Глава девятнадцатая

1 Мая 1935 года. Радостное, счастливое утро. Красная площадь залита солнцем. Всюду цветы и флаги. Звенят песни и марши. Праздничная столица ждет начала военного парада.

Я увидел на гостевой трибуне Мате Залку и стал пробираться к нему. Он был с женой Верой Ивановной и дочерью Наташей. Девочка нетерпеливо поглядывала на застывших в строю военных.

- А дядя Гавро будет участвовать в параде? - спросила она.

Гавро уже второй год учился в военной академии. Последнее время виделись мы с ним редко. А Мате я встретил дня за три до праздника на площади у Большого театра.

Он раздраженно вертел в руках журнал:

- Понимаешь, Захар, это даже не холостой патрон.

Это страшнее! Это - огонь по своим!

Залка развернул журнал, ткнул пальцем в рассказ, которым он открывался, и кратко изложил его содержание. Раненный в разведке красноармеец попадает к фашистам в плен. Допрашивающий его офицер отлучился по Вызову начальства. А когда возвратился обратно, то в блиндаже не оказалось ни пленного красноармейца, ни целого взвода солдат, ни тяжелых пулеметов... Открыв глаза обманутым пропагандой солдатам противника, наш разведчик склонил их на свою сторону, потому что они оказались такие же простые рабочие, как и он сам, и увел к себе.

- Вот как все легко и просто делается! - со злостью сказал Залка. - Нам не страшен злой враг! А в Германии уже два года - фашизм!

Я слушал Залку, и мне невольно вспомнилась его "Повесть о вечном мире". Герой этой повести Пауль прошел через ад кровавых боев и газовых атак, прежде чем нравился от дурмана национал-шовинизма. Время действия - первые годы мировой войны, однако такие персонажи, как инженер Барнет и хозяин химического завода, выглядят законченными фашистами. Автор как бы предупреждает читателя: "Будь на чеку! Это звери в человеческом обличье, они способны на все. Борьба с ними будет тяжелой и кровопролитной".

На Красной площади Залка показал мне глазами на группу иностранцев-дипломатов, среди которых выделялся ростом сухопарый человек в форме - военный атташе германского посольства. Он о чем-то оживленно разговаривает со своим соседом, тоже военным, оба улыбаются... Начинается марш частей Московского военного округа.

К трибунам приближались слушатели и преподаватели Военной академии имени М. В. Фрунзе. В первом ряду колонны - заслуженные командиры, участники гражданской войны, и среди них Гавро, по-молодому стройный. На груди поблескивали два ордена Красного Знамени.

На площадь вступила артиллерия. Я опять ловлю взгляд Мате, брошенный в сторону зарубежных гостей. Те с интересом разглядывают нашу военную технику. И интерес этот был далеко не праздный. Нас изучали, прикидывали, сильны ли мы, и выжидали, высчитывали, когда можно нанести удар по нашей мирной, строящей новую жизнь стране...

После парада началась демонстрация трудящихся столицы, которую открыли колонны физкультурников.

- Какими калибрами можно измерить мощь этих молодых сердец! - произнес Мате.

Мы смотрим, как ликует праздничная Москва, как строгими шеренгами идут по Красной площади те, кому в сорок первом придется стать ее защитниками.

Осенью 1936 года, когда Залка уезжал в Испанию, меня не было в Москве, и я очень жалел, что не смог с ним проститься. Лето он провел с семьей на Украине, в селе Велики, в том самом, куда собирался когда-то поехать поработать с Дмитрием Фурмановым. Будущий генерал Лукач лихорадочно писал роман "Добердо". По утрам с тревогой ждал сообщений по радио о событиях в Испании, жадно набрасывался на газеты.

- С того дня, как в июле Мате узнал о мятеже в Испании, - рассказывала Вера Ивановна, - кончилась для нас тихая жизнь. Он стал другим, весь ушел в себя. Даже на прогулках не сразу отвечал, если я спрашивала его о чем-нибудь. Спать стал плохо, нервничал, часто отправлял письма в Москву... Днями, если сообщения в газетах были хорошими, не вставал из-за письменного стола. Я понимала, как он торопился дописать поскорей последние главы. И в один из дней Мате сказал:

- Вера, я должен быть там. Мне надо быть там!

...Все с нетерпением ждали каждой весточки о нем.

Веру Ивановну мы замучили телефонными звонками.

