Глава двадцать четвёртая

Венгерские товарищи показали мне документы охранки по группе Ференца Патаки. О том, что разведчики приземлились в Закарпатье, жандармы узнали не только по грузовому мешку, упавшему далеко в стороне. В доносе некоего Тоди Косея говорилось, что он видел в лесу вооруженных людей. Но охранке долго еще не удавалось напасть на след, хотя жандармы старались завербовать осведомителей среди местных жителей.

В это время кто-то убил венгерского ефрейтора, отличавшегося особой жестокостью. Жандармы решили, что это дело рук красных десантников. На ноги были подняты несколько гарнизонов. Начались облавы, аресты. Людей избивали, допытываясь, где скрываются разведчики и кто им помогает.

Вацлав был уже почти здоров, он ходил без костылей, только прихрамывал на правую ногу. Надо было уходить из района, наводненного жандармами и солдатами. Но оказалось - поздно. Предатель по имени Рац, узнав, что советский разведчик скрывается в доме крестьянина Лагойды, немедленно сообщил об этом охранке.

В ночь на 27 февраля 1944 года жандармы устроили засаду. В это время в дом вошли Степан Чижмарь и Семен Лизанец. Они должны были забрать Вацлава Цемпера.

Из всех, кто находился в ту ночь в этом доме, уцелела только Анна Лагойда. Вот что она мне рассказала:

- Разведчики пришли сильно уставшими и сказали, что больше здесь никому из них оставаться нельзя. И сразу же послышался стук в дверь. Мы подумали, что это просится кто-то переночевать, но на всякий случай все женщины вышли на кухню. Гавриил открыл дверь и увидел вооруженных людей. Они ворвались в дом. Степан Чижмарь выстрелил и тяжело ранил одного жандарма. Зазвенели стекла окон: находившиеся во дворе жандармы стали бросать дымовые шашки. Поднялась стрельба, разведчики знали, что они обречены, и решили биться до последнего.

Все трое - Степан Чижмарь, Семен Лизанец и Вацлав Цемпер - погибли в этой схватке. Вместе с ними были убиты Алена и Георгий Лагойды, их старенькая бабушка. Живым удалось взять жандармам только Гавриила Лагойду...

В Севлюще, Копашневе, Хусте, Виноградове, Чернотисове начались массовые аресты. Всего было схвачено около трехсот человек. Многие были приговорены к смертной казни военным трибуналом, остальные отправлены в Германию в концентрационные лагеря. Первый вопрос, с которым обращались палачи к арестованным, был один и тот же: "Что вам известно о главаре разведчиков? Как его имя?" Кто знал, тот молчал. А знали единицы. Но предателю Рацу было известно, что Фери Бачи - так называли Патаки - в Будапеште. Знал он и кое-какие приметы его.

Разведчикам в Будапеште становилось все труднее действовать. Участились облавы и обыски, подозрительных хватали прямо на улице.

19 марта 1944 года в Будапешт вошли гитлеровские войска. В этот же день Фери Бачи пришел к подпольщикам Бубанам необычно рано, на рассвете, чтобы остаться незамеченным. Он был расстроен: радист Михаил Дякун не пришел накануне, как было условлено, на место встречи... По аварийному плану следующая встреча должна была состояться рано утром у Бубанов, но Дякун не явился и сюда. Прождали его полдня.

- Наконец-то! - выдохнул облегченно Янош Бубан, когда в дверях показался Михаил. Но он был без рации. Чемодан с рацией у него отобрали на контрольном пункте, через который проходили все, направлявшиеся в Будапешт.

"Мужчины стали тревожно обсуждать случившееся с Дякуном, а мне то и дело приходилось выходить на улицу, чтобы проверить, не наблюдает ли кто за нашим домом, - рассказывала Яношне Бубан, - хотя Михаил и уверял, что "хвоста" за ним не было". Выручить рацию поручили другому подпольщику. Он пошел на заставу и не вернулся. Это был провал".

Как и где арестовали Ференца Владиславовича, никто не знает.

Советская партизанка Раиса Митрофановна Попова, которая видела его сначала в ужгородской тюрьме, а потом и в шопронской, рассказывала мне так: "Ференц Владиславович прямо говорил, что причиной ареста послужила история с чемоданом. Значит, отпуская Дякуна, те люди знали, что в чемодане. И следили за радистом".

