Глава 9. Среди богов и демонов в преисподней острова Пасхи [1959 Хейердал Т.

Опасное привидение бродило вместе с аку-аку по острову Пасхи как раз в те дни, когда для нас открылись тайные пещеры. Оно появилось несколько недель назад и с тех пор разгуливало по деревне, и никакие двери не могли его задержать. Привидение становилось все более нахальным; скоро оно показалось среди наших людей в палатках в Анакене. Оно проникало через нос и рот и бесчинствовало во всем теле. Привидение попало на остров "зайцем" на "Пинто" и прокралось на берег под именем "коконго".

Бургомистр успел только два раза сходить в пещеру за камнями, когда коконго постучала в его дверь. Несколько дней он крепился, потом слег. Я пришел навестить его; дон Педро весело улыбался и сообщил, что обычно коконго свирепствует куда злее и что он скоро поправится. Неделю спустя я снова проведал бургомистра - теперь уже в деревенской больнице. Сначала я познакомился с новым врачом, прибывшим на "Пинто" на смену старому, затем меня провели в тесную палату, где лежали, кашляя, жертвы коконго. А где же бургомистр? Я начал уже беспокоиться, но тут в углу поднялся на локте худой старик и хрипло произнес:

- Воспаление легких, - прошептал врач. - Чуть на тот свет не отправился, но я надеюсь, что мы спасем его.

Шли дни. На этот раз коконго потребовала только одну жертву: внучку бургомистра. Сам он вскоре совсем выздоровел и вернулся домой.

Первые несколько недель бургомистр был еще слишком слаб, чтобы вернуться к нам и своим друзьям в анакенской пещере. Он оставался дома, с женой, а мы посылали ему масло и другие продукты, чтобы он быстрее поправлялся.

Младший брат бургомистра, Атан, отделался благополучно. Коконго совершенно не коснулась его в этом году, и он окончательно перестал верить в злокозненность аку-аку.

Зато Лазарь едва не заболел. На утро после верховой поездки к тайнику он чуть свет явился к моей палатке и, кашляя, спросил хриплым голосом, как я себя чувствую.

Лазарь просиял, а я радовался, что он не спросил про Билля: тот чувствовал себя далеко не хорошо. Два дня Лазарь ходил с кашлем и глотал лекарства, потом совершенно оправился; ему не пришлось даже лежать в постели. Он тоже отнес в свою пещеру щедрое вознаграждение себе и своим сестрам.

Пока деревенский врач сражался с коконго в деревне, наш доктор занимался рабочими экспедиции, число которых достигало почти ста человек. У нас был солидный запас антибиотиков и других лекарств, и они нам очень пригодились, К тому же островитяне обожали таблетки от головной боли и готовы были есть их, как монпансье. Мы успешно одолевали одну волну коконго за другой, а вскоре она и вовсе угомонилась. Но беда редко приходит одна... Именно в эти дни случилось нечто, что вызвало немалый переполох в деревне.

За день до того, как заболеть, бургомистр, сидя у себя дома в окружении пещерных реликвий и ожидая, когда за ним придет "джип", дважды испытал сильный испуг. Хуже всего, пожалуй, было то, что шкипер подкатил к его дому с двумя монахинями на заднем сиденье. Каково-то было бургомистру ехать с ними, везя полный мешок языческих камней! Но еще до появления "джипа" в комнату неожиданно вошел Гонсало и увидел каменного омара, которого бургомистр не успел спрятать.

- Эта штука старинная, - сказал Гонсало и поспешно поднял с пола скульптуру.

- Да ведь я вижу, что старая, - настаивал Гонсало недоверчиво.

- Я сам нарочно сделал ее так, - упорствовал бургомистр.

Приехав в лагерь, бургомистр первым делом рассказал мне про эпизод с Гонсало и повторил, чтобы я ни в коем случае не говорил никому, что он выносит камни из родовой пещеры.

- Сеньор Гонсало явно что-то знает, - сказал он тревожно. - Он никак не хотел мне верить, когда я сказал, что сам сделал омара.

А немного спустя с рассказом о случившемся пришел ко мне в палатку Гонсало. Он не сомневался, что разоблачил островитян.

- Бургомистр обманывает тебя, - сообщил Гонсало. - Я видел изумительного омара и заставил дона Педро признаться, что он сделал его сам. Смотри не попадись на удочку, если он заявит, будто омар из пещеры.

Гонсало очень удивился, услышав, что бургомистр уже принес омара, да к тому же еще и рассказал про их встречу.

Но бургомистр с той поры насторожился. Он решил оградить себя, продолжая уверять всех, что сам делает необычные каменные скульптуры. В начале эпидемии, когда дон Педро еще только слег и находился дома, к нему вечером зашли Гонсало и Эд. Возле калитки они встретили зятя бургомистра, Риророко, и не успели поздороваться с ним, как он по собственному почину стал хвастаться умением дона Педро изготовлять каменные фигуры. Дескать, у бургомистра есть специальный инструмент, с помощью которого он делает омаров, зверей, лодки, а готовые изделия он моет в воде и натирает банановыми листьями, чтобы они выглядели старыми.

Ни Эд, ни Гонсало не спрашивали Риророко про скульптуры; тем больше их поразило откровенное признание, и они немедленно сообщили мне об услышанном. И, хотя бургомистр лежал, беспомощный, в постели с высокой температурой, не в состоянии ни делать, ни приносить фигуры из пещеры, Гонсало стал чутко прислушиваться к разговорам островитян, пытаясь выяснить что-нибудь еще; он временно жил в деревне, так как работал с Биллем в Винапу.

Как раз в это время красавица жена молодого Эстевана излечилась от своей болезни и каждую ночь отправлялась с мужем в пещеру за гротескными фигурами, которые они складывали в сарайчике. Я отказался от попыток проникнуть в ее родовую пещеру, зато узнал много интересного об отдельных скульптурах.

Я рассказал Гонсало, что жду целый воз старинных реликвий из пещеры жены Эстевана. Однажды вечером, бродя возле их дома, он увидел на соседнем участке груду обломков лавы. Гонсало заподозрил нечистое - не иначе, это сырье для фигур! - и решил принять срочные меры, ковать железо, пока не остыло.

В тот же день в деревне случилось несчастье. Одна женщина топила возле хижины свиное сало в котле; ее малыш играл поблизости. И получилось так, что малыш споткнулся и упал, угодив головой в котел. Мать помчалась с ребенком в больницу, и теперь он лежал там, весь в бинтах.

А на следующий день ко мне в лагерь с мрачным видом пришел Энлике, тот самый, который позднее ходил с нами в пещеру Атана. Незадолго до этого он принес мне несколько камней из своего собственного тайника. Я знал, что Энлике - дядя пострадавшего малыша, и решил, что он собирается меня обвинить в несчастье: ведь я уговорил его вынести фигуры из пещеры.

Дело оборачивалось плохо. На острове Пасхи чуть не все состоят в той или иной степени родства, и, что бы ни произошло, любое происшествие может быть истолковано как возмездие нарушителю древних запретов.

Энлике попросил меня отойти с ним в сторону, за стену, на которой высился поднятый великан.

- Беда случилась, - заговорил он вполголоса. - В деревне недовольство. Эстеван и его жена лежат и плачут у себя дома. Сеньор Гонсало сказал, что они обманули сеньора Кон-Тики: делают фигуры сами.

- Ерунда, - ответил я. - Нашли из-за чего слезы лить! Поезжай к Эстевану и скажи им, что все в порядке. Я не сержусь.

- Нет, не в порядке, - возразил Энлике озабоченно.- Еще немного - и вся деревня в ярость придет. Если камни новые, люди рассердятся на Эстевана и жену за то, что те пытались обмануть сеньора Кон-Тики. А если камни старые, то рассердятся еще больше: почему выдали тайну своей пещеры! Теперь на них все будут сердиться.

Энлике ни словом не помянул пострадавшего малыша. Ясно было, что он считает это бедой брата, а не своей. А брат не приносил мне камней, хотя, как я узнал позднее, у него тоже была пещера.

Вечером я препарировал образцы, взятые на болоте в кратере, и не мог уехать из лагеря, но в следующую ночь шкипер отвез меня в деревню, и мы пришли к Эстевану. Хозяин дома сидел на лавке, жена лежала; у обоих глаза распухли от слез. Мы приветливо поздоровались. Эстеван, не успев ответить, тут же разразился слезами. Наконец он объяснил, что они вот уже двое суток не едят и не пьют, все только плачут. Потому что сеньор Гонсало сказал, будто Эстеван подделал камни, чтобы обмануть сеньора Кон-Тики. Сеньор Гонсало увидел на участке соседа груду камней и решил, что это Эстеван заготовил их для скульптур. Он не знал, что сосед решил соорудить пристройку и камни предназначались для кладки.

Я пытался как мог успокоить и утешить обоих; вручил им подарки. Когда мы уходили, они обещали поесть, лечь спать и постараться забыть всю эту историю.

Вместе со шкипером мы прошли немного дальше по улице и постучались к бургомистру. Дон Педро лежал совершенно расстроенный. К нему приходила его могущественная тетка Таху-таху, страшно сердитая, и сказала, что он хороший парень и сеньор Кон-Тики тоже хороший - так нечего продавать сеньору Кон-Тики подделки, как об этом ходит слух в деревне. А дон Педро не мог ответить ей, что дал мне старинные камни: ведь она еще не разрешала ему выносить что-либо из родовой пещеры Оророины. И пришлось бургомистру отговориться тем, что он сейчас больной; вот поправится, тогда все объяснит.

- Другие сердятся недолго, - продолжал бургомистр, - а такие старики способны до того разозлиться, что три дня слова выговорить не могут.

Он дал Таху-таху материал и ящик сигарет в виде дружеского дара от меня, но она швырнула все на пол и сказала, что ей не нужны подарки, которые он получил обманом. Только когда дон Педро повторил, что это дар не от него, а от меня ей лично, старуха подобрала все и выскочила вон.

Мы пытались успокоить больного бургомистра, но он только хуже разволновался. Тетка представляла для него старшее поколение, и это давало ей особые права, не говоря уже об уважении к мудрости старого человека. Таху-таху - опасная женщина, считал бургомистр. Если она рассердится, то может убить человека, ей стоит только зарыть в землю куриную голову.

Слухи об Эстеване и бургомистре взбудоражили всю деревню. Островитяне один за другим приходили ко мне и заверяли, что на острове нет тайных пещер, а если кто говорит, будто есть, то это неправда. Может быть, они раньше и были, но теперь все ходы уже давно забыты. Если кто-нибудь принесет мне скульптуры, значит, сделал их сам; на острове ничего подобного нет.

Некоторые из тех, кто отрицал существование тайников, говорили совершенно искренне, другие же своим волнением и слишком настойчивым стремлением переубедить нас только вызывали подозрение. Особенно старались островитяне постарше; они не жалели сил, чтобы внушить нам, будто в наши дни на острове только и есть, что овцы да статуи.

День за днем мы выслушивали противоречивые сведения, осторожно пытаясь в общении с островитянами докопаться до истины.

Однажды к нам из Оронго спустился Эд и сообщил: он опять пришел к заключению, что тайные родовые пещеры все-таки существуют, надо только быть начеку, чтобы нам не подсунули подделок. Ему удалось выяснить у своих рабочих, что содержимое пещер время от времени выносят наружу для сушки. Некоторые из хранящихся в тайниках предметов завернуты в камыш тотора.

