Глава 8. В подземные тайники острова Пасхи

Верхом на лошадях

Вечером на закате мы с Лазарем ехали вместе верхом по древней травянистой дороге от каменоломни Рано Рараку в сторону лагеря в Анакене. Позади нас высился багровый в лучах заходящего солнца вулкан, впереди простиралась исчерченная длинными тенями каменистая равнина. Море и небо дышали вечерним покоем, все излучало мир. Лишь две гротескные карикатуры всадников сопровождали нас, повторяя каждое наше движение, - наши собственные тени. У меня снова появилось такое чувство, точно мы с Лазарем одни путешествуем на Луне.

Я круто остановил коня и обернулся: рядом с двумя гротескными тенями появилась вдруг третья. Позади нас вынырнул незнакомый всадник. Длинный, худой и бледный, он смотрел на нас мрачно, словно сама смерть. Чужой всадник остановился беззвучно в тот самый миг, когда мы осадили своих коней, но стоило нам двинуться дальше, как третья тень тоже зашевелилась. Было что-то таинственное в этом человеке и во всем его поведении. Склонившись над качающейся лошадиной головой, Лазарь пробормотал мне, что преследующий нас человек - брат звонаря. Накануне он говорил Лазарю, что готов бесплатно работать у меня, лишь бы тот помог ему наняться. Но от этого загадочный человек становился только еще загадочнее. Я не испытывал никакого желания включать мрачного всадника в число моих ближайших помощников.

Я все время ощущал его взгляд на своем затылке. Он не догонял нас, когда мы замедляли ход, но и не отставал, если наши кони ускоряли шаг. Уголком глаза я видел длинную тонконогую тень, которая следовала за нами километр за километром до самого лагеря, где все тени слились воедино и превратились в ночь; солнце ушло за пригорок.

Лазарь сомневался, чтобы всадник слышал наш разговор. А говорил я о том, что в будущем смогут находить секретные туннели и подземные тайники острова с помощью детектора, обнаруживающего пустоты; мои слова произвели очень большое впечатление на Лазаря. По мере того как мы ехали верхом, он показывал много мест, где мог бы пригодиться подобный аппарат: здесь под землей находятся пещеры, но никто из нынешних обитателей острова не знает хода в них. Лазарь с явной тревогой объявил, что первому же человеку, который прибудет на остров с таким аппаратом, достаточно пройти по деревне, чтобы разбогатеть. Где-то под землей, начиная от крайних на севере домов до самого моря, на триста метров простирается тайная пещера, принадлежавшая одному из последних королей. Один островитянин обнаружил ее и вынес оттуда всего лишь несколько огромных наконечников от копий, но аку-аку ночь за ночью кусали и кололи его, пока он не умер.

В ту ночь над островом прошел страшный ливень. Островитяне были в восторге, потому что водоемы в деревне пересохли и уже началось утомительное хождение за водой в пещеры и на болото большого кратера. Дождь хлестал как из ведра - в самый разгар засухи! Островитяне видели в этом хорошую примету, а нас, палаточных жителей, захлестнул настоящий потоп. Едва прекратился дождь, как с пригорка вниз по автомобильной колее сбежал шоколадного цвета мутный поток и превратил нашу площадку в озеро. Я проснулся от восторженного возгласа Аннеты на полинезийском языке: "Смотри, мама, смотри!" С сияющим видом она показывала пальчиком на свой горшок, который сдвинулся с места и поплыл, извиваясь, между раскладными кроватями. Я не разделял ее восторга, особенно потому, что одежда, чемоданы и прочее имущество давно утонули.

Снаружи журчал стремительный поток, из палаток доносились смех и проклятия. Тент над кухней сорвало, в подставки для примусов набралась вода, продукты поплыли в разные стороны. Кок и стюард стояли в каше из муки и сахара и ломом вырубали в полу канавку, чтобы вода стекала на песок. Фотограф спас ленту и аппаратуру, уложив их на кровать; моряки кувшинами и ведрами вычерпывали из палаток воду, словно очутились на тонущем корабле.

Мы поспешили отвести поток в сторону, вырыв канаву Я соорудив поперек дороги плотину. В разгар всей этой суматохи "длинноухие", благополучно отсидевшиеся в сухой пещере, пришли поздравить меня: это хорошая примета, теперь на острове надолго хватит воды и людям и скоту. Шкипер тоже был очень доволен; он доложил с судна, что там собрали несколько тонн дождевой воды. За одну ночь резервуар наполнился доверху. Одновременно дождь усмирил ветер, и улеглось длившееся последние дни волнение на море. А в пещере "длинноухих" лежал человек, который корчился от страшных болей. Ливень застал его, когда он выносил камни из своего родового тайника. Я узнал об этом лишь поздно ночью, когда мы с врачом вернулись от Эстевана и его жены.

Было уже за полночь, и, прежде чем войти в палатку, я постоял немного; на фоне южного звездного неба красиво вырисовывался силуэт ставшего на ноги великана. Внезапно из мрака вынырнул Лазарь; по его лицу сразу было видно, что случилась беда. Он сообщил, что браг звонаря, тот самый худой всадник, умирает в пещере Хоту Матуа. Нужен доктор! Мы вовремя остановили врача, который собирался уже лезть в спальный мешок, и поспешили все втроем через долину в пещеру. По дороге Лазарь сообщил, что ему рассказал больной. В ту ночь, когда разразился ливень, брат звонаря ходил в свой тайник и достал много предметов; он уложил их в мешок и спрятал между большими камнями на склоне над Анакенской долиной. А под утро он внезапно почувствовал себя плохо. Чем дальше, тем хуже ему становилось. Теперь он лежит, согнувшись пополам, и жалуется на страшные рези в животе. Он сказал Лазарю, где спрятан мешок, и попросил отнести мне, если умрет.

В пещере лежали вповалку люди, пытаясь уснуть, В самой глубине мы увидели длинного бледного человека с впалыми щеками. Он корчился от боли, тяжело дышал и стонал, а вид у него был такой, что хоть в гроб клади. "Длинноухие" взволнованно следили, как врач осматривает исхудалое тело и дает больному пилюли. Потом врач принес из лагеря еще лекарств; постепенно больной стал успокаиваться. В конце концов боли прошли, опасность миновала.

Брат звонаря настолько оправился, что вскоре после нашего ухода выбрался из пещеры и исчез во мраке. Он отправился прямиком к камням за мешком, схватил его и помчался к тайнику, чтобы срочно положить все на место и умилостивить аку-аку. Избавив свою душу от тяжкого бремени, он вернулся с пустыми руками в деревню и рассказал друзьям, что был на волосок от смерти. Врач объяснил мне, что у островитянина были всего-навсего сильные колики.

Бледный брат звонаря явился и исчез подобно метеору, но ливень и исцеление умирающего человека произвели глубокое впечатление на временных обитателей пещеры. И когда я уже под утро вошел в палатку, то обнаружил на кровати каменную голову с разинутой пастью - голову животного из кошачьих величиной с льва или пуму. Я зажег спичку и увидел, что Ивонна лежит с широко раскрытыми глазами. Она объяснила: только что приходил островитянин и просунул эту голову через дверь палатки; кажется, это был младший брат бургомистра.

Совершенно верно. На следующий день ко мне в палатку пришел усатый человечек с карими оленьими глазами - тот самый, с золотым сердцем, который вместе с бургомистром, Лазарем и мной перевернул камень с изображением кита. Лазарь, сам расставшись со своими страхами, уже давно старался вдохнуть мужество в Атана: тот признался ему, что имеет свою пещеру и собирается даже спросить старшего брата, бургомистра, не разрешит ли он дать что-нибудь из тайника сеньору Кон-Тики.

