Эпилог

Это было в январе 1945 года. Шедший в Берлин с севера поезд надолго остановился на полпути между Науеном и Шпандау. Темноту внезапно прорезали вспыхнувшие на небе "рождественские елки". Засверкали яркие желто-красные молнии, за которыми последовал глухой треск и грохот. В поезде шла многочасовая, приглушенная, видимо, очень невеселая беседа между незнакомыми людьми, лица которых были видны только в свете торящих сигарет. В конце концов поезд тронулся, дошел до вонзала Лертер и остановился поблизости от него. Дальнейшее его движение на юг стало возможным только с полудня следующего дня.

Некий человек сошел с поезда и побрел по ночному Берлину. Он не без труда миновал Бранденбургские ворота, так как развалины загораживали дорогу. Неожиданно справа вспыхнул необычно яркий свет. Можно было подумать, что рейхсканцелярия готовилась к торжественному приему. Изнутри она была ярко освещена, и одинокий путник услышал, как какие-то невидимые в темноте люди сметали разбитые стекла и черепки и выбрасывали их из окон на улицу. Он подумал, что в этом есть что-то символическое. Потом лампы потухли, звона стекла не стало слышно, и все снова погрузилось в темноту. Человек пошел дальше и неожиданно вновь остановился на улице Унтер-ден-Линден. Даже в темноте было видно, что эта когда-то широкая фешенебельная улица не сохранила ничего от своего былого великолепия. Человек услышал какое-то бульканье, шум и плеск. Звук был таким упорным, таким навязчивым и громким, что путник на некоторое время закрыл глаза. Хотя стоял январь, ему было жарко, так как он только что глотнул из бутылки, которую его старый отец извлек из своих тщательно сохраняемых запасов и при прощании сунул ему в широкий карман пальто. Апельсиновая водка сохранила запах его новой родины, которую он обрел на юге Европы, после того как его северная немецкая отчизна отказала ему в праве считать ее своим домом. Ему стало совсем тепло, когда он услышал плеск. Закрыв глаза, он почувствовал себя в любимом им Риме, где высоко в небе парили ласточки, а на улицах и площадях струились фонтаны. Он вновь открыл глаза. Перед ним был не фонтан Треви, колодец Тартаругена или Тринита дель Монти. Он стоял в Берлине на Унтер-ден-Линден, а плеск, который он слышал, издавал водопровод, разрушенный при бомбардировке.

Человек пошел дальше и свернул на Фридрихштрассе, чтобы провести оставшееся до утра время в тех местах, куда он раньше так любил приходить. Мрачное запустение развалин дарило там, где когда-то стояли театр, немецкий и французский соборы. Поблизости беспрерывно трещали, действуя на нервы, бесполезные теперь звонки тревоги, словно пытались пробудить жизнь среди хаоса этих развалин.

Человек свернул еще раз и направился к острову музеев. Там, на другой стороне канала Купферграбен, возвышался, словно мрачный куб, Пергамский музей, в который он раньше часто и охотно ходил, пытаясь постичь художественный смысл большого фриза, понять и истолковать его сюжет. Он был одним из тех пяти миллионов, которые посетили музей в первый год его существования.

Постепенно наступил рассвет. Бледные от бессонной ночи, съежившиеся от холода прохожие заспешили к вокзалу на Фридрихштрассе. Когда они исчезли, ранее столь оживленный центр Берлина стал таким же мертвым, как и руины Помпей в будний день. Человек все еще ходил с одной улицы на другую. Ему часто приходилось останавливаться и подолгу задумываться, чтобы распознать среди развалин нужную улицу.

Потом он еще раз пришел на остров музеев, и, хотя стало уже совсем светло, все кругом было по-прежнему пусто и мертво. Незнакомец долго стучал в разные двери, пока не нашел какого-то старика, у которого от усталости под глазами нависли тяжелые мешки, и спросил его о Пергамском алтаре. Старик посмотрел на него так, словно гость прибыл к нему прямо с луны, и даже сказал ему на неповторимом берлинском диалекте:

- Вы что, живете на луне? Его мы зарыли еще в 41-м году. Теперь идите лучше завтракать, если сможете достать что-нибудь. Это полезнее, чем задавать глупые вопросы.

Незнакомец, конечно, не пошел завтракать, так как никто и не подумал бы накормить его. Он вернулся в поезд и через несколько часов поехал дальше.

Осенью 1945 года он опять приехал в Берлин, в Берлин, уже мало походивший на город, в котором он был в январе, и тем более на довоенный Берлин. Почерневшим и опустелым предстал перед ним острой музеев, и на этот раз никто не открыл ему дверь, хотя он стучал долго и упорно. Все казалось мертвым.

Прошли годы. И тот же человек, который в январскую ночь 1945 года ходил по Берлину, вновь оказался в этом городе, и опять все здесь выглядело по-другому. Часть развалин убрали, некоторые дома восстановили. На острове музеев его взор и сердце могла порадовать выставка вавилонских древностей. Он побывал также и в Милетском зале, но так как не особенно любил римскую архитектуру, это не доставило ему большого удовольствия. Но ведь здесь была дверь, которая когда-то вела в зал с алтарем. Теперь она закрыта. Женщина, примерно лет пятидесяти, которая, видимо, временно работала здесь сторожем, только покачала головой:

- Вы можете ходить тут сколько угодно, - сказала она, - но вы не найдете ничего, кроме голых стен.

