэта.

^* (Дневник В. К. Кюхельбекера. (Материалы к истории русской литературы и общественной жизни 10-40-х годов XIX века.) Изд. "Прибой", 1929, стр. 130.)

Общение с товарищами и друзьями-декабристами не ограничивалось перепиской. Так, первое время они иногда встречались с братьями-декабристами А. и П. Борисовыми, жившими короткое время вблизи Селенгинска. С П. И. Борисовым Н. Бестужева связывала любовь к живописи. П. Борисов был прекрасным рисовальщиком, составившим большую коллекцию зарисовок фауны и флоры Восточной Сибири. "Петр Иванович Борисов, отличный натуралист и ботаник, - писал Н. Бестужев сестре Марии Александровне,- я бы желал, чтобы ты видела его собрание бабочек и букашек здешнего Забайкальского края, чтобы ты посмотрела его альбом, в котором нарисованы все цветы и все птички этой страны"^*.

^* (Альбомы П. И. Борисова, изображающие фауну и флору Сибири, хранятся в Государственном Литературном музее и у внуков В. Н. Баснина (Москва). Отдельные листы - в отделе рукописей Гос. библиотеки СССР им. В. И. Ленина. (Письма М. и Н. Бестужевых из Сибири цит. соч., стр. 24).)

Чаще всего встречались Н. и М. Бестужевы с И. И. Горбачевским. Проездом на Тункинские минеральные воды их посетил в Селенгинске И. И. Пущин. Часто бывали у них С. Г. Волконский и С. П. Трубецкой со своими семьями.

В 1842 году сенаторская ревизия И. Н. Толстого обследовала Восточную Сибирь. Члены комиссии В. Д. Философов и И. Д. Булычев познакомились со многими декабристами, жившими тогда на поселении в Западной и Восточной Сибири.

В 1843 году Философов и Булычев посетили М. и Н. Бестужевых и Торсона в Селенгинске. Впоследствии Философов так вспоминал о своем пребывании у братьев Бестужевых: "Они жили на противоположной от города стороне реки, в хорошеньком и чистом домике. Николай Бестужев - умный и любезный человек. Наружность приятная и благородная, разговор отборный и увлекательный. Он чудесно рисует, механик, химик, астроном... У них (т. е. у М. и Н. Бестужевых - М. Б.) замечательная галлерея портретов всех декабристов, которые очень похожи"^*.

^* (Сборник памяти А. П. Философовой, т. 1, 1915, стр. 79.)

Братьев Бестужевых навещали поселившиеся в Забайкалье ссыльные поляки. Один из них - Леопольд Немировский был талантливым художником. Хороший знакомый Н. и М. Бестужевых, он с разрешения генерал-губернатора Восточной Сибири сопровождал членов сенаторской ревизии и вместе с ними побывал у братьев. В 1843 году Н. Бестужев написал его портрет. В качестве гостей к Бестужевым приезжали и западноевропейские путешественники, например известный английский путешественник и художник Томас-Уитман Аткинсон. О встрече с Н. и М. Бестужевыми он рассказал на страницах своей книги^*.

^* (Аткинсон - английский архитектор и живописец-рисовальщик; в 1848-1855 годах совершил совместно с женой путешествие по Сибири Монголии и Центральной Азии. ("Восточная и Западная Сибирь. Исследование и приключения в Сибири, Монголии, Киргизских степях. Китайской Татарии и части Центральной Азии". Нью-Йорк, 1858). На стр. 390-391 Аткинсон говорит о посещении Селенгинска, о гостеприимстве, какое он встретил в доме Бестужевых. Он же, впервые в литературе, наряду с упоминанием о женах декабристов упомянул и о сестрах Бестужевых, добровольно разделивших с братьями их изгнание. (М. К. Азадовский. Путевые письма декабриста М. Бестужева. Забайкалье и Амур). "Забайкалье", литературно-художественный альманах, орган Читинского отделения ССП СССР. Книга пятая. Читинское обл. гос. изд-во, 1952.)

В 1847 году генерал-губернатором Восточной Сибири был назначен Н. Н. Муравьев.

"Сатрап половины Сибири", которого А. И. Герцен охарактеризовал в "Былом и думах" словами: "...оригинальный человек, демократ и татарин, либерал и деспот", Муравьев с первых же дней своего вступления на служебный пост, будучи в родстве с декабристами Муравьевыми, проявил себя их заступником и покровителем.

В Селенгинске Муравьев был три раза; в первый раз - еще при жизни Торсона.

Во второй раз Муравьев привез с собой Доржи Банзарова, своего чиновника особых поручений. Сын забайкальского бурята, он успешно окончил Казанский университет.

Доржи Банзаров. Фототипия. Из собраний А. Н. Турунова. Москва

В 1847 году Банзаров жил в Петербурге. Занимаясь изучением монгольских и маньчжурских рукописей и книг, он быстро создал себе репутацию ученого ориенталиста. Банзаров близко сошелся со столичными ориенталистами, а также с синологом Иакинфом Бичуриным. Бичурин хорошо знал Н. Бестужева, с которым познакомился в Иркутске. Бичурин сообщил Банзарову о селенгинских декабристах и особенно о Н. Бестужеве, перед которым Бичурин "благоговел". Он с гордостью демонстрировал петербургским ученым произведение ювелирного искусства сибирского изгнанника - кольцо из кандалов декабристов^*.

^* (Письмо И. С. Сельского К. Ф. Рулье. Архив Общества испытателей природы при Московском гос. университете, № 311.)

Доржи Банзаров посетил еще раз Н. Бестужева в Селенгинске вместе с Илларионом Сергеевичем Сельским - писателем, членом совета Главного управления Восточной Сибири.

С 1855 года Сельский занимал должность правителя Сибирского отделения Русского географического общества; он познакомился с Н. Бестужевым в Иркутске в 1841 году, когда гонимый нуждой Н. Бестужев приехал туда для писания портретов. В этот свой приезд к Н. Бестужеву Банзаров с Сельским прожили у селенгинских декабристов около 4 дней, и Н. Бестужев написал их портреты.

По свидетельству Сельского, Н. Бестужев и Банзаров провели все время "в задушевной беседе, говоря о Петербурге, о шаманстве у монголов и о заселении Прибайкалья бурятами, что тогда сильно занимало Николая Александровича"^*. Так в начале 50-х годов XIX века произошла эта встреча двух сынов русского и бурятского народов - декабриста Н. Бестужева с первым бурятским ученым Доржи Банзаровым. Не лишено вероятия предположение и о дальнейших их встречах, но это предположение еще требует доказательств.

^* (Письма И. С. Сельского и К. Ф. Рулье. Архив Общества испытателей природы при Московском гос. университете, № 311.)

XII

В далекой Сибири Н. Бестужев жил в атмосфере глубокого уважения. Братья были окружены исключительным вниманием. "Бестужевых,- писала М. К. Юшневская И. И. Пущину, - ...Селенгинск хранит и лелеет"^*.

Редкий месяц проходил, чтобы дом селенгинских декабристов не видел в своих стенах приезжих из Петербурга, Москвы, Кяхты и Иркутска.

"Мы жили на дороге между Иркутском и Кяхтою,- говорит в своих "Воспоминаниях" М. Бестужев. - Верхи общества обоих городов считали каким-то священным долгом знакомиться с нами, да и все значительные лица обеих столиц, приезжавшие в Забайкалье,- тоже, так что буквально нам редко случалось проспать целую ночь в постели, чтобы ночью не разбудил нас почтовый колокольчик для приема знакомых и незнакомых"^*.

^* (Воспоминания Бестужевых, цит. соч., стр. 303.)

Целый ряд видных и крупнейших петербургских ученых, военных и военно-морских деятелей спешили послать Н. Бестужеву письма с выражением своего уважения. Они посылали ему также свои труды, новые книги и журналы, морские карты и интересовались его мнением по различным вопросам.

М. Ф. Рейнике часто писал Н. Бестужеву. Его обстоятельные письма полны сердечной заботы. В праздничные дни Рейнике свободное время посвящал писанию писем Н. Бестужеву. Рейнике часто перечитывал письма своего друга и писал ему: "Эти письма перечитаны мною по несколько раз, в часы грусти и душевных огорчений, так часто встречающихся в нашей светской жизни, и всегда приносили мне утешение^*.

^* (Письма М. Ф. Рейнике Н. А. Бестужеву. ИРЛИ (ПД). Архив Бестужевых. Фонд 604, № 5585, л. 15-31.)

Те, кто лично знал Н. Бестужева, и те, кто знакомился с ним по рассказам его друзей, просили у Рейнике подробностей о состоянии здоровья Н. Бестужева и его занятиях.

Академик В. Я. Струве, выдающийся астроном и директор Пулковской обсерватории, и адмирал Ф. П. Литке, друг молодых лет Н. Бестужева, через Рейнике спрашивали его: "Какие есть сочинения по технической части часового искусства?"^*. И Н. Бестужев посылал Рейнике список литературы и сообщал о своей работе над часами и хронометрами.

^* (Письма М. Ф. Рейнике Н. А. Бестужеву. ИРЛИ (ПД). Архив Бестужевых. Фонд 604, № 5585, л. 15-31.)

"Уменьшение длины Вашего постоянного маятника одобряют все ученые, с которыми удалось мне говорить про это"...- писал вице-адмирал.

В 1852 году Рейнике в своих письмах к сибирскому изгнаннику рассказал о всех празднествах, связанных со столетием Морского корпуса^*. Через брата И. И. Пущина - Николая Ивановича, состоявшего на гражданской службе, Рейнике и Литке получали подробные сведения о Н. Бестужеве и о других декабристах. Знакомые друзей и знакомых Н. Бестужева, а также поселенных в разных местах декабристов также оказывали ему знаки трогательного внимания. Капитан 1-го ранга Е. П. Манганари, гидрограф, производивший гидрографические работы на Черном и Азовском морях, хотя и был незнаком с Н. Бестужевым, послал ему свой атлас Черного моря. К атласу были приложены художественно выполненные виды всех берегов Черного моря. В течение нескольких лет Манганари посылал Н. Бестужеву сухие фрукты^**; такое отношение незнакомых ему людей радовало и ободряло селенгинского поселенца.

^** (А. А. Лушников. Воспоминания о декабристах. Архив Кяхтинского краеведческого музея им. академика В. А. Обручева. За эти же сведения мы приносим нашу благодарность научному сотруднику Института истории Академии наук Грузинской ССР Г. Г. Пайчадзе.)

В последние годы жизни, осуществляя свою давнишнюю мысль, Н. Бестужев стал заниматься конструированием дешевых хронометров и астрономических часов. Он писал Д. И. Завалишину, что хочет "... быть полезным бедным мореходам, которые не в состоянии платить по 2 и по тысяче за хронометр, а от того самого наполовину, а может быть и более, гибнут, не имея верного счисления"^*.

^* (С. В. Максимов. Николай Александрович Бестужев (по его письмам). "Наблюдатель", 1883, III, стр. 102-121.)

Хронометры Н. Бестужева отличались оригинальной системой и удивительной точностью.

Розен писал М. М. и Е. П. Нарышкиным: 20 января 1850 года: "Не знаю - писал ли вам, что Николаю Бестужеву удалось изобретение часов с астрономическим маятником, часы в 30° морозу не останавливаются на дворе и довольно сходною ценою могут заменить хронометр"^*.

Главное препятствие в работе над хронометрами заключалось в отсутствии средств на приобретение материалов, на изготовление необходимых инструментов и пр. "Мои занятия требуют хотя небольших, но все-таки кое-каких издержек, - писал Н. Бестужев Трубецкому,- и смотришь, деньги, скопленные для путешествия (в Иркутск - М. Б.) уходят, как вода, между рук на разные мелочи, как-то: инструменты, материалы и проч.- Задуманы много идей при недостатке способов и собственной невозможности помочь этому в таком отдалении от всех технических пособий; уходит время; я становлюсь стар, глаза слабеют, а опыты текут так медленно... Можете себе вообразить мое терпение и постоянство, если я Вам скажу, что десять лет я добивался с ярмарки медного листа латуни, и теперь снова, вот уже 4 года жду нового!^*. Как быть! В Сибири время и расстояние нипочем - но надо Мафусаиловы века и терпение Иова.

^* ("Жду нового" - от академика В. Я. Струве. "Мечта о упрощении хронометров была любимейшею не только последних его (Н. Бестужева - М. Б.) годов, но, можно сказать, всей его жизни, - говорит М. Бестужев. - Ее он лелеял в гробовом одиночестве Шлиссельбургской крепости, с нею приехал в Читу; увлеченный ею, он начал первые часы: руководимый ею, он почти достиг вожделенного результата, соорудив последние часы с - секунды постоянной суточной погрешности. Последние годы, точно, он деятельнее преследовал эту идею, устроив едва ли не дюжину часов, но это происходило от большей возможности действовать, от большего обилия и материалов и инструментов. Для доказательства, в каком он был затруднении только касательно одной прокатанной (курсив М. Бестужева) латуни, упомяну, что при всех его хлопотах в продолжение почти двадцати лет прокатанная чер(ная) латунь (курсив М. Бестужева) была прислана астрономом Струве уже после его смерти (курсив М. Бестужева). В бытность мою в Иркутске воен(ный) губернатор К. К. Венцель мне ее передал, а я просил его отослать ее назад, как уже ненужную более".

