Накануне

...Следующая запись в дневнике 22 июля 1945 года.

"Стоим у деревушки. Мимо снова тянутся пушки, танки, понтоны. Техника с запада. И бойцы, ее обслуживающие, с орденами, медалями... и усами. В Забайкалье эта мода еще не привилась. Веселый, боевой народ. Считают, что пора рассчитаться с японскими милитаристами, а уж потом по домам".

7 августа я отмечал свой день рождения. За один день до начала военных действий против Японии. Вот она, пожелтевшая запись, сделанная накануне - 6 августа 1945 года: "Завтра мне исполняется двадцать один год. Подумать только, целая вечность!"

Мое поколение вступило в жизнь после революции и гражданской войны. Великая Отечественная пришлась на нашу юность. Из нашего класса осталось в живых лишь пятеро мальчишек, а было их двадцать...

"30 июля. Двигаемся не на "свой" пограничный участок - немного восточнее. Неподалеку от границы все зарываются в землю и маскируются. Мы, разведчики, день и ночь не сходим с наблюдательных пунктов. "Солдатское радио" работает четко: все знаем, война начнется на днях..."

До границы - с километр. Вся степь - в бесчисленных бугорках: танки, бронетранспортеры, самоходки, грузовики, пушки - все ушло в землю, замаскировалось зелеными сетками и травой. Было совсем тихо, лишь посвистывали тарбаганы. Ни за что не поверил бы, если бы не знал, что на территории, которую сейчас вижу, находятся тысячи солдат, сотни танков, артиллерия, минометы, "катюши".

Советская Армия подошла к границе, изготовилась к наступлению. Среди сотен тысяч солдат были и мы - бойцы нашего полка.

...Вижу их, своих тогдашних ребят, как сегодня. Помню их в выгоревших гимнастерках и пилотках, помню шинельные скатки, кирзовые сапоги и обязательную самодельную алюминиевую ложку за голенищем. Помню молодых, исхудавших, вспыльчивых, горячих и очень спокойных, стриженных под машинку и с начинающей отрастать шевелюрой. Некоторых видел после войны. Но со многими встретиться больше так и не довелось... И очень об этом жалею.

Кто же они, парни, которые закопались в тот день у границы в землю перед первым и, может быть, последним броском вперед?

Вот они, стоят перед моими глазами.

Дмитрий Траханов, двадцать один год, мой ровесник. До армии - студент первого курса ветеринарного института в Улан-Удэ. Постоянно читал. И все время нам что-либо рассказывал. Сидим, бывало, в окопе, а он спрашивает: кто такой Энгельгардт? Не знаем - рассказывает. Эндодерма? Эпителий? Эпигонство? (В тот день Дмитрий экзаменовал нас на букву "Э".)

Был Дмитрий прекрасным разведчиком-артиллеристом. Расчеты производил в уме моментально. После войны закончил институт, работал, защитил кандидатскую диссертацию. Потом - докторскую. Сейчас - заведующий лабораторией в Московской ветеринарной академии, профессор, доктор наук. Мы часто встречаемся. О своей науке он рассказывает так увлекательно и образно, что думается, Траханов мог стать хорошим писателем.

Василий Травин. Ему тогда было двадцать пять. Русый, голубоглазый. Лесоруб из Карелии. Честнейший до скрупулезности. Наш скудный хлебный паек раздавать доверяли в основном ему. В полку Василия приняли в комсомол, и вскоре стал он членом бюро. Травин обладал хорошим человеческим качеством: умел, как никто, урегулировать конфликты, ободрить, успокоить. Около него всегда толклись новобранцы. Он учил их мудрому и простому солдатскому житью-бытью. За участие в боях наградили его орденом. После войны услышать о Травине не довелось. С фотографии, пролежавшей сорок лет и немного выцветшей, смотрит он серьезно и строго.

Александр Бизимов. Иркутский. Высокий, загорелый. Из Качугского района, деревни Бирюльки. Мы с ним очень дружили, жили всегда в одной землянке, а летом в одной палатке, читали Одни книги. Где-то в сорок четвертом его перевели старшиной в учебную батарею. Александр Бизимов умел всегда быть там, где нужен. Стрелял без промаха, получал только отличные оценки. Если не ошибаюсь, из всей нашей группы он первым вступил в партию. Сейчас Александр Прокопьевич - прораб в Бельцах, Молдавской ССР. Мы с ним переписываемся.

Семен Слепнев - богатырь. Родом из Бурятии. Крестьянин, кузнец. Один мог справиться с самой норовистой лошадью.