В Испании Мате принял девичью фамилию своей матери - Лукач.

Вот строки из писем генерала Лукача:

"Вы же знаете, что я в работу умею уходить с головой, в ту работу, которую я сейчас делаю, сознавая ее полезность и величие, я ушел с головой, с душой и сердцем. Я не могу жаловаться. Есть результаты, есть! И что самое главное: я получаю удовлетворение от того, что мои старые товарищи признали это, оценили и считают, что я не зря тут..."

Письма посылались только с оказией, сообщал о себе Мате намеками. Мало ли что могло случиться с ними по пути в Москву...

"Я здоров и работаю много. Это хорошо. Это я делаю обеими плечами и со всей энергией".

"Надо напрячь все силы, чтобы выбор, павший на меня, не был ошибочен..."

"Сплю, как спал в 1918-1919 годах, держа ухо на земле".

"Отдыхаю мало - из одного боя в другой".

В апреле 1937 года Мате Залке исполнился 41 год. Мы, друзья его, заблаговременно послали поздравительные письма с нашими моряками, ходившими в Испанию, маленькие подарки, фотографии.

"Мало сделано, - отвечал он нам. - Мало успел..." А немного ниже: "Будем жить и побеждать!"

Еще один дорогой мне человек уехал в Испанию - Д. С. Бейка. Там он был членом реввоенсовета, вел большую работу среди интернационалистов, боровшихся за свободу республики.

Однажды позвонил мне его брат Ян, который тоже жил в Москве, работая в Народном комиссариате иностранных дел:

- Давид прислал письмо из Испании, всем шлет привет. В воскресенье друзья собираются у него дома... Ты, наверное, уже знаешь - вышла в русском переводе его книга, хотим поговорить...

Конечно, я слышал, что книга "Мемуары лесного брата" готовится к печати. Д. С. Бейка рассказывал о ней, когда работал над рукописью. Я тут же побежал в книжный магазин, купил ее и стал читать.

Я был знаком с женой Давида Самуэлевича - Александрой Андреевной, его детьми - Гогой и Руной. Мне нравилось бывать в солнечной просторной квартире в доме на набережной Москвы-реки. В этой семье было какое-то святое отношение к книгам - несколько тысяч их стояло в застекленных шкафах в кабинете хозяина.

...Дверь мне открыл Годварис, или Гога, веселый, подвижный мальчуган. Ян познакомил меня со своей женой Бертой и Паулой Фрейберг, о которой часто рассказывал Давид Самуэлевич. Она была его боевым товарищем, а теперь - самым пристрастным критиком мемуаров, поскольку принимала непосредственное участие в описываемых событиях.

Д. С. Бейка так сказал о них: "В этой книге я написал только то, что сам пережил, чему был свидетелем. Ни один боевой эпизод здесь не выдуман, ни один исторический факт не искажен. Не полагаясь на одну только память, я выверил свои мемуары по материалам архивов".

Признаюсь, когда я читал "Мемуары лесного брата", меня не покидала мысль: какой литературный дар пропадает у моего друга! Книга рассказывала о малоизвестных страницах революционного движения в Латвии.

Паула Фрейберг сказала, что она просто поражена, как можно было все запомнить? Автор точен даже в мелочах. Неужели он тогда вел дневниковые записи? Но никто не видел его с блокнотом и карандашом - не до того было. Значит, все держал в голове?

Да, память у Д. С. Бейки - феноменальная, а знания - энциклопедические.

Поговорили мы о книге. Ян стал читать вслух письмо Д. С. Бейки из Испании. Три страницы, исписанные мелким, убористым почерком, содержали такие яркие картины из жизни Испании, что кто-то сказал:

- Вот увидите, когда он вернется оттуда, родится еще одна книга...

Все, что писалось в те годы об Испании, читалось в первую очередь. Особенно очерки и корреспонденции Михаила Кольцова.

В апреле 1937 года журналист вернулся в Москву. Через несколько дней мы увиделись, и меня поразила его сдержанность, серьезность.

Все заметили в нем перемену. Похудел, на бледном лице - усталость. Он передал нам привет от Мате Залки и весь вечер рассказывал о нем так же восторженно, как и писал.

...Однажды журналисты спросили генерала Лукача:

- Как вы умудряетесь управлять вашими разноязычными батальонами?

- Очень просто! - улыбнулся в ответ генерал, - С моими бойцами и командирами я говорю на языке Октябрьской революции - он понятен всем.

