Политическое настроение дворянства после Петра.(3-я лекция)

Мы видели, как случилось, что высшему дворянству пришлось у нас стать проводником западного влияния, рассадником культуры, в которой нуждалась страна. Усложнили эту миссию сословия непредвиденные обстоятельства, источником которых были семейные неурядицы Петра и его закон о престолонаследии. Гвардия возводила на престол, свергала правителей: 5 переворотов при ее участии в 38 лет. Эти обстоятельства привили послушному дворянству вкус к делам высшей политики и помогли ему приобрести некоторый навык в их ведении. Какое употребление сделает сословие из привитого к нему вкуса и приобретенного навыка, это зависело от того, удержит ли оно прежнее вековое свое положение в государстве или займет новое. В 1760-х годах в его положении произошла коренная перемена: до того времени на нем лежала обязательная военно-гражданская служба, а с той поры с него сняли эту службу и предоставили служить отечеству по доброй воле и по мере разуменья. Эта перемена в государственном положении глубоко изменила настроение сословия, его взгляд на свое народное значение и призвание и, что особенно для нас важно, на свое отношение к западному влиянию . При Петре обязательное общее и техническо образование, после еще светская выправка, поступь французских и немецких учтивств.

Прежнее положение рождало в сословии одни потребности, какие вызывались его обязательной службой, и заставляло обращаться к западной культуре с известными требованиями для удовлетворения этих служебных потребностей; как скоро это положение изменилось, и эти потребности и требования должны были смениться другими.

Политическая практика открылась высшему дворянству, когда оно еще не имело своей воли, несло обязательную службу, которая приковывала его к столице. Это приближение к дворцу вовлекало в придворные интриги, давало вес, политическое значение, возможность направлять государственные дела сообразно своим вкусам и интересам и таким образом устроить свое положение в государстве. Что ему понадобилось из западной культуры в этом подневольном положении и как оно повелосебя, когда ему представился случай показать на деле свой политический образ мыслей и воспользоваться приобретенным значением?Инженер и артиллерист и при этом светски выправленный шляхтич — каким станет политиком?

Этот первый опыт политической самодеятельности случился при довольно сложной обстановке. В начале XVIII в. высшее гвардейское дворянство еще не было высшим классом русского общества. Выше его стояло старое московское боярство. С тех пор как завязалось Московское государство, боярство делило власть с московскими государями. Вместе работая над устроением государства, государь и боярство много ссорились с конца XV в. Но взаимная вражда не разрывала их связи, завязанной их обоюдной нуждой друг в друге. Казни Грозного, бури времени самозванцев разрядили ряды этой плотной знати, унесли целые фамилии, и Петр застал только ее обломки. Отмена местничества разрушила его генеалогический строй. Тогда боярство было уже не столько политической силой, сколько историческим призраком, воплощенной легендой. Политический упадок его чувствовали при Петре и даже раньше, когда Шакловитый подго варивал царевну Софью взять управление в свои руки и, когда его спросили: «А что скажут патриарх и бояре?», — он отвечал, что патриарха сменить можно, а бояре — что такое бояре? — это зяблое и упавшее дерево. Петр не любил старых бояр: дородно неповоротливый боярин, ум которого питался одним прошедшим, бредил родословными тенями, генеалогическими преданиями , не годился для его работы, требовавшей торопливой деятельности, научных знаний и новых соображений. Боярство составлялось из знатных фамилий, которые тесно соприкасались, но не смешивались с дворянством. Дворянство было исполнительным орудием боярства, как правительственного класса, и до Петра орудием очень послушным. С Петра, который при выборе правительственных дельцов мало смотрел на их происхождение, дворянство перестало чувствовать на себе гнет боярской знати. При Екатерине I, когда воскресли политические надежды этой знати, дворянство должно было вступить с ней в политическое соперничество; перестав быть политической силой, эта знать оставалась политическим призраком, еще способным пугать воображение.

