Блокада снята...

Блокада снята, война отодвинулась от Ленинграда. По война еще идет, Эрмитаж остается на военном положении, и вахтер в служебном подъезде проверяет командировочное удостоверение первого посетителя, которому разрешили пройти в музейные залы.

"Предъявитель сего,- читает вахтер,- специальный корреспондент газеты "Известия" Татьяна Николаевна Тэсс..."

Вероятно, корреспондент из Москвы напишет о том, как выглядит Эрмитаж после девятисот дней блокады.

"У входа,- написала Татьяна Тэсс,- сидит вахтер - седая, пожилая женщина, похожая на преподавательницу музыки. Она в теплой шубе и капоре; рядом с ней стоит винтовка. Вахтер проверяет мои документы, от ее дыхания вьется струйка голубого пара. Главный хранитель, засунул руки в карманы, и терпеливо ждет конца проверки. Потом он говорит:

- Итак, пройдемся по объекту.

И идет вперед, позвякивая ключами.

И я иду вслед за ним... За большой тяжелой дверью перед нами открывается Эрмитаж в ту его трудную и необычную пору, когда он стал называться объектом.

Высокие окна забиты фанерой. Сквозь узкую полоску стекла, уцелевшую под самым потолком, льется голубоватый влажный свет. Стоит холод, такой жестокий, как если бы его собрали со всего города и заперли здесь. Прямо перед нами сторожат дверь два раздетых рыцаря, два манекена, с которых сняли все их панцири, кольчуги, забрала, и оставили только порыжевшие трусики на худых, набитых опилками ногах. Возле манекенов стоят ящики с песком, лежат громадные клещи, топоры, ломы..."

До того, как очерк Татьяны Тэсс "В Эрмитаже" появился на страницах "Известий", в музей приходили сотни писем - и от фронтовиков и от тружеников тыла: что с Эрмитажем? Из газет многие знали, что основные сокровища Эрмитажа эвакуированы куда-то в глубокий тыл, но какова судьба музейных ценностей, оставшихся в осажденном городе, какова судьба великих лепных эрмитажных залов? Очерком Татьяны Тэсс газета ответила миллионам людей: Эрмитаж жив!

Рыцарский зал в годы блокады. Рисунок В. В. Милютиной

"Эрмитаж был радостью нашей страны. Фашисты стреляли из тяжелых злобных орудий прямо в его сердце, стреляли, но не смогли убить". Писательница Татьяна Тэсс рассказала обо всем, что она увидела в израненных эрмитажных зданиях, начиная с тех залов Нового Эрмитажа, где уже осенью 1941 года по частям разлетались стеклянные купола, и кончая тем залом Зимнего дворца, куда последний фашистский снаряд попал в январе 1944 года, накануне полного освобождения Ленинграда от блокады, и где "оконные рамы висят сейчас на петлях, перекошенные, кривые, как в гоголевском "Вие" , когда перед криком петуха лезла в окно и застревала, не успев уйти, всякая нечисть".

Из очерка в "Известиях" советские люди впервые узнали и о том, как хранители Эрмитажа спасали музей - от сырости, от дождя, от снега, ото льда...

"Музейные работники лазали по крыше, зашивая досками дыры, они привязывали себя веревками к стропилам; пожилая женщина, специалистка по западному искусству, жмурила от страха глаза и повторяла только одно: "Как во сне. Честное слово, как в страшном сне..." И все же лезла на обдуваемую ледяным ветром крышу и приколачивала гвоздями доску поверх пробоины, сквозь которую медленно падали вниз снежинки..."

Все это позади, но все это было.

"В дни блокады,- писала Татьяна Тэсс,- ...нужна была подлинная душевная сила, чтобы не существовать, а жить. О работниках Эрмитажа можно сказать: они жили...

Сейчас в тихом, глубоко и счастливо вздохнувшем городе они готовят Эрмитаж к его второму рождению, к близкому уже дню, когда начнется в нем настоящая восстановительная работа... Как прекрасен будет день, когда полотна вновь вернутся в пустые рамы, подобно тому, как человек возвращается в свой родной дом".

Война еще идет, но она все дальше отодвигается от Ленинграда, и город уже принялся залечивать раны, нанесенные ему блокадой. С утра и до вечера в Эрмитаже главный архитектор и главный инженер исписывают цифрами лист за листом, а машинистка перепечатывает страницу за страницей длинные списки материалов, которые необходимы Эрмитажу для неотложных работ по восстановлению поврежденных зданий и реставрации внутренней отделки музейных залов.

"Гипс - 65 тонн,- печатает машинистка,- алебастр - 80 тонн, цемент - 100 тонн, клей столярный - 2 тонны, мел плавленный - 40 тонн, мел молотый-30 тонн, асфальтовая мастика - 100 тонн".