В этот момент к ним быстро подошел какой-то мужчина, внешний облик которого говорил о том, что он был штатным служащим музея. На всякий случай - хотя он и не мог слышать разговора - служащий осуждающе взглянул на женщину и сказал:

- Вы, наверное, ищете Пергамский алтарь? Сейчас его еще нельзя увидеть, но он уже восстанавливается.

Человек прошел дальше. Он был удивлен. Фразы "ничего, кроме голых стен" и "он уже восстанавливается" казались ему несовместимыми и противоречивыми. И он задавал вопрос о Пергаменом алтаре всем, с кем только встречался в разделенном Берлине. Один, пожав плечами, сказал, что лучше бы ему таких вопросов не задавать, другой тоже пожал плечами и произнес:

- Ну, вы же сами знаете, русские...

Третий также пожал плечами, но ответил совсем иначе:

- Потерпите, он к нам вернется.

Человек не только спрашивал, но и читал. В 1949 году он прочитал книжечку о Пергаме Хайнца Келера и обратил внимание на следующие строки: "В византийской стене и вблизи нее Карл Хуманн в 1878 году нашел, спас и перевез в Берлин все то, что сохранилось от большого алтаря. Так был основан музей, названный потом Пергамским. Музей этот существовал до тех пор, пока не стало необходимым спасти его от разрушения, от той опасности, которая пришла со второй мировой войной". В заключение автор книги задавал робкий вопрос: "Будет ли это произведение искусства еще раз восстановлено?"

В 50-х годах появился труд о Пергаме Арнольда Шобера, которому венское издательство предпослало следующую аннотацию: "Тот факт, что большая часть пергамских памятников навеки утрачена вследствие разрушения Берлина, придает этому труду... значение неповторимого монумента, установленного в память погибшей красоты".

"Навеки" - так там было напечатано, и многие, к сожалению, очень многие читатели поверили этому аподиктическому заверению.

Не только Берлин был разделен, разделена была и вся Германия. На ее территории образовались два государства. То, на территории которого оказался остров музеев, приняло наименование Германской Демократической Республики. Из оккупированной страны выросло суверенное государство, победители и побежденные стали друзьями. Эта дружба проявилась и в области культуры. В 1952 году Советский Союз начал передачу ГДР ценнейших германских архивов. В 1955 году на родину вернулись полотна Дрезденской картинной галереи, спасенные десять лет назад советскими солдатами. В 1956 вернулись 300 тысяч томов Готской библиотеки. Западный мир был поражен, и, наверное, кое-кто задал себе вопрос: "Для чего это им нужно?" Ведь западный мир и не помышлял возвращать "художественную добычу" войны и послевоенных лет ее законным владельцам.

В 1957 году правительственная делегация ГДР отправилась в Москву, где был заключен договор, по которому обе стороны обязались "рассматривать все вопросы, касающиеся взаимного возвращения культурных ценностей, чтобы таким путем завершить начатое по инициативе советского правительства урегулирование проблем, оставшихся в наследство от военного времени".

Завершить? Следовательно, кроме сокровищ Дрездена и Готы подлежали возвращению и ценности Берлинского античного музея, Пергамского музея, Национальной галереи? Будет ли возвращен также и Пергамский алтарь? Велика была радость, велико было ожидание, велико, однако, было и разочарование в определенных кругах западного мира, ибо теперь, словно следы на песке, исчезали пропагандистские тезисы о грабеже произведений искусства и разделе добычи. Ведь даже на Западе всем стало ясно, что речь шла не о дележе добычи и грабеже, а о спасении ценностей. О реальном спасении, а не том "спасении", которое осуществляли немецкие военно-административные советники - прямые наследники немецкого музейного империализма, которые "спасли" в оккупированных странах библиотеку и архив Монтекассино, колыбель европейского духа, ограбили музеи и замки Италии, Франции, Польши. Простые советские солдаты, хотя большинство из них ничего не знало ни о Боттичелли, ни об античных богах, рискуя жизнью, спасали прекрасное. Спасали, если музей уже горел, если сырые штольни шахт, в которых были спрятаны сокровища, грозили обрушиться, если церкви и замки, где хранились прекрасные вещи, находились под обстрелом. Так получилось, что сокровища спасали враги, которые вскоре стали помощниками, а позднее и друзьями. В той стране, которая была страной противника и стала страной друзей, специалисты принимали эти ценности и ухаживали за ними.

А Пергамский алтарь?

В начале июля 1958 года агентства ТАСС и АДН, а вслед за ними и все крупные телеграфные агентства мира сообщили: он возвращается в свой музей.

В середине июля 1958 года московский корреспондент агентства АДН взял интервью у референта по вопросам музеев в Министерствое культуры СССР и спросил о том, будет ли возвращен Пергамский алтарь.

