Запела труба горниста

9 августа обещало быть ясным. И мы очень жалели об этом. Каждый понимал, что переходить укрепленную границу да еще форсировать с ходу реку, где годами пристреливался и вымерялся каждый метр, гораздо лучше в дождь, в туман, при какой угодно плохой погоде, но не при ясном небе.

Увы, нашим желаниям не суждено было сбыться. Это стало ясно сразу после полуночи: небо засыпали яркие звезды, на траву пала роса.

Никто не спал. Какой сон, если на рассвете, возможно, заснешь навеки. Одни, накрывшись плащ-палатками, писали письма домой, другие собирались группами и о чем-то тихо переговаривались.

Начал сереть рассвет... Тревожно запела труба полкового горниста.

- Вперед!- передали по колонне.

И вот аллюром мы выскакиваем на крутой аргунский берег. Хорошо помню разобранные сараи приграничной деревни, помню сеть связистских проводов под ногами - зеленых, желтых, красных. Помню ту сторону реки - низкие камыши в тумане. И - тишина.

Около четырех утра. Где-то вдалеке щелкнул одиночный выстрел. И снова напряженная тишина.

- И это все?-подумалось мне.- Ведь противнику же отлично видны сосредоточенные на этой стороне войска. Молчат. А может, выжидают, чтобы мы начали переправу?

Вдруг раздается оглушающий рев самолетов. Целая армада их понеслась на Маньчжурию. Силища с нашей стороны шла колоссальная. Потом я узнал, что перед началом войны на маньчжурской границе с советской стороны было сосредоточено одиннадцать общевойсковых и одна танковая армии, свыше 3 тысяч боевых самолетов и боевой флот на Амуре и в Тихом океане. В ударную группировку входило более полутора миллионов солдат и офицеров, около 30 тысяч орудий и минометов, более 5 тысяч танков и самоходных орудий.

Скорее, скорее, скорее. Мост еще не готов.

- Четвертая батарея,- слышу команду,- переправляется первой на пароме... Заводим на паром упирающихся лошадей. Лошади храпят, дичатся, некоторых буквально втаскиваем. Поплыли...

Гребем, ждем снаряда - наш паром отличная мишень. Прошли средину реки, ближе, ближе, к маньчжурскому берегу, и вот желанные камыши. Мы, разведчики, прыгаем первыми, вода по грудь. Продвигаемся, держа кверху автоматы, тянем за собой лошадей. Еще шаг, еще - и мы на берегу. Срочно готовимся к стрельбе, оборудуем НП. Садимся на лошадей и скачем к ближайшей сопке.

И только тут застрочил из засады пулемет.

Пришлось продвигаться ползком.

Впереди послышались взрывы гранат, и пулемет затих. Мы огляделись и встали во весь рост. Никто больше не стрелял. На Аргуни навели понтонный мост, и по нему, как по тонкой ниточке, тянулись и тянулись на маньчжурский берег танки, пушки, машины. Перешли по мосту и другие батареи нашего полка. Они стремительно двинулись на юг. Мы тоже снялись с огневых позиций и присоединились к полку.

В эту ночь на всем фронте от Забайкалья до Владивостока советские войска перешли в наступление. Удар по Квантунской армии был нанесен на суше, с воздуха и со стороны моря.

Военный министр Японии Анами и после вступления в войну СССР не хотел сдавать позиции. "Если мы не сумеем остановить противника,- заявил он,- 100 миллионов японцев предпочтут смерть позорной капитуляции". 10 августа он издал приказ, в котором говорилось: "...довести до конца священную войну в защиту земли богов... Сражаться непоколебимо, даже если придется грызть землю, есть траву и спать на голой земле. В смерти заключена жизнь - этому учит нас дух великого Нанко (герой японской мифологии), который семь раз погибал, но каждый раз возрождался, чтобы служить родине..."

...Солнце поднималось выше и выше, жаркое, пылающее. Сначала мы двигались по солончаковой степи, потом стали попадаться песчаные островки. Трава была серой и колючей. Тот, кто догадался в предутренней суматохе набрать в фляжки воды, считал себя счастливчиком. Жажда мучила все сильнее. Ни ре-чек, ни озер, ни колодцев не было на нашем пути. Впрочем, в полдень встретился один колодец, но он был с табличкой: "отравлено". Танки по-прежнему обгоняли нас. Канонада впереди затихла. Пехота, идущая по степи, изнемогала от жары.

