Зима - не зима...

Зима - не зима. Снег лег на крыши Ленинграда еще в ноябре, но в декабре он растаял. Грязь, слякоть, туманная мгла,- когда же замерзнет Ладожское озеро, наладится ли нынче ледовая трасса, дорога жизни?

Вражеские войска, как и год назад, у стен города. По Ленинграду бьет тяжелая осадная артиллерия, переброшенная летом из-под Севастополя. Огонь гаубиц и мортир направлен и в сторону Зимнего дворца - три снаряда, сотрясая музейные здания, разорвались 28 ноября во дворах Эрмитажа. Но с ноября в Эрмитаж доносятся раскаты и другого, далекого от Ленинграда сражения - победоносной битвы на Волге. С великих побед на берегах Волги начнется коренной перелом в ходе войны. Радостные перемены произойдут и на невских берегах.

Миновал декабрь. Новый год. Январь.

В ночь на 18 января над бессонным городом прозвучал ликующий голос диктора:

"В последний час. Прорыв блокады Ленинграда..."

Девушка с телеграфа торопится к служебному подъезду Эрмитажа. Срочная - из Еревана: "Беспредельно счастлив разрывом блокады, горячо обнимаю, целую славных эрмитажных людей. Орбели". Телеграммы из Свердловска - от Левинсона-Лессинга, от всего свердловского коллектива эрмитажников. Телеграмма от старика Каликина: "Спешу поздравить только что полученной вестью по радио о прорыве ленинградской блокады. Да здравствует наша доблестная Красная Армия". Телеграммы со всех концов страны. Счастливый день - блокада прорвана!

Кольцо блокады было прорвано южнее Ладожского озера, и по узкой полоске земли, освобожденной советскими войсками, пролегла железнодорожная линия, которая вновь соединила Ленинград с Большой землей. На других же участках фронта противник по-прежнему находился у самого Ленинграда. До полного освобождения города от вражеской осады пройдет еще долгий год, еще немало трудностей выпадет на долю ленинградцев, еще немало испытаний ожидает и эрмитажников.

"Разрушения, причиненные Эрмитажу в последние месяцы, намного увеличили объем работ. Достаточно сказать, что за 1-й квартал 1943 года силами сотрудников Эрмитажа ручным способом вывезено около 80 тонн битого стекла и снега..."

Обобщенные цифры, обобщающие формулировки. В отчетном документе о положении дел в музее к началу мая 1943 года нет даже упоминания о том, что суммарная цифра битого стекла и снега, вывезенного "ручным способом" , включает многие тонны льда, сколотого сотрудниками музея не с окрестных тротуаров и не в эрмитажных дворах, а в самих музейных залах.

Живые воспоминания дополняют архивный документ.

"Случилось это через неделю после прорыва блокады,- рассказывает П. Ф. Губчевский. - Поздно вечером 25 января сброшенная "юнкерсом" фугасная бомба весом в тонну разорвалась на Дворцовой площади. Зимний дворец, его колоссальное здание, фантастичное по плотности массива колыхнулось как утлый челн в бурном море. Чудовищную силу взрывной волны приняли на себя все эрмитажные здания. Взрывная волна, пройдя через Висячий сад, ворвалась в Павильонный зал и вышибла здесь уцелевшие стекла даже в окнах, обращенных на Неву. Десятки оконных проемов вновь зазияли пустотой. Ночью разыгралась пурга. Вихревые порывы ветра задували в залы мокрый снег, устилая полы белой пушистой пеленой. Утром стало таять, а к вечеру ударил мороз. Мокрый снег смерзся с битым стеклом, образовав на полах сплошную ледяную кору. Все мы принялись спасать от этого губительного настила фигурные паркеты и мозаичные полы. Мне достался Павильонный зал. Толстый слой бугристого льда, смешанного с осколками стекла, покрывал здесь чудесную мозаику, вделанную в пол перед входом в Висячий сад. В моих руках был железный ломик, и я знал, что под моими ногами. Сантиметр за сантиметром я осторожно скалывал лед и стекло".

Ломики постукивали и в других залах. Тонны льда и стекла выносили из музея на деревянных носилках^*.

^* (Повреждения, причиненные зданиям Эрмитажа 25 января 1943 года, охарактеризованы в докладной записке на имя ленинградского уполномоченного Комитета по делам искусств при СНК СССР:

По другим зданиям Эрмитажа выбиты стекла и сорвана фанерная зашивка в 97 местах..." )

... Он не был виден под толстым слоем бугристого льда этот мозаичный пол Павильонного зала...

