Часть первая

"Решительные и твердые люди"

Способы применения вооруженной силы против народа не явились какой-то импровизацией самодержавия, вызванной инстинктом самосохранения. Они вырабатывались в ходе все усиливавшейся с конца XIX в. борьбы царизма против революции. Для понимания этого процесса много дают записки генерала А. С. Лукомского. В годы, предшествовавшие первой русской революции, и во время самой революции он служил на должностях Генерального штаба в Киевском военном округе, войсками которого до 1903 г. командовал генерал М. И. Драгомиров, совмещавший командование округом с должностью киевского, подольского и волынского генерал-губернатора и являвшийся членом Государственного совета. Лукомский не только соприкасался с ним по службе, он был доверенным лицом Драгомирова в разработке различных: документов и его научно-литературного наследия, не говоря уже о том, что являлся его зятем и завсегдатаем дома. Все это позволяло Лукомскому говорить о взглядах и деятельности Драгомирова с полным знанием дела.

Драгомиров представлял собой своеобразную фигуру среди высших военачальников своего времени. В нем причудливо уживались черты умного, прогрессивного военного деятеля с чертами заскорузлого консерватора в военном деле и глубокого реакционера в политике. Боевой генерал, прославившийся в русско-турецкую войну 1877-1878 гг., в 80-е годы - профессор, а затем начальник Академии Генерального штаба, наконец, с 1889 по 1903 г.- командующий войсками Киевского военного округа, автор многих ученых трудов вплоть до разбора с военной точки зрения "Войны и мира" Л. Толстого, но прежде всего убежденный, воинствующий монархист, пользовавшийся известной самостоятельностью суждений, Драгомиров, осуждая разные стороны быта царской армии как пережитки крепостного права, в чем он был безусловно прав, мог позволить себе такую, например, своеобразную форму осуждения кулачных расправ офицеров с солдатами: "И как не приходит в голову этим господам, что их морда слеплена из той же самой глины, что и солдатская, и что если солдат об этом догадается, то нехорошо будет"^*.

^* (Драгомиров М. И. Одиннадцать лет: Сб. статей. СПб., 1909. Ч. 2. С. 486.)

Признавая на войне главенствующую роль человека, Драгомиров ратовал за воспитание у солдат и офицеров волевых качеств, необходимых в бою, или, как он выражался, "нравственной упругости". Придавая большое значение воспитанию в солдате этих качеств, Драгомиров требовал от офицеров постоянно заботиться о нем, проявлять гуманное к нему отношение, больше того - "сердечного внимания начальников частей к своим подчиненным". И как будто совсем другой генерал признавал чувство самосохранения подрывающим "нравственную упругость" и потому вредным для военного человека, решительно выступал против приспособления к местности, против залегания цепи во время наступления, против введения орудийных щитов, предохранявших орудийную прислугу от поражения.

За Драгомировым в литературе закрепилась репутация последователя суворовских принципов обучения и воспитания войск. Стали хрестоматийными его суждения о приближении обучения к боевой обстановке, об изгнании из армии шаблона и плац-парадности, о том, что "каждый воин должен знать свой маневр". А все им сказанное, от чего отдает консерватизмом, вроде того, что вводить в пехоту новое тогда оружие - пулемет "значит, по-моему, бесполезно усложнять организацию"^*, и вообще все то, в чем сквозила недооценка им военной техники, в апологетической литературе либо расценивалось как хитрое чудачество, либо и совсем списывалось в область анекдотов. Характеристика Драгомирова в нашей литературе весьма неполна и в известной мере одностороння. Мемуары Лукомского открывают нам как раз ту сторону, какая оказывается важной не только для оценки личности Драгомирова.

^* (Зайончковский П. А. Самодержавие и русская армия на рубеже XIX-XX столетий, 1881-1903. М., 1973. С. 258-263.)

Характеризуя его политическую позицию, Лукомский категорически возражает против обвинений его в либерализме и каком-либо "попустительстве по отношению к революционерам". Он пишет, что Драгомиров "был сторонником прогресса, и таковой он связывал с широким предоставлением возможности народу выявлять свои таланты и развиваться. Он был горячим сторонником реформ, проведенных в царствование императора Александра II. Но вместе с этим он являлся ярким представителем течения, видящего необходимость твердой и непреклонной царской власти... Что же касается до обвинений М. И. Драгомирова в попустительстве революционерам, то это, конечно, была злостная клевета... В случае призыва войск для подавления восстаний и для поддержания порядка он требовал действий самых решительных и суровых. Стрельбы по бунтующей толпе холостыми патронами или поверх голов он не допускал совершенно, указывая, что виновные в этом сами должны немедленно предаваться военному суду"^*.

