Военное ядро контрреволюции

В ленинском теоретическом наследстве обобщен как опыт трех русских революций, так и накопленный к тому времени и продолжавший обогащаться опыт международного пролетариата, причем не только опыт успехов, побед рабочего движения, но и не менее ценный горький опыт поражений, в известном смысле негативный опыт революции. Если Ленин называл первую русскую революцию "генеральной репетицией" Октября, то мы не должны забывать, что за этой формулой стоит не только шаг вперед, в овладении пролетариатом высшей формой политической борьбы - вооруженным восстанием, которая после московской Пресни стала великим достоянием международного пролетарского движения, но и учет опыта "великого поражения", которое "дает революционным партиям и революционному классу настоящий и полезнейший урок, урок исторической диалектики, урок понимания, уменья и искусства вести политическую борьбу". Смысл "генеральной репетиции" состоял не только в положительном опыте революции, но и в тех ее уроках, которые послужили Ленину основанием, чтобы сказать: "Разбитые армии хорошо учатся"^*.

^* (Там же. Т. 41. С. 10.)

Эту истину, высказанную Энгельсом в 1893 г. по отношению к поражениям армий в национальных войнах^*, Ленин впервые применил к классовой борьбе российского пролетариата в 1905 г. и раскрыл ее теоретический смысл и значение для революционного движения. Речь шла о восстании матросов на броненосце "Потемкин" и об одесских событиях. "Один из отрядов революционной армии потерпел поражение... - писал Ленин. - Неудача горькая, поражение тяжелое". Напомнив затем мысль Энгельса о том, что "разбитые армии превосходно учатся", Ленин заметил: "Эти прекрасные слова применимы еще несравненно более к революционным армиям, пополняемым представителями передовых классов, чем к армиям той или другой нации".

^* (См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 22. С. 413. У Энгельса сказано: "Все армии проявляют необыкновенные способности к обучению после крупных поражений".)

От ленинской оценки фактов поражения революционных сил в условиях того времени веет глубоким оптимизмом. "Всякое новое поражение,- писал Ленин,- будет поднимать новые и новые армии борцов, втягивая их в движение, просвещая их опытом их товарищей, уча их новым и высшим приемам борьбы", и это будет продолжаться до тех пор, пока не сметено самодержавие. Он сопоставлял конкретный собственный опыт масс с коллективным опытом международной демократии и социал-демократии, который закреплен "передовыми представителями революционной мысли" и служил партии материалом для повседневной пропаганды и агитации. Но этот опыт, обобщенный теорией, в условиях угнетения и эксплуатации трудящихся доступен лишь немногим, массам же "приходится учиться больше всего на собственном опыте, оплачивая тяжелыми жертвами каждый урок, каждую новую ступень к освобождению"^*. Такие уроки (Ленин имел в виду 9 января 1905 г. и одесское восстание) революционизируют вместе с тем настроение пролетариата всей страны и на этой почве учат его не только бороться, но и побеждать.

^* (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 11. С. 134-135.)

Недаром на пленуме ЦК КП Чили в августе 1977 г. из опыта Октябрьской революции отмечалось то, что "партия большевиков изучила и усвоила опыт и уроки Парижской Коммуны и русской революции 1905 года, потерпевших, как известно, поражение"10. К этому следует добавить, что поучителен и опыт изучения ленинской партией уроков революции; большевики делали это как бы непосредственно "на поле боя", прилагая усилия к обучению на этих уроках бойцов, снова отправлявшихся на баррикады. И сама ленинская статья "Революция учит", в которой анализировались уроки первых классовых боев и поражений, была написана по их свежим следам и напечатана в большевистской газете "Пролетарий" в июле 1905 г. "Революционная армия разбита,- говорилось в ней,- да здравствует революционная армия!"^*.

^* (Чилийская революция, фашистская диктатура, борьба за ее свержение и создание новой демократии. Пленум ЦК КП Чили. Август 1977 г. М., 1978. С. 243-244.)

Тогда же, в разгар первой русской революции, в обстановке гражданской войны, Ленин обратил внимание на исключительную важность деятельности большевиков в военной области. Социал-демократия, писал он, "никогда не выдвигала на первый план военных вопросов, пока не было налицо условий начавшейся гражданской войны. Но теперь все социал-демократы выдвинули военные вопросы если не на первое, то на одно из первых мест, поставили на очередь изучение их и ознакомление с ними народных масс"^*.

^* (Там же. Т. 10. С. 340.)

Ленин дал всестороннюю, капитальную разработку этих вопросов на опыте сначала первой, затем второй буржуазно-демократических революций и, наконец, Октябрьской социалистической революции в России. Его теоретическое наследство в этой области остается неиссякаемой сокровищницей революционного опыта для всех последующих поколений борцов освободительного движения. В сочинениях Ленина, документах Коммунистической партии прогрессивные силы находят лучший анализ уроков самоотверженной борьбы пролетариата в труднейших условиях, когда он еще только испытывал пути и формы борьбы против отечественной и международной реакции. Для историков же анализ революционного процесса, вскрытые Лениным его закономерности представляют ценнейшую методологическую основу исследования истории трех русских революций и дальнейшего развития классовой борьбы в международном масштабе.

Естественно, что большое место в марксистской исторической и теоретической литературе занимает исследование той части ленинского наследства, которая охватывает военные вопросы, ленинских идей о защите и закреплении революции, ленинской концепции истории вооруженной борьбы в ходе трех русских революций. Этим вопросам уделено значительное внимание в ряде крупных обобщающих трудов^* и в монографических работах советских историков и исследователей современного революционного движения^**.

^* (История КПСС. М., 1966 - 1968. Т. 2. 3; Ленинская теория социалистической революции и современность. 3-е изд. М., 1980; Революция 1905-1907 гг. в России. М., 1975; Военные организации российского пролетариата и опыт его вооруженной борьбы, 1903 - 1917. М., 1974; Военно-боевая работа партии большевиков, 1903-1917. М., 1973.)