Вот кто-то зашатался от теплового удара, упал, за ним другой, третий...

Старшина бережно, как хрупкую вазу, принес канистру. На дне ее заманчиво булькал дневной водный запас батареи. Делили, как величайшую драгоценность. Досталось каждому по полстакана.

Степь казалась раскаленной сковородой. Солнце садилось все ниже, но желанной прохлады вечер не приносил. Встретился еще один колодец. Его вычерпали до дна за 15 минут. Осталась на дне лишь мокрая грязь. Не принесли облегчения и сумерки. Машины и лошади поднимали тучи пыли. Она забивала горло, глаза, садилась на оружие. Только теперь я понял по-настоящему, что такое пустыня. Желание напиться досыта перебивало все остальное. Не хотелось ни есть, ни спать. Одна неотвязная мысль билась в голове: "пить, пить, пить..." А для нашего полка воды требовалось больше, чем для любого другого: нужно было напоить лошадей. Наши четвероногие друзья в эти дни научились не хуже человека пить из фляги. И солдаты делили с ними те скудные капли, которые получали из "централизованного" фонда.

Автомашины не могли регулярно подвозить к фронту нужное количество воды. Везли самое необходимое для разгрома противника: в первую очередь боеприпасы и горючее. Надо было выполнить приказ маршала Малиновского - ударным частям как можно быстрее наступать, чтобы пробиться к рекам и озерам у Хайлара и Хингана. А потом оттуда помочь водой оставшимся. Впереди было еще два безводных дня. Как хорошо, что 9 августа мы об этом не знали...

Двигались всю ночь в направлении на Хайлар. Утром 10 августа слушали последние известия. Диктор Левитан сообщил: "В Забайкалье наши войска, преодолев ожесточенное сопротивление противника, штурмом овладели Маньчжуро-Чжалайнорским укрепленным районом японцев и заняли города и железнодорожные станции Маньчжурию и Чжалайнор..."

9 августа наши войска продвинулись там на 15 - 20 километров; мы прошли более шестидесяти.

Увидели первых аратов Внутренней Монголии. Одетые в длинные красные и зеленые халаты, они стояли на обочине и смотрели на танки, орудия, автомашины. Наверное, такое зрелище представлялось им впервые. Наш солдат, знающий монгольский язык, спросил, слышали ли они о войне и есть ли поблизости японцы. Араты ответили, что не слышать о войне невозможно. А японцы, добавили они, вчера и сегодня утром на машинах убегали к Хайлару.

Меня вместе с иркутянином Непомнящим и калининцем Сименским назначили в передовой разъезд. Вдвоем мы несли свою караульную службу впереди дивизиона, а третий непрерывно "прочесывал" степь: а вдруг где-нибудь в складке местности спрятался колодец?

Так прошло полдня. Никаких успехов. И вдруг... Что-то есть!- это было понятно по сияющей физиономии Сименского. Мы поскакали на сопку. Там в глубокой лощине воронки от фугасок, а на дне их - вода! Мы пили, поили лошадей...

За спиной загрохотала новая партия "тридцатьчетверок" с десантниками... Каких только чудес не бывает на свете! Вижу: на закоптелом танке серый от пыли, с автоматом на шее сидит мой дядя Сергей. Родной дядя, младший брат отца.

Я узнал его сразу же, хотя и не видел пять лет. Узнал и вспомнил весь его тяжелый жизненный путь. Каким-то немного непривычным выглядел Сергей до войны в своей семье, рядом с братьями: степенными Митрофаном и Кузьмой, бесшабашно веселым Михаилом и заносчивым Егором. Может быть, оттого, шутили некоторые, что он родился здесь, в Сибири, а старшие братья мальчонками приехали из Полесья. Работал Сергей где-то на сплаве леса, иногда появлялся в деревне, снова исчезал. Затем был призван в армию.

Мы переписывались. Мне было известно, что часть, в которой служил Сергей, стоит где-то неподалеку, в Забайкалье, уж очень быстро приходили от него письма. Но полевая почта адресов не сообщала. Сколько их тогда было номеров этой почты на треугольных конвертах!

