БЕЗУМНЫЙ ДЕНЬ

— Медведь, ну что ты будишь меня, ведь солнце еще не взошло!

Наконец спросонок я сообразил, в чем дело, и сердце мое зашлось от ужаса: вчера я только склонил голову отдохнуть, а вот поди-ка — проспал. Проспал, негодяй, всю ночь! И снилось мне, как аристократы с рожами, страшными, будто маски сатиров, бегут в объятия к людоедам-мидянам. Что же теперь делать: ведь я не предупредил Фемистокла?!

А Медведь теребит меня за плечо:

— Иди, иди, там тебя хорег ищет!

Хорег Ксантипп был вне себя от ярости: к нему подступали давние страшные мои знакомые: лидиец, как мохом, обросший черной бородой, и с ним бритоголовый египтянин.

— Ну что вы ко мне пристали? — отбивался от них Ксантипп. — Нету у меня при себе денег. Сказал, отдам, так, значит, отдам! — И обращался ко мне: — Эй ты, проказник, отвечай, где хористы?

Я представления не имел, где хористы. А чужеземцы осаждали Ксантиппа:

— Срок платежа истек, верни нам деньги! Нам некогда ждать, мы отплываем. Кругом война — мы боимся. Отдай деньги, а то мы позовем пританов и отберем театральные костюмы и музыкальные инструменты... Ведь ты хорег, ведь это на твой счет изготовлено? А мы имеем право все забрать!

— О Посейдон, укротитель зла! А как же представление?

— Нам какое дело — представление! Нам денежки Давай! Потом с тебя и не получишь.

— Театральный мальчик, где же хор, о боги милостивые!

Воздух прохладного утра освежил мою память: как же я забыл? Ведь хористов пригласил вчера Килик. Там они и пируют сейчас или спят под столами.

Мое сообщение не обрадовало Ксантиппа. Он с тоской смотрел на своих кредиторов, как вдруг его осенило:

— Послушай, ведь ты, кажется, был у меня дома? Проводи этих чужестранцев... Вот на этой табличке я начертал письмо жене. Она вам, господа ростовщики, выплатит все сполна. Я при себе не держу кошелька. А может быть, вы все-таки подождете до завтра?

— Зачем ждать? Завтра этот театральный хлам никому не будет нужен... Мы возьмем деньги сегодня, и еще до начала представления!

— Ну, в таком случае, торопитесь! А ты, мальчик, веди их бережно, тихо, не беги бегом, веди по хорошей дороге, чтобы господа ножки не поранили. Даже если придется сделать крюк — делай крюк.

Заупрямиться? Не пойти? Не забыл еще твои я розги, хорег Ксантипп! Но я увижу Мику, увижу Мику!

По небу разливалась нежная заря, а мы спустились в переулки, в лиловую мглу. Ростовщики запыхались, поспевая за мной, да они и сами спешили.

— Если он нас обманул, — говорил лидиец, размахивая волосатыми руками, — надо успеть вернуться до начала представления, а то жрецы не разрешат нам прервать священнодействие, остановить трагедию. И не получим мы наших денег. Денежек наших!..

— Да, — кратко ответил египтянин. — Так советовал Килик.

Килик? Ах, так это каверза Килика? Недаром он вчера грозился: сорву, мол, демократам спектакль, так или иначе — сорву!

И я повел ростовщиков самой дальней дорогой. Солнце уже поднялось, когда мы пришли в Колон. Чужеземцы уморились, вспотели, обмахивались шляпами. На наш стук из дома Ксантиппа не вышел привратник, не залаяла собака. Тишина. Только из соседнего двора слышится мерное поскрипывание: наверное, слепой осел вращает колесо колодца.

— Озирис свидетель, — произнес египтянин, — этот дом чума посетила. Смотри, даже драпировка на входной двери содрана!

Ростовщики посовещались и вошли в дом, а я за ними. Когда глаза привыкли к сумраку, мы увидели, что покои пустынны, вместо мебели — темные пятна у стен, где она стояла годами. Повсюду мусор, клочки рогожи, доски от ящиков. И полное безлюдье.

— Я так и знал! — воскликнул лидиец. — Этот клятвопреступник нас обманул!

Египтянин присел на корточки и стал рыться в куче мусора, как будто в ней можно было найти оброненный бриллиант.