В другом месте М. Бестужев говорит: "Чтобы оценить степень его (т. е. Н. Бестужева. - М. Б.) настойчивости и силы воли в преследовании его любимой идеи, я приведу... только один пример из тысячи. Ему необходимо были нужны толстые листы латуни, сжатые между цилиндрическими валами до степени литой стали... Он решился обратиться со своей просьбою к Струве, начальнику Пулковской обсерватории,. Он прождал целый год и умер в тщетных ожиданиях, наклепывая молотком латунные листы по целым неделям. Когда я, по его смерти, приехал в Иркутск... мне доставили большой лист латуни от астронома Струве, в том виде, какого требовал брат Николай. Какая поздняя услуга! Я подарил его первому попавшемуся мне кастрюльному мастеру". (Воспоминания Бестужевых, цит. соч., стр. 345-346 и 325).)

Двое часов у меня сделаны; одни идут уже два года, другие - годы, но оба еще не отвечают моему желанию. Как стенные, очень верные часы - они хороши, но далеки от астрономической точности"^*.

В 1851 году Н. и М. Бестужевы понесли тяжелую утрату: умер Константин Торсон. В своем письме к М. Бестужеву 15 декабря 1855 года, после смерти Н. Бестужева, Розен писал: "...друг наш (т. е. Н. Бестужев. - М. Б.) подробно описал мне последние дни и слова нашего Константина Петровича Торсона*.

Местонахождение письма Н. Бестужева к Розену нам неизвестно, и что писал о последних днях своего друга Н. Бестужев, мы, к сожалению, не знаем.

Н. Бестужев следил с напряженным вниманием за успехами русской науки и техники. В семье внуков Старцевых^* хранится маленькая тетрадь Н. Бестужева с его записями о новых изобретениях в области техники в России и Европе.

^* (У внуков Старцевых - Кремер (Сталинград) хранятся "Семейные воспоминания о декабристах", которые в ближайшее время будут подготовлены к печати научным сотрудником Гос. Исторического музея М. И. Дубовской (рожд. Сабашниковой - внучкой брата жены Д. Д. Старцева - А. Н. Сабашниковой-Старцевой) и нами.)

"Я вообще партизан всего нового,- писал Н. Бестужев Рейнике, - но с условием, чтобы оно было хорошо"^*. Как он радовался, когда Рейнике сообщил ему о достижениях молодого ученого, первого библиографа морской литературы А. П. Соколова: "Честь ему и хвала! Ура нашему молодому поколению! - восклицает Н. Бестужев. - Право, возрождаешься духом, следя за его успехами"^**.

^* (ИРЛИ (ПД). Из письма Н. А. Бестужева к М. Ф. Рейнике. Архив Бестужевых. Фонд 604, № 5598, лл. 66-83-об (копия).)

XIII

В долгие зимние месяцы, свободный от хозяйственных забот, Н. Бестужев много читал. Он писал в письме к брату Павлу: "Область наук не возбранима никому, можно отнять у меня все, кроме того, что приобретено наукою, и первейшее и живейшее мое удовольствие состояло в том, чтобы всегда следовать за наукою, особенно теперь, когда шум и суета, тщеславие и честолюбие не имеет доступа до моего сердца"^*.

^* (ИРЛИ (ПД). Архив Бестужевых. Фонд 604, д. № 9.)

Н. Бестужев постоянно следил за разнообразными течениями русской и европейской науки и литературы. Едва ли находилась такая область духовной жизни, куда бы не проникал его острый взгляд. Тринадцатилетнее тюремное заключение, годы жизни в глухом месте на поселении не могли заставить его остановиться на уровне старых взглядов! Он живо откликался на все явления действительности и с новым интересом относился к социальным вопросам. Круг его чтения всегда определялся горячим стремлением быть в курсе всех передовых веяний. Он с радостью видел, как все больше крепнет реалистическое направление в русской литературе. Через Лушниковых и Старцевых он получал иностранные журналы и ознакомился с учением социалистов-утопистов. Друзья и товарищи-декабристы посылали ему новинки русской литературы. Его излюбленным журналом в 40-х годах были "Отечественные записки", которые завуалированно пропагандировали на своих страницах идеи утопического социализма.

Статьи на экономические и социальные темы первыми читали братья Бестужевы и К. Торсон, затем "каждый номер журнала отсылался И. И. Горбачевскому и путешествовал по всему Забайкалью. То же было с "Деревней" Д. В. Григоровича, "Записками охотника" И. С. Тургенева и "Мертвыми душами" Н. В. Гоголя"^*.

В 20-х годах Н. Бестужев еще не понимал поэзии Пушкина и ставил ее ниже поэзии Рылеева. Н. Бестужев считал: что "...Пушкин сам не постиг применения своего таланта и употребляет его не там, где бы надлежало"^*.

^* (Воспоминания Бестужевых, цит. соч. Н. Бестужев. Воспоминание о Рылееве, стр. 26.)

Поэзия Рылеева была наполнена духом революционной борьбы против российского самодержавия. В свою очередь вольнолюбивые произведения Пушкина имели огромное значение для формирования идеологии декабризма. В своих показаниях декабристы особенно подчеркивали, какое влияние оказывали эти стихотворения Пушкина на их политическое мировоззрение.

Поэзия Рылеева, очевидно, была более близка Н. Бестужеву, нежели поэзия Пушкина.

Еще в Петровском заводе братья Бестужевы заинтересовались творчеством М. Ю. Лермонтова.

В 1837 году в журнале "Современник" Пушкина братья Бестужевы прочли стихотворение "Бородино". Несомненно, картина Бородинского сражения в рассказе простого солдата, одного из представителей русского народа, победившего Наполеона, и противопоставление двух поколений людей - 30-х годов и 1812 года - не могли не восхитить братьев-декабристов.

В "Литературных прибавлениях" к "Русскому инвалиду", издававшихся А. А. Краевским, братья Бестужевы ознакомились с песней о купце Калашникове^*, или, как они назвали ее, "Сказкой о купеческом сыне".

^* ("Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова" написана М. Ю. Лермонтовым в 1837 году.)

Лермонтов в 1837 году был сослан на Кавказ, и поэма его по цензурным соображениям появилась в свет не под его именем, а за подписью: " - в".

"Недавно прочли мы, - писал^* Н. Бестужев рукой М. К. Юшневской к брату Павлу, - в приложении к Инвалиду Сказку о купеческом сыне Калашникове. Эта превосходная маленькая поэма... вот как должно передавать народность и ее историю! Ежели тебе знаком и этот... в (Лермонтов - М. Б.), объяви нам эту литературную тайну. Еще просим тебя сказать - кто и какой Лермонтов написал "Бородинский бой"^**.

^* (Как мы указывали выше, декабристы не имели права переписки; этого права не лишены были жены декабристов, которые писали от их имени к родным и близким.)

^** (Письмо Н. Бестужева к П. А. Бестужеву от 4 июля 1838 г. (Письма Н. А. и М. А. Бестужевых с Петровского завода.) "Бунт декабристов". 1825-1925. Л., изд. "Былое", 1926, стр. 371.)

В поэме Лермонтова братьям Бестужевым были близки "народность и ее история", заключавшиеся, как говорил В. Г. Белинский, в "...кровном родстве духа поэта с народным духом"^*.

^* (В. Г. Белинский. О стихотворениях Лермонтова.)

В начале 40-х годов подлинно народное искусство Пушкина, Лермонтова и Гоголя нанесло сокрушительный удар по отжившим свой век литературным направлениям - риторической школе и романтизму. Тем самым была подготовлена почва для так называемой натуральной школы - школы русского реализма, ознаменовавшей переворот в литературной жизни того времени.

Сороковые годы стали эпохой блестящего расцвета русской литературы, эпохой полного торжества реалистического искусства.

Писатели-реалисты поднимали в своих произведениях большие социальные вопросы, и прежде всего самый главный вопрос - о крепостном праве и положении крестьянства. Обличительные картины современной крепостнической действительности заняли одно из первых мест в русской литературе.

В "Отечественных записках" печатались произведения таких писателей, как А. И. Герцен, М. Е. Салтыков-Щедрин, А. Григорович, И. А. Гончаров, Ф. М. Достоевский, поэтов А. В. Кольцова и Н. А. Некрасова.

Чувствуя в себе растущий интерес к новому направлению в литературе, изучая все разделы "Отечественных записок", читая статьи на экономические и социальные темы, Н. Бестужев, не мог, конечно, не заметить пламенных произведений Белинского и Герцена - деятелей, стоявших во главе умственного движения в России.

"Эти люди, - писал Н. Г. Чернышевский, - уже не зависели ни от каких посторонних авторитетов в своих понятиях... тут в первый раз умственная жизнь нашего отечества произвела людей, которые шли наряду с мыслителями Европы, а не в свите их учеников, как бывало прежде"^*.

^* (Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений. "Очерки гоголевского периода русской литературы". М., 1939-1951, стр. 91.)

К нашему глубокому сожалению, история сохранила очень мало высказываний Н. Бестужева, связанных с общественно-политическими и литературными проблемами этого периода.

Н. Бестужев оценил произведения Гоголя и считал его родоначальником реалистического направления в русской литературе, о чем он писал в 1851 году своему петербургскому корреспонденту, секретарю Морского ученого комитета А. А. Никольскому: "Начиная с Гоголя начали писать натурально, живым прекрасным языком"^*.

^* (ИРЛИ (ПД). Архив Бестужевых. Фонд 604. д. 4 (5583). л. 157-об.)

Н. Бестужева привлекали передовые писатели, в чьих произведениях нашли отражения революционные идеи и настроения, жестокая критика злейшего врага декабризма - крепостного права.

Из "Воспоминаний" А. А. Лушникова мы знаем, что Н. и М. Бестужевы "любили Лермонтова", что Н. Бестужев "зачитывался Гоголем, читал его сочинения моему отцу, а также песни и стихи Кольцова". Мы не знаем, оценил ли Н. Бестужев народность песен и дум Кольцова, но что касается Гоголя, то А. А. Лушников говорит: "Николай Александрович перечитывал не раз Гоголя, любил и ценил его как лучшего русского писателя. Когда в Селенгинск пришла весть о его (т. е. Гоголя. - М. Б.) смерти, Николай Александрович говорил отцу (т. е. А. М. Лушникову. - М. Б.): "Не скоро Россия дождется такого писателя, как Гоголь, который так хорошо знал Россию и который так хорошо писал. Он еще много мог сделать для России". Николай Александрович долго и тяжело переживал смерть Гоголя"^*. Когда многие в России не понимали и не признавали "натуральной школы", созданной Гоголем, сторонник реалистического направления в литературе Н. Бестужев понял и оценил ее. Старый декабрист видел в Гоголе не только великого писателя, но гражданина-патриота, беззаветно любящего свою родину и свой народ.

Отдавая дань уважения современной передовой литературе, ценя ее высокий социально-гражданский пафос, Н. Бестужев с глубоким огорчением писал (3 сентября 1851 года) о некоторых критических статьях, помещенных в "Отечественных записках", другу своих молодых дней Н. В. Савицкому. "Ныне вошло в моду бранить и осуждать всех прежде бывших писателей. Читайте бесконечные критические статьи в "Отечественных записках"... и вы увидите, что Карамзин, Державин, Озеров и другие были просто напыщенные подражатели французов; что у них ни творчества, ни поэзии нет ни на грош, и проч., что ныне только, начиная с Гоголя, начали писать натурально, живым, прекрасным языком"^*.

^* ("Отечественные записки", т. СХХХ, СПБ, 1860, стр. 95. (Курсив Н. Бестужева.))

Однако Державин, Карамзин, Озеров, за честь которых вступился Н. Бестужев, были по достоинствам оценены целой плеядой литераторов в начале XIX века. А. А. Бестужев-Марлинский в своей статье "Взгляд на старую и новую словесность в России" писал: "...к славе народа и века явился Державин, поэт вдохновенный, неподражаемый... Лирик-философ... Карамзин на горизонте прозы, подобно радуге после потока. Он преобразовал книжный язык русский, звучный, богатый, сильный в сущности... Он двинул счастливою новизною ржавые колеса его механизма, отбросил чуждую простоту в словах, в словосочинении, и дал ему народное лицо.