У пустого оконного проема - среди обломков дерева и осколков стекла - который уже день сидела обезглавленная девушка. Подле нее всякий раз задерживался теперь главный хранитель Эрмитажа, обходя многострадальные эрмитажные залы. "Эсмеральда" Россетти!.. Взрывная волна вышибла тяжелую фрамугу и обрушила ее на нежный мрамор склоненной девичьей шеи. Отбитая голова лежала тут же. Придет время,- думал Доброклонский,- и эрмитажные реставраторы воскресят Эсмеральду, меровому мрамору можно вернуть жизнь. Жизнь вернется и в Эрмитаж... Для того-то и сражаются наши люди, идут на смерть - ради бессмертия прекрасного...

Начальник объект профессор М. В. Доброклонский у скульптуры Россетти

К пустому оконному проему, подле которого сидела обезглавленная Эсмеральда, подошли женщины в ватниках и платках. Они подтащили листы фанеры и, взобравшись на стремянки, загремели молотками. Еще одно окно зафанерено...

Всю минувшую неделю профессор Доброклонский ужасно волновался: ему казалось, что никак не может хватить фанеры и досок для такого множества окон. Но город дал все, что нужно было Эрмитажу, и у главного хранителя немного отлегло от души. Обходя теперь музейные залы, он уважительно, почти с завистью наблюдал, как его коллеги и сослуживцы с необычайным умением орудуют молотками, ножовками, рубанком.

Передохнуть после январского аврала не удалось, хотя с января до середины мая Эрмитаж не подвергался ни бомбежкам, ни артобстрелу. Бомбы не падали, но в феврале тревожно зазвенела весенняя капель. Весна, необычайно рано занесенная в Ленинград нивесть откуда подувшими теплыми ветрами, чуть ли не с самого февраля обрушилась истинным стихийным бедствием на продрогший, две зимы не топленный Эрмитаж.

Влага, высвобожденная весенним теплом из мерзлых стен, пропитала воздух эрмитажных залов и еще интенсивнее, чем прошлой весной, оседала на холодном мраморе, на зеркалах, на бронзе, на каменных вазах,- из Колыванской вазы воду вычерпывали ведрами. С плафонов и карнизов отваливалась лепка, повсюду тускнела и слезала позолота, осыпались краски. От сырости заржавел металлический потолок Главной лестницы, и солнечный Олимп едва проступал теперь черным пятном на живописном плафоне; оголив ржавый металл, грязными лохмотьями свисала с него краска; опадая, она долго кружила в воздухе и покрывала цветными чешуйками влажные мраморные ступени.

Вода, вода, везде вода...

Всю весну длилась в Эрмитаже изнурительная борьба с водой. Вода наступала, эрмитажники оборонялись. Они защищали музейные вещи от ржавчины и оловянной чумы, от плесени и жучка, от набухания и осыпания красок, от всего, чем вновь угрожала музею вторая военная весна.

Из Колыванской вазы воду вычерпывали ведрами ...

Наиболее спокойно той беспокойной весной вел себя в музее египетский жрец Петесе; его тридцативековая мумия оставалась в блокадном Эрмитаже, и время от времени на ней выступали соли, но их аккуратно обтирала профессор Н. Д. Флиттнер, каждый раз воздавая должные искусству мумификаторов Древнего Египта. Не доставляли эрмитажникам особых хлопот и трупы лошадей, извлеченны археологами из алтайских курганов,- две тысячи пятьсот лет пребывания в вечной мерзлоте навсегда предохранили их от всякой порчи. Но если сырая ленинградская весна ничем не угрожала иссохшей мумии египетского жреца и шкурам па-зырыкских боевых коней, дубленным вечной мерзлотой, то десятки тысяч вещей, искусно выделанных рукой человека из металла и глины, резанных из дерева и по дереву, тканных из шерстяных и шелковых нитей, писанных маслом и водяными красками, рисованных углем и пастелью, десятки тысяч произведений искусства настойчиво требовали себе новых пристанищ, таких, где бы не капало с потолков, где бы не текло со стен, где бы вода не заливала полы.