Билль тоже был совершенно сбит с толку разноречивыми слухами и, желая добыть более достоверные сведения о жизни островитян, переселился от губернатора в дом одного из местных жителей. В очередное воскресенье он остановил меня возле церкви и прошептал:

- Я обещал не передавать того, что услышал, но могу сказать одно: на острове действительно есть тайные пещеры, и в них хранятся предметы такого рода, какие ты получил.

А затем настал черед Гонсало. Несколько дней он ходил страшно огорченный суматохой, которую вызвал в деревне. Он был искренне убежден, что разоблачил затею с пещерными скульптурами, что все это сплошной обман, однако вскоре пережил нечто такое, что заставило его переменить мнение. Знакомый мальчуган рассказал ему по секрету, что лазал для одной старухи в тайную пещеру в Ханга Хему, чтобы достать фигуры, предназначенные для сеньора Кон-Тики. В первом отделении тайника мальчик увидел "ключ"- каменную курицу, лежащую рядом с двумя черепами. Но проход во вторую часть завалило, и он не смог выполнить поручение старухи, которая просила его вынести несколько фигур, обернутых тотора.

Рассказ мальчика настолько увлек Гонсало, что он стал уговаривать его показать тайник. Тот согласился, и Гонсало смог убедиться, что пещера в точности соответствует описанию: он увидел два черепа и заваленный боковой ход Но Гонсало обнаружил еще кое-что: кто-то побывал здесь после мальчика и пытался прорыть проход выше и ниже завала. Гонсало ухитрился протиснуться метра на три сквозь щель над самым завалом. В глубине щели он нащупал отверстие; кто-то добрался здесь до идущего ниже туннеля. Гонсало просунул руку вниз и достал горсть земли с остатками истлевшей упаковки. Его опередили: все предметы были уже вынесены.

Я спросил Гонсало, не знает ли он, о какой именно старухе шла речь. "Знаю, - ответил он, - это мать Аналолы".

Мне сразу все стало ясно: ведь это мать и сестра Аналолы так отчаянно отстаивали свое право собственности на четыре каменные головы, которые пытались продать мне молодые супруги, нашедшие их возле деревенской ограды. Старуха в ярости обозвала молодую пару ворами и была очень довольна, когда я попросил положить гротескные изображения на место. Напрашивался вывод, что она решила теперь доказать мне свою благодарность, принеся фигуры из пещеры.

Однажды вечером фотограф экспедиции сел на коня и отправился в поход вдоль северного побережья, сопровождаемый капитаном Хартмарком, нашими тремя машинистами, коком и его подручным. Официально они ехали за тем, чтобы снять несколько кадров в предзакатном освещении. Бургомистр, маленький Атан и Лазарь стояли вместе с нами у па-латок и махали им вслед. Остальные члены экипажа были на этот вечер приглашены в гости к губернатору, и мы вызвались подвезти Атана и бургомистра до деревни. Лазарь оставался в лагере, однако едва наш "джип" скрылся из виду, как он вскочил на коня и ринулся галопом догонять фотографа с его свитой. Они по секрету договорились с Лазарем подождать его в условленном месте. Другие островитяне не должны были знать, почему участники конного отряда набили рюкзаки большими коробками и мешковиной; а речь шла о том, чтобы в течение ночи забрать скульптуры из пещеры Лазаря и незаметно доставить их в лагерь.

Самому мне в эту ночь тоже предстояло небольшое приключение, под руководством маленького Атана. Он уже давно подозревал, что у его зятя, Андреса Хаоа, есть пещера. Теперь это подозрение наконец подтвердилось.

- Ты помнишь Андреса Хаоа, сеньор Кон-Тики? Того самого, который показывал тебе черепки ипу маенго? Он спрятал и черепки и целые кувшины, которые приносил патеру Себастиану, в пещеру.

Андрес Хаоа? Вот уж с кем у меня меньше всего надежды поладить! Ведь он смертельно обиделся на меня в тот раз, когда я обвинил его в мошенничестве и лишил награды за то, что он уговорил старика рассыпать глиняные осколочки около Аху Тепеу. Маленький Атан тоже понимал это, однако он предложил, чтобы я послал Андресу Хаоа подарок, - тогда, мол, все уладится. Я вручил ему сколько-то долларов и две коробки сигарет, и мы условились, что я приду к Атану ночью, когда кончится прием у губернатора. Тем временем Атан постарается подготовить встречу с Андресом.

Около двенадцати ночи я попрощался с губернатором. Я рассказал ему, что совершаю тайные вылазки в подземелья острова, но подробностей сообщить не могу, так как обещал хранить секрет, пока все не закончится. Губернатор с облегчением поблагодарил меня: до него дошли из деревни какие-то странные слухи; впрочем, в Хангароа вообще можно услышать много удивительного, поэтому никто не принимает таких слухов всерьез.

Ровно в полночь я вошел в домик Атана. Он открыл сам, и первым, кого я увидел в колеблющемся свете свечи, был мой старый "недруг" Андрес Хаоа, владелец таинственных черепков, небритый, взлохмаченный, с воспаленными глазами. Он вскочил со скамейки, обнял меня, назвал братом и заверил, что окажет мне всяческую помощь. В маленькой комнатушке зазвучали громкие слова. Добряк Атан напыжился и начал хвастаться своей мана: это он спас нашу дружбу, благодаря ему мы встретились снова. Свою мана он унаследовал от матери. Мать передала Атану всю свою магическую силу; она любила его сильнее остальных детей, хотя он и был младший. Затем Атан рассказал мне, что Андрес Хаоа совсем ошалел при виде моего подарка. Сам Андрее признался, что всплакнул от радости, когда получил подарок и услышал послание мира и дружбы. Ведь он попал в страшно тяжелое положение в тот раз, когда принес мне черепок настоящего маенго. Я тогда сразу потребовал, чтобы он показал место, где найден черепок, - но не мог же он показать мне свою родовую пещеру! Вот и пришлось повести нас в другое место, чтобы мы не проведали о тайнике. Объяснение Андреса звучало вполне правдоподобно.

А теперь, продолжал Андрее, он столько услышал обо мне от Атана, что готов дать мне "ключ" от пещеры, чтобы я своими глазами увидел кувшины. Вот только сначала надо склонить на свою сторону младшего брата, а он тверд, как кремень. Именно этот младший брат - начальник пещеры; он получил от отца "ключ", и у него в доме живет аку-аку. Он страшно вспылил, когда Андрее зашел к нему сегодня вечером и предложил отдать "ключ" сеньору Кон-Тики.

- Пойдем сейчас вместе к его брату, - сказал Атан. - Наша объединенная мана поможет нам уговорить его.

По случаю вечера у губернатора я был одет в белый тропический костюм, но тут переоделся в штаны и рубаху цвета хаки, после чего мы втроем тихонько вышли из дома и стали в темноте пробираться в северном направлении. Чем дальше мы шли, тем пламеннее становились уверения в дружбе и братстве. Вера Атана в нашу объединенную ману была безгранична. Он клялся, что является более чистокровным норвежским "длинноухим", чем я сам. Оба настаивали, что, если младший брат Андреса, Хуан Хаоа, попытается заманить меня в ловушку, протянув мне "ключ" от пещеры, я должен сказать "нет!" и скрестить руки на груди. Если же он тогда подаст "ключ" старшему брату, то я могу с благодарностью принять его из рук Андреса.

Выйдя на пустынный участок за деревней, мы остановились наконец перед высокой каменной оградой. За оградой тянулись к луне блестящие жесткие банановые листья, за которыми укрылся низенький белёный домик. Он был лишен окон и казался призрачным и безлюдным. Ничто не говорило о том, что здесь кто-нибудь живет. Через каменную ограду вел прогнивший перелаз со сломанными ступеньками.

Маленький Атан собрался с духом - он первым войдет и предупредит о нашем приходе. Уныло заскрипел перелаз; в следующий момент Атан был уже у двери и постучал, медленно и осторожно. Дверь приоткрылась, выпустив наружу луч света, и снова закрылась.

Мы прождали Атана пять минут. Наконец он вышел один, страшно расстроенный. Что за упорный и недоверчивый человек, этот младший брат Андреса! Надо идти всем троим и воздействовать на него нашими объединенными аку-аку. Мы перебрались через ограду и вместе пошли к домику. Я первым ступил в дом, остальные двое следовали за мной по пятам.

В скупо обставленной комнате - крашеный белый стол и три маленькие скамейки - стояли с враждебным и вызывающим видом два мрачных типа. Одному из них на вид было лет тридцать с небольшим, другому - около сорока.

Я поздоровался; они ответили, не двигаясь с места и глядя все так же неприязненно. Стоическая физиономия и гордая осанка младшего напоминала индейца из американского кинофильма. У него были колючие черные глаза и темная жесткая борода, совсем как у стоявшего позади меня брата. Между тем борода - весьма необычное явление на этом острове, хотя бургомистру, Атану и некоторым другим и удалось отпустить усы. Угрюмый бородач слегка расставил ноги, а руки сунул за пазуху, так что частично обнажилась грудь. Прищурившись, он вперил в меня пристальный взор и произнес медленно и отчетливо, словно в трансе:

Теперь надо было не зевать. По лицам этих типов видно было, что дело заваривается всерьез.

Казалось, мое замечание только рассердило Хуана Хаоа; он медленно подошел вплотную ко мне и с вызовом уставился прямо в лицо, потом почти прошипел дрожащим от скрытой ярости голосом:

Было ясно, что Атан не поскупился на слова, расписывая меня и моего аку-аку. Все четверо ждали чуда. Лица островитян выражали взволнованное ожидание, смешанное с подчеркнутым презрением на бородатой физиономии у меня перед носом. Казалось, он пьян, но это было не так. Он находился в состоянии самовнушения, почти транса. Он сам был своим аку-аку.

Я придвинулся к нему еще ближе, так что мы чуть не касались друг друга грудью, и сделал глубокий вдох, напуская на себя храбрость.

- Если твой аку-аку может сравниться с моим, - заговорил я, вкладывая в голос ту же нотку скрытого презрения, - пусть он выйдет из дома. Пошли его на вершину Орснго. Вниз, в кратер Рано Као. Через степь к Винапу. К статуям Рано Рараку. В Анакену, Хангароа - по всему острову. Спроси его, изменился ли остров? Спроси, разве не

стало здесь лучше? Спроси, не появились ли на свет старинные стены и строения, не поднялись ли из земли неизвестные

статуи? И, когда ты выслушаешь ответ твоего аку-аку, я спрошу тебя: нужны еще доказательства силы моего аку-аку?!

Этого оказалось достаточно. Бородач отбросил свои сомнения и предложил мне сесть на скамейку рядом с ним.

Маленький Атан снова почувствовал себя уверенно. Вместе с Андресом он принялся упрашивать брата отдать мне "ключ". К ним присоединился второй угрюмый тип; он учтиво заметил, что, пожалуй, следует и в самом деле вручить "ключ" мне. Но главный персонаж не повел и бровью, словно не слышал их. Он сидел, будто на золотом троне, прямой как свеча, скрестив руки, стиснув челюсти и оттопырив губы - в точности как каменные великаны. Путем чистейшего самовнушения он набивал себе цену в своих глазах и глазах приятелей; этакий самоупоенный шаман или верховный жрец, вынырнувший из прошлого и облачившийся в рубаху и брюки.