^* (ЦГАОР СССР. Ф. 5829. Оп. 1. Д. 3. Лукомский А. С. Очерки из моей жизни. Автограф. Ч. 4. Л. 474-475, 484.)

Записки Лукомского богаты описанием конкретных фактов и событий, участником или свидетелем которых ему пришлось быть. Он, в частности, рассказывает об участии войск Киевского военного округа (до 1905 г.) в подавлении революционного движения, и в связи с этим излагает поучения Драгомирова относительно способов расправ с "мятежниками". Он указывал, например, "на то, что привлечение войск к подавлению народных волнений должно производиться лишь в крайнем случае, и раз власть переходит в руки военачальников, то никаких "холостых" залпов или стрельбы поверх голов быть не может. Должно быть только предупреждение, что если толпа не подчинится распоряжению разойтись, то будет дан залп. Залп же должен быть дан боевыми патронами и с хорошим прицелом". "М. И. Драгомиров доказывал,- пишет далее Лукомский,- что, только так поступая, правительство сохранит в своих руках войска, а жертв будет не много. Всякие же "холостые" залпы, стрельба поверх голов и излишние разговоры будут всегда вести к "братанию войск с толпой", развалу дисциплины в войсках, недоверию толпы, что в нее посмеют стрелять и, как следствие всего этого, излишние жертвы и возможное торжество революционного движения"^*.

^* (Там же. Л. 688-690.)

Из этих записок мы видим, что требования Драгомирова к использованию военных сил для борьбы с революцией были известны, по крайней мере чинам штаба Киевского военного округа, еще до первой русской революции. В другом месте своих записок Лукомский сообщает, что сам он попал в этот округ после окончания Академии Генерального штаба в 1897 г., как раз тогда, когда деятельность Драгомирова была в полном расцвете. Лукомский пишет: "Годы 1897-1900 могут считаться кульминационными годами М. И. Драгомирова как командующего войсками. Все главное, в смысле постановки в округе воспитания и обучения войск, а также в смысле подготовки к войне, было сделано. Киевский военный округ, бесспорно, был первым округом во всей России, он являлся образцом, по которому равнялись"^*.

^* (Там же. Л. 520.)

Насколько велик был авторитет Драгомирова в военной среде, подтверждает и служивший тогда же под его началом и тоже, как и Лукомский, участвовавший в разработке его военно-научного наследства генерал М. Д. Бонч-Бруевич: "Основные положения учения Драгомирова почти во всем объеме были проведены в официальные уставы и наставления"^*. Их классовая направленность делала его одним из верных и умных слуг царизма. Его деятельность падает на годы, предшествовавшие первой русской революции. Немудрено, что и в области вооруженной борьбы с революционным движением поучения Драгомирова становились обязательными для генералов и офицеров, командовавших карательными войсками в классовых битвах последующих лет. Из "драгомировской школы" конца XIX - начала XX столетия вышли и те из них, кто возглавлял потом белые армии в гражданской войне.

^* (Бонч-Бруевич М. Д. М. И. Драгомиров. Основы воспитания и образования войск // Воен.-ист. журн. 1973. № 3. С. 80.)

Записки Лукомского дают дополнительный материал о взглядах и действиях штаб-офицеров и генералов Киевского военного округа, позволяющий судить о состоянии тех кадров, которыми царизм располагал для борьбы против революционного движения как во время первой русской революции, так и в последующие годы. Он описывает, в частности, солдатское выступление, происшедшее в Киеве 18 ноября 1905 г.: "Около 8 часов утра 4-й и 5-й понтонные батальоны, разобрав винтовки, с красными флагами и пением революционных песен двинулись в Печерск. Заходят в казармы расположенных там частей войск и, присоединяя их к себе, движутся дальше..." Подполковнику Лукомскому начальник штаба округа генерал А. А. Маврин приказал в это время "быть около телефона, принимать все донесения, делать ему доклады и передавать его распоряжения". Но Лукомский не счел себя вправе оставаться в пассивной роли передатчика приказаний, он проявил инициативу в вызове карательных войск. "Узнав, что толпа движется вдоль Бибиковского бульвара, я переговорил по телефону с командиром Миргородского пехотного полка полковником Н. Ф. фон Стаалем. Стааль взял бывшую у него под рукой полковую учебную команду и около Еврейского кладбища перегородил дорогу двигавшейся в город толпе бунтарей... Толпа появилась на площади Еврейского базара. Передние ряды увидели шагах в 150 от себя рассыпанную цепь солдат и направленные на них винтовки. Произошло замешательство. Передние ряды остановились, стали заряжать винтовки. Но в этот момент раздалась команда: "Пачками!" - и затрещали выстрелы. Толпа шарахнулась в одну сторону, затем в другую, и через несколько секунд, бросая винтовки, вся толпа, как куропатки^*, рассыпалась в разные стороны. Все было кончено. Убитых оказалось около 20 человек и раненых немного больше ста человек"^**.