Время рассудит Карамзина, как историка^*; но долг правды и благодарности современников венчает сего красноречивого писателя, который своим прелестным цветущим слогом сделал решительный переворот в русском языке... На поприще трагическом Озеров далеко оставил за собою своих предшественников... александрийские его стихи звучны и важны"^**.

^* (Подчеркнуто нами. Первым, кто осудил Н. М. Карамзина как историка, был декабрист Никита Муравьев. Его рукописная записка об "Истории Карамзина" широко была известна в начале 20-х годов XIX века.)

^** (А. Бестужев-Марлинский. Собрание стихотворений. "Взгляд на старую и новую словесность в России", стр. 456-458.)

Державин, Карамзин, Озеров были воспитателями молодых декабристов-литераторов, к которым принадлежал и Н. Бестужев.

"Записки охотника" И. С. Тургенева захватили Н. Бестужева. В своей книге писатель откликнулся на жгучие вопросы современности. Наполненная демократическим содержанием, она звала на борьбу против крепостничества, "вослед Радищеву", она ставила вопрос о положении крестьянства - угнетенной и забитой массы русского народа.

Сильное впечатление на братьев Бестужевых и К. Торсона произвела также "Деревня" Григоровича (она вышла несколько ранее, в 1846 году).

Экземпляр "Записок охотника", изданный в 1852 году в Москве, в Университетской типографии, который читали братья Бестужевы и Горбачевский, в настоящее время хранится у потомков Лушниковых в Москве. У них же имеется и книга Людвига Фейербаха "Сущность христианства", испещренная карандашными пометками Н. Бестужева.

В 1847 году вышла на французском языке книга Н. И. Тургенева "Россия и русские".

Н. И. Тургенев, видный член "Союза Благоденствия" во время восстания 14 декабря 1825 года находился за границей.

Привлеченный к следствию и осужденный заочно по 1 разряду, он остался эмигрантом и жил сначала в Англии, а затем в Париже. В книге автор как бы подытожил все свои мысли и впечатления за много лет. Тургенев пытался доказать, что он не был участником тайных обществ.

В своих "Записках" Волконский писал: "отдавая ему (т. е. Н. И. Тургеневу. - М. Б.) полную справедливость как постоянному защитнику словом и делом уничтожения крепостного права в России, не могу и не должен утаить, что высказанное им даже в печати уверение, что он не участвовал в тайном обществе и не был его членом, есть явная ложь"^*. Н. Бестужев получил книгу Н. Тургенева через Волконского.

Прочитав ее, он возмутился и написал Волконскому следующее: "Здесь нет ничего, кроме банальностей, общих мест и, по преимуществу, болтовни; чему я закоренелый враг. Все, что он говорит о России и русских, мог бы прекрасно сказать какой-нибудь француз или англичанин, не выходя из кабинета"^*.

^* (Н. Бестужев. Статьи и письма, цит. соч. (Письмо С. Г. Волконскому от 22 августа 1849 г., стр. 265).)

Стремление Н. И. Тургенева оправдаться привело к неточностям и искажению целого ряда фактов. Н. Бестужев с негодованием отметил это в письме к Волконскому от 16 февраля 1850 года:

"Иностранцу простительно не знать России, - писал Н. Бестужев, - и позволительно не видеть в ней хорошего, но русскому, но тому, кто посвятил себя на жертву идее делания добра своему отечеству, надобно строго вникнуть в постановление его, разобрать сначала их, но не таким односторонним образом, как делает это Н. И.^* (т. е. Николай Иванович Тургенев - М. Б.).

^* (Н. А. Бестужев. Статьи и письма, цит. соч. (Письмо С. Г. Волконскому от 16 февраля 1850 г.), стр. 266.)

Взгляды, высказанные Н. Бестужевым в письме к Волконскому от 16 февраля 1850 года, перекликаются с его взглядами, изложенными в письме к Трубецкому от 16 октября того же года. В нем он останавливается на вопросе о земле, о "пролетаризме", об идеализации некоторых учреждений Петра I и Екатерины II.

Это письмо Н. Бестужева представляет значительный интерес для характеристики социально-политических взглядов его автора (публикуется впервые).

"...наконец, и коммунизм и социализм, которые, право уж не знаю, что будут делать в России, где наши общины, вероятно, должны будут отдать им свои 15-десятинные пропорции земли на душу, чтобы получать в замену французскую галиматью, то есть право на работу^*.

Как выдумало знаменитое временное правительство жеманного Ламартина и крошечного Луи-Блана.

Вы видите, что я не очень снисходителен к гг. социалистам, но это потому, что я имею терпение прочитать почти всю написанную ими дичь и даже Прудоновы sophism'ы etc. У них есть нечто и справедливое в нападках на собственность, но это справедливое идет кривой дорогой, а потому и дает против них орудие. По русской пословице: они слышали звон, да не знают где он^* и бродят до сих пор во мраке. Состояние Европейского общества таково, что действительно 999 тысячных остаются без всякого имущества, тогда как (слово неразборчиво) пользуются только - во всей пропорции народонаселения.

Вот это и сводит с ума всех социалистов и проч., и они вопиют против собственности. Они толкуют о праве на труд^* как будто это право не дает также права на приобретение^**, т. е. на собственность.

По-моему: дай хоть десять прав на труд, но если не дать орудий, т. е. возможности трудиться, то эти десять прав оставят человека таким же нищим, как и прежде. В чем же заключаются все эти орудия, эта возможность?

Конечно, не в наживных, а потому и преходящих и не постоянных средствах труда. Индивидуи исчезают, состояние их расстраивается, фабрики горят, корабли тонут, и все эти средства немногих и очень немногих - но народ не исчезает, но земля, на которой живет он, не уйдет никуда из-под его ног; вот, по-моему, где средства, возможность^* единственно прочная для труда 999 тысячных. Дай землю в собственность индивидуям - все явления Римской истории повторяются, чему Англия являет нам разительный пример и чему вскоре должна и последовать Франция, несмотря на то, что революция распродала земли, скопившиеся в немногих руках. Теперь уже множество земельных участков стекалось в наемные руки, а остальная часть, наследствами, замужествами, деньгами и проч. раздробилась так, что почти перестала приносить выгоду своим собственникам, я это говорю не от себя, но по официальным документам, до которых, как Вы знаете, я охотник. Продолжаю развивать свою мысль: земля не должна принадлежать никому; она есть собственность государства, народа, и в этом отношении Россия счастлива тем, что пролетарии в ней невозможны. Европа так нас боится, что не хочет заглянуть ни на наш быт, ни на наши постановления.

Все хлопочут о демократии и не знают, что все наши земские и городские постановления суть чисто демократические (правда, в нынешнее время довольно попорченные), распространяя все узаконения Петра поистине великого: его Сенат, Синод и все коллегиальное управление как совещательное, так и исполнительское, припомните наши Екатерининские магистраты, земельные управления и проч., где все основано на мирском^* согласии - как Вы все это назовете? и назовете ли Петра деспотом после всего этого? Прибавьте к этому, что Франция и другие страны, которые хлопочут об Экстторальном^** (?) цензе, соглашаются и в том, что Vote universel^*** неудобен и в том, что цене, каков бы ни был, передает право избирательства в немногие руки; а посмотрите у нас в России права на избирательство дворянства: у нас представлен каждый имеющий хоть одну душу ревизскую; представлена даже женщина, о чем стараются франц(узские) дамы. А если ко всему этому рассмотреть коренной закон, не позволяющий в общинах ни продавать, ни закладывать своих участков, чтоб раздать их, повторяется по мере надобности, и что запасные магазины, и все это представляет чистый социализм, коммунизм? или что Вы хотите, - то право, нет никакой надобности завидовать и не перенимать (слово пропущено) ??? Чужестранные!..

^** (Слово для нас непонятное и трудно читаемое (разобрать невозможно).)

Одного надобно желать, чтоб эти постановления не портились, как это по большей части уж и сделано и делается!

Правда, тут невозможно двенадцатипольное хозяйство; тут невозможно скопление капиталов, как в Англии, - но по-моему, общее благополучие; хоть бы оно с поверхностного взгляда не казалось бедно, лучше исключительных баснословных богатств Англии, где 1/3 народонаселения должна кормить другие 2/3, по-моему: та земля богаче, которая своим 3-польным хозяйством может прокормить и себя, и других, нежели та, у которой 12-польное хлебопашество, не обогащая самих хозяев, заставляет голодать и покупателей"^*.

^* (ЦГИА, ОЛФ. Фонд 1153, оп, № 1, ед. хр. 49, лл. 3-6 и 7-об.)

Это письмо неоспоримо доказывает, что Н. Бестужев с необыкновенной проницательностью разглядел пороки буржуазного капиталистического строя ("где 1/3 населения должна кормить 2/3")^*.

Н. Бестужев пытался также разобраться в сущности французского мелкобуржуазного социализма Прудона и Луи Блана, того Луи Блана, о котором В. И. Ленин говорил: "Луи Блан мнил себя вождем "трудовой демократии" или "социалистической демократии" (именно это последнее слово столь же часто употреблялось во Франции в 1848 году, как в литературе эсеров и меньшевиков в 1917 году), а на деле Луи Блан был хвостом буржуазии, игрушкой в ее руках"^*. В то же время Н. Бестужев отметил и некоторые положительные стороны французского утопического социализма ("У них есть нечто и справедливое в нападках на собственность"). Взгляды Н. Бестужева близки общественным взглядам Герцена и народников. Н. Бестужев положительно отзывается о русской крестьянской общине, видя в ней основу "чистого социализма, коммунизма". Н. Бестужев, однако, полагал, что Россия "счастлива тем, что пролетарии в ней невозможны". Как известно, в своих трудах В. И. Ленин и И. В. Сталин вскрыли ошибочность взглядов народников, которые не считали рабочий класс передовым классом в революции и мечтали о достижении социализма без пролетариата. Главной революционной силой народники считали крестьянство, руководимое интеллигенцией, и крестьянскую общину, которую они рассматривали, как зародыш и основу социализма.

Суждения Н. Бестужева о поземельной общине, о "свободных постановлениях" Петра I и Екатерины II также ошибочны. Н. И. Тургенев называл Петра I "тираном". Н. Бестужев пишет Волконскому, что он любит этого "тирана". Понятно, что Н. Бестужев любил Петра I как преобразователя России, давшего толчок развитию промышленности и просвещению народа. Если он и преувеличивал значение реформ Петра I, то это только потому, что он страстно мечтал о раскрепощении духовных сил народа и об использовании всех богатств родной страны. Н. Бестужев не мог не понимать, что реформы Петра I, выражая потребности общества, не уничтожили крепостничества. Самое главное для Н. Бестужева состояло в том, что Петр I смело помогал всему новому в его борьбе против старого, имевшего еще большую силу, настойчиво вел борьбу со всем отживающим и мешающим идти вперед.

В конце первой половины XIX века крепостническая Россия все больше перестраивалась на капиталистический лад. Это были годы роста внутренней и внешней Торговли, роста промышленных предприятий. В связи с увеличением числа фабрик и заводов множились кадры вольнонаемных рабочих. В дворянских усадьбах разрасталась кустарная промышленность, и она все больше переходила к использованию методов капиталистического предпринимательства.

В 30-х годах слабость революционного движения помешала передовым русским людям прийти к правильному пониманию путей изменения существующего строя в России. Начиная с 40-х годов передовые общественные деятели страны стали пропагандировать идеи демократии и национальной независимости.

Герцен и передовая русская интеллигенция (состоявшая из представителей оппозиционного дворянства, разночинной молодежи, офицерства и крестьянства) считали себя последователями и наследниками благородных традиций первых дворянских революционеров. Идеи декабристов были для них знаменем, с которым они продолжали освободительную борьбу против самодержавия и крепостничества.

Повсеместно усиливались недовольство и возмущение народных масс, одно за другим вспыхивали стихийные крестьянские восстания. Волна революционного движения в 40-х годах напугала Николая I. Самодержец видел, что передовая интеллигенция, учитывая ошибки своих предшественников - декабристов, ищет новых путей для освобождения народа.

Имена Герцена и Белинского, их революционно-демократические убеждения были хорошо известны поселенным в глухих углах Сибири декабристам по "Отечественным запискам".

На идеях Белинского и Герцена выросли петрашевцы, о которых Герцен писал в "Былом и думах": "Петрашевцы были нашими меньшими братьями, как декабристы - старшими"^*.

Вместе с петрашевцами и вслед за ними, развивая идеи и традиции декабристов, появились выходцы из разночинной среды, революционные демократы - горячие патриоты своей родины, защитники своего народа, верившие в великое будущее России.

В эти годы в России складывались философские кружки, сыгравшие огромную роль в формировании передовой общественной мысли.

