Глава 7. Встреча с немыми сторожами родовых пещер [1959 Хейердал Т.

Солнце едва успело подняться над морем, золотя прибрежные скалы, когда на горизонте показался большой чилийский военный транспорт. Плоский, широкий, однообразно серый, с металлической вавилонской башней посредине, он надвигался все ближе и ближе - первый привет внешнего мира, первое свидетельство того, что по-прежнему вдали, за всеми горизонтами, лежит суша. Ров Ико занесло песком, человек сменил одно оружие на другое.

Мы встретили "Пинто" возле самых птичьих островков. На лалуба и башнях великана столпилось множество людей. Как только мы поравнялись с ним, капитан Хартмарк включил сирену, и мы, как воспитанные гости, приветствовали наших хозяев, приспустив кормовой флаг. В ответ последовал салют из одного орудия; на грот-мачте военного корабля взвился норвежский флаг. Это было проявлением исключительного расположения. Наш маленький траулер круто развернулся, описав полукруг, и, выжимая из своих машин всю мощность, приступил к эскортированию миролюбивого серого великана до якорной стоянки у деревни Хангароа. А там, у мола, собралось все население. Над островом гулко разнесся салют орудий "Пинто" - двадцать один выстрел, затем от берега отчалил катер и доставил на судно губернатора который явился на борт приветствовать капитана "Пинто" в "протекторате" военно-морского флота.

Вот еще удивительная фигура, о которой не знали даже сами жители острова

Билль исследовал красную четырехгранную скульптуру в Винапу

Эду посчастливилось открыть древнюю солнечную обсерваторию Оронго. Здесь же он нашел эту своеобразную голову

Впервые за много веков на острове зазвучал стук каменных рубил. В высушенных тыквах - вода

Вот они, потомки 'длинноухих'. Слева направо: брат бургомистра Атан Атан, сам бургомистр, Хеи, рыжеволосый сын бургомистра Хуан, Лазарь, Энлике

Как ухитрялись древние ваятели поднимать и устанавливать статуи? Потомки 'длинноухих' согласились открыть нам секрет предков

Бургомистр, стоя на стене, управляет подъемом изваяния. Медленно растет груда камней, все выше поднимается статуя

Еще немного - и каменный великан станет на место. Двенадцать человек управились с этой работой за восемнадцать дней

Сотни статуй высились некогда по всему острову. Потом разразились войны, и великанов сбросили наземь. Но в наши дни один из них снова стал на 'ноги'. Лазарь и автор снялись вместе с ним

Арне Шёльсволд отрыл каменного великана, на груди которого вытесано изображение трехмачтового парусника

Островитяне решили показать, что каменные изваяния можно было передвигать без особых затруднений

Тайная родовая пещера. Атан Атан хранил в ней скульптуры, доставшиеся ему в наследство от предков

Двадцать минут спустя после прибытия губернатора я, как было условлено, тоже отправился на "Пинто" вместе с капитаном Хартмарком и врачом экспедиции. Нас приняли необычайно сердечно. В тот самый миг, когда наш катер пришвартовался, трубач сыграл фанфару; капитан "Пинто" и губернатор стояли у трапа, встречая гостей. А в салоне капитана нас представили адмиралу чилийской санитарной службы и американскому военно-морскому атташе с супругой. Атташе прибыл на остров Пасхи выяснить, нельзя ли построить здесь большой аэродром для воздушной трассы между Южной Америкой и Австралией. За коктейлем я в небольшой речи поблагодарил за замечательное гостеприимство, оказанное нам на острове губернатором и его людьми. Капитан "Пинто" тепло пожелал нам на будущее не меньших успехов, чем уже достигнутые, и предложил поделиться с нами необходимыми припасами, после чего приказал принести два мешка почты, на которые наш шкипер и врач набросились со страшной жадностью.

Так, просто и непринужденно, была завершена официальная часть и положено начало приятной беседе.

Вскоре дверь в салон открылась опять, и вошел бургомистр в отглаженной рубахе с галстуком, во главе полудюжины представителей островитян, включая Лазаря. Бургомистр решительно прошагал прямо к важному капитану, обвешанному золотыми шнурами, и потряс ему руку. Звонким голосом, горячо жестикулируя, он объявил нам всем, что вот это настоящий капитан, знает, что к чему: до сих пор никто еще не салютовал орудиями, подходя к острову! Затем он вытянулся в струнку, прижав растопыренные пальцы рук к бедрам; остальные островитяне тоже стали "смирно", и бургомистр лихо пропел чилийский гимн прямо в нос капитану. Но вот смолкли звуки гимна, и бургомистр со своей свитой совершенно преобразились. Мне почудилось, что я вижу настоящий джаз: покачиваясь и извиваясь, они затянули свой собственный ритмичный королевский гимн, в котором говорилось, как Хоту Матуа высадился на берег Анакены. Закончив петь, бургомистр вдруг заметил меня. Он весь напрягся, словно кот перед прыжком, показал на меня и воскликнул:

Как по сигналу, он сам и все его друзья сунули руки в карман, вытащили пачки американских сигарет различных марок и поднесли к глазам капитана "Пинто": смотрите, мол, какие товары нам доставили на остров, - учитесь!

Капитан терпеливо выслушал все со стоическим спокойствием. Снова появился поднос с коктейлями, и островитянам предложили угощаться. Глаза бургомистра засверкали от удовольствия. Что ни говори, этот капитан - человек правильный, пусть даже его сигареты не могут сравниться с сигаретами Кон-Тики. Я с тревогой наблюдал, как коктейль мигом исчез в глотке бургомистра. А он гордо и удовлетворенно глянул на меня и, успокоительно кивнув, сказал, чтобы я не беспокоился: он знает, что значит пить хорошее вино. Засим бургомистр и его коллеги, очень довольные, покинули салон и отправились осматривать корабль.

Следующий раз я увидел снова бургомистра в офицерской кают-компании, у бара, в окружении восхищенной толпы. Среди пассажиров было много видных деятелей, в том числе профессора Вильгельм и Пенья, которые прибыли во главе группы студентов-археологов ознакомиться с нашими раскопками. Я знал обоих по Чили, и они встретили меня сердечными южноамериканскими объятиями. Вместе со студентами они с увлечением слушали мой рассказ об открытии различных эпох в развитии местной культуры и о найденных нами необычайных статуях.

Здесь, в баре, я не решался упомянуть об удивительных скульптурах из подземных тайников. Одно неосторожное слово могло уничтожить все мои надежды на то, чтобы раскрыть тайну родовых пещер. Весь мой план проникнуть в одну из них по-прежнему висел на ниточке, и, если что-нибудь просочится сейчас к островитянам, они испугаются, и их рты, а также пещеры будут закрыты семью печатями.

Я уже выходил из кают-компании; вдруг меня словно громом поразило. Со стороны бара донесся голос бургомистра, необычно резкий и звонкий, и когда я увидел, как дон Педро ставит бокал на стойку, то понял, что он видит ее очень смутно. А бургомистр отчетливо и громко произнес:

- Господа, я богатый человек - у меня есть пещера!

Я застыл, пригвожденный к месту, ожидая, что последует дальше. Ничего не последовало. Остальные говорили между собой о совершенно других вещах; бургомистр замолчал. Вряд ли он впервые выдавал себя за рюмкой вина. Но, видно, его заявление не услышали либо приняли за пьяную болтовню, если только вообще кто-нибудь понимал, что есть что-то необычное в том, чтобы владеть пещерой. Кажется, бургомистр опамятовался и сам испугался своей откровенности, потому что сразу после того, как я вернулся на свое судно, он отправился на берег.

В этом году деревянные изделия, предложенные команде и пассажирам "Пинто", не отличались высоким качеством. Все лучшее давно уже было приобретено членами экспедиции. Поэтому профессор Пенья отправился прямиком в домик бургомистра, где и нашел превосходный выбор законченных и полу законченных деревянных фигур. Однако дон Педро отказался продать их, сказав, что они предназначены для Кон-Тики, и вообще он получил столько заказов от людей Кон-Тики, что дай бог управиться. Пенье оставалось только смириться.