Несколько месяцев назад, за неделю до снятия блокады, 20 января 1944 года, та же машинистка, на той же машинке перепечатывала служебное отношение с просьбой отпустить Государственному Эрмитажу "керосина - 15 литров, спичек - 5 коробок, свечей - 15 штук".

"Красителей тертых - 30 тонн,- печатает теперь машинистка,- красителей сухих - 20 тонн, белил свинцовых - 10 тонн, олифы натуральной - 20 тонн..."

Всего несколько месяцев назад та же машинистка перепечатывала служебное отношение об отпуске Государственному Эрмитажу 5,5 кубических метров фанеры, а сейчас она печатает:

"Стекла зеркального - 4000 кв. метров, стекла тройного бемского - 4000 кв. метров, стекла двойного бемского - 8000 кв. метров, стекла "Люкс" - 2000 кв. метров, паркета клееного - 4000 кв. метров, паркета цветных пород - 1000 кв. метров, железа кровельного - 120 тонн..."

Война еще идет дорогой трудных побед, Советская армия очищает родную землю от фашистских захватчиков, на пути к Берлину солдаты перемотают и сносят еще немало портянок...

"Холста разного - 2000 метров,- печатает машинистка в Эрмитаже,- ткани декоративной - 30 000 метров". - Она закладывает в машинку чистый лист бумаги и продолжает печатать: "Бронзы для литья - 2 тонны, бронзы листовой - 2 тонны, бронзы в порошке - 80 килограммов, золото сусальное листами - 6 килограммов..."

Килограммы золота и тонны свинца; сотни кубометров леса пиленого цветных пород и тысячи кубометров пиленого леса хвойных пород; тонны олова, воска, желатина, лака, шурупов, гвоздей...

"24 августа 1944 года Эрмитаж получил постановление Совета Народных Комиссаров СССР об отпуске средств на восстановление музея и об отпуске по заявке Эрмитажа материалов для строительных работ,- ишет А. В. Сивков, вернувшийся к исполнению своих обязанностей главного архитектора. - Начали прибывать из Москвы фонды на материалы".

Но восстановление Эрмитажа началось задолго до того. Начальная дата послевоенного возрождения музея - 27 января 1944 года, день исторической победы под Ленинградом, когда хранители Эрмитажа задумали устроить в том же, еще военном 1944, году выставку памятников искусства и культуры, остававшихся в Ленинграде во время блокады. Для задуманной выставки нужно было отремонтировать хотя бы несколько залов, придать им вид, приличествующий Эрмитажу.

Рабочих-строителей не найти - ни штукатуров, ни маляров, ни стекольщиков, ни кровельщиков. Будущие мраморщики, лепщики, позолотчики, столяры-краснодеревцы еще учатся в созданном для них специальном училище. Весной и летом 1944 года Эрмитаж мог рассчитывать только на рабочие руки самих эрмитажников, руки, привыкшие за годы блокады к любой работе. Своими натруженными руками принялись работники музея готовить экспозиционное помещение для выставки на втором этаже Ламотова павильона.

Надо было очистить от зтлежей песка и мусора Павильонный зал, Романовскую и Петровскую галереи, примыкающие к ним залы и лестницы; надо было заново остеклить окна; надо было привести в порядок паркеты, потолки, стены, а в одной из стен даже заделать пробоину от снаряда. И все - своими руками.

Малярами, плотниками, стекольщиками, штукатурами предстали эрмитажники перед академиком Орбели, возвратившимся из Еревана. И будто не было двух лет разлуки,- знакомая синяя спецовка сразу сменила на нем респектабельный черный пиджак, в котором директор Эрмитажа лишь позавчера - в Москве, проездом - побывал в Комитете по делам искусств, и в ЦК, и в Совнаркоме, уточняя возможности и сроки полного восстановления музея.

Ламотов павильон.

Все, что он узнал в Москве, укрепляло его убежденность в том, что в будущем году можно будет реально ставить вопрос о реэвакуации с Урала музейных коллекций. В Комитете его предупредили, что в ближайшее время от него потребуют детальный план работ по капитальному ремонту всех эрмитажных зданий - основные экспозиционные залы и музейные хранилища должны быть готовы к моменту реэвакуации. Приехав в Ленинград, он тотчас засадил главного архитектора и главного инженера за составление многолистного перечня строительных и отделочных материалов; цифры в заявках казались астрономическими в условиях продолжающейся войны, но он не сомневался, что правительство щедро отпустит Эрмитажу и материалы и средства. Его уже волновали штаты: в Комитете обещали утвердить на будущий год штатный контингент в пределах довоенной численности, а, значит, уже сейчас надо думать о подготовке новых, молодых научных сил. Он договорился в Москве, как и обещал иотромскому, что в 1945 году будут возобновлены раскопки Кармир-Блура; в план научной работы он теперь включит и археологическую экспедицию в село Эльтиген.

