НЕОЖИДАННЫЙ ДЕБЮТ

Миф повествует: юноша Ясон вышел однажды к бурной реке. Там стояла старушка и молила переправить ее на другой берег. Юноша перенес старушку и потерял одну сандалию в быстрой воде. Старушка оказалась переодетой богиней. Она просто хотела испытать, великодушен ли Ясон, способен ли на подвиги ради людей.

Ясон отправился дальше и достиг царского дворца. Увидев Ясона, царь пришел в ужас: однажды оракул предсказал ему, что его убьет тот, кто придет к нему обутый в одну сандалию. И царь приказал Ясону: построй корабль, плыви на край света, в Колхиду. Добудь золотое руно, которое стережет огнедышащий дракон.

И Ясон начал строить корабль, и назвал его «Арго», и кликнул клич героям, чтобы плыть вместе. И народ их назвал «аргонавты» — плывущие на «Арго».

Так начинается трагедия. Полидор, изображающий Ясона, ходит с топориком в руке и декламирует звучные стихи.

Я играю мать Ясона, хор — мои прислужницы. Мы идем, чтобы умолить, упросить Ясона не покидать стариков родителей, не слушаться приказов злого царя. Первый стих мне надо произнести, вступая на орхестру, а я молчу — язык словно присох! Я знаю, знаю все слова, знаю назубок, но все вылетело из головы! Она пуста и звенит, как медная кастрюля!

Пронзительно звучат многоствольные флейты-сиринги, арфы уже второй раз рокочут мелодию запева, а я молчу. Холодный пот течет по спине. Сейчас я запутаюсь в этой длиннющей мантии, слетит моя нелепая маска... Что же делать? Я все-таки двигаюсь, как заведенный, за мной вереницей следуют, покачиваясь, хористы — ждут моего запева. Театр молчит насторожась. Кое-где слышны ехидные смешки.

Вдруг Полидор понял все и шагнул мне навстречу, отставив топорик.

Мой сын, мой сын, белит и стонет сердце... — 

услышал я его хриплый шепот.

Мой сын, мой сын... — 

бодро запел я, и сразу улетучились страхи и прошло оцепенение, —

...болит и стонет сердце! 
 Покидаешь нас, слабых, 
 На чужбину бег корабля направив!.. 

Спасибо Полидору! Всегда я ему подсказывал, теперь он выручил меня.

А голос мой крепнет и набирает силу. Движения становятся плавными. Я веду за собой хор. «Прислужницы» описывают вокруг меня круги, плавно взмахивая рукавами. Теперь я пою и танцую беззаботно, как танцевал, бывало, на этой сцене по ночам, развлекая Мнесилоха.

Он и сам идет за мной в этом импровизированном хоре, в котором пришлось участвовать и Фриниху, и Ксантиппу, и другим демократам. Публика под масками не различает, кто исполнители. Только знатоки, наверное, недоумевают, почему вместо прославленных теноров из-под масок звучат какие-то доморощенные голоса.

 Горе нам, горе нам... —

поет хор.

 Едва обросши пухом, 
 Едва оперившись, птенцы гнезда покидают. 
 В далекое море, в страны севера, 
 Где нет родной речи 
 И шелеста деревьев родимых, 
 А ветер, 
 Холодный упругий ветер, 
 Жестокий ветер чужбины... 

Слушаю их, и мне невольно становится горько, и слезы мешают петь, как будто я действительно мать и мое кровное дитя улетает на чужбину. В памяти всплыла яркая картина: белые рукк мамы рвут цветы и плетут венки. Непрошеные слезы покатились у меня под маской, а голос дрогнул, когда я запел, собрав все силы:

 Горе мне душу гложет, 
 Тоска вселилась, как змея-ехидна... 
 О пожалей, пожалей: 
 Ты ведь последняя искра в черной ночи моей жизни! 

И я чувствую, что народ замер и ловит каждое мое слово, каждое движение. Я и народ как будто одно тело: лишь стоит рыданию прорваться между строфами песни, и я душой чувствую вздох гигантской груди народа.

Но вот мы уходим, уступаем орхестру другой половине хора, представляющей аргонавтов — Геракла, Тезея, Орфея, Кастора, Полидевка.

За сцену мы просто ворвались. Теперь-то я понимаю, почему актеры всегда так нервничают и ругают нас, прислужников, за медлительность: каждое мгновение им дорого.

Поспешно сбросили маски. Уф! Как свеж и прохладен воздух снаружи! Но мы торопимся, надеваем другие костюмы, меняем маски к следующему выходу.

Теперь я — богиня Афина. Во главе других божеств Цаллада идет ободрить Ясона, помочь ему. Я стараюсь представить себе статую богини, которая стоит на Акрополе с огромным медным щитом, с совой на плече, со змеей. Я пытаюсь изобразить величавую поступь богини, стараюсь, чтобы мой голос приобрел царственную звучность. И наверное, мне это удается, потому что народ в театре встречает оживлением каждое мое движение, каждую фразу, а когда я заканчиваю стих, театр рукоплещет и кажется, что это в огромной чаше, высеченной в горе, переливается море ладоней.

Но вот конец первой трагедии. Ясон уплывает, с ним аргонавты, а мы, изображающие женщин, оплакиваем их отъезд, словно внезапную смерть.

 Прощай, прощай! Возьми мое сердце 
 К себе на корабль. 
 Теперь на этом корабле — все, что я имею, 
 И все, на что надеюсь. 
 Теперь корабль — моя судьба. 
 И море — моя судьба!

Если бы вы слышали, как нам хлопали, как кричали! Старый театр Диониса, свидетель козлиных игр прежних времен, еще никогда не видел такой бури на своих скамьях.

Если бы Мика могла быть тут и слышать это ликование! Но женщин у нас в театр не пускают.