^** (Минц И. И. История Великого Октября. 2-е изд. М., 1977-1979. Т. 1-3; Городецкий Е. II. Ленин - основоположник советской исторической науки: История советского общества в трудах В. И. Ленина. М., 1970; Спирин Л. М. Классы и партии в гражданской войне в России (1917-1920 гг.). М., 1968; Он же. Крушение помещичьих и буржуазных партий в России (начало XX в.- 1920 г.). М., 1977; Он же. Россия. 1917 год: Из истории борьбы политических партий. М., 1987; Совокин А. М. На путях к Октябрю: Проблемы мирной и вооруженной борьбы за власть Советов. М., 1977; Гринишин Д. М. Военная деятельность В. И. Ленина. 2-е изд. М., 1960; Кораблев Ю. И. В. И. Ленин и защита завоеваний Великого Октября. 2-е изд. М., 1979; Вурджалов Э. II. Вторая русская революция: Восстание в Петрограде. М., 1967; Он же. Вторая русская революция: Москва. Фронт. Периферия. М., 1971; Шацилло К. Ф. 1905-й год. М., 1980; Петров В. А. Очерки по истории революционного движения в русской армии в 1905 г. М.; Л., 1964; Сенчакова Л. Т. Боевая рать революции: Очерк о боевых организациях РСДРП и рабочих дружинах 1905-1907 гг. М., 1975; Азовцев II. Н. Военные вопросы в трудах В. И. Ленина. 2-е изд. М., 1972; Зародов К. И. Три революции в России и наше время. 3-е изд. М., 1983; Хохлюк Г. С. Уроки борьбы с контрреволюцией: К вопросам теории. М., 1981; Соловьев О. Ф. Международный империализм - враг революции в России. М., 1982.)

В историографических работах обращено внимание на достигнутые за последнее время положительные результаты в изучении опыта российского пролетариата, прежде всего учета и использования в классовой борьбе соотношения сил обеих сторон. Возросший уровень исторических исследований позволяет вести изучение развития революционных сил "в аспекте их динамического возрастания в ходе борьбы с силами контрреволюции", а для этого, как теперь уже признано, необходимо глубоко исследовать "внутренние процессы, происходившие в двух противостоявших друг другу лагерях"^*. Важной частью этой проблемы, приобретшей большое значение в дальнейшем ходе революционной борьбы, стало исследование соотношения военных сил с большим вниманием, чем это было прежде, большее внимание к боевым силам контрреволюции, т. е. той стороне проблемы, отставание в изучении которой приводит к тяжелым для освободительного движения последствиям.

^* (Городецкий Е. Н. Новые страницы истории Великого Октября. М., 1978. С. 33-34.)

Обзор работ историков трех революций в России показывает, что в них "конкретно-историческому анализу подвергнуты практически все, хотя и не в равной мере, стороны солдатского движения в 1917 г."^*. Однако в свете новых требований, предъявляемых к изучению противостоявшего революции лагеря, на 80-е годы ставилась задача изучения офицерского корпуса, процессы классового расслоения внутри которого стали "известны лишь в самых общих чертах", но не было установлено, в частности, какая часть офицеров поддержала социалистическую революцию и "что побудило остальную часть офицерства, по-видимому большинство, выступить против революции"^**. Что касается Февральской революции, то здесь также "картина поведения командно-офицерских кругов армии выявлена пока фрагментарно"^***. Та же задача встает и при дальнейшем исследовании первой русской революции, среди проблем которой остается совершенно неизученной работа большевиков среди офицерства^****. О. В. Волобуев и В. А. Муравьев выдвигают задачу более глубокого исследования в первой русской революции правительственного лагеря, указывая, что историков "пока привлекают ее наиболее выраженные аспекты - карательная политика царизма, перемены па высшем уровне государственного управления" и политика верхов по рабочему и аграрному вопросам^*****. Авторы, судя по ссылкам, имеют в виду работы историков, в которых освещаются действия военных судов во время революции 1905 - 1907 гг. и расправы царской юстиции с революционным и национально-освободительным движением в Казахстане в 1905 - 1907 гг., сопровождавшиеся карательными экспедициями. Представление о деятельности правительственного лагеря в те годы, конечно, не будет сколько-нибудь полным, если ограничиться названными аспектами и не уделить внимания массированному использованию царизмом вооруженных сил в гражданской войне против народа, временами охватывавшей всю страну. Применением этой формы правительственного террора достигалась другая политическая цель: путем вовлечения в кровавые расправы с народом связать офицеров общностью преступлений с царизмом, сделать их верными псами самодержавия.

^* (Советская историография Великой Октябрьской социалистической революции. М., 1981. С. 166.)

^** (Там же. С. 174-175.)

^*** (Советская историография Февральской буржуазно-демократической революции: Ленинская концепция истории Февраля и критика ее фальсификаторов. М., 1979. С. 114.)

^**** (Сенчакова Л. Т. Современная историография военно-боевой деятельности партии большевиков в 1905-1907 гг. // Актуальные проблемы советской историографии первой русской революции. М., 1978. С. 130.)

^***** (Волобуев О. В., Муравьев В. А. Ленинская концепция революции 1905-1907 гг. в России и советская историография. М., 19S2 С 229)

Уже отсюда можно заключить, что среди многообразных вопросов, составляющих "военный компонент" деятельности революционных сил, одним из важных, но наименее освещенных в литературе, является вопрос об изучении военных кадров контрреволюции, и прежде всего командных верхов армии и офицерского корпуса. Имея в виду общую оценку политической роли этих кадров, которую дал Ленин, говоря, что они во время империалистической войны выдвинулись "на авансцену политики" и превратились в орудие контрреволюционного террора против пролетариата^*, в настоящей книге внимание сосредоточивается на раскрытии состояния и деятельности того боевого ядра контрреволюции в России, которое совершенно ясно определилось во время июльского кризиса 1917 г. Именно в определении этого ядра состоит поучительность ленинского анализа политической обстановки, умение выявить главного врага, а затем выработать тактику борьбы с ним.

^* (См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 40. С. 57.)