Затем дон Педро принялся рассказывать, какое счастье сопутствует Кон-Тики: стоит его людям перевернуть камень или копнуть землю, как непременно обнаружится что-нибудь замечательное. Пенья терпеливо выслушал и это, а разговорчивый с похмелья бургомистр все больше расходился, расписывая поразительные находки людей Кон-Тики. В конце концов профессор начал задумываться. Рассказ бургомистра хоть кому мог внушить впечатление, что трава на острове Пасхи растет на плотном слое драгоценнейших памятников искусства; он забыл объяснить, что из подлинно ценных археологических памятников мы нашли сами только развалины и огромные изваяния, которые остались все на своих местах. У Пеньи неизбежно должен был сложиться вывод, что экспедиционное судно нагружено до краев редчайшими экспонатами: ведь мы первыми затеяли раскопки на этом безлесном острове.

Вечером профессор Пенья вторично сошел на берег, на этот раз с телеграммой в руках. Несколько человек в испуге примчались ко мне и сообщили, что телеграмма подписана министром просвещения Чили и дает Пенье полномочия конфисковать все археологические находки экспедиции и привезти с собой на военном судне.

Губернатор был потрясен, капитан "Пинто" развел бессильно руками, патер Себастиан не мог ничего понять. Если Пенья действительно наделен полномочиями от министра, никто на острове не может помешать ему. Тогда экспедиции придется отдать все до единого кусочки костей и образцы древесного угля, которые археологи за последние месяцы добыли из чрева земли. Наши чилийские друзья были в отчаянии и поклялись сделать все, что в их силах, чтобы выяснить это дело. Решили созвать в кабинете патера Себастиана конференцию "круглого стола" с участием профессора Пеньи. Все от души надеялись, что выход будет найден и материалы экспедиции не конфискуют.

Весть о телеграмме дошла и до островитян. Они пришли ко мне, горя возмущением, и заверили, что никто не посмеет отнять у меня того, что я купил у них; они сами распоряжаются своим имуществом. Особенно переживали Эстеван и Лазарь, от которых я получил пещерные реликвии. Впрочем, Лазарь считал, что мне стоит только призвать на помощь своего аку-аку, и никто ничего не тронет на моем корабле. Бургомистр страшно огорчился, понимая, что сам во всем виноват. Он вызвался немедленно пойти к Пенье и сказать, что если я и забрал на борт что-то ценное, то это исключительно предметы, купленные мной у обитателей деревни и составлявшие их личную собственность, а не археологические находки, которые я будто бы решил присвоить.

- Мы можем отдавать и продавать свои вещи кому хотим,- повторил бургомистр и отправился разыскивать Пенью.

Тем временем было решено, что командир военного корабля вместе со своей свитой объедет на "джипе" остров и познакомится с деятельностью экспедиции. Наше совещание состоится через несколько дней; "Пинто" должен был простоять на якоре неделю с небольшим. Гонсало проводит Пенью и студентов в верховую экскурсию по всему острову, после чего они под квалифицированным руководством Билля приступят к самостоятельным раскопкам на равнине Тепеу, где некогда стояли камышовые хижины.

На следующий день море вело себя беспокойно. Вдоль всего побережья рокотал могучий прибой. Пассажиров "Пинто" не пустили на берег, а те, кто уже переправился на остров, вынуждены были из-за волнения оставаться там. Они решили искать убежища у патера Себастиана, о котором слышали, как о сказочной фигуре и некоронованном короле острова. В конце концов старый священник до того устал от вопросов и фотографирования, что сбежал из дому ко мне и спросил, нельзя ли отправиться на экспедиционное судно, где мы сможем посидеть спокойно, отдохнуть от такого множества людей. Патер Себастиан волн не боялся, лишь бы нашелся знающий человек, чтобы провести катер между прибрежными рифами. А на молу, содрогавшемся под нескончаемыми ударами прибоя, нас поджидал с несчастным видом бургомистр. Он тоже умолял взять его на судно: ему необходимо срочно переговорить со мной.

- Пусть дон Педро плывет с нами, - сказал патер Себастиан приветливо; он подобрал подол сутаны и шагнул в пляшущий катер, опираясь на руку капитана.

Команда уже пообедала, но стюард подал нам четверым бутерброды. Патер Себастиан любил покушать, а бутерброды и пиво ставил выше всего. Я и сам на аппетит не жалуюсь и причисляю хорошую еду к основным материальным наслаждениям в нашей жизни: оба гостя составили мне достойную компанию. Они ели, ели, передохнули и опять принялись есть, буквально сияя от удовольствия; а корабль плавно покачивал нас вверх-вниз, вверх-вниз...

Мы захватили в плавание запас пива в жестяных банках, и патер Себастиан кивком дал мне понять, что можно выдать одну банку бургомистру; все равно ведь он может купить вино на "Пинто". Бургомистр был на седьмом небе и продолжал поглощать бутерброды, то и дело наполняя свой стакан из банки. Но патер Себастиан вдруг замедлил темп, потом смущенно улыбнулся и попросил извинения: похоже, волны здесь сильнее, чем он думал. Шкипер проводил его на палубу, подышать свежим воздухом у борта, а бургомистр как ни в чем не бывало наложил себе полную тарелку и уплетал за милую душу. Как только мы остались одни, он наклонился в мою сторону и, усиленно жуя, заговорил об аку-аку. Мол, мне нечего бояться, что у меня что-нибудь отнимут. Разве наши объединенные аку-аку не задержали на день большой военный корабль?! Я не остался в долгу и хвастливо зашептал, что мой аку-аку сообщил мне, какие предметы хранятся в пещере бургомистра, помимо моко, о котором дон Педро рассказал сам. В самых общих чертах я описал несколько камней из пещер Эстевана и Лазаря; я исходил из того, что раз они сходны между собой, то такие же фигуры могут оказаться в пещере бургомистра. Он оцепенел и даже забыл жевать. Неужели мой аку-аку побывал в его тайнике? Пришлось дону Педро при- знать, что я не ошибся. Затем он снова набросился на еду, одновременно засыпая меня вопросами, чтобы выяснить, что еще я узнал от своего аку-аку. Больше ничего, отвечал я, так как рассчитывал, что бургомистр, прежде чем уехать, сам посвятит меня во все тайны пещеры. Дон Педро успокоился и замолчал, продолжая есть. Вошел стюард, принес еще бутерброды. Бургомистр наложил себе тарелку и целиком предался неизведанным доселе радостям холодных закусок. Взявшись за свою банку с пивом, он устремил на меня печальный взор: она опустела, и все остальные тоже. Я как раз собрался пойти справиться, как себя чувствует патер Себастиан; в этот миг стюард поставил открытую банку с пивом на бочке возле двери. Выходя на палубу, я взял банку и поставил ее перед усердно жующим гостем, а пустую захватил с собой и выбросил за борт.

Мы стояли, разговаривая, у борта с патером Себастианом; он совершенно оправился на свежем воздухе. Внезапно из салона донесся вопль ужаса. В три прыжка я очутился у двери: бургомистр сидел, оцепенев, вплотную у переборки и показывал на банку с пивом. Лицо его исказилось гримасой, глаза готовы были выскочить из орбит.

- Кто ее здесь поставил, кто ее поставил? - кричал он диким голосом.

Я оторопел: может быть, что-нибудь не так с банкой, которую принес стюард? В нескольких банках пиво забродило, и бургомистр мог решить, что мы пытались отравить его. Я понюхал пиво.

- Кто ее поставил?! Все банки были пустые, когда ты уходил!- продолжал истерически вопить бургомистр, точно его со всех сторон окружали духи.

И тут меня осенило. Похоже, он не заметил, как я, выходя, заменил пустую банку полной!

- А сюда никто не заходил с тех пор? - спросил я осторожно.