^* (Этот образ у Лукомского не случайный: заядлый охотник, он много места отводит в записках вдохновенным описаниям охоты на глухарей, куропаток, вальдшнепов, зайцев, медведей, лосей лис как в мирное время, так и во время войны.)

^** (Лукомский А. С. Указ. соч. Ч. 4. Л. 698-708.)

Сохранились документы, в которых это выступление солдат описано куда более подробно, и которые позволяют проверить освещение его в записках Лукомского. Но в то же время в записках раскрывается та сторона событий, которая мало затрагивалась в литературе: действия контрреволюции по подавлению выступления солдат. Даже в подробнейших полицейских документах не получили освещения те скрытые за шторами штаба Киевского военного округа пружины, которые приводили в действие военные силы контрреволюции на улицах Киева. Так, в донесении начальника киевского охранного отделения штабс-ротмистра А. М. Еремина в департамент полиции от 3 декабря 1905 г. читаем: "Когда после семичасового хождения по городу бунтовщики подошли к казармам Азовского полка, то были встречены учебной командой 168-го пехотного Миргородского полка, которая по инициативе командира полка полковника Столя дала по ним несколько залпов"^*. Надо полагать, что Лукомский точнее знал фамилию командира Миргородского полка и лучше, безусловно, знал, по чьей инициативе тот вывел учебную команду, чтобы встретить восставших солдат залпами: Стааль получил распоряжение из штаба округа, от Лукомского.

^* (Высший подъем революции 1905-1907 гг. Вооруженные восстания: Ноябрь - декабрь 1905 г. М., 1956. Ч. 3., кн. 1. С. 231.)

Кроме описания этого эпизода, Лукомский рассказывает о его последствиях для утверждения в офицерской среде драгомировских принципов расправ с революционным движением. Этот его рассказ посвящает нас в скрытую тогда от народа лабораторию выработки свирепых мер борьбы против революции, в атмосферу внутренней консолидации в лагере контрреволюции.

"Бунт был подавлен,- повествует Лукомский.- Начальство подняло голову. Но стали разбирать, все ли было сделано по правилам, нет ли виновных. Кто-то пустил мысль, что полковник Стааль, открыв стрельбу без предупреждения, этим не только нарушил закон, но и способствовал тому, что в общей панике успели скрыться руководители и зачинщики бунта, в том числе три или четыре саперных (понтонных) офицера... Подняла голос и "общественность". Либеральные круги рвали и метали. Командующий войсками Сухомлинов^* не знал, что скажет Петербург... Начальник штаба Маврин боялся всех и вся... Мы же, рядовое офицерство, отлично понимали, что Стааль поступил совершенно правильно, превысив свои права, и этим спас положение... Офицеры Генерального штаба решили "чествовать" Стааля, устроив торжественный ужин... Меня ,,как зачинщика" ген. Маврин пригласил "переговорить". Я изложил подробно взгляд большинства офицеров и отметил заслугу Стааля. Маврин доложил все Сухомлинову, и было решено взять "твердый курс". В Петербург, хотя и со значительным запозданием, полетела телеграмма с представлением Стааля к Святому Владимиру 3-й степени. Через несколько дней был получен ответ, что Стааль удостоился высочайшего награждения Владимира на шею"^**.

^* (Генерал В. А. Сухомлинов сменил М. И. Драгомирова в должности командующего войсками Киевского военного округа в 1904 г., а в 1905 г. и в должности киевского, подольского и Волынского генерал-губернатора.)

^** (Лукомский А. С. Указ. соч. Ч. 4. Л. 698-708.)