Остальные трое, стоя перед Хуаном, убеждали его отдать "ключ", но он совершенно игнорировал их. Они просили, умоляюще протягивали руки, один из них даже стал на колени, а он упивался их унижением и медленно поворачивал голову из стороны в сторону, точно греясь на солнышке. Время от времени он обращался с чопорным видом ко мне и принимался расписывать свою невероятную внутреннюю силу, свою мана. У него есть откуда черпать сверхъестественную силу: в жилах Хуана течет кровь двух виднейших на острове родов. К тому же он находится в доме аку-аку, они окружают его и защищают со всех сторон. Позади дома обитает могущественнейший аку-аку на всем острове: дом Хуана Хаоа стоял перед хижиной старой Таху-таху, которая приходилась теткой жене Хуана. Других соседей у них не было. Правее и ниже по склону стояла заброшенная хижина; хозяйка хижины умерла. Теперь там, по словам Хуана, поселился аку-аку. Итак, один аку-аку живет позади дома, с каждой стороны - еще по одному аку-аку, а четвертый обитает прямо в доме.

Глаза бородача сверкали жутким блеском. Чем больше он расходился, тем больше росла его неуступчивость. Я поспешил перебить этого фанатика и, пользуясь его же оружием, начал отчаянно бахвалиться. Результат не замедлил сказаться: бородач стал увядать прямо на глазах.

Я рассказал, что унаследовал неслыханную мана от моего могущественного названого отца Терииероо, последнего великого вождя Таити, который перед смертью нарек меня королевским именем Тераи Матеата - "Голубое Небо". Кроме того, мне передал свою мана последний вождь Фатухивы, Теи Тетуа. А когда я спустя десять лет приплыл на плоту на Рароиа, то получил еще более сильную мана, потому что все население острова устроило праздник в память своего первого короля Тикароа, и меня приняли в общину под именем Вароа Тикароа ("Дух Тикароа").

Это подействовало. По мере того как я говорил, мой противник постепенно терял уверенность в себе и наконец сдался. Он медленно встал, мы тоже поднялись. Затем он показал на своего сурового приятеля и произнес:

Слово "туму" было мне уже знакомо; оно является титулом, а не именем. Ранние путешественники писали, что это загадочное слово осталось еще от первоначального общественного строя острова Пасхи, нынешние же островитяне, мол, не понимают его и не в состоянии объяснить. Но вот передо мной стоит настоящий, живой туму! Он отнюдь не канул в прошлое, а развивал активную деятельность. После Атан рассказал мне, что Хуан Нахое - туму семьи Хаоа, выполняющий роль судьи и посредника во взаимоотношениях братьев. Бородатый фанатик снова подошел вплотную ко мне. Рядом с ним молча вытянулся туму.

- Настоящим передаю тебе ключ от одной из моих двух пещер, - произнес Хуан Хаоа замогильным голосом, словно прочитал мне смертный приговор.

Остальные притихли, как мышки. Ни звука, даже пламя свечи замерло неподвижно. Я оторопел. Что делать? Скрестить руки и сказать "нет"? Он ведь предлагает мне "ключ", хотя и не показывает его. Я помедлил мгновение, потом, не двигаясь с места, бесстрастно сказал "спасибо". Некоторое время он продолжал стоять без движения, щуря на меня свои чернущие колючие глаза, потом круто обернулся и зашагал на двор, надувшись, как индейский петух.

Приятели Хуана Хаоа явно ощутили невыразимое облегчение. Маленький Атан стер со лба обильный пот, хотя единственным источником тепла, борющимся с ночной прохладой, был огарок свечи, протянувший дрожащий огонек вслед вышедшему. Взволнованная, оживленно жестикулирующая группа образовала резкий контраст чопорному спесивцу.

Прошло несколько минут, и угрюмый тип появился снова, неся легкий плоский пакет под мышкой и тяжелую корзину в руке; и то и другое было сплетено из камыша тотора. Хуан протянул пакет брату, чтобы тот положил его на стол, а сам опять неподвижно вытянулся передо мной. Он пристально изучал мое лицо и явно не торопился вручить мне корзину. Я тоже стоял неподвижно, изображая гордое презрение и полное отсутствие интереса к происходящему. Вдруг он круто обернулся и подал корзину Андресу. Тот, в свою очередь, протянул ее мне. Я взял корзину и поблагодарил Хуана за то, что он дал "ключ" сначала старшему брату, а не вручил прямо мне. Мои слова нисколько не смягчили его сурового выражения лица. Он помедлил еще немного, потом указал на сверток на столе и внезапно подверг меня новому испытанию.

- Что лежит в этом пакете? - спросил он раздельно.- Покажи могущество своего аку-аку!

Все четверо уставились на меня в напряженном ожидании. Я думал так, что мозги трещали. Жуткий экзамен - словно в ужасном кошмаре; я чувствовал, что провал грозит мне самыми страшными последствиями. Пакет был с портфель величиной и слишком плоский, чтобы содержать что-нибудь деревянное или каменное. Искусно сплетенная обертка напоминала большой конверт и показалась мне очень легкой и гибкой, когда Андрес клал ее на стол. Я понимал, что держу в руках ключ от пещеры; следовательно, пакет почти наверное тоже взят из пещеры. Способ плетения был тот же, что и у корзины.

И тут мне вспомнились чудесные изделия из перьев, которые островитяне часто приносили нам, - копии старинных головных уборов и длинные ленты, украшения для пляски. Ранние путешественники записали, что знатные люди на острове Пасхи носят плащи и головные уборы из перьев, совсем как индейские вожди в Мексике и Южной Америке. Может быть, подобное изделие, только более позднего времени, хранилось в тайнике Андреса? Изделие из перьев... Кажется, неплохая идея. Но какое именно? Волнение островитян достигло предела. Что ж, надо попытаться.

- Мой аку-аку говорит: кон плюма - с пером, - произнес я осторожно, избегая уточнять.

- Нет! - прошипел фанатик и подпрыгнул, словно тигр.- Нет! - повторил он яростно. - Спроси своего аку-аку еще раз!

Он изогнулся, точно кошка перед прыжком; злорадная улыбка выдавала его торжество. Маленький Атан отер пот с лица, выражавшего полное отчаяние, и устремил на меня взор, умоляющий сделать все, чтобы немедленно вразумить моего аку-аку. Туму и Андрес приблизились ко мне с выражением угрозы и подозрительности на лицах. Мне стало не по себе. Меня окружали настоящие фанатики, а я непрошеным гостем вторгся в их святая святых. Если сейчас со мной что-нибудь случится, никто и знать не будет, куда я делся. Ни один звук не донесется из уединенной хижины в деревню. Мои друзья решат, что я свалился со скалы или застрял в тайной пещере. На всем свете нет другого островка с таким количеством укромных местечек, где может навсегда бесследно исчезнуть заслуживший этого человек.

Я не представлял себе, что может содержаться в пакете. Оставалось только отгадывать. Уж не тапа ли - лубяная материя?

- Нет! Спроси своего аку-аку еще раз, и спроси как следует!

Островитянин с угрожающим видом подвинулся ближе. Половина моего сознания силилась измыслить возможности для бегства или борьбы, вторая половина продолжала гадать: что же может быть в свертке?!

- Материал, - сделал я последнюю попытку, прибегнув

В ответ послышалось странное ворчание, затем мне предложили развернуть пакет; все четверо окружили меня, словно грозовые тучи.

На Рапаити женщины работают, а мужчины спят. На снимке рапаитянки собирают клубни таро

Вот некоторые из магических скульптур, сохраняемых жителями острова Пасхи. Каменный череп с ямкой во лбу играл роль 'ключа' в пещеру. Замечательно сделана женщина с рыбой на спине. Одна из скульптур изображает камышовое судно

Моронго Ута - сказочный дворец среди диких гор Рапаити. Раскопки обнаружили множество орудий труда и следы жилья. Оказалось, что первоначальное население острова жило в двенадцати укрепленных поселениях на вершинах гор

Письмо ронго-ронго

На зеленых вершинах острова Рапаити много террас и пирамид, которые не могли быть созданы природой

Женщины Рапаити успешно заменили на работе мужчин

Я размотал завязку из камышового волокна и вытащил книжку без переплета, испещренную тщательно вырисованными знаками ронго-ронго - нечто вроде драгоценной тетради, виденной мною у "деревенского шкипера". Своеобразные иероглифы были записаны поблекшими чернилами. И вдруг меня осенило: ведь по-испански "перо" имеет двойное значение!

Я швырнул книжку на стол с такой силой, что чуть не загасил свечу, и возмущенно выпрямился.

- Мой аку-аку был прав! - крикнул я. - Он сказал "кон плюма", а ведь это и написано "кон плюма" - пером!

Лица островитян разом переменились. Они отпрянули и уставились друг на друга с идиотским видом. Выходит, ошиблись-то они! Мрачный бородач со сверкающим взором оторопел. Такой вариант ему даже не пришел в голову...

Первым нарушил молчание маленький Атан. У него перехватило дыхание, и он смог только пролепетать:

Его слова зажгли искру ревности в душе моего противника.

- Посмотри на аку-аку в книге, - сказал он. - Гляди!

Он стал перелистывать большие страницы удивительной "книжки с картинками", пока не дошел до нужного разворота. Левая страница была исписана загадочными рисунками-письменами без всякого объяснения. На правой странице двадцать из них повторялись, а рядом стоял записанный неуклюжими латинскими буквами перевод на язык островитян. В самом низу страницы выцветшими бурыми чернилами была написана одна-единственная строчка.

- Вот аку-аку, - пробурчал Хуан, показывая мне на эту строчку.

- Кокава аро, кокава туа, те игоа о те акуаку, эруа.

- "Когда истреплется спереди и истреплется сзади, сделай новую" - вот как зовут аку-аку в книжке! - торжествующе произнес владелец, переводя тем самым смысл старинной формулы.

"Как гениально!" - подумал я. Тот, кто некогда создал эту книжку, сочинил практический совет так, чтобы наследники не посмели дать ей совсем истрепаться, не срисовав предварительно точной копии и не сделав тем самым своевременно нового списка. Совет был превращен в аку-аку, именно поэтому никто не осмеливался пренебречь им.

- Вот аку-аку! - гордо повторил бородач и ткнул пальцем в предложение: мол, восхищайтесь все!

- Да, сильная книга, - сказал я и тут же понял, что выбрал самое правильное определение. Не "интересная", не "красивая", не "искусно сделанная", а именно "сильная". Было ясно, что владелец читать содержание не умеет, и книжка является для него магическим предметом.

Отныне мы все были друзья. Островитяне называли меня "братом" и не сводили с меня восхищенных глаз. Все же я чувствовал себя еще не совсем уверенно.

- Теперь мы братья, - подтвердил Хуан Хаоа и положил руки мне на плечи. - Надо выпить кровь друг друга!

Маленький Атан посмотрел на него со смешанным чувством страха и восхищения. Я внутренне весь напрягся, силясь изобразить на лице невозмутимость. Если я выдержал все психические пытки, то какая-то там царапина ножом меня и подавно не испугает. Правда, мысль о том, чтобы пить кровь этого мрачного типа, казалась мне невыносимой. Вспомнилось, как бургомистр и Атан однажды рассказали мне и Эду, что они время от времени размешивают в воде муку из костей своих предков и пьют, чтобы приобрести "силу". Видно, сейчас нам предстояло нечто подобное.

Человек из кошмара прошагал, прямой как палка, в соседнюю комнатушку. Я ждал, что он вернется с ножом; вместо этого он принес бутылку и пять рюмок. Все такой же угрюмый, он откупорил бутылку и налил - всем на донышке, одному лишь мне до краев. Затем Хуан велел нам произносить снова и снова слово "такапу". Атан уже рассказывал мне, что это слово - источник мана, оно делает аку-аку зрячим. Прежние исследователи переводили "такапу" словами "ритуальная земляная печь", но это неверно. Никакого отношения к земляной печи слово "такапу" не имеет, если впереди него не стоит "уму". А вот "уму" в этом сочетании действительно означает "земляная печь".