Из отсыревших помещений переносили в более сухие места все, что только можно было взвалить на плечи или на спину, перетащить волоком по залам, спустить или поднять по лестницам. Но коллекционная мебель продолжала стоять в помещении дворцовой конюшни под Висячим садом, и вынести эту тяжелую, крупногабаритную мебель у эрмитажников не было физических сил. Может обойдется на этот раз, может быть сырость все же изгонят частые и долгие проветривания, пронзительные сквозняки?

Сквозняки продували хранилище мебели, а наверху, в Висячем саду, весеннее солнце топило снег. Снег таял здесь каждую весну вот уже второе столетие, и проникновению талых вод в дворцовые конюшни препятствовал свинцовый ковер, настланный под метровым слоем садовой земли. Некогда на этой земле были высажены деревья. Тоненькие саженцы вымахали вверх мощными стволами и шумными кронами, но разросшиеся деревья пришлось выкопать, как только садовники заметили, что могучие древесные корни, добравшись до свинцового покрова, буравят его с неукротимой жизненной силой. Война отменила капитальный ремонт поврежденной гидроизоляции, предполагавшийся в 1941 году, но все обходилось более или менее благополучно, пока действовали водоотливные устройства. Весной 1943 года вертикальные трубы, отводящие воду из Висячего сада в специальные колодцы, закупорило нерастаявшим льдом и мусором. Солнце топило снег, и талые воды, не находя другого пути, стали стекать сквозь дыры, пробуравленные корнями в свинцовом ковре, на своды нижнего этажа, а оттуда хлынули в дворцовую конюшню,- ливень, наводнение, потоп!

"Из помещения, где хранится мебель,- отмечает служебный документ тех дней,- силами научных сотрудников вынесено 500 ведер воды; работа продолжается ".

Потоки воды заливали коллекционную мебель, и к Эрмитажу ускоренным шагом подошло подразделение курсантов военной школы. Это были молодые парни из Вологды, Череповца, Устюжны, недавно переброшенные через Ладожское озеро, чтобы в одной из военных школ фронтового Ленинграда стать младшими лейтенантами и принять участие в предстоящих освободительных боях. Их привели впервые в Эрмитаж, открыв перед ними не двери, а ворота, и показали мебель невиданной красоты, мокрую мебель, которую они тут же принялись перетаскивать из бывшей дворцовой конюшни в бывший дворцовый зал, где под стеклом музейных витрин почему-то лежали дохлые лошади. Человек в штатском, назвавшийся начальником охраны музея, коротко, на ходу, объяснил, что два с половиной тысячелетия назад на этих боевых конях вожди воинственных кочевых племен носились по бескрайним степям Алтая, а мебель, которую приходится теперь переносить в экспозиционный зал отдела истории первобытной культуры, сделана во времена французских королей - Людовика XIV, Людовика XV, Людовика XVI...

Курсанты ушли, и начальник охраны опять остался в музее со своей "старушечьей гвардией". Эрмитажные старушки, как и раньше, дежурили на своих постах, а научные сотрудники продолжали переносить вещи, сушить, чистить. И снова огородничали в Висячем саду.

Те, кто 12 мая возился на огородных грядках Висячего сада, услышали за облаками знакомый гулвражеского самолета. Самолет вынырнул из-за облаков, сделал несколько кругов над Невой, с грохотом пронесся совсем низко над Зимним дворцом и ушел в облака.

"Самолет скрылся,- рассказывает П. Ф. Губчевский,- и вслед за тем мне, как начальнику охраны, позвонил из сторожевой будки встревоженный постовой: "Над Кухонным двором облако дыма, что-то горит". Пожара мы боялись больше всего: бомба или снаряд способны разрушить какую-то часть здания, а пожар имеет свою динамику. История Зимнего дворца была мне достаточно хорошо известна, и в годы блокады я никогда не забывал о страшном пожаре, который в 1837 году уничтожил в Зимнем дворце все, что может быть уничтожено огнем. Но когда я добежал до Кухонного двора, облако дыма уже рассеивалось. Через несколько минут прибыло городское пожарное начальство. Осмотрелись - ничто нигде не горит, гарью ниоткуда не пахнет. Пожарные уехали, а нам все-таки было беспокойно. Мы еще раз оглядели Кухонный двор и вдруг заметили, что в нижнем этаже, там, где находятся музейные кладовые, высажено окно. Я было решил, что ночью кто-то проник сюда со злым умыслом и, подтащив стремянку к разбитому окну, заглянул в кладовую: среди картин, расшвыренных в разные стороны, среди изодранных холстов и сломанных подрамников лежала 250-килограммовая фугасная бомба! Только потом я понял, что произошло: бомба, сброшенная фашистским самолетом, попала в карниз здания на противоположной стороне двора, ударилась о карниз, но не взрывателем, а кожухом, раздробила столетний кирпич в мельчайшую пыль, поднявшуюся густым облаком над двором, а затем, срикошетировав по касательной, опять же своим кожуром вышибла окно кладовой и спокойно улеглась на рухнувший под ее тяжестью штабель картин".