Здесь обращает на себя внимание не совсем определенное "мы, рядовое офицерство", оказывающееся потом но чем иным, как "офицерами Генерального штаба", которые задавали тон в установлении реакционно-террористического курса киевской военщины в революционных событиях и собственную принадлежность к которым не без гордости подчеркивает Лукомский. Но как раз в то время, как он писал в Париже мемуары, другой ревнитель монархии, В. Н. Воейков, до приглашения Николаем II на должность дворцового коменданта проведший службу в гвардейской кавалерии (был командиром лейб-гвардии гусарского полка), уже выпустил в Гельсингфорсе свои воспоминания. Из них можно узнать, что то усердие офицеров Генерального штаба в 1905 г., о котором поведал Лукомский, было одним из способов, какими они добивались повышения своего престижа на службе самодержавию и оттеснения гвардейцев на задний план. "Моя 25-летняя служба в рядах кавалергардов и лейб-гусар,- писал Воейков,- убедила меня в том, что гвардия, самый верный и мощный оплот российского престола, была сильна своим корпоративным духом благодаря главным образом традиционному и крепко отстаиваемому праву баллотировки поступающих в полк молодых офицеров. Против этого права безостановочно велась борьба со стороны военного начальства, в ряды которого все более и более стали проникать офицеры Генерального штаба. Так как корпоративный дух у них был очень силен, им удавалось в мирное время безнаказанно подрывать престиж всякого неугодного им начальника; в период же войны Генеральный штаб добился, под предлогом замещения командных должностей научно подготовленными работниками, того, что не принадлежавшие к этой корпорации начальники стали составлять самое ничтожное количество".

Воейков обвиняет Генеральный штаб и в том, что во время мировой войны гвардия по его распоряжению "перевозилась якобы в силу стратегических соображений, с одного фронта на другой для участия в самых кровопролитных боях". Отсюда Воейков заключал, что громадная убыль в офицерском составе, вызванная таким использованием гвардии, "дала тому же Генеральному штабу возможность добиться прикомандирования к гвардейским полкам офицеров помимо установленной в гвардии традиции - баллотировки. Строевые офицеры не чувствовали симпатии к "черному войску", как они называли офицеров Генерального штаба, главным образом из-за их надменной манеры себя держать"^*.

^* (Воейков В. Н. С царем и без царя: Воспоминания последнего дворцового коменданта государя императора Николая П. Гельсингфорс, 1936. С. 164.)

Как бы ни проявлялось в этих рассуждениях соперничество между гвардейцами и генштабистами за первенство в военной иерархии, здесь запечатлен тем не менее реальный процесс небезуспешного выдвижения корпорации Генерального штаба на первые роли в руководстве военными силами империи. Зная этот процесс на его завершающей стадии, мы поймем, каким образом Генеральный штаб стал олицетворением той военной шайки, которая в июле 1917 г., уже во время керенщины, прибрала к рукам государственную власть^*.

^* (См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 1, 12-13, 15.)

Стремление к такому верховенству настолько давало себя знать уже в 1905 г., что эта корпорация тогда заявляла свои претензии подняться даже над правительственной властью, о чем без смущения рассказывает Лукомский: "К сентябрю 1905 г. "революционная" атмосфера сгустилась. То в одном, то в другом месте России стали происходить вспышки аграрных беспорядков, рабочих волнений и беспорядки в войсках... Становилось очень не покойно в Киевском военном округе. Но несмотря на то, что положение становилось очень тревожным, чувствовалось ясно, что в высших правительственных кругах происходят серьезные колебания, в провинцию не дается никаких определенных указаний и местные власти, как гражданские, так и военные, стараясь угадать настроения верхов, сами колеблются, предоставленные самим себе, и боятся принимать определенное направление: как бы не сесть в лужу и не пойти вразрез с Петербургом и не переборщить в правую или левую сторону. В Киеве мы это наблюдали по деятельности наших верхов. Генерал Сухомлинов все время любезничал и заигрывал с либеральными кругами (с общественностью); генерал Маврин ходил растерянный и ничего не понимал; войсковые начальники в различных пунктах округа (так же как и губернаторы) были предоставлены самим себе, руководствуясь лишь общим указанием: чтобы было спокойно, но чтобы никого не раздражать и не допускать ничего незаконного".

С этим, конечно, не могли мириться генштабисты и в их числе Лукомский. Они успели осознать себя обособленной, привилегированной группой и сочли своим долгом принять меры к "спасению" России. Лукомский рассказывает: "В Киеве при моем участии образовался кружок офицеров Генерального штаба, который поставил себе целью собирать все данные о попустительстве начальства или проявляемой им слабости при пресечении проявлений революционного движения. Пользуясь своею сплоченностью и возможностью оказывать давление на начальство (с нами особенно считался начальник штаба округа ген. Маврин), мы считали, что при проявляемых признаках "прострации" и трусости (отсутствие гражданского мужества) со стороны многих начальствующих лиц, мы, ради пользы Родины и нашего общего "контрреволюционного" дела, не только можем, а должны делать в этом направлении все, что только можем... К октябрю 1905 г. проявление революционной деятельности достигло своего предела. Начались крупные забастовки. Наконец забастовка перекинулась на железные дороги и на телеграф".

