Глава десятая

1921 год Ленин назвал годом неслыханной тяжести. Беспощадный зной спалил хлеба на больших площадях, голод охватил 34 губернии. Крестьяне не собрали даже того, что посеяли. Партия и правительство делали все возможное, чтобы купить хлеб за границей, но империалистические круги стран Запада старались использовать это бедствие для новых попыток свержения Советской власти. Подняли голову недобитые контрреволюционеры, участились диверсии на заводах и фабриках, на транспорте, грязным потоком хлынула антисоветская литература.

...Зимой был у нас такой случай. Я заступил на очередное дежурство. Сделав все, что положено, сел за учебники. Вдруг слышу - по коридору кто-то бежит. Кинулся к дверям и столкнулся с дежурным комендантом Шигаевым.

- Пожар! Типография горит! - выпалил он, тяжело дыша.

Первыми почувствовали запах гари постовые красноармейцы. Они сразу связались с дежурным комендантом. Я позвонил в ближайшую пожарную часть, затем начальнику отряда особого назначения Г. Петрову и комиссару Е. Рябову. Через несколько минут отряд был на месте происшествия.

Г. Г. Петров, участник гражданской войны, командир отряда особого назначения

Огонь нам удалось погасить быстро, пожар только начался. По "горячим следам" пытаемся установить, как все произошло. Тщательно осматриваем обгорелые рулоны бумаги, заглядываем под печатные машины и наборные кассы... Ничего подозрительного. Кто-то бросил недокуренную папиросу? Но ведь работа в типографии давно уже закончилась. Может быть, короткое замыкание вызвало пожар? Включили все лампочки. Горят. Проводка цела... Тут меня позвал Рябов. Черный от сажи и копоти, он вынул из-под стола и протянул мне жестянку, в которых продают леденцы:

- Керосином пахнет!

Я запаха керосина не почувствовал. В помещении задохнуться можно было от дыма.

- Керосин! - подтвердил Рябов, обнаружив в банке жирную сажу.

Банка найдена в одном из очагов пожара. Я бегу к другому месту загорания, ворошу мокрый пепел на полках, где складывали отпечатанные брошюры, и нахожу точно такую же байку. Она вся обгорела, даже распаялась.

- Ясно, кто-то специально принес эти банки, - сказал командир отряда особого назначения Петров.

- Поджог! - подытожил Рябов. - И тот, кто его совершил, работает в типографии или имеет возможность свободно входить в это помещение...

Преступник был пойман на другой же день. Однажды ко мне подошел Семен Бирюков.

- Ты погляди, на какой бумаге напечатано! - сказал он и, по-мальчишески прищелкнув языком, протянул мне белую, на хрустящей бумаге листовку. - Эксперты установили - работа французская.

Листовка была напечатана на отличной бумаге и, судя по всему, в первоклассной типографии. А вот как она попала в Москву? Выяснением этого и поручили заняться Бирюкову. Обратиться ко мне Семену посоветовал Ксенофонтов. Как раз в это время я занимался одним человеком, который часто бывал во Франции. Иван Ксенофонтович хотел выяснить, не связаны ли каким-то образом эти два "дела". Как часто уже бывало, проницательность нашего наставника и на этот раз оправдалась. Но вначале нам с Семеном нужно было распутать оба "клубка", а точнее, связать их концы в один узел.

По каким каналам из-за границы листовки проникают в Москву и другие города, кто доставляет их? Усилили таможенный досмотр на железных дорогах и в портах, однако никого с такими листовками задержать не удалось. Было над чем поломать голову.

И вот наконец взяли сразу двоих с поличным. Одного арестовали московские чекисты, другой был задержан в Ярославле. Но допросы их мало что дали: оба утверждали, что людей, от которых получили листовки, не знают, а на связь вышли по шифрованным письмам, полученным из-за рубежа.

Один из арестованных - при Керенском служил в министерстве иностранных дел, имел на юге несколько тысяч десятин земли под виноградниками и мечтал о том, чтобы в России вернулись прежние порядки. Действия его можно было понять - враг. Второй - семинарист, сын священника, пошел на фронт вольноопределяющимся, дослужился до унтер-офицера. В составе русского экспедиционного корпуса был отправлен во Францию. После Октябрьской революции в России там и остался, сблизился с эсерами, которые убедили его, что большевики не в состоянии наладить хозяйство в стране - голод и разруху им не преодолеть - и самое время начать против них борьбу. Он рассказал, что, приехав в Россию с поручением контрреволюционного центра на Западе, увидел совсем другую картину и понял, что его умышленно дезинформировали.