После Петра оба класса остались политически возбужденными. Деятельность Петра с необычными ее приемами и не для всех ясными целями вызвала во всем русском обществе усиленное возбуждение политической мысли. Это возбуждение проникло даже в народную массу и выразилось во множестве «подметных писем», популярных политических памфлетов, направленных против реформы и заведенных ею новых порядков. Общество переживало столько странных, невиданных явлений, столько неиспытанных ощущений, что поневоле стало задумываться над тем, что творилось в государстве. Но странные явления, вызвавшие это возбуждение, продолжались и по смерти Петра. Древняя Русь никогда не видела женщины на престоле, а после Петра на нем села женщина. Эта новость вызвала в простом народе несколько печальных или забавных недоразумений; когда стали приносить присягу императрице-вдове, некоторые отказывались присягать, говоря: «Если женщина стала царем, так пусть женщины ей и крест целуют». Это возбуждение политической мысли прежде и сильнее всего должно было обнаружиться в высшем сословии, шляхетстве, ближе других классов стоявшем к государственным делам, но обнаружилось неодинаково и привело к различным последствиям в разных слоях этого шляхетства. Раньше и с особенною силой это политическое напряжение проявилось в верхнем слое шляхетства, составлявшем руководящий класс, в котором уцелели еще остатки родовитого боярства. Здесь из этого политического возбуждения и составился довольно определенный взгляд на порядок, какой должен установиться в государстве. Различные условия помогали сложиться такому взгляду в этом слое. Прежде всего в XVIII в. здесь еще не успели погаснуть политические предания, перешедшие из XVII в., а в XVII в. московское боярство сделало несколько опытов политического договора с верховной властью. В тесном боярском кругу в начале XVIII в. помнили еще, как в 1606 г. бояре ограничили власть царя Василия Шуйского, взяв с него обязательство не решать важных дел без бояр, как подобные обязательства наложены были на королевича Владислава, когда правившие государством бояре согласились признать его московским царем после падения Василия в 1610 г., как царь Михаил, избранный .на престол Земским собором, должен был по настоянию бояр в 1613 г. подтвердить присягой условия, ограничившие его власть; помнили, что еще в конце XVII в. бояре сделали новую попытку установить государственный порядок с ограниченной в их пользу верховной властью, отдать управление областное в руки боярской знати. Бояре предложили царю Федору Алексеевичу разделить государство на крупные области, соответство вавшие самостоятельным некогда княжествам или землям, из которых составилось Московское государство, и в каждую из этих областей назначить знатного боярина бессменным пожизненным наместником вроде западного средневекового герцога или польского областного воеводы. Так явились бы у нас несменяемые и, может быть, наследственные бояре — наместники царств Казанского, Астраханского, княжества Тверского и т. д.

Царь принял было этот проект, но патриарх Иоаким решительно восстал против этого замысла, угрожавшего целости государства. Его протест разрушил эту боярскую попытку водворить в России XVII в. феодализм польского пошиба. Воспоминания о прежнем политическом значении московского боярства, подогреваемые личным произволом Петра, его бесцеремонным обращением со знатью, питали в ее остатках надежды на возможность по смерти самовластного преобразователя восстановить давние, исчезнувшие отношения. Без сомнения, и более близкое знакомство русской знати с политическими порядками Западной Европы со времени Петра оказало некоторое влияние на образ мысли этого класса, поддерживало в нем такие надежды. Проблески такого стремления стали заметны тотчас по смерти преобразователя, в царствование Екатерины I. Тогдашний французский уполномоченный при петербургском дворе Кампредон писал, что большая часть вельмож в России стремится умерить деспотическую власть императрицы; они ждут, пока придет в возраст царевич Петр, внук преобразователя, и тогда, возведши его на престол, недовольные настоящим порядком вельможи надеются получить большее значение в управлении, устроив его по образцу английского. Знати действительно, удалось в царствование Екатерины I добиться некоторого осуществления своих политических надежд. Петр начал копать обводный Ладожский канал между реками Волховом и Невой. Это дело было поручено Миниху, который по смерти Петра в конце 1725 г. потребовал у Сената 15 тысяч солдат для окончания работ. В Сенате поднялись прения: одни были против посылки солдат на канал, другие высказывались за требование Миниха, находя в этом самые дешевые и удобные средства покончить полезную работу. Когда сенаторы достаточно наспорились, князь Меншиков вдруг встал и заявил, что как бы ни решил Сенат, но по воле императрицы в нынешнем году ни один солдат не будет послан на канал. Сенаторы обиделись, негодуя на то, почему Меншиков один пользуется правом знать волю императрицы и зачем он заставил их напрасно спорить, наперед не объявив этой воли. Некоторые сенаторы говорили, что не станут более ездить в Сенат. По столице пошел слух, что недовольные думают возвести на престол малолетнего цесаревича Петра, ограничив его власть. Меншиков испугался и вместе с Толстым уговорил императрицу на сделку с недовольными, следствием которой явилось новое высшее правительственное учреждение — Верховный тайный совет. По закону 8 февраля 1726 г. этот совет составился из шести членов, которые все имели равное значение. Большинство их состояло из наиболее влиятельных людей новой знати, каковые были князь А. Д. Меншиков, граф П. А. Толстой, А. И. Остерман; но в состав Совета был принят и самый видный представитель недовольной старой знати князь Д. М. Голицын.