Сам Ференц Владиславович в последнем письме домой упоминает о провале, происшедшем не по его вине.

А история этого письма такова. К одному из офицеров Советской Армии после изгнания фашистов из Закарпатья подошел житель села Дубового и сказал, подавая письмо:

- Это письмо написал настоящий человек, герой. Он его передал мне в тюрьме и попросил после победы отправить в Москву своей семье. Надо, чтобы оно не затерялось...

Имя крестьянина осталось неизвестным. А ведь он мог бы, по всей вероятности, что-то рассказать о командире разведчиков...

Офицер отправил заказное письмо по указанному крестьянином адресу, коротко приписав, как оно у него оказалось.

Вот это письмо.

"Ужгород. 30 августа 1944 г.

Любимые мои! Не было и нет случая, чтобы вручить это письмо кому-нибудь, чтобы оно хоть когда-нибудь, хоть после окончания войны дошло до вас. Не знаю, будет ли такая оказия.

Сегодня меня судил военный трибунал. Приговорил к смертной казни. Я ожидал такого приговора...

Возможно, это последние строчки, которые я вам пишу, многое и многое, к сожалению, писать не могу. Но вы и так поймете меня и трагическую участь, которая меня постигла не по моей вине и ошибке.

Не думайте, однако, обо мне с одной лишь грустью, ведь были и радостные, и хорошие дни в нашей жизни. Бесконечно жаль будет мне, если не увижу вас больше. В таком случае проживите свою жизнь и за меня и делайте все так, как делал бы я, когда жизнь требовала от человека всего сердца и чистой, смелой души...

В общем, я не тужу, если умирать придется скоро, спокойно встречу этот час. Только от того, что мало сделано, грустно мне. Будьте здоровы и бодры, любите друг друга и за меня.

Прощайте, прощайте, милые, любимые мои! С безграничной любовью целую, обнимаю вас... До последнего дыхания любящий вас. Ваш Ференц".

Теперь пусть скажут о Ференце Владиславовиче Патаки его боевые товарищи, венгерские, русские, украинские патриоты, вместе с ним боровшиеся с нацизмом. Те, кто видел Фери Бачи в последние дни и минуты его жизни.

Юлия Ловга:

"Меня заставили убирать в камерах и помещениях комендатуры. Один раз в коридоре я встретила Фери Бачи. Он шел, прихрамывая на одну йогу и сплевывая кровь. При допросах всех нас избивали. Жандарм велел мне подать ему кружку воды. Напившись, Фери Бачи хотел что-то сказать мне, когда отдавал кружку, но жандарм следил за каждым его движением. Фери Бачи только кивнул мне, ободряюще улыбнулся одними глазами и молча пошел в свою камеру. Весь вид его говорил о перенесенных страданиях, но в глазах по-прежнему светилась несломленная воля".

Яношне Бубан:

"Контрразведка сразу установила связь между будапештской группой и закарпатцами. В середине мая наших повезли в Мараморош-Сигет, где велось следствие над патриотами из Закарпатья. Фери Бачи, Ласло Ловас и другие наши товарищи брали все на себя. Благодаря их показаниям многих или освободили, или передали гражданскому суду".

Микола Сирко:

"Перед оглашением приговора арестованных вывели в коридор. Там их ожидали комендант тюрьмы в Мараморош-Сигете, группа офицеров хортистской армии, немцы-гестаповцы, жандармские офицеры, стража. Жандармский офицер начал представлять собравшимся каждого из арестованных. Остановившись возле Фери Бачи, он сказал: "А это их командир".

Раиса Попова:

"Нас привезли в Ужгород и ввели в длинный коридор тюрьмы. С той и с другой стороны его сидели и лежали заключенные, а в узком проходе расхаживали три жандарма. Нам указали на женскую половину. Говорить не разрешалось. Мое внимание привлек пожилой мужчина с интеллигентным волевым лицом. На другой день рано утром я услышала, как он тихонько разговаривал во сне и среди венгерских слов проскочило несколько русских. В тюрьме все называли этого человека Фери Бачи. Я догадалась, что он и есть командир группы разведчиков, про которых много уже слышала в тюрьмах. Заключенные относились к Фери Бачи с большим уважением, и даже жандармы явно побаивались его. 30 августа 1944 года было заседание военного суда, который приговорил Ференца Патаки, меня и еще двух партизан к смертной казни. Нам велено было взять свои узелки и приготовиться к отправке в шопронскую тюрьму".