Русская литература приобретала новое, острое звучание. "В наше время, - отмечал Белинский, - искусство и литература, больше чем когда-либо прежде, сделались выражением общественных вопросов, потому, что в наше время эти вопросы стали общее, доступнее всем, яснее, сделались для всех интересом первой степени, стали во главе других вопросов"^*.

^* (В. Г. Белинский. Взгляд на русскую литературу 1847 года.)

Острая борьба между силами прогресса и силами реакции нашла широкий отклик почти во всех слоях русского общества. Передовые люди России пристально следили за событиями, происходящими в Западной Европе, и в горячих спорах с идейными противниками выражали свое сочувствие революционной борьбе европейских народов и свою готовность идти на совместную борьбу.

Все, что читал Н. Бестужев, расширяло его духовный горизонт, давало ему почувствовать пульс времени. Он и его друзья-декабристы очень чутко улавливали смысл политических событий^*. Такое явление, как небывалый по своей силе европейский экономический кризис 1847 года, до крайности обостривший все классовые и национальные противоречия, подготовивший революционное движение, охватившее всю Западную Европу в 1848 году, несомненно не могло пройти мимо Н. Бестужева.

^* (М. С. Корсаков говорит о декабристах на поселении в своих "Путевых записках и дневнике" (1849): "Они здесь получают газеты и следуют за политикой и даже лучше знали ее, нежели я, приехавший из столицы". ОРЛБ. (Корс. п. 40, № 51, п. 41. 5-10. Сибирь). )

И. И. Пущин писал из Ялуторовска 24 апреля 1848 года Д. И. Завалишину в Читу: "В Европе необыкновенные события. Они повременно доходят и до тебя. Ты можешь себе представить, с какою жадностью мы следим за их ходом, опережающим все соображения. Необыкновенно любопытное настает время"^*.

^* (Письмо И. И. Пущина Д. И. Завалишину. (Пять писем и отрывок из письма И. И. Пущина 1840 г.) Сборник старинных бумаг, хранящихся в Музее П. И. Щукина, ч. X, М., 1902, стр. 288-294.)

М. А. Фонвизин писал из Тобольска 23 мая 1848 года И. Д. Якушкину в Ялуторовск: "Что ты скажешь о чудесных событиях, совершившихся на Западе? Слышно (и это верно)^*, что от них нервы Русского Самодержца до того раздражены (что) он невольно обливается слезами, читая газеты или говоря о политических новостях"^**.

^** (ЦГИА, ОЛФ. Фонд 279 (Якушкиных), он. № 1, ед. хр. 101. (Письма М. А. Фонвизина И. Д. Якушкину.))

Вооруженные восстания и баррикадные бои потрясли Париж, Берлин, Вену, Милан и ряд других городов Европы.

Основной движущей силой революции 1848 года в ряде стран Европы явился впервые вышедший на мировую арену пролетариат; руководящая роль принадлежала частью умеренно-либеральной буржуазии, частью демократической мелкой буржуазии, и это наложило свой отпечаток на ход и результаты борьбы.

Вести о революционных событиях (правда, с большим запозданием) доходили и в Забайкалье.

Лучшие люди России были потрясены и подавлены жестокой расправой буржуазных республиканцев с восставшими народными массами.

Разгром революции 1848 года не мог пройти бесследно для Н. Бестужева; по словам М. Бестужева, его старший брат прекрасно понимал, какую роль сыграла царская Россия, возглавившая контрреволюционный поход европейской реакции^*. Николай I, этот "жандарм Европы", был вдохновителем этого похода реакционных сил. На его поддержку надеялись правящие круги Австрии, Пруссии и ряда других государств Западной Европы. Он помог в 1849 году Австрии подавить революцию в Венгрии и революционное движение в Молдавии и Валахии.

^* (Воспоминания Бестужевых, цит. соч., стр. 289.)

1849 год был годом окончательного разгрома революционного движения и торжества реакции в Западной Европе.

Ярый реакционер Вильгельм I, лично командовавший войсками, жестоко подавил народное движение в Южной Германии. Исход событий разрушил надежды прогрессивно настроенных умов, заставил их усомниться в возможности победы революции в Западной Европе.

М. А. Фонвизин 5 марта 1849 года писал И. Д. Якушкину:

"Долго, однако, Европейское брожение не успокоится, и мы, вероятно, увидим еще много такого, чего ни предвидеть, ни ожидать невозможно.

Ты спрашиваешь - будет ли иметь влияние на Россию теперешнее Европейское происшествие? Она все остается классической почвой рабства и самовластия и кажется остается надолго. По крайней мере, Правительство употребит все усилия, чтобы китайской стеной отделить наше любезное отечество от влияния Запада. Гадко читать в наших газетах хвалебные возгласы мудрому самодержавию, которое навсегда упрочило благоденствие России - и до нас доходят слухи, какое это благоденствие"^*.

^* (ЦГИА, ОЛФ. Фонд 279 (Якушкиных), оп. № 1, ед. хр. 100, л. 233.)

Читая иностранные журналы, Н. Бестужев отлично представлял себе, что происходило тогда в Западной Европе, и с понятным волнением думал о России. 40-е годы XIX века характерны для России острым кризисом крепостнической системы, ростом стихийных крестьянских восстаний в стране, о которых Белинский говорил в своем знаменитом письме к Гоголю.

Как известно, В. И. Ленин назвал это письмо "одним из лучших произведений бесцензурной демократической печати"^*. Декабристы, несомненно, были знакомы с высказываниями великого демократа, вызванными "Выбранными местами из переписки с друзьями"^**. В бумагах Е. П. Оболенского среди писем товарищей-декабристов мы обнаружили список письма Белинского к Гоголю от 19 декабря 1848 года^***.

^** (Н. В. Гоголь. Выбранные места из переписки с друзьями. "Северная пчела", 1846, № 293 от 31 декабря.)

^*** (Бумаги Е. П. Оболенского. ГИМ, ОПИ, шифр 693/3 А.343/Г 84(6). Этот список воспроизведен по нашему указанию в статье К. П. Богаевского, см. эту статью и публикацию "Письмо Белинского к Гоголю". "Литературное наследство". В. Г. Белинский, т. 11(56), изд. Академии наук СССР, 1950, стр. 512-605.)

В это время в Россию дошли вести из Западной Европы о появлении теории научного социализма Маркса и Энгельса. В своих первых трудах они изложили основы учения, утверждавшего всемирно-историческую роль пролетариата, которому предстояло стать ведущей силой социалистической революции и создателем нового общества.

Знал ли Н. Бестужев о "Коммунистическом манифесте"? Как откликнулся он на все эти явления? Сведений об этом мы не имеем.

"Из Воспоминаний" А. А. Лушникова известно лишь то, что братья Бестужевы с большим интересом следили по иностранным журналам за новым подъемом рабочего движения в Англии. Они несомненно знали о чартизме^*, о котором В. И. Ленин писал, что это было первое широкое, действительно массовое, политически оформленное, пролетарски-революционное движение^**.

Очевидно, Н. Бестужев дал оценку и процессу петрашевцев в России, с которыми так жестоко расправился российский император, и перевороту, совершенному в Париже Луи Бонапартом в 1851 году. К сожалению, та часть архива Бестужевых, которая оставалась после смерти Михаила Александровича и Елены Александровны у сестер Марии и Ольги в Москве, не дошла до М. И. Семевского; она разошлась в Москве по разным коллекционерам^*.

^* (В 1858 году Елена Александровна Бестужева вместе с сестрами Марией и Ольгой выехали из Селенгинска и поселились в Москве. В 1867 году М. А. Бестужев, схоронив сына Николая и жену, с детьми Марией и Александром (старшая дочь Елена жила у теток и училась в одном из московских институтов) переехал в Москву. Вместе с сестрами и детьми он поселился в 7-м Ростовском переулке, д. 17, у самого берега Москвы-реки, что должно было напоминать ему их дом в Селенгинске, перед окнами которого протекала река.

Сестры Н. и М. Бестужевых, нуждаясь в средствах, еще при жизни Елены Александровны продавали документы из семейного архива, а также художественные работы Н. Бестужева. Несомненно, помимо К. Т. Солдатенкова и П. И. Щукина в Москве, и другие собиратели приобрели у М. и О. Бестужевых разные документы, часть которых, по сообщению нам в свое время Н. П. Чулкова, была у Е. А. Иевлевой - внучатой племянницы декабриста А. П. Беляева, скончавшейся в Москве в 1943 году. В 1951 году все, что оставалось у ее потомков, - портреты, архивные материалы - было приобретено Государственным Историческим музеем.)

Нам известны собрания К. Т. Солдатенкова и П. И. Щукина. В настоящей работе мы приводим некоторые документы и рисунки Н. Бестужева из этих собраний.

Еще не закончено изучение вышеназванных собраний - фондов в Отделе рукописей Государственного Исторического музея, а также и в других рукописных собраниях. Несомненно, что будущий исследователь найдет там и высказывания Н. Бестужева с целом ряде современных ему событий.

А. А. "Пушников говорит в своих "Воспоминаниях": "Николаю Александровичу писал из Москвы обстоятельные письма моряк Нахимов"^*.

"Моряк Нахимов" - это друг и товарищ Н. Бестужева по Морскому корпусу, брат знаменитого адмирала П. С. Нахимова - Платон Степанович, капитан 2-го ранга, участник второй архипелажной экспедиции. В 1827 году П. С. Нахимов вышел в отставку и с 1834 по 1847 год занимал должность инспектора Московского университета.

Нахимов мог писать Н. Бестужеву об общественной жизни Москвы конца 30-х и 40-х годов, о ее университете, о "западниках" и "славянофилах". Мы пытались найти переписку Нахимова и Н. Бестужева. Изучение архивов Москвы, Ленинграда и Смоленской области^* не привело к желаемым результатам; мы не нашли никаких следов этой переписки, а там для исследователя может быть много интересного.

^* (П. С. Нахимов родился в селе Волочек Смоленской губернии и там же похоронен. В настоящее время селу присвоено в честь адмирала П. С. Нахимова новое название - Нахимове.)

Как мы уже выше говорили, Н. Бестужев вел большую переписку с друзьями, деятелями науки и бывшими товарищами по заключению. До нас дошла переписка Н. Бестужева с Батеньковым^*; в архиве Елагиных хранятся письма Н. Бестужева к Батенькову, в которых Н. Бестужев откликнулся на военные события 1854-1855 годов и сообщает о своем пребывании в Иркутске в начале 1855 года^**.

^* (Письма Н. А. Бестужева к Г. С. Батенькову хранятся в ИРЛИ (ПД) Академии наук СССР (архив Бестужевых, фонд. 604).)

^** (Письма Н. Бестужева к Г. С. Батенькову хранятся в ОРЛБ, в архиве Елагиных. Шифр Елаг. XVI/I и XVI/II.)

В Иркутске в доме Трубецких Н. Бестужев встретился с гувернанткой детей начальника штаба Иркутского округа Б. К. Кукеля - француженкой Луизой Антуан. По словам М. Бестужева, его брат Н. Бестужев "готов был сочетаться браком" с Антуан, "ежели бы его не останавливал страх за участь будущих его детей"^*. Брак этот не состоялся, так как Антуан просила согласия своего сына, жившего в Париже, но тот решительно воспротивился тому, чтобы она связала свою судьбу с "государственным преступником".

^* (Воспоминания Бестужевых, цит. соч. стр. 252.)

В своих "Воспоминаниях" П. И. Першин-Караксарский говорит, что у Н. Бестужева был сын, рожденный от бурятки. Его воспитание отец поручил своему другу Дмитрию Дмитриевичу Старцеву; тот его усыновил и вырастил вместе со своими детьми. Когда Старцев отправил своих детей в столицу, приемный сын Старцева Алексей остался в Селенгинске и, достигнув юношеского возраста, стал помощником своего отца в коммерческих делах^*.

^* (П. И. Першин-Караксарский. Воспоминания о декабристах. "Исторический вестник", 1908, XI, стр. 543.)

В литературе о декабристах это единственное упоминание о сыне Н. Бестужева. В 1935 году среди материалов, поступивших в историко-краеведческий музей Улан-Удэ (Бурят-Монгольская АССР), оказался и фотопортрет сына Н. Бестужева - Алексея Дмитриевича Старцева.

В июне 1941 года молодой бурятский ученый Р. Ф. Тугутов в беседе со старым колхозником Цыренжапом Анаевым, сыном домашней работницы М. Бестужева, выяснил, что "Николай Бестужев имел детей: сына Алексея и дочь Екатерину, после смерти отца воспитывавшихся у Старцевых"^*.

^* (Р. Ф. Тугутов. Декабристы братья Бестужевы по воспоминаниям современника Цыренжапа Анаева. Бурят-Монгольский научно-исследовательский институт культуры и экономики. Бурятмонгиз, 1947, стр. 137-138.)