Выглянув несколько раз из палатки и убедившись, что никто не подслушивает, Атан прямо и откровенно стал отвечать на мои вопросы. Он - чистокровный "длинноухий". Их четверо братьев: старший, глава рода, бургомистр Педро Атан, далее Хуан Атан, Эстеван Атан и наконец он сам, Атан Атан, которого зовут еще Харе Каи Хива в честь одного из предков. Каждый из братьев получил от богатого отца по пещере. Атану досталась самая маленькая, насчитывающая всего шестьдесят скульптур. О тайниках старших братьев он ничего не знает, хотя как младший своей пещерой без них распоряжаться не может. Отец получил эту пещеру от Мариа Мата Поепое, который унаследовал ее от Атамо Уху, а тот от Харе Каи Хива, который и сделал все фигуры.

Имя Харе Каи Хива было мне знакомо из родословной бургомистра: он происходил по прямой линии от Оророины, единственного уцелевшего "длинноухого".

Я спросил про кошачью голову. Атан не совсем уверенно ответил, что она представляет морского льва; они появляются иногда у берегов острова. Но ведь у морских львов нет ушей, заметил я. Атан согласился, однако возразил, что во времена Харе Каи Хива морские львы, возможно, выглядели иначе.

Атана сильно тревожила возможность того, что его пещеру найдут с помощью "машины"; он услышал об этом от Лазаря. Если братья позволят, он предпочтет совсем избавиться от своего наследства, так как считает себя хорошим христианином и думает, что лучше всего передать ответственность надежно охраняемому музею.

Атан Атан обладал искренней и открытой душой, на него нетрудно было повлиять. А события последнего времени произвели на него такое впечатление, что его и не надо было особенно уговаривать. Три дня спустя Атан пригласил меня в свою скромную хижину на краю деревни. Здесь он шепотом рассказал, что его старая тетка Таху-таху и двое братьев, Педро и Хуан, разрешили ему передать пещеру мне; остается только получить разрешение Эстевана Атана, и я должен помочь уговорить его. Я остался один ждать при свете стеариновой свечи, а Атан крадучись отправился в соседний домик за братом. Когда тот вошел, я сразу увидел, что никогда еще не встречался с ним. Это был единственный из братьев, который не работал у меня. Атан простодушно сообщил, что Эстеван - капитан команды, построившей лодку с целью бежать на Таити, как только уйдет экспедиционное судно и некому будет перехватить их. Брат заметно смутился, однако признал, что это так. Ему никогда не приходилось плавать в открытом море, но старики рассказали ему все про звезды, и он точно знает, как определить путь в море.

Так вот он какой, "деревенский шкипер", о котором все знают, что он готовится к побегу на Таити! Красавец мужчина лет тридцати, статный, с тонкими решительными губами и открытым взглядом. Подобно остальным братьям, Эстеван ничем не напоминал туземца; в любой стране Северной Европы он смог бы сойти за местного жителя. Тем не менее, он был самый настоящий "длинноухий", прямой потомок Оророины.

Эстеван Атан оказался человеком любознательным: он принялся расспрашивать меня про плавание плота "Кон-Тики", про далекие страны за горизонтом. Лишь поздно ночью младшему Атану удалось перевести разговор на предков и на родовые пещеры. "Деревенский шкипер" охотно переключился на новую тему; выяснилось, что в его собственной пещере хранится около ста скульптур. Когда-то там лежал также небольшой кофейного цвета сосуд из ипу маенго, однако он разбился вдребезги. Самая замечательная из его реликвий - "книжка", все страницы которой исписаны ронго-ронго. На всем острове никто, кроме него самого, не видел этой "книжки". Я узнал также, что главным "начальником" над пещерами семьи Атанов является старая тетка Таху-таху; она слывет колдуньей и общается с самим дьяволом. У нее есть очень важная пещера, которая со временем перейдет к их двоюродному брату. Старая Таху-таху относилась ко мне дружелюбно: она получила от меня черный материал на платье и другие подарки, когда приходила в Ана-кену плясать для "длинноухих".

Прошло еще несколько дней, и начались волнующие события. Сначала в лагерь дошли слухи, что младшего Атана положили в больницу с заражением крови. У меня сердце оборвалось: он непременно увидит в этом наказание за то, что вынес из пещеры звериную голову. Сразу же вслед за тем Лазарь сообщил, что деревенский врач разрезал палец Атану и все сошло хорошо; больному сопутствовало счастье. А вскоре мне передали в весьма туманных оборотах весточку, из которой я понял, что Атан ждет меня в своей хижине.

Стараясь не привлекать к себе внимания, я поздно вечером подъехал на "джипе" к церкви и зашел к патеру Себастиану. Он сразу загорелся, услышав мой отчет. Высшим желанием патера было увидеть подземный тайник; он столько слышал о них, но считал, что все они утрачены. Однако патер понимал, что ему, как священнику, бесполезно даже пытаться. Он взял с меня обещание рассказать ему, как только я увижу что-нибудь. Патер Себастиан повторил, чтобы я заходил и будил его в любое время ночи, если окажусь в этих краях.

Последний участок от дома патера вниз по склону я крался в полной темноте по тропке вдоль каменной ограды. Отыскав калитку, я вошел в нее и постучал в низенькую дверь. Атан, с перевязанной рукой, приоткрыл дверь, потом тщательно закрыл за мной. Мы сели на скамейки по обе стороны столика, на котором горела стеариновая свеча. На столе лежало что-то, прикрытое скатертью; Атан сдернул ее, и я увидел вдруг мертвую голову с оскаленным ртом. Она была сделана из камня до ужаса правдоподобно. Ряд зубов, торчащие скулы, глубокие темные впадины на месте глаз и ноздрей... Сверху на черепе виднелись два загадочных углубления шириной с ноготь большого пальца.

- Пожалуйста, - сказал Атан, указывая на мертвую голову. - Вот ключ от пещеры, теперь она твоя.

Я до того оторопел, что не знал даже, как себя вести. Впрочем, Атан был взволнован не менее меня. Не дав мне времени сказать какую-нибудь глупость, он показал на ямочки на черепе и объяснил, что они были заполнены порошком из костей аку-аку, способным убить каждого, кто притронется к "ключу". Но старая Таху-таху сходила в пещеру и убрала костяную муку, так что теперь мне нечего бояться. Все так же называя "ключом" мертвую голову, Атан сказал, что я должен хранить ее под своей кроватью, пока мы через два дня не отправимся в пещеру. Тогда надо будет захватить "ключ" с собой.

Никогда не забуду эту картину: колеблющееся пламя свечи, лицо Атана, оскаленная каменная голова... Холодок пробежал у меня по спине, когда я увидел, как моя рука и ее тень берут "ключ". Свет и звук наших голосов были настолько слабы, что терялись в стенах, но снаружи доносился стук копыт; там в ночи проносились одинокие всадники. Удивительно, какую активность развивали по ночам жители этой деревни.