Аркадий Ларионов из Торжка, Калининской области. Сама деликатность. Никогда никого не обидит. Воевал отлично - все время в передовом охранении. Где сейчас Аркадий, не знаю.

Валентин Никитин, земляк Аркадия. Фантазер и балагур. Человек жизнелюбивый и остроумный. С ним всегда было весело. Любое дело у Валентина спорилось.

Корытов Федор, северобайкалец, высокий, сероглазый, очень рассудительный, несмотря на молодость. Он был хорошим наводчиком, потом связистом. О его послевоенной жизни мне ничего неизвестно.

А разве можно забыть других? Покладистого, обстоятельного Стародубова с Алтая, его друга, кубанского казака Дорохова, киргиза Истенбаева, якута Васильева, бурята Хинхаева. Володю Улаховича - лихого кавалериста из Тайшета, байкальцев Шлыкова и Бутенкова, Юру Глухова, милого нашего радиста, мечтательных украинцев Еременко и Гарма- ша, очень старательного, неутомимого спорщика белоруса Пилипенко, полкового запевалу старшину Колыхалова, затейника и весельчака старшину Письменного и многих, многих других.

Вместе сидели мы в холодных блиндажах, спали в казарме на нарах, дежурили и дневалили, делились новостями из дома, мечтали. Занимались комсомольской работой. Я был комсоргом дивизиона, а многие из перечисленных - активистами. Вместе мы несли службу в гарнизоне, вместе пошли в маньчжурский поход, проехали верхом на своих выносливых лошадях тысячи полторы километров.

Мы хорошо стреляли из автоматов, винтовок и минометов, умели чертить схемы и ходить в разведку, знали, как подорвать фугасом дот. И еще мы презирали тех, кто искал легкой жизни, стремился пристроиться на кухне, в бане или подсобном хозяйстве.

У меня не сохранилось записей о комсомольской работе, в то время их по понятным причинам я и не делал. Но в памяти кое-что осталось. Помню первое собрание. Повестка его была краткой и резкой, как выстрел: "Убей фашиста". Выступившие рассказывали о зверствах немецко-фашистских разбойников на оккупированной территории нашей Родины. Помню, как меня принимали в партию. Задали один вопрос: "Что ты сейчас считаешь главной обязанностью армейского коммуниста?" И я сказал: "Драться до тех пор, пока не будет уничтожен последний фашистский солдат, пришедший с оружием в руках на нашу землю, и быть готовым достойно встретить врага здесь".

Задачей комсомола было и всестороннее воспитание молодого человека в военных условиях. К тому времени прошло всего четверть века со дня Октябрьской социалистической революции и состав армии во многом был иной, нежели теперь. У нас в полку, к примеру, большая часть личного состава имела образование два - четыре класса. Нередко встречались малограмотные. Мы учили этих товарищей основам чтения и письма, давали солдатам и сержантам необходимый минимум политических знаний, воспитывали их нравственно.

Воины помогали местному населению убирать урожай, косить сено, вели шефскую работу. И во всем этом помощником партийной организации полка, которую возглавлял старший лейтенант, потом капитан Корж - толковый и обаятельный украинец, были наши комсомольские организации. Не могу не сказать добрых слов в адрес своих первых учителей - комсоргов полка - немного педантичного, всегда собранного старшего лейтенанта Аликова, деятельного лейтенанта Шагина. Осенью 1948 года я увидел в Указе Президиума Верховного Совета СССР фамилии обоих. Они были награждены орденами в числе большой группы комсомольских работников в связи с тридцатой годовщиной ВЛКСМ. Где-то они сейчас?

Командир нашего дивизиона - умный и тактичный человек - капитан Мельников живо интересовался комсомольскими делами. По моим тогдашним понятиям, уже не молод был наш капитан. Теперь не могу без улыбки вспоминать об этом: "старику" капитану было тридцать три года.

"...Стоим на плоской, как стол, равнине. Зарылись в землю. Плетем маты из камыша - кто знает, на чем придется переплывать через Аргунь. Ночью прошел дивизион "катюш". Направление все то же".

Япония отвергла требование союзников о капитуляции. (Оно основывалось на Потсдамской декларации и было сделано Японии от имени США, Англии, Китая. Позже к декларации присоединился и Советский Союз.)