После того как мы повторили магическое слово достаточное количество раз, я улучил момент понюхать грязную рюмку и узнал красное вино с "Пинто". Прежде чем пить, руководитель церемонии жутким голосом объявил:

- Сейчас мы выпьем нашу смешанную вместе кровь.

Представление о вине, как о крови, он, видимо, почерпнул из церковной службы. Мы выпили, Хуан тут же налил еще: всем чуть-чуть, мне полную рюмку.

- Ты наш главный брат, так что пей побольше, - добродушно уговаривал меня бородач, а я радовался, что он наливает себе так мало.

Правда, теперь мы были все закадычные друзья. Звучали высокопарные слова об аку-аку и братстве. Я - главный над ними, мне вручен ключ. Ключ к одной из пещер и к "счастью" всех нас пятерых. Вторая пещера тоже станет моей, если я вернусь и навсегда поселюсь на острове. Насколько я понял, ее начальником был туму.

Скоро бутылка опустела. Большая часть вина досталась мне.

- Смотри на мою бороду! - похвастался чернявый разбойник, ставший отныне моим младшим братом. - В ней вся моя сила! - продолжал он с торжеством.

Я пожалел, что не могу предстать перед ними таким, каким выглядел после ста одного дня на плоту "Кон-Тики". Но ведь они же уверовали в мою силу, хотя я и гладко выбрит. Никогда еще я не пил вино с таким удовольствием и никогда не нуждался так в ободряющем напитке. Я чувствовал себя превосходно. Посмотрел на часы - три. До лагеря далеко, пора идти домой. Я горячо поблагодарил, после чего жадно схватил драгоценную книжку с ронго-ронго и корзину с ключом от пещеры. Мои братья сообщили, что завтра придут ко мне в лагерь на совместную трапезу; на этот раз угощать должен я. Я сказал "милости прошу" и вместе с туму, Андре-сом и Атаном вышел на прохладный, свежий ночной воздух.

На следующий день мои новые братья пришли в лагерь за мной и повели меня на вершину горы. Здесь бородатый фанатик взгромоздился на земляной бугорок, стал лицом к морю и приглушенным голосом начал произносить речь, обращаясь к невидимым слушателям. Под левой рукой у него была зажата камышовая папка с тетрадью ронго-ронго, правую руку он воздел к небу. Хуан говорил по полинезийски, очень тихо, почти неслышно, но всеми повадками напоминал оратора из лондонского Гайд-парка. Он указывал свободной рукой то на небо, то на нас и ораторствовал с таким увлечением, точно обращался к огромной невидимой толпе, заполнившей равнину и море внизу. Он стоял в распахнутой на груди рубахе и развевающемся на ветру не застегнутом пиджаке, одной ногой в прошлом, другой ногой среди нас, - живой монумент, символ народа, переживающего переходный этап своего развития.

Закончив речь, Хуан, разгоряченный собственным красноречием, спустился к нам в канаву и преподнес мне чудесное изображение рыбы-парус, вырезанное им из дерева. Затем достал тетрадь ронго-ронго и быстро стал листать, пока не дошел до страницы с аку-аку. Положив палец на волшебную строку, он снова обратился с речью к окружающим нас невидимым существам, потом передал тетрадь мне и попросил вслух прочитать аку-аку.

Три островитянина благоговейно окружили меня, кругом простирался удивительный остров, а я читал:

- Кокава аро, кокава туа, те игоа о те акуаку, эруа.

Мои спутники с почтительным вниманием выслушали магическую формулу. На этом церемония закончилась: они призвали предков в свидетели того, что тетрадь передана мне по всем правилам. Мы спустились с горы к зеленым палаткам, где стюард уже расставил на столе закуски.

Наша трапеза во многом напоминала то, как прошел завтрак перед походом в пещеру Атана. Но на этот раз церемония была еще более гротескной, и хриплые голоса звучали еще грубее, когда шептали о "мощи" и "силе", сокрытой в поданных блюдах. Сегодня каждый из нас сидел со своей супругой, и Ивонна насмерть перепугалась, когда я тоже принялся что-то бормотать искаженным голосом и повел себя так же странно, как остальные. После она сказала мне, что в тот момент опасалась за мой рассудок.

В самый разгар трапезы мой угрюмый брат поднялся и, поглаживая свою черную бороденку, указал на маленький настольный норвежский флажок.

- Вот где твоя сила, брат! - произнес он внезапно и схватил флажок. - Вот где твоя сила! Я должен его получить.

Я подарил ему флаг и присовокупил маленькую целлофановую коробку с моделью плота "Кон-Тики", которую ему во что бы то ни стало захотелось получить. С этими двумя подарками в руках Хуан торжествующе вышел из палатки, сел на коня и вместе со своими друзьями ускакал в деревню.

На следующий день мы устроили в Анакене для жителей деревни большой праздник с плясками. Наш собственный доктор и деревенский врач сидели в столовой и добывали капельки крови из мочек ушей у тех из гостей, кого патер Себастиан считал чистокровными. Когда подошла очередь бургомистра и его сестры, они уделили свою кровь с таким выражением лица, точно врач снимал с их ушей бриллиантовые серьги. Они ничуть не сомневались, что капля крови настоящего "длинноухого" может быть продана за головокружительную сумму таким людям, которые владеют музеями. Глядя, как осторожно красные капельки смешивают с химикалиями и в особых сосудах отправляют на борт, в холодильник, они окончательно убедились, что мы самым бессовестным образом надуваем их. Но чем не пожертвуешь дружбы ради...

Шум и веселье царили в долине: сам бургомистр, принарядившись в соломенную шляпу, приводил в палатку избранных. Кругом звучали песни и смех, аккорды гитар, ржание лошадей... Я только что сходил к костру за сочным куском жареного мяса, когда ко мне подъехал верхом худой, обросший седой щетиной старик в оборванном кителе. Он приветливо поздоровался, и я попросил его сойти с коня и угощаться из открытой земляной печи. Но он только нагнулся ко мне и прошамкал беззубым ртом:

- Вот зачем я здесь: чтобы сказать, что тебя ожидает двойное счастье. Эль брухо, колдун, сказал мне, что тебе все время будет сопутствовать счастье, если ты в воскресенье в полночь придешь в его дом.

Старик не стал отвечать на вопросы; дернув поводья, он скрылся в толпе, и больше я его не видел. До сих пор я ни разу не слыхал об эль брухо и полагал, что только старуха Таху-таху занимается таху и колдовством. Но я быстро сообразил, что если кто-нибудь на острове вообще заслуживает такого титула, то это может быть только мой новый брат. В самом деле, ведь он держался именно так, как если бы считал себя шаманом. К тому же он жил в доме аку-аку возле уединенной обители Таху-таху и уверял, что его со всех сторон окружают бесы. Ну конечно: "колдун" - не кто иной, как мой новоявленный младший брат, Хуан Хаоа.

Когда наступила ночь и в деревне воцарились тишина и мрак, в доме бургомистра погасла свеча, и две фигуры незаметно выскользнули наружу. Члены экспедиции, кто верхом, кто в "джипе", давно вернулись с воскресного гулянья в Анакену. Там, в лагере, и здесь, в деревне, люди уже несколько часов как уснули; время близилось к полночи. Но "джип" из Анакены снова вернулся в деревню и стоял теперь с выключенными фарами у калитки бургомистра. Рыжий родитель крестившегося в этот день малыша и дядя Атан сидели в "джипе". Они подвинулись, чтобы дать место выскользнувшим из дома фигурам. Тихо-тихо, по-прежнему без света, "джип" покатил по деревне в сторону церкви, а оттуда к морю и вдоль побережья по направлению к лепрозорию.

Мне заранее становилось не по себе. Эд (это нас с ним по секрету приютил бургомистр) должен был вместе с рыжим парнем оставаться ждать в "джипе", а мы с Атаном - пройти во мраке к обители аку-аку.

Возле стены с прогнившим перелазом, за которой среди блестящих банановых листьев виднелся дом с привидениями, Атан остановился.

- Ты иди вперед один, - прошептал он. - Ты наш главный брат. Постучись и скажи: "Хуан-Колдун, вставай на счастье!"

Я прошол по скрипучему перелазу и направился к дому. Стояла мертвая тишина. Я поднял руку и осторожно постучал в старую дверь.

- Хуан-Колдун, вставай на счастье! - произнес я отчетливо.

Никакого ответа. Никакого движения внутри. Лишь ветер шелестел огромными листьями - точно громадные пальцы тянулись к луне, пытаясь схватить ее. Издалека доносился слабый гул океана.

- Попробуй еще раз, - прошептал из-за ограды Атан.

Я снова постучал и уныло повторил магическую формулу. Мне ответил только ветер.

В чем дело? Уж не новая ли это ловушка? Может быть, в этот момент меня подвергают очередному испытанию? Атан, видя, что я медлю, зашептал, чтобы я постучал опять: видно, они легли спать "на счастье". Однако слишком невероятно было, чтобы все трое уснули так крепко сейчас, когда назначена наша встреча, и я стал уже опасаться, что проиграл сражение. Кто знает... может быть, они стоят за дверью, ожидая, чтобы мой аку-аку увидел их! И что это шуршит так подозрительно вон там налево, где большие колеблющиеся листья перехватывают все лунное серебро, так что земля совершенно скрыта в густой тени? Уж не спрятались ли они за кустами, чтобы проследить оттуда, как поможет мне мой аку-аку? Несколько раз мне казалось, что из дома доносится шорох, однако никто не открывал. После шестой попытки я сдался и повернул, собираясь уходить. Вдруг я отчетливо услышал шум за дверью. Я решил постучать в последний раз:

Дверь медленно отворилась, и вышла молодая женщина с самодельным светильником в руке. Я глянул через ее плечо в дом: никого, лишь пустые скамейки вокруг столика, за которым я получил тетрадь ронго-ронго и "ключ" от пещеры.

Женщина сообщила мне, что мужчины все ушли. Кажется, в пещеру.

Ну вот! Вероятно, они ожидают, что мой аку-аку сумеет выследить их и мы встретимся у пещеры...

К счастью, Атан немедленно вызвался идти в деревню на поиски Андреса. Женщина погасила светильник и села на освещенную луной деревянную скамью перед домом, предложив мне место рядом. Я узнал ее - это была жена Хуана Хаоа, младшая сестра бургомистра. Я невольно залюбовался ее чудесным профилем. В ней не было ничего полинезийского; она поразительно напоминала арабско-семитскую красавицу. Тонкий, чуть изогнутый нос, тонкие губы... И, тем не менее, она чистокровная островитянка! Да, как ни невероятно это казалось, она принадлежала к числу настоящих "длинноухих", и наш врач взял у нее кровь для исследования.

Жена Хуана Хаоа обладала недюжинным умом, и мы быстро разговорились. Времени у нас оказалось достаточно: прошел и час, и два, а Атан все не появлялся. Мы сидели и болтали при луне, и мне удалось кое-что узнать.

Три приятеля решили, что следует поднести мне аку-аку из перьев - ведь я сам говорил о перьях в ту ночь. А чтобы придать силу аку-аку, они ходили к старой Таху-таху; она зарезала курицу и связала венец из перьев. Этот венец лежал на столе, когда они были здесь несколько часов назад; теперь его нет. Жена Хуана легла спать до ухода мужчин и не знала, где венец, но предполагала, что они сидят с ним в пещере и ждут меня. Где находится пещера, она понятия не имеет. Знает только, что когда муж по ночам отправляется в тайник, то уходит в северном направлении. Вообще-то она немало слышала о пещерах и связанных с ними обычаях, но сама никогда не видела подземного тайника.