Атан попросил меня пригласить его на курандо - угощение "на счастье" - в день, на который было назначено ночное посещение тайника. Я, в свою очередь, спросил разрешения захватить с собой друга. Атан поначалу воспротивился, потом передумал; ведь пещера теперь моя, а раз я решил все забрать оттуда, то это, может быть, не так уж и страшно. А услышав, что я собираюсь взять с собой Эда, он совсем успокоился: его брат Хуан работал у Эда в Оронго и очень хорошо о нем отзывался. Вот только три - неудачное число; тогда уж надо захватить еще одного. Выбор Атана пал на Эстевана, "деревенского шкипера". В конце концов я уговорил его впустить также и фотографа; зато и Атан назвал еще кого-то из своих, чтобы всего получилось шесть. Два, четыре и шесть - счастливые числа. Но больше брать никого не надо, умолял Атан, потому что тогда мы можем, сами того не желая, рассердить аку-аку.

И вот настал великий день. Капитан Хартмарк отправился в деревню за Атаном Атаном и привез его и брата, а также их молодого приятеля, Энлике Теао. Энлике был из числа "длинноухих", работавших под началом бургомистра.

Остальные обитатели лагеря уже поели, и мы были в столовой одни; стюард подал холодные закуски. "Деревенский шкипер" тихонько попросил меня сделать сегодня небольшой подарок "на счастье" Атану, а также их тетке Таху-таху, давшей свое согласие на передачу пещеры. Рано утром она сама побывала у входа в тайник и изжарила курицу для аку-аку.

Мы сели за стол. Островитяне перекрестились и прочли коротенькую молитву; Атан посмотрел на меня невинными глазами и объяснил, что это "отра коса апарте" - "само по себе". Затем он наклонился в нашу сторону и прошептал, что мы, прежде чем приступить к еде, должны поочередно произнести вслух по полинезийски: "Я "длинноухий" из Норвегии. То, что я ем, приготовлено в норвежской земляной печи "длинноухих".

Магическая формула была произнесена, после чего мы продолжали беседовать шепотом. Только тут до меня дошло, что наша трапеза посвящается аку-аку и что именно для них говорилась фраза, подчеркивающая наше "родство".

Часа через два после наступления темноты Атан пришел сказать мне, что можно выходить. Он был настроен серьезно и торжественно; видно было, что в его глазах переход пещеры от одного владельца к другому - дело нешуточное. Я и сам чувствовал себя так, словно отправляюсь в долгое и необычное путешествие, когда зашел в палатку попрощаться с Ивонной и достать скалящуюся мертвую голову из серого почтового мешка под кроватью. Как будет действовать магический ключ, я себе не представлял, и некому было просветить меня. Если не считать островитян, к которым эта тайна перешла по наследству, я был первым человеком, державшим в руках такой камень. Ивонна вручила мне полную сумку подарков для старой Таху-таху, я вышел из палатки в ночной мрак и предупредил Эда и фотографа, что пора выступать.

Когда мы выезжали на "джипе" из лагеря, в небе сверкали яркие звезды, но потом вдруг хлынул ливень. Атан, сидевший с очень серьезным лицом на инструментальном ящике между мной и фотографом, тревожно зашептал мне, что нужна "хорошая примета". "Деревенский шкипер" подчеркнуто мрачным голосом пробормотал Эду, что ветер, похоже, меняется. Островитяне сидели как на иголках, и я не мог разобрать, вызвано ли их беспокойство чем-то определенным или же они просто подавлены серьезностью момента. Я страшно боялся, как бы не случилось чего-нибудь, что заставило бы их в последний момент отступиться; случай с братом звонаря еще не выветрился у меня из памяти.

Но вот на заднем сиденье, где сидели Эд и двое островитян, воцарилось полное молчание. Фотограф, правивший "джипом", молчал поневоле: он не понимал ни испанского, ни полинезийского языка и объяснялся с островитянами лишь международной мимикой и жестами. Внезапно он остановил "джип" и сошел с него проверить колеса. Братья Атан перепугались и спросили меня, в чем дело. Я принялся успокаивать их - все, мол, в порядке. Оба брата сильно нервничали и высматривали всевозможные знамения и приметы. Сам я панически боялся, что нас подведет "джип": фотограф, ничего не понявший из нашего разговора, объявил вдруг с озабоченным видом, что мотор, кажется, работает только на трех цилиндрах. Однако "джип" продолжал катиться вприпрыжку по глубокой извилистой колее, а затем между быстро летящими тучами снова проглянули звезды. Все же братья продолжали заметно волноваться. Когда мы подъехали к месту, где предполагали сойти, Атан вдруг решил изменить программу. Лучше доехать до Хангароа, сказал он, и переждать у него в доме, пока все в деревне уснут. А у самой деревни он опять передумал и объявил, что его аку-аку велел нам ехать в дом брата.

С горящими фарами мы пересекли деревню, возле церкви свернули к берегу и немного проехали вдоль каменной ограды на север. Здесь поступило распоряжение выключить фары и остановиться. Энлике Теао остался присматривать за машиной, мы же перелезли через ограду и под моросящим дождем зашагали по каменистой площадке. Небольшие лавовые камни лежали на земле так густо, что в темноте трудно было выбрать, куда поставить ногу. Атан предложил фотографу, старшему среди нас, опираться на его плечо, чтобы не подвернуть ногу и не упасть. Он несколько раз шепотом заверил Эда, что друзья могут совершенно спокойно идти по его земле. У него доброе сердце, поэтому его аку-аку последит за тем, чтобы на его участке ничего не случилось. Простодушный Атан добавил, что он сам всегда приветливо относится к людям, делится едой с теми, у кого ничего нет, помогает тем, кто просит помощи. Поэтому его аку-аку доволен им.

Посреди голого каменистого участка стоял маленький белёный домик. "Деревенский шкипер" осторожно постучал в дверь и окно, чтобы разбудить жену. Наконец дверь открылась, и показалась суровая полинезийская красавица лет тридцати, подлинное дитя природы, с длинными волосами цвета воронова крыла и чудесной фигурой. Чистокровный "длинноухий" нашел достойную продолжательницу рода среди "короткоухих".

К маленькому столу посредине комнаты придвинули две скамьи; красавица, бесшумно скользя по комнате, поставила на стол огарок свечи. "Деревенский шкипер" исчез на минуту в соседней комнате и появился с плотным бумажным мешком из-под цемента. Он достал из мешка тетрадь без обложки и положил перед нами на стол. Первоначально эта тетрадь предназначалась для чилийских школьников. Однако ее ждала другая судьба: истертые пожелтевшие страницы были испещрены знаками ронго-ронго - маленькими тщательно вырисованными фигурками птицечеловеков и прочими загадочными символами, в которых мы сразу узнали своеобразную пиктографическую письменность острова Пасхи.

Мы перелистывали тетрадь: некоторые страницы были целиком заняты непонятными иероглифами, другие же были отведены под своего рода словарик, с переводом отдельных знаков. Письмена ронго-ронго в словарике стояли одно под другим с левой стороны; справа на местном наречии полинезийского языка неуклюжими латинскими буквами было написано объяснение. Мы сидели вокруг стола и смотрели при свете свечи на пожелтевшую тетрадь, не в силах вымолвить ни слова... Ясно было, что это не ловкая подделка, исполненная Эстеваном, и столь же ясно было, что если тот, кто записал загадочные значки, действительно знал секрет письменности ронго-ронго, то эта простенькая тетрадь без обложки представляет собой огромную ценность и может помочь в толковании древней нерасшифрованной письменности острова Пасхи.