Иштван Ковач:

"Осенью 1944 года я сидел в шопронской военной тюрьме за участие в подпольной работе компартии. К нам привезли группу партизан, в числе которых был и Ференц Патаки. Как старожил тюрьмы, следствие по делу которого давно закончено, я исполнял хозяйственные работы и мог свободно ходить по коридорам. Я же разносил и еду заключенным, подавая ее в маленькое окошечко, вырезанное в обитой железом двери. Это позволило мне оставаться несколько раз наедине с Ференцем. Поначалу он держался со мной очень настороженно, всячески испытывал и проверял меня. Не знаю, как бы мне удалось убедить его в том, что я друг, а не враг, если бы мне не довелось в начале 30-х годов побывать в Москве, куда направляли меня учиться по линии Коминтерна. В ходе нашего разговора я стал оперировать такими фактами и событиями, которые могли стать известны только человеку, довольно продолжительное время проживавшему в Советском Союзе, и именно в столице. Назвал имена нескольких рядовых сотрудников Коминтерна, описал, кто и как из них выглядит. А Ференц их тоже знал, оказывается. "Не обижайся, товарищ, но я должен быть очень осторожен", - сказал он мне и при новой встрече принялся вновь прощупывать меня со всех сторон. Шли дни, и беседы наши делались все более откровенными".

В шопронской тюрьме сидели самые опасные враги фашистского режима в Венгрии. Это были старые коммунисты, опытные конспираторы. У них была налажена постоянная связь с товарищами, находящимися на свободе. Ференцу Владиславовичу предлагали организовать побег, но он решительно отказывался, опасаясь, что это вызовет новые репрессии, пострадают товарищи, а победа близка...

"Все заключенные в нашей тюрьме были убеждены, что он профессор, - рассказывал мне бывший узник Шопрона Иштван Ковач. - И не просто профессор, а преподаватель военной академии. Никто у нас лучше Ференца Патаки не знал фронтовой обстановки. Он предугадывал ход событий. Мы поражались его прозорливости, умению аналитически мыслить".

"Мы все так и звали его между собой - генерал, - добавил другой бывший узник шопронской тюрьмы Янош Куруц. - Красный генерал. Я впервые встретился с ним в коридоре тюрьмы. Его вели в канцелярию. Дня через три я увидел Ференца на прогулке в окружении пяти или шести заключенных. Больше собираться не разрешалось. Я тоже подошел и остановился в некотором отдалении, боясь вызвать гнев охранника. Охранник все же подошел к нам, но разгонять не стал. Тюремная стража на многое уже не обращала внимания. Все знали, что война на исходе".

Осенью 1944 года в Будапеште произошел вооруженный путч, спровоцированный фашистскими ставленниками. К власти пришли салашисты - крайне правая партия, всецело поддерживающая Гитлера. Началась беспощадная расправа с теми, кто не хотел воевать за победу рейха.

Новый порядок дал о себе знать и в шопронской тюрьме. Режим стал более суровым. Сроки исполнения вынесенных приговоров уже не откладывались.

Вот что рассказала Раиса Митрофановна Попова о последнем дне жизни Ференца Владиславовича Патаки:

"Меня привели в канцелярию. Там были начальник тюрьмы, какой-то незнакомый офицер и Патаки. Офицер стал читать что-то по-венгерски, а Патаки переводить на русский. Внешне он казался спокойным, однако смотрел на меня так, будто прощался со мной. Смысл слов Ференца Владиславовича не сразу дошел до меня. Наконец я поняла: по причине моей болезни приведение приговора в исполнение откладывается.

"До полного выздоровления", - повторил Патаки как-то значительно и назвал меня по имени.

Офицер повернулся ко мне и что-то спросил.

"Все поняла?" - перевел Патаки.