Таким образом, Анаев подтвердил слова П. И. Першин-Караксарского о сыне Н. Бестужева. Однако о дочери Н. Бестужева в литературе о декабристах ранее никаких сведений не встречалось.

В 1947 году в собраниях Государственного Исторического музея (Москва) нами было обнаружено письмо Н. Бестужева к Д. И. Завалишину от 10 мая 1853 года, в которой он с трогательной заботой упоминает о своей дочери.

Письмо Н. А. Бестужева Завалишину от 10 мая 1853 года.

"Ожидая тщетно шестой день приезда моих барынь (сестер. - М. Б.) и не имея никаких известий из Читы, я решился послать нарочного с письмом к вам. Покорнейше прошу не отказать мне в величайшем одолжении - известить меня немедля с тем же посланным об особах (о сестрах. - М. Б.), которых вы приняли под свое попечение и не лишить их вашего участия насколько можно. Я бы сам вернулся, чтобы устроить их, но болезнь Сережи^*, у которого золотуха развилась еще сильнее, и дочери моей не позволяют мне бросить их в глуши"^**.

^** (Отдел письменных источников Государственного Исторического музея. Фонд 250 (бумаги Д. И. Завалишина), ед. хр. 1, л. 41.)

Эти строки в свою очередь подтвердили сообщение Анаева о том, что у Н. Бестужева была от бурятки и дочь. Позднее его дочь вышла замуж за бурята Найдана Гомбоева и они жили в Китае. У нее было двое сыновей - Алексей и Николай. Алексей жил и умер в Китае, а Николай во время гражданской войны жил в Селенгинском аймаке и погиб в бою с белогвардейцами.

М. Н. Галкин-Врасский, описывая свое путешествие в Сибирь и на остров Сахалин, говорит, что при посещении Тянь-Дзиня и при осмотре города его сопровождал "здешний почтенный старожил коммерции советник Старцев"^*.

^* (Поездка в Сибирь и на остров Сахалин в 1881-1882 годах. Из путевого дневника М. Н. Галкина-Врасского. "Русская Старина", 1901, 1 января, 175-176.)

А. Д. Старцев в качестве помощника своего приемного отца Д. Д. Старцева жил в Китае. Цыренжап Анаев говорит: "Получив домашнее образование, сын Николая Бестужева Алексей Николаевич сперва работал в Кяхте приказчиком у Старцева и у Лушниковых, а потом уехал на постоянную работу в Бежин (Пекин). Оттуда он не вернулся. Там и умер. Наши селенгинские буряты казаки, когда ездили в Бежин (Пекин), бывали у него. Он жил шибко (очень хорошо)^*.

М. Бестужев в своих "Воспоминаниях" о Л. Антуан, обращаясь к М. И. Семевскому, сообщает: "В тех записках, которые я вам готовлю и которые, вероятно, еще долго не увидят света, все это будет объяснено"^*.

^* (Воспоминания Бестужевых, цит. соч., стр. 346.)

Возможно, в предполагаемых "Записках" М. Бестужев хотел коснуться вопроса о семье Н. Бестужева.

Е. А. Бестужева в своих беседах с М. И. Семевским также ни словом не обмолвилась о семье своего старшего брата.

Н. Бестужев, как и другие декабристы, не считал Д. И. Завалишина близким себе человеком и тем не менее в письме к нему не счел нужным умолчать о своей дочери.

В своих письмах и записках М. А. и Е. А. Бестужевы тщательно обходят личную жизнь старшего брата. Очевидно, в этом сказалось влияние сословных предрассудков.

Алексей Дмитриевич Старцев - сын декабриста Н. А. Бестужева. Фотография 90-х годов XIX века из собраний М. В. Кафка-Будылиной. Москва

Народоволец И. И. Попов, который лично знал А. Д. Старцева, рассказывал нам, что "это был благородный, умный и большой культуры человек". М. В. Будылина-Кафка, научный сотрудник Академии архитектуры СССР, племянница жены А. Д. Старцева - Елизаветы Николаевны (рожд. Сидневой), которой А. Д. Старцев заменил отца, подтвердила нам отзыв И. И. Попова и сообщила о своем родственнике, заменившем ей отца: "Он был умный и благородный человек, необыкновенной доброты, талантливый самородок. Близкие и окружающие его не знали о том, что он сын декабриста Н. А. Бестужева; сам А. Д. Старцев об этом никогда не говорил. И только спустя некоторое время после его смерти в шкатулке, ему принадлежавшей, были обнаружены бумаги, свидетельствующие о том, что он является сыном декабриста и бурятки. Будучи коммерции советником, А. Д. Старцев, когда ему предложили вступить в дворянское сословие, категорически отказался. Последние годы жизни сын Н. Бестужева провел на острове Путятине, где и скончался в 1900 году".

Кроме древнейших ирригационных сооружений вблизи Селенгинска, Н. Бестужев нашел предметы древней культуры - нож, кинжал, три копья и стрелы^*.

Бродя с ружьем по берегам Селенги, Н. Бестужев находил на скалах писаницы. Постепенно у него начали скапливаться материалы по истории освоения Прибайкалья бурятами. Н. Бестужев собирал и записывал изустные предания. Он считал наиболее важными историческими документами записи родословных и преданий первых в крае поселенцев - бурят. Собранные материалы он хотел использовать для истории заселения Прибайкалья бурятами. Со свойственной ему энергией и настойчивостью он ушел в эту увлекательную работу с головой.

По свидетельству А. А. Лушникова, Н. Бестужевым была написана статья "О наскальных изображениях вблизи Селенгинска". Статья эта до 1901 года (до смерти А. М. Лушникова) хранилась в семье Лушниковых вместе с другой работой Н. Бестужева - "О заселении бурятами Прибайкалья"^*.

^* (А. А. Лушников. Воспоминания о декабристах. Архив Кяхтин-ского краеведческого музея им. академика В. А. Обручева.)

Но бывали дни и месяцы (особенно во время усилившейся реакции после поражения революции 1848 года в Западной Европе), когда Н. Бестужев, этот сильный духом человек, оставлял все свои занятия. Он не находил себе места. Мысль о том, что он не может с большой пользой приложить силы своего ума, весь свой запас познаний, не давала ему покоя. Он был обречен на бездействие, и это безмерно тяготило его. Самые лучшие годы жизни он провел, лишенный возможности полностью развернуть свои дарования. Порой на него находила тяжелая апатия. В один из таких моментов он написал скорбные слова (в письме к Батенькову):

"Здесь нет ничего, что бы можно (было) подстрекнуть к большой деятельности, нет никаких происшествий, которые могли бы служить станциями для определения полета времени, теряемого бесплодно, и оттого произошла та апатия, с какою мы смотрим на потерю времени, не имеющего для нас цены. Одни материальные заботы о поддержании жизненного процесса еще занимают нас, но и это занятие, всякое, с ноги на ногу, ступою бродячею"^*.

^* (Письмо Н. А. Бестужева к Г. С. Батенькову. ОРЛБ, шифр Елаг. XVI. (Подчеркнуто Н. Бестужевым.))

Сетуя в письме к М. Ф. Рейнике на свой образ жизни на поселении - "дни идут похожие один на другой", - Н. Бестужев писал: "Вот вам моя жизнь, или лучше сказать, прозябание"^*. Но эти настроения проходили, и снова Н. Бестужева охватывала жажда деятельности. Кроме статьи "О новоизобретенном в Сибири экипаже", в "Трудах Вольно-экономического общества" была напечатана и вторая статья - "Бурятское хозяйство", которая является ценнейшим дополнением к "Гусиному озеру".

^* (ИРЛИ (ПД). Архив Бестужевых, фонд 604, № 5598, лл. 66-83-об.)

В статье о "Бурятском хозяйстве" Н. Бестужев с любовью описывает трудолюбие и сметливость бурят: "Бурят и плотник, и кузнец, - пишет автор, - и столяр... и пахарь, и косец...

Чрезвычайно просто и остроумно плавят они дрова по быстрым нашим рекам, усеянным островами, отмелями, каменными грядами. Они делают из четырех нетолстых бревен раму и опускают ее на воду; в эту раму бросают дрова как попало и накидывают таким образом сажень до 15. Верхние дрова погружают нижние, а эти, в свою очередь, по удельному своему весу, приподнимаются, и, таким образом, на воде составляется куча, выпуклая сверху и снизу, содержанная с боков рамою, а снизу - переплетенная положением дров и собственным стремлением кверху. К этой раме приделывают две петли и, таким образом, переходят пространство верст в 50 и более, между всех опасностей горной реки"^*.

^* (О бурятском хозяйстве. "Сибирский житель" (Н. А. Бестужев). Труды Вольно-Экономического общества, т. I (1853, № 2), отд. 111, смесь 99-102, с чертежами.)

В этой же статье Н. Бестужев упоминает о своем пастухе, буряте Ирдынее, - "фактотуме всех... хозяйственных желаний и поделок" Елены Александровны, у которого, по словам А. А. Лушникова - "были золотые руки". Ирдыней, так же как и Анай Унганов, стали родными людьми в доме Бестужевых. Ирдыней чинил всякие хозяйственные вещи, делал разные стулья и деревянную посуду"^*.

Московским обществом испытателей природы при Московском университете в 1853 году был основан журнал "Вестник естественных наук". Редактор журнала - профессор Московского университета К. Ф. Рулье, предвосхитивший в России учение Дарвина, поместил в первом номере журнала статью Н. Бестужева "Гусиное озеро".

Статья вышла без имени автора, однако редакция сообщала: "Статья, предлагаемая нами... составлена автором, проживающим около 30 лет в Забайкалье"^*.

^* ("Вестник естественных наук", изданный Московским обществом испытателей природы (Москва), 1854, № 1-30, ст. общ. 1-480.)

Статью доставил в редакцию знакомый Н. А. Бестужева - видный чиновник министерства народного просвещения, И. П. Корнилов, который писал Г. С. Батенькову: "Он (Н. Бестужев. - М. Б.) прислал мне недавно превосходную монографию о Гусином Озере... Попечитель Университета Ген(ерал) Адъ(ютант) Вл(адимир) Ив(анович) Назимов, принял статью Н(иколая) А(лександровича) Б(естужева) с величайшею признательностью и она будет напечатана в Вестнике Общества Испытателей Природы. Статья о Гусином Озере будет подписана Забайкальский житель. Он (Н. Бестужев. - М. Б.) получит по 45 р(ублей) с(еребром) за печатный лист, что составит вероятно более 200 р(ублей) с(еребром)"^*.

^* (Письмо И. П. Корнилова Г. С. Батенькову от 30 октября 1853 г. ОРЛБ, шифр Елаг. XVI.)

Несомненно, выход статьи порадовал Н. Бестужева. В одном из своих писем этого периода (27 июля 1854 года) к Батенькову Н. Бестужев писал: "Люби меня попрежнему, как и я тебя. Мы становимся стариками, издержка на это чувствование стало быть будет недолгая"^*.

Но, несмотря на такие мысли, он еще не испытывал недостатка сил; любовь к труду и к жизни не ослабевала, наоборот, возникало много новых планов и надежд. Крымская война, однако, отвлекла его на время от своих замыслов.

Нужно знать образ мыслей и характер Н. Бестужева, чтобы понять всю глубину тяжелых переживаний, испытанных им в последние два года его жизни. Он горячо любил свою родину, свой народ и возлагал на них большие надежды. Как он страдал в годы войны, бессильный помочь защитникам отечества, вынужденным своею кровью расплачиваться за ошибки Николая I.

В Крымскую войну 1853-1855 годов Россия дорого поплатилась за реакционную внутреннюю и близорукую внешнюю политику, которую в течение 30 лет проводил бездарный правитель Николай I.

"Царизм потерпел жалкое крушение, он скомпрометировал Россию перед всем миром и вместе с тем самого себя - перед Россией. Наступило небывалое отрезвление"^*.

^* (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XVI, ч. II, стр. 29.)

Нескоро доходили до Селенгинска вести о военных действиях на Крымском полуострове. Н. Бестужев с волнением следил за действиями русского флота в Крыму.

Рейнике, по просьбе Н. Бестужева, сообщал братьям о героических подвигах русских моряков, о Синопском сражении^*. Н. Бестужев радовался высокому флотоводческому мастерству П. С. Нахимова, его синодской победе, вписавшей новую славную страницу в историю русского флота. Н. Бестужев гордился русскими моряками и говорил Лушниковым: "Я тоже когда-то носил морской мундир"^**.

^* (ИРЛИ (ПД). Архив Бестужевых, фонд 604. д. 16(5585), л. 133.)

^** (А. А. Лушников. Воспоминания о декабристах. Кяхтинский краеведческий музей им. академика В. А. Обручева.)

В 1854 году Н. Бестужев особенно интересовался обороной Камчатки и действиями русских войск против напавших на полуостров с моря англичан и французов.