Бургомистр ни на минуту не усомнился. Такого аку-аку он еще никогда не видел! Он глядел на меня с явной завистью: вот бы ему такого невидимого слугу, который приносит пиво, стоит только пожелать! Понемногу он отошел и стал есть дальше, но при этом все время следил, не происходит ли вокруг него еще чего-нибудь таинственного. Оставшееся масло он завернул в бумажку и положил в карман, затем, сытый и довольный, вышел к нам на палубу. Шкипер за это время снялся с якоря и теперь осторожно вел судно поближе к беpeгy, под прикрытие маленького мыса.

Происшествие с пивом произвело на бургомистра большее впечатление, чем каменные киты и все прочее до сих пор. Под вечер, когда мы сквозь прибой прорвались к берегу, он отвел меня в сторонку и шепотом сообщил, что аку-аку все время уговаривает его сходить в пещеру и взять что-нибудь для сеньора Кон-Тики. Он и сам этого хочет, но сначала должен получить согласие своей бабушки. Я не знал, что у него есть бабушка, и спросил, где она.

- Там наверху, выше Хангапико, у самой дороги, под цементной плитой, - ответил бургомистр.

Я вздрогнул, на мгновение представив себе беспомощно барахтающуюся под упавшей плитой старую женщину, но тут же сообразил, что бабушка, разумеется, скончалась и просто похоронена там. Бургомистр доверительно прошептал, что не может ее спрашивать днем или при луне; нужен абсолютный мрак. Но он пойдет туда при первом же удобном случае, и, если она разрешит, он послушается своего аку-аку и сходит потом в пещеру.

На следующий день мы подняли якорь и вернулись на стоянку около Анакены, а команда "Пинто" приступила к выгрузке доставленных товаров. Гонсало возглавил верховую экскурсию с участием профессора Пеньи и чилийских студентов; археологи экспедиции, временно оказавшиеся без рабочих, давали объяснения на местах. Последовали дни обмена визитами: мы были приглашены на обед на "Пинто", затем командир корабля со свитой отобедал у губернатора и в Ана-кене. Потом в наш лагерь явился Пенья со своей кавалькадой; снова состоялся оживленный пир, гости остались у нас ночевать. Один из археологов-студентов, боливиец, пришел в неописуемый восторг, ознакомившись с красной колонной-скульптурой в Винапу и коленопреклоненным великаном у подножия Рано Рараку. Он сам участвовал в раскопках в Тиауанако и сразу определил, что такие же фигуры видел у себя на родине.

Пенья пребывал в отличном настроении, все виденное ему страшно понравилось, однако он сообщил мне шепотом, что прибыл, к сожалению, с "неприятной миссией" и что давно разыскивает меня в связи с весьма досадной телеграммой. Мы условились о встрече для обсуждения телеграммы и расстались добрыми друзьями.

Два дня спустя бургомистр передал, чтобы я прислал в деревню "джип" - забрать "тяжелый мешок с очень важными вещами". Капитан Хартмарк отправился за мешком. Одновременно он должен был захватить троих монахинь; они собирались покинуть остров на "Пинто" и хотели перед отплытием посмотреть на статую, уже почти поднятую бургомистром.

И вот "джип" вприпрыжку вернулся обратно. Дон Педро и Лазарь сидели с таинственными физиономиями на огромном мешке, уложенном в багажник; кроме них "джип" доставил монахинь и священника с "Пинто". Гости отправились на экскурсию, а островитяне потащили мешок ко мне в палатку. Наконец-то бургомистр решился! Он ходил в пещеру вместе с бабушкой и пребывал теперь в страшном возбуждении. Лазарь же явно испытывал облегчение и даже словно дышал свободнее: он убедился, что не один выносил реликвии из родовой пещеры.

Оба не на шутку перепугались, когда, погрузив мешок в "джип", услышали, что капитан должен забрать еще монахинь. Однако все обошлось, счастье сопутствовало им.

В мешке в отдельном свертке лежали пять камней, впервые взятые Лазарем из его второй пещеры, расположенной в Винапу. Остальные тринадцать камней были извлечены из пещеры бургомистра; лучших скульптур я еще не видел на острове. Одна из них изображала собачью голову с широко разинутой, оскаленной пастью и скошенными глазами, такими дикими, что они скорее напоминали о волке или лисе. Я не мог наглядеться на это классическое произведение. Были там и еще собаки или собакоподобные существа; одно отличалось сильно вытянутой мордой и таким же вытянутым телом и хвостом. Если бы не прямые короткие ноги, его можно было бы принять за крокодила. Ползущий моко с широкой головой, огромной пастью и зубчатым гребнем вдоль спины удивительно напоминал каймана; были здесь также птицы, птицечеловеки и причудливая каменная голова. Среди фигур Лазаря тоже попадались очень своеобразные, в том числе плоский камень с рельефным изображением двух свившихся вместе змей. В глазах островитян я был всеведущ, поэтому мне надлежало следить за собой, чтобы не выдать свое невежество глупым вопросом. Но тут я настолько увлекся, что забылся и спросил, в чем смысл этих камней. Однако мои собеседники не стали ко мне придираться.

- Они придают силу тем, кого изображают! - зашептал бургомистр взволнованно.

Он достал весьма реалистическое изображение омара, вернее - тихоокеанского лангуста, с изогнутыми под животом клешнями и вытянутыми вдоль спинного щитка усами.

- Вот это придает силу лангусту, так что он размножается на побережье в большом количестве.

Потом он показал на змей и сказал, что двойные фигуры обладают вдвое большей магической силой. Я знал, что змея совершенно неизвестна на островах в этой части океана, и спросил нарочно, придает ли эта фигура удвоенную силу "угрю". Но нет, оказалось, что угорь тут ни при чем, у угря не бывает широкой головы и узкой шеи, как у этих животных, которые обитают на суше, подобно "кулебре" чилийцев. Огромное животное такого рода вырублено прямо в скале по пути к долине Ханга-о-Тео, сообщил Лазарь.

Я вспомнил вдруг, что патер Себастиан уже однажды упоминал об этом, и просил осмотреть изображение вместе с археологами. Эрория знала это место; но до сих пор мне было все некогда.

Неожиданно Лазарь с восторгом воскликнул, что впервые на острове открыто говорят между собой о таких делах: он признался бургомистру, что несколько раз ходил в пещеру за фигурами для меня, и тот ответил ему, что собирается сделать то же самое. В доверительной беседе они выяснили, что в их пещерах есть много сходных предметов.

Я знал, что в прошлом в Полинезии большую магическую силу приписывали человеческому волосу. Моя осведомленность произвела в свое время сильное впечатление на бургомистра и Лазаря. Теперь выяснилось, что в пещере бургомистра хранятся в каменной чаше пряди волос всей умершей родни, в том числе и его рыжеволосой дочери. Затем дон Педро скорчил страшную гримасу и с трепетом в голосе сообщил нам, что у него в пещере лежит голова, настоящая голова. Черепа попадались во множестве в различных тайниках по всему острову, поэтому я понял, что он имеет в виду что-то другое, и спросил, не каменная ли это голова. Нет, ничего подобного: это самая настоящая человеческая голова, пояснил бургомистр с содроганием и дернул себя за волосы, жутко осклабившись. Неужели у него в склепе хранится высушенная голова, как это случается на других полинезийских островах?

Лазарь заявил, что в тех пещерах, где он побывал, нет ни волос, ни голов, только черепа и кости его предков.

Бургомистр сообщил доверительно, что всего на острове насчитывается не меньше пятнадцати "действующих" родовых

пещер; число забытых тайников неизмеримо больше. Насколько он знает, пещеры такого рода есть только у "длинноухих", в том числе у нечистокровных. Чистокровные "короткоухие" пещер не имеют. Сам он унаследовал свою главную пещеру по прямой линии от Оророины, единственного "длинноухого" мужского пола, оставшегося в живых после сражения у рва Ико. Эту пещеру Педро передал его отец, который получил ее от своего отца, а тот от своего - и так далее. Повелось же это с тех немирных времен, когда Оророина и другие "длинноухие" вынуждены были спрятать свои сокровища в подземные тайники, чтобы они не достались "короткоухим".