Верховный совет рассматривал и решал под председательством императрицы особо важные дела внешней и внутренней политики, требовавшие новых законов, тогда как Сенат лишался непосредственного отношения к верховной власти и вместе с коллегиями должен был действовать под руководством и по указаниям Верховного тайного совета на основании существующих установлений. Никакое дело не могло быть доложено императрице помимо Верховного совета, никакой закон не мог быть обнародован без предварительного обсуждения и решения дела в этом совете. Таким образом, Верховный совет стал выше Сената и связывал верховную власть в пользу аристократической корпорации, его составлявшей.

Политические стремления того же класса обнаружились еще явственнее в деле об ограничении власти императрицы Анны. Это дело для нас тем любопытнее, что в нем впервые обнаружи­лось политическое соперничество дворянства с остатками старого боярства . Дело началось тем, что по смерти Петра 11 , 19 января 1730 г., Верховный тайный совет неожиданно решил возвести на русский престол племянницу Петра Великого, вдову герцогиню курляндскую Анну, помимо ее двоюродной сестры — дочери Петра Елизаветы. Начинателем дела был князь Д. М. Голицын. Это был умный и образованный старик лет под 70, из числа вельмож, которых недолюбливал Петр за упрямый характер и древнерусские сочувствия. Князь Голицын был при нем губернатором в Киеве, потом послом в Константинополе и президентом в Камер-коллегии, т. е. министром финансов, стал наконец сенатором, но не играл видной роли в царствование преобразователя. Голицын внимательно изучал современное политическое положение Европы, знал и любил русскую старину и усердно собирал ее памятники. С помощью наблюдений, изучения и опыта он составил себе своеобразный взгляд на внутреннее положение России. На события, совершавшиеся при Петре и после, он смотрел мрачным взглядом: здесь все его огорчало, как нарушение старины, порядка и даже приличия. В минуту смерти Петра II Верховный тайный совет состоял из пяти членов: графа Головкина, Остермана, двоих князей Долгоруких и самого Голицына; но в ночном заседании накануне в него введены были еще двое князей Долгоруких и брат князя Голицына, фельдмаршал Михаил Михайлович. Значит, три четверти состава Совета принадлежали двум аристократическим фамилиям — князьям Голицыным и Долгоруким. Когда в Совете стали обсуждать вопрос о преемнике только что скончавшегося императора, князь Д. Голицын произнес речь, в которой доказывал, что дочери Петра не имеют права на престол, потому что родились до вступления отца их в брак с их матерью, а завещание Екатерины, по которому престол после Петра II в случае бездетной его смерти переходил к ее дочерям, и само по себе не имеет силы, потому что эта женщина, будучи низкого происхождения, сама не имела права на престол и не могла им распоряжаться. Потому князь Голицын предложил избрать на престол племянницу Петра, дочь царя Ивана, герцогиню курляндскую Анну, но, сделав это предложение, он неожиданно прибавил: «Ваша воля, кого изволите; только надобно и себе полегчить». — «Как это себе полегчить?» — спросил канцлер граф Головкин. — «А так полегчить, чтобы воли себе прибавить», — пояснил Голицын. — «Хоть и зачнём, да не удержим того»,— возразил один из князей Долгоруких. — «Право, удержим!»—уверял Голицын. Верховный тайный совет принял предложение его о герцогине Анне, но смолчал на предложение о прибавке воли. Голицын продолжал: «Будь ваша воля; только надобно, написав, послать к ее величеству „Пункты"». Он предложил и провел в Совете эти «Пункты», или «Кондиции» — условия ограничения верховной власти. Вот содержание этих пунктов, как они были изложены в письме Верховного совета, посланном тотчас из Москвы в Митаву: императрица-вдова во всю жизнь не вступает в брак и не назначает себе наследника, правит вместе с Верховным тайным советом, состоящим из 8 персон; без согласия этого Совета не начинает войны и не заключает мира; не вводит новых налогов; не жалует в чины выше полковника, предоставляя командование гвардией и прочими войсками одному Верховному совету; никого из шляхетства без суда не лишает жизни, чести и имущества, не раздает вотчин и не расходует государственных сумм без согласия того же Совета. Эти условия скреплялись словами от имени избранной императрицы: «А буде чего по сему обещанию не исполню, лишена буду короны российской». Как только эти условия стали известны в обществе, в нем началось необычайное движение; пошли толки, что Совет хочет отдать государство в руки немногих знатных фамилий. Случайная встреча неожиданных обстоятельств содействовала усилению движения, вызванного предприятием верховников, как тогда звали членов Совета. На тот самый день, 19 января, когда умер Петр П, назначена была его свадьба с княжной Долгорукой. В Москву наехало на праздники множество провинциального дворянства. Собравшись на свадьбу и попав на похороны, дворяне очутились в водовороте политической борьбы. Проект верховников встречен был в обществе глухим ропотом. Один современник, зорко следивший за событиями и принимавший в них деятельное участие, сотрудник Петра по церковным реформам, архиепископ новгородский Феофан Прокопович, живо рисует нам ход движения в своих записках: «Жалостное видение и слышание везде по городу стало; куда ни придешь, к какому собранию ни пристанешь, только и слышишь горестные нарекания на осмиличных оных затейщиков; все их жестоко порицали; все проклинали необычное их дерзновение, несытое лакомство и властолюбие». Съехавшееся дворянство разбилось на кружки, собиралось по ночам и повело оживленную оппозицию верховникам. Не нужно, однако, думать, что шляхетство поднялось против Верховного тайного совета во имя абсолютизма, не соглашаясь на политический порядок, предложенный верховниками. Иностранные наблюдатели говорят другое.