Классовым чутьем царские опричники улавливали опасность, грозившую охраняемому ими строю со стороны революционного движения. Однако понять, что забастовки, хотя бы и крупные, это еще не "предел" и для первой революции, а одна из ступеней в развитии классовой борьбы, старый генштабист не мог и спустя много лет. Между тем уже в ноябрьских событиях в Киеве вооруженное восстание делало, видимо, "еще шаг вперед, шаг к слиянию революционной армии с революционным пролетариатом и студенчеством", одновременно с организацией контрреволюционных сил "шла организация и мобилизация революции"^*. Следя за ходом массовой борьбы, Ленин уже в сентябре предвидел близость подъема восстания "на новую, высшую ступень, когда на помощь толпе выйдут боевые отряды революционеров или мятежные части войска, когда они помогут массам достать оружие, когда они внесут сильнейшее колебание в ряды "царского" (еще царского, но уже далеко не всецело царского) войска, когда восстание приведет к серьезной победе, от которой не в силах будет оправиться царизм"^**.

^* (Там же. Т. 12. С. 123.)

^** (Там же. Т. И. С. 317-318.)

В описанное Лукомским время доживал свои последние дни в Конотопе тяжело больной М. И. Драгомиров. Лукомский взялся доставить больному необходимые ему баллоны с кислородом. Это была его последняя встреча с генералом: "М. И. Драгомирова я застал в этот вечер очень бодрым: он даже сыграл три роббера в винт. Расспросил он меня о том, что делается в Киеве; высказал большое огорчение относительно недостаточно твердого курса правительственной политики; сказал, что он сам был сторонником либеральных реформ, но что либерализм уместен в спокойное время, а в период народных волнений и революционных брожений всякие либеральные уступки только вредны и преступны. Всякие уступки правительства в подобные периоды объясняются слабостью и вызывают новые, повышенные и невыполнимые требования"^*. Таково было завещание старого генерала новому поколению генштабистов в лице Лукомского.

^* (Лукомский А. С. Указ. соч. Ч. 4. Л. 708-715.)

Лукомский изложил свое понимание причин того хода революции, какой она приняла в 1905 г.: "Если революция 1905 г. не удалась руководителям революционного движения, то заслуга в этом не твердого курса правительства, которое совершенно растерялось, выпустило управление страной из рук и своей неустойчивостью скорее способствовало развитию революционного движения, а заслуга в ликвидации революционного движения относится к решительности отдельных военачальников, которым поручалась ликвидация революционных вспышек и которые были совершенно предоставлены самим себе, а также тому, что армия в своей массе и корпус офицеров остались лояльными и верными присяге". В подтверждение такого заключения, "чтобы не быть голословным", Лукомский приводит ряд известных примеров со своими, однако, комментариями, которые подчас выразительны.

"Восстание в Кронштадте,- пишет он,- внесло панику в петербургские верхи. Подавлено оно было и быстро ликвидировано Н. И. Ивановым (был комендантом крепости) и генералом Щербачевым". Лукомский сопровождает фамилию Щербачева примечанием: "Решительные действия Щербачева, по существу человека далеко не талантливого, способствовали и его выдвижению сначала на пост начальника Академии Генерального штаба, а затем способствовали его дальнейшей блестящей строевой карьере". Действительно, в исторической хронике остались в начале карьеры Щербачева следы командования в Кронштадте "особым гвардейским отрядом", состоявшим из двух батальонов лейб-гвардии Преображенского полка, двух батальонов лейб-гвардии Павловского полка и батареи лейб-гвардии артиллерийского дивизиона^*.

^* (Ахун М. И., Петров В. А. Большевики и армия в 1905-1917 гг. Л., 1929. С. 22.)

Но если бы автор мемуаров хотел заглянуть в самое начало карьеры Щербачева, он мог бы вспомнить, что у этого командира Павловского полка до Кронштадта было еще 9 января на Дворцовой площади. Разработанной Главным штабом на то январское воскресенье диспозицией на генерал-майора Щербачева было возложено руководство боевыми действиями против рабочих, их жен и детей под окнами Зимнего дворца. Прикрывая дворец сводным отрядом пехоты и кавалерии, составленным из подразделений Павловского, Преображенского, Казачьего, Кавалергардского и Конного гвардейских полков, он проявил в тот день, как показывают документы, изрядную распорядительность в руководстве огнем и маневром пехоты и кавалерии^*. Впоследствии, после Октябрьской революции, Щербачев обрел прочную репутацию одного из главарей контрреволюции и прославлялся белыми мемуаристами и за ученость и за таланты. Лукомский же нечаянно срывает с него это покрывало и показывает, что своей карьерой он обязан вовсе не этим качествам, а тому самому полицейскому усердию, которым похвалялся и сам Лукомский и которое отличало, по его свидетельству, корпорацию генштабистов. Для нас же все это служит наглядным показателем того, насколько прочно царизм и его слуги были спаяны узами совместно пролитой народной крови, чтобы понять основу последовательности их политических позиций.