Кухонный двор и все подходы к нему тотчас же оцепила эрмитажная команда МПВО. Вызвали саперов. Они обезвредили и увезли неразорвавшуюся бомбу. Кладовой занялись хранители. "В картинохранилище отдела истории русской культуры,- гласит архивный документ,- в результате попадания фугасной авиабомбы часть картин полностью уничтожена, другие повреждены. Картины перенесены в соседние помещения, разобраны по степени повреждения. Начата реставрация наиболее ценных картин и учет понесенных потерь".

В небе по-прежнему висят аэростаты воздушного заграждения. Улицы по-прежнему перекрыты баррикадами, окна нижних этажей загорожены щитами, завалены песком. В садах, скверах и на пустырях - огородные грядки.

"...50% площади Висячего сада засеяно турнепсом, свеклой, морковью, укропом, шпинатом и луком-батуном,- сообщает Эрмитаж 23 мая

в Дзержинский райком ВКП(б). - Для посева использованы семена, полученные через Райзо... Оставшуюся земельную площадь предположено использовать под капусту, брюкву, свеклу и картофель..."

Густой зеленой ботвой провожал Висячий сад второе блокадное лето.

Вечером 9 августа неутомимая Наталья Михайловна Шарая, хранитель отдела истории русской культуры и начальник санитарного отделения команды МПВО, до позднего часа задержалась в Соляном переулке, в филиале Эрмитажа, где продолжала приводить в порядок все еще остававшиеся там вещи. Едва она вернулась на Дворцовую набережную, как начался артиллерийский обстрел города и в Эрмитаж позвонили: снаряд попал в здание филиала, черный дым, похоже - пожар...

"Подробности о случившемся я узнала только тогда, когда мне, наконец, удалось снова добраться до Соляного переулка,- рассказывает старший научный сотрудник Н. М. Шарая. - Произошло вот что: артиллерийский снаряд, пробив чердачное перекрытие и перекрытие между вторым и первым этажами, разорвался в вестибюле, где тоже стояли ящики с нашими вещами. Тотчас же загорелись три деревянных ящика, и огонь легко мог перекинуться на все здание. Но этого не допустили два работника охраны Эрмитажа, две пожилые женщины, которые в тот вечер несли дежурство по всему филиалу - в его огромном здании никого больше не было. Вдвоем они предотвратили большое бедствие, погасив разгоравшееся пламя с помощью песка, воды и, я бы сказала, силой своего духа. Одной из них - Олимпиаде Андреевне Большаковой - не много оставалось до шестидесяти; в тех же преклонных летах была и другая постовая - Селиверстова, имя и отчество которой за два десятилетия, к сожалению, стерлось из моей памяти. Они вдвоем ликвидировали пожар. Глядя на черный от сажи и копоти полуразрушенный музейный вестибюль, я вспомнила слова Некрасова о мужестве русской женщины: " Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет".

Минула тревожная ночь; утром, сдав вахту двум другим старушкам, Олимпиада Андреевна и ее подруга пошли к своим картофельным грядкам.

Осенью, когда в Висячем саду выкопали последний картофель, аэростаты еще маячили в небе и артиллерийская канонада не ослабевала. Но осенние месяцы прошли в Эрмитаже без особых происшествий - ничто не отвлекало хранителей музея от той кропотливой работы, которая сопутствовала каждому новому перемещению музейных вещей.

Железный порядок эрмитажного инвентаря! Два года музейные вещи кочевали из кладовой в кладовую, блуждали по залам и этажам, меняли внутриэрмитажные адреса, и всякий раз нужно было отмечать в одном списке, что такая-то вещь выбыла из такого-то хранилища, и вписывать ее в другой список; нужно было непрестанно пересоставлять топографические списки каждого зала, каждой кладовой, каждого научного кабинета, каждого вестибюля, каждой лестничной площадки, брать вещи на новый инвентарный учет по месту их новой музейной прописки. Непостижимого терпения потребовала от хранителей Эрмитажа работа, которой они занимались все лето и всю осень 1943 года. В итоговой докладной записке указано: "Взято на учет по всем отделам 116 173 предмета".