В. И. Ленин не случайно среди событий, предшествовавших победе Октябрьской революции, выделял лето 1917 г.: это было время усиленной борьбы эксплуататоров за установление и сохранение своего единовластия в стране, когда они "поняли, что дело идет о "последних и решительных битвах", что последний оплот буржуазии, этот главный и основной источник подавления ею трудящихся масс, будет вырван из их рук, если Советы получат власть"^*. Партия большевиков проявила в этой обстановке величайшую бдительность к проискам классового врага, срывала "патриотические" покровы с его контрреволюционных действий и замыслов, разъясняя массам фактическое положение, а оно характеризовалось установлением в стране военной диктатуры как основной государственной власти. "Этот факт,- писал Ленин,- затемнен еще рядом революционных на словах, но бессильных на деле учреждений. Но это несомненный факт и настолько коренной, что без понимания его ничего понять в политическом положении нельзя". Из признания этого факта вытекала и основная задача пролетариата: "ясное сознание положения, выдержка и стойкость рабочего авангарда, подготовка сил к вооруженному восстанию", цель которого - переход власти в руки пролетариата, поддержанного всей массой городской и деревенской бедноты^**.

^* (Там же. Т. 35. С. 265.)

^** (Там же. Т. 34. С. 1, 5.)

В марксистском анализе политического положения в России, определившегося в июле 1917 г., выяснена и роль военных кадров контрреволюционного лагеря и названо их главное руководящее ядро. Характерным для этого этапа революции Ленин считал укрепление контрреволюции в результате соединения трех ее главных сил: 1) партии кадетов, 2) Генерального штаба и командных верхов армии, 3) черносотенно-монархистской и буржуазной прессы^*. В тех условиях перед пролетариатом выдвигалась задача: "беспощадная расправа с контрреволюционной буржуазией, т. е. с кадетами и с командными верхами армии прежде всего"^**. Избирая предметом изучения вторую из названных сил - военную контрреволюцию в лице ее руководящих кадров, нельзя, конечно, обойтись без того, чтобы не касаться по ходу изложения и остальных двух сил, с которыми командные верхи армии были связаны, с которыми взаимодействовали и без выяснения влияния которых невозможно разобраться и в действиях этих верхов.

^* (Там же. Т. 34. С. 1-5.)

^** (Там же. С. 37.)

Исторический опыт показывает, что кавеньяки олицетворяют "не диктатуру сабли над буржуазным обществом, а диктатуру буржуазии при помощи сабли"^*. Вождем же организованной буржуазии являлась в России в 1917 г. партия кадетов, координировавшая деятельность всех сил контрреволюции, и военные верхи не представляли исключения. Однако привлечение материалов, относящихся к партии кадетов и контрреволюционной прессе, ограничивается здесь потребностями характеристики и освещения контрреволюционной деятельности военных верхов, на чем сосредоточивается основное внимание.

^* (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 7. С. 39.)

Основываясь на заверениях "летописцев и песнопевцев" "белого движения", некоторые зарубежные исследователи событий 1917 г. и последовавшей за ними гражданской войны в России и поныне уверены, что белые генералы ни до, ни после Октября не имели какой бы то ни было политической программы, что они вообще не занимались "политикой", были только "солдатами" и пускали в ход оружие не во имя каких-нибудь там "эгоистических", классовых или партийных, интересов, а руководствовались "общенациональными", "патриотическими" идеями защиты целостности, достоинства и чести страны. В устах же наиболее агрессивных идеологов империализма подобные экскурсы в историю России служат своеобразным средством оправдания современных реакционных военных режимов, узурпировавших власть путем контрреволюционных переворотов, которые совершают военные хунты неофашистского типа.

Одной из главных задач в разработке проблемы, составляющей предмет этой книги, является выяснение той политической программы, которой руководствовались в своей деятельности и в выработке которой принимали непосредственное участие командные верхи старой армии.

В выработке такой программы и в действиях, направленных к достижению ее целей, проявилась степень организованности и сплоченности классовых сил и политических партий буржуазии и помещиков на разных этапах развития революции. Поэтому раскрытие сути, происхождения и усвоения ими политической программы контрреволюции помогает лучше понять как социально-экономическую основу революционного движения в России 1917 г., так и историческую неизбежность социалистической революции и обреченность попыток буржуазии предотвратить ее, а после ее победы - восстановить свое господство. Разработка этих вопросов дополняет также новыми штрихами картину подготовки Октябрьской революции, делает ощутимой неизбежность в то время превращения классовой борьбы в России в борьбу с оружием в руках. Изучение действительной сущности политического курса контрреволюционных сил, прикрывавших "демократическим" и "общенациональным" нарядом свои реакционные замыслы, обнажает несостоятельность антимарксистских версий в истолковании исторического опыта Великой Октябрьской социалистической революции.

Характеристика политической программы контрреволюции не является новым для нашей литературы вопросом. В трудах по истории Октябрьской революции она рассматривается в связи с корниловщиной: вскрывается антинародный характер "корниловской программы", выявляются ее социальные корни. В настоящей книге делается попытка проследить условия, в которых складывалась и проводилась на практике программа контрреволюционного лагеря. Новые или малоизвестные факты, свидетельствующие о политических расчетах и установках буржуазно-помещичьей реакции и ее военного ядра, позволяют отчетливо представить грубую тенденциозность белогвардейского истолкования политических целей революции и контрреволюции.

Было бы бесполезным занятием искать в декларациях организаторов контрреволюции идеальный документ, в котором с полной ясностью излагались бы их политические идеи и ставились в этом смысле все точки над "i". Нужно иметь в виду, что кадеты, например, сознательно скрывали свои истинные намерения. В одной из резолюций их ЦК читаем такое предупреждение: "Партия должна с полной ясностью определить всю ответственность своего положения как организующей силы и быть особливо осторожной в фиксировании своих мыслей в тезисах и резолюциях"^*. В другом случае, при обсуждении платформы буржуазно-либерального блока в кампании по выборам в Учредительное собрание, один из участников дебатов, С. Н. Булгаков, доказывал, что идею конституционной монархии "не можем выставить в платформе, чтобы не испортить отношений влево, а если республику - испортим вправо", поэтому "умышленная неясность - единственная возможность"^**.

^* (ЦГАОР СССР. Ф. 579. Оп. 1. Д. 721. Л. 10.)

^** (Там же. Д. 3448. Л. 1.)

Пройдет несколько лет, и активисты кадетской партии, отстаивая ту же "принципиальную" установку, будут освящать ее ссылками па давнюю партийную традицию. В связи с тем что в одной из эмигрантских газет были преданы огласке дебаты, происходившие в парижской группе партии, член ЦК князь В. А. Оболенский на заседании той же группы 6 июня 1924 г. возмущался: "До сих пор этого в нашей партии не бывало: заседания у нас тайные... Все, что происходит на наших заседаниях, никакой огласке не подлежит". Его поддержал председательствовавший на заседании Ю. Ф. Семенов: "Я должен подтвердить, что в нашей кадетской партии никогда не делалось опубликования того, что происходит на заседаниях, и впредь такое разглашение является совершенно недопустимым"^*.