Мате Залка был счастлив еще раз убедиться в великой силе интернационального братства.

Трехмесячные бои под Мадридом, потом Харама, замечательная победа на Гвадалахаре. Интернациональная бригада генерала Лукача становится дивизией.

К этому времени роман Залки "Добердо" приобрел известность, пользовался большим успехом, был переведен на многие языки. Но в дивизии лишь несколько человек, самых близких командиру, знают, что генерал Лукач и Мате Залка - одно и то же лицо.

Интернациональная дивизия отправляется под Уэску. Ей поручено ответственное задание: прорвать фронт мятежников. Мате Залка нисколько не сомневается в успехе. Он хорошо знает своих бойцов и командиров: они не дрогнут. Скоро начнется атака. Ио генералу хочется еще раз при утреннем свете осмотреть позиции неприятеля. Выжженная солнцем каменистая степь. Дорога пустынна.

- Проскочим на машине, - говорит Мате, пряча бинокль в чехол.

На этой дороге генерал Лукач погиб.

Но эта тяжелая весть еще не дошла до нас.

Узнав, что Кольцов собирается вновь в Испанию, мы передали с ним письма для Мате Залки.

Михаил Ефимович полетел сначала в Бильбао, а потом в Барселону, где в первый же день узнал о гибели Залки. Письма, подарки от жены и друзей так и остались неврученными.

О том, как испанцы прощались с генералом Лукачем, рассказывал его адъютант А. Эйслер, свидетель тех событий:

"...Раздалась испанская команда, блеснула чья-то сабля, карабинеры взяли на караул. Перед ними дети в белых блузках с пионерскими галстуками держали букеты цветов. Цветы полетели под машину. Сверху почти из каждого дома тоже бросали цветы. Повсюду висели красные и красно-желто-фиолетовые республиканские флаги с длинными черными лентами. Народ на тротуарах и на балконах, подняв кулаки, стоял молча...

На площади, где уже не был слышен оркестр, несколько барабанщиков, высоко вскидывая палки, страшно, как по сердцу, били дробь... Я не стеснялся своих слез и сквозь них видел, как рядом плачет, держась за баранку и вздрагивая худыми плечами, старый, видавший виды шофер санитарной машины с почти черным лицом..."

Похоронили Мате Залку в Валенсии. Тысячи испанцев пришли поклониться ему.

Горестную весть о гибели Мате принес мне Ференц Патаки. Мы долго не зажигали огня: так лучше было разговаривать о нашем друге, думать о нем. Вспомнили, как читал он свой рассказ "На могиле" о гибели австрийца-интернационалиста Карлуши.

Кажется, отчетливо слышу страстные слова Залки, сказанные в тот далекий вечер: "Человек борется и умирает за счастье другого народа. Что может быть выше и благороднее?!"

В день окончания Военной академии имени М. В. Фрунзе Лайош Гавро созвал друзей. Из Апрелевки приехал Семен Бирюков. После окончания Промышленной академии он работал там директором фабрики патефонных пластинок. Гавро очень сожалел, что не было Ференца Владиславовича: он находился в дальней командировке.

Среди гостей было много соотечественников Гавро. Я познакомился с супругами Келенами. Это на их квартире в Будапеште Бела Кун проводил организационное собрание, с которого отсчитывается рождение партии венгерских коммунистов.

Йожеф Келен, видный математик и физик, в 1919 году в Венгерской Советской республике стал наркомом по национализации промышленности, а его жене Йолан коммунисты поручили заниматься социальным обеспечением детей. После падения Советской власти в Венгрии Йожеф Келен был схвачен хортистами и брошен в тюрьму. В своем выступлении на суде он сказал в лицо палачам, что победа социализма неизбежна. Приговор суда был суров: пожизненная каторга. Но Йожеф свято верил в свое освобождение. Через два года после его заточения в тюрьму Советское правительство обменяло пленных венгерских офицеров, среди которых были важные персоны, на коммунистов, томившихся в хортистских казематах. Келены приехали в Москву. Йолан стала работать в Наркомпросе вместе с Надеждой Константиновной Крупской, а Йожеф был направлен Центральным Комитетом партии к Кржижановскому, разрабатывавшему тогда план ГОЭЛРО.