С самого детства, еще пятилетним мальчиком, Педро работал со старшими и учился у них; однако, лишь когда ему исполнилось пятнадцать, отец счел его достойным увидеть реликвии. Мальчик дошел с отцом почти до самой пещеры, затем отец вынес и показал ему некоторые предметы. Таков обычай, передававшийся на протяжении одиннадцати поколений.

Бургомистр помолчал, затем последовало самое интересное.

- Я в первый раз рассказываю об этом посторонним: когда настало время мне войти в пещеру, отец отрезал у меня прядь волос.

Он дернул себя за шевелюру; Лазарь с таким вниманием следил за его движениями, что я понял: это так же ново для него, как и для меня.

Отец Педро завернул волосы в кусочек бананового листа и обмотал шнурком. Потом завязал на шнурке одиннадцать узлов, отнес сверточек в пещеру и положил в каменную чашу, накрытую сверху такой же чашей. Волосы всех обычных членов рода лежат в другой чаше, стоящей рядом, в этой же хранятся пока только одиннадцать прядей, причем большинство рыжие. На первом сверточке шнурок с одним узлом, в нем лежат волосы Оророины, на втором, с волосами сына Оророины, - шнурок с двумя узлами, и так далее. Сверточек с волосами отца бургомистра обмотан шнурком с десятью узлами; в последнем свертке, с одиннадцатью узелками, лежат волосы самого дока Педро. После того как прядь волос Педро попала в чашу, отец посвятил мальчика во все тайны, связанные со входом в пещеру. Сначала состоялась церемония в честь охраняющих вход аку-аку; до их сведения довели, что отныне еще одному человеку присвоено право входить в потайное отверстие. А затем он впервые вступил в пещеру Оророины.

Несколько десятков лет дон Педро один знал тайну подземного святилища, но теперь он столкнулся с почти неразрешимой проблемой. Его собственный рыжеволосый сын Хуан - "дитя своего времени" и не ценит старины. Он уже взрослый, женат, и все-таки на него нельзя положиться в таких секретных и серьезных делах. Если Хуан узнает, где пещера, он соблазнится деньгами и постарается разбогатеть, продав содержимое тайника людям с первой же увеселительной яхты. Так что придется, пожалуй, передать пещеру младшему брату, Атану Атану; у того доброе, чистое сердце, и он уважает обычаи предков...

Мы ждали к обеду гостей с военного корабля, поэтому пришлось заканчивать беседу. В заключение бургомистр объявил, что отныне он, Лазарь и я объединены братством, это же относится и к нашим аку-аку, стоящим рядом с нами в этот момент.

- Мой стоит здесь, - сказал дон Педро, показывая пальцем на невидимую точку рядом со своим левым коленом.

Затем мы все выбрались из палатки; аку-аку, очевидно, путались в это время у нас в ногах, если только эти невидимые малыши не вышли прямо сквозь стенку. Ведь аку-аку обладают совершенно фантастическим умением перемещаться в пространстве: бургомистр рассказывал мне, что его аку-аку за две минуты может добраться до Чили и вернуться обратно.

Выйдя, бургомистр дал Лазарю несколько практических указаний, как за день окончить подъем статуи, когда он сам уедет на "Пинто" и Лазарь примет командование. Подъехали гости на "джипах", а вечером я отправился с ними в деревню, на условленное совещание в домике патера Себастиана с участием профессора Пеньи. Сам патер лежал с температурой, но в его кабинете набилось полно людей.

Совещание открылось под председательством капитана "Пинто", который временно олицетворял верховную власть на острове. Как и губернатор, он с самого начала относился к нам сочувственно, особенно после того, как ознакомился с работой археологов. Он сообщил, что намеревается связаться по радио с командованием военно-морских сил, чтобы попытаться получить для нас разрешение увезти с острова целую статую. Капитан знал, что мы уже ходатайствовали об этом и получили отказ, так как статуи охраняются государством, но теперь он сам увидел, что мы открыли неизвестные доселе изваяния; таким образом, после нашего отъезда все равно останется больше статуй, чем было до сих пор. Рядом с капитаном и его адъютантом сидели губернатор, профессор Вильгельм, профессор Пенья с одним студентом, затем наш "офицер связи" Гонсало, Эд и я.

Пенья начал с благодарности и восхищения работой экспедиции на острове, после чего выразил сожаление и предъявил свое полномочие конфисковать все материалы экспедиции. Профессор Вильгельм, всемирно известный антрополог, немедленно поднялся и принялся защищать нас. Археологи экспедиции не смогут завершить исследования, если не обработают свои материалы в лабораториях, заявил он. И вообще: почему раньше никто не ставил так вопрос? Ведь Хейердал сам побывал в Чили, чтобы разрешить все проблемы, еще до того, как экспедиция отправилась на остров Пасхи.

Пенья согласился, но объяснил, что произошло досадное недоразумение: министерство иностранных дел дало разрешение, хотя в этом вопросе вся компетенция принадлежит министерству просвещения.

Я возразил, что лично побывал у министра просвещения; он был крайне любезен и просил меня немедленно сообщить, если возникнут какие-нибудь трудности и понадобится помощь.

Вильгельм поспешил заверить, что они все готовы помочь, важно только найти законный путь. А такая возможность есть, так как закон, в составлении которого он сам участвовал, оставляет для этого лазейку.

Тут встал студент Пеньи и попросил слова. Он заявил, что необходимость конфискации продиктована недостатком материалов с острова Пасхи в чилийских музеях. "Из всех стран мира у нас меньше всех материалов с нашего же собственного острова", - сообщил он. И Пенья кивнул утвердительно.

Я повторил, поддержанный Эдом и Гонсало, что раскопки экспедиции обнаружили изваяния и стены, которые гости только что осмотрели. Мы откопали и отчасти реконструировали эти объекты. Остальное же, что добыто нами, представляет собой главным образом кости, древесный уголь и обломки древних орудий. Такой материал для музея особого интереса не представляет, зато совершенно необходим археологам для дальнейшего изучения истории острова. Все найденное нами будет впоследствии описано в научном отчете, а если что не войдет в отчет, значит, оно и не представляет никакой ценности.

Поэтому я предлагаю, чтобы нам разрешили взять с собой все наши находки, а потом, когда закончится обработка материалов и будет напечатан отчет, представители Чили отберут все, что их заинтересует.

Пенья и студент сразу же подхватили эту мысль: они как раз хотели предложить что-нибудь в этом роде, и тем лучше, что предложение исходит от меня.

Я добавил, что хотя сами мы не нашли никаких поддающихся переноске музейных ценностей, но зато островитяне принесли мне много удивительных предметов, которые считали своей личной собственностью.

- Нас не интересует то, что принесли вам островитяне,- объявил Пенья, - если только (он пододвинулся с улыбкой поближе) они не принесли вам ронго-ронго!

- Нет, никаких ронго-ронго я не получил, - ответил я,- но мне передали много других предметов.

- Это меня не касается, - сказал Пенья. - Я прибыл сюда не как таможенный офицер. То, что вы купили у островитян, и мы все можем купить. Нас касается только то, что вы сами нашли в земле, потому что до вас никто не занимался здесь раскопками.

Итогом нашего совещания явилось письменное соглашение, лишающее меня постоянного права собственности лишь на тот археологический материал, который обнаружен самими членами экспедиции при раскопках. Я предложил Пенье осмотреть все наши коллекции - как то, что мы собрали сами, так и то, что получили в подарок или купили; на этом совещание закончилось. Несколько человек остались переписать оконча. тельный вариант соглашения, а сам я вышел. Капитан и машинист сидели в "джипе", поджидая меня в темноте. Я ступил на подножку и вздрогнул от неожиданности, обнаружив рядом чью-то неподвижную фигуру. Это был Лазарь. Я шепнул ему, что все в порядке, но он прервал меня:

- Я знаю. Я стоял и подслушивал у окна все время. Если бы тот маленький толстяк сказал, что хочет отнять у тебя что-нибудь, я бы побежал к бургомистру, и мы привели бы сюда двести человек!