Прусский посланник Мардефельд писал в депеше, что вообще все русские желают свободы, только не могут согласиться насчет ее размеров и качества, насчет того, до какой степени ограничить самодержавие. Выхода из этого затруднения они искали не в политических преданиях своего прошлого, а в порядках чужих стран. Французский уполномоченный Маньян писал тогда в депеше из Москвы: «Здесь на улицах и в домах только и слышны речи об английской конституции и о правах парламента». Против чего же восстало дворянство? Наблюдатели, прислушиваясь к дворянским толкам, отметили и причину этой оппозиции: оно восстало против замысла верховников, как олигархической затеи, предпринятой тайком от общества, без согласия и участия других чинов государства, что «неприятно и смрадно пахло», по выражению Феофана Прокоповича; верховная власть императрицы ограничивалась одним Тайным советом, т. е. представителями родовитой знати, а это грозило заменить власть одного лица произволом всех членов Верховного тайного совета. Значит, дворянство сочувствовало идее ограничения, как средству против произвола временщиков, столько раз испытанного шляхетством со времени Петра, но было против верховников потому, что их проект не давал дворянству достаточного обеспечения от их собственного произвола. Такое отношение к делу выразил видный представитель шляхетства, человек умный и даровитый, один из младших сотрудников Петра Великого, Артемий Петрович Волынский, бывший тогда казанским губернатором. Отвечая на московские вести, присланные ему приятелем, он писал: «Слышно здесь, что делается у Вас или уже сделано, чтобы быть у нас республике (ограниченной или конституционной монархий. — В. К.). Я зело в том сумнителен; боже сохрани, чтобы не сделалось вместо одного самодержавного государя десяти самовластных и сильных фамилий; и так мы, шляхетство, совсем пропадаем и принуждены будем горше прежнего идолопоклонничать и милости у всех искать, да еще и сыскать будет трудно». В поведении другого сотрудника Петра, бывшего генерал-прокурора Ягужинского еще яснее обнаружились и политическое наетроение шляхетства, и причины его оппозиции верховникам. В то время когда князь Голицын излагал в Совете свое предложение об ограничении верховной власти, Ягужинский в другой зале дворца высказывал перед придворной публикой тот же самый образ мыслей, говоря: «Долго ли нам терпеть, что нам головы секут? Теперь время, чтоб самодержавию не быть». Когда верховники вышли и объявили ожидавшим их Синоду, Сенату и генералитету об избрании Анны, Ягужинский подлетел к одному верховнику и завопил: «Батюшки мои! Прибавьте нам, как можно, воли». Но он тотчас стал жестоким противником верховников, как только обнаружилось, чего они хотели, и поспешил войти в сношения с императрицей, противодействуя замыслу ограничить ее власть в пользу одного Верховного совета.