Уже на втором допросе бывший унтер-офицер решил рассказать все как было. "Я убедился, что народ пошел за большевиками, - сказал он. - Повернуть его в другую сторону невозможно. Во всяком случае, сейчас это сделать никому не удастся, а через пять-шесть лет тем более. Вы покончите с разрухой..." Далее он сообщил, что первый чемодан с листовками получил в Москве в условленном месте у вокзала от высокого респектабельного мужчины в пенсне, хорошо, и со вкусом одетого, - по всем статьям иностранца. Во второй и третий раз встречался уже с другими людьми, но на том же самом месте. Они сами подходили к нему, потому что в письме было сказано, как он должен одеться для этой встречи. Оба "экспедитора", судя по манере держаться и выправке, - бывшие офицеры. Особенно запомнился сухопарый мужчина с коротенькой, тронутой сединой бородкой.

- Расскажите подробнее, как он выглядит? - попросил Бирюков Ивана Ксенофонтовича, когда тот знакомил нас с новыми данными, появившимися в следственном отделе по делу о "французских" листовках.

Просмотрев протоколы допросов, Ксенофонтов отыскал нужное место и сказал:

- Лицо чуть удлиненное, бледное, как это бывает у людей после длительного пребывания в госпитале. Прихрамывает, опираясь на тросточку с золотым набалдашником...

- Внизу в передних зубах заметна щербинка? - спросил вдруг Бирюков.

- А вот про щербинку ничего не сказано. - Иван Ксенофонтович снял телефонную трубку и позвонил следователю.

Тот оказался на месте и как раз беседовал с задержанным.

- Верно, редкозуб, но, вверху щербинка или внизу, арестованный затрудняется сказать. - Я видел этого человека! - воскликнул Бирюков.

- Где? - нисколько не удивился Иван Ксенофонтович.

- На Тверской, в бывшем Елисеевском магазине.

- Когда?

- В начале этой недели.

- А вы в этом уверены?

- Все сходится, Иван Ксенофонтович, -горячо убеждал Семен. - Бородка аккуратная, волосок к волоску, лицо длинное, бледное, щеки запали... В руке тросточка. А вот с каким набалдашником, утверждать не берусь. Мы вместе с ним вышли из магазина и некоторое время в одном направлении шли по тротуару.

- Куда?

- Вниз. В сторону Охотного ряда. Я еще подумал: видать, из "бывших".

- В какое это было время?

- Под вечер. Я шел домой со службы.

Встретился с седобородым один из чекистов. Случайно он увидел его в Брюсовском переулке (теперь - улица Неждановой) и тут же упустил: подкатил извозчик, тот сел в пролетку и уехал. В руках у него был саквояж из желтой кожи.

А "француз", которым поручили заниматься мне, жил тоже в Брюсовском переулке. Вот я и задумался. Сопоставив эти факты, понял, почему Ивана Ксенофонтовича насторожило, что седобородый "вынырнул" именно здесь: ведь после этого сообщения он и велел Семену Бирюкову обстоятельно информировать меня обо всем и поддерживать со мной постоянную связь.

Теперь расскажу о том, чем же я тогда занимался.

После раскрытия "заговора послов" освободился особняк по Брюсовскому переулку, где размещался французский посол Нуланс. Неприглядная роль его выяснилась, когда ВЧК ликвидировала террористическую организацию "Союз защиты родины и свободы", возглавляемую Борисом Савинковым. На содержание организации французское посольство передало два с половиной миллиона рублей. После провала "Союза" Нуланс потребовал от укрывшегося в английской миссии Савинкова немедленно организовать через своих связных ряд вооруженных выступлений на Верхней Волге. И это было раскрыто чекистами. Более того, стала очевидной подстрекательская, подрывная деятельность французских дипломатов.