Я обратил внимание на год, написанный на одной из страниц: 1936, - и спросил "деревенского шкипера", откуда у него эта замечательная тетрадь. Он объяснил, что ему вручил ее отец за год до своей смерти. Сам отец не умел писать ни ронго-ронго, ни современными буквами, тем не менее именно он переписал все знаки, тщательно скопировав еще более старую тетрадь, которая, в свою очередь, принадлежала его отцу и пришла в негодность. А дед "деревенского шкипера" был человек ученый, он умел не только петь ронго-ронго, но и вырезать их на деревянных таблицах. В то время на острове жило несколько человек, научившихся грамоте в бытность рабами в Перу. Один из них помог старику записать значение священных знаков, которые быстро стали забываться молодежью после налета работорговцев, когда большинство знатоков древней письменности погибло.

Атан и красавица жена Эстевана были поражены не меньше нас. Владелец тетради гордо сообщил, что до сих пор никому не показывал ее. Он хранил ее в пещере, в бумажном мешке, и доставал, только когда хотел вспомнить отца. Решил было сделать новый список, потому что тетрадь уже начала ветшать, но убедился, что это адова работа - переписывать все значки, занимающие сорок одну страницу. Я предложил ему одолжить тетрадь фотографу, чтобы тот изготовил для него точную фотокопию. После долгих уговоров Эстеван с большой неохотой согласился на это.^*

^* (Тем самым было сохранено бесценное содержание тетради. Ибо "деревенский шкипер" бежал с острова, едва ушло экспедиционное судно. Никто не знает, что с ним случилось. Возможно, тетрадь лежит в подземном тайнике, вход в который никому не ведом. Возможно, владелец увез ее с собой. (Примеч. автора.)

Вернувшись из экспедиции, Тур Хейердал передал найденные им рукописи, в том числе и фотокопию тетради "деревенского шкипера", на исследование немецкому ученому Бартелю. Бартель установил, что часть текста тетради списана с изданного в прошлом веке каталога епископа Жоссана (это относится и к страницам, приведенным в данной книге), однако наряду с этим тетрадь содержит много ценных, самостоятельных записей.)

Становилось уже поздно по местным понятиям, и я спросил, не пора ли нам двигаться дальше.

Немного спустя мы вышли из дома, сопровождаемые до двери черноволосой вахиной. Атан снова помог фотографу пройти через каменистый участок, и скоро мы очутились около "джипа". Энлике, который был оставлен сторожить машину, крепко спал, навалившись на руль. Мы растолкали его и поехали сначала вдоль колеи в сторону лепрозория, затем свернули на протоптанную скотом тропу.

Проехав с полчаса, так что Пунапау, где некогда добывался камень для "париков", очутился позади справа, мы по знаку Атана остановились и вышли из "джипа". Приятно было размять ноги после тряски по буграм. В деревне, оставшейся далеко позади, погасли все огни. Царила мертвая тишина. Дождь прекратился совсем, звезды снова начали завоевывать небо. "Деревенский шкипер" посмотрел вверх и прошептал, что нам сопутствует счастье - недаром дождь перестал. Нас с Эдом поразила эта реплика, столь неожиданная в устах жителя острова Пасхи в разгар засухи. Обычно островитяне в это время года, где бы они ни находились и чем бы ни были заняты, с восторгом принимают любой дождь. Атан взволнованно добавил, что он уверен - все будет хорошо. Его тетка Таху-таху, которая обладает большой силой мана, не только устроила все и рассказала ему, как действовать, но и приготовила необходимое в земляной печи у пещеры.

Тропа извивалась среди высокой кукурузы, перемежавшейся открытыми каменистыми участками. Позднее Атан рассказал мне, что эта местность называется Матамеа - так островитяне именуют планету Марс. Я все время пытался ориентироваться, но было настолько темно, что за пределами светового круга у самых ног я видел лишь силуэты трех круглых вершин на фоне звездного неба. Одна возвышалась прямо перед нами, две другие - по правую руку.

Странная процессия двигалась молчаливо в ночи, шестеро совершенно различных людей, невероятное смешение прошлого и настоящего. Сам я вышагивал во главе, с драгоценной тетрадью "деревенского шкипера" в переброшенной через плечо дорожной сумке и с оскаленной мертвой головой в почтовом мешке Королевского норвежского департамента иностранных дел. За мной следовали гуськом остальные, неся фотоаппаратуру и пустые картонные коробки. Мы вышли в степь, покрытую высокой пожелтевшей травой. Атан шепнул, чтобы мы остановились, и попросил меня погасить фонарик.

Эстеван отошел на полсотни шагов влево и стал в высокой траве спиной к нам, потом медленно заговорил по полинезийски. Одинокий голос звучал как-то по-особенному ясно и отчетливо над ночной степью. Эстеван говорил мелодично и сдержанно, громко, однако не во всю силу голоса. Правда, некому было и слушать его там, куда он обращал свою речь; спина его вырисовывалась одиноким силуэтом на фоне звездного неба на западе. Атан прошептал, делая большие глаза, что брат говорит с местными аку-аку, чтобы задобрить их. Затем "деревенский шкипер" вернулся к нам и строго-настрого велел говорить только шепотом, после того как мы сойдем с тропы. Нельзя также улыбаться, надо все время обязательно сохранять серьезное выражение лица.

Меня снова попросили идти впереди, на этот раз к тому месту, где произносил свой монолог Эстеван. Трава, хотя и была высокой, росла довольно редко. Мы остановились, Эстеван присел на корточки и стал руками разрывать песок. Показался блестящий зеленый банановый лист. Я понял, что именно здесь побывала утром Таху-таху и устроила так называемую уму - полинезийскую земляную печь. Он снимал один лист за другим, и каждый последующий выглядел все более коричневым и поджаристым. Наконец показалось белое мясо запеченного вместе с тремя бататами цыпленка.

Чудесный своеобразный запах защекотал наши ноздри. От этого запаха во рту собиралась слюна; вся ночь казалась какой-то особенной. Атан сидел как на иголках, не сводя глаз с печи. Когда ее содержимое было вынуто и стало ясно, что оно удалось, у него словно камень с сердца свалился. Земляная печь Таху-таху действовала безупречно, счастье сопутствовало нам.

Мы сидели благоговейно на корточках вокруг печи и вдыхали восхитительный запах; мне шепотом предложили отломить крохотный жирный копчик цыпленка. Я должен был один съесть его на глазах у остальных, одновременно произнося вслух на местном наречии полинезийского языка: "Хекаи ите уму паре хаонга такапу Ханау ээпе каи норуэго".

Я убедился впоследствии, что островитяне сами затрудняются в переводе всех слов старинного заклятья. Примерно же оно означает следующее: "Мы будем есть приготовленное в норвежской земляной печи "длинноухих" и приобретем тем самым силу мана, чтобы войти в пещеру".

Братья все еще продолжали нервничать. Никогда в жизни я не напрягался так, чтобы не сбиться при чтении отчасти непонятной мне формулы; одновременно я мобилизовал все свои зоологические познания, чтобы разобраться в анатомии общипанной курицы. Наконец мне удалось нащупать именно ту часть, где находится копчик. Когти и голова курицы почему-то не были отрезаны. Сломанные в суставах ноги были поджаты к туловищу, шея с головой - тоже; клюв отрезан у самого основания. Я вспомнил, как бургомистр рассказывал мне, что можно убить своего врага, поколдовав над куриным клювом.

Оторвав маленький копчик, я сунул его в рот и принялся жевать. Очень вкусно! Затем мне предложили съесть кусочек батата. Превосходно! Но во рту у меня оставалась косточка, и я не знал, что с ней делать - то ли глотать, то ли выплюнуть. Теперь бы только не опростоволоситься... Я продолжал сосать косточку, пока Энлике не сделал знак, чтобы я выплюнул ее. Однако Атан вмешался и попросил меня положить косточку на банановый лист.