Сообщение о венце было очень кстати: теперь, если три друга захотят подвергнуть меня новому испытанию, я сумею сам поразить их своей осведомленностью.

Было три часа ночи, когда Атан наконец прибежал из деревни. После долгих поисков ему удалось найти Андреса и Хуана в доме их сестры. Туму тоже был там: он потребовал, чтобы они получили согласие сестры на передачу мне пещеры, поскольку она совладелица тайника. И вот теперь сестра страшно сердится, почему братья не спросили ее до того, как отдавать мне "ключ". Они пытались умиротворить ее, обещая роскошные дары от меня, но она продолжала сердиться и грозила устроить скандал, если они отдадут пещеру. Атана она и слушать не хотела. Три приятеля в совершенном отчаянии, особенно туму, обязанностью которого является как раз изыскивать приемлемые для всех решения. Они просили меня извинить их и подождать еще.

Мы посидели до четырех часов, потом я пошел успокоить ожидавшего в "джипе" Эда. Поговорив, мы решили уезжать и уже двинулись было к деревне, когда услышали позади стук копыт. Сам Хуан-Колдун мчался за нами галопом в лунном свете. Он скакал с севера, не из деревни, и крикнул, чтобы мы поворачивали и следовали за ним. Лицо его выражало волнение и усталость.

Мы повернули "джип"; Хуан указывал путь. С выключенными фарами мы ехали вдоль побережья, в сторону лепрозория. Я подумал, что там скоро услышат наш мотор, но тут всадник впереди указал на несколько огромных лавовых глыб и сделал знак остановиться возле них. Кругом простиралась каменистая равнина с небольшими пригорками.

Сонный, продрогший и окоченевший, я вылез из "джипа"; внезапно из-за камней выскочили две фигуры и прыжком настигли меня. Не успел я опомниться, как они вскинули вверх руки и надели мне на голову убор из развевающихся перьев. Хуан-Колдун соскочил наземь с коня и привязал его к камню, а сам быстро повесил себе наискось через плечо гирлянду из перьев. Он объяснил, что назначение этих нарядов - показать, что я главный брат, он же уступает мне в ранге. Затем Хуан попросил меня следовать за ним, и мы самым быстрым шагом, на какой только были способны, двинулись по каменистой равнине, сопровождаемые Эдом, Туму, Андресом и Атаном. Рыжеволосый сын бургомистра остался сторожить машину.

Венец из перьев был сделан старой Таху-таху и представлял собой точную копию ха у теке-теке - распространенного среди первоначального населения острова Пасхи головного убора, образцы которого можно найти сейчас в некоторых музеях. Я чувствовал себя довольно глупо в этом наряде - словно вернулось детство и я на каменистых равнинах острова Пасхи играю при луне в индейцев. Еще менее реальным показалось мне все происходящее, когда я немного спустя, сидя на корточках, поедал копчики двух жареных кур.

И вот уже я, отодвинув вместе с остальными несколько камней среди остатков застывшего лавового потока, ползу с венцом из перьев на голове вниз по тесному ходу. Проход привел нас в обширный подземный тайник с низким неровным сводом. Пол был застлан старым сеном. Направо от входа находился маленький алтарь, накрытый камышовой скатертью; на нем покоилась величественная голова из камня с двумя черепами по бокам. Один череп был настоящий, человеческий, у второго, каменного, губы были вытянуты в своего рода воронку; она изгибалась кверху и заканчивалась небольшим круглым блюдечком - масляным светильником, на который из глубоких глазниц смотрели сверху огромные глаза.

Возле другой стены, напротив этого жуткого трио, лежал еще один белый череп и изящный каменный пест с изображением лица в верхней части. Посредине пола я увидел небольшое каменное возвышение, покрытое сеном и камышовой циновкой. Хуан-Колдун попросил меня сесть на циновку и смотреть в определенном направлении, как это делал когда-то его дед. Вдоль стен тянулось аналогичное возвышение, уставленное причудливейшими фигурами из мира реального и воображаемого. Наконец, с обеих сторон платформы, на которой я восседал, лежало по желтой камышовой плетенке. Первым делом Хуан-Колдун достал модель плота "Кон-Тики" и норвежский настольный флажок.

- Это твоя кровь,- прошептал он хрипло, сжимая флаг в руках.^*

^* (На норвежском флаге синий крест с белой каймой изображен на красном поле.)

- А вот здесь ты сам можешь почерпнуть новую силу: здесь лежат ипу маенго!

Я так волновался, что даже затаил дыхание, разворачивая свертки. В каждом из них лежало по коричневому керамическому сосуду, оба не обливные. Я решил сначала, что они из числа трех загадочных кувшинов, которые Хуан назло мне показал тогда патеру Себастиану.

- Во второй пещере у него много таких, и все разные, - заметил туму. - Она вся полна маенго и будет твоя, когда ты вернешься к нам.

Один кувшин опоясывал простой орнамент. Хуан уверял, что орнамент нанесен его дедом и черточки изображают воинов. А в пещеру кувшины поставили, чтобы покойники могли напиться, когда захотят.

Когда мы уже в лагере стали рассматривать кувшины, один только Гонсало узнал этот тип. Он видел точно такие сосуды в Чили, где их издавна лепили индейцы, да и по сей день, наверное, лепят в глухих поселениях.

Эти ручные изделия не были изготовлены на гончарном круге: мы имели дело с техникой, типичной для американских индейцев. Как могли эти примитивные индейские сосуды попасть к жителю острова Пасхи, будь то в старину или в наши дни? И почему их сочли достойными занять место среди фигур в родовой пещере? Почему владелец пещеры не ставит воду духам в стакане, жестянке или в чайнике? Островитяне не употребляют в быту глиняную утварь, а между тем у Хуана явно где-то еще хранились сосуды: из двух полученных нами кувшинов ни один не соответствовал описанию тех трех, которые он показывал патеру Себастиану.

Лишь один раз еще до меня дошел слух о пещере со старинной керамикой на острове Пасхи. Она принадлежала двоюродному брату Энлике, но владелец уплыл в Чили на "Пинто".

...Занимался день и пел петух, когда я постарался бесшумно скользнуть в калитку бургомистерского дома. В доме не было ни души, но невидимые руки поставили на столе фрукты, жареную курицу и фруктовый сок. Однако слаще всего показались мне чистые белые простыни; те самые, которые я подарил владельцу дома, когда он еще мечтал о плавании на "Пинто".

- Дон Педро-бургомистр, - сказал я, когда мой улыбающийся друг утром вошел на цыпочках с водой для умывания, - спасибо за чудесную постель. Но когда ты покажешь мне свою пещеру?

- Только не волноваться, сеньор. Надеюсь, сегодня ночью тебе сопутствовало счастье?

- Да, мне сопутствовало счастье. Но скоро я покидаю остров. Так когда же я увижу пещеру Оророины?

- Только не волноваться, сеньор, ты ведь получил от меня ключ. Он лежит у тебя под кроватью?

Да, "ключ" лежал у меня под кроватью. И я не мог не улыбнуться про себя, вспомнив о нем, потому что под моей кроватью хранилась длинноухая голова несколько иного рода, нежели я ожидал.

Впрочем, с бургомистром за последнее время случилось много неожиданного. С самого дня своего выхода из больницы он вел себя как-то странно; я не узнавал старого дона Педро. Он побледнел и осунулся, что было вполне естественно, но, сверх того, в хитрых глазах бургомистра появился какой-то новый блеск. Он ходил страшно возбужденный и лелеял самые оптимистические планы. Бабушки дон Педро больше не боялся; он заявил, что мы опустошим его тайник и станем оба миллионерами. Затем он купит пароходик и откроет постоянную туристическую линию, связывающую остров с материком. Его брат, "деревенский шкипер", умеет править по звездам, а рыжеволосый сын, научившийся водить "джип", будет присматривать за машиной. Все на острове заработают кучу денег: ведь он будет возить туристов, и спрос на деревянных птицечеловеков и моаи кава-кава возрастет настолько, что островитяне не будут поспевать их изготовлять.

Я попытался умерить радужный оптимизм бургомистра, но это было безнадежно. Он просил меня не говорить так: это плохая примета. Вместе с тем, несмотря на всю болтовню и громкие обещания, дон Педро, с тех пор как вышел из больницы, не принес мне еще ни одного камня. И работать он тоже не приходил. У него вдруг не стало ни на что времени. Ведь он - бургомистр, страшно занятый человек...

Но вот однажды, проходя мимо дома дона Педро, я увидел неожиданно, что он выбегает из калитки мне навстречу.

- Счастливый день! Сегодня очень, очень счастливый день! - прошептал он взволнованно, а затем открыто, в присутствии шкипера, сообщил, что Таху-таху разрешила ему вручить мне "ключ" от пещеры Оророины. Взамен я должен

взять с собой, когда поплыву дальше, не только бургомистра и его сына, но также и старшего сына Таху-таху. Я обещал

переговорить об этом с губернатором, и бургомистр буквально заплясал от радости. Он настойчиво просил шкипера и меня сию минуту зайти к нему в дом.

У круглого стола, за которым я так часто сидел, мы увидели грубоватого на вид типа с плоским широким носом и курчавыми волосами. Он не производил впечатления приветливого человека, хотя и силился улыбаться. На столе перед ним стояли две рюмки и бутылка чилийской мятной водки. Судя по покрасневшим глазам гостя, ему явно досталась львиная доля выпитого. Правда, пьяным его нельзя было назвать. Чужак встал и добродушно протянул для приветствия громадную пятерню.

Бургомистр горячо заверил, что он прекраснейший человек, ибо это его собственный двоюродный брат, сын Таху-таху; предки же его отца прибыли сюда на остров с архипелага Туамоту.

- Он помог нам! - клялся бургомистр.- Он умилостивил Таху-таху!

Затем дон Педро достал какой-то сверток и с таинственным видом прошептал, что "ключ" представляет собой голову с тремя ямками, в которых лежало смертоносное средство, приготовленное из костей предков; человек с воспаленными глазами мрачно кивнул в знак согласия. Но теперь они удалили всю костяную муку, и голова безопасна.

Эту деталь я знал уже по пещере младшего Атана. Однако когда бургомистр достал из свертка ключ, то я увидел не оскаленный каменный череп, а добродушную свиную морду - мирный пятачок, надутые щеки и длинные отвислые уши. Ни дать ни взять, самый веселый из трех поросят в сказке, тот самый, который беззаботно плясал перед носом у волка и построил себе домик из соломы. Только, в отличие от милой свинки из сказки, у этого пещерного жителя были длинные изогнутые клыки, а на черепе наверху - три ямки в ряд для муки из человеческих костей.

Бургомистр и его двоюродный брат быстро перевели взгляд с ключа на меня. Я изо всех сил старался казаться таким же серьезным, как они, но бургомистр, должно быть, обнаружил веселую искорку в моих глазах, потому что вдруг улыбнулся и ласково чмокнул каменную морду в пятачок. Мы со шкипером едва не задохнулись от подавляемого смеха. Я поспешил поблагодарить за ключ, шкипер взял картонную коробку, полную других скульптур, и мы направились к двери.

Дон Педро попросил меня еще на два, на три дня набраться терпения, а свиную морду хранить пока под кроватью: ему теперь надо несколько ночей подряд жарить цыплят в земляной печи, чтобы все было хорошо, когда мы пойдем в пещеру.

Дни стали неделями, а бургомистр никак не мог закончить свои кулинарные приготовления. С другой стороны, свиной морде вовсе не было покоя под моей кроватью: Аннета то и дело забиралась туда поиграть с папиной "хрю-хрю". Фигуры, полученные из других пещер, мы давно уже отправили на судно. В палатках держать их нам ничуть не улыбалось, потому что из дыр то и дело выползали скорпионы...