Все это пронеслось в голове за несколько секунд. Я стоял на развороченной танками земле, смотрел на Сергея и не мог поверить своим глазам. Такое случается только в детективах! Сотни тысяч солдат, офицеров непрестанным потоком движутся и движутся, ежеминутно меняя свое расположение. Впереди- круговерть боя. Даже сравнение стога и иголки здесь кажется неподходящим. И вот, поди ж ты, встретились. Он, Сергей, собственной персоной, стоит, растерялся, моргает выгоревшими на солнце ресницами, на голове выцветшая пилотка, на плечах погоны с двумя лычками, в руках автомат, обмотки на ногах, сизые от пыли...

У меня слезы брызнули из глаз, и мы бросились навстречу друг другу, обнялись. Потом, напившись холодной, пахнущей взрывчаткой воды, присели на землю. Я держал на поводу свою исхудавшую до костей Бурю, он поглаживал автомат. Где-то за сопками гремела не утихая канонада.

- Как себя чувствуешь?- тихо сказал Сергей.

- Вот, впервые за два дня воду пью досыта.

- А мы пересекли границу в полдень девятого.

- На Хайлар?

- Да,- ответил он.

- По машинам!- разнеслась команда.

- Ну прощай, Алексей,- вскочил он.- Кто знает, доведется ли когда увидеться, война же...

Мы расцеловались, зарокотали моторы, и танки с десантниками исчезли в облаках пыли. Они пошли туда, где грохотала канонада,- на Хайлар...

Я сел на лошадь, догнал свой разъезд. Японцев не было видно. И мне почему-то вспомнилось описание В. В. Вересаевым Мукденского сражения 1904 года, которое я читал в детстве. Там тоже не было видно японцев, а только рвались и рвались артиллерийские снаряды - шимозы, выкашивая русских солдат. Сражение было проиграно.

Здесь же шимозы не рвались, мы наступали, наступали так стремительно, что у противника, по заявлению начальника штаба Квантунской армии генерала Хата, уже на второй день войны начался хаос...

Трава становилась все выше, и вскоре нам встретилась первая речка-ручеек. Солдаты бросились к ней. Пили до одури, до ломоты в зубах.

Потом двинулись дальше.

Японцев не было видно, а вот с первым в жизни русским эмигрантом мне довелось поговорить тогда. Он сидел грязный, оборванный и рассказывал солдатам о своей судьбе. История его была, впрочем, незамысловатая - забайкалец, казак, в 1931 году, напуганный кулаками, бежал в Маньчжурию от коллективизации. Денег не было, вещей тоже, были одни руки - вот эти, что лежали сейчас на коленях, узловатые, черные, с большим желтым от табака пальцем и грязными ногтями. Пробовал по мелочи торговать - прогорел. Стал батраком у богатеев. Косил сено, метал зароды. Ни дома, ни семьи, бобыль...

Впервые подумал я тогда о судьбе человека, оторванного от родины, представил себя на его месте, и мне стало страшно.

Другую часть русской эмиграции составляла белогвардейщина, озлобленная, ожесточившаяся. Японские спецслужбы в Маньчжурии широко использовали белую эмиграцию как ударную антисоветскую силу. Атаманы Семенов, Калмыков, монархист Радзиевский, сотрудничавшие с японской военщиной в 1918- 1922 годах, продолжали и после этого свое черное дело. Они организовали так называемый "союз русских фашистов", сами и окружение находились на содержании японцев. Рядовых же эмигрантов японцы считали людьми второго сорта - чинили над ними суд и расправу, ограничивали в приеме на работу, свободе передвижения, выборе места жительства, лишали права на переписку, силой и путем различных провокаций старались завербовать в банды. В 1943-1944 годах прокатилась волна репрессий против русских, особенно тех, кто открыто сочувствовал нашей стране. Постепенно, таким образом, среди русской эмиграции проходило расслоение - значительная часть его, особенно молодежь, рвала отношения с оккупационными властями, обращала свои симпатии к родине.

...Японцев не было видно, а солдаты погибали. Пытаясь найти более удобный путь для проезда полка, часа в два ночи 10 августа я повернул в темный туннель железнодорожного моста. Лошадь захрапела и поднялась на дыбы. Я достал фонарик, включил, и мурашки поползли по спине. В неестественных позах лежали наши пехотинцы. Открытые страшные раны зияли на их телах. Это были совсем молодые парни. Вероятно, погибло целое боевое охранение. Тяжело и жутко было смотреть на своих мертвых сверстников. Мы постояли над ними, сняв фуражки, потом прикрыли тела шинелями и послали донесение в похоронную команду.

