Глава шестая

В 30-е годы Алексей Максимович Горький обратился к участникам отгремевших боев с просьбой написать свои воспоминания для "Истории гражданской войны". Мы, друзья Лайоша, упрашивали его рассказать о своей столь богатой волнующими событиями жизни, о боях и походах, в которых ему довелось участвовать.

- Это твой долг перед боевыми друзьями-интернационалистами, сложившими голову за Советскую власть, - горячо убеждал Гавро венгерский писатель, интернационалист Антал Гидаш.

Гавро всегда был очень занят. Да и не любил писать. Его письма друзьям по своей краткости напоминали депеши. Однако под нашим дружным нажимом Лайош все-таки взялся за перо. Не все записи, к сожалению, сохранились, да и не довел он свою работу до конца. Но кое-что из написанного удалось разыскать. Большая заслуга в этом Надежды Павловны Ровенской, которая старательно собирала и бережно хранила все, что связано с именем Гавро.

Лайош много рассказывал мне о событиях в Астрахани в августе 1918 года. Но сохранились и его записки об этом времени. И, пожалуй, они самый достоверный источник о той горячей поре. Давайте и мы обратимся к этим волнующим строкам:

"...Ударили в колокол крепостного собора, из крепости послышались отдельные выстрелы, потом там началась беспорядочная пальба, истошные крики. Моя оседланная лошадь стояла у коновязи, тут же была лошадь ординарца Иштвана Вантуша.

- За мной! - крикнул я ему, выбежав из казармы, двери и окна которой по случаю жары были распахнуты настежь.

Мы вскочили на коней. "Сначала в военкомат", - решил я.

Военком что-то писал за столом. Стараясь быть спокойным, я сказал ему, что в крепости неладное творится, оттуда доносятся крики и стрельба.

Военком выслушал меня и усмехнулся:

- У страха глаза всегда велики!

Звоню из его кабинета в губком партии. Никто мне не отвечает. Выбегаю из военкомата - нет наших лошадей, и ординарца тоже нигде не вижу. "Куда же он мог пропасть?" - досадую я, оглядываясь вокруг.

Подходит легковая машина. Я бросаюсь к ней, сажусь рядом с шофером и приказываю ему немедленно везти меня в казармы интерполка. "В крепости восстание, товарищ!" - сообщаю ему взволнованно. Я уже принял решение поднять по тревоге полк, вести его к крепости и действовать самостоятельно.

Шофер по моему виду понял, что я не шучу, развернулся безо всяких разговоров, и мы поехали. На Полицейской улице дорогу нам преградила большая группа людей, одетых кто во что горазд: тут и гимнастерки, а френчи, и рубашки, и национальные одежды горцев... Кричат во все горло: "Бей комиссаров!.." Выстрелы раздались, шофер ойкнул и схватился за шею. На пальцах - кровь. Меня выдернули из машины, разоружили и повели в казармы, где располагался эскадрон мятежников. Сюда же через несколько минут привели Иштвана Вантуша и губернского военкома. Я не удержался, напомнил ему про страх, у которого глаза велики. Он промолчал, отведя глаза...

Все трое мы оказались в одной комнате под охраной пожилого рослого чеченца в потертом бешмете. Вот он покрутился у порога и отлучился. Я подмигнул Иштвану, указав кивком на раскрытую дверь. Тот подошел на цыпочках, выглянул осторожно в коридор и махнул нам рукой. Стараясь ступать бесшумно, мы с военкомом вслед за Вантушем выскользнули в коридор, в котором не было ни души, пробежали по нему в дальний конец и оказались на черной лестнице, которая вывела нас во двор, заросший бурьяном. Перемахнуть через забор было делом нескольких секунд. Попали мы на людную улицу, но никто на нас не обращает внимания. Спешим затеряться в толпе.

Иштван следует за мной по пятам.

Едва успели мы отдышаться, как наткнулись на офицеров. Их много, человек двадцать. Все в новеньких светлых френчах, бриджах и хромовых сапогах. На плечах поблескивают золотом погоны. Военком сумел скрыться, а меня с Иштваном офицеры задержали и повели в городскую думу. Там я весной разоружал эсеров, один из них меня узнал.