^* (ЦГАОР СССР. Ф. 7506. Oп. 1. Д. 54. Л. 26-32. Протокол заседания парижской группы партии народной свободы от 6 июня 1924 г.)

О сохранении в тайне своих вожделений заботились и военные верхи контрреволюции. Недаром же генерал А. С. Лукомский в письмо от 14(27) мая 1918 г. упрекал генерала А. И. Деникина за излишние обещания по вопросу "о будущем государственном устройстве России" в требовал придерживаться в публичных выступлениях тех норм, которые были приняты верхушкой белогвардейщины при Корнилове. "Как вы знаете,- писал он,- этот вопрос даже в рядах армии служит яблоком раздора. Мне, в качестве начальника штаба, приходилось часто разъяснять вопрошавшим, что генерал Корнилов не может предрешать никаких форм правления, а потому, как цель, Добровольческая армия ставит определенно спасение России, а что касается будущей формы правления, то единственно, что надо и можно указывать, это то, что будет в будущем созвано Учредительное собрание, которое и решит вопрос". При этом, по словам Лукомского, Корнилов считал, что "будущее, конечно, покажет, как поступить, но теперь ничего иного сказать нельзя". Тут же Лукомский напомнил Деникину то, о чем говорилось только в узком кругу единомышленников: что Учредительное собрание, обещанное ими народу, имелось в виду созвать не "на основах допущения всех к выборам (по дурацкой четыреххвостке)", а при условии, что к выборам "будут допущены лишь цензовые избиратели (т. е. будет отстранена чернь и темная масса)"; для создания же такого условия "прежде надо пройти через диктатуру", а затем при помощи таким образом избранного Учредительного собрания предполагалось установить в России конституционную монархию^*.

^* (ЦГАОР СССР. Ф. 5827. Он. 1. Д. 46. Письмо (автограф) сохранилось в Русском заграничном историческом архиве (РЗИА), созданном белой эмиграцией в 20 - 30-е годы в Праге, среди материалов, которыми пользовался Деникин, работая над "Очерками русской смуты". В 3-м томе его "Очерков" письмо цитируется. Курсивом выделены слова, подчеркнутые в тексте Лукомским.)

Итак, что же можно заключить, прочитав хотя бы только приведенные откровения вождей российской контрреволюции? Прежде всего становится ясно, что умолчание в открытых декларациях о политических идеалах контрреволюции вовсе не служит доказательством того, будто белые генералы были далеки от политики и оставались только "солдатами". Умолчание о форме правления, так называемое "непредрешенчество", признавал, будучи уже в эмиграции, лидер кадетов П. Н. Милюков, "есть тоже вид политики, обыкновенно прикрывающий готовое антидемократическое решение, в котором неудобно сознаться публично. Если угодно, такая конфузливая политика умолчания есть тоже косвенное признание, что вернуть Россию к монархии можно только путем молчаливого заговора - не с народом, а против народа"^*. Только вряд ли здесь можно принимать на веру объяснение политики умолчания какой-то "конфузливостью" ее проводников. Само письмо Лукомского говорит о другом: об умышленном сокрытии лидерами контрреволюции своих целей, о расчете па прямой обман "черни и темной массы". Лукомский не был стеснен формой публичного выступления - он откровенничал в интимном письме, Милюков же в публичном выступлении не мог отделаться от привычной "конфузливости": он сам был инициатором принятия на вооружение контрреволюцией "непредрешенчества", но это как раз и придает его суждению и компетентность и достоверность.

^* (Милюков П. П. Республика или монархия? Париж, 1929. С. 30.)

Нельзя не учитывать и того закономерного в истории явления, па которое указывали Маркс и Энгельс, говоря, что господствующий класс обычно "для достижения своей цели вынужден представить свой интерес как общий интерес всех членов общества, т. е., выражаясь абстрактно, придать своим мыслям форму всеобщности, изобразить их как единственно разумные, общезначимые"32. Эта тенденция в полную силу дала себя знать в классовой борьбе во время трех русских революций.

³² (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 3. С. 47.)

Поэтому понятно, что среди документов 1917 г. и последующих годов не найти декларации, в которой руководители контрреволюции открыто излагали бы свою политическую позицию, свои истинные цели. Однако многочисленные источники помогают выяснить их политическую программу, расшифровать те умышленно затуманенные в открытых заявлениях задачи, решения которых они стремились добиться силой оружия.

Классовая характеристика лагеря контрреволюции и его военного ядра помогает критически разобраться в получившем известное распространение в литературе упрощенном изображении деятелей этого ядра как лиц, далеких будто бы от политики и потому беспомощных в выполнении ложившихся на их плечи политических задач, а то и безвольных и вообще неспособных руководить оказавшимися в их распоряжении силами контрреволюции.

Нет ничего парадоксального в том, что у истоков таких оценок лежат мемуары и публицистика монархистов. В литературе такого рода отразились внутренние распри и интриги в среде, близкой к правящим верхам, и стремление объяснить крушение самодержавия неудачным якобы подбором его защитников, а затем руководителей "белого движения". В зарубежной литературе получили отражение и зафиксированные в белогвардейских и белоэмигрантских записках суждения представителей различных фрондировавших или приспосабливавшихся к оппозиционным веяниям группировок как внутри лагеря контрреволюции, так и примыкавших к нему. Наслоения, накапливавшиеся в ходе идейной борьбы между ними, взаимные обвинения в несостоятельности, ошибочности, а то и "преступности" тех или иных политических решений и действий с точки зрения причин краха буржуазно-помещичьего строя порождали противоречивые оценки деятелей контрреволюции. Подобные источники, воспринимавшиеся как свидетельства из первых рук, не могли остаться не замеченными публицистикой противоборствовавших течений, для которых они нередко служили средствами политических интриг.