Мне предложили дать каждому по кусочку цыпленка и батата. При этом я сам и угощаемый повторяли запутанное заклинание. Я страшно волновался, когда фотограф первым, не понимая ни слова, приступил к процедуре, но он пробормотал что-то настолько неразборчиво, что невозможно было понять, даже если он что-нибудь и напутал. Эд вышел из положения еще остроумнее: он мигом слопал свой кусок, как только я произнес замысловатую формулу.

Теперь, когда мы справились с этой задачей, я начал раздумывать: неужели моя доля в ароматном цыпленке ограничится копчиком? Я от души обрадовался, когда Атан прошептал, что аку-аку довольны, они видели, как мы едим в их честь, и теперь можно брать сколько угодно, съесть все "на счастье".

Никогда я еще не наслаждался так ароматом трапезы и никогда не ел цыпленка и бататов, приготовленных так вкусно, как в этих банановых листьях в земляной печи старухи Таху-таху. В этом смысле старую танцовщицу и в самом деле можно было назвать чародейкой. Без поварской книги и каких-либо приправ она сумела превзойти самого искусного шеф-повара. Зато и надо было поискать ресторан, в котором над головами посетителей простиралось бы такое сверкающее небо-потолок, где бы на стенах играли тени трав, а блюда были приправлены чудесным благоуханием степного простора и дымком прогоревшего костра.

Атан прошептал, чтобы мы кидали через плечо обглоданные косточки и приговаривали: "Ешь, родовой аку-аку!"

К аку-аку полагалось обращаться громко, хотя между собой нам разрешалось говорить только шепотом. Видно, наши почтенные сотрапезники были туговаты на ухо, и зрение являлось у них наиболее развитым чувством.

В разгар трапезы прилетела отвратительная зеленая муха и приземлилась с жужжанием всеми шестью ногами прямо на цыпленка. Я хотел было согнать ее, но помедлил, боясь совершить какой-нибудь промах, - и хорошо сделал. Потому что Атан уставился на муху и восторженно прошептал:

- Аку-аку поет! Это хорошая примета.

Он явно веселел по мере того, как мы уписывали угощение. Когда оставался только кусок большого батата, мне предложили раскрошить его и посыпать на землю, на банановые листья и на остатки очага.

После этого Атан прошептал, что все в порядке. Он встал и попросил меня захватить "ключ" - пришло время открыть вход в пещеру. Кажется, никогда еще в жизни я не волновался" так в ожидании предстоящего зрелища. Мы прошли всего шагов пятнадцать - двадцать на запад, затем Атан остановился, и мы присели на корточки. Я держал на коленях оскалившуюся мертвую голову.

- Ну, спроси своего аку-аку, где вход! - вдруг шепнул Атан чуть не с вызовом.

Я оторопел. Мы находились в степи, плоской, как паркет; кругом никаких возвышенностей, лишь вдалеке черными силуэтами вздымались к рою звезд три вершины. Где же тут быть пещере, если не видно ни одной, даже самой маленькой скалы?

- Нет, - ответил я, - я не могу спрашивать его об этом. Нехорошо спрашивать аку-аку про вход в личные владения других людей.

К счастью, Атан согласился со мной. Он указал на землю прямо у наших ног; я пригляделся и различил перед своими ботинками плоский камень, наполовину засыпанный песком и соломой, такой же точно, как десятки миллионов других камней вокруг. Атан шепотом попросил меня наклониться, протянуть в сторону камня мертвую голову и громко произнести: "Открой ворота в пещеру!"

Я чувствовал себя совсем идиотом, однако послушался. Зажав в руках каменный череп, я нагнулся и произнес магический пароль, подсказанный Атаном:

- Матаки ите ана кахаата маи!

После этого Атан взял у меня голову и предложил "входить". Я счистил песок и солому, обнажив весь камень; он оказался величиной с кофейный поднос. Отодвинув его, я обнаружил в земле зияющее черное отверстие, слишком узкое, чтобы в него мог протиснуться человек. С величайшей осторожностью, стараясь не сыпать песком в отверстие, я стал высвобождать одну за другой четыре каменные плиты, окаймлявшие вход. В конце концов отверстие оказалось в самую пору для не слишком упитанного человека.

- Ну, входи теперь! - приказал Атан.

Я сел, свесив ноги в пещеру. Разглядеть что-нибудь в этой черной яме было невозможно; я уперся в края локтями, протиснул тело и замахал ногами, пытаясь нащупать дно. Но дна не оказалось, и по сигналу Атана я отпустил руки и полетел в пустоту.

Падение продолжалось недолго, и упал я на что-то мягкое, пружинящее. Я ничего не видел и не мог разобрать, на чем стою. Лишь прямо над головой взор улавливал нечто определенное: маленькое круглое отверстие, в которое заглядывало несколько слабо мерцающих звездочек. Вот показалась черная тень - голова и рука, протягивающая мне карманный фонарик. Глубина ямы позволяла дотянуться до руки; я зажег фонарь и увидел у самых ног два белых черепа. Вдоль виска одного из них сбегала ядовито-зеленая полоска, на макушке каждого лежал сделанный из черного обсидиана грозный наконечник для копья. Я стоял на толстой и мягкой, как матрац, циновке из желтого камыша тотора, сплетенной с помощью крученого луба. Сразу направо начиналась каменная стена. В том месте, где я находился, пещера достигала в ширину не более двух - трех метров, но она продолжалась влево, и там, сколько доставал слабый луч фонарика, я видел множество уставившихся на меня гротескных лиц и фигур. Они стояли вдоль стены на таких же циновках, как и я.

Долго присматриваться не пришлось, потому что Атан подал мне "ключ"; затем он и сам стал спускаться в дыру, нащупывая ногами опору. Я обратил внимание, что потолок прямо надо мной сложен из крупных плит, а дальше идет уже природный туннель со свисающими с кровли натеками затвердевшей лавы.

Я отодвинулся, освобождая место для Атана. Приземлившись, словно мячик, на циновках, он первым делом почтительно приветствовал оба черепа, а также каменный череп, лежавший чуть подальше в туннеле и в точности напоминавший тот, который я держал в руках. Атан шепнул, чтобы я положил свой камень рядом со вторым "сторожем" и негромко сказал, что я "длинноухий" из Норвегии, который пришел сюда вместе с братом. Потом он показал мне, что тетка убрала магическую костяную муку также из ямки во втором каменном черепе. После этого Атан окинул пещеру быстрым взглядом и сообщил, что нам больше нечего опасаться. Тетка сделала все, как положено, он точно выполнил ее указания, и аку-аку довольны.

Я посветил в углы; луч фонаря поочередно выхватывал из темноты дьявольские рожи и причудливые каменные фигуры.

- Это твой дом, - заверил меня Атан. - Можешь свободно ходить по нему.

Он добавил, что пещера называется Раакау, а слово "раакау", насколько ему известно, - одно из названий луны. Настала очередь фотографа и Эда спускаться в пещеру, и мы с Атаном продвинулись вглубь, по темному проходу между двумя широкими каменными карнизами. Карнизы были застланы желтыми камышовыми циновками, а на циновках плотными рядами лежали причудливейшие скульптуры. Пещера отнюдь не была длинной; уже через несколько метров она заканчивалась неровной стеной, и тем не менее этот "лунный" тайник представлял собой подлинную сокровищницу. Здесь хранились редкости, которые заставили бы позеленеть от зависти любого антиквара.