Впрочем, мы имеем и документальные свидетельства о политическом настроении и образе действий тогдашнего шляхетства: до нас дошли 12 мнений и проектов, поданных или приготовленных к подаче в Верховный тайный совет различными дворянскими кружками. Под этими проектами подписалось более тысячи человек. Здесь мысли развивались наскоро, планы государственной реформы не подвергались достаточной разработке; значит, в этих записках можно видеть самое искреннее выражение политических взглядов дворянства. Все проекты построены на одной мысли, что существующий государственный порядок должен быть преобразован и в этом преобразовании деятельнейшее участие должно принять все шляхетство.

Уполномоченные этого сословия должны собраться, рассмотреть и обсудить государственные нужды и на основании этого обсуждения выработать новую форму правления. Таким образом, во всех проектах дворянства проходит одна тенденция: править государством должно это одно сословие. Такую тенденцию разделяют все дворянские проекты, расходясь между собою только в подробностях: одни — радикальнее других, хотят ломать больше, чем другие; некоторые, например, требуют упразднения Верховного тайного совета, другие — только расширения его состава. По одному проекту высшим правительственным учреждением должен стать Сенат из 30 членов, выбираемых «обществом», т. е. шляхетством с высшими военными и штатскими чинами под председательством императрицы, имеющей три голоса при решении вопросов, а законодательная власть, право изменять государственное устройство и вводить новые законы должно принадлежать Сейму, состава которого проекты не объясняют, но в котором легко заметить польское влияние. Таким образом, шляхетские проекты подтверждают известие наблюдателя о характере движения: дворянство восстало против верховников не из привязанности к старому порядку, а по несочувствию к олигархической форме нового порядка, ими предложенного, негодуя на их попытку установить владычество знати без участия «общества».

Движение, вызванное в рядовом дворянстве против верховников, заставило последних пойти на сделку. Здесь выступил опять тот же князь Дмитрий Голицын с новым планом, имевшим целью примирить замыслы Верховного совета с требованиями дворянства. По этому плану императрица распоряжается только своим двором; верховная власть принадлежит Тайному совету из 10-12 членов, принадлежащих к знатнейшим фамилиям; но рядом с ним действуют еще три учреждения: 1) Сенат, состоящий из 36 членов, предварительно обсуждает все дела, окончательно решаемые Тайным советом; 2) Шляхетская камера (палата) из 200 членов, выбираемых шляхетством, охраняет права этого сословия от посягательства со стороны Совета и 3) Палата городских представителей заведует всеми торгово-промышленными делами и охраняет интересы простого народа; но и этот примирительный план не удался. Вмешалась в дело гвардия, офицеры которой явились к императрице и решительно высказались за восстановление самодержавия, бросившись перед ней на колени со словами: «Государыня! Мы верные подданные вашего величества, верно служили прежним великим государям и сложим свои головы на службе вашего величества; но мы не потерпим, чтобы вас притесняли; прикажите, и мы принесем к вашим ногам головы ваших злодеев». После этого и дворянство обратилось 25 февраля 1730 г. с просьбой к императрице царствовать самодержавно, как царствовали ее предшественники. Но дворянство не отказывалось от всякого участия в управлении: в той же самой просьбе оно всеподданнейше ходатайствовало о том, чтобы на будущее время установлена была постоянная твердая форма государственного управления, чтобы правительственными делами руководил Сенат, а членов Сената, также президентов коллегий и губернаторов предоставлено было выбирать шляхетству по баллотировке. Исполняя первый пункт шляхетской просьбы о восстановлении самодержавия и не отвечая на остальные, Анна приказала подать себе подписанные ею кондиции Верховного совета и собственноручно перед всеми разорвала их. Этим закончилось движение, вызванное замыслом князя Голицына. Легко видеть, почему оно имело такой исход: во-первых, представители старой знати не могли сговориться с дворянством в своих интересах и стремлениях; во-вторых, само шляхетство было застигнуто врасплох, не умело выработать ясного и однообразного плана нового государственного устройства и разбилось на кружки с несходными и неопределенными стремлениями. В этом смысле надобно понимать слова князя Голицына, которыми он сам отпел свое дело, сказав после его неудачи: «Пир был готов, но званые оказались не достойны его. Знаю, что паду жертвой неудачи этого дела, — так и быть, пострадаю за отечество; мне уже немного остается жить; но те, которые заставляют меня плакать, будут плакать больше моего» .