Сложившиеся на такой основе характеристики нередко переходили без особой проверки в нашу литературу по истории революции и гражданской войны. Этому благоприятствовало то обстоятельство, что изучению враждебного лагеря историки не всегда придавали должное значение. Против упрощенной характеристики деятелей контрреволюции горячо возражал в начале 20-х годов Д. А. Фурманов. "Красная Армия,- писал он в предисловии к мемуарам генерала Я. А. Слащева,- имела перед собою не случайный сброд и не военный кисель, а организованного, опытного, сильного, часто отважного и решительного, прекрасно обеспеченного врага, имеющего богатейший заморский тыл"^*. В те годы было издано немало источников, характеризовавших враждебный революции лагерь, появился ряд работ историков, специально посвященных этой проблеме, а в проспекте 16-томной "Истории гражданской войны", изданном в 1932 г., были предусмотрены специальные тома, в которых имелось в виду раскрыть внутреннее состояние контрреволюционных сил в 1917 г. и в последовавшей затем гражданской войне. Однако в середине 30-х годов утвердилось мнение, что "история контрреволюции не заслуживает внимания исследователей"^**. Замысел редакции "Истории гражданской войны" остался в этой части нереализованным, а при сокращении объема издания и вообще выпал из него.

^* (Слащев Л. Крым в 1920 г.: Отрывки из воспоминаний. М.; Л., 1923. С. 14.)

^** (В. И. Ленин и история классов и политических партий в России. М., 1970. С. 278; Кувшинов В. А. Разоблачение партией большевиков идеологии и тактики кадетов (февраль - октябрь 1917 г.). М., 1982. С. 7, 20.)

Более того, установившийся в середине 30-х годов взгляд получал обратную силу при оценке работ прежних лет. Те из них, в названиях которых были слова "деникинщина", "махновщина", "колчаковщина", "интервенция"^*, иногда, писал И. Л. Шерман, "относили к истории контрреволюции". Такое предосудительное определение работ историков автор считал слишком "категорическим и строгим", однако "чрезмерное увлечение освещением политики контрреволюции" и сам признал, уже в 1964 г., заслуживающим критики^**.

^* (Имелись в виду книги: Кип Д. Деникинщина. М.; Л., 1927; Кубанин М. Махновщина. Л., 1927; Левидов М. К истории союзной интервенции в России. Л., 1925; Владимирова В. Год службы "социалистов" капиталистам. М., 1927; и др.)

^** (Шерман И. Л. Советская историография гражданской войны в СССР (1920 - 1931). Харьков, 1964. С. 47.)

Подобная "методология" на протяжении известного времени служила тормозом в изучении враждебного революции лагеря, мешала в конечном счете выявлению соотношения сил борющихся сторон и воссозданию реальной картины классовой борьбы. Оценка противника, каким он был в действительности, нередко подменялась карикатурным изображением генералов и иных лидеров контрреволюции. Против таких тенденций выступил в печати активный участник гражданской войны, известный военный деятель и публицист А. И. Тодорский. Отметив поверхностные характеристики Алексеева, Деникина, Дитерихса в мемуарах М. Д. Бонч-Бруевича, он указал на вред подобного освещения враждебного лагеря и для дела пропаганды: "Не следует наших врагов изображать людьми безвольными, невежественными, глупыми. Если бы они были таковыми, то стоило ли так затягивать борьбу с ними, да и велика ли честь Красной Армии разгромить таких противников?"^*

^* (Тодорский А. И. Размышляя над мемуарами // Лит. газ. 1962. 30 авг.)

Анализируя соотношение сил, складывавшееся в стране после завоевания власти пролетариатом, Ленин обращал внимание на то, что эксплуататоры "на долгое время после переворота сохраняют неизбежно ряд громадных фактических преимуществ" перед завоевавшими власть эксплуатируемыми. В ряду таких преимуществ (наличие денежных богатств, имущества, навыков организации и управления, более высокого образования и т. д.) Ленин называл и "неизмеримо больший навык в военном деле"^*.

^* (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 263.)

Чтобы точнее судить о соотношении сил борющихся сторон и дать верное объяснение хода вооруженной борьбы с контрреволюцией, нужно, очевидно, конкретно представлять, в чем же состоял имевший такое большое значение навык эксплуататоров в военном деле. Носителями этих навыков были, естественно, генералы и офицеры царской армии. Их вооруженность знаниями и навыками в военном деле имела тем большее значение, что в условиях империалистической войны возросла их роль в политической жизни. Несколько позже, на исходе гражданской войны, Ленин предупреждал также, что "офицерская вооруженная контрреволюционная сила... элемент едва ли не наиболее привыкший к владению оружием и употреблению его, надо ожидать, что она не откажется от употребления этого оружия в свою пользу"^*.

^* (Там же. Т. 40. С. 114.)

Значение и глубина этих суждений Ленина станут особенно понятными, если мы ясно представим способы формирования и отбора царизмом кадров реакционных офицеров, готовых к употреблению оружия в борьбе против народа и выдвинутых на авансцену политики. Отбор этих кадров и проверку их способности к защите деспотического режима самодержавие предприняло во время революции 1905 г. и в последующие годы, при военном подавлении революционных выступлений на протяжении десятилетия перед мировой империалистической войной. Будущие главари контрреволюции, как, например, Щербачев, Иванов, Лукомский, Кутепов, прошли "школу" расправ с рабочим движением и заслужили "благоволение" властей еще в те годы. Так что их политический опыт накапливался не только и, пожалуй, не столько в войне с внешним противником, сколько на внутреннем фронте. Навыки владения оружием эти офицеры приобретали, конечно, и в боевых действиях с внешним противником, но также и в карательных экспедициях против восставшего народа, а кроме того - в повседневной службе в воинских частях под присмотром многоопытных слуг царизма, который имел в своем распоряжении не дилетантов, не случайных людей, а довольно широко образованных специалистов, профессоров военных академий, занимавших высшие посты в армии, таких, как М. И. Драгомиров, М. В. Алексеев, Н. Н. Головин и многие другие.

В июле 1917 г. среди главных сил контрреволюции Ленин назвал не вообще офицерский корпус и даже не генералитет, а Генеральный штаб и командные верхи армии, захватившие тогда фактическую государственную власть.