Вся пещера была полна изделиями неизвестного доселе самобытного искусства. Ни один музей в мире не мог бы похвастаться такой коллекцией, каждый предмет был новинкой для этнографии и позволял составить себе представление об удивительном и сокровенном духовном мире жителей острова Пасхи, об их причудливом воображении. Не было среди этого нагромождения подземных реликвий ни одной скульптуры, которая походила бы на виденное нами ранее. Я узнал лишь один традиционный мотив: птицечеловек с изогнутым клювом и сложенными на спине руками, - но обычно его делали из дерева, и никто еще не видел тангата ману в виде каменной статуэтки. Были тут также маленькие каменные модели характерных для острова Пасхи весел.

Впрочем, чего тут только не было - начиная от людей и млекопитающих и кончая птицами, рыбами, пресмыкающимися и беспозвоночными, не говоря уже о всевозможных фантастических гибридах! Часто на одном камне умещалась целая группа, например двое птицечеловеков, держащих между собой мифическое животное кошачьей породы. Немало встречалось удивительных, странно изогнутых фигур с непонятно откуда торчащими головами и вообще недоступных нашему пониманию скульптур.

Проход между карнизами застилала толстая подушка сена. Атан рассказал, что, пока он был мальчишкой, за пещерой смотрела его тетка Таху-таху, и она по-прежнему приходит сюда ночевать, когда бывает в подавленном настроении и тоскует по ушедшим. И сегодня утром она приходила почистить камни. Я заметил, что два из них сырые.

Чем дальше, тем свободнее чувствовал себя Атан, и по прошествии получаса он вдруг обратился ко мне полным голосом:

- Теперь все в порядке, мы можем говорить и делать что хотим в твоем доме, брат!

Атан явно считал, что он вне опасности, так как точно выполнил все предписания тетки. Пещера вместе со всеми ее радостями, опасностями и обязанностями передана по всем правилам, отныне вся ответственность лежит на мне. Он попросил нас только не тревожить два человеческих черепа: они принадлежали умершим членам его рода. А камней можно уносить, сколько войдет в наши коробки.

Мы спустились в пещеру около полуночи, а выкарабкались из нее часа через два. Приятно было выбраться на волю из-под земли и вдохнуть свежий ночной воздух. "Деревенский шкипер" принес с собой сладкий арбуз, который мы не замедлили съесть. Затем мы прикрыли отверстие в земле, но не стали маскировать его песком и соломой: назавтра наши люди должны были прийти за остальными камнями.

В ту ночь мне было не до сна. Свет керосинового фонаря падал на мой дневник, пока небо на востоке не зарделось предрассветным румянцем, и я успел лишь чуть-чуть вздремнуть, перед тем как стюард забарабанил в сковороду, возвещая наступление нового дня и новых забот.

За несколько дней до этого Лазарь в ранний предутренний час принес мне в палатку камни из своей пещеры. Он явно нервничал и, не говоря ни слова, вытащил из мешка огромную птицу - вылитого пингвина в натуральную величину. Я был просто поражен таким сходством с оригиналом, так как знал, что, помимо холодных антарктических областей, пингвины встречаются только на Галапагосских островах. А Лазарь снова полез в мешок и достал голову какой-то легендарной птицы, клюв которой был усеян острыми зубами. За ней последовала голова хищного зверя; его нос был сильно поврежден во время доставки.

В ту самую ночь, когда мы готовились посетить пещеру Атана, Лазарь бродил около палаток, словно кот вокруг горячей каши. Улучив момент, когда я оказался один, он объявил мне, что знает о наших намерениях и что сам тоже решил проводить меня в свою пещеру, после того как я побываю у Атана. И вот наступило следующее утро. Нетерпеливый Лазарь так и вертелся около меня, надеясь уловить миг для разговора, хотя видел только мою согнутую спину да умывальный таз, в который я уткнулся головой. Впрочем, он не стал задавать никаких нескромных вопросов. Инстинктивно угадав, что ночью ни с кем из нас не случилось ничего ужасного, он исчез, казалось бы, ни с чем.

А под вечер он подошел, озираясь, ко мне и спросил, нельзя ли получить курицу, живую курицу.

Островитяне часто приносили мне в подарок живых кур. Те из хохлаток, которые не шумели и не кудахтали на рассвете, продолжали затем свободно разгуливать между палатками, остальные же одна за другой таинственным образом исчезали. Кое-кто утверждал, будто в предрассветный час видел фотографа, крадущегося босиком за палатками, в пижаме, с малокалиберной винтовкой в руках. Факт тот, что с утра до вечера он проклинал островитян, населяющих лагерь кукарекающими петухами и квохчущими курами.

Я понял, что Лазарь что-то затевает, и сказал стюарду, чтобы тот дал ему курицу. Стюард лично отправился в курятник за палатками и плюхнулся на живот среди истошно кудахтающих перепуганных хохлаток, схватив на лету пару бегущих ног. Лазарь явился ко мне сияющий, с курицей под мышкой.

- Хорошая примета, - шепнул он. - Стюард поймал белую курицу!

Прежде чем уйти, Лазарь сообщил, что ему нужно получить кое-что, положить в пещеру на место камней, чтобы она не осталась совсем пустой. Он попросил дать ему две не начатые кипы материала и еще какой-нибудь маленький предмет - все равно какой. Материал он очень тщательно выбрал.

Утром, после завтрака, мы оседлали четырех коней и отправились в пещеру по старой дороге, извивающейся вдоль северного побережья между грудами камня на плато. Миновав скрипучую мельницу в Ханга-о-Тео, мы попали на участок, где сохранилась еще древняя мостовая, напоминающая инкские дороги в Перу. Вскоре после этого Лазарь сошел с коня и подвел нас к скале, на которой горельефом была высечена огромная змея с ямками в форме блюдечек вдоль всей спины. Это о ней он нам рассказывал раньше; патер Себастиан тоже видел ее. Билль был восхищен и озадачен: на этих островах змей нет, так откуда же ваятели взяли мотив?

Немного погодя мы свернули с древней дороги и продолжали двигаться по каменистому откосу над самым обрывом, круто спадающим в море. Внизу все так же кипела белая пена. В тот момент, когда мы спускались по камням к высохшему руслу, у меня лопнул стремянной ремень, однако мне удалось спрятать стремя так, что Лазарь ничего не заметил. Дальше я ехал, опираясь только одной ногой, а местность становилась все более неровной.

Когда мы уже приближались к месту, Лазарь начал заметно нервничать. Он подхлестнул своего коня прутиком и попросил меня поторопиться, чтобы мы поспели раньше других. Снова очутившись на ровном участке, мы увеличили просвет до нескольких сот метров и подъехали к двум огромным лавовым глыбам; здесь Лазарь соскочил с коня, привязал его и предложил мне сделать то же. Затем он поспешно сдернул с себя рубаху и штаны, оставшись в одних трусах, босиком. Сбегая с веревкой в руке по откосу к краю пропасти, Лазарь попросил меня быстрее раздеваться и следовать за ним с курицей. Я не имел ни малейшего представления, где у него лежит курица, а спросив, услышал в ответ что-то невразумительное. К седлу коня Лазаря была приторочена старая сумка; я схватил ее и поспешил следом за ним, босой, в трусах, двое остальных приближались, нащупывая путь среди камней метрах в ста позади нас.

