Глава I. Общие замечания

Исторический период русской жизни с XIII по XVI в. резко выделяется уже внешними особенностями своими сравнительно с предшествующими временами киевской Руси и последующим периодом подготовки и создания Российской империи. Выделяет его как территориальная база, на которой развертываются исторические судьбы населения Восточноевропейской равнины, так и самые условия политической, социально-экономической и культурной жизни этого населения.

Древняя Русь центром имела Киев и главными, руководящими интересами своими ориентировалась к Черному морю. С юга черпала она элементы духовной культуры и материального богатства, с юга постигали ее наиболее тяжелые бедствия - удары кочевой степи, борьба с которой поглощала огромные запасы древнерусской силы. Тяга к югу с его яркой, богатой природой, с его высокоразвитыми старыми культурами - органическая черта ранних периодов истории всего славянского мира, столь же характерная как для древней Киевщины, так и для всей средневековой Европы. Но с середины XII в. картина начинает меняться. Все больше и больше засоряются южные пути сношений с культурными странами. Половецкая сила, отодвинутая было во времена Мономаха и старшего Мономашича, Мстислава, за Дон, снова напирает на южное Поднепровье, подтачивая самые корни киевского богатства и киевского политического значения. Жизнь отливает от старого центра. Торговые сношения Средней Европы с Византией, шедшие в старину через Киев, ищут новых, более безопасных путей, уклоняясь ближе к западу, через Львов на юг, минуя Поднепровье. На Новгород с конца XII в. выходят ганзейские пути. Киев из центра становится боевым форпостом южной Руси, постепенно слабеющим, чтобы пасть окончательно в 40-х годах XIII в. под ударами татарской орды.

Постепенно отливает от Киева и политическая жизнь русская. За первую половину XII в. поднялись новые значительные силы, которые могли обойтись без Киева, почти не считаться с ним. Рядом с Полоцким княжеством, которое жило своей особой жизнью с первого появления своего на исторической сцене, становятся столь же самобытными, обособленными далекая Суздальщина Юрия Долгорукого и Андрея Боголгобского, с одной стороны, я червенске города - будущая Галичина - с другой.

Пока полным ходом шла историческая жизнь в Поднепровье под главенством Киева, названные области были окраинами с небольшим значением и влиянием в общей системе русских земель-волостей Киевского государства. Иная роль выпала им на долю, когда силы и условия, подтачивавшие благосостояние и мощь Киевщины, разрушили основы этой системы. Именно Суздальской, Галицкой, Полоцкой землям да обособленной в своем укладе, тоже окраинной, земле Новгородско-Псковской привелось приобрести наибольшее значение в исторической жизни народа русского после падения Киева.

Это возвышение прежних окраин за счет старого центра было вызвано и сопровождалось крупными передвижениями населения и рядом явлений глубокой важности в культурно-этнографическом складе восточного славянства.

"История нашего народа начинается, - скажем словами А. А. Шахматова, - с поспешного отступления к северу под напором степных кочевников". На заре русской исторической жизни восточное славянство широко раскинулось в своем колонизационном движении от Поднепровья на юго-восток до Донского бассейна и далекой Тмутаракани. Напор новых и новых кочевых орд, пришельцев из Азии - печенегов, торков, половцев, постепенно сдвинул пределы расселения славян к северу и западу от черноморских степей, замкнул их в лесной полосе Восточноевропейском равнины. Нашествие татар закончило и усилило этот процесс, наблюдающийся уже в XII в., сделав надолго невозможной борьбу за обладание южными землями. Сдвинутому с запятых было мест русскому славянству пришлось сосредоточиться и плотнее осесть в Поднепровье и на восток от него, в бассейне Оки, верхней и средней Волги, и к северу, к северо-западу от этой полосы.

Так после ряда колебаний, какими полна история Киевской Руси, определилась географическая граница оседлости русских племен, граница вынужденная, искусственная, но продержавшаяся в течение ряда веков, пока сложившиеся и окрепшие сперва Литовское, позднее Московское государства не начали заново движение к югу, к Черному морю. Только огромному государству нового времени - Русской империи - удалось разрешить задачу, поставленную киевской историей, овладеть южнорусскими степями и создать мирную, прочную границу на юге.