Я оставил их и побрел через пустынную столовую и мрачный кабинет, где с потолка свисали высохшие гирлянды кипарисовой хвои. Где же люди? Куда делось семейство Ксантиппа?

Я вышел в сад. Там все так же, как тогда, — ореховые деревья, кусты в виде шаров и кубов, журчанье струй в каскаде. На колоннах дворика углем начертаны буквы вкривь и вкось, валяются глиняные солдатики, кукла с оторванной ногой... Как будто Перикл и Мика только что убежали отсюда. Вот на этой дорожке, посыпанной розовым песком, я когда-то лежал под розгами и грыз песок, чтобы не закричать. А здесь стояла Мика, закрыв ладонями пылающее лицо. Я снова ощутил стыд того дня... Нет! Недолго мне терпеть! Я докажу, я докажу!..

Вот памятный бассейн. Струится зеленоватая вода, змеятся водоросли, но рыб не видно. Где же зубастые чудища? Мне даже хочется увидеть их, как старых знакомых, но и их нет.

А эта дверь завешена драпировкой. Здесь, кажется, живут, слышится настороженное рычание собаки. Я отогнул край занавески — там на ковре лежал Кефей, добродушная собака, а на нем, как на подушке, мирно спал длинноголовый мальчик Перикл. Вот они где! Чуя меня, собака навострила уши и рычала, но осторожно, чтобы не разбудить мальчика.

— Господин, господин, что тебе?

Это старая нянька; она придерживает драпировку узловатой рукой.

— У меня, бабушка, поручение от благородного Ксантиппа к его жене.

— К жене? О боги! О горемычная госпожа! Нянька заохала, запричитала.

Из-за ее спины появилась Мика. Она как-то выросла, Похудела, стала похожа на остроносого мальчика. А я, Как увидел ее, снова стал вспоминать слова, которые Поэты заставляют звучать на сценах театров: «Истинно, вечным богиням она красотою подобна!»

— Что тебе, мальчик?

— Письмо к госпоже. Должен передать...

— Давай сюда.

Мика раскрыла восковые таблички, на которых Ксантипп запечатлел свое послание. Лицо девочки стало горестным; слеза капнула на письмо — одна, другая. Девочка швырнула таблички, и они разлетелись вдребезги.

— Деньги! Что же он просит деньги? Денег нет!

Я как зачарованный смотрел в ее золотые глаза, вспухшие от слез. Она нахмурилась, и я отвернулся.

— Как — нет денег? — в один голос сказали оба ростовщика. Оказывается, они тоже пришли сюда и стояли за моей спиной. — Подайте нам деньги!

— Нет, ничего нет! — Мика развела руками, показывая на ободранные стены.

— А там, в комнате, что-то есть? — заявил лидиец. — Стул есть? Возьмем стул. Кровать? Возьмем кровать!

— Возьмем ее! — крикнул египтянин. — Закон разрешает взять дочь, если отец долга не платит.

И он схватил ее плечо цепкой рукой. Я ударил наглеца в бок. Этот удар скорее удивил его, чем испугал:

— Мать Изида! Ты дерешься, мальчишка?

— Убирайтесь вон! — крикнул я. Голос сорвался и дал осечку, но я готов был принять любое сражение.

Лидиец захохотал, тряхнул черными волосами и принялся засучивать рукава.

— Кефей, Кефей! — закричала Мика. Звонкое эхо разнеслось по пустым помещениям. Кефей появился. Опустив хвост, как толстую палку, он даже и не рычал, а только скалил клыки, но ростовщики опасливо попятились.

Пес оскалился было и на меня, но Мика обхватила мои плечи и сказала собаке:

— Это друг, друг, понимаешь? Друг!

Кефей медленно наступал на чужеземцев, и они бежали. Лидиец бормотал заклинания, а египтянин расточал угрозы.

Меня никто не приглашал остаться, и я вышел вслед за ними. Нянька семенила за мной и скороговоркой шептала:

— Хозяйка плоха, уж так плоха! И врача не на что позвать... Мика, бедная девочка, прямо сбилась с ног. А наш Ксантипп, да простят ему боги, все продал, все заложил. Мебель вывез, рабов продал, только меня, старуху, никто не купил: говорят, околевать пора... А ты увидишь его в театре, скажи, пусть идет скорее. Ведь в доме ни куска... И хозяйка уж больно плоха. А Мика прямо с ног сбилась, бедная девочка. Уж ты скажи ему — прямо с ног сбилась!