Я догнал Лазаря на самом краю обрыва. Не оборачиваясь, он торопливо буркнул, глотая слова, чтобы я съел копчик и дал ему небольшой кусок, когда он поднимется обратно. В следующий миг он скрылся за краем обрыва, так и не ответив на мой недоуменный вопрос: должен ли я есть копчик сейчас или ждать, пока вернется Лазарь?

В сумке я нашел завернутую в банановые листья ощипанную и зажаренную курицу. Я немало повозился, отыскивая, где у нее перед и где зад, и как раз оторвал крохотный копчик, когда Лазарь снова показался. Я сунул копчик в рот и принялся жевать, а Лазарю подал кусок белого мяса. Он стал пожирать его, словно дикий зверь, все время поглядывая по сторонам. Удивительная церемония - в одних трусах, на самом краю пропасти! Подъехали остальные и соскочили с коней. Лазарь попросил меня положить несколько кусочков курятины на камень; когда это было сделано, он с видимым облегчением сказал, что теперь мы можем спокойно есть дальше и угостить также тех двоих.

Лазарь по-прежнему страшно торопился. Он накинул петлю на круглый камень, скреплявшийся со скалой лишь комком высохшей земли, и бросил конец веревки вниз, так что она свисала Е пропасть. В следующий миг он снова исчез за краем обрыва, не держась за веревку и даже не проверив надежность петли. Я глянул на него сверху и осторожно спросил, можем ли мы положиться на веревку. Лазарь ответил мне удивленным взглядом и сказал, что лично сам вообще не собирается ею пользоваться, а мне и подавно нечего бояться - разве может со мной что-нибудь случиться?!

Репутация сверхъестественного существа имеет не только приятные стороны. Я чувствовал, что веревка очень и очень пригодилась бы мне, однако не решался притронуться к ней, помня, как небрежно она закреплена. Итак, я приступил к спуску по примеру Лазаря, держа в зубах завернутые в бумагу ножницы, относительно которых получил специальное указание.

Я далеко не альпинист, и предстоявший спуск мне ничуть не улыбался. Осторожно сползая вниз, я уперся кончиками пальцев в невероятно узкий карниз, где буквально не за что было ухватиться руками. Ниже шла отвесная стена высотой метров в сорок - пятьдесят, у подножия которой между острыми глыбами бушевал зеленый вспененный водоворот. Вдали простирался пустынный голубой океан, но прямо под нами неистовствовало зеленое морское чудовище. Яростно шипя, оно выбрасывало длинные языки волн из уснащенной лавовыми зубами пасти, готовой жадно поглотить все, что свалится сверху. Мне очень не хотелось попасть в эту пасть. Оставалось только изо всех сил прижиматься к скале; малейшее неосторожное движение грозило нарушить равновесие. Лазарь легко и быстро, словно канатоходец, двигался боком вдоль карниза, приглашая меня следовать за собой. У меня вдруг пропал всякий интерес к его пещере, и я проклинал всех аку-аку на острове, не говоря уже о своем собственном, из-за которых очутился в таком положении. Охотнее всего я полез бы обратно, пока не поздно. Но и на это я никак не мог решиться. Кончилось тем, что я медленно последовал за Лазарем наискось вниз по карнизу, судорожно прижимаясь щекой, животом и обеими руками к скале.

Никогда больше в жизни я не полезу в трусах по лавовой стене! Материя цеплялась за малейшие выступы, и я то и дело оказывался точно пригвожденным к скале; все время приходилось тянуть и дергаться, чтобы отцепиться. Поистине, если Лазарю нужен был в сторожа на редкость коварный аку-аку, то этому сторожу надлежало сидеть именно здесь на карнизе и дергать людей за трусы в самый неподходящий момент, когда они пытались незаметно проскользнуть мимо легкой тенью. Мне каждый шаг давался ценой огромных усилий, а Лазарь непринужденно скользил на цыпочках и даже ни разу не поцарапался.

Спускаясь зигзагами вниз, мы снова встретили нашу веревку, свисавшую с выступа к следующему карнизу; на этот раз мне пришлось прибегнуть к ее помощи. Я всеми пальцами рук и ног цеплялся за скалу, избегая натягивать веревку, и очутился наконец на карнизе, где меня ждал уже Лазарь. Он прижался к скале, прямой, как оловянный солдатик, и явно не собирался идти дальше. Не очень-то приятное место для стоянки - карниз был всего около фута в ширину, а в длину мы еле-еле умещались рядом друг с другом.

Я все еще не видел пещеры - только Лазаря, который стоял, напрягшись всем телом, и не сводил с меня загадочного взора. Внезапно он протянул мне свою пятерню и сказал:

- Давай руку!

Худшего он не мог придумать в этот миг. Я стоял в разодранных трусах, держа в зубах ножницы и отчаянно цепляясь за камни. Прижавшись к скале с такой силой, что острые лавовые зубцы впились мне в спину, я все же протянул правую руку Лазарю. Он крепко стиснул ее.

- Обещай мне, что ты, пока будешь находиться на острове, никому ни слова не скажешь о том, что увидишь сейчас! -воззвал он ко мне настоятельно. - Своим людям можешь сказать, но при условии, что они не проговорятся.

Я обещал выполнить его просьбу. Лазарь отпустил мою руку и предложил глянуть вниз с обрыва. Я нагнулся, сколько мне позволяло мужество, и с ужасом посмотрел на купающиеся в вихре пены обломки лавы. Метрах в двух ниже нас находился выступ примерно такой же величины, как тот, на котором мы стояли; дальше скала обрывалась прямо в море.

- Ну, где вход? - спросил Лазарь с неприкрытой гордостью.

- Невозможно угадать, - признался я, мечтая только о том, чтобы все это поскорее кончилось.

- Вон там, под ногами у тебя, - сказал он, указывая на выступ внизу.

Я нагнулся еще дальше, поддерживаемый Лазарем, однако так ничего и не увидел.

- Теперь делай в точности, как я, если хочешь попасть в пещеру, - распорядился Лазарь и принялся объяснять мне

урок, подобного которому я не слышал с тех самых пор, как впервые пришел в школу танцев.

Начав с правой ноги, я должен был проделать серию точно расписанных движений ногами, с полуоборотами, а в заключение согнуть колени и лечь на живот. За объяснением последовал показ замысловатых па, необходимых, чтобы попасть в пещеру. Лазарь проделал соответствующие движения руками и ногами, дотянулся до карниза внизу, извернулся всем телом, опустился на колени, на живот, затем в воздухе мелькнули болтающиеся ноги, и мой учитель исчез. Я очутился в одиночестве, и громовой гул прибоя показался мне еще грознее прежнего.

Но вот на карнизе внизу появилась рука с устрашающей каменной головой; затем последовали голова и тело самого Лазаря, и он в обратном порядке повторил твердо заученные движения, чтобы очутиться на уступе рядом со мной.

- Ключ, - пробурчал Лазарь, протягивая каменную голову.

Снова мне пришлось изо всех сил прижаться к стене: Лазарь попросил дать ему завернутые в бумагу ножницы. Надо было вынуть их изо рта, принимая одновременно другой рукой "ключ". На этот раз роль ключа исполняла бородатая голова с большими глазами навыкате и какими-то гипнотическими чертами лица. Длинная шея тянулась из затылка горизонтально, как у животного.

