Глава 5. Секрет "длинноухих" [1959 Хейердал Т. - Аку-Аку. Тайна острова Пасхи]

Жизнь лагеря в Анакене шла своим установившимся порядком. Наше судно стало как бы частью самого острова, превратилось в твердый ориентир, наподобие птичьих островков вдоль побережья. День за днем за скалами у входа в бухту светились на солнце его белые борты и надстройки. Еще ни одно судно не стояло так долго на якоре у берегов острова Пасхи. Исключение составляли лишь те, которые после ближайшего соприкосновения со скалистым берегом навсегда упокоились на дне морском, надежно прикрытые от пассата многосаженной толщей воды.

Когда ветер с моря слишком уж сильно гремел брезентом палаток, стюард спешил на корабль и доставлял оттуда дополнительный запас продовольствия, потому что в такую погоду капитан сигналил сиреной и сообщал по радио, что вынужден на время покинуть нас. Судно отправлялось вдоль побережья и становилось в укрытие под скалами у подножия Рано Рараку, где мы бросили якорь в первый раз. День-два бухта около лагеря пустовала. Хорошо знакомой картине недоставало привычной детали. Но затем ранним утром, выбравшись из палаток по сигналу стюарда, который будил нас стуком в сковороду, мы снова видели в свете утреннего солнца покачивающийся на волнах корабль на его обычном месте.

Залитый солнечными лучами палаточный лагерь стал нашим домом, постоянным приютом бродяг, неустанно кочевавших по острову. Стоило нам завидеть белый корабль за черными скалами и зеленые палатки на желтом фоне травы и песка под простирающимся до самого горизонта голубым небосводом, как мы сразу чувствовали себя дома. Конец трудовому дню, бурлящие волны так и манят искупаться, а стюард колотит в сковороду, созывая на вкусный обед. После обеда мы располагались кучками на траве и болтали под звездами или яркой луной. Кто садился в палатках читать, писать или заводить патефон при свете фонаря, кто седлал коня и скрывался за пригорком. Роль шталмейстера играл второй штурман. Моряки, сойдя на сушу, стали завзятыми ковбоями, и древняя культовая площадка перед палатками превращалась в настоящий манеж с нервно храпящими и дыбящимися лошадьми, когда парни собирались в гости в деревню Хангароа. Нетерпеливый юнга решил сократить путь и направился через осыпь, в результате чего и сломал руку, причинив немало хлопот нашему врачу. Но чего не сделаешь, чтобы добраться поскорее, когда тебя зовет мелодия настоящей хулы!

Вскоре мы знали уже большинство жителей деревни. Лишь черноглазый деревенский врач редко появлялся даже среди тех, кто собирался посмотреть пляски, а учитель вообще не показывался. Не приходили они и в церковку патера Себастиана, а потому не участвовали в воскресных обедах после богослужения, которые устраивались либо у монахинь, либо в доме губернатора.

Но вот наступил день, когда сама судьба неожиданно свела нас с учителем. Губернатор много раз спрашивал нас, нельзя ли школьникам прокатиться вокруг острова на экспедиционном судне - это будет для них такое событие! Они могут сойти на берег в Анакене и устроить полдник возле нашего лагеря, а затем продолжить плавание вдоль побережья, чтобы вечером того же дня вернуться в деревню. Меня эта идея не очень увлекала, но монахини тоже присоединились к просьбе губернатора, и, когда патер Себастиан рассказал, что никто из ребятишек не видел по-настоящему свой остров с моря, я обещал попросить шкипера привести судно в залив у деревни.

Вообще-то главная палуба очень подходила для такого случая. Через высокие выпуклые борта не так-то просто было перелезть. К тому же нас заверили, что местные ребятишки плавают как рыбы, плещутся в заливе задолго до того, как начинают ходить в школу.

Ранним погожим утром мы бросили якорь около деревни Хангароа, и на борт были доставлены сто пятнадцать школьников. Они составляли одну восьмую часть всего населения острова. С детьми плыли сам учитель, деревенский врач с санитаром, помощник губернатора и три монахини, да еще семеро взрослых островитян; губернатор и патер Себастиан не захотели плыть. Шум и гам царили на палубе, дети пели и были вне себя от восторга. Каждому хотелось стоять на самом носу, чтобы видеть, как форштевень рассекает волны. Но, когда с грохотом был поднят якорь и над островом поплыли прощальные звуки сирены, большинство ребят притихло и с явной печалью обратило свои взоры на деревню. Можно было подумать, что они отправляются в кругосветное путешествие, а не в однодневную экскурсию вокруг родного острова. А впрочем, остров Пасхи и составлял весь их мир.

Стоило судну закачаться на ленивых валах, как наши юные пассажиры почувствовали себя плохо. Один из островитян подошел к нам и попросил прибавить ходу, чтобы поскорее добраться до места. Затем он неверными шагами побрел прочь и улегся на люке; там уже было полно ребятишек, которых вдруг одолела сонливость. Скоро они лежали неподвижно по всей палубе, точно узлы с бельем, и если кто-нибудь из них перемещался к борту, то отнюдь не потому, что желал полюбоваться красотами родного острова...