- Мадьярский большевик! - злобно сказал он своим друзьям. - Для такого гада не жалко и пули.

Но пули, на мое счастье, у него не оказалось, офицеры, по-видимому, еще не успели получить оружие. Сбор у них, как я понял, был назначен в думе.

Там шла ругань, неразбериха. Все кричат, распоряжаются, руками размахивают, и никто никого не хочет слушать. Нас оставляют без надзора, чем мы не преминули воспользоваться и снова оказались на свободе. Но в толпе у думы я потерял Вантуша и, как оказалось, только к счастью: у большого моста подле крепости меня опять схватили. Дорогу мне преградил своей мощной фигурой штабс-капитан. С ним было еще два офицера - поручик и подпоручик. Все в нарядных кавказских бешметах и, несмотря на жару, в высоких белых папахах.

- Я вынужден вас задержать, господин... - начал штабс-капитан.

- Ротмистр, - подсказал я.

- Насколько мне известно, господин ротмистр, вы охотно служили большевикам, - объявил штабс-капитан причину моего ареста. - Следуйте за нами.

Они привели меня в крепость и доложили начальнику штаба мятежников, что задержан красный командир из военнопленных.

- Расстрелять! - отмахнулся начальник штаба, едва взглянув в мою сторону.

Самим офицерам выполнять этот приказ не хочется, они сдают меня начальнику караула, казачьему офицеру, тот вызывает из караульного помещения двух солдат.

- В расход!

Солдаты молодые, недавнего призыва. Винтовки держат так, будто боятся, что они сами начнут у них стрелять. Пробираемся мы через площадь, и меня окликает знакомый рыбак, который привозил рыбу к нам в интерполк.

- Куда? - удивленно поглядывает он на охрану.

- На охоту! - отвечаю ему горькой шуткой.

- Приказано в расход, - объясняет один из солдат.

- Чего? - берет его за плечо рыбак и поворачивает к себе лицом. - Кто приказал?

- Офицер...

- А вы и рады стараться!

У них завязывается разговор. К нам подходят еще несколько рыбаков, а с ними матрос. Все они, как видно, давно знакомы. Матрос начинает сердито рассказывать, что делается в городе: меньшевики и эсеры, мол, открыто поддерживают белогвардейцев и всякую контрреволюционную сволочь. "Ваши благородия" разоружают красноармейцев, арестовывают большевиков...

Тут и я помаленьку начинаю голос подавать.

- Вы же вместе с буржуями и их пособниками Советскую власть свергаете, темнота!

Я объясняю им, что мы зажаты со всех сторон врагами, и этот белогвардейский мятеж - удар в спину Советской власти. Меня поддерживает матрос, рыбаки тоже за красных, и наш маленький и короткий митинг заканчивается тем, что я не только оказываюсь на свободе, но у меня к тому же появляются еще помощники, которые сами предлагают свои услуги. Это рыбаки и матрос. Я прошу их скорее пойти в казармы интерполка Вод передать командирам мой приказ: немедленно привести полк в боевую готовность, никого к своему расположению не подпускать, ждать моих дальнейших распоряжений. Сам я пока выйти из крепости не могу - задержат солдаты, охраняющие ворота... Только они ушли, как меня опять "опознали" и задержали. Командир красных мадьяр был на виду в городе. И тут у меня вдруг родился очень рискованный, я бы даже сказал, авантюрный план.

- Иду с предложением к его превосходительству! - объяснил я конвойным. Те немного поотстали, однако глаз с меня не сводят.

Бодрым шагом уверенного в себе человека, тихонько насвистывая бравурный марш себе под нос, поднимаюсь на крыльцо штаба и направляюсь прямо к самому полковнику Маркевичу, главарю мятежников, который повысил сегодня всех офицеров в звании на одну ступень, не обойдя, разумеется, и себя. Новоиспеченный генерал восседал в мягком кресле за большим столом, заваленным бумагами и картами. Я звякнул шпорами, вытянулся перед ним и представился:

- Командир иностранного полка ротмистр австро-венгерской армии Лайош Гавро.

Окинув меня изучающим взглядом, генерал остался доволен и дружелюбно улыбнулся:

- Я слушаю вас, господин ротмистр.