Вынужденное отступление от юго-востока и юга в западные и северные области Восточноевропейской равнины привело к упадку центрального значения Киева. Более того, оно уничтожило прежнюю традиционную для древней Руси ориентировку всех интересов, всей политической, экономической и культурной жизни в одном определенном направлении. Общественная и политическая жизнь русская дробится по местным центрам, замыкается в отдельных областях, живущих каждая своей особой жизнью. Общего центра русской жизни нет для этого периода. И такая децентрализация исторического процесса, создавая значительные различия в политических и культурно-исторических условиях для отдельных ветвей русского племени, привела к образованию трех крупных народностей - великорусской, белорусской и украинской. Диалектические особенности говора, бытовые и психические отличия в населении различных областей древней Руси скристаллизовались в рассматриваемый период, развились и окрепли, сложившись под влиянием исторических условий в три определенно выраженных типа русской народности.

Их образование неотделимо от тех исторических процессов, которые привели к организации таких политических единиц, как северо-восточная, владимиро-суздальская, система княжений, из которой выросло Московское государство; как великое княжество Литовское, созданное неславянской народностью, однако на территориальной, этнографической и культурной основе белорусской; наконец, как Галицко-Волынское княжество, это южнорусское государство, которое после бурной и блестящей, но кратковременной истории распалось, оставив, однако, по себе живую традицию в общественно-политической особности, какой южнорусские земли пользовались в составе Литовского государства и Польского королевства.

Не менее глубоки и значительны внутренние отличия в общественном и политическом быту XIII и следующих веков сравнительно с предыдущим, киевским, периодом. Отличия эти столь крупны, что наша историография лишь в самое последнее время трудами современных нам ученых стала улавливать и устанавливать нити непрерывной эволюции, связывающей позднейшую историческую жизнь с явлениями древнерусского общественного быта.

Прежде всего бросается в глаза упадок политического значения городских общин. Само по себе это явление старше татарского нашествия и может быть отмечено во второй половине XII и начале XIII в. Но несомненно, что татарская буря нанесла окончательный удар старому строю городского политического быта. С XIII в вечевой город - эта древнерусская полития - уступает место земле как политической единице иного склада и типа. Лишь медленно оправляются города от грозных бедствий XIII в., разрушивших торговлю, но и позднее они никогда не достигают того значения, какое имели в старину. И тут, конечно, особняком стоят Новгород и Псков, развившие свое народоправство на старой основе.

Другое крупное новшество, также развивающееся еще в XII в., но особенно резко выступающее в самом его конце и в начале XIII в, это - значительное усиление княжеской власти. Это было, естественно, вызвано теми условиями политического и общественного быта, какие сложились в смутное время упомянутых массовых передвижений населения, искавшего новых, более спокойных мест, уходя с невыносимо бурной и тревожной южной окраины. Явления внутренней колонизации, более плотного заселения издавна занятой территории, усиленная распашка новин, корчевание и выжигание леса, развитие в нетронутых пущах лесных промыслов - бортничества, звероловства - характерная черта всего того периода, о котором идет речь. Экономическая жизнь русская, замкнутая внешними условиями в определенных границах, с прекращением колонизационной расплывчатости расселения восточного славянства пошла в глубь занятой территории. Это выразилось в создании ряда новых и новых поселков и починков, лесных путей и ухожаев, в возникновении новых сел и городов. И тут татарский погром, обрушившийся почти исключительно на города, ускорил и усилил упадок значения города - торгового пункта в русском быту, сопровождающийся подъемом значения сельской жизни и деятельности, земледельческого и промыслового хозяйства.

Эти новые условия экономического быта необходимо иметь в виду, чтобы понять заметные изменения в общем укладе социального и политического быта. Ближайшим их последствием было значительное усиление властной и руководящей в народном быту роли крупного землевладения и княжеской власти. Эти силы - князь и боярство - берут в свои руки организацию народного труда в новых условиях. Тип князя-хозяина, князя-устроителя своих владений, князя-колонизатора и строителя городов - наиболее характерная фигура нашего исторического периода. Обычная традиция нашей историографии относит этот тип почти исключительно к северо-восточной Руси. Но работа Романа Мстиславича на Волыни, интенсивная организационная деятельность его сына Даниила, знаменитого короля галицкого, особенно ярко развернувшаяся после татарского лихолетья, когда пришлось строить города и собирать разбежавшееся население, достаточно свидетельствуют о крайней односторонности такого суждения.

Не только экономическая жизнь населения, но и правительственная деятельность князя пускает на рубеже XII и XIII вв. (такие датировки всегда приблизительны: где раньше, где позже) более глубокие корни в старую почву, теснее, плотнее связывается с той или иной частью земли Русской.