За себя и за Пенью я возблагодарил небо за то, что мы пришли к дружескому соглашению, и постарался убедить Лазаря впредь никогда не выдумывать ничего подобного.

Немного дальше стоял у своей калитки бургомистр, явно нервничая.

- Только не волнуйся, - встретил он меня еще издали, точно считал нас такими же взбудораженными, как он сам. - Ну как?

Услышав, что никто не отнимет у меня ни одного моаи кава-кава, бургомистр напыжился.

- Вот видишь! - произнес он торжествующе и ударил себя в грудь. - Наши объединенные аку-аку!

Извинившись перед шкипером и машинистом, бургомистр попросил их подождать в "джипе": ему нужно переговорить со мной и Лазарем. В гостиной у него стоял круглый стол, три стула и шкаф. Хозяин прибавил фитиль в керосиновой лампе и достал недавно купленную бутылку вина. Налив три рюмки, он предложил нам плеснуть вином на пальцы и помазать волосы "на счастье". Мы выполнили это, после чего чокнулись остатками. У бургомистра был уже готов план. Ночь выдалась безлунная, стоял непроглядный мрак. Лазарь должен был вместе с остальными двумя остаться в "джипе", а дон Педро поведет меня на переговоры с бабушкой. Предстояло выяснить у нее, можно ли мне войти с ним в пещеру. Я одобрил план бургомистра, и мы пошли к остальным, благоухая вином.

На "джипе" мы проехали дальше до развилка перед домиком губернатора, затем свернули на дорогу, ведущую к молу, остановились на ней и погасили фары. Теперь только звезды мерцали во мраке. Немного погодя мимо проскакало несколько островитян. Я еле различил их, хотя копыта стучали совсем рядом с "джипом". Выждав, пока они проедут, бургомистр объявил, что мы с ним пойдем на пригорок поглядеть на звезды. Шкипер и машинист сделали вид, будто поверили.

Вдвоем мы прошли от дороги вправо, пока в темноте не показалось что-то, напоминающее развалины каменной стены. Бургомистр остановился и прошептал, что по ту сторону камней он не может говорить со мной, только делать знаки Затем он крадучись прошел еще метров пятьдесят; я осторожно следовал за ним по пятам. Мы очутились около неровной светлой плиты. Возможно, что тут действительно был положен цемент, но из-за темноты я не мог разглядеть ничего как следует. Здесь бургомистр остановился опять, указал на землю перед собой и низко поклонился, вытянув руки вперед наискось с обращенными к камню ладонями. Я решил, что он ожидает того же от меня, стал рядом и постарался возможно точнее воспроизвести его маневр. После этого бургомистр, все так же крадучись, описал круг возле светлой плиты. Я не отставал от него и разглядел, что тут протоптана настоящая круговая тропка. Вернувшись на то место, откуда начали, мы опять низко поклонились, вытянув руки. Так повторилось три раза, после чего бургомистр молча выпрямился темным силуэтом на звездном небе, сложил руки на груди и устремил взор на светлое пятно на земле. Я в точности повторил все его движения. Вдали виднелись огоньки военного корабля, стоящего на якоре возле острова.

Все происходящее глубоко взволновало меня. Я чувствовал себя уже не на острове Пасхи: точно я вдруг перенесся на сто лет назад в неизведанную часть света и наблюдаю языческий ритуал. И тем не менее я знал, что черная неподвижная фигура

передо мной -мирный бургомистр маленького островка; при дневном свете у него можно увидеть прозаические усики, а сейчас он к тому же повязал вокруг шеи один из моих галстуков. Дон Педро не двигался, ничего не произносил, лишь стоял, сосредоточенно думая, словно пытался загипнотизировать что-то или кого-то. Нет, решил я, тут, похоже, без вмешательства моего аку-аку ничего не выйдет, он должен заговорить и убедить бабушку бургомистра пойти на разумные уступки. Я открыл рот и неразборчиво забормотал. Этого-то мне и не следовало делать.

- Все, она исчезла, - прервал меня бургомистр, и не успел я опомниться, как он бегом ринулся прочь.

Пришлось мне изо всех сил спешить следом, чтобы не потерять его из виду. На склоне пониже камней он вдруг остановился, тяжело дыша.

И он повторил то, что говорил уже много раз: его аку-аку все время твердит "да, да". Бургомистр вытащил из кармана коробок спичек и высыпал содержимое на ладонь.

- "Вот так ты должен опустошить свою пещеру для сеньора Кон-Тики", - говорит мой аку-аку, а бабушка всё говорит: нет да нет.

Трижды он спрашивал ее, и она трижды отказывала. Но в этот раз она сказала ему, чтобы он на "Пинто" отправился на материк и уже по возвращении подарил сеньору Кон-Тики одну из пещер полностью, со всем содержимым.

Мы долго стояли и торговались, что сказала бабушка. В конце концов он согласился спросить ее еще раз, но один и не сегодня. А до отплытия "Пинто" оставалось совсем немного...

Два дня спустя я снова остановил свой "джип" у калитки бургомистра; все это время он не подавал признаков жизни. В маленькой комнатушке дон Педро сидел вместе с Лазарем за круглым столом, на котором стояла бутылка вина. Бургомистр поспешил объяснить мне, что сегодня счастливый день для Лазаря, потому что Лазарь решил показать мне одну из своих пещер за два дня до отъезда экспедиции с острова. Для бургомистра же день выдался несчастливый. Бабушка продолжает говорить "нет", а тут еще братья стали уверять, что он умрет, если возьмет меня с собой в пещеру; а ему, старшему над ними, умирать нельзя. В довершение ко всему, островитяне объявили забастовку и отказались разгружать "Пинто", требуя лучшей оплаты. Только что бургомистру объявили, что, если он не сумеет прекратить забастовку, его путешествие на материк не состоится.

Забастовка продолжалась, она охватила также овцеферму военно-морских сил. Остались без присмотра ветряные мельницы, которым надлежало качать для десятков тысяч овец солоноватую воду из древних колодцев. Отплытие корабля задерживалось.

Тем временем чилийцы, находившиеся на борту "Пинто", всячески старались помочь нашей экспедиции. Профессор Вильгельм спас взятые нами драгоценные пробы крови, обеспечив нас специальной консервирующей жидкостью; наши собственные запасы погибли, когда жара вышибла резиновые пробки из пробирок врача. Радио эксперты "Пинто" оживили наш радар, который внезапно отказался работать, хотя до этого действовал безупречно. Машинист и стюард также решили многие из своих проблем благодаря содействию друзей с военного корабля. Они явились ко мне очень довольные и доложили, что на полгода обеспечены всем необходимым.

Несмотря на забастовку и задержку, катер "Пинто" неустанно сновал между кораблем и берегом; туда - с мешками сахара и муки, обратно - с огромными тюками шерсти. И вот уже назначен день отплытия.

Накануне мы опять перевели свое судно из Анакенской бухты и бросили якорь около военного корабля. Пенья находился в это время у нас на борту, изучая коллекции археологов. Как только он ступил на палубу, я пригласил его в каюту и вручил конверт на имя министра просвещения с подробным отчетом о результатах экспедиции по день прибытия "Пинто". Сам Пенья получил копию отчета; я попросил его прочитать ее тут же. В отчете я детально описывал различные типы полученных мною удивительных камней из пещер и указывал, что, по словам островитян, это наследство, которое они хранили в подземных тайниках. Пенья спросил, побывал ли я сам в такой пещере. Нет, ответил я, не побывал, но рассчитываю побывать после ухода "Пинто". Пенья не стал больше углубляться в этот вопрос, но поблагодарил за отчет и попросил показать ему ящики с предметами, найденными археологами.