Письма из Свердловска приходили теперь часто. Все в тех же трех зданиях громоздятся там ящики с эрмитажными коллекциями, но к концу года городские власти обещают освободить для Эрмитажа еще одно большое здание; все теми же контрольными вскрытиями заняты товарищи в Свердловске, но многие уже готовят новые книги, пишут диссертации; все те же круглосуточные дежурства в Свердловском филиале, и работа в колхозах, на картофельных полях: копают картошку - не блокадную, эвакуационную.

"Через сутки посуточно дежурим,- читали в Ленинграде письмо профессора А. А. Передольской. - Одна часть нашего коллектива мобилизована на сельскохозяйственные работы, другие, поочередно, работают в колхозе близ Свердловска, где у Эрмитажа есть участок подсобного хозяйства - картофельное поле. Наиболее слабые и старшие по возрасту дежурят за всех отсутствующих..."

В августе письма были посвящены выставке "Военная доблесть русского народа" , которую эрмитажники развернули в Свердловске. "Основную ее часть,- писала о выставке профессор М. Э. Матье,- составили те экспонаты, которые до войны находились на экспозиции Эрмитажа "Военное прошлое русского народа"... Помимо памятников Эрмитажа, на выставке представлены материалы, освещающие события Великой Отечественной войны - произведения советских художников (живопись и графика), документы и трофеи, полученные с фронта".

В Ленинграде читали письма из Свердловска и представляли себе, как водят сейчас товарищи экскурсию за экскурсией, сколько было счастливой суеты перед открытием, как окантовывали гравюры и документы, красили щиты и стенды... "В дни подготовки к выставке, а также в вечер ее открытия,- писала А. А. Передольская,- настроение у всех было приподнятое взволнованное. Все помыслы были направлены к Ленинграду, к Эрмитажу..."

Московское радио слушали одновременно и в Ленинграде и в Свердловске: сводки Совинформбюро каждодневно сообщали о все усиливающихся ударах Советской армии, о наступлении наших войск на многих фронтах. С приближением третьей военной зимы в блокадном Эрмитаже и в Свердловском филиале возрастала общая уверенность в скором разгроме врага под стенами родного города.

"Последние события вселяют уверенность в том, что близится наше возвращение,- писал из Свердловска в Ленинград В. Ф. Левинсон-Лессинг 8 октября 1943 года. - Нужно, правда, вооружиться терпением, ибо мы, увы, поедем значительно позже других. Во всяком случае ваша жизнь, должно быть, уже скоро начнет входить в нормальную колею".

Скоро, скоро, теперь уже скоро...

Снаряды еще крушили дома в осажденном городе, а по решению Ленинградского городского комитета партии. Исполкома городского Совета в Ленинграде было уже открыто специальное училище для подготовки "высококвалифицированных строителей, маляров, живописцев, лепщиков, стекольщиков-витражистов, мраморщиков, мозаичистов, резчиков по дереву, позолотчиков, кузнецов по художественной ковке, столяров-краснодеревцев для реставрации и наиболее сложных отделочных работ в жилых и общественных зданиях, пострадавших в период блокады". Все они скоро понадобятся и Эрмитажу, скоро, теперь уже скоро...

Снаряд разорвался в Гербовом зале. Он разворотил междуэтажное перекрытие...

Скоро кончится в Эрмитаже эпоха фанеры, и главный инженер хладнокровнее, чем обычно, относится к тому, что у него на складе опять нет ни одного фанерного листа - похоже, что в кое-каких дворцовых окнах, словно завороженных добрыми волшебниками, довоенные стекла все-таки доживут до конца войны.

Стекла эти вылетели в декабре. "Вражеским снарядом, попавшим 16 декабря во двор Дворца искусств и разорвавшимся внутри двора, выбито до 750 кв. метров стекла - в том числе в Гербовом зале, Фельдмаршальском зале, Петровском зале и в эрмитажных помещениях, имеющих богатую внутреннюю художественно-историческую отделку,- сообщает в Ленгорисполком профессор М. В. Доброклонский. - Государственный Эрмитаж просит оказать содействие в получении 5,5 куб. метров фанеры..."