Стараюсь выложить ему по-военному все четко и коротко: так и так, дескать, ваше превосходительство, всем моим офицерам и солдатам осточертело мотаться на чужбине. Красные предложили нам нести гарнизонную службу в городе, пообещав вскорости отправить на родину, но слово свое не держат, кормят скверно, одной рыбой, не обмундировывают...

Маркевич внимательно выслушал меня, поинтересовался, из какой я семьи, где служил и где воевал до плена. Потом поднялся и предложил мне пройти с ним в строевой отдел.

Там меня стали расспрашивать, что за люди в полку, можно ли на них положиться. Можно, отвечаю, но только в том случае, если всех одеть и хорошо или хотя бы сносно кормить.

- За этим дело не станет, - торжественно заверил меня Маркевич".

И все же белый генерал не доверял мадьярскому офицеру. В казармы Гавро сопровождал взвод казаков, которым надлежало присматривать за действиями командира интерполка.

Скороговоркой, по-венгерски Гавро сумел предупредить интернационалистов, что он вынужден был так поступить и что нужно следить за его действиями. В подходящую минуту даст сигнал, как поступить. А пока все должны быть настороже и слушать его команду, которую он будет отдавать по-русски.

Тогда Лайош Гавро блестяще провел белогвардейцев. Они одели полк, обули. На радостях рыбопромышленники и купцы открыли для них свои тайные склады с продовольствием, обмундированием, предназначавшимися еще для царской армии. Бойцы получили офицерское обмундирование, добротные сапоги с высокими голенищами, шерстяные одеяла и по 250 патронов на каждого.

В городе в это время шли бои, мятежникам не удалось одним махом, как они рассчитывали, выбить большевиков и стать хозяевами положения. На защиту Советской власти выступили военные моряки во главе с Д. В. Коптеевым, к ним примкнули рабочие-металлисты, которых привел председатель их союза слесарь Ф. А. Трофимов, активный участник революции 1905 года.

Гавро повел свой полк в сопровождении группы белогвардейцев на штурм рабочей окраины, которую мятежники не могли занять. В решительный момент неподалеку от Астрахани-Товарной интернационалисты повернули штыки против белогвардейцев и соединились с рабочим отрядом. К ночи основные силы белогвардейцев были подавлены, мятежники хозяйничали только в крепости, ожидая подмогу, обещанную Деникиным.

На штурм кремля повел объединенные отряды интернационалист Гавро. Его интерполк действовал с моряками и красноармейцами, вместе с отрядом, который организовал Сергей Миронович Киров, прибывший в Астрахань из Царицына. Важная роль в подавлении мятежа принадлежала венграм-интернационалистам, которые находились в кремле и во время штурма ударили в тыл мятежникам.

Конец белого "генерала" Маркевича Гавро потом так опишет в своих воспоминаниях:

"...Я знал о том, что "генерал" назначил совещание на 11.30 вечера, потому что еще днем тоже был приглашен на него. Совещание должно было проходить в крепости, а мы, интернационалисты, якобы "перешедшие" на сторону мятежников, получили право беспрепятственно бывать в штабе Маркевича... Полной картины того, что происходит в городе, в штабе мятежников, очевидно, не было, поэтому совещание не отменили...

Без двадцати одиннадцать тихо снимаем караул у главных ворот и тут же отделываемся от приставленного к нам поручика Гончарова. Мне доставляют записку-товарища, командовавшего флотилией. Он сообщает, что триста матросов готовы выступить по моему сигналу. Имеете с запиской прибыл небольшой отряд, человек в пятьдесят. Он якобы тоже на стороне мятежников.

Я, не медля, провожу матросов по галерее на верхние балконы большого зала, оставляю у лестницы небольшую группу интернационалистов, а несколько бойцов потихоньку пробираются к окнам...

По моему сигналу открывают двери большого зала. Я врываюсь в зал с группой интернационалистов.

- Ни с места! Руки вверх! - кричат они".