Керчь была освобождена в апреле 1944 года, а к середине мая закончились военные действия в Крыму. Едва восстановили железную дорогу, на узловой станции Джанкой с поезда сошел невысокий чернобородый человек, вернее - не сошел, а соскочил с открытой платформы, на которой он проделал немалую часть своего далекого пути.

Военный комендант проверил документы приезжего и проводил его к товарному составу, который вот-вот отойдет на Керчь. Все вагоны опломбированы, порожним оказался только один - из-под извести, в него-то, не раздумывая, взобрался приезжий.

Вагон трясло. От известковой пыли борода сразу стала белой. В Керчь он приехал, похожий на мельника. Попутный грузовик подкинул его в село Эльтиген.

Берег изрыт траншеями и блиндажами. Разрушенные дома. Гремят котелками солдаты у походных кухонь.

В сельсовете новые люди, а приезжий - чуть ли не старожил этих мест. У него письмо к председателю сельсовета и весьма убедительный мандат - удостоверение на бланке Государственного Эрмитажа:

"Настоящее дано старшему научному сотруднику филиала Государственного Эрмитажа т. Худяку Марку Матвеевичу в том, что ему поручается проведение археологического обследования и научного описания современного состояния археологического заповедника - древнегреческого города Нимфей у селения Эльтиген, Маяк-Салынского района, Крымской АССР.

Тов. Худяку поручается, согласно законоположениям Советского Союза о государственных заповедниках, принятие всех возможных мер по сохранению и охране древнего города Нимфея.

Филиал Государственного Эрмитажа просит оказывать тов. Худяку возможное содействие в выполнении возложенных на него поручений".

Худяк хотел немедля пройти на плато, где вел раскопки накануне войны, но его не пустили: кругом мины! Мины были и вокруг Святилища Деметры - внизу, у самого моря. Начальнику нимфейских археологических экспедиций пришлось вернуться в Керчь, и оттуда он приехал уже на "виллисе" вместе с начальником инженерного отделения Керченской военно-морской базы.

Осмотр древних памятников Нимфея начали со Святилища Деметры. Впереди шел сапер со щупом, а вслед за ним, гуськом, медленно двигались морской офицер и эрмитажный археолог. Замыкала осторожное шествие женщина во флотском кителе.

В Святилище Деметры проступали на стене слова, выведенные две с половиной тысячи лет назад: "Не гадьте в святилище ". Тут же, в каменной стене с античной росписью, торчали гвозди, вбитые гитлеровскими солдатами. - Варвары! - сказал сапер. Худяк установил, что с нижней террасы святилища исчез древний алтарь из тесаных камней.

Ак о состоянии памятников составляли уже наверху, на плато, куда их тоже провел сапер. Женщина во флотском кителе писала, Худяк диктовал:

"Мы, нижеподписавшиеся старший научный сотрудник Гос. Эрмитажа Худяк М. М., начальник Инженерного отделения Керченской военно-морской базы Черноморского флота Смирнов И. А. и делопроизводитель того же Инженерного отделения Варганова А. А., составили настоящий акт в том, что, осмотрев раскопки на городище Нимфея, произведенные Государственным Эрмитажем в 1939, 1940 и 1941 годах, нашли...

...Святилище Деметры... На нижней террасе все цело за исключением алтаря, тесаные камни которого найдены в немецком блиндаже. Блиндаж был устроен за северной стеной священной округи святилища...

На верхнем плато городища... немецкие захватчики устроили ходы сообщения и блиндажи главным образом на мысу юго-восточной оконечности городища...

...Поврежденным оказался раскоп "С". Этот раскоп немецкими захватчиками был расширен и в нем был устроен блондаж:..."

Последние строки акта гласили:

"В настоящее время на городище расположена воинская часть, весь личный состав которой бережно относится к древним памятникам".

Вслед за сапером они спустились с плато. Эрмитажная археологическая экспедиция еще не раз приедет в Героевское - так будет переименовано село Эльтиген в честь героического десанта советских войск, освободивших Керчь. А сейчас, закончив рекогносцировку Нимфея, археолог Худяк снова сел в "виллис" рядом с подполковником. Три дня объезжали они затем места недавних боев, обследуя памятники древнего Боспорского царства. Саперы всюду расчищали минные поля.

В саду у Зимнего дворца заровняли траншеи, засыпали землей последние воронки. Одни сотрудники Эрмитажа благоустраивали территорию, окружающую музей, другие плотничали и малярили в Ламотовом павильоне. К осени в Павильонном зале и обеих галереях стало чисто и светло: отодрав покоробленную фанеру от оконных переплетов, музейные работники своими руками вставили новые, гладкие, прозрачные стекла.