Из всех наших гостей лишь один был на высоте: учитель. С первого момента, как он ступил на борт, его дородная фигура, возвышающаяся над толпой ребятишек, находилась в непрерывном движении.

Толстый и круглый, он переваливался по палубе, утешая страдающих от морской болезни ребятишек на их собственном, полинезийском языке. Вот он присел около нескольких малышей и дает им пилюли, а вот уже подхватил каждой рукой и тащит к борту по длинному неуклюжему подростку, которые судорожными жестами призывают всех встречных уступить дорогу, пока не поздно.

Когда мы обогнули мыс, море успокоилось настолько, что старшие девочки и мальчики ожили. Однако, вместо того чтобы послушаться нас и остаться в средней части палубы, где меньше качало, они все как один ринулись на нос. Опять учителю пришлось вмешаться и вести позеленевших, судорожно хватающих воздух подростков к люку, где они сразу принимали горизонтальное положение.

Куда подевались радость и веселье... И, только когда мы вошли в Анакенскую бухту, судно вновь огласилось звуками полинезийских песен и оживленными возгласами, а матросы принялись драить палубу, которая больше всего напоминала скалу под вороньим гнездом.

Судно бросило якорь на своей обычной стоянке возле лагеря, и ребятишек свезли на берег, где они принялись осматривать палаточную деревню на месте древнего поселения Хоту Матуа. Затем взрослые повели всю ораву к культовой террасе. На траве у подножия стены дети устроились полдничать. С другого конца острова прибыли верхом еще взрослые и изжарили шесть ягнят на полинезийский лад - на горячих камнях.

Вечерело. Возле очага остались только обглоданные косточки, а в бухте с визгом и песнями резвились купающиеся ребятишки. Монахини собрали вокруг себя гурьбу детей на берегу, и они дружно пели древнюю песню предков о Хоту Матуа, который первым из людей ступил на берег Анакены.

Но вот учитель глянул на часы и захлопал в ладоши: пора возвращаться на судно. Море вело себя спокойно, катя длинные ровные валы, а катер, как обычно, был причален к большому парому, стоявшему на якоре близ берега. Дети использовали паром как трамплин, чтобы прыгать в воду.

Сначала катер доставил на борт машинистов; тем временем учитель отобрал детей, которые должны были плыть вторым рейсом. Их подвезли на маленьком пароме к плавучей пристани, причем некоторые воспользовались случаем лишний раз искупаться, плывя рядом.

А когда катер отправился со второй партией, несколько сорванцов сами добрались вплавь до большого парома, чтобы там ждать следующего рейса. Учитель отправился следом, желая получше проследить за ребятами, и, когда катер снова подвез детей на судно, он находился вместе с ними.

И тут, словно гром среди ясного неба, грянула беда. Катер неторопливо огибал мыс, направляясь к экспедиционному судну; вдруг школьники засуетились. Всем одновременно захотелось протиснуться вперед, туда, где сидел с чалкой в руках Тур-младший, и посмотреть, как нос катера рассекает волны. Учитель всячески старался усмирить ребятишек, однако на этот раз они перестали понимать даже полинезийский язык. Плотник, стоявший у руля, дал задний ход, он и Тур закричали, чтобы ребята успокоились, но было поздно: катастрофа уже надвигалась в виде ленивого, спокойного вала. Катер водоизмещением в две тонны, шедший с половинной нагрузкой, врезался носом в скат волны и мгновенно наполнился водой. На поверхности остались только корма и множество плавающих голов.

С судна немедленно спустили шлюпку, я вместе с судовым врачом отчалил от берега на паромчике, а все остальные побежали к мысу, от которого до места катастрофы было всего семьдесят - восемьдесят метров. Не выпуская весла из рук, я повернул голову и увидел, что кое-кто из детей плывет к мысу, однако остальные барахтаются вокруг кормы катера. Мы быстро подплыли к ним, в первую очередь к плотнику и одному из школьников, которые оба поддерживали в руках чьи-то безжизненные фигуры. Мы вытащили их на паром; я узнал тринадцатилетнюю дочь бургомистра, славную девчушку с удивительно светлой кожей и золотисто-рыжими волосами. Затем я прыгнул в воду, а врач кружил на пароме, подбирая детишек из воды.