У меня ком застрял в горле. "А с вами-то что будет?" - хотелось крикнуть мне. Но Ференц Владиславович уже простился со мной глазами!.. Я кивнула и бросила быстрый взгляд на Патаки. Он грустно улыбнулся мне в ответ.

Начальник тюрьмы приказал меня увести. В камере я потеряла сознание. Очнулась на скамье, стоявшей у стены. Заключенные сидели молча, напряженно, к чему-то прислушиваясь. И вдруг я почувствовала в этой тишине - страх. Такой тишины в нашей тюрьме не было даже ночью. Мне стало страшно. Внезапно раздался залп, потом второй, третий... И тут до меня вдруг сразу все дошло, я поняла, что делается на тюремном дворе, и закричала не своим голосом..."

Это произошло 4 ноября 1944 года.

До освобождения оставалось совсем немного. 13 февраля 1945 года закончилось сражение за Будапешт, а 4 апреля Венгрия была полностью очищена от гитлеровцев. Сто сорок тысяч наших соотечественников отдали свои жизни за освобождение венгерской земли.

...Иду по улицам Шопрона. О нем мне не раз говорил Ференц Владиславович, вспоминая свою родину. Еще юношей ходил он по этим узким средневековым улочкам. А в ту последнюю в своей жизни осень 1944 года видел их каждый день из окна тюремной камеры.

Вот и кирпичная стена, у которой были расстреляны Ференц Патаки и другие патриоты, боровшиеся с фашизмом за свободную Венгрию.

На мемориальной доске - имена казненных. Раннее утро, а на бронзовый терновый венок чья-то рука уже положила букетик свежих цветов.

Члены Общества венгеро-советской дружбы помогли мне встретиться с теми, кто видел казнь.

Крестьянин Петр Кричко из Терново вспоминал: "Враги были ошеломлены мужеством и стойкостью героев. Я заметил еще вот что: уходя на расстрел, все поворачивались к Фери Бачи и кто кивком, а кто словом коротким прощались с ним. Он им тоже что-то говорил тихонько. Все это за какую-то минуту. Мы все, кто это видел, поняли, как они любят и уважают Фери Бачи..."

На площади у школы имени Ференца Патаки стоит памятник патриотам, замученным в фашистских застенках.

Солнце еще не успело высушить капельки росы на цветах пышной клумбы, и они искрятся в его лучах. На камнях у подножия гранитного памятника венки и живые цветы. Читаю имена героев:

Ференц Патаки

Беньямин Киш

Михай Сотак

Лайош Браза

Дьюли Чизмадия

Василь

Микола

- Василь, Микола... - повторил я тихо.

- Их фамилии так и остались неизвестны, - раздалось у меня за спиной.

Я обернулся. Человек произнес эти слова на русском языке. Он был сухощав, выше среднего роста и тоже в годах.

- Советские партизаны, - продолжал подошедший. - О Николае известно только то, что до войны он был учителем. Родился и жил в Вологодской области.

Мужчина улыбнулся, видя мое удивление, и пояснил, каким образом оказался рядом со мной. Встретил на улице знакомую женщину, и она ему сказала: только что русский спрашивал, как пройти к школе Ференца Патаки.

- Сколько бы ни прошло времени, потеря друга причиняет боль, - сказал мой новый знакомый. - По себе знаю.

Он представился: "Пал Фельдеш". Рассказал о себе. Во время войны партизанил у нас на Брянщине, у знаменитого Ковпака. Русские и украинцы в отряде звали его Пал Палычем.

С Фельдешем я провел весь день, и попрощались мы так, как будто давно знали друг друга. Он подарил мне свою книгу, изданную в Будапеште, в которой Фельдеш рассказывает о боевых друзьях, об украинских партизанах.

- Вся Венгрия знает имя Ференца Патаки, - сказал мне Пал Фельдеш. - Мы гордимся старой гвардией Бела Куна...

В 1983 году за мужество и героизм, проявленные в борьбе за установление Советской власти в Сибири и при выполнении задания советского командования в тылу немецко-фашистских захватчиков в годы Великой Отечественной войны, Указом Президиума Верховного Совета СССР Ференц Владиславович Патаки посмертно награжден орденом Красного Знамени.