Потсдамскую декларацию газеты опубликовали 26 июля 1945 года. В ней перечислялись окончательные требования союзников: а) безоговорочная капитуляция и устранение "навсегда" от власти и влияния "тех, кто обманул и ввел в заблуждение народ Японии, заставив его идти по пути завоевания мирового господства"; б) оккупация Японии, разоружение и роспуск всех вооруженных сил; в) лишение Японии всей ее территориальной добычи, включая Маньчжурию, Корею и Формозу (Тайвань); г) суровое наказание всех военных преступников и установление демократических свобод, включая свободу мысли, религии и слова; д) уничтожение военной промышленности с обещанием, что в будущем Японии будет предоставлен доступ к мировым запасам сырья и к участию в мировой торговле; е) отвод всех союзных войск тотчас же после создания "мирно настроенного и ответственного правительства" в соответствии со свободно выраженной волей японского народа.

Правящие круги Японии тогда раскололись на два непримиримых лагеря. Премьер-министр, морской министр и министр иностранных дел настаивали на немедленном принятии условий союзников. Военный министр и оба начальника штабов, готовые согласиться на прекращение войны, тем не менее противились некоторым условиям Потсдамской декларации. Представители армии заявляли о своей решимости оборонять японское побережье. Кое-кто даже предсказывал, что высадка может обойтись американцам так дорого, что они предпочтут смягчить некоторые из мирных условий. У Японии еще оставалось 2800 исправных самолетов, которые предполагалось бросить против наступающего американского "флота вторжения", разделив их на группы "камикадзе" для налетов, повторяющихся каждый час. В бухтах близ Токио были укрыты флотилии маленьких двухместных подводных лодок того типа, которые в 1941 году проникли в Пирл-Харбор.

Всего этого мы тогда не знали. Части и подразделения напряженно готовились к боевым действиям. Получили "Памятку бойцу в наступлении", стреляли по макетам японских танков, провели шестичасовой семинар на тему: "Особенности хайларского оперативного направления". Сделали прививки против чумы и других болезней.

8 августа. Ночной марш. Остановились на рассвете и сразу стали окапываться. Зарылись в землю у самой границы, сделали укрытия для техники, лошадей. А ведь копали-то все малыми лопатами - торопило время.

Очень хочется есть, кухни где-то отстали. Съели потихоньку НЗ. Получили пулеметы, патроны, индивидуальные пакеты для перевязок в случае ранения.

Когда стемнело, собрались на партийное собрание. Это было самое короткое собрание на моей памяти.

Президиум не избирали, докладов не было, выступающие не снимали с плеч автоматов. Как-то очень торжественно и резко звучали в темноте слова заместителя командира полка по политчасти:

- Ожидается обращение Военного совета фронта... Завтра в четыре часа утра переходим государственную границу...

Нам прочли приказ И. В. Сталина о том, что СССР, верный союзническому долгу и желая сократить сроки окончания войны, объявляет войну Японии. В приказе подробно говорилось об агрессивной политике империалистической Японии в отношении Советской страны.

Выступили несколько человек. Они призывали выполнить солдатский долг до конца. Впрочем, солдаты за последние дни и особенно ночи столько переговорили о жизни и смерти, о войне и победе, о долге и чести, что убеждать их в чем-то вряд ли имело смысл.

Каждый понимал: нельзя оставлять на границе сильную Квантунскую армию, надо раз и навсегда покончить с восточным очагом агрессии. Мы знали, что особенно упорные бои ожидаются на нашем участке фронта - у Хайлара и на Хинганском хребте.

А вскоре наши радисты принесли записанное ими заявление народного комиссара иностранных дел СССР В. М. Молотова послу Японии. "После разгрома и капитуляции гитлеровской Германии,- говорилось в нем,- Япония оказалась единственной великой державой, которая все еще стоит за продолжение войны.

Требование трех держав - США, Великобритании и Китая - от 26 июля сего года о безоговорочной капитуляции японских вооруженных сил было отклонено Японией. Тем самым предложение японского правительства Советскому Союзу о посредничестве в войне на Дальнем Востоке теряет всякую почву...

Верное своему союзническому долгу, Советское правительство приняло предложение союзников и присоединилось к заявлению союзных держав от 26 июля сего года.

Советское правительство считает, что такая его политика является единственным средством, способным приблизить наступление мира, освободить народы от дальнейших жертв и страданий и дать возможность японскому народу избавиться от тех опасностей и разрушений, которые были пережиты Германией после ее отказа от безоговорочной капитуляции.

Ввиду изложенного, Советское правительство заявляет, что с завтрашнего дня, то есть с 9 августа, Советский Союз будет считать себя в состоянии войны с Японией".

Говорят, что, получив сообщение об объявлении войны Советским Союзом, премьер Судзуки сказал: "Этого надо было ждать. Наконец пришел конец войне!"