С этим изменением в характере княжеской деятельности неразрывно связан ряд изменений в самом характере княжого владения, т. е. древнерусского политического строя. Еще в течение киевского периода - в XI - XII вв. - красной нитью сквозь сложную сеть княжих усобиц идет борьба между двумя началами: разделением всего Ярославова наследства на ряд отчин-уделов, владений княжих семей, и стремлением киевских князей избежать распада владений путем поддержки своего старейшинства над остальными князьями земли Русской. Победа начала отчинного владения, окончательный упадок общерусского старейшинства, гегемонии одного старшего князя в союзе князей русских - явление, характеризующее конец киевского периода. Уже в XII в. старое Киевское государство распадается на ряд отдельных земель, вотчин отдельных линий Ярославова рода. Я назвал это окончательным упадком киевского старейшинства. Выражение не точно. Лучше было бы сказать: его распадение, дробление. Дело в том, что теперь каждая земля становится целой политической системой, разделяясь на целую группу княжений,. с княжескими линиями старшими и младшими, с новыми политическими центрами, со своими сложными и весьма разнообразными междукняжескими отношениями. И тот же процесс дробления шел все дальше, внутри, отдельных земель, с ослаблением объединявшего землю значения главного, старшего, стольного города, "большогокняжения", какого-нибудь Чернигова, Владимира Суздальского или Волынского и т. д. И тут, в этом дроблении политической власти, татарское нашествие нанесло последний удар значению и силе местных более сложных организаций, не создав их падения, конечно, но усилив и ускорив его развитие.

В этом процессе дробления русской политической жизни характерная черта - сужение круга интересов князей, сужение их политического кругозора. Их интересы, их деятельность не растекаются вширь по лицу земли Русской, а замыкаются в более тесном кругу местных, так сказать, провинциальных интересов. Князья оседают на уделах, часто очень мелких, и деятельность их ограничивается пределами одной земли, одной области, соседскими отношениями и более интенсивно уходит в работу над устройством и управлением своего удела, принимая все более хозяйственный характер.

Это дробление политической жизни привело, словом, к распаду Ярославова рода на ряд независимых друг от друга княжих линий, а земли Русской - на ряд обособленных вотчин-уделов, семейных владений княжеских. Положение князя внутри такой вотчины-удела своеобразно. Получив ее по наследству от отца или брата, иногда и в приданое за женой, словом, в порядке частноправовом, он смотрит на свое княжение, как землевладелец на свою собственность. В самом воззрении этом не много нового. Отчинами своими считали князья то, чем владели их отцы и в киевский период. Но тогда проведение в жизнь подобного воззрения встретило неодолимое препятствие со стороны представления о старейшинстве киевского князя, ограничивавшего отчинную самостоятельность отдельных князей своим притязанием на право распоряжаться всеми силами и средствами земли, и особенно - во власти веча, не признававшего вотчинных княжеских воззрений. Теперь с падением силы и политической роли городов мы видим весьма существенный и любопытный процесс в развитии воззрений на территорию княжества. Состоит он в том, что происходит так называемое окняжение земли, т. е. развивается и укореняется представление о князе как верховном владельце всей земли. Земля, читаем в купчих, "великого князя, а пожни и пахоти и покосы наши".

Это представление о князе как верховном собственнике всей земли - явление давно отмеченное, но мало выясненное в своем происхождении. Историки часто разрубают трудный узел вопроса о его происхождении, говоря, что оно явилось результатом завоевания, например, Литвою русских земель. Но такому объяснению решительно противоречит характер образования Литовского государства, которое нельзя счесть, как еще увидим, продуктом завоевания. К тому же ведь то же окняжение - характерное явление и для Московского государства и для второстепенных княжений, даже тех, что быстро потеряли свою самостоятельность и уж никак не подходят под тип "завоевательной власти".

Корни этого явления приходится искать в новых отношениях княжеской власти к территории княжества и ее населению. Власть княжая берет в свои руки управление колонизацией княжества и развитием хозяйства. Княжая власть дает разрешение на оккупацию порожних земель, на освоение пустырей. Княжое подтверждение документов на владение той или иной землей дает гарантию прочности владению этому, делает его защищенным в праве.

Наконец, князья в заботе о развитии своих военных сил и финансовых средств развивают практику пожалований земель, ненаселенных и населенных, под условиями службы и повинностей, вводят в жизнь понятие неполной, условной собственности, не нарушающей представления о сохранении верховного права собственности на пожалование самого князя. Это последнее усложнение, естественно, вытекало из обычно-правовых понятий средневековья - и нашего и западноевропейского - о юридических последствиях дара: подарок, пожалование никогда не создавало полной, безусловной собственности; по обычно-правовому представлению, известные права на подаренное сохранялись за дарителем, воля которого ограничивала, например, свободу в распоряжении, отчуждении, наследовании дареного имущества, остававшегося в пользовании нового владельца под условием благодарности и иногда весьма определенных услуг.