Впрочем, политическое возбуждение не погасло и после неудавшегося дела 1730 г. Напротив, царствование Анны прибавило много нового горючего материала для того недовольства, которым питалось прежде это возбуждение в обществе. Дворянство негодовало на произвол прежних временщиков — Меншикова, Долгоруких. Это были люди или знатные, или «подлородные», как тогда говорили, но по крайней мере свои русские люди и иные не без заслуг. Теперь явились временщики тоже подлородные, но при том иностранцы и без всяких заслуг, во главе с «канальей Курляндцем», как звали Бирона. Немецкое владычество вызвало сильный ропот в обществе, и прежде всего в гвардии, как только кончилось царствование Анны. Трудно представить себе шумные толки, какие шли в Петербурге в конце 1740 г., когда императором провозглашен был ребенок Иоанн, а регентом Бирон. По мере того как владычество иноземцев разгорячало национальное чувство, симпатии возбужденного общества поворачивались в сторону цесаревны Елизаветы. Из гвардейских кружков это возбуждение проникало в слои, с ними соприкасавшиеся, даже в самые скромные. Когда манифест о воцарении маленького Иоанна и о регентстве Бирона пришел в канцелярию Ладожского канала в Шлиссельбурге, один писарь оказался навеселе. Окружающие советовали ему привести себя в порядок для присяги, но он возразил: «Не хочу — я верую Елизавете Петровне». Этим движением подготовлен был ноябрьский переворот 1741 г., возведший на престол дочь Петра — Елизавету. Переворот сопровождался бурными сценами, в которых проявилось оскорбленное иноземным владычеством национальное чувство. Гвардейские офицеры требовали у новой императрицы, чтобы она избавила Россию от немецкого ига. Остерману и Миниху больно досталось от раздра- женных солдат. Когда Елизавета дала отставку некоторым немцам, гвардия осталась недовольна, требуя изгнания всех немцев из России. В Финляндии, во время шедшей тогда войны со Швецией, в лагере под Выборгом поднялся открытый бунт против немецких офицеров, усмиренный лишь энергией генерала Кейта.

Таковы были моменты, пережитые дворянскими умами, политически возбужденными по смерти Петра. В ходе изложенного политического возбуждения можно заметить некоторую последовательность. Мы видим, что прежде всего сделана была попытка установить боярскую олигархию. Эта попытка была разбита рядовым дворянством, желавшим превратить самодержавную империю в дворянскую сословную конституционную монархию, наподобие шляхетской Польши. Когда не удались ни боярский олигархизм, ни шляхетский конституционализм, в обществе остался сильно возбужденный владычеством иностранцев патриотизм. Людям 1730 г. не удался желаемый государственный порядок, но у них остались неясные политические помыслы и стремления. Из дела 1730 г. видно, что эти помыслы и стремления складывались не без участия западного влияния, почерпались частью из иноземных источников; в боярских и дворянских умах бродили образы шведского аристократического Сената и польского шляхетского Сейма, даже английского парламента. Мы указали след влияния польского, шляхетского устройства; иностранный посол слышал оживленные дворянские толки об английской конституции. Руководясь западными политическими образцами, порядками государств, где дворянство еще сохраняло господствующее положение, русские дворяне хотели руководить обществом в качестве парламентского класса, сословия с политическим голосом. Когда мечты о палатах и сеймах рассеялись и дворянству пришлось удовольствоваться существующими доморощенными учреждениями, оно выразило желание, по крайней мере, руководить высшим управлением, выбирая членов Сената, коллегий и губернаторов. Крупный шаг в политическом сознании: от лиц перешло к порядкам, от партий и интриг — к политическим планам. Уклонение от мысли Петра Великого. Таким образом, западное влияние, доселе обнаруживавшееся в заимствовании технического образования, теперь призванобыло на помощь для обновления самых оснований внутреннего государственного порядка, проявилось в политической жизни, а здесь мы его доселе еще не замечали. Не обозначилось ли этим его дальнейшее направление — путь, которым пойдет русское общество под руководством Западной Европы? Русское дворянство, которое Петр хотел сделать проводником западноевропейской науки, просвещения, техники военной и административной, не станет ли по освобождении водворителем, насадителем в России западноевропейской конституционной политики? Это зависело от положения, какое суждено было дворянству занять в государстве после сделанных им политических опытов и достигнутых успехов.