Все сделано, все готово! Можно развешивать люстры...

Громадным хрустальным люстрам, три года назад перенесенным из Павильонного зала в надежный подвал, выпала та же участь, что и эрмитажному фарфору, укрытому в подвале под залом Афины. Люстры тоже затопило, хотя они были подвешены на веревках к высоким, специально для них изготовленным козлам. Первой блокадной весной, когда хранители отворили двери подвала, с козел свисали обрывки перегнивших веревок, а в воде, покрывавшей каменный пол, громоздились бесформенные груды тусклого хрусталя и позеленевшей бронзы.

"Особенно сложной,- свидетельствует А. В. Сивков,- оказалась работа по реставрации хрустальных люстр Павильонного зала, за воторую взялись научные сотрудники Эрмитажа, преодолевшие все трудности нового дела и вскоре получившие возможность любоваться делом своих рук".

Двадцать восемь громадных люстр уже висят в Павильонном зале, как они висели перед войной. Остается натереть паркеты...

Римский император, спасенный народными мстителями

"Все попытки найти полотеров не увенчались успехом,- пишет А. В. Сивков в "Сообщениях Государственного Эрмитажа". - Тогда решено было на тереть полы самим: два "бригадира" - начальник строительства^* и главный инженер - сколотили бригады из вызвавшихся добровольцев и, показывая пример, как заправские полотеры, натерли вместе со своими бригадами первые со времени начала войны полторы тысячи квадратных метров паркетных полов в залах Эрмитажа".

^*(Автор цитируемых строк, в ту пору - главный архитектур Эрмитажа. )

Паркеты, натертые до довоенного блеска, отразили хрустальные гроздья еще незажженных люстр.

Люстры зажглись 8 ноября 1944 года. Вспыхнули сотни затерянных в хрустале электрических огней, и, по-детски радуясь, академик Орбели захлопал в ладоши: чертог сиял!

До открытия выставки меньше часа. Ему советуют присесть и немного отдохнуть, но отдыхать он не в силах. Обходя еще раз, уже совсем напоследок, второй этаж Ламотова павильона, он задерживается в Кабинете Кваренги - маленьком зале, примыкающем к Павильонному; конечно же - как он раньше об этом не подумал? - бюст Марка Аврелия должен быть помещен в самом начале экспозиции. Этот бронзовый бюст - не исконная эрмитажная вещь, а поступление 1944 года, но пусть все, входя на выставку, прочтут маленькую табличку, прикрепленную к постаменту:

"Эдмонд Гастклу. Бюст императора Марка Аврелия. Найден под откосом около станции Новоселье Варшавской железной дороги - после крушения взорванного партизанами фашистского поезда с награбленным металлическим ломом".

Он помог перетащить постамент: вот сюда, левее, стоп! Теперь у каждого на виду экспонат, достойный общего внимания: римский император, спасенный народными мстителями.

Осенью 1944 года эта афиша была расклеена на улицах Ленинграда

Пора встречать гостей. Он примял рукой распушившуюся бороду, пригладил седеющие кудри. Своих лет он сегодня не ощущал. Он был сегодня таким же молодым, тридцатитрехлетним профессором Орбели, каким он встречал в 1920 году первых посетителей первой послереволюционной выставки в Эрмитаже. Как и сейчас, основные коллекции музея находились тогда в эвакуации: как и сейчас, на выставке 1920 года были представлены вещи из запасников; как и сейчас, входом на выставку служил тот подъезд на Дворцовой набережной, который издавна назывался Советским.

Подъезд, через который входили в Эрмитаж посетители выставки 1920 года, и лестница, которая вела их в пышные дворцовые апартаменты, ставшие выставочными залами, названы были Советскими еще в старые времена, когда в этой части дворца заседал Государственный Совет Российской империи. Совсем иной смысл этим давнишним названиям придали революционные рабочие Красного Петрограда: через Советский подъезд, по Советской лестнице они впервые поднимались в советский Эрмитаж.

По красным ковровым дорожкам, разостланным на беломраморных ступенях Советской лестницы, поднимались 8 ноября 1944 года и первые посетители первой после блокады эрмитажной выставки. "То, что вы увидите сегодня в нескольких залах Эрмитажа,- сказал, открывая выставку, академик Орбели,- это только первый шаг на пути к полному восстановлению величайшего музея нашей Родины".

Чертог сиял...

"В Государственном Эрмитаже открылась выставка памятников искусства и культуры, хранившихся в Ленинграде в дни войны,- писала "Ленинградская правда", рассказывая о праздновании Октябрьской годовщины в городе Ленина. - На выставке представлены основные отделы Эрмитажа..."