^* (См.: Начало первой русской революции. С. 49, 58-60, 68-69.)

Лукомский с восторгом пишет о "подвигах" Мина в Москве, Толмачева на Кавказе, Ренненкампфа и Меллер-Закомельского в Сибири^*.

^* (Лукомский А. С. Указ. соч. Ч. 4. Л. 721-736.)

Вряд ли есть основания сомневаться, что военщина, стоявшая на страже самодержавия, проявила во время первой русской революции такое усердие, какого она, может быть, не смогла проявить на фронте против Японии. И конечно, опыт кровавых расправ, учинявшихся царскими генералами, служил обнадеживающим для правительства и царской камарильи фактором, указывал пути дальнейшего совершенствования способов борьбы против революции. Лукомский имел основания гордиться тем "вкладом", какой был сделан генштабистами в сохранение устоев самодержавия. Однако он непомерно выпячивает роль отдельных военачальников, приписывает их деятельности решающее значение, совершенно смазывая роль военных верхов и правительства, которое не было столь пассивно, как в корпоративных интересах показывает Лукомский.

Все эти генерал-адъютанты, генерал-губернаторы и просто генералы именно царем, правительством и уполномочивались для реализации той стратегии борьбы с революцией, которая разрабатывалась в Петербурге. То, что казалось Лукомскому бездеятельностью или нерешительностью правящих кругов, на самом деле часто объяснялось невозможностью или даже осознанной нецелесообразностью поступить так, как считал необходимым действовать тот или иной офицер Генерального штаба, находящийся в районе революционных волнений. И было иллюзией и Лукомского, и подобных ему поборников карательных мер, будто они решали дело вопреки правительству, во исправление упущений правящих сфер. На самом деле, какую бы инициативу в организации кровопускания они ни проявляли на местах, они не пере ставали быть преторианцами монархии, исполнителями "высочайших" предначертаний. Они не стеснялись величать себя радетелями "контрреволюционного" дела, заключая это слово в кавычки только потому, что оно заимствовалось из словаря противной стороны.

От того, как решало самодержавие вопросы внутренней политики, зависел выбор мер борьбы против "смуты", а поскольку основной из них было признано военное подавление революции, то тем самым предписывались соответствующие действия и местным военным и гражданским властям, заслуги которых Лукомский изображает как результат их собственной инициативы, возмещавшей будто бы нерешительность и нераспорядительность правительства и военных верхов. Мы уже видели, однако, что правительство вовсе не было беспечно: ставя организацию борьбы против народа на первый план своей деятельности, оно заботилось о быстрейшей переброске внутрь империи войск из действующей армии, об увеличении численности карательных войск иными способами, об изменении дислокации вооруженных сил в интересах борьбы против революционного движения, предписывало генералам и офицерам наиболее жестокие методы подавления народных волнений.

Упрекать царское правительство в отсутствии "твердого курса", в том, что оно выпустило будто бы управление страной из своих рук, предоставив начальников карательных отрядов их собственному разумению, не позволяют даже те факты, которыми иллюстрирует свои рассуждения Лукомский, если, конечно, не преподносить их односторонне, заботясь лишь о престиже своей корпорации, и если отбросить фанаберию генштабиста-белогвардейца, свалившего в эмиграции хотя бы посредством мемуаров вину за крах старой России на "политиков", которые "погубили" ее "разговорами", когда "военщина", как писал в эмиграции и Деникин, была той "единственной силой, которая боролась активно, в прямом смысле этого слова, с большевиками". Сама посылка в пятом и в другие годы царских генерал-адъютантов "в губернии с наибольшим брожением", подбор генералов и офицеров для руководства карательными операциями были делом правящих верхов^*. Дубасов был послан в Черниговскую и Курскую губернии, потом в Москву по выбору председателя Совета министров, который докладывал царю о необходимости назначить в Москву "решительного и твердого человека", а потом настаивал на отправке в помощь Дубасову подкреплений из Петербурга^**.

^* (Царизм в борьбе с революцией 1905-1907 гг.: Сб. документов. М., 1936. С. 115.)

^** (Витте С. Ю. Указ. соч. Т. 3. С. 172-176.)