Н. Л. Бестужев. Рисунок Л. Питча 1870-х годов с автопортрета Н. Бестужева 1840-х годов. Местонахождение подлинника и рисунка Л. Питча неизвестны. Фотография из книги 'Декабристы' М. Зензинова, М., 1906.

До нас дошел ценнейший документ - фрагменты задуманной Н. Бестужевым статьи о Крымской войне. К сожалению, эта статья осталась незаконченной; видимо, внезапная болезнь и смерть автора помешали дописать ее. Дошедшие до нас отрывки представляют огромный интерес. Они написаны рукой настоящего патриота; в то же время эти отрывки являются почти единственным авторитетным свидетельством огромного патриотического чувства народов, населявших окраины Сибири в годы Крымской войны. Н. Бестужев писал: "Народ, не зная положения, не понимал причин, возбудивших нынешнюю войну, почувствовал и угадал сердцем, что это война за честь, за благо... состояние России. Газеты с жадностью читались наперерыв, только время, отделяющее нас от источника новостей, заставляло грустить и думать, что, может быть участь многих дел и многих сражений, известных в России, здесь еще гадательны. Простой народ не читал газет, но просил вестей, и воодушевление его так велико, что при первом известии о рекрутском наборе рядовые являлись сами... Граждане бедные, будучи не в силах пожертвовать многим, собрали 211 р(ублей) для раненых Селенгинского полка. Офицеры и солдаты артиллерийской роты, здесь стоявшей, вздыхали, что они осуждены на бездействие, и хотели идти хоть на устье Амура, чтобы там встретить англичанина, готового везде нападать на беззащитные берега и искать легкой добычи также и на водах Тихого океана"^*.

^* (ИРЛИ (ПД). Архив Бестужевых. Фонд 604, д. 17, л. 171.)

Говоря далее об отношении сибирских "инородцев" к разразившейся войне, Н. Бестужев отмечает: "Казаки и буряты не отстают в чувствованиях от русских солдат. Буряты, осведомляясь постоянно о войне, как говорят сами, готовы по первому воззванию двинуться всем народом против врагов России"^*.

В суровые годы войны, желая принести посильную помощь горячо любимой родине и внести свою лепту в дело обороны страны, Н. Бестужев трудился не покладая рук. Он старался прежде всего закончить работу над своими хронометрами, ибо они имели первостепенное значение для кораблевождения. Он думал не только о нуждах родного флота, в котором с честью прослужил много лет; его не оставляли мысли о том, как облегчить тяжелый труд солдата на войне, как увеличить боеспособность русского оружия. В 1854 году Н. Бестужев изобрел ружейный замок.

Думы о судьбе России не покидали Н. Бестужева со дня поражения декабристов. Николай I, напуганный революционным восстанием, пытался чудовищным террором остановить кризис и распад крепостнического режима. Он с невероятной жестокостью преследовал представителей демократических течений и общественной мысли и бесчеловечно расправлялся с передовыми деятелями русской культуры и со всеми, кто шел по следам декабристов.

В февральские дни 1854 года до Селенгинска дошли тревожные слухи: в январе английские и французские корабли, грубо нарушив морские границы России, вошли в Черное море. В октябре Д. Д. Старцев, возвратившись из Иркутска, привез тяжелое известие: в сентябре интервенты высадили в Крыму свои войска и осадили Севастополь. Вскоре пришла и весть о том, что в сентябре же русские моряки-герои затопили у входа в Севастопольскую бухту пять парусных кораблей и два фрегата и тем самым преградили путь вражескому флоту. Н. Бестужев прекрасно понимал вероломную политику Англии и Австрии в этой войне по отношению к России и с негодованием писал Батенькову: "Англия, которая завладела своей заносчивой политикой целым полусветом, не может равнодушно смотреть на Россию"^*. "Не знаю, как у тебя, - писал Н. Бестужев тому же Батенькову: - а у меня сердце ноет.

Когда читаешь газеты и известия о тех страшных препятствиях, которые восстают со всех сторон на нашу родину. Негодная Австрия, неблагодарная, коварная, сунула палку своей лицемерной политики в колеса восточного вопроса. Не знаю также, как выйдет из этой страшной борьбы Россия, но если она ввойдет^* победительно: то всего более желал бы я страшной затрещины Альбиону и Австрии"^**.

Весьма примечательно, что это письмо было написано Н. Бестужевым Батенькову в июле 1854 года, еще до вторжения англичан и французов в Крым.

В течение нескольких лет Н. Бестужев рвался в Иркутск, чтобы повидаться с друзьями, навестить Баснина (в библиотеке которого можно было найти книги по любым вопросам), побеседовать с близкими ему людьми на волнующие темы. Н. Бестужев с тоской писал Трубецкому: "Душа моя так и просится в Иркутск, чтобы набеседоваться до сыта и о старом, и о новом - но увы! дух бодр, но плоть немощна, а еще немощнее карман... - Да с первой возможностью я постараюсь посмотреть на своих старых друзей..."^*.

Отсутствие средств долго не давало Н. Бестужеву возможности съездить в Иркутск и встретиться с друзьями.

Осенью 1854 года Н. Бестужев был вызван в Кяхту. В связи с освящением собора ему было поручено реставрировать старые иконы. Как всегда, он остановился у Лушниковых. Градоначальником города был Н. Р. Ребиндер, женатый на дочери Трубецкого, Александре Сергеевне. С детских лет она была любимицей Н. Бестужева. Несколько дней Н. Бестужев провел в обществе Лушниковых и Ребиндеров и "хорошо провел время", как он писал Трубецкому.

От Ребиндеров Н. Бестужев узнал о том, что Якушкин, страдавший ревматизмом, получил право выезда на Тункинские минеральные воды для лечения и по пути заедет к Бестужевым в Селенгинск.

Н. Бестужев вернулся из Кяхты, чтобы встретить Якушкина, одного из выдающихся деятелей декабристского движения, сыгравшего огромную роль в развитии народного образования в Западной Сибири^* (он создал в Ялуторовске ланкастерские школы взаимного обучения).

^* (О школах взаимного обучения И. Д. Якушкина пишет академик Н. М. Дружинин: "Ялуторовский опыт Якушкина не был изолированным единичным явлением. С одной стороны, он подхватывал оборванную нить Союза благоденствия и его революционных преемников; с другой стороны, он связывался единством внутренней цели с сибирскими опытами других декабристов... В общем, границы и методы начального обучения сохраняли прежние и принципиальные основания и прежнее социально-педагогическое направление. Каждая сибирская школа, основанная декабристами, могла иметь собственные неповторимые особенности... Но эти разнообразные и внешне разрозненные попытки объединяла одна руководящая и вдохновляющая идея: заложить необходимые культурные основания для предстоящего государственного преобразования России.

Ланкастерская школа Якушкина раскрывает эти мотивы в наиболее конкретной и развернутой форме: идеология дворянского революционного начала XIX в. со свойственными ему колебаниями и противоречиями проникает собою историю этого интересного социально-педагогического эпизода". (Н. М. Дружинин. Декабрист И. Д. Якушкин и его ланкастерская школа.) Ученые записки Моск. городского педагогического института, т. II, вып. 1, 1941.)

Н. Бестужев всегда относился к Якушкину с чувством глубокого уважения и любви. Особенно они сблизились в Чите и Петровском заводе. Однако встреча в Селенгинске не состоялась. Трубецкой известил Н. Бестужева о новом приступе болезни Якушкина, которому было разрешено пройти курс лечения в Иркутске.

Якушкин и Трубецкой приглашали Н. Бестужева в столицу Восточной Сибири.

"Если Иван Дмитриевич (т. е. Якушкин. - М. Б.) еще не уехал, - писал Трубецкому Н. Бестужев, - то передайте ему мой искренний привет и сожаленье о его нездоровье.

При всем моем желании видеть его, я должен ограничиться одним желанием, потому что средства наши также весьма ограничились"^*.

А в это время на Крымском полуострове началась длительная героическая борьба за Севастополь, который был важнейшей военно-морской базой России на Черном море. Оборона Севастополя явилась главным событием Крымской войны. С этого времени и до последних дней Н. Бестужева не оставляла тревога за Севастополь.

Медленно доходили до Селенгинска вести о военных действиях в Крыму. Братья Бестужевы с нетерпением ждали вестей от Рейнике "...мыслью часто, очень часто бываю я в дебрях Селенгинска, в гостях у друзей мною уважаемых с детства"^*, - писал братьям Бестужевым Рейнике. В своем неизданном дневнике 25 декабря 1854 года Рейнике записал: "Сегодня, как будто подарок на елку, получил я два письма от Н. А. Бестужева из Селенгинска. Это порадовало меня... День за письмами к Николаю Александровичу Бестужеву"^**.

В 1854 году Рейнике находился в Николаеве. Н. Бестужев просил присылать ему точные описания героических подвигов русских моряков"^*, а также приложить к письму "карты окрестностей Севастополя и его рейда"^**.

^* (ИРЛИ (ПД). Архив Бестужевых. Фонд 604, д. № 16(5585), л. 133 и 123-об.)

Превращенный Нахимовым и его боевыми соратниками и военными инженерами в мощную сухопутную крепость, Севастополь героически противостоял бесчисленным бомбардировкам и штурмам англо-французских войск.

Русские солдаты и матросы проявили невиданный героизм и высокое военное мастерство. Они стойко отражали натиск численно превосходящих сил врага, ломая его планы вторжения в глубь России.

С первого дня обороны Севастополя братья Бестужевы мысленно были вместе с его защитниками. Еще кадетом М. Бестужев был дружен с будущим адмиралом П. С. Нахимовым, то есть в то время, когда их братья Николай и Платон были корпусными офицерами. Организатор героической обороны Севастополя, один из ближайших учеников и сподвижников адмирала М. П. Лазарева, друг и соратник П. С. Нахимова, адмирал В. А. Корнилов был товарищем М. Бестужева по Морскому корпусу. "Корнилов, - писал Рейнике Н. Бестужеву, - вспоминает с удовольствием, как за 30 лет перед сим поручен он был Михаилу Александровичу и как тот заботился о нем - тогда юном мичмане, за это шлет он спасибо"^*.

^* (ИРЛИ (ПД). Архив Бестужевых. Фонд 604. Из письма М. Ф. Рейнике Н. А. Бестужеву, д. 16(5585), л. 124-об.)

Героическая защита Севастополя, образование народных ополчений против врагов отчизны воодушевляли Н. Бестужева. Он писал: "И здесь в Сибири, в отдалении каких-нибудь 6500 верст от сердца России... то же негодование противу народных врагов воодушевляло нас"^*.

Д. Д. Старцев, часто бывая по своим делам в Иркутске, привозил свежие вести о боях в Севастополе.

"Добрый старый друг наш Михаил Францевич, - писал М. Бестужев Рейнике, - сколько драгоценного, святого заключал для нас Севастополь в стенах своих, для нас, не имеющих ничего, кроме прошедшего, и потому сколько мы ценили ваши письма, заключающие в себе множество интересных подробностей о Севастополе.

К сожалению, брат не мог дождаться последнего из них, и посылок, его сопровождавших"^*.

^* ("Адмирал Нахимов". Документы и материалы для истории Русского флота. Военмориздат, 1945, стр. 197-198 (из письма М. А. Бестужева к М. Ф. Рейнике от 1 января 1856 г.).)

В переписке декабристов этих лет часто упоминается имя Я. Д. Казимирского, который был начальником корпуса жандармов в Омске и Иркутске. Он оказал декабристам, а позднее и петрашевцам, много услуг.

По тем сведениям, которыми мы располагаем, Казимирский был гуманным, незаурядным человеком, что и сблизило его с декабристами.

Насколько Казимирский стоял выше окружающей среды, говорят строки его письма, обращенные к И. И. Пущину: "Если б вы могли знать, какая гадость Омск. Какие люди и какие взятки... стыд и срам"^*, - писал старому декабристу жандармский генерал.

^* (Письмо Я. Д. Казимирского И. И. Пущину от 18 июля 1855 г., Екатеринбург. ОРЛБ, шифр М/7588, лл. 30-31.)

Казимирский был человеком большого благородства и высокой культуры; И. И. Пущина он называл "братом", "другом" и "добрейшим в мире стариком, у которого до сих пор сердце юноши"^*.

^* (Из письма Я. Д. Казимирского И. И. Пущину. ОРЛБ, шифр М/7586, л. 205.)

Казимирский горячо любил свою родину. Когда до Омска дошли тревожные вести о последних днях обороны Севастополя, Казимирский с болью писал И. И. Пущину (17 сентября 1855 года): "Сегодня почта еще не пришла, а что-то пишет? ...Черное море, флот и часть Крыма и чудная крепость - все потеряно, - и, опасаясь мысли о вторжении врагов в глубь страны, он прибавляет: "Истребив Севастополь, они (т. е. враги. - М. Б.) пойдут на Одессу. Нет мыслей, бросаю перо..."^*.