Особняк в Брюсовском переулке был предоставлен нашим правительством группе французских коммунистов и социалистов, временно проживавших в Москве. Среди них был Анри Гильбо, участвовавший в I и II конгрессах Коминтерна.

По соседству жил работник Наркомата внешней торговли Богданов (фамилия изменена). Семья у него была невелика - жена и дочь школьного возраста. Но он ждал приезда многочисленных родственников, и квартира из пяти комнат показалась ему мала. Богданов предложил Гильбо за приличное вознаграждение поменяться домами. Не дослушав Богданова, Гильбо указал ему на дверь.

К этому времени большинство французских товарищей уже разъехалось. В особняке остались только Анри Гильбо с женой Генриеттой и переводчица мадам Кубе, у которой был ребенок, мальчик лет семи. Богданов рассорился с соседями.

Деликатный и стеснительный Гильбо долго не решался пожаловаться, надеясь, что конфликт уладится сам по себе. Но однажды, будучи по делам Коминтерна на приеме у Владимира Ильича, Анри Гильбо все-таки обмолвился об одной "маленькой неприятности", которая мешает жить и работать. А поводом послужил последний "визит" Богданова с новыми предложениями.

Я в тот день дежурил по секретариату ЦК. Меня вызвал Ксенофонтов. У него в кабинете я увидел худощавого мужчину среднего роста, в очках, с зачесанными назад редкими волосами.

- Познакомься! Наш французский товарищ Анри Гильбо, - представил мне его Иван Ксенофонтович.

Гильбо встал, поклонился, пожал мне руку. Мне о нем приходилось слышать: Гильбо был известным журналистом, выступал против интервенции Антанты.

Иван Ксенофонтович сказал, что Владимир Ильич просил его помочь Анри Гильбо. Вот он и поручает мне разобраться со странным соседом французского товарища и завтра же доложить. "Завтра же", - повторил он.

Я начал с того, что навел справки о Богданове. В Наркомате отозвались о нем весьма похвально: ценный работник, эрудированный человек. "По всей вероятности, мне аттестуют другого, - подумал я. - Тут какая-то ошибка".

Еду в Брюсовский. Все верно, к сожалению. Соседствует с французами именно Богданов. Но сейчас его в Москве нет, два дня назад он уехал в Париж и вернется не раньше чем через две недели.

Доложил Ивану Ксенофонтовичу. Он сказал задумчиво:

- Подождем его приезда... А к Гильбо ты, пожалуйста, в эти дни еще разок наведайся. Свой номер телефона ему оставил? Ну и хорошо.

В том году Богданов в заграничных командировках бывал только во Франции. Четырежды. Эта поездка пятая. Бирюков уточнил дни его возвращения в Москву, и они совпали с появлением тех самых антисоветских листовок на превосходной белой бумаге! Что это - простая случайность? Или?..

И я пошел к Дзержинскому.

Рассказал Феликсу Эдмундовичу об "удивительном совпадении" и попросил разрешение произвести обыск на квартире у Богданова.

- А вы все взвесьте и подумайте, есть ли у вас основания для такого шага, - сказал Дзержинский. - Я считаю, что таких оснований пока еще нет. Продолжайте наблюдение, а в случае необходимости действуйте так, как подскажет ваша революционная совесть.

В ходе следствия были получены данные, уличающие Богданова в провозе и распространении антисоветских листовок.

На следующий день после приезда Богданова из Франции я пошел к нему. Хозяин был в кабинете, разговаривал по телефону. В столовой сидели гости, которых мое появление почему-то не удивило. Их было пятеро - двое роскошно одетых женщин, двое солидных мужчин и молодой, но уже начинающий полнеть человек. Рядом с ним место за столом было свободно. Видимо, ждали шестого гостя и меня приняли за него.

Стол был богато сервирован и заставлен всевозможными яствами. Пестрой шеренгой выстроились нарядные бутылки с коньяками и винами. Мне стало не по себе. Трудовая Москва живет на скудном пайке, в провинции пухнут от голода. Ведавший вопросами продовольствия товарищ Цюрупа от систематического недоедания терял сознание в своем кабинете, заботясь о пострадавших в Поволжье от жестокой засухи людях. Категорически отказывался от малейшей прибавки к своему пайку В. И. Ленин. Красноармейцы треть своего довольствия отдают детям... А здесь!..