Лазарь предложил мне положить "ключ" на уступчике возле моей собственной головы; настал мой черед исполнить головоломный танец. Точки опоры были настолько малы, а границы, предписанные законом земного притяжения, настолько тесны, что я очень быстро осознал практическую целесообразность скрупулезного соблюдения всех указаний Лазаря. Извернувшись в последний раз и став на четвереньки на нижнем карнизе, я впервые увидел входное отверстие в пещеру. Оно укрылось под выступом и было настолько мало, что я никогда бы не поверил, что туда может пролезть человек. Люди, открывшие эту пещеру, жили, должно быть, поблизости и располагали достаточным временем, чтобы изучить малейшие особенности района. Лазарь рассказал мне, что пещера называется Моту Таваке - "Утес тропической птицы", а вся местность до подножия Ваи-матаа - Омохи. Первоначально пещера принадлежала Хатуи, отцу отца матери Лазаря.

Итак, я стоял на четвереньках на малюсеньком уступе, а узкое отверстие выходило на другой, еще меньший уступ, на одном уровне с моим, но чуть в сторонке. Чтобы попасть туда, требовалось наклониться вперед и дотянуться руками до второго карниза. Лежа на животе, я всунул руки и голову в отверстие, в то время как ноги оставались еще на первом уступе. Живот повис без опоры над пропастью. Вход, в который я с таким трудом протискивался, оказался настолько тесным, что я несколько раз выползал из трусов. Острые, как нож, грани царапали спину и ноги.

Сначала я разглядел только невероятно узкий проход и слабый свет впереди. Долго извивался я, вися в воздухе; когда же мне удалось подтянуть ноги, то я почувствовал, что проход как будто расширяется, однако низкий свод все так же прижимал меня к полу. Глаза стали улавливать кругом неясные контуры; внезапно я различил около самого уха скульптурное изображение двух спаривающихся черепах. С другой стороны стояла маленькая статуэтка, выполненная в том же стиле, что великаны на склонах Рано Рараку. Я прополз дальше. Туннель все расширялся, и скоро я смог уже сесть. Моим глазам предстала пещера, слабо освещенная через какое-то отверстие, которого мне еще не было видно.

Вдоль стен, прямо на сухом камне плотными рядами стояли и лежали причудливые скульптуры. Ни циновок, ни сена здесь не было. Метрах в пяти - шести впереди меня высилась, загораживая путь, большая фигура мужского пола. Истукан слегка присел, угрожающе подняв руки. Позади него наклонно спускался уступ, на котором лежали два человеческих скелета. Сквозь крохотное отверстие в стене справа на истлевшие кости падал слабый свет, позволяя различить контуры призрачной сокровищницы.

Вдруг послышалось чье-то дыхание, так отчетливо, словно кто-то дышал рядом со мной. На самом же деле это был Лазарь, протискивавшийся в это время в тесный проход. Здесь была поразительная акустика: я слышал, как задевает острые камни его голая кожа. Лазарь пробрался в пещеру и уже без всяких магических церемоний сел на корточки рядом со мной. В темноте он казался негром, лишь зубы и белки его больших глаз отсвечивали белым. Лазарь был в ударе - таким я знал его по ночным визитам в мою палатку. Он указал на рослую фигуру, предупреждающе воздевшую вверх руки: словно регулировщик уличного движения распоряжался роем таинственных созданий, выстроившихся вдоль обеих стен пещеры по направлению к выходу.

- Это самый главный камень, - объяснил Лазарь. - Начальник пещеры, древний король.

Вообще же Лазарь обнаружил поразительное невежество. На все вопросы об остальных фигурах он только пожимал плечами и говорил "не знаю". Лишь в одном случае я получил от него разъяснение: два каменных диска с симметрично расположенными символическими знаками изображали, по словам Лазаря, солнце и луну. Никто не требовал, чтобы мы объяснялись шепотом, однако вся обстановка и акустика сами собой побуждали нас говорить вполголоса.

Лазарь некоторое время ползал вместе со мной, потом снова направился в проход, за Биллем.

Если многие камни Атана были поцарапаны и истерты чисткой и мытьем, то на фигурах в тайнике Лазаря не было заметно никаких повреждений. В пещере Атана, с циновками на полках и сеном на полу, я чувствовал себя словно в тайном убежище мага; здесь же мы очутились как бы в старом уединенном хранилище.

Мы спросили Лазаря, моет ли он камни.

Нет, тут в этом нет необходимости: воздух благодаря сквозняку совершенно сухой, и плесень не растет.

Возле маленького отверстия и в самом деле ощущалась струя холодного сухого воздуха. На каменных стенах не было ни пятнышка зелени, не было ее и на истлевших костях. У Атана же стену под входом покрывал тонкий слой нежно-зеленого мха.

Время в пещере летело незаметно. Мы отобрали несколько наиболее интересных скульптур; Лазарь и Билль выползли наружу первыми, чтобы принять их. На мою долю выпала задача протащить камни, не поцарапав, сквозь тесный проход. Это было куда легче сказать, чем сделать. Ведь для того, чтобы не повредить скульптуры, требовалось освещать себе путь фонариком, да еще надо было подтягиваться самому. Я жалел, что у меня нет третьей руки. Только теперь я оценил ловкость Лазаря, который один лазал и ползал тут по ночам и лишь в одном случае чуть-чуть поцарапал нос каменной голове.

В конце концов, постепенно проталкивая впереди себя скульптуры, я дополз до выходного отверстия. В тот же миг до меня донесся озабоченный возглас Билля, однако прибой заглушил слова, а наружу я не мог выбраться, пока Лазарь не принял камни. Присмотревшись, я как будто различил его руку, и вдруг мне стало ясно, что произошло: снаружи царил полный мрак. Наступила ночь.

Лазарь один за другим вытащил камни и передал их дальше Биллю. Наконец проход освободился, я вылез наружу и убедился, что картина совершенно изменилась. В слабом свете, посылаемом лунным серпом, лишь с трудом можно было различить очертания скалы.

Я весь покрылся гусиной кожей и ощутил неприятную дрожь в коленках, когда наконец ступил на плато. Оставалось только попытаться утешить себя тем, что виноват холод. Тем более, что было действительно холодно - и в пещере, а еще больше, когда я карабкался вверх нагишом на ночном ветру...

Прежде чем идти к лошадям, Лазарь тщательно осмотрел все кругом, чтобы не осталось клочков бумаги или каких-нибудь других следов нашего пребывания. Затем наш маленький караван направился домой в тусклом свете луны. Мешок был тяжел, а путь крайне труден, так что мне стоило больших трудов удержаться в седле, опираясь на одно стремя. В конце концов мы выбрались на древнюю дорогу, и я поравнялся с Лазарем, чтобы сказать ему: видишь, мол, в пещере не оказалось никаких злых аку-аку.

- Это потому, что я прошел вперед и сказал нужные слова, - ответил Лазарь спокойно.

Что это были за "слова", я так и не узнал. Не узнал также, какой смысл в том, чтобы раздеваться, когда отправляешься в пещеру, где гуляет такой ветер. Разве что старомодный аку-аку предпочитал, чтобы гости являлись к нему в набедренной повязке? Я не решался спросить. Ведь Лазарь считал, что я знаю все об аку-аку не хуже его самого, если не лучше.

Мы молча ехали дальше; копыта звонко стучали по мощеному участку. Вскоре мы услышали пронзительный скрип мельницы в Ханга-о-Тео. Беспокойные тучи то и дело скрывали месяц, с любопытством заглядывавший в мой мешок, ночь была исполнена таинственности. Дул прохладный ветерок, и мы поторапливали коней, не остановились даже напоить их возле мельницы. Лазарь кашлял...

Магическая скульптура