По-видимому, в один из приездов Казимирского в Иркутск Трубецкой и другие декабристы сообщили ему о большом желании Н. Бестужева побывать в Иркутске и повидаться г друзьями. В конце января 1855 года Н. Бестужев получил вызов в Иркутский жандармский округ, чем он был немало озадачен. Каково же было его удивление и радость, когда он встретился там с Казимирским.

Последний писал о своей встрече с Н. Бестужевым И. И. Пущину: "...я вытребовал его (т. е. Н. Бестужева. - М. Б.) из Селенгинска, и было забавное событие, ибо он не знал, зачем и почему его требуют в Иркутск? ...Обрадовался.. Ник(олай) Бестужев постарел, разумеется в моих глазах: я не видал (его) с 39 года. Но бодрый и живой старичок, почти такой же, как был.

Можете чувствовать, как я обрадовался, увидя его"^*.

^* (Из письма Я. Д. Казимирского к И. И. Пущину. ОРЛБ, шифр М/7586, л. 232.)

Юшневская писала И. И. Пущину (6 марта 1855 г.): "Николай) Алек(сандрович) Бестужев гостит в Иркутске - на минуту забежал ко мне, идучи мимо - и с того времени я его не видела. Его видел Як(ов) Дм(итриевич)... Слышу от других, что Ник(олай) Алек(сандрович) собирается ко мне - до сих пор не показался еще"^*.

В последний свой приезд в Иркутск Н. Бестужев остановился у иркутского доктора И. С. Персина - домашнего врача Трубецких. Н. Бестужев писал Батенькову: "Вот я живу здесь уже другую неделю у Персина, который тебе очень кланяется. Проводя всякий день у Як(ова) Дмитр(иевича) (Казимирского.- М. Б.), куда стекалось множество публики, чтобы воспользоваться последними минутами пребывания почтенного генерала j'ai été tout á fait dépaysé^* в такой степени, что голова у меня закружилась, и я по два раза принимался писать к тебе, но не мог найти ни одной мысли, чтоб выжать ее из головы на бумагу; да и теперь не думаю, чтобы при всем моем старании мог тебе сказать что-нибудь дельное"^**.

^* (Я совершенно как в чужом месте (или на чужой стороне) (франц.). Подчеркнуто Н. А. Бестужевым.)

^** (Письмо Н. А. Бестужева к Г. С. Батенькову (от 1 марта 1855 г., Иркутск) ОРЛБ, шифр. Елаг XVI/II.)

Н. Бестужев с радушием был принят в Иркутске у Волконских, Трубецких и у Поджио. У Трубецких произошла долгожданная встреча с Якушкиным.

В это время из Баргузина приехал М. К. Кюхельбекер^*.

^* (И. Д. Якушкин писал П. Н. Свистунову в Тобольск 21 февраля 1855 г. "...теперь в Иркутске гостят Кюхельбекер и Ник(олай) Бестужев. И тот и другой вам очень кланяются". Летописи "Декабристы". Книга III, под редакцией Н. П. Чулкова. М., изд. Гос. Литературного музея, 1938, стр. 460.)

Друзья ежевечерне собирались вместе, о чем Казимирский писал И. И. Пущину 2 февраля 1855 года: "Мы всякий день все собираемся вместе: сегодня вечер назначен у Трубецкого.

В этот кружок попадают чаще других моряк князь Оболенский и бригадный ком(андир) Аничков и прения о Крыме доходят до того, что из рук вон. Самые, упорные и infatigable-ные^* политики суть: И. Д. Якушкин, Оболенский, Мурав(ьев) (генерал-губернатор.- М. Б.), Поджио; до такой степени, что я стал упрашивать помилования... до 2-х часов ночи готовы толковать все об одном Крыме"...^**.

Мысли старых декабристов и лучших людей того времени были в Крыму - у стен героического Севастополя, где решалась судьба николаевской России.

"Наши декабристы страстно любили Россию"^*, - говорит Герцен.

^* (А. И. Герцен. Собрание сочинений под редакцией М. К. Лемке. 1923, т. 21, стр. 207.)

"Декабристы были душою преданы России"^*, - писал в глубокой старости М. И. Муравьев-Апостол своей воспитаннице А. П. Сазонович.

^* (Из письма М. И. Муравьева-Апостола к А. Н. Сазонович от 29 декабря 1876 г. ГИМ, ОПИ. В 8/5. 68560/1335, № 14, л. 21.)

Декабристы горячо и беззаветно любили свою родину, задавленную социальным гнетом. И в заключении и на поселении они оставались такими же, какими были в декабрьские дни 1825 года,- борцами за освобождение своего народа от крепостнического гнета.

Все лучшие годы жизни они отдали России и ни разу не пожалели об этом в тюрьмах и глухих углах Сибири.

"Люблю Россию,- писал Н. Бестужев А. А. Свиязевой,- мои несчастья не отучили желать добра ей"^*.

^* (Из письма Н. Бестужева к А. А. Свиязевой (1843 г.) ИРЛИ (ПД) Архив Бестужевых. Фонд 604, д. 4 (5583), л. 136.)

В своих незаконченных "Воспоминаниях об отце" - Никите Муравьеве, Софья Никитична Муравьева, в замужестве Бибикова, говорит: "Помню я, как однажды какой-то заезжий офицер из России (все проезжие вменяли себе в обязанность побывать у отца и его товарищей, так они умели поставить себя) коснулся тогдашних злоупотреблений Правительства и потом, нагнувшись к уху отца, прибавил вполголоса: "Я должен вам сознаться, что не люблю России!"

Отец в сильном негодовании отодвинулся от него и громко отвечал:

"Зачем вы это говорите мне? Если б я не любил России - я бы не был здесь"^*.

^* (ЦГИА, ОЛФ. Фонд 1153 (Муравьевых), д. 167, оп. № 1, л. 14.)

М. И. Муравьев-Апостол писал той же А. П. Сазонович "М(ихаилу) А (лександровичу) Фонвизину было разрешено возвратиться в Россию в 1854 году. М(ихаил) Александрович заехал в Ялуторовск, чтоб проститься с об(р)азцовой колонией, так наименована Ялуторовская колония нашими товарищами (т. е. декабристами.- М. Б.). Когда настал час расставания М(ихаил) Александрович) нас всех дружно обнял, Ивану Дмитриевичу (т. е. Якушкину.- М. Б.) поклони(лся) в ноги за то (что) он принял его в наш Тайный Союз. После долголетней ссылки, особенно отягченной, поступок М(ихаила) А(лександровича) - человек он был положительный, дает понятие о Тайном Союзе"^*.

^* (Письмо М. И. Муравьева-Апостола к А. П. Сазонович от 25 марта 1878 г. ГИМ, ОПИ. В 3/5 68560/1335 , ед. хр. А516 № 41, л. 58.)

Н. Бестужев и его товарищи-декабристы считали главной задачей передовых сил России уничтожение крепостного права и всех его порождений, как противоречащих естественному праву и человеческой природе. Они принесли много пользы России, но могли принести еще больше. Об этом они не переставали говорить и думать в течение всей своей жизни в Сибири; с грустью замечал Н. Бестужев в своем письме от 4 июля 1851 года к И. П. Корнилову: "Четверть века вся наша деятельность заключалась в одном размышлении"^*.

^* (Н. А. Бестужев. Статьи и письма, пит. соч., стр. 81.)

Особенно острыми и тяжелыми были их переживания в дни Крымской войны, когда, по выражению одной анонимной рукописи, весь "авангард Европы очутился в Крыму"^*.

Под грохот севастопольских пушек декабристы и их друзья толковали в далекой Сибири о том, что существующий строй подгнил и что необходимы коренные изменения во всех частях управления России.

Декабристы восторгались героизмом воинов русской армии и флота, героически противостоявших напору сильных и хорошо оснащенных армий союзников, которые не смогли не признать могучей духовной силы защитников Севастополя.

Политику душителя всех народов России Николая I декабристы считали бессмысленной и подлой. Гнилость царского режима и всех порядков крепостнической России наиболее ярко обнаружилась в годы Крымской войны.

Н. Бестужев писал из Иркутска Батенькову: "Я живу у Ивана Сергеевича Персина припеваючи до того, что даже не стало голосу.

Ехать домой сбираюсь в конце марта; уехал бы раньше, но делаю хозяину моему портреты с детей и тоже обещал Волконскому для внука, да еще с одной знакомой девицы..."^*.

Н. Бестужев, встречаясь у Волконских и Трубецких с генерал-губернатором Восточной Сибири Н. Н. Муравьевым, сообщил ему о своем изобретении ружейного замка.

"Здешнее начальство, - писал Н. Бестужев Батенькову 11 марта 1855 года, - очень ко всем нам благосклонно. Я рассказал Ген(ерал) Губ(ернатору), что имею ружейный замок моей выдумки, столь мало сложной, что стоимость его работы и ценность будет втрое менее ныне употребляемого; он захотел его видеть, и я должен был заказать такой здешнему оружейнику, который, хотя худо понял мой рисунок и худо выполнил его на деле, но все-таки дал идею об удобстве и простоте замка.

Вследствие этого, вчера мой замок, приделанный к обрезку ствола, поехал в Питер к великому кн(язю) Константину Николаевичу с описанием представления тех выгод, которые могут быть получены при нынешних военных обстоятельствах и требовании беспрестанного ремонта орудий. Я не хотел подписывать и не подписал объяснения замка, но Г(енерал) Губернатор) в письме своем к вел(икому) князю сказал, что это выдумка бывшего моряка такого-то..."^*.

Н. Бестужев прожил в Иркутске почти два месяца и уже собирался вернуться в Селенгинск, но, как он сам говорит: "Большое мое знакомство в здешнем городе удерживает меня дольше, нежели предполагал сначала; все это вывело меня из колеи моей тихой, почти деревенской жизни; встаю, ложусь, обедаю, иду и хожу совсем не так, как привык я - и право, голова идет кругом - весело, но и к веселью у меня оказалась отвычка"^*.

^* (Письмо Н. А. Бестужева Г. С. Батенькову. ОРЛБ, шифр Елаг. XVI/II.)

По-видимому, еще в Иркутске Н. Бестужев узнал о смерти Николая I.

Повидавшись с друзьями и знакомыми, Н. Бестужев поспешил в свой тихий Селенгинск.

Вместе с ним переезжала Байкал жена селенгинского городничего Н. В. Киренского с детьми. Стояли сильные морозы с ветрами, а она не имела теплой одежды. Н. Бестужев уделил ей часть своей теплой одежды и дорогой простудился. В этом поступке, как и всегда во всем, проявилась доброта его натуры. Он приехал в Селенгинск совершенно больным.

"По его (т. е. Н. Бестужева. - М. Б.) возвращении в Селенгинск, - говорит М. Бестужев, - ...в то время, когда он уже носил в груди зародыш смерти, печальный и молчаливый, он несколько раз мне повторял, когда речь падала на критическое положение России: что выльется из нашего нового царя (Александра II. - M. Б.) -богу одному известно; но, говорят, он добр и, следовательно, не захочет идти по следам своего батюшки. Он не захочет окончательно погубить Россию, продолжая войну, как это сделал его отец из личного самолюбия, воображая себя молотом европейской политики, кующим цепи по своему произволу"^*.

^* (Воспоминания Бестужевых, цит. соч., стр. 289.)

Старый декабрист умирал в то время, когда в Крыму решалась судьба Севастополя.

"Успехи и неудачи севастопольской осады его интересовали в высшей степени. В продолжение семнадцати долгих ночей его предсмертных страданий, я сам, - говорит в своих "Воспоминаниях" М. Бестужев, - истомленный усталостью, едва понимая, что он мне говорил, почти в бреду, должен был употреблять все свои силы, чтоб успокоить его касательно бедной погибающей России. В промежутки страшной борьбы его железной крепкой натуры со смертью, он меня спрашивал: "Скажи, нет ли чего утешительного?"^*. Умирал Н. Бестужев от воспаления легких, или, как тогда говорили, от горячки.

Все друзья и знакомые в Иркутске были страшно встревожены болезнью Н. Бестужева. Якушкин писал Батенькову: "Вчера мы получили печальное известие о Ник(олае) Алек(сандровиче) Бестужеве. Из Селенгинска пишут, что он безнадежно болен..."^*.

^* (Из письма И. Д. Якушкина к Г. С. Батенькову от 9 апреля 1855 г. ОРЛБ. Фонд Бат. 13/38, л. 4.)

М. Бестужев писал Завалишину: "Это письмо я к тебе пишу ночью у постели страждущего брата Николая, который уже третью неделю не встает с ложа болезни, и были минуты, где мы отчаивались в его жизни. Да и теперь не могу сказать ничего положительного потому, что слабость так велика, что малейшее ожесточение болезни пересилит оставшиеся силы и подломит его".