Руководящее начало при посылке войск и выборе военачальников в изложении Витте выглядело так: "Когда идет открытая бойня, с баррикадами, то военные всегда должны быть прежде всего военными, а войска - войсками, иначе это не будут войска"^*. Это не частное мнение какого-то чиновника, в этом состояла позиция правительства. В другом месте своих мемуаров Витте сообщает, что он "был солидарен с министром внутренних дел в том, что раз есть смута, выражающаяся в насилии и неподчинении законным требованиям властей, то против таких проявлений нужно мобилизовать силу... насилие должно быть подавлено силою, и в этом случае необходимо действовать решительно и энергично, без всякой сентиментальности"^**. Ведь и сами Витте и Дурново попали на свои посты благодаря выбору, основанному на том же принципе,- иной подход был для самодержавия неприемлем. Когда потребовалось поставить "надежного" генерала во главе карательной экспедиции, направлявшейся из Харбина по Сибирской железной дороге (навстречу другой - двигавшейся с запада на восток), царь отверг предложенного председателем Совета министров Куропаткина, так как "на него не надеется", и были посланы, по рекомендации начальника Генерального штаба Палицына, генералы Ренненкампф и Меллер-Закомельский, о которых было известно "как о людях решительных"^***.

^* (Там же. С. 102.)

^** (Там же. С. 160.)

^*** (Там же. С. 153.)

Офицеров, не проявивших усердия в расправах с участниками революционного движения, не справившихся с палаческими обязанностями хотя бы и из-за отсутствия достаточных для этого сил или даже не имевших возможности применить самые свирепые меры подавления революции, царская администрация не только не продвигала по службе, но и изгоняла из армии; устраивались форменные чистки командного состава. В конце декабря 1905 г. Военное министерство предприняло пересмотр командного состава тех воинских частей, в которых были революционные выступления, или, как формулировал задачу военный министр А. Ф. Редигер, решено было "пересмотреть начальство бунтовавших частей". Эту операцию одобрил Николай II. Начальнику Главного штаба министр дал распоряжение: "Прикажите составить список этим частям (где были крупные беспорядки) со справкою о судьбе командиров частей"^*. Ряд командиров был тогда уволен, в отношении же тех, что были пока оставлены в должности, поскольку "степень их пригодности для командования частями" не была вполне выяснена, "бывшие в их частях беспорядки" дано было указание учесть при аттестовании за 1906 г.^**

^* (Рахманова Т. Чистка комсостава царской армии в 1906 г. // Красный архив. 1932. Т. 1/2 (50/51). С. 211.)

^** (Там же. С. 214.)

Чистка коснулась не только командиров частей, но и высших должностных лиц. 6 февраля 1906 г. за отсутствие должной решительности в подавлении восстаний и забастовок был смещен с должности главнокомандующего сухопутными и морскими силами на Дальнем Востоке генерал-адъютант Н. П. Линевич. В результате расследования, произведенного частным присутствием Военного совета, с него было снято обвинение в бездействии, каковым Линевич и в самом деле не отличался. Зато на его деле укрепили свое положение другие, более "решительные" генералы, приславшие доносы на своего начальника. Командующий 2-й армией генерал Бильдерлинг обвинял Линевича в затяжке эвакуации с театра военных действий войск, необходимых для подавления "беспорядков" внутри империи, в непринятии действенных мер для пресечения волнений в отправляемых из действующей армии войсках, в том, что Линевич не отряжал нужные контингенты войск для подавления забастовок и волнений рабочих на железных дорогах. Его обвиняли в том, что он, "имея в своем распоряжении миллионную армию, не смог сразу подавить забастовщиков и стачечников"^*. Генерал Меллер-Закомельский донес царю, будто Линевич "все время входил в переговоры со стачечными комитетами, находил нужным принимать их объяснения и объяснялся с ними"^**. Генерал Чичагов, в обвинение Линевича, доносил Витте "о полной анархии в Забайкалье и вооруженном восстании в Чите", для ликвидации которых не было выслано достаточной воинской силы^***.

^* (Высший подъем революции 1905-1907 гг. Вооруженные восстания: Ноябрь - декабрь 1905 г. М., 1955. Ч. 2. С. 1100.)

^** (Там же. С. 1106.)

^*** (Там же. С. 1109.)

Давая в июне 1906 г. объяснение частному присутствию Военного совета, смещенный Линевич опровергал наветы своих обвинителей и не без ехидства писал: "К огорчению моему, в настоящее время внутри России во многих местах и даже в частях войск проявляются беспорядки, митинги и даже волнения, из чего следует заключить, что именно здесь, во внутренних местах России, не поддерживается тот спокойный, твердый и разумный порядок, какой строго соблюдался и поддерживался в бытность мою главнокомандующим в войне на Дальнем Востоке"^*.