- Да, конечно. Не только Пергамский алтарь, но и другие широкоизвестные сокровища берлинских музеев будут возвращены; боги и богини, греческие оригиналы и римские копии, головка Нефертити из Египта, знаменитые фаюмские портреты, хеттские и ассирийские рельефы, ткацкие изделия из Копта, вещи из древнего Китая, картины Франса Гальса, Рубенса, Гойи, Кранаха, Менцеля, Лейбля, Сезанна, рисунки Рембрандта, эскизы Грюневальда, Дюрера, Альтдорфера, а также множество гравюр бывшего Кабинета гравюр на меди.

- Когда примерно может состояться передача? - спросил корреспондент.

- Осенью. В соответствии с соглашением между правительствами ГДР и Советского Союза мы устроим в августе - сентябре две большие выставки этих сокровищ мирового искусства, одну - в Москве, другую - в Ленинграде. Малый и большой фризы Пергамского алтаря будут выставлены для обозрения в ленинградском Эрмитаже. Уже сейчас мы получаем тысячи предварительных заявок на посещение выставок. Многие из бывших солдат, наверное, захотят снова увидеть те самые экспонаты, которые они сами вынесли из огня и развалин. Сразу же после закрытия выставок начнется передача и погрузка ценностей, для чего мы предполагаем заказать 300 железнодорожных вагонов, но я опасаюсь, что и этого будет недостаточно. Во всяком случае, поскольку мы не все собираемся показывать, можно считать, что первые вагоны будут отправлены уже в конце лета.

Десятилетиями пришлось ждать, пока не будет восстановлен Пергамский алтарь, извлеченный из недр земли Карлом Хуманном. Но вскоре он опять на десятилетия исчез в подвалах и складах. В первый раз он был доступен для обозрения на острове музеев в течение неполных пяти лет, второй раз - в течение двенадцати лет. Всего это произведение искусства двухтысячелетней давности можно было видеть лишь около двадцати лет. Это не составляет и одного процента от его возраста, тогда как при Атталидах и после них на алтарь смотрели на протяжении сотен лет, что составляет 50 процентов от времени его существования. Получается довольно постыдная картина для нашей эпохи. Алтарь почти не показывали, несмотря на все усилия людей, его открывших и реконструировавших.

2 ноября 1958 года Пергамский алтарь вновь пережил торжество своего открытия. Председатель Совета Министров Германской Демократической Республики Отто Гротеволь в здании Государственного оперного театра произнес пламенную речь, приветствуя возвращение в ГДР алтаря и других произведений искусства.

- Сегодня мы преисполнены благодарности и выражаем ее тем, кто спас все эти художественные ценности, материальную стоимость которых вряд ли можно определить, не говоря уже о духовной, которая неизмерима. Благодарность за то, что мы можем сегодня открыть выставку в нашем Государственном музее и показать часть этих произведений нашему народу и всем ценителям искусства, приезжающим к нам в гости. Культурно-историческое значение передачи спасенных сокровищ состоит в том, что Германская Демократическая Республика теперь вновь становится ведущей страной музеев в Европе.

Продолжая свою речь, Отто Гротеволь указал, что за неполных два месяца около полутора миллионов музейных экспонатов было надлежащим образом отгружено, перевезено, разгружено и восстановлено. Сегодня благодаря неутомимому участию многих сотен добровольных помощников с обеих сторон, будь го советские железнодорожники или берлинские студенты, экспонаты возвращаются в Пергамский музей и национальную галерею.

- Разрешите теперь вкратце обратиться ко всем тем, в чьи руки мы передаем эти великие культурные ценности. Я имею в виду руководителей музеев и всех сотрудников... Проявляйте заботу о том, чтобы двери наших музеев были всегда широко открыты. Произведения искусства в государстве, идущем к социализму, должны быть доступны не только учащимся и профессорам, они принадлежат всему народу. Музеев, в которых заводится моль и образуется ржавчина, у нас не должно быть. Широкие слои населения, которые в большинстве своем ранее не имели возможности непосредственно соприкасаться с художественными сокровищами, вступят теперь в обладание своим законным наследством...

И они сделали это, благодарные и счастливые. С радостью решили они восстановить на своем острове музеев, в его центре, Пергамский алтарь, единственное (кроме пирамид) чудо света, сохранившееся до наших дней. В распадающемся на части мире, казавшемся внешне блестящим, наперекор войне и военным кличам он был возведен Атталидами. В распадающемся на части мире, тоже внешне блестящем, он был раскопан Карлом Хуманном. В распадающемся на части мире, едва оправившемся от военных бедствий, в искусственном блеске кажущегося мира он был восстановлен Теодором Вигандом. В распадающемся на части мире, в котором бравурные звуки победных фанфар сменились траурными маршами над пропитанной кровью и покрытой развалинами землей, был он спасен. Но те, кто восстановил его в четвертый раз, теперь потрясенные и полные восхищения стоят перед ним и делают все от них зависящее для того, чтобы этот замечательный памятник вошел в лучший, построенный на здравых началах мир и еще многие столетия рассказывал, как боги боролись с гигантами и как свет одержал победу над тьмой.