И здесь же, рядом с умирающим братом, который до последней минуты жизни не переставал думать о Севастополе, М. Бестужев, успокоенный вестью о том, что героический Севастополь не сдается врагу, писал с восхищением: "Каковы наши черноморцы. Право, можно гордиться, что мы с тобою некогда носили мундир с якорями... Ну, я должен проститься с тобою. Больной охает и зовет меня"^*.

^* (ГИМ, ОПИ. Фонд 250 (бумаги Д. И. Завалишина), ед. хр. 1, л. 51, место хр. Б 61.)

М. Бестужев сообщал М. И. Семевскому: "Покойный брат мой был олицетворенная терпеливая усидчивая деятельность. До последней минуты он не оставлял намерения написать мемуары, все собирался, откладывал и умер. Едва ли не последние его слова были, когда, сжимая горячую свою голову, он говорил: и все, что тут ... надо будет похоронить"^*.

^* (Курсив М. А. Бестужева. Воспоминания Бестужевых, цит. соч., стр. 446.)

М. И. Семевский со слов Е. А. Бестужевой так описывал смерть Н. Бестужева:

"До последней минуты Николай Александрович был в полной памяти и рассудке.

Благодарю... благодарю от всего сердца... за заботы... за любовь... прощайте... милые мои сестры... Елена... Маша... Оля... Прощай, добрый друг мой Мишель... - и в слабом шопоте: что... наш Севастополь? - скончался"^*.

^* (ИРЛИ (ПД). Архив Бестужевых, фонд 604, № 5569.)

Последние мысли и слова умирающего были о любимой родине, о героическом Севастополе, с именем которого на устах Н. Бестужев ушел из жизни.

"Сильно опечалила нас обоих кончина Николая Александровича, - писала А. С. Ребиндер И. И. Пущину,- эта потеря чувствительна для всех, кто его знал, а бедным сестрам должно быть невыносимо тяжело"^*.

^* (Письмо А. С. Ребиндер (рожд. Трубецкой) И. И. Пущину от 9 августа 1855 г. ОРЛБ, шифр М/7586 , л. 80.)

М. К. Юшневская писала И. И. Пущину: "Мне грустно взять перо в руки, редкий листок мой доходит до вас, в котором не было бы чего-нибудь печального, выждала я время, чтобы не первой мне сказать вам о кончине доброго нашего Н. А. Бестужева. Погостил он у нас, как будто бы нарочно - приехал проститься с нами... дорогой простудился - сделалось воспаление в груди, потом воспаление в мозгу и 14 мая скончался..."^*.

^* (Подчеркнуто М. К. Юшневской. Из письма М. К. Юшневской И. И. Пущину от 9 июня 1855 г. ОРЛБ, шифр М/758 л. 320-321.)

XIV

Мы тщательно, проследили жизненный путь Н. Бестужева. В нашей работе мы опирались на исторические документы, а в отдельных случаях предпочли указать на полное отсутствие материалов по тому или иному вопросу.

Мы не знаем философских воззрений Н. Бестужева. Анализ всего того, что было им написано, - его исторических, экономических, этнографических работ, литературных произведений, - изучение его эпистолярного наследия не позволили нам вывести заключение о философских воззрениях селенгинского изгнанника.

В Сибири Н. Бестужев написал работу "Система мира". Она могла бы многое сказать нам о взглядах Н. Бестужева, но, к сожалению, обнаружить ее до сих пор не удалось.

В одном из своих писем к Батенькову Н. Бестужев говорит: "Движение есть жизнь вселенной"^*.

^* (ОРЛБ, шифр Елаг. XVI/II. (Из письма Н. Бестужева к Г. С. Батенькову, 1854 г.).)

Рассматривая его гносеологические взгляды, мы видим, как проявляется в них материалистическая тенденция его мировоззрения. В освещении социальных проблем Н. Бестужев остается целиком на идеалистических позициях, хотя и делает попытки объяснить ход развития общества условиями материальной жизни.

Как истинный просветитель, Н. Бестужев видел главный двигатель исторического процесса в развитии просвещения в России, в успехах различных наук, законодательства.

Н. Бестужев ушел из жизни, безгранично веря в поступательный ход развития общества, в огромные силы прогресса: "Все движется вперед и, следовательно, что есть - подлежит переменам"^*, - считал Н. Бестужев.

^* (Воспоминания Бестужевых, цит. соч. М. Бестужев. Воспоминания о Н. Бестужеве, стр. 257.)

Экономические воззрения Н. Бестужева претерпели существенную эволюцию в течение его жизни.

В 40-х годах он окончательно убедился в наступлении кризиса помещичьего хозяйства. Н. Бестужев правильно определил причину этого кризиса. Он требовал уничтожения крепостного права.

Изучение документов, относящихся к его богато одаренной личности, большой яркой жизни и благородной деятельности в разнообразных направлениях, убеждает нас в том, что Н. Бестужев стоял на уровне передовых идей своего времени.

Н. Бестужев умел ценить новые достижения науки и культуры. Вся его жизнь и деятельность были подчинены высокой идее патриотизма.

Последние 15 лет своей жизни Н. Бестужев прожил среди бурятского народа. В то время, подобно всем малым национальностям, населявшим царскую Россию, буряты были на положении отсталого и угнетенного народа.

Н. Бестужев полюбил бурятский народ и предсказал ему большую будущность. В этом он не ошибся.

В 1936 году на приеме делегации трудящихся Бурят-Монгольской АССР Вячеслав Михайлович Молотов отметил, что "Бурят-Монгольская республика, несмотря на всю свою отсталость в прошлом, по своей настойчивости в создании новой, социалистической жизни, по работе колхозов и развитию культурных, начинаний относится к передовым советским республикам".

"Мы должны сказать, - говорил товарищ Молотов, - что и к этой республике, самой отдаленной от Москвы, было неизменно заботливое отношение советской власти, нашей ленинской партии"^*.

Возрожденный Великой Октябрьской социалистической революцией бурят-монгольский народ с помощью великого русского народа 31 год строит новую жизнь.

Новое поколение бурят не знает ужасов прошлого. Не знает оно царских чиновников, шаманов, голода, нищеты, душных юрт, мрака, невежества, бесприютных стойбищ кочевников.

Теперь бурят-монгольский народ идет вместе со всеми братскими народами великого Советского Союза по пути строительства коммунизма.

Город Улан-Удэ - бывш. Верхне-Удинск, где бывал Н. Бестужев, в наши дни стал центром республики.

Город Селенгинск, где жили братья Бестужевы и Константин Торсон, ныне превратился в Ново-Селенгинск - центр Селенгинского аймака.

Неузнаваемо изменился Ново-Селенгинск. Улица им. Бестужевых и дом, некогда принадлежавший Старцевым, на котором в 125-летнюю годовщину восстания декабристов, в декабре 1950 года, была установлена в память Н. Бестужева мемориальная доска, напоминают о декабристах. Живущие в Ново-Селенгинске учителя средней школы, врачи и медицинские работники городских больниц, работники аймачной библиотеки, работники дома культуры, рабочие заводов, племенных молочно-товарных ферм и других организаций, создающие новую жизнь, являются внуками и правнуками тех бурят-крестьян, которые в 40-х годах минувшего столетия назвали друга своего народа, первого своего краеведа и этнографа, Николая Александровича Бестужева, "Красным солнцем".

Внуки и правнуки друзей Н. Бестужева помнят и чтят его память. В доме Старцевых предполагается устроить музей в память селенгинских декабристов. В городе будет установлен памятник Н. Бестужеву.

Могилы Н. Бестужева и К. Торсона в Ново-Селенгинске бережно охраняются отделом охраны памятников при отделе культуры Совета Министров Бурят-Монгольской автономной республики.

Н. Бестужев принадлежал к тем декабристам, которые и в ссылке, несмотря на тяжкие испытания, выпавшие на их долю, остались верны своим идеалам.

Тринадцать лет каторжных работ, шестнадцать лет на поселении в глухом углу Забайкалья не сломили этого человека, не примирили его с самодержавием.

В статье "О национальной гордости великороссов" В. И. Ленин писал: "Чуждо ли нам, великорусским, сознательным пролетариям, чувство национальной гордости? Конечно, нет! Мы любим свой язык и свою родину, мы больше всего работаем над тем, чтобы ее трудящиеся массы (т. е. 9/10 ее населения) поднять до сознательной жизни демократов и социалистов. Нам больнее всего видеть и чувствовать, каким насилиям, гнету и издевательствам подвергают нашу прекрасную родину царские палачи, дворяне и капиталисты. Мы гордимся тем, что эти насилия вызывали отпор из нашей среды, из среды великоруссов, что эта среда выдвинула Радищева, декабристов, революционеров-разночинцев 70-х годов, что великорусский рабочий класс создал в 1905 году могучую революционную партию масс, что великорусский мужик начал в то же время становиться демократом, начал свергать попа и помещика"^*.

В этой статье В. И. Ленин призывал гордиться Россией Радищева, декабристов, революционеров-разночинцев.

Н. Бестужев был замечательным сыном своей родины. Он справедливо считал, что великий и бесконечно талантливый русский народ способен создать могучее свободное государство. Еще из Петровской тюрьмы рукой М. К. Юшневской он писал своим родным о русском народе и с гордостью подчеркивал такие его качества, как природный ум, трудолюбие, смелость, находчивость, доброту, широкий размах, способность в самые трудные годы, при самых тяжелых испытаниях проявлять героизм и стойкость духа^*.

^* (Письма М. и Н. Бестужевых к родным из Петровского завода. "Бунт декабристов", стр. 361-370.)

Никогда не будет забыта просветительская деятельность Н. Бестужева в Сибири. Обучение бурят грамоте Н. Бестужев начал еще в Петровском заводе, в школе при каземате. "Благодетельствуя всякому,- по словам петровского старожила М. С. Добрынина,- говорит Прыжов,- всякому желая добра, всякого стараясь снабдить знаниями, и кроме того, щедро расплачиваясь за всякую малейшую услугу,- декабристы сделали еще одно почтенное дело - завели у себя в каземате школу и нисколько для чиновных, но для бедных, нищих заводских мальчиков, где учились и дети бурят"^*.

О том, какой вклад внесли декабристы в дело изучения Сибири и сколько они для нее сделали, в том числе и Н. Бестужев, говорит тот же Прыжов: "Декабристы, несмотря на самые несчастные условия жизни, часто совсем ужасные, гнусные, сделали для Сибири столько добра, сколько она сама не сделала бы в целые сто лет и больше... Они исследовали Сибирь в антропологическом, естественном, экономическом, социальном и этнографическом положении, словом, сделали несравненно больше, чем все, сделанное за это время для людей из другой русской области. Люди эти были истинными благодетелями Сибири и в нравственно-социальном и в материальном отношении"^*.

Имя Н. Бестужева вписано золотыми буквами в летопись русской общественной мысли и революционного движения.

В 1940 году в дни декады Бурят-Монгольской АССР в Москве в музее Восточных культур на выставке художников республики были представлены работы молодого художника А. А. Окладникова: "Декабристы в Селенгинске". Центральное место на полотне отведено Н. Бестужеву. Художник А. А. Окладников говорил, что образ Н. Бестужева вдохновил его на труд. Все, что он сделал для бурятского народа в мрачные годы царизма, приобрело огромное общественное значение.

Колхозник Шагжи Багмаев из улуса Занага Закаменского района, старейший чеканщик колхоза им. Коминтерна, чьи работы были представлены на выставке, с помощью переводчика рассказывал нам, как из поколения в поколение в их улусе передаются рассказы о друге и просветителе их народа - Николае Александровиче Бестужеве.

В дни Великой Отечественной войны в Москве в залах Исторического музея, в разделе "Отечественная война 1812 года", лейтенант - бурят Галсан Дармаев, грудь которого была украшена орденами и медалями, говорил о том, что дружба его прадеда с Н. Бестужевым навсегда останется памятной для их потомков.

Сержант М. П. Соколов, беседуя о героическом прошлом русского народа, вспомнил и о декабристах, говоря, что он сам: "...с Гусиного озера, которое когда-то описал декабрист Н. А. Бестужев", которого у них все помнят. Он обучил грамоте его прадеда и деда, и воспоминания о нем живут в их семье и будут жить всегда у потомства. Они будут всегда бережно хранить две книги, подаренные его прадеду селенгинским изгнанником.

Н. Бестужев был одним из первых революционеров-гуманистов, боровшихся против расистского, человеконенавистнического отношения к малым народам. То, что сделал Н. Бестужев для бурятского народа, является ценным вкладом в дело развития культуры всего человечества.

Благородное имя Н. Бестужева никогда не будет забыто в истории великого, свободолюбивого русского народа.