ПАЛКИ В КОЛЕСА

— Теперь скорее в театр! — Лидиец взмахнул волосатой рукой. — Веди нас, мальчик, покороче да побыстрее — получишь два обола. Вот она, монетка. Купишь сластей...

— Поспеть бы к началу, — сказал египтянин.

Как бы не так! Сорвать спектакль демократов? Как бы не так.

Я вел их по самым кривым переулочкам, по самым запутанным трущобам. На площади Звфория в огромную морскую раковину собиралась подземная вода. Здесь кончался Керамик — глинобитный квартал гончаров — и начинались портики каменного города. Я сделал вид, что мне плохо от жары, долго пил, мочил край хитона, прикладывал ко лбу.

— Скверный мальчик, что ты медлишь? — закричал лидиец, изнемогая от злости. — Мы опоздаем!

Но я продолжал охать, пил воду маленькими глотками. Я умел быть хитрым — рабская жизнь всему научит. Ростовщики накинулись на меня с бранью, египтянин замахнулся палкой.

Я отскочил в сторону, спрятался за кривой ствол шелковицы и показал им фигу. Улицы были пустынны — все ушли в театр, и некому было помочь им наказать строптивого раба.

— Укажи нам хотя бы дорогу покороче, — взмолились чужеземцы. — Мы сами пойдем!

Я вел их по самым кривым и запутанным переулочкам

Вершина Акрополя, у подножия которого стоит наш театр, отсюда не видна — ее скрывают двухэтажные бани и купы каштанов. Я указал им на другую гору, ту самую, на которой заседает священный Ареопаг.

— Если господин — мешок обманов, то слуга — сосуд лжи! — воскликнул лидиец, но все-таки побежал за египтянином туда, куда я указал.

Я ликовал, еще бы! Проданные мальчики отомщены, спектакль демократии спасен, Мика в безопасности, даже Ксантиппу помог вывернуться, хотя ему-то помогать совсем не стоило!

Но Фемистокл, Фемистокл!.. Не свершилось ли уже непоправимое, потому что я не успел сообщить о заговоре? Да нет, пожалуй... Если бы такое произошло, город бы кипел! Во всяком случае, скорее в театр, спектакль, наверное, давно уже начался.

Что такое? Театр полон, народ топает ногами, оглушительно требует начинать. Вот и голова Фемистокла чернеет над сединами архонтов и стратегов. Что же случилось?

В помещении за сценой знаменитый актер Полидор, развалившийся в кресле, тянул из кубка мед с яичными желтками — лучшее средство для голоса. Время от времени он брал ноту:

— И-до-до! Эу-э! И-до-до!

Завидев меня, он помахал опустевшим кубком:

— О Алкамен, театральный мальчик! Где ты пропадаешь? Я уж думал, что тебя продали на Делос за шалости. Ты не подскажешь мне сегодня, если я опять забуду текст? О музы, мне бы твою память!

— Непременно, господин, я подскажу. Но где же все? Почему не начинают?

— И, наверное, совсем не начнут! — Полидор махнул изящной рукой и налил себе еще меда. — Кто-то ночью напоил хористов, и они языками не владеют. Уж их и водой обливали. Хотели пригласить хор, который вчера пел у Эсхила, да ведь это пустое дело: им все заново зубрить надо. Ксантипп рвет остатки бороды.

Распахнулся полог — вошел Ксантипп (легок на помине!), за ним — Фриних, Мнесилох, другие демократы.

— Вот он! — вскричал Ксантипп, указывая на меня пальцем.

У меня сердце упало — в чем я еще провинился?

— Мальчик! — подбежал драматург Фриних. — Говорят, ты все слова наизусть знаешь... И поешь хорошо... Будь корифеем, поведи хор!

Все меня обступили, уговаривали наперебой, даже не давая сказать «нет» или «да». Полидор встал во весь свой могучий рост и заглушил всех бронзовым басом:

— Мальчик знает все и умеет все! Одевайте его! Клянусь Аполлоном и девятью музами, он споет вам лучше, чем настоящий корифей!

Сполоснул горло новым глотком меда и запел вновь:

— И-до-до! Эи-а-а! И-до-доо!

Старческие руки Мнесилоха дрожали, когда он меня одевал и подбадривал:

— Не бойся, Алкамен, главное — смелее. Спой так, как, бывало, пел мне по ночам, и все помрут от зависти. Правда, рост у тебя небольшой, ну не беда: в первой трагедии ты изображаешь смертную женщину, а ко второй, где ты играешь богиню, я разыщу тебе самые высокие котурны.

Помогал меня одевать и Ксантипп. Передо мной маячило его вспотевшее бородавчатое лицо. Как оно безобразно и как много в нем общего с лицом Мики, хотя лицо девочки прекрасно! Оно свежее и чистенькое, как яичко. Что же он ни слова не спросил меня: что дома, где ростовщики, как я от них отделался? Вспомнились жалобы няньки: «Мика, бедная девочка, с ног сбилась совсем...»

А Ксантипп неожиданно улыбнулся, и лицо его стало добрым и даже симпатичным. Он встал с колен и хлопнул меня по спине:

— Готов! Теперь оденемся мы — и можно начинать.

Сердце замерло, как перед прыжком в бездну. Мне что-то шептали, но я уже ничего ке слышал и не понимал. В руку всунули мне прялку...