- Да, сегодня ночью мне сопутствовало счастье, - повторил я, вставая с постели и принимая таз из рук бургомистра.- И ключ лежит на месте под кроватью. Но теперь мне придется отправить его на борт: мы уезжаем.

Услышав это, бургомистр решил, очевидно, что изжарил достаточно цыплят, и назначил наконец ночь для посещения пещеры. Билль и фотограф могли отправиться с нами, но больше он никого не разрешил брать.

В день, предшествующий нашему походу, в лагерь один за другим наведывались островитяне. Прибыли всадники с традиционными деревянными фигурками для продажи; возле палаток развернулся оживленный обмен.

Резчики оставались в лагере, пока не начало смеркаться. Наконец они распрощались с нами и двинулись гурьбой в деревню. Едва они скрылись, как с пригорка спустился одинокий всадник. Он привязал коня и вошел в мою палатку. Это был Хуан-Колдун. С чрезвычайно озабоченным видом он обнял меня, называя братом, и стал настоятельно предупреждать, чтобы я больше ни от кого не принимал камней, иначе они принесут мне несчастье. С тем, что я уже получил, все в порядке, - но и хватит, отныне я не должен брать больше ни одной фигуры. Его аку-аку знает обо всем, что происходит в деревне. Если я возьму у кого-нибудь еще хоть один камень, это непременно станет ему известно. Ради нашего братства я должен обещать выполнить его просьбу, не то я никогда не увижу его вторую пещеру, с ипу маенго.

Хуан вручил мне взятое из второй пещеры чудесное скульптурное изображение камышовой лодки с двумя парусами и головой в носовой части - чтобы я не забывал его слов. Хуан говорил с такой искренностью и озабоченностью, что я понял: он действительно проведал что-то такое, о чем не может мне сказать.

Изложив свою странную просьбу, Хуан-Колдун снова сел на коня и исчез во мраке.

А вскоре вслед за тем на колее, ведущей из деревни в наш лагерь, показались два всадника, молодая пара. Новые гости относились к числу наиболее скромных и тихих жителей острова. Его звали Моисей Секундо Туки, он был один из моих лучших рабочих; жена, Роза Паоа, отличалась таким же простодушием и бесхитростностью, как муж.

Я никогда не говорил о пещерах с этими двумя и потому немало удивился, когда они осторожно сняли с одного коня тяжелый мешок и попросили разрешения показать мне содержимое так, чтобы никто больше не видел. И вот на моей кровати лежат в ряд семнадцать поразительных каменных скульптур, в том числе такие, каких я еще не встречал на острове. Особенно меня заинтересовало изображение женщины, несущей на спине большую рыбу на веревке; оно сильно напоминало мотив, типичный для керамических изделий, обнаруженных в древних могилах в пустынях Перу.

Роза смело и прямо отвечала на все мои вопросы. Ее отец, Симон, "короткоухий" из рода Нгарути, дал ей скульптуры, чтобы она на них выменяла что-нибудь у меня. Сам он получил их от своего прадеда; имя прадеда она не знает. Камни добыты из тайника в отвесной стене возле Оронго, пещера называется Мата те Паина - "Глаз Соломенного Идола". В том же тайнике хранит свои скульптуры и другой род, но их никто не мыл с того времени, как умерла Марта Хаоа.

Мне страшно хотелось приобрести замечательные изделия, но, памятуя о предупреждении Хуана-Колдуна, я решил соблюдать осторожность. Кто знает... может быть, он притаился где-нибудь поблизости и следит за мной? Ведь неспроста он нанес мне срочный визит. Но и камни упускать жалко!

Я сказал супругам, что мой аку-аку не советует мне брать камни сейчас. Однако очень может быть, что позже он передумает. Поэтому пусть они спрячут мешок получше и придут с ним опять ко мне в день отплытия экспедиции.

Моисей и Роза были страшно расстроены и ничего не понимали. Но, когда я в знак дружбы, вручил им несколько подарков, они с благодарностью уложили полученное в мешок вместе с фигурами и молча пошли к ожидающим коням.

Я почесал в затылке, силясь понять, что происходит. Потом погасил фонарь и решил попытаться вздремнуть, перед тем как настанет час отправиться на свидание с бургомистром.

Едва я уснул, как пришел фотограф - доложить, что "джип" готов. Билля мы должны были подобрать в условленном месте в деревне, а пока с нами ехал еще штурман. У него было свое секретное дело. Один старик островитянин сообщил мне, что знает пещеру, где хранится рыжеволосая человеческая голова. Сам он не смел ее тронуть, но вызвался показать тайник человеку, который не побоится поплавать в море ночью. Штурман Санне заявил, что не боится. Но ведь бургомистр тоже однажды упомянул подобную голову. Неужели в отдельных тайниках лежат мумии? Сонные, мы отправились в путь; стада белых овец рассыпались во мраке перед нами, точно облака пыли. Еще немного - и мы получим ответ на наши вопросы...

Было далеко за полночь, когда шесть человек тихонько подошли к дому Таху-таху. Помимо бургомистра, его двоюродного брата и рыжеволосого сына, здесь были Билль, фотограф и я. Со стороны груды камней возле самого домика донесся знакомый мне запах изжаренного в земляной печи цыпленка. Вскоре мы уже сидели на корточках и уписывали угощение; я приступил первый, получив куриный копчик. Я уже начинал привыкать к этой церемонии, однако никогда еще она не происходила так мирно и весело, как сегодня. Островитяне не обнаруживали и следа тревоги, а бургомистр держался чуть ли не с театральной уверенностью, уплетая курятину и швыряя аку-аку кости с такой небрежностью, словно нас окружали жалкие голодные псы. Насытившись, дон Педро отошел в сторонку и закурил, потом вернулся и приветливо предложил входить в пещеру.

На этот раз до входа было не несколько шагов. Я даже удивился, увидев, какое расстояние отделяет место церемонии от тайника. Мы карабкались через стены, ковыляли по каменистым площадкам, петляли по извилистым тропкам. Мы шли так не меньше десяти минут и порядочно удалились от земляной печи, когда бургомистр наконец остановился около осыпи. Зная заранее, что тут где-то есть тайник, нетрудно было заметить, что в самом центре осыпи камни перемешены чьими-то руками.

Бургомистр попросил меня достать из сумки "ключ" и предложил с его помощью попробовать отыскать вход. А когда я найду его, то должен трижды крикнуть, обратившись лицом к камням, что я "длинноухий" из Норвегии и прошу открыть ворота.

Я зашагал прямо к осыпи, держа свиную морду, точно миноискатель, и, направив на подозрительные камни, произнес магические слова, подсказанные бургомистром. После этого я отвалил в сторону целую груду камней и двинулся ногами вниз по шахте, ведущей в подземелья острова Пасхи.

Только я выбрался из шахты и стал осторожно выпрямляться в непроглядном мраке, как ощутил резкую боль в затылке. Я не ушибся о свод пещеры: меня ударило что-то движущееся и твердое. В пещере был кто-то, кроме меня! В то же мгновение я бросился вниз и в сторону, одновременно зажигая фонарик.

Так и есть - в луче мелькнул движущийся предмет. Но что это такое? В свете фонарика я увидел огромную хищную птицу с распростертыми крыльями и изогнутым клювом; на спине птицы лежала мертвая человеческая голова. Все это было сделано из камня и подвешено к своду на шнурке. Скульптура все еще медленно качалась, после того как я боднул ее. Но каменная птица выглядела слишком светлой и новой, чтобы допустить, что она висит здесь со времен Оророины. Шнур тоже оказался совсем новым.

Я стал рассматривать пещеру. Она не отличалась большими размерами. Прямо на земляном полу лежали три камышовые циновки, уставленные параллельными рядами круглых плоских камней с высеченными на них увеличенными изображениями письмен ронго-ронго. Кроме того, на каждой циновке лежал "сторож" - маленькая голова с острой бородкой. Я сразу понял, что этот тайник не мог быть хранилищем разнообразных скульптур, какие бургомистр приносил мне раньше. Лишь два предмета выделялись среди других: кораблик с парусом и большая каменная чаша. Оба были изготовлены очень умело, однако, подобно птице под сводом, выглядели подозрительно новыми.

Я заглянул в чашу. В ней лежало одиннадцать маленьких прядей человеческих волос, большинство - рыжие, но попадались и черные. Каждая прядь была аккуратно перевязана лубяным волокном. Однако они были совсем не сухие и матовые, как на старых мумиях; их, без сомнения, недавно отрезали у живых людей, потому что волосы сохранили свежий блеск.

Подозрение, зародившееся у меня при виде птицы под сводом, окончательно утвердилось. Скульптуры в этой пещере не старые. Они сделаны в наши дни, а весь тайник - чистейшая декорация. Мы попались на удочку. Так вот о чем меня предупреждал Хуан-Колдун... Надо немедленно выбираться отсюда!

Ноги Билля показались уже из отверстия в стенке пещеры; останавливать его было поздно. А за ним последовал фотограф. Теперь уже не было никакого смысла устраивать шум, потому что, если трое островитян догадаются, что их заговор разоблачен, они могут струсить. А если страх подскажет им мысль завалить шахту камнями, то мы окажемся в прочной западне.

- Нас провели, - шепнул я Биллю, как только он вытащил голову из каменного хода. - Надо вылезать отсюда немедленно. Это не родовая пещера. И камни - не старые.

Билль был совершенно ошарашен и смотрел на меня в полном недоумении, потом подполз к камням с письменами, посмотреть на них поближе.

- Да, на старинные изделия не похоже, - прошептал он.

- Посмотри на птицу, кораблик и чашу с волосами,- продолжал я.

Билль посветил кругом фонариком и согласился. Позади себя я увидел воспаленные глаза двоюродного брата дона Педро. Он внимательно изучал мое лицо, однако не мог понять наших реплик, сказанных по-английски. А вот и бургомистр показался в свете фонаря. Крупные капли пота выдавали его волнение. Сын тоже спустился в пещеру и теперь осматривался широко раскрытыми глазами. Так, значит, проход свободен.

- Здесь плохой воздух, - обратился я к бургомистру, взявшись рукой за голову.

Он вполне разделял мое мнение и отер пот с лица.

- Поднимемся наверх и побеседуем там, - предложил я и направился к шахте.

- Согласен, - откликнулся бургомистр и двинулся следом.

Чувство огромного облегчения пронизало меня, когда я очутился на воле и увидел, как остальные один за другим выбираются из хода.

- А теперь пойдем, - произнес я строго и поднял проклятую свиную морду, которая лежала на камнях и таращилась на меня с кривой улыбкой.

- Согласен! - воскликнул бургомистр и вскочил на ноги, словно подтверждая, что здесь не стоит оставаться.

И вот весь караван молча побрел обратно тем же путем.

Сонный, усталый, злой до чертиков, я шагал впереди, сопровождаемый по пятам бургомистром. За ним следовали Билль и все прочие. Двоюродный брат дона Педро не замедлил улепетнуть во мраке, сразу же вслед за тем исчез и сын бургомистра.

Дойдя до деревни, мы с фотографом попрощались с Биллем. Было два часа, и он спешил в дом островитянина, где поселился. Напоследок Билль шепнул, что если мне удастся сегодня же ночью убедить бургомистра отвести меня в настоящую пещеру, то он уже не успеет подстроить новой шутки.

Оставив фотографа у "джипа", я прошагал через садик бургомистра в его дом; хозяин неотступно следовал за мной.