Офицеры и генералы Генерального штаба выделились в царской армии, как, впрочем, и в армиях других государств, в замкнутую касту, в самостоятельную корпорацию, присвоившую себе репутацию "мозга армии". "Генеральный штаб до мировой войны,- писал исследовавший деятельность этой корпорации и сам принадлежавший к ее составу в последние годы царизма Б. М. Шапошников,- являлся вдохновителем всей военной системы того или иного государства. Влияние его во всех армиях было почти неограниченно... Генеральный штаб считался неприкосновенным. Доступ "непосвященным" в это учреждение был затруднен, и, как известно, русский Генеральный штаб получил даже в обыденной жизни наименование "черного духовенства". Там, за "монастырской стеной" друиды с белыми аксельбантами творили стратегию, готовили государство к войне, ковали инструмент, именуемый армией"^*.

^* (Шапошников В. М. Мозг армии. М., 1927. Кн. 1. С. 13.)

Разъясняя в своем труде функции Генерального штаба, Шапошников касается и вопроса о том, в какой мере занимался штаб внешней и внутренней политикой. Выяснение этого вопроса важно потому, что официальными руководствами и положениями Генеральному штабу не вменялась в обязанность политическая деятельность; по закону, пишет Шапошников, штаб был устранен от внутренних дел страны^*, и представители Генеральных штабов, заявляя о своем "принципиальном" невмешательстве в дела внутренней политики, "связывали войну главным образом с внешними отношениями государства"^**.

^* (Там же. С. 195.)

^** (Там же. С. 188.)

Считая, что "состав ответственных работников штаба не должен быть чужд политики", Шапошников имеет в виду две нормы его поведения: "1) иметь соответствующую политическую подготовку и быть все время в курсе политической жизни не только своей страны, но и соседних государств и 2) не создавать своей политики, чисто военной, ибо таковой в природе в отдельности вообще не существует". Он указывает, что от внутренней политики государства генштабисты на словах пытались отгораживаться, но на деле "считали своей первейшей и главнейшей обязанностью предъявлять к той же политике такие требования, которые бы способствовали усилению вооруженной силы страны"^*. И хотя, по его же словам, из трудов "классиков", т. е. признанных к началу XX в. авторитетов военной мысли, было известно, что компетенция Генерального штаба не должна выходить за пределы армии, в действительности "истинная природа войны постепенно расширяла круг его деятельности, и перед мировой войной ... "мозг армии" выявил стремление вылезть из черепной коробки армии и переместиться в голову всего государственного организма". "Природа" же войны определялась империалистическими тенденциями государства, которые "оказались свойственны и "мозгу армии". ...Политика колониальных захватов оказалась заманчивой не только для среды государственных учреждений и верховной власти, но и для Генерального штаба"^**.

^* (Там же. С. 151, 189.)

^** (Там же. С. 13.)

Шапошников отмечал, что с ростом милитаризма армия стала "тем "маховым колесом", без которого могла остановиться вся государственная машина", поэтому влияние Генерального штаба и на внутреннюю политику "заходило гораздо дальше, чем о том заявляли его представители", Генеральный штаб оказывался непосредственно заинтересованным в поддержании в стране определенного режима, способного оградить армию от "вредных влияний". Такая констатация фактического положения потребовала объяснения классовой основы интересов Генерального штаба в области внутренней политики. Как утверждает Шапошников, политические взгляды сотрудников Генерального штаба "вырабатывались жизнью и вращением в определенной буржуазной среде"^*. А так как командный состав армии в целом был связан классовыми интересами "с проводимой правительством программой внутренней политики в стране" и "безоговорочно внедрял ее в армию"^**, то и "мозг армии" становился проводником и, более того, организатором проведения ее в армии.

^* (Там же. С. 195, 151. 40)

^** (Там же. С. 193.)

При изучении характера деятельности Генерального штаба по труду Б. М. Шапошникова следует иметь в виду, что основу его произведения составляет анализ работы австро-венгерского Генерального штаба, чему благоприятствовало наличие изданных ко времени подготовки "Мозга армии" четырехтомных мемуаров Конрада фон Гетцендорфа, в которых подробно описана деятельность названного штаба под его руководством в 1914-1918 гг. В них был сосредоточен новейший по тому времени опыт, к тому же лучшего в мировую войну из европейских штабов. Шапошников сам отмечает, какое значение в условиях тщательного оберегания от постороннего взора всего происходившего "за монастырской стеной" имели для него мемуары Конрада фон Гетцендорфа: они прямо-таки "подкупили" его, уже советского военного деятеля, давая возможность "на этом примере проследить, какова же должна быть работа Генерального штаба в мирное время в наши дни". Отсюда и характер произведения Шапошникова: военно-теоретический анализ, выясняющий пути совершенствования работы Генерального штаба в предвидении новых военных столкновений Страны Советов с империалистическими хищниками; исторические же экскурсы играют в "Мозге армии" подчиненную роль, давая материал, позволяющий извлечь уроки на будущее.

В пределах доступных для него сведений автор сопоставлял те или иные действия разных Генеральных штабов того времени, в том числе и русского. Однако он должен был оговориться о недостаточной осведомленности в деятельности русского Генерального штаба, так как его, Шапошникова, собственная служба "проходила па периферии, заключаясь лишь в передаче непосредственно в войска замыслов русского Генерального штаба". Поэтому он полагал, что специальное исследование работы этого штаба более посильно "старшим по службе в бывшем Генеральном штабе лицам", проходившим ее непосредственно в Главном управлении Генерального штаба (ГУГШ), где была сосредоточена основная часть "мозгового вещества бывшей старой армии"^*. Очевидно, такой характер труда Шапошникова освободил его от освещения политической деятельности русского Генерального штаба на "внутреннем фронте", какого можно было бы ожидать от исторического исследования.