Не вижу основания выводить эту практику из идеи о князе как владельце всей земли. Скорее сам принцип окняжения был осмыслением отношений, создавшихся на практике¹.

¹ (М. Ф. Владимирский-Буданов, Поместья Литовского государства, Киев 1889, и его же "Крестьянское землевладение в западной России до половины XVI в.", Киев 1892 ("Чтения в Ист. общ. Нестора-летописца", кн. VII))

Обусловливая владение землею службой и повинностями (тяглом), княжая власть тем самым кладет основание совершенно новому укладу всего социально-политического быта. Она растет в силе, и значении, встречая силу, с которой приходится считаться, силу, ее ограничивающую, только в представителях крупного землевладения церковного и боярского. Политическая сила церковных учреждений, политический вес боярства опираются на ту же основу, из которой, подобно Антею, соприкоснувшемуся с землею, почерпнула свою новую мощь власть княжая, - на политическое значение землевладения. Это значение землевладения - еще одна крупная и резко выраженная черта характеризуемого периода. Если отмечаемое для него историками права "смешение частного права с государственным" наложило свою печать на склад княжой власти, то оно же придало особую окраску и боярскому землевладению, соединяя его с рядом элементов государственной власти, сказать по-нашему, землевладельца над населением. Княжеское правительство не видело на первых порах для себя ущерба в таком дроблении власти, жалуя служилым людям доходы государственного характера с населения вместе с обязанностью исполнения связанных с ними публично-правовых функций: ведь это также было формой, притом упрощенной, осуществления организации управления.

Таковы самые общие, элементарные черты переходной эпохи, воспринявшей киевское наследство, его раздробившей, чтобы вести культурно-историческую жизнь и работу далее, перестраивая все отношения на новых основаниях.

Наконец, несколько слов о еще одной существенной общей особенности нашего периода. Наиболее сложный и крайне своеобразный вопрос возникает при попытке составить себе сколько-нибудь определенное представление о национальном его характере.

Общая традиционная схема русской истории построена на различении периодов киевского, владимиро-суздальского, московского и петербургского. Попытки уложить на прокрустово ложе этой схемы явления южнорусской и западнорусской истории привели только к тому, что к ней приросли в виде эпизодических отступлений очерки истории Галицкого княжества, Литовского вели кого княжества, западной Руси до времени Хмельницкого.

Украинская историография, особенно в лице М. С. Грушевского, поставила ребром вопрос о единстве русской истории, об историческом единстве русского народа. "История Украины-Руси" М. С. Грушевского и ее русское популярное изложение "Очерк истории украинского народа" делают попытку построить исторический процесс, совершавшийся в украинской этнографической среде от возникновения Киева как центра политической жизни Поднепровья и до наших дней, как национальную историю украинского народа, противопоставляемую истории Великоруссии как особое законченное в себе целое.

Конечно, такое расчленение русской истории основано прежде всего па том, что русская историческая жизнь протекала в подлежащий нашему изучению период двумя разрозненными руслами. Политические судьбы и культурная жизнь юго-западной и северо-восточной Руси с XIII по XVII в. развиваются независимо друг от друга; их общение - чисто внешнее и может быть без особой натяжки подведено под понятие отношений между различными народностями. Споры на эту тему почти невозможно поставить на почву, точно и четко определенную. Близость, родство украинского и великорусского языков не противоречит признанию двух русских народностей, хотя бы мы твердо стояли на том, что перед нами не два "языка", а два наречия одного языка. Норвежцев и датчан мы считаем двумя народами, хотя их речь так близка, как два говора одной речи. Голландцы говорят на plattdeutsch., как множество коренных немцев в Германии. Хорваты - по языку сербское племя. Не лингвистические свойства речи решают вопрос об особом бытии народности. Да и литературная обработка украинской речи создает на наших глазах украинский литературный язык, столь чуждый нашему, что чтение "Истории Украины-Руси" Грушевского для русского студента немногим легче, чем для по яка чтение чешской книги.

Народность - один из великих принципов исторического развития. Национальные особенности и отличия - не мертвый капитал, унаследованный от доисторических предков, а живой процесс культурного творчества, нарастающий в вековом развитии политической деятельности, государственной жизни и культурного прогресса той или иной части человечества. Национальное единство и национальная самобытность как единство и цельность всякой индивидуальности не даются даром. Это продукт вековой исторической работы. И единство русского народа, единство русской культуры стоят перед нами не только как теоретический вопрос, но и как историческая задача. Она создана условиями русской исторической жизни изучаемого нами периода.