Меня усадили за стол, никто не спросил, кто я и зачем пришел. Из разговора я понял, что ужин устроен в честь возвращения хозяина. На столе против меня оказался зажаренный целиком молочный поросенок, украшенный зеленью, и аккуратно уложенные в серебряной ладье ломтики копченого сига. И тут я не выдержал.

- А ну встать! - крикнул громко, хотя и сознавал, что не так нужно действовать.

Женщины испуганно ахнули, мужчины молча продолжали сидеть. Подбежала хозяйка, попыталась усадить меня, успокоить, спросила, уж не выпил ли я лишнего. Прервав телефонный разговор, на шум прибежал Богданов.

- Кто вы такой? Как сюда попали?

Извинившись перед гостями, Богданов развел руками и продолжал наседать на меня:

- Сотрудник ВЧК? Ну так что же из этого? По всей вероятности, вы ошиблись адресом, товарищ... Кто вам нужен?

- Вы гражданин Богданов?

- Прошу ко мне в кабинет!

Но я отказался пойти в кабинет: пока я буду разговаривать с хозяином, гости разойдутся, а надо проверить, что это за люди. А они тем временем успокоились и выжидательно смотрели на нас. Хозяйка скорбно поджала губы, дожидаясь, когда я покину дом. Меня уже подташнивает от голода. Богданов перехватил мой взгляд, невольно брошенный на аппетитные блюда.

- Я бываю в заграничных командировках, а там все это есть. Европа, знаете, не бедствует. Часть зарплаты я получаю в иностранной валюте и иногда делаю родным и близким такие сюрпризы. Нам это разрешается...

- Я пришел к вам не по этому делу, - сказал я, взяв себя в руки, - Ваши соседи, французские товарищи...

- Ах, вот оно что! - не дал мне договорить Богданов.

- Нажаловались! - в тон ему подхватила хозяйка и не могла скрыть вздоха облегчения.

- Жалобы моих соседей не имеют оснований, товарищ чекист, - продолжал Богданов. - Я считаю, что мы

договоримся обо всем по-хорошему...

В прихожей раздался звонок, это пришли, как я и условился с ними, Бирюков и Мартынов. Я попросил Мартынова пригласить понятых, и он ушел. Мы же с Семеном предложили гостям предъявить документы, а хозяйке и домработнице - все собрать со стола и унести на кухню.

- Утром отправим в детский дом, - пояснил Бирюков.

- Конфискуете? - насмешливо спросил хозяин квартиры. - А по какому праву?

- Революционному! - бросает ему Бирюков. - И обыск у вас будем делать по этому же праву. Вот ордер...

- Вы за это ответите! Я сейчас же позвоню...

Богданов метнулся в кабинет, но я попридержал его, опасаясь, что он предупредит сообщников по телефону.

Мартынов привел троих соседей - мужа с женой, по виду рабочих, и дворника. Соблюдая все формальности, мы объявили им, что будем производить обыск, и пояснили, какая роль при этом отводится по закону понятым. Мартынов остался с гостями, а мы с Бирюковым приступили к делу.

В первые минуты встречи с Богдановым мне подумалось: а не он ли сам вручил унтер-офицеру чемодан с листовками? Я еще раз окинул его взглядом, вспоминая протокол допроса: хорошо одетый, респектабельный мужчина, судя по всему иностранец, говорит с легким акцептом... Все это вполне может быть отнесено и к Богданову.

Обыск пока ничего не дал. Обшарили, казалось, каждый метр в квартире: ничего подозрительного! Зато на кухне обнаружили настоящий продуктовый склад: можно было прокормить в течение месяца - по тем временам - целое учреждение. Не за продукты ли скупает Богданов у голодающих произведения искусства? Уж очень много их в квартире. Но к этому мы еще вернемся. Сейчас нас больше всего интересуют листовки, к которым он мог иметь прямое отношение. Странно, почему так обрадовалась жена Богданова, когда узнала, что причиной моего визита является жалоба Гильбо. Может, знает, что у хозяина куда серьезнее грех на душе...

Осталось осмотреть кабинет. Безучастный ко всему Богданов делает вид, что дремлет, развалившись в кресле. За все время обыска он обронил лишь несколько слов, когда мы снимали с простенка картину в золоченой раме.