Войдя, я все так же молча сел возле круглого стола. Бургомистр немедленно уселся рядом и стал с невинным видом разглядывать стены. Я барабанил по столу пальцами. Он сел на стуле поудобнее. Я попытался поймать его взгляд. Некоторое время он смотрел на меня большими невинными глазами. Потом снова принялся изучать стены. Так мы могли просидеть всю ночь; дон Педро явно не собирался делать первый ход - все еще надеялся, что игра не проиграна. Ведь я пока ничего не сказал...

- Это плохая примета, Педро Атан, - заговорил я и сам услышал, как дрожит мой голос.- Плохая примета для тебя, для меня, для твоей поездки.

Бургомистр часто задышал. Потом затаил дыхание и разрыдался, положив голову на руки. Некоторое время он продолжал рыдать, затем сорвался с места и выскочил из комнаты. Я слышал, как он вбежал в соседнюю каморку и бросился на кровать, продолжая всхлипывать. Потом замолк и вдруг прибежал обратно.

- Это мой двоюродный брат... мой злой, злой двоюродный брат во всем виноват! Я, как и ты, думал, что мы идем в пещеру со старыми фигурами.

- Но ведь дорогу показывал ты. И пещера - твоя,- возразил я.

Дон Педро постоял немного в раздумье и опять разрыдался.

- Это он придумал все! Зря только я послушал его! - закричал он и снова побежал в соседнюю каморку.

Он долго лежал там на кровати, потом прибежал обратно:

- Сеньор, проси меня о чем угодно! О чем угодно, только не спрашивай про вход в пещеру! Только не вход в пещеру! Лучше я принесу тебе все камни из нее!

- Конечно, ты не обязан показывать пещеру. Но только тогда никто тебе не поверит - ты слишком большой мастер сам делать фигуры.

Я сердито кивнул в сторону проклятой свиной морды, лежащей в сумке на столе. Она была сделана превосходно, и при всей моей усталости и разочаровании я не мог не улыбнуться про себя, вспоминая, как хитрец бургомистр заставил меня, как дурака, бродить по осыпи с этой мордой.

- Если ты не проведешь нас в свою пещеру сегодня же ночью, то к следующему разу обязательно приготовишь новую коллекцию, - сказал я.

- Все что угодно, только не вход в пещеру, - повторил бургомистр твердо и спокойно.

- Я могу сегодня показать тебе другую тайную пещеру!- воскликнул бургомистр с неподдельным отчаянием в голосе.

Я схватил сумку со свиной головой - единственным воспоминанием о ночном приключении - и шагнул с безразличным видом к двери.

- Если ты передумаешь до утра, то сходи к дому Рапу и вызови Билля. А я поехал в Анакену.

Бургомистр стоял огорченно в дверях, проклиная своего двоюродного брата, а я побрел, утомленный и унылый, к фотографу, терпеливо ожидавшему меня в "джипе".

Только мы уехали, как несчастный дон Педро отправился прямиком к домику Рапу. Он разбудил Билля и вызвался немедленно провести его в настоящую пещеру. Билль страшно хотел спать и злился на бургомистра, а когда услышал к тому же, что мы с фотографом уехали в Анакену, то наотрез отказался идти.

Пришлось бургомистру уже перед самым рассветом ни с чем возвращаться домой.

Примерно в это самое время штурман Санне вылез из воды на берег неподалеку от лепрозория. Старик сказал ему, что лодкой пользоваться нельзя, и штурману ничего не оставалось, как вплавь добираться при свете звезд к голому лавовому островку, где он, следуя описанию островитянина, обнаружил два склепа. В одном из них и в самом деле лежала совершенно рыжая мертвая голова. С одной стороны черепа отвалилась густая прядь тончайших рыжих волос; штурман спрятал ее в мешочек и захватил с собой.

Волосы оказались лишенными блеска, сухими и хрупкими. Такими же должны были быть пряди в каменной чаше бургомистра, если бы он сам не обошел с ножницами своих рыжих и черноволосых родичей, после того как вышел из больницы...

Проклятая коконго! Она основательно напугала дона Педро и вернула ему веру в покойницу бабушку к аку-аку. А сам я деградировал в глазах бургомистра до уровня обыкновенного смертного, который пытался его надуть. Кончилось тем, что он решил сам обмануть меня в отместку, чтобы я больше не докучал ему с пещерами. Однако, на всякий случай, опасаясь искушать моих аку-аку, - вдруг они у меня есть? - он расположил свою уму подальше от всех тайников, у самого дома Таху-таху, где рассчитывал на сочувствие и защиту.

Под вечер следующего дня рыжеволосый сын дона Педро один явился верхом в лагерь с выражением глубокой серьезности на лице. Хуан был очень красив и складен; подобно остальным представителям "длинноухого" рода Атанов, он ничем не напоминал полинезийца. Скорее его можно было посчитать ирландцем; никто не принял бы сына бургомистра за уроженца тихоокеанского острова.

Хуан мрачно сообщил мне, что его отец, кажется, собрался помирать. Он отказывается видеть свою жену, отказывается есть и пить. Лежит в кровати, рыдает и стонет и говорит о "плохой примете". Вчера Хуан видел по моему лицу, что с пещерой что-то неладно.

Сам он никогда не бывал в такой пещере и потому принял ее за настоящую.

Он выслушал мой рассказ с каменным выражением лица, но по щекам его покатились слезы. Затем Хуан сообщил, что отец ходил к сеньору Биллю, собирался показать другую пещеру, однако сеньор Билль отказался идти, пока не получит указания от сеньора Кон-Тики. Теперь отец лежит в кровати и хочет умереть. Но если я напишу записку сеньору Биллю, то Хуан попробует узнать у отца, где находится вторая пещера, и вместе с сеньором Биллем пойдет туда, чтобы вернуть счастье на остров.

Я написал записку Биллю, и парень галопом помчался в деревню.

Весь остаток дня, после того как Билль получил записку, за ним, едва он вышел из хижины Рапу, следили два человека. Островитяне установили слежку также и за Лазарем, поэтому мне так и не удалось попасть в его вторую пещеру, в Винапу. Все же около полуночи Билль сумел перехитрить островитян и встретился с Хуаном в условленном месте. Сын бургомистра принес примитивную карту, которую отец начертил на клочке бумаги.

Из карты вытекало, что им сначала надлежало отправиться к Аху Тепеу, находящейся у побережья на каменистой равнине к северу от лепрозория. Хуан раздобыл двух коней и длинный канат; они отправились в путь. Подъехав к древней аху, они снова обратились за указаниями к карте. Теперь надо было перебраться через высокую каменную ограду, возле которой они оставили коней. Следующим ориентиром служили большие глыбы лавы по правую руку. Ниже этих глыб, на краю прибрежной кручи, им предстояло отыскать круглый камень и привязать к нему веревку. Затем по веревке спуститься вниз и таким образом добраться до входа в пещеру.

Они нашли ограду, нашли глыбы и камень на краю обрыва. Привязали веревку; Хуан приступил к спуску. Они не ели никакого цыпленка, не устраивали ни уму такапу, ни каких-либо церемоний. Хуан долго искал и вернулся усталый ни с чем: в этом месте пещеры не оказалось. Нашли другой камень, привязали веревку к нему, но с таким же успехом. Так они пробовали один камень за другим. Наконец Хуан, совершенно измотанный, вылез с помощью Билля на плато и сообщил: есть пещера!

Теперь настал черед Билля спускаться в темноте по веревке. Сначала спуск был сравнительно несложен - по крутому склону к уступу, где можно было стать обеими ногами, но дальше веревка свободно болталась в воздухе. Билль продолжал спуск. Снизу доносился рев прибоя; разглядеть что-либо было совершенно невозможно. Внезапно он увидел перед носом горизонтальную трещину в скале. Биллю почудилось, что в трещине что-то лежит, однако так глубоко, что рукой не достать, а сунуть голову в узкую щель он не решался. С помощью фонарика ему и Хуану удалось в конце концов разглядеть, что тесная пещера набита фигурами, которые покрывает толстый слой пыли. Хуан поднял ноги к животу, затем просунул одну ногу в трещину и вытащил горбоносую бородатую голову, напоминающую по стилю средневековые церковные скульптуры.

Оба настолько устали, что лишь с большим трудом смогли подняться со своей добычей по двадцатиметровой веревке. Второй раз спускаться они уже не решились.

На следующее утро Билль прислал мне письмо: по его мнению, эта пещера самая настоящая. Насколько он понимает, на этот раз речь идет о неподдельных старинных фигурах.

Мы изучили добытую ими удивительную каменную голову. Она совершенно отличалась от новых скульптур, виденных нами накануне. В этом тайнике действительно хранились старинные изделия.

Я отобрал из нашей команды двух самых ловких скалолазов: кока и второго машиниста. Во главе с Хуаном и Биллем мы среди бела дня в проливной дождь отправились верхом к пещере возле Аху Тепеу. Дождь в разгар засушливого периода означал хорошую примету, и Хуан, хотя и стучал зубами от холода, улыбался всем лицом.

Добравшись до каменной ограды, мы соскочили с мокрых коней и продолжали путь пешком. Когда мы вышли на край обрыва, дождь прекратился. Мы разделись догола, чтобы выжать одежду, и я принялся бегать вдоль кручи, стараясь согреться.

Внезапно ветер донес до моих ноздрей знакомый запах. Я отличил бы его от тысячи других ароматов, он был для меня слаще благоухания цветов и самых изысканных духов. Пахло зажаренным в уму такапу цыпленком и бататом. Я обратил на это внимание Билля, но он, заядлый курильщик, ничего не чувствовал. Я не видел ни дыма, ни людей, однако не сомневался, что кто-то побывал тут с таинственной целью: трудно было предположить, чтобы кто-нибудь из жителей деревни пришел сюда на скалы исключительно с целью приготовить себе обычный обед.

Хуан привязал веревку одним концом за камень, другой конец бросил вниз. Мне стало страшно, когда я увидел, где лазал ночью Билль; да и сам он слегка побледнел, изучая место при дневном свете. Прямо в море обрывалась крутая стена высотой около ста метров. А до пещеры от края плато было метров двадцать с лишним.

Билль отнюдь не горел желанием повторить ночную экскурсию. Я радовался тому, что мы захватили двух испытанных скалолазов. Сам я надолго пресытился подобными приключениями и охотно уступил честь другим, тем более что мне уже не надо было ни перед кем доказывать могущество своего аку-аку. Кок и машинист отправились к трещине, вооружившись мешком и шестом с сеткой на конце, наподобие сачка, чтобы вылавливать фигуры из трещины. Вскоре мешок стал путешествовать вверх и вниз: к нам - полный, обратно - пустой.

Мы доставали из мешка поразительные изображения людей, животных и демонов. Вдруг я услышал громкий возглас Билля. Он держал в руке громадный кувшин из камня, высокий, изящный, с ручкой на боку. Мы сдули тонкую пыль и увидели почти стершееся изображение лица и двух летящих птиц, исполненное в характерном для острова Пасхи стиле.

- Как раз такую штуку я и ожидал найти! - воскликнул Билль. - Не настоящую керамику, а что-нибудь в этом роде, из камня, сделанное по образцу керамического изделия.

Билль - человек спокойный, не склонный к громкому проявлению своих чувств, но тут он весь воспламенился. Самое положение пещеры подсказывало, что она могла явиться хранилищем для скульптур, спасенных с Аху Тепеу, когда в ходе усобиц и войн дошло до разрушения этого внушительного сооружения и были повалены венчавшие стену огромные статуи.