^* (Там же. С. 1110.)

Линевич умер в 1908 г., 70 лет от роду. Когда молодые генералы и офицеры, сделавшие карьеру на кровавых расправах и доносах в 1905 - 1907 гг., упивались в годы реакции победой над народом, в назидание всем остальным над офицерским корпусом императорской армии витали . тени как удачливых Меллеров-Закомельских, так и оскорбленных в верноподданнических чувствах Линевичей. Так царизм воспитывал и фильтровал командные кадры контрреволюции. Опыт гражданской войны во время первой русской революции поставил эту задачу перед правящими верхами со всей остротой, побуждал к ее решению и обнадеживал.

"Заслуги" генералов и офицеров в подавлении выступлений против самодержавия в годы первой русской революции надолго оставались главным мотивом в оценке их деловых качеств. Помощник военного министра генерал А. А. Поливанов 1 марта 1910 г. записал в дневнике, что на заключении Высшей аттестационной комиссии об увольнении командира корпуса генерала Адлерберга Николай II наложил резолюцию: "Я знаю его, он не гений, но честный солдат; в 1905 году отстоял Кронштадт, оставить". "Таким образом,- писал Поливанов,- попытка освободить армию от малопригодных корпусных командиров (подобным образом Николай II распорядился тогда же еще о двух генералах.- В. П.) не удалась"^*.

^* (Поливанов А. А. Из дневников и воспоминаний по должности военного министра и его помощника, 1907-1916 гг. М., 1924. С. 96.)

Каким же образом "отстаивал" Адлерберг Кронштадт? В октябре 1905 и в июле 1906 г. там происходили крупные волнения матросов и солдат, перераставшие в вооруженные восстания, с необыкновенной жестокостью подавлявшиеся правительственными войсками. В городе свирепствовали военно-полевые суды, отбиравшие из общей массы арестованных солдат и матросов "зачинщиков" и отправлявшие их на смертную казнь, которая приводилась в исполнение немедленно. Руководил казнями обычно комендант Кронштадтской крепости генерал Адлерберг. Тут он проявил себя чрезвычайно изобретательным: заставляя самих осужденных копать себе могилы, он приговаривал: "Копайте, ребята! Копайте, копайте! Вы хотели земли, так вот вам земля, а волю найдете в небесах". Для устрашения Адлерберг приказывал выстроить у места казни всех арестованных участников восстания, а вокруг расставлял гвардейские и пехотные части с заряженными винтовками и пулеметами в готовности открыть огонь по роте, наряженной для расстрела, если она станет отказываться от убийства товарищей или хотя бы заколеблется. Но и этого Адлербергу оказывалось мало. После казни тела убитых сваливали в ямы, сравнивали ямы с землей и по свежим могилам комендант крепости пропускал церемониальным маршем войска и арестованных. "Подвиги" Адлерберга вызвали негодование прогрессивной общественности, даже офицеров, а в народе получила широкое распространение песня: "Мы сами копали могилу свою, готова глубокая яма...", напечатанная в большевистской газете "Казарма"^*.

^* (Казарма. 1906. 26 окт.; Пайда С. Ф. Революционное движение в царском флоте, 1825-1917. М.; Л., 1948. С. 318-322. Автор песни - участник революционного движения (впоследствии профессор) В. Г. Тан-Богораз.)

В сентябре 1906 г. матросы и солдаты Кронштадтской военной организации РСДРП приняли решение об организации покушения на Адлерберга, однако оно не удалось. Царь наградил его очередным генеральским чином.

Государственная власть Российской империи во время революции, как никогда, может быть, раньше, зарекомендовала себя в качестве аппарата, способного вести успешную борьбу эксплуататоров за сохранение своего господства и привилегий. Можно было не сомневаться, что в этой роли он будет выступать и впредь, во всех случаях, когда над помещиками и их слугами будет нависать угроза утраты ими господствующего положения.

Опыт 1905-1907 гг. убедительно подтвердил тем самым непреложную заповедь марксизма, гласящую, что первейшим результатом победоносной революции должно быть уничтожение, разрушение главного орудия угнетения трудящихся и подавления их стремлений к свободе - аппарата эксплуататорского государства, важнейшей составной частью которого была армия. Решение коренного вопроса революции - вопроса о власти - не могло быть иным, как завоевание пролетариатом государственной власти и создание нового аппарата, способного подавить сопротивление реакционных классов.