Много лет спустя, в начале 70-х годов, я приехал в Будапешт и там в Институте истории партии при ЦК ВСРП неожиданно встретил Йолан Келен. Годы изменили ее, но я все же узнал в худощавой седой женщине прежнюю Йолан.

Она подарила мне две свои книги, вышедшие недавно, - воспоминания участницы революции 1919 года в Венгрии.

Йолан обладала изумительной памятью. Вспомнила она и вечер в доме Гавро.

Тогда Гавро много рассказывал о Дальнем Востоке. Он полюбил наше Приморье и мечтал после окончания академии получить туда назначение. Незадолго до этого он виделся у меня на квартире с В. К. Блюхером. Василий Константинович уже слышал о Гавро от Якира и потому был рад, когда Лайош выразил желание служить на Дальнем Востоке.

- Какой же командарм откажется от боевого командира, прошедшего такую школу, как гражданская война? - сказал он. - Да к тому же еще и закончившего академию имени Фрунзе!

Василий Константинович пообещал через Наркомат обороны затребовать Лайоша к себе и слово свое сдержал.

Блюхера очень беспокоила международная обстановка: пахло порохом на наших границах. Не скрывали своих коварных замыслов фашисты в Германии и в Италии, японские милитаристы вторглись в Китай, а в конце 30-х годов попытались прощупать крепость наших восточных границ, но потерпели сокрушительное поражение у озера Хасан и на реке Халхин-Гол.

Лайоша Гавро мы проводили на Дальний Восток. Его назначили командиром 92-й стрелковой дивизии и комендантом укрепрайона в Приморье. В своих письмах он писал, что очарован здешней природой, но любоваться ее красотами пока некогда - с головой ушел в дела.

Он все время находился в частях и подразделениях. В первые же месяцы Гавро уже хорошо знал своих комбатов, ротных командиров и даже многих красноармейцев.

Однажды к нему подошел покрасневший от волнения солдат и, взяв под козырек, попросил разрешения обратиться:

- Товарищ комдив, я от комсомольцев. Мы просим вас рассказать про писателя Мате Залку, вашего друга...

Просьба была неожиданной.

- А откуда вы знаете, что я был с ним знаком? - спросил Гавро.

Парень широко улыбнулся:

- Так ведь в одном журнале написано: "Прообразом красного командира Виктора Гары послужил герой гражданской войны Людвиг Матвеевич Гавро..."

В Приморье осенью часто гуляет резкий порывистый ветер. С океана он выносит темные тучи. Дождь льет много часов подряд. Один из таких холодных ненастных дней комдив Гавро выбрал для марш-броска, чтобы проверить выносливость и закалку личного состава. Перед полками была поставлена задача: срочно выдвинуться на двадцать километров вперед, преодолев заросшие орешником и дубняком лобастые сопки, и занять круговую оборону.

Командиры полков докладывают о готовности бойцов.

Комдив удовлетворенно смотрит на часы, затем идет проверять огневые позиции. Он доволен: ячейки, окопы и ходы сообщений выкопаны толково, со знанием дела и хорошо замаскированы на склонах сопок: брустверы их точно растворились в ржавых пятнах жухлых листьев низкорослого дубняка, покрывшего здесь все вокруг. Отойди метров на двести и не заметишь. С неба тоже разглядишь не сразу, только разве с небольшой высоты.

Личный состав - алтайцы, забайкальцы, хабаровчане... Закаленный народ. Дождь, ветер, холод - им все нипочем. Сибиряки!..

В 1941 году эти парни погонят гитлеровцев из-под Москвы, освободят Клин, Калинин, потом блокируют гарнизон фашистов в Великих Луках. Станут гвардейцами. Освободят Белоруссию, Латвию. И закончат войну штурмом Кенигсберга.

Но комдива Людвига Матвеевича Гавро с ними уже не будет...

А в родной его Венгрии, над которой взовьются знамена свободы, газета "Непсабадшаг" напишет о нем в день его 70-летия:

"Когда мы говорим сегодня о венграх - первых солдатах коммунизма и пролетарского интернационализма, творцах венгеро-советской дружбы, - мы среди первых вспоминаем имя Лайоша Гавро". Помнят его и в нашей стране, на его второй родине. В сердцах советских людей вечно будут живы имена таких организаторов и руководителей интернационалистских формирований, как Бела Кун, Лайош Гавро, Кальман Виртель, Лайош Винерман, Тибор Самуэли, и других венгерских товарищей.