- Осторожнее, прошу вас! Это очень редкое полотно, ранний Дега.

Большие старинные часы звонко пробили два часа ночи. Слипаются глаза у понятых. Ко всему привыкший дворник начинает тихонько посапывать носом.

Неожиданно в прихожей раздался короткий резкий звонок. Я побежал к входной двери, успев заметить, что Богданов вздрогнул. Звонили явно свои: после короткого звонка раздался длинный и снова два коротких. Открываю дверь - передо мной седобородый господин с тросточкой...

Увидев мою кожаную куртку, ночной гость отпрянул назад, но я успел схватить его за руку. На помощь подоспел Мартынов. Мы втащили посетителя в квартиру, обыскали. В кармане пиджака нашли браунинг...

Вот, значит, кому предназначалось место за столом, на которое усадили меня.

Продолжили обыск. Я обратил внимание, что в одном месте чуть-чуть прорвались обои. Я осторожно поддел перочинным ножичком бумагу.

- Нашел! - радостно бросаю больше Богданову, чем Семену и понятым, а сам еще не знаю, что я нашел: ил гнездышка в стене выглядывает металлическая петелька. Я подцепил ее копчиком ножа и потянул. Показалась цепочка. Под потолком что-то скрипнуло.

К цепочке был привязан прочный шелковый шпур. Слышу, как он скользит по вделанным в стену блокам и затем у самого потолка, открывается дверца тайника - массивная, как у несгораемого шкафа...

Богданов оказался махровым врагом Советской власти. Следствие установило, что он был связан с белогвардейскими и шпионскими центрами на Западе. С его помощью, а часто и при прямом содействии к нам было переправлено из-за рубежа огромное количество листовок.

- Роковая случайность, - тихо проговорил Богданов, когда мы закончили переписывать содержимое тайника. - Этот ящик я получил в наследство от прежнего хозяина квартиры. Хотел все убрать из него, когда просил соседей поменяться.

- А эта встреча тоже роковая случайность? - спросил я у него на другой день во время очной ставки с унтер-офицером, который по фотографии узнал Богданова.

В Брюсовском переулке я стал бывать часто. Ксенофонтов и после ареста Богданова просил меня наведываться к французам. Встречали они меня приветливо. Анри Гильбо расспрашивал о Ленине. Его интересовал я взаимоотношения сотрудников Совнаркома и Секретариата ЦК партии с Владимиром Ильичем, что говорят о нем в народе. Гильбо собирался писать книгу о Ленине, и все, что касалось вождя революции, даже самые мелкие детали, заносил в свои блокноты.

- Что вам прежде всего запомнилось во внешности Владимира Ильича? - спросил меня однажды Гильбо.

- Лоб и глаза, - ответил я. - И улыбка.

- Да, глаза! - воскликнул Анри. - Очень проницательные! Они излучают доброту, притягивают людей!..

Генриетта Гильбо уже бывала у нас в России, она легко и быстро усваивала чужой язык, вскоре мы с ней уже стали разговаривать без переводчицы. Я узнал, что с Владимиром Ильичем супруги Гильбо познакомились еще до революции. В 1916 году они эмигрировали в Женеву, так как во Франции Анри Гильбо преследовался за выступления против войны. Ленин и Крупская тоже в это время жили в Швейцарии. Гильбо встречался и переписывался с Владимиром Ильичем. После Февральской революции он принял активное участие в подготовке переезда русских политэмигрантов в Россию, был одним из одиннадцати видных деятелей международного рабочего движения, подписавших известный в истории протокол о проезде русских политэмигрантов через Германию, воевавшую тогда с Россией.

Находясь в Москве, Гильбо довольно часто бывал в Кремле у Владимира Ильича.

О ленинском внимании и чуткости к людям написано много. Но мне все-таки хочется рассказать о том, чему я сам был свидетелем, - об отношении Ленина к Анри Гильбо, интернационалисту, приехавшему в революционную Россию по делам Коминтерна.