... и сквоз^* большую пробоин^* стала видна Рас^*реллиевская галерея

Это был двадцать девятый снаряд, попавший в эрмитажные здания в годы блокады. Последний, тридцатый снаряд разорвался 2 января 1944 года в Гербовом зале Зимнего дворца. Он разворотил междуэтажное перекрытие, и из Гербового зала стала видна сквозь большую пробоину в полу усыпанная щебнем Растреллиевская галерея. Взрывная волна, метнувшись в Петровский зал, примыкающий к Гербовому, сорвала здесь с потолка массивную бронзовую люстру, и та, рухнув, раздробила прекрасный художественный паркет, набранный из разных пород цветного дерева. Раздробленные куски амаранта смешались с осколками стекла и обломками бронзы, с хлопьями краски, от сотрясения опавшей со стен.

Взрывная волна сорвала с потолка Петровского зала массивную бронзовую люстру

Последний снаряд. Последний акт о повреждениях, причиненных артобстрелом^*.

^* (В Гербовый зал артиллерийский снаряд попал в 12 часов 10 мину. Оперативная сводка штаба МПВО Государственного Эрмитажа от 2 января 1944 года отмечает, что произошел неполный разрыв снаряда и что неразорвавшаяся его часть застряла в толще перекрытия между первым и вторым этажами. В связи с этим в Эрмитаже были приняты особые меры, перечисленные в той же сводке: "12.10 - Выслана разведка в количестве 3-х бойцов.

15.00 - Неразорвавшаяся часть снаряда увезена подрывниками". )

Двадцать седьмое января...

Еще вчера снег лежал нетронутой целиной у главных подъездов Эрмитажа - и у того, что на Дворцовой набережной, и у того, где прогнувшийся карниз поддерживают гранитные атланты. Еще вчера широкие ступени, ведущие к обоим подъездам, были покрыты белой снежной простыней, такой же ровной, гладкой и безжизненной, как в первую блокадную зиму, когда в ленинградской поэме Веры Инбер возникла строка, врезавшаяся в память ленинградцев:

Мертвый, как гробница, Эрмитаж...

Вчера еще длилась третья блокадная зима, а сегодня, 27 января 1944 года, зима уже не блокадная. Взрыхливая валенками снежную целину, эрмитажники взбираются по погребенным под снегом ступеням к каждому из наглухо забитых музейных подъездов. В заржавленные кронштейны вставляют они красные флаги победы.

В красных флагах весь Ленинград. Марши гремят из репродукторов. Победные марши и слова о победе:

"...Город Ленинград полностью освобожден от вражеской блокады..."

Развеваются праздничные флаги, звучит праздничная музыка, праздничные номера "Ленинградской правды" расклеены на газетных щитах:

"Войска Ленинградского фронта в итоге двенадцатидневных напряженных боев... отбросили противника от Ленинграда по всему фронту на 65 - 100 километров. Наступление наших войск продолжается..."

Стены, истерзанные снарядами и бомбами ... темные глазницы забитых фанерой окон ...

Праздничный номер "Ленинградской правды" приколот сегодня и к доске в служебном подъезде Эрмитажа. Старая доска для объявлений - два с половиной года на ней вывешивали приказы начальника объекта и начальника штаба МПВО, траурные бюллетени и "боевые листки" , сообщения о новых нормах хлебного пайка и извещения о научных заседаниях в Школьном кабинете, недельные графики работ по консервации музея и "молнии" об авралах после попадания бомбы или снаряда. Сегодня всю эту старую доску занимает праздничный номер " Ленинградской правды".

"Граждане Ленинграда! - читают эрмитажники обращение командования Ленинградского фронта. - Мужественные и стойкие ленинградцы! Вместе с войсками Ленинградского фронта вы отстояли наш родной город. Своим героическим трудом и стальной выдержкой преодолевая все трудности и мучения блокады, вы ковали оружие победы над врагом, отдавали для дела победы все свои силы..."

Вечером над городом-победителем прогрохотало двадцать четыре торжественных залпа из трехсот двадцати четырех орудий. Многоцветные огни, взвившись в ленинградское небо, осветили каменные громады эрмитажных зданий, стены, истерзанные снарядами и бомбами, темные глазницы забитых фанерой окон, бессильных отразить даже огни салюта. Но Эрмитаж стоял на праздничной набережной не мертвый, а живой. Двадцать четыре раза прогрохотали орудия, салютуя защитникам Ленинграда, и двадцать четыре раза зарево победы озаряло Эрмитаж. Он стоял над Невой весь в шрамах и рубцах, как бывалый солдат, беспримерных боев ветеран.