"15 августа 1918 года, во время белогвардейского мятежа генерала Маркевича, - пишет в своей автобиографии Гавро, - я с частью третьего интернационального полка ночью ворвался в крепость, где мною был арестован штаб Маркевича, что явилось основным ударом при подавлении белогвардейского восстания. После этого были ликвидированы отдельные мелкие отряды в городе, и 16 августа 1918 года Советская власть была восстановлена. В это время я был комендантом города и крепости Астрахани и членом пятерки ревкома, созданного тут же после подавления восстания Маркевича. В этом бою я был ранен и за подавление восстания награжден золотыми часами".

События той памятной августовской ночи Гавро вспоминал часто и рассказывал о них нам, своим друзьям.

На следующий день в городе еще гремели выстрелы, а в сквере на городской площади в братской могиле хоронили тех, кто пал в ночном бою. Русских и венгров, вместе защищавших революцию в России.

Ревкомовцы собрались в крепости лишь вечером чтобы обсудить создавшееся положение. Пришел па. совещание и Гавро, сильно припадая на раненую ногу. Лечь в госпиталь он категорически отказался: "Заживет!"

И все же он попал в госпиталь, получив второе, более серьезное ранение. Но это случилось значительно позднее. Там его застало известие о революции в Венгрии. В своих воспоминаниях Гавро пишет:

"Ко мне в комнату, где нас, венгров, было пятеро, даже не вбежал, а ворвался, чуть не сбив с ног выходившего из палаты санитара, мой верный друг и боевой соратник Иштван Вантуш. С лица его катился пот градом, глаза горели, губы расплылись в широкой улыбке.

- В Венгрии советская власть! - крикнул он, распахнув дверь.

Мы повскакали со своих кроватей:

- Революция победила!

Дослушать Иштвана нам не удалось: разгневанный санитар доложил о беспорядке начальнику госпиталя хирургу Василию Парфентьевичу Симарову. Он был у нас очень строг, но мы все его любили и уважали как старого солдата, побывавшего на русско-японской войне и тянувшего нелегкую лямку в эвакогоспиталях от начала до конца германской войны.

- Что тут у вас стряслось? - произнес с укором и раздражением наш начальник.

- Милый вы наш Василий Парфентьевич, в Венгрии провозглашена советская власть! - продекламировал я радостно.

Я упросил начальника госпиталя отпустить меня на митинг. В городе по такому случаю обязательно будет митинг".

Доклад на митинге сделал Сергей Миронович Киров, один из организаторов и руководителей обороны Астрахани.

Гавро было поручено зачитать письмо Астраханской интернациональной группы РКП (б) В. И. Ленину, в котором венгерские коммунисты выражали свою готовность прийти на помощь революционной Венгрии.

Венгры-интернационалисты стремились на родину, чтобы помочь своей революции с оружием в руках, но Советскую Россию плотным кольцом сжимали враги. Белогвардейцы и интервенты наступали на всех фронтах.

Федерация иностранных коммунистических групп при РКП (б) разработала план создания экспедиционного корпуса. Лайоша Гавро срочно вызвали в Москву, откуда он немедленно выехал в Киев. Он вез мандат, в котором говорилось, что Гавро уполномочен формировать 3-й Киевский стрелковый интернациональный полк. Этот полк должен был стать ядром экспедиционного корпуса, который с боями прорвется в Карпаты.

К тому времени в Киеве уже собралось четыре с лишним тысячи человек разных национальностей, пожелавших сражаться за советскую власть в Венгрии" В очень короткое время были созданы три интернациональных полка в Киеве, по одному в Житомире, Одессе, Харькове и несколько отдельных батальонов в других городах.

В Киеве стала выходить на венгерском языке газета "Вёреш уйшаг" ("Красная газета"). С большой радостью сообщала она своим читателям, что Красная армия Венгерской Советской республики начала наступление против интервентов, чтобы соединиться с Красной Армией Советской России. Весной 1919 года братские армии разделяли уже только двести километров. Советская Россия делала все, чтобы состоялась их встреча. В двадцатых числах апреля 1919 года Владимир Ильич Ленин телеграфировал главкому И. И. Вацетису и члену Реввоенсовета Республики С. И. Аралову: "Продвижение в часть Галиции и Буковины необходимо для связи с Советской Венгрией".

Но обстановка сложилась так, что эти задачи выполнить не удалось.