Мы спустились на фордек; здесь штурман заблаговременно собрал все ящики археологов. Вскрыв два из них и убедившись, что они содержат лишь пакеты с древесным углем, обожженными обломками костей и осколками камня, Пенья прекратил проверку. С большим трудом мне удалось убедить его пройти в мой собственный склад и посмотреть коробки с тем, что принесли мне островитяне. "Пинто" уходил на другой день, и я знал, что вряд ли кто-нибудь успеет проговориться в деревне. Я достал каменную голову со страшными оскаленными челюстями; Пенья вздрогнул и взволнованно выхватил у меня из рук скульптуру. Ничего подобного он не видел раньше на острове Пасхи. Археологи тоже находили такие головы при раскопках?

Нет, не находили. Все фигуры подобного рода я получил от самих островитян.

Пенья мгновенно утратил всякий интерес и положил голову назад в коробку. Он с восхищением посмотрел на большую деревянную моаи кава-кава, узнав в ней работу бургомистра. Потом выразил сожаление по поводу недоразумения с забастовкой, из-за которого этот подлинный мастер резьбы не сможет попасть на материк. Пенья знал, что бургомистр мог бы ему порассказать много интересного - больше чем кто-либо другой на острове.

Дальше проверять Пенья отказался наотрез, такие предметы его не касались. Тем временем мы уже стали на якорь около "Пинто". Командир военного корабля и прочие наши друзья прибыли к нам на судно попрощаться. Я стоял и беседовал с Пеньей; в это время подошел его ассистент и еще двое студентов. Я обратился к ним с подчеркнутой серьезностью и попросил внимательно выслушать и запомнить, что я скажу. Затем я сообщил им, что некоторые островитяне знают очень важные тайны.

- Братья Пакарати, - поспешил вставить один из моих собеседников.

- Возможно, но также и бургомистр и многие другие,- добавил я и сообщил, что суть этих тайн в вымирающих обычаях и суевериях.

Кроме того, я не сомневаюсь, что островитянам известны пещеры с мелкими скульптурами; правда, самому мне еще не удалось проникнуть в такой тайник.

Один из студентов прервал меня и посоветовал не придавать слишком большого значения болтовне островитян и их легендам; другой с лукавой улыбкой заметил, что пасхальцы - мастера изготовлять подделки. Я снова попросил их запомнить мои слова: на острове есть тайники со скульптурами, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы попасть в такую пещеру. Если же это мне не удастся, то их долг добиться быстрейшей отправки на остров этнолога, который продолжил бы мои попытки.

Кто-то сочувственно закивал, другой улыбнулся, а сам Пенья похлопал меня по плечу и весело рассмеялся. Он предлагал островитянам сто тысяч песо, или двести долларов, если они принесут ему ронго-ронго, - и все зря. Один из студентов возразил, что останься "Пинто" здесь хотя бы еще дней на пять, он получил бы ронго-ронго из подземного тайника.

Между тем на судне собралось множество гостей не только с "Пинто", но и из деревни, и мы прекратили разговор. Я выложил все свои карты на стол, а уж их дело - верить или не верить.

На следующий день "Пинто" ушел, увозя нашего водолаза: он забрался в нерабочее время на запретную глубину и повредил барабанные перепонки. Грустно было расставаться с одним из участников экспедиции, но его место занял чудесный парень, молодой чилийский студент из числа приплывших на "Пинто". Отныне Эдуардо Санчес становился членом экспедиции; на суше он должен был работать помощником археолога, на судне - юнгой. Он и Гонсало были старые, закадычные друзья. Лучших работников мы и не могли себе пожелать.

Мы шли в левый кильватер серому бронированному великану все время, пока он плыл вдоль острова. Теперь у нас было множество друзей среди людей, усеявших широкую корму "Пинто" и уступы высокой башни. На закате мы послали им прощальный привет сиреной и флагами. Маленький траулер лег на другой курс и пошел вдоль темного скалистого берега, а военный корабль заскользил навстречу фиолетовым вечерним облакам, выросшим на востоке наподобие бомбовых разрывов; далеко на западе, на краю неба еще пламенели последние залпы солнца.

Но вот мы остались одни в ночи с маленьким удивительным островком. Живые его обитатели легли спать в деревне на дальнем конце острова; здесь же лишь немногочисленные аку-аку стерегли загадочные камни на темных карнизах да светился фонарь нашего сторожа в Анакене.

Стоило исчезнуть последнему огоньку "Пинто", как корабль словно канул в небытие. Внешний мир не существует для обитателей острова Пасхи, пока сам не удостоит их своим посещением. Многих манят слухи о зеленых пальмах Таити или больших домах Чили, однако жизнь по ту сторону горизонта для островитян - все равно что загробная жизнь, нечто далекое и нереальное, происходящее вне поля зрения, за голубым небосводом. Для своего коренного населения остров Пасхи - поистине "Пуп Вселенной". Они являются на свет прочно привязанными к своей родине, твердой надежной точке посреди мирового океана, точке, которая служит подлинным центром мира. Могущественные государства, как Чили, США, Норвегия и Таити, лежат либо на западе, либо на востоке, а "Пуп Вселенной" находится точно на пересечении востока и запада, севера и юга - следовательно, в центре мира.

После ухода "Пинто" жизнь на острове быстро вошла в свою обычную колею. Коконго еще не успела распространиться всерьез. Коконго - это страшный бич островитян, ежегодная эпидемия гриппа, неизменно сопутствующая соприкосновению с материком. Она появляется и исчезает с неумолимым постоянством. После визита военного корабля коконго свирепствует в деревне месяц-два, особенно поражая голову, грудь, живот. Болеют все, инфекция никого не щадит, и коконго обязательно требует человеческих жертв, прежде чем угомониться до следующего года. Но в этом году эпидемия пока что была необычно мягкой. Островитяне мгновенно нашли объяснение: наша экспедиция принесла острову счастье. Недаром появление нашего судна вообще не принесло никаких заболеваний. Губернатор и патер Себастиан разрешили нашим рабочим вернуться, и археологи возобновили раскопки. Эд снова отправился в Оронго, где еще до прихода "Пинто" сделал столько находок. Раскопав небольшую, небрежно сложенную аху около поселения птицечеловеков, он обнаружил, что она построена на развалинах более старинного сооружения, которое было сложено из мастерски обработанных камней в классическом инкском стиле. Эд снял весь дерн и почву на окружающем участке; оказалось, что древняя стена рядом специально расставленных камней соединялась с ранее найденным им улыбающимся истуканом. Каждый камень украшало изображение больших круглых глаз, явно символизировавших солнце. Когда же Эд в центре всего этого комплекса обнаружил выдолбленные в скале в определенном порядке углубления, подозрение, зародившееся у него уже прежде, окончательно окрепло.

Двадцать первого декабря в Южном полушарии был день летнего солнцестояния; еще до восхода солнца Эд вместе с капитаном стал наготове около палки, воткнутой в одно из отверстий. Наконец светило поднялось над гребнем кратера в противоположной стороне огромного котлована, и в тот же миг четкая тень легла на отверстие точно так, как предполагал Эд. Впервые в Полинезии была обнаружена культовая солнечная обсерватория!

Губернатор обещал нам прийти в нее на рассвете в день зимнего солнцестояния, когда экспедиции уже не будет на острове.

Эд указал ему, на какое углубление должна тогда пасть тень. Губернатор пришел в назначенное время, и тень послушно закрыла обозначенное отверстие.