Снова мешок вернулся снизу полный. Мы увидели еще один каменный кувшин с ручкой, только значительно меньше первого. Далее следовало изображение фаллоса и трех человеческих голов, фигура воина в длинном плаще из перьев, верхом на черепахе; но примечательнее всего оказалась скульптура кита с оскаленной зубастой пастью. На самом конце его хвоста ваятель изобразил маленький череп, а на спине помещалась тщательно выполненная модель типичной для острова Пасхи камышовой хижины в форме лодки, с прямоугольной дверью и с пятиугольным очагом возле заднего угла. Под животом кита лежало шесть шаров, величиной с апельсин, а вдоль бока тянулись параллельные линии, заставляя предполагать, что вся фигура символизирует мифическое камышовое судно. От хижины вниз шла не то лесенка, не то короткая тропка, обрываясь там, где можно было предположить место "ватерлинии" на судне.

Хуан ничего не мог сказать об удивительных предметах, извлеченных из трещины. Он знал только, что эту пещеру отцу показала старуха тетка.

Наконец кок и второй машинист поднялись с последними фигурами, которые хранились в маленькой каморке в задней стене трещины. Самые маленькие фигуры лежали впереди, большие - сзади. Все было покрыто толстым слоем пыли и частично заткано паутиной. Всего в пещере оказалось двадцать шесть скульптур; ни циновок, ни скелетов в ней не было.

Когда мы возвращались обратно, рыжеволосый сын бургомистра подъехал на своем коне вплотную и устремил на меня вопрошающий взор.

- Все отлично, - сказал я. - И вознаграждение будет соответственное. Но передай от меня отцу, что это не пещера Оророины.

Мы сложили все скульптуры в доме Рапу, где остановился Билль. Поравнявшись с церковью, я решил заглянуть к патеру Себастиану. Он хлопнул в ладоши и в радостном возбуждении заходил взад и вперед по комнате, услышав, что бургомистр тоже показал нам настоящую пещеру.

Вчерашнее происшествие искренне огорчило патера. Он сам долго был прикован к постели коконгой, поразившей его еще до того, как "Пинто" ушел в Чили. Но и больной он продолжал внимательно следить за развернувшимися на острове поразительными событиями. И патер всегда мог дополнить мои впечатления интересными сведениями. Так и на этот раз он вспомнил рассказы старых людей, что именно в крутых прибрежных скалах на север от Аху Тепеу есть много пещер с "чем-то".

События последних дней быстро стали известны в деревне, и начались странные вещи. Стоило бедному бургомистру выйти за порог своего дома, как все принимались кричать "реорео" - лжец. И каждый старался воспользоваться ситуацией в своих интересах.

Некоторые из островитян, наиболее яро честившие бургомистра, срочно принялись тайком делать дома каменные фигурки. Теперь, когда другие выдали секрет древних мотивов, они отнюдь не собирались ограничиваться все теми же извечными деревянными чучелами. Взявшись всерьез за обработку камня, местные мастера делали уже не модели каменных великанов и не примитивные круглые камни с глазами и носом. Многие из них неожиданно обнаружили незаурядные задатки и стали изготовлять своеобразные и совершенно зрелые по стилю изделия. Родилось новое ремесло, основывающееся на старом виде искусства, до сих пор бывшем табу для непосвященных.

До этого времени никто не пытался продавать камни из пещер. Все было основано на обоюдных дарах. Однако новые изделия стали, подобно деревянным фигурам, предметом купли-продажи. Кое-кто натирал каменные скульптуры землей, другие хлестали их прелыми банановыми листьями, чтобы придать фигурам вид старых. Как только темнело, в лагерь несли обработанные подобным образом изделия, пытаясь провести нас. Ведь у сеньора Кон-Тики, похоже, вовсе нет всезнающего аку-аку - иначе он не позволил бы бургомистру заманить себя в поддельную пещеру!..

На острове Пасхи можно ожидать всякого. Если одни приносили мне новые скульптуры, выдавая их за старые, то другие в самые последние дни нашего пребывания на острове пускались на противоположного рода уловки и предлагали нам старые изделия, уверяя, будто сделали их сами. Как только они не изворачивались, когда мы показывали на пятна мха или на следы давних повреждений или обнаруживали стершиеся детали, которых хозяева сами не заметили! Они заявляли, будто заимствовали мотивы и стиль из книжек; но ведь еще ни один автор и ни один исследователь не видели скульптур такого типа! А если я спрашивал, не книгу ли Лавашери они имеют в виду, то островитяне тут же клевали на эту удочку и спешили ответить утвердительно.

Я не понимал, в чем дело, но довольно скоро все выяснилось. Уважение к табу пошатнулось всерьез. После всего случившегося страх перед аку-аку заметно ослаб. Пусть у сеньора Кон-Тики нет всеведущего аку-аку, но и в пещерах аку-аку тоже нет! Суеверие обратилось против суеверия, и во многих хижинах клин вышибло клином. Правда, оставалось еще опасение попреков со стороны соседей, если те проведают, что кто-то нарушил табу и взял камни из родовой пещеры.

Лишь бургомистр молчал и отсиживался дома. Когда мы начали свертывать лагерь, ко мне снова пришел его сын. Отцу надоело ходить со славой лжеца. Он ни разу не лгал мне с тех самых пор, как мы прибыли на остров, и до того дня, когда он повел нас в эту злополучную пещеру. И теперь он докажет мне и археологам, что не лгал, рассказывая о пещере Оророины. Пусть патер Себастиан и губернатор тоже придут и убедятся, что он не лжец. Он всех нас поведет в пещеру. Ибо дон Педро Атан не какой-нибудь низкий человек, чтобы болтать и врать.

Бургомистр назначил ночь, когда мы должны были отправиться в пещеру Оророины. Поздно вечером я приехал вместе с Биллем, Эдом, Карлом и Арне в деревню, чтобы забрать губернатора и патера Себастиана. Но тут вдруг оказалось, что бургомистр в последний момент передумал. Он поспешно достал из пещеры сорок скульптур и устроил выставку у себя дома на полу, после чего передал патеру Себастиану, что не может взять нас в пещеру Оророины: слишком уж много там фигур. Слишком много, чтобы он мог передать мне все, а если он проведет нас до входа, то тайна будет раскрыта и ему уже негде будет хранить свою огромную коллекцию.

Патер Себастиан и губернатор дошли с нами до бургомистра. Хозяин встретил нас в дверях громкими приветственными возгласами и радушной улыбкой и охотно провел в комнату. Круглый стол был отодвинут; весь пол занимали скульптуры. Лишь немногие из них выглядели старыми, большинство же явно было сделано недавно.

Какая муха укусила бургомистра? Вторично он делал заведомо обреченную на провал попытку обмануть нас.

- Чего ради ты все это затеял? - спросил я. - Почему не сдержать слово и не отвести нас в пещеру Оророины, если она вправду принадлежит тебе?

- Вправду? Разумеется, сеньор. Но когда я сегодня ночью ходил в пещеру Оророины, то увидел там такое огромное множество скульптур, что я не могу тебе столько отдать.

- А раньше ты этого не знал? Ты же говорил мне, что регулярно моешь свои камни?

- Да, но те, которые я обнаружил сегодня ночью, лежали в глубине пещеры. Я не видел их раньше. Они были совершенно погребены под слоем пыли.

- А как же ты говорил мне, что у тебя есть специальная тетрадь, в которой записаны все до одной принадлежащие тебе скульптуры?

- Ты хочешь сказать, что записал в тетрадь только свои пещеры?

- Ну конечно, сеньор, это совсем маленькая тетрадочка, - пояснил бургомистр приветливо и показал двумя пальцами ее размеры: выходило, что она величиной с почтовую марку...

У меня торчал в горле ком обиды, когда я сходил вниз по крыльцу маленького домика, сопровождаемый по пятам всеми остальными. Бургомистр с видом полного отчаяния стоял один в дверях, за которыми лежали на полу его камни. Это была моя последняя встреча с доном Педро Атаном, самой удивительной личностью острова Пасхи, последним знаменосцем "длинноухих", человеком, чья голова до того набита тайнами, что он вряд ли сам сможет сказать, где начинается вымысел и кончается истина. Если остров некогда населяло несколько тысяч подобных ему, то не приходится удивляться тому, что гигантские, неправдоподобные статуи появлялись из недр горы и расходились по местам по щучьему велению. Не приходится удивляться тому, что появились аку-аку и потайные сокровищницы - "несгораемые сейфы", призванные уберечь плод буйного творческого воображения, маленькие скульптуры, которые легко могли быть украдены греховными людишками.

Когда слова команды заставили якорную цепь со скрежетом подняться из глубин, а в чреве судна по мановению машинного телеграфа глухо застучали поршни и маховики, не много веселых лиц было на палубе и на берегу. Мы успели сродниться с маленькой общиной островитян. Зеленые палатки экспедиции отлично прижились в резиденции короля в Анакене. Водруженный на свой постамент великан снова остался один, всеми покинутый, устремив взор в пустынную, безлюдную солнечную долину. У него был такой одинокий вид, когда мы снимали последнюю палатку, что казалось - истукан просит повалить его опять носом в песок, как пролежал он последние несколько веков.

Мы попрощались с каждым островитянином в отдельности; в заключение один за другим члены экспедиции подошли пожать руку патеру. Он стал так много значить для каждого из нас. После Ивонны и маленькой Аннеты настала моя очередь. Я схватил его руку и принялся трясти. Наше расставание было немногословным. Легче найти слова, когда ты стоишь на вокзале, чем когда оставляешь на самом заброшенном островке в мире человека, который стал тебе другом на всю жизнь.

Патер Себастиан круто повернулся, островитяне расступились, и он затопал вверх по склону тяжелыми черными ботинками.

Губернатор вместе со своей семьей сел на катер, чтобы проводить нас. Я уже хотел прыгнуть за ними в лодку, но тут старик Пакомио осторожно дернул меня за рукав и отвел в сторону.

Это он первым отправился со мной на птичий островок, чтобы показать тайную пещеру; да только мы ее так и не нашли. После он стал правой рукой Арне и бригадиром рабочих на раскопках в Рано Рараку. Когда Арне откопал крохотную статуэтку у подножия одного из великанов, старик Пакомио шепотом предложил показать ему пещеру, полную таких маленьких фигур. Но потом вокруг подземных тайников поднялась шумиха, Пакомио испугался и отказался от своего обещания. Это он догонял меня бегом, чтобы лихорадочно заверить, что ныне на острове ничего подобного нет, что во времена дедов такие камни существовали, но теперь все тайные ходы забыты, и если кто-нибудь принесет мне каменные скульптуры, то это лишь копии утраченных изделий.

Другие островитяне молча стояли поодаль, а старик, обнажив голову, смущенно вертел в руках самодельную соломенную шляпу.

- Ты вернешься на наш остров, сеньор? - спросил он робко и поднял на меня большие карие глаза.

- Это будет зависеть от камней, которые я увожу с собой. Если, как ты мне говорил тогда, это все сплошной обман и ложь, то камни не принесут мне счастья. И тогда мне незачем сюда возвращаться.

Пакомио опустил взор и постоял так, поправляя белые перья, обрамлявшие шляпу. Потом посмотрел на меня и сдержанно произнес:

- Не все камни, которые ты получил, - обман и ложь. Они принесут тебе счастье, сеньор.

Большие глаза старика выражали тревогу и дружелюбие. Мы в последний раз пожали друг другу руку, и я спустился в катер.

Пешком и на конях островитяне поспешили вдоль побережья, чтобы махать нам до последней минуты. Мне показалось, что каждый удар конских копыт рождает глухое подземное эхо: ведь остров Пасхи представляет собой "двухэтажный" мир. На самом же деле я мог теперь слышать лишь гул прибоя, разбивающегося о крутые утесы...