^* (Там же. С. 18, 20. В литературе можно встретить употребление наименования "Генеральный штаб" в различных значениях, а иногда и утверждение, что в военной литературе "нот, кажется, понятия более неопределенного и спорного, чем понятие "Генеральный штаб"" (Новицкий В. Ф. На пути к усовершенствованию государственной обороны. СПб., 1909. С. 11; Казимиров М. Морской Генеральный штаб // Морской сб. 1912. № 8. Неофиц. отд. С. 1). Мы будем исходить из понимании Генерального штаба как особой корпорации в корпусе офицеров, в которую зачислялись офицеры, получившие высшее военное образование и предназначавшиеся для выполнения специальных обязанностей по подготовке вооруженных сил к войне, разработке операций и управлению войсками на театре военных действий; при этом будем различать в составе корпорации центральное учреждение - Главное управление Генерального штаба, в обиходе именовавшееся также Генеральным штабом, и, как выразился Б. М. Шапошников, "периферию", т. е. офицеров, занимавших в войсковых штабах должности, по своей специфике входившие в компетенцию и подчинение ГУГШ, и именовавшихся офицерами Генерального штаба. На флоте в отличие от армии не было касты офицеров Генерального штаба; там существовал Морской Генеральный штаб (МГШ), созданный в 1906 г. наподобие ГУГШ. Должности в МГШ, как и должности Генерального штаба, в подчиненных МГШ оперативных отделениях штабов командующих морскими силами и оперативных отделениях портов замещались строевыми офицерами по выбору начальства с учетом их специального образования и чина; на этих должностях они периодически сменялись, чтобы "не засиживались в штабах". Когда речь идет о командных верхах армии, то имеются в виду генералы (на флоте - адмиралы), состоявшие на высших должностях, но не причисленные к Генеральному штабу - либо потому, что не имели соответствующего образования (для причисления нужно было, кроме двухгодичного курса Академии Генерального штаба, который не давал права на занятие должностей Генерального штаба, окончить еще дополнительный курс, и по ниже, как по первому разряду), либо вследствие перехода на строевую (командную) должность, что влекло за собой отчисление от Генерального штаба.)

Глухое упоминание о том, что политические взгляды сотрудников Генерального штаба вырабатывались "жизнью и вращением в определенной буржуазной среде", означало попытку автора разъяснить, откуда все же брались эти взгляды, коль скоро, как утверждает Шапошников, "политической подготовки сотрудники Генерального штаба вообще не получали", хотя, по его же мнению, они должны были иметь "соответствующую политическую подготовку", т. е. не быть "чуждыми политики". Когда он говорит, что генштабисты не получали политической подготовки, то, очевидно, подразумевает пробел в этом отношении в системе обучения офицеров Генерального штаба. Но эта система в "Мозге армии" не раскрывается, и приведенные утверждения основаны, вероятно, на личных впечатлениях автора, прошедшего обучение и воспитание в этой системе снизу доверху. Субъективность этих впечатлений обнаруживается при сопоставлении их с впечатлениями других лиц, получивших военную подготовку в той же системе. Кроме того, в этих беглых утверждениях не вполне, по-видимому, учитывается как выработка политической позиции генштабистов в военно-учебных заведениях, в особенности в Академии Генерального штаба, так и закрепление и развитие ее на службе в войсках и штабах.

Источники, которыми может воспользоваться нынешний историк, но которыми, видимо, не располагал Б. М. Шапошников, позволяют раскрыть важную функцию "мозга армии" как "вдохновителя всей военной системы" в области внутренней политики, точнее выражаясь, его деятельность на внутреннем фронте, освещение которой осталось за гранью труда Шапошникова и без чего историческое освещение деятельности русского Генерального штаба было бы неполным. В связи с этим привлекают внимание вопросы о том, какое выражение получают на практике политические взгляды офицеров и генералов Генерального штаба на внутреннем фронте, а также о подготовке и воспитании их в этом направлении в системе обучения и "в жизни". Следует разобраться также в том, как воспитывал армию и сам "мозг армии"- политически, а не только "стратегически". Все это позволит проследить процесс выхода военных верхов "на авансцену политики" и сыгранную ими там роль.

Изучение этой проблемы важно для истории классовой борьбы не только в России, поскольку рассматриваемое явление имело место, по заключению Ленина, "во всех странах", "во всех, даже самых демократических республиках". Оно приобретает особенный интерес в свете установленной Лениным закономерности: "Предполагать, что при сколько-нибудь глубокой и серьезной революции решает дело просто-напросто отношение большинства к меньшинству, есть величайшее тупоумие, есть самый глупенький предрассудок дюжинного либерала, есть обман масс... Историческая правда состоит в том, что правилом является при всякой глубокой революции долгое, упорное, отчаянное сопротивление эксплуататоров, сохраняющих в течение ряда лет крупные фактические преимущества над эксплуатируемыми"^*. Среди этих преимуществ, стимулирующих сопротивление эксплуататоров, как уже отмечалось, особое значение имеют их навыки в военном деле.

^* (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 263. 49)

Выдвижение реакционного генералитета и офицерства па авансцену политики в 1917 г. в России наиболее наглядно проявилось в фактическом установлении военной диктатуры в июле. Сам факт ее установления выразился в том, что, во-первых, было покончено с двоевластием - в пользу единовластия буржуазии, во-вторых, в том, что государственная власть сосредоточилась в руках военной клики. Но, чтобы победа военной диктатуры была доведена до конца, ей требовалось сделать еще один шаг: ликвидировать Советы. В июле они оказались "благодаря руководству мелкобуржуазных демократов уже бессильны, а буржуазия еще недостаточно сильна, чтобы прямо разогнать их"^*. Созыв в августе совещаний "общественных деятелей", Государственного совещания и другие сборища буржуазии как раз имели целью выработку способов ликвидации Советов. Корниловский поход на Петроград представлял собой попытку разогнать Советы вооруженным путем. Но этот последний шаг контрреволюции не удался, и попытка сделать его лишь ускорила победу вооруженного восстания рабочих и солдат.

^* (Там же, Т. 33. С. 13.)

Если проследить возникновение, эволюцию и бесславный конец идеи военной диктатуры в 1916 - 1917 гг., можно убедиться в том, что она зародилась и зрела в военных верхах царской России, искавших способов подавления революционного движения в стране. Делая практические шаги к установлению военной диктатуры, командные верхи армии вступали непосредственно в борьбу против пролетариата, не считаясь с тем, что в условиях военного времени это вело к отвлечению значительных сил с внешнего фронта для внутреннего, к развязыванию гражданской войны в тылу.