В день летнего солнцестояния Билль тоже стоял с измерительными инструментами на большой аху классического инкского стиля, которую раскопали в Винапу. Оказалось, что солнечный свет падает на нее под прямым углом. Наши новые наблюдения опять заставили нас вспомнить древние культуры Южной Америки: ведь инки и их предшественники в Перу были солнцепоклонниками. Но Билль сделал еще открытия. Место, где была обнаружена и поставлена на ноги красная статуя, представляло собой большую культовую площадку в виде ровной выемки - около ста пятидесяти метров в длину и ста двадцати в ширину. Некогда ее окружал высокий земляной вал, который отчетливо видно и по сей день. Рядом с ним мы подобрали древесный уголь - остатки некогда разведенного человеком костра; радиоактивный анализ в лаборатории показал, что костер горел около 800 года нашей эры. Красная статуя в Тиауанако тоже лежала на подобной четырехугольной культовой площадке. А перед стеной Билль раскопал в земле остатки древнего крематория, в котором было сожжено и погребено множество людей, некоторые вместе со своими рыболовными орудиями. Между тем археология не знала о кремациях на острове Пасхи. Наши открытия шли вразрез со всеми данными, какими до сих пор располагала наука.

Карл занимался топографической съемкой и изучением древних сооружений. В аху Пито те Кура, возле которой лежала самая большая из когда-либо воздвигнутых на острове статуй, он обнаружил в искусной каменной кладке погребальную камеру. Среди истлевших человеческих костей ему попались две серьги "длинноухих", удивительно красивые, сделанные из сердцевины огромных раковин.

Под руководством Арне работало несколько бригад, которые делали интересные находки как внутри, так и снаружи кратера Рано Рараку. Теперь он решил прорыть разрез в одном из круглых пригорков у подножия вулкана. Пригорки эти были настолько велики, что островитяне присвоили им собственные имена; наука считала их естественными образованиями. Оказалось, однако, что круглые возвышенности - дело рук человека. Они слагались из щебня от каменотесных работ, который сносили на равнину в больших корзинах. Судьба и здесь послала нам уникальную возможность дать научную датировку работе ваятелей: углубляясь в пригорок, мы находили поломанные рубила и головешки от костров. Измерив радиоактивность головешек, можно было определить их возраст. Так мы узнали, что сюда складывали щебень из каменоломни около 1470 года, или за двести лет до того, как во рве "длинноухих" запылал роковой костер.

В разных концах острова возобновились работы, а предводитель "длинноухих" сидел на крыльце, полируя орлиный нос деревянной фигуры. Девиз "не волноваться" помог ему быстро примириться с крахом мечты о путешествии на материк. Губернатор согласился, чтобы я взамен пообещал бургомистру взять его с собой на Таити, Хиваоа и в Панаму, когда мы покинем остров, и он сразу почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Вот уж поистине верный признак того, что ему сопутствует счастье! И он с новой надеждой отправился один на свидание с бабушкой; однако старушка стояла на своем. В ту ночь он без конца просыпался, пока весь сон не прошел окончательно: аку-аку не давал ему покоя. Аку-аку не соглашался с бабушкой, он все повторял: "Иди в пещеру, иди в пещеру".

В конце концов бургомистр не выдержал и зашагал в пещеру. Никто не видел его по пути, ему даже не пришлось ни разу прятаться. А это считалось "хорошей приметой", когда идешь в пещеру. Войдя в тайник, он схватил зубастую звериную голову из камня, но тут аку-аку сказал: "Возьми еще, возьми еще", и кончилось тем, что он вынес из пещеры множество скульптур.

Вечером следующего дня я отправился за ними на "джипе".

Самые удивительные животные предстали моему взору на этот раз. Одно из них повторялось в нескольких вариантах: длинная шея и вытянутая морда с тремя передними зубами вверху и тремя внизу, остальная пасть была беззубой. Но самым замечательным экспонатом оказалась круглая широкая камышовая лодка, напоминающая формой громадную арку. На ней было три мачты с толстыми парусами из ноздреватого камня, торчащие из круглых отверстий на горбатой палубе. Больше всего лодка напоминала изделие искусного кондитера, только изготовленное из застывшей лавы вместо сдобного теста.

- Теперь ты видишь, откуда я знал, что паруса тоже делали из камыша! - произнес бургомистр гордо, показывая на вертикальные полосы на парусах, изображающие стебли.

Я заметил, что бургомистр часто откашливается; его начинала одолевать коконго. А хозяин причудливого судна восхищенно заявил, что такой слабой коконго, как в этом году, он не помнит. Но, пока его одолевает кашель, он все равно не может посещать пещеру: в такое место больному ходить не полагается, это "плохая примета". В прошлом некоторые старики делали так, но только чтобы спрятаться и умереть в тайнике. Таким образом, когда "длинноухие" вернулись в Анакену заканчивать подъем статуи, руководство работами взял на себя Лазарь. Он бодро вскарабкался на стену и уверенно подавал команды в решающий миг, когда великан на восемнадцатый день с начала работ с гулом и грохотом оторвался от каменной насыпи и стал на собственное основание.

Вскоре после этого на море разыгрался сильный шторм. Пришлось шкиперу дня на два укрыть траулер от ветра с другой стороны острова, ближе к деревне. Как только шторм прекратился, судно вернулось на свое постоянное место под скалами около нашего лагеря. Меня вызвали на радиостанцию: капитан сообщал, что захватил из деревни пассажира, который настаивает на том, чтобы я прибыл на борт и посмотрел, что он мне принес. Катер доставил меня на судно; оказалось, что речь идет о моем молодом друге Эстеване. Он явно приготовил мне какой-то сюрприз - лицо его сияло счастливой мальчишеской улыбкой, которой я не видел с тех самых пор, как жена Эстевана отказалась носить камни из пещеры. Он спросил меня учтиво, но взволнованно, не найдется ли на корабле совсем темного угла, потому что он должен посвятить меня в очень важную тайну. Я привел его в свою каюту и опустил плотные занавески. Это вполне устроило Эстевана. Он вышел на мгновение, затем появился опять с двумя огромными узлами. Тщательно закрыв дверь, Эстеван попросил меня стать в углу и следить за тем, что будет происходить.

В каюте было настолько темно, что я еле различал темный силуэт Эстевана, который нагибался над узлами, доставая что-то из них. Сначала я ждал, что он вытащит что-нибудь светящееся, - для того, мол, ему и понадобилась темнота. Но нет, извлеченный из узла предмет был таким же темным, как и все вокруг; я смог только различить, что Эстеван надевает его на себя. По-видимому, маска или еще какой-нибудь наряд для танца, заключил я. Затем мне показалось, что с обеих сторон головы Эстевана свисает, болтаясь, нечто вроде неимоверно длинных ушей, однако из-за темноты я не был уверен. В заключение он достал из узлов еще два больших темных предмета. Один остался лежать на полу, второй он поместил на кушетку около моей койки. После этого Эстеван присел на корточки, положил обе руки на предмет на полу, словно приготовился начать откровенный разговор с близким другом, и часто и негромко забормотал что-то по полинезийски.

Голос Эстевана звучал мягко и мелодично, но была в нем в то же время такая благоговейная серьезность и сосредоточенность, что мне стало как-то не по себе. Прошло несколько секунд, прежде чем я понял, что речь идет не о том, чтобы показать мне какой-то ритуал: молодой статный островитянин целиком был поглощен важной языческой церемонией. Эстеван сам все более увлекался происходящим, и когда он, закончив объяснение с предметом на полу, положил руки на второй предмет, лежавший на кушетке, то настолько разволновался, что даже начал всхлипывать. Разобрать, что он говорит, было невозможно, я уловил только неоднократное упоминание моего имени. Голос Эстевана стал совсем пропадать, ему было все труднее подавлять рыдания... Кончилось тем, что он разрыдался так, словно потерял лучшего друга. Мне было крайне неприятно, хотелось заговорить с ним, утешить, выяснить, что происходит. Однако я решил, что разумнее всего будет пока не вмешиваться.

Наконец Эстеван взял себя в руки и начал снимать облачение, по-прежнему в темноте. Затем я поднял по его просьбе занавески и увидел серьезное лицо молодого островитянина. Он силился улыбнуться, но веки были еще красны от слез; пришлось вручить ему носовой платок, чтобы он вытер нос и глаза. Вместе с тем Эстеван явно испытывал радостное облегчение, точно отделался от кошмара.