Гильбо нередко обращался к Ленину, и Владимир Ильич немедленно отзывался на его просьбы. В этом можно убедиться по одиннадцатому тому "Биографической хроники" В. И. Ленина, охватывающему период жизни вождя с 12 июля по 30 ноября 1921 года. В письмах и записках Владимира Ильича, заметках на листках настольного календаря этого периода более десяти раз упоминается имя Анри Гильбо.

Однажды, только принял я дежурство по секретариату ЦК, комендант Шигаев говорит мне: "Звонил Анри Гильбо, просил обязательно зайти к нему вечером. Он уезжает".

После работы я отправился в Брюсовский переулок.

- Наш поезд уходит сегодня, - сказал Гильбо. - Вот вам ключи от дома.

Я удивился. Меня же, говорю, никто не уполномочивал. Как я могу взять эти ключи? Гильбо показал на телефон:

- Свяжитесь с вашим начальником. С ним уже все согласовано.

Ксенофонтов был еще на работе. Оказывается, он забыл предупредить меня. Иван Ксенофонтович велел мне проводить Гильбо на вокзал, взять ключи и вселиться в особняк. Поживешь, дескать, на правах коменданта.

Проводил я супругов Гильбо. Тепло попрощались. Больше я их никогда не видел. Рассказал же я о Гильбо сейчас потому, что судьба свела меня с ним на какое-то время по делам моей службы, а главное - потому, что связано это было с одним из примеров необыкновенно чуткого и внимательного отношения Владимира Ильича Ленина к людям. Среди огромного количества вопросов государственной важности, которые ему приходилось каждодневно решать, он находил время для отдельного человека, принимал близко к сердцу нужды и заботы многих людей.

С вокзала я вернулся в общежитие. С непроницаемым видом укладываю свои пожитки. Половину мешка заняли разбитые сапоги. Пора бы их уже выбросить, но прикинул, что могут еще пригодиться. Товарищи мои в недоумении: куда это я переселяюсь? Неужели комнату снял? Да ведь не по карману. Значит, получил? Но в те годы это было почти невозможно.

- Комнату? - говорю я. - Девять комнат! Целый особняк!

И в доказательство подбрасываю на ладони связку ключей, нанизанных на металлическое кольцо. Мне верят и не верят.

Я рассказал им, почему должен перебраться в особняк, назвал товарищам адрес, пригласил навещать меня. И вот шагаю я с Лубянки вниз к Большому театру на Брюсовский. Улицы светятся рекламными огнями: "Лучшее сахарное пирожное только у Каде!", "Ежедневно свежие конфеты из Петрограда. Принимаются заказы с доставкой на дом", "Элегантное платье для дам".

Это нэп. Самое сильное воспоминание у меня от него - обилие продуктов в магазинах и постоянное чувство голода. Витрины и прилавки ломятся от всевозможных товаров, а купить не на что. Все очень дорого. Но денежные люди в Москве есть. Появились коммерсанты, дельцы. Они открыли магазины, рестораны, кондитерские фабрики и даже заводы. Как грибы после теплого дождя, стали вырастать акционерные общества, фирмы, тресты... Идет бойкая торговля. Фунт окорока стоит триста тысяч, курица - четыреста. Деньги пачками переходят из рук в руки...

Это в то время, когда коммунисты, и рядовые, и руководители делили с народом все тяготы и лишения. Нарком иностранных дел Г. В. Чичерин писал в начале нэпа: "С 1 августа наши сотрудники не получают ничего. Живут тем, что продают старые вещи... Сейчас у меня в канцелярии журналистка упала в обморок..."

Обозреватели буржуазных газет на Западе с удовлетворением сообщали своим читателям, что новая экономическая политика большевиков - это пересмотр их первоначальных концепций в области иностранной, торговой, финансовой и социальной политики. Что все, дескать, возвращается к старому. Никуда, как видно, от частного капитала не денешься.

Должно было пройти время, чтобы враги осознали: новая экономическая политика - это лишь этап при переходе от капитализма к социализму, вслед за которым последует реорганизация и подъем советской экономики.

...Пересек Тверскую, привычно свернул в переулок. Вот он, знакомый особняк. Думал ли я еще совсем недавно, да и в тот вечер тоже, что он на долгое время станет для меня домом и местом встреч со многими замечательными людьми, моими дорогими друзьями.

Как живые, стоят они у меня перед глазами и сейчас...