И это опять-таки старая, испытанная международным опытом традиция: бросать на внутренний фронт, на подавление "беспорядков" войска с внешнего фронта, не считаясь с ослаблением своих сил и возможными поражениями на этом фронте - ведь оценивал же князь Г. Е. Львов, причем совершенно открыто, победу контрреволюции в июле как "глубокий прорыв" на фронте Ленина, имеющий "несравненно большее значение для России, чем прорыв немцев на нашем юго-западном фронте"^*, и даже приглашал чужеземные войска для борьбы против своего народа. Как сравнительно свежий к тому времени подобного рода опыт - приглашение французской контрреволюцией прусских войск, ведших войну против Франции, для подавления Парижской Коммуны. Царские генералы перенимали опыт западноевропейской контрреволюции. Потом уроки корниловщины в России стала изучать белогвардейщина, а вслед за нею - позднейшие идеологи империализма и всякого рода реакционные хунты.

^* (Там же. Т. 34. С. 18.)

В порядке осмысления опыта российской контрреволюции в белоэмигрантской литературе в 20-30-е годы дебатировался вопрос: почему то, что не удалось Корнилову в августе 1917 г., удалось Муссолини в 1923 г. и Гитлеру в 1933 г.? Корнилов определенно расценивался как предтеча фашистских главарей. Это сопоставление возникло в воображении монархистов, мечтавших о реванше и желавших предотвратить в будущем просчеты, подобные тем, какие допустили Корнилов и его единомышленники в прошлом. Более того, неудача корниловского путча стала истолковываться как следствие случайных обстоятельств, в ряду которых было и "предательство" Керенского, и отсутствие будто бы действенной поддержки со стороны кадетов и торгово-промышленных кругов и т. п. Корнилов был канонизирован в качестве героя и мученика диктатуры сабли, идола буржуазно-помещичьей реакции. Корниловщина и фашизм оказались связанными настолько родственными узами, что сохранившиеся в эмиграции бывшие сподвижники Корнилова, такие, как братья генералы Красновы, пошли на службу к германскому фашизму и в гитлеровских мундирах отправились в "крестовый" поход против утерянного ими отечества. Это дает основания современным буржуазным историкам проводить исторические параллели между главарями неофашистских хунт типа Пиночета и наиболее свирепыми душителями народных движений в России и именовать их "чилийскими Корниловыми"^*, демагогически выдающими себя за представителей "среднего класса", только за "солдат", уверяя, что уже поэтому они-де не могут служить интересам крупной буржуазии^**. Иными стали социальные условия во всем мире, иная расстановка классовых и демократических сил, но современные Корниловы вовсе не выбросили как мусор опыт российской контрреволюции 70 - 80-летней давности, по-видимому, так же как и она, как свидетельствуют сохранившиеся материалы, опытом более чем столетней к тому времени давности, питалась, осваивая "науку" расправ в войне о народом на внутреннем фронте. Так что и корниловщина, как вообще военная диктатура контрреволюции, и фашизм в годы перед второй мировой войной и во время нее, и современный неофашизм суть разновидности одного и того же явления - террористической диктатуры буржуазии, стремящейся крайними средствами насилия поддержать господство исторически обреченного эксплуататорского строя. Изучение этого явления позволяет в полной мере оценить ленинское предостережение о реакционном курсе империализма "по всей линии" и усилении военных методов подавления освободительной борьбы трудящихся.

^* (Hough J F., Fainsod M. How the Soviet Union is Governed. Harvard; London, 1979. P. 73.)

^** (Чилийская революция, фашистская диктатура, борьба за ее свержение... С. 58.)

Оценивая значение опыта Октября для международного пролетарского и всего освободительного движения, Ленин в свое время указывал, какие важные уроки извлекла из "русского опыта" международная буржуазия: в первые же годы после победы Октября она хорошо вооружилась и организовалась для борьбы с революцией, выработала тактические и стратегические приемы, которые превосходили те же приемы революционных сил. Этим Ленин объяснял, в частности, почему немецкой буржуазии удалось с необычайной силой и с бешеной ненавистью обрушиться на рабочее движение в Германии, которое вследствие этого "шло, начиная с конца 1918 года, особенно тяжелым и мучительным путем"^*. Анализируя неудачу мартовского (1921 г.) выступления германского пролетариата, он пришел к заключению, что контрреволюционная буржуазия "научилась на примере России", и предупреждал, что впредь она "не даст себя "взять врасплох""^**. Опыт революционного движения за все время, прошедшее после Октября 1917 г., подтверждает, насколько важно это ленинское предупреждение и насколько пагубной для революционеров оказывалась недооценка боевых возможностей империалистической реакции и ее способностей учиться на уроках поражения своих сил.

^* (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 44. С. 88, 89.)

^** (Там же. С. 99.)

За последнее время, начиная примерно с конца 50-х годов, советские историки много сделали для изучения лагеря, противостоявшего революции на протяжении всего периода, охватывающего историю всех трех российских революций. Это сделано как в общих трудах по истории революционного движения, так и в специальных исследованиях по истории непролетарских партий, политических течений, их центров и организаций, наконец, помещичьих и буржуазных партий и организаций, являющихся главными врагами пролетарской революции. Изучение их решительно двинуто вперед работами И. И. Минца, Л. М. Спирина, Н. Г. Думовой, К. Ф. Шацилло, Н. П. Ерошкина, Г. 3. Иоффе, О. Ф. Соловьева, А. Я. Авреха, В. В. Шелохаева, В. И. Старцева и других историков. Однако военное ядро контрреволюции в лице Генерального штаба и командных верхов армии остается малоисследованным до сих пор. Между тем западные историки посвятили специальные труды "элите офицерского корпуса" и ее месту в политической жизни России в годы первой мировой войны и революций 1917 г.

В исследованиях советских историков, посвященных истории революционного движения в армии во время первой русской революции и в 1917 г., приводятся сведения, характеризующие участие войск в подавлении народных волнений и подтверждающие оценку армии как главного орудия, использовавшегося царизмом для поддержки господства эксплуататоров и подчинения им трудящихся. Наиболее полные сведения такого рода собраны и проанализированы В. А. Петровым в "Очерках по истории революционного движения в русской армии в 1905 г." (Л., 1964) и П. А. Зайончковским в монографии "Самодержавие и русская армия на рубеже XIX - XX столетий, 1881-1903" (М., 1973). Эти данные вместе с фактическим материалом, содержащимся в многочисленных источниках, позволяют восстановить действительную картину разделения старой армии на два враждебных лагеря и выделения в ней тех офицерских кадров, которые стали ядром белогвардейских формирований в годы гражданской войны.