Ночью 11 августа подошли к Хайлару. где находился полевой штаб Квантунской армии. В линзах стереотрубы пылал огромный костер. Горели в основном лесные склоны гор, за ними-то и скрывался Хайларский укрепленный район. Сам город растянулся на много километров в глубокой впадине. Здесь жили лавочники и ремесленники, чиновники да еще офицеры и солдаты "великого государства" Маньчжоу-Го.

Ни бомбежки, ни артиллерийский обстрел существенного вреда укрепрайону не нанесли. Танки прошли по долине и взяли направление на Хинган. А пехота блокировала многотысячный гарнизон Хайлара. Японцы, засевшие в многоярусных дотах в пяти скальных районах, соединенных подземными ходами, продолжали сопротивляться. Нужна была тяжелая артиллерия. И нужны были действия разведчиков.

Под утро всю нашу полковую разведку собрали в глубокой лощине. Командир полка тоже был с нами. Дело предстояло весьма серьезное - нужно было узнать, какие из целой шеренги дотов, виднеющихся перед нами в серой дымке, еще не оставлены японцами, действуют. Предстоял так называемый поиск разведчиков. Мы отлично знали, что это такое. На лошадях или спешившись надо идти прямо на доты. Притом идти не прячась, не маскируясь, а, наоборот, как можно больше привлекая к себе внимание, чтобы своим вызывающим поведением разозлить противника, заставить его открыть по тебе огонь и тем самым дать возможность засечь его огневые средства, чтобы потом при наступлении подавить их.

Короче говоря, из поиска разведчиков мало кто возвращался живым.

...На этот раз почти вся наша полковая разведка участвовала в поиске. Ну и мы с Дмитрием Трахановым. Как сейчас, помню, я был на крайнем правом фланге. Метров триста правее меня находился лишь один разведчик. Дмитрий был где-то слева. В центре ехал командир полка.

- Видно, поиск очень важный,- подумалось мне,- раз "сам" участвует...

А потом мысли сосредоточились на одном - прямо передо мной все резче и резче виделся в предрассветной дымке большой дот. Снаряды уже сорвали с него маскировочный дерн, и бетонный колпак, мокрый от ночного дождя, матово лоснился. Мне было отлично известно, с какой точностью бьют из-под такого колпака пулеметы,- все до сантиметра вокруг за многие годы выверено и пристреляно. Приближаясь к похожему на гигантский гриб доту, мы напряглись до предела: вот пройдет миг, и из бойницы - продолговатой щели, которую я уже различал,- вырвется смертоносный сноп огня...

Но выстрелов не последовало, и вот я уже перед самым дотом, в "мертвом" пространстве, а за мной ползет сапер с огромным фугасом. Он подсовывает этот смертоносный "огурец" под стенку дота. Его защитники, видно, ночью ушли отсюда. Помню, еще стучали мы по бетонной стенке лимонкой с невзведенной чекой. Бетон звонко гудел... Потом отбегаем, ныряем в какие-то ямы. Взрыв. И в туче пыли - накренившийся, но так и не поврежденный огромный бетонный колпак. А мы пока живы.

Саперы продолжали подрывать доты. И они, вывернутые из земли, валялись по склонам сопок.

Вырванные с корнем огромные железобетонные доты, груды камней, темные заросшие холмы, а под землей ходы сообщения, узкоколейки, жилье, склады тяжелого оружия. Так выглядели укрепления японцев у Хайлара после капитуляции.

Потом, на обратном пути, после полного разгрома милитаристской Японии все еще невозможно было проехать через Хайлар. Руины казарм, кучи вздыбленной земли, полуистлевшие трупы. Воздух отравлял смрад, в нем носился пепел. Все старались найти объезды. Пленный японец говорил, что в день начала войны все солдаты считали, что сорок боевых самолетов, прилетевших бомбить военные объекты Хайлара, были... американскими.

Ведь долгое время имперская пропаганда вдалбливала им в головы, что у Советского Союза не может быть такой мощной авиации. Но лавина танков "Т-34", силуэты которых им были известны, и самоходных орудий показали, кто победил у Хайлара.