Я осмотрел снятое им облачение: толстый вязаный джемпер темно-синего цвета и черная шапка-ушанка с длинными наушниками, полученная, очевидно, от проезжего китобоя. На полу сидела большая Собака из красного камня, которую чистили и скребли с таким прилежанием, что она стала похожа на подтаявшую шоколадную фигуру. А на кушетке лежала дьявольская образина - сам Сатана в образе зверя, с горбом на спине и острой бородкой под ехидно оскаленным ртом. Эта скульптура была сделана из гораздо более твердого серого камня и превосходно сохранилась, в отличие от стершейся собаки.

Эстеван почтительно, почти ласково указал на фигуру на кушетке и объяснил, что, по словам жены, она наиболее могущественная из двух. Обе скульптуры были в числе четырех сторожей, охранявших пещеру жены. Две другие, оставшиеся на своем посту, представляют собой большие головы с причудливыми фигурами на макушке. Эстеван принес как раз тех сторожей, которые рассердились на его жену за то, что она столько вынесла из их отделения пещеры. Она даже заболела и вот решила, что лучше всего будет передать разгневавшихся сторожей мне: может быть, смилостивятся, когда исчезнувшие камни снова окажутся в их повиновении.

Кроме того, Эстеван захватил пять обычных каменных изображений из той же группы, и среди них - двуглавое чудище, которое выглядело куда страшнее невинного начищенного песика, мирно таращившего на нас глаза с ковра перед койкой. В пещере оставалось еще несколько фигур, подчиненных этим двум сторожам, в том числе большой корабль с головами на носу и на корме, о котором Эстеван рассказывал мне раньше. Все это должно было теперь стать моим.

Я спросил, нельзя ли мне самому прийти в пещеру за оставшимися фигурами. Эстеван предложил вдвоем попытаться уговорить его жену. Я обещал как-нибудь вечером зайти к ним в деревню и привести с собой врача, чтобы он выяснил, что за таинственная болезнь напала на жену Эстевана.

После этого Эстеван опять повернулся к своим приятелям, собаке и черту на кушетке, и торжественно объявил, что отныне оба сторожа по всем правилам переданы мне. Он сделал все, как учила жена; точно так же действовал ее отец, передавая ей пещеру, а еще раньше - дед.

Отныне вся ответственность лежит на мне, и если я когда-нибудь захочу передать двух сторожей другому человеку, то должен проделать в точности то же, что Эстеван. Желательно при этом одеться так, чтобы не нарушать темноту. На борту я могу показывать сторожей кому угодно, но никто из островитян не должен видеть их. Через три месяца я должен их вымыть в первый раз и потом чистить четыре раза в год. Но мало отмывать их от пыли и плесени - надо тщательно вычищать из ямочек паутину и каждый год выкуривать насекомых, откладывающих личинки в порах.

Когда сторожа и их подданные были убраны, Эстеван совершенно преобразился, словно с его молодых плеч сняли бремя огромной ответственности. Он дал мне понять, что сам он хороший христианин, но его невежественные предки общались с бесами и завещали ужасную ответственность своим потомкам, которые вынуждены были сохранять бесов, хотя им вовсе не улыбалось отвечать за причуды своих дедов и прадедов.

Я спросил Эстевана: выходит, он принес мне двух бесов?

Он подтвердил, что по-испански они, пожалуй, называются именно так, хотя предки называли их аку-аку.

Таким образом, у меня на судне очутились два аку-аку.

Аккуратными буквами Эстеван записал на бумажке то, что говорил в темноте, и объяснил, что я должен вручить такой же текст тому, кому передам сторожей пещеры. На бумажке было написано следующее:

Эстеван не смог дословно перевести мне это заклинание, но, в общем, речь шла о том, что я, господин из внешнего мира, прибыл оттуда сюда со своими людьми, а здесь позаботился о том, чтобы четверых аку-аку, по имени Эину Эхораие, Эхити Ка пура, Эураурага и Махинаее, накормили потрохами петуха, изжаренного в земляной печи перед входом в пещеру О Ко иа, в то время как мой корабль качался на волнах, стоя на якоре у песчаного берега Анакены.

По-видимому, Эстеван и его жена сами угостили аку-аку от моего имени.

При первой же возможности мы отправились с врачом в деревню. Нам удалось незамеченными пробраться в хижину Эстевана. Маленький стол, уставленный цветами, два табурета и две скамейки составляли всю обстановку; у. одной стены висела занавеска, за которой угадывалась кровать. Все было выкрашено в белый и голубой цвета и производило впечатление ослепительной чистоты.

Из-за занавески вышла жена Эстевана, настоящая красавица. Стройная, бледная, с длинными черными волосами и умными глазами, она держалась спокойно и скромно. Чувствовалась какая-то необычная внутренняя сила в молодой больной женщине, когда она здоровалась с нами, - босая, но с осанкой королевы. Она очень плохо изъяснялась по-испански, и Эстеван помогал нам в разговоре. Хозяева извинились, что не могут предложить нам стульев, но мы с удовольствием устроились на скамейках.

Я смотрел на застенчивую молодую женщину, которая села, сложив руки на коленях. Не такой представлял я себе волевую жену Эстевана - я ожидал увидеть настоящую амазонку. Она спокойно и четко отвечала на все вопросы врача.

Выяснилось, что у нее несложная женская болезнь, легко поддающаяся излечению в местной больнице.

Эстеван первый заговорил о пещере. Затем я обратился с вопросами к его жене; она отвечала приветливо и скромно, сохраняя все то же спокойствие и уверенность. Отец говорил ей, что, если в родовую пещеру проникнет посторонний человек, кто-нибудь из ее близких умрет. Она не хочет умирать, не хочет также, чтобы случилась беда с Эстеваном. Поэтому она не может провести меня в пещеру.

Переубедить ее оказалось невозможно. Эстеван с огорченным видом добавил, что она проплакала двое суток прошлый раз, когда он пытался ее уговорить. Увидев, как серьезно она воспринимает все это, я решил отступиться.

Взамен я спросил, не может ли она снять для нас фотографию в пещере; как это делать, мы объясним. Однако и это оказалось невозможным: ведь таким образом посторонний человек увидит на снимке самую пещеру, а она является табу.

Итак, полное разочарование! В конце концов я спросил уже без всякой надежды на успех, нельзя ли перенести сюда, в дом, все содержимое пещеры, чтобы мы могли сфотографировать предметы здесь? К моему удивлению, жена Эстевана тут же ответила согласием. Камни фотографировать можно. Еще больше я удивился, когда Эстеван предложил жене временно сложить все камни в другой пещере, у них в саду. У этой пещеры тоже тайный вход, но она не охраняется табу, так что в ней я смогу фотографировать. Жена и на это согласилась, сделав исключение лишь для двух оставшихся сторожей. Они явно опечалились, когда я покачал головой и сказал, что нет смысла переносить фигуры в другую пещеру, так как мне важно увидеть именно родовой склеп. В конечном итоге мы договорились, что камни принесут в дом и известят меня.

Уже на прощание, поблагодарив хозяев, я спросил жену Эстевана, не отец ли ее вытесал все эти фигуры. Нет, он помогал делать только некоторые из них. Большинство сделано ее дедом, который получил имя Раймунди Уки, когда островитян крестили; он умер в возрасте ста восьми лет. Она была еще совсем маленькой девочкой, когда дед работал над камнями и учил ее отца. Ей рассказывали, что первоначально деду помогал "советами" ее прадед. Когда именно впервые стали использовать пещеру, она не знала, но некоторые изделия, должно быть, очень-очень старинные, большинство же попало в тайник во времена деда.

Теперь мы знали, что, во всяком случае, одна из загадочных пещер острова Пасхи имела свою историю развития, а не была просто потайным складом, мертворожденной сокровищницей со времен первых междоусобных войн. Возможно, именно эта пещера продолжала "развиваться" дольше других тайников на острове; она же первая начала расставаться со своим содержимым. Тем не менее, выходя из домика молодой пары, я чувствовал, что как раз эту пещеру мне не придется увидеть.