Тем временем подплыли взрослые со стороны мыса, во главе с капитаном Хартмарком. Одного за другим мы вылавливали ребят и подсаживали на паром. Еще трое островитян присоединились к нам. Вода была идеально прозрачной, и, ныряя, я видел на песчаном дне, на глубине восьми метров, множество ботинок и одежды. К своему ужасу, я вдруг разглядел там что-то, напоминающее куклу. Оттолкнувшись ногами, я поплыл что было силы вглубь. Чем дальше я погружался, тем больше становилась кукла. Меня никак нельзя назвать первоклассным пловцом, к тому же я уже порядком устал. На глубине семи метров силы мои иссякли, и пришлось срочно возвращаться на поверхность, как ни разрывалось у меня сердце от необходимости отступить перед самой целью. Высунув голову из воды, я увидел рядом с собой звонаря Иосифа, лучшего ныряльщика на острове; однажды он показывал нам место гибели двух судов в заливе возле деревни. Выдавив из себя несколько слов, я ткнул пальцем вниз. В следующий миг Иосиф исчез. Еще через несколько секунд он показался опять, покачал, тяжело дыша, головой и нырнул снова. На этот раз он вернулся, неся мальчика на руках. Вместе мы поплыли с ребенком к берегу. Тем временем подошла шлюпка с машинистами, которые тоже принялись нырять. Однако на дне лежала теперь только одежда. Сорок восемь ребятишек находились на судне; перекличка там и на берегу показала, что все налицо.

Когда мы добрались до мыса, всех детей с парома уже отнесли на скалы, и наш доктор вместе с санитаром и другими взрослыми делал искусственное дыхание захлебнувшимся.

Все остальные занимались детьми на мысу. Около дюжины ребятишек нуждалось в срочной помощи. Повсюду бегали люди с керосиновыми фонарями, поднося шерстяные одеяла и одежду. В нашем лагере Ивонна открыла все палатки и кормила горячим больших и маленьких.

Из деревни в Анакену устремился целый поток всадников, и во мраке суетилось множество людей.

Я никогда не забуду эту страшную ночь. Анакенская долина превратилась в долину ужаса; гнетущая атмосфера подчеркивалась серой, бесцветной радугой, мрачно повисшей в черном небе над холмами, за которыми укрылась луна.

Один за другим дети приходили в себя, после чего их относили в палатки и укладывали в кровать. Но двое продолжали лежать безжизненно, в том числе рыжеволосая девчушка. Бургомистр сидел неподвижно рядом с ней и твердил ровным голосом:

- Ей хорошо, она всегда была послушная, теперь она у девы Марии...

В палатках и вокруг них стало тесно: здесь собрались сто пятнадцать ребятишек, их родители и другие островитяне. Но через несколько часов начал сказываться ночной холод; островитяне принялись собирать свои узелки и по двое, по трое усаживались в деревянные седла. Анакенская долина быстро пустела, по мере того как всадники группами исчезали во мраке. Лишь двое школьников, заболевших расстройством желудка, остались в лагере вместе со своими родными.

Последними пришли с берега восемь человек с носилками, на которых лежало тело учителя. Серая дуга на черном небе траурной каймой обрамляла восемь фонарей, мелькающих искорками в ночи.

Деревенский врач подошел ко мне и произнес, устремив на меня спокойные черные глаза:

- Наш остров потерял хорошего человека, сеньор. Он погиб на своем посту, его последними словами было: "Кау кау поки! Отталкивайтесь ногами, мальчики!"

В следующий раз я увидел деревенского врача в маленькой церкви патера Себастиана. Он стоял, склонив голову, у тела своего друга. Погибших детей похоронили накануне; похороны сопровождались простым и красивым обрядом. Все жители деревни шли за гробами, неся пальмовые листья, и тихо пели о маленьких островитянах, отправившихся на небеса.

Патер Себастиан произнес короткую проникновенную речь над прахом учителя.

- Ты любил своих учеников, - сказал он в заключение. - Дай бог вам встретиться опять!

А когда тело учителя исчезло в могиле, мы услышали, как деревенский врач бормочет:

А несколько дней спустя я снова встретил патера Себастиана. Все это время работы, по моему распоряжению, были прекращены, но островитяне не одобряли моего решения: солнце взошло и зашло и снова взошло, вчера есть вчера, а сегодня - сегодня, надо работать, чтобы получить еще паек, еще деньги, еще товары.

Проезжая на "джипе" по деревне, мы увидели бургомистра: он сидел на крыльце и вырезал из большой болванки птицечеловека, так что только щепки летели. Он окликнул нас и помахал вслед, показывая свое изделие.

Мы остановились перед белёным домиком патера Себастиана, приютившимся за ярко-красным цветником возле церкви. Я выскочил из "джипа" и вошел в низенькую калитку. Через окно я увидел хозяина: он сидел за маленьким столом, заваленным письмами и другими бумагами. Патер помахал рукой, приглашая меня войти в его просто обставленный небольшой кабинет. На стене позади него висела полка с книгами на самых различных языках. Они образовали колоритную рамку вокруг головы бородатого мудрого старца, восседавшего в белой сутане с откинутым капюшоном. Недоставало только большого гусиного пера в чернильнице: патер Себастиан писал автоматической ручкой. Зато на столе лежал большой каменный топор.

Старый священник казался анахронизмом в двадцатом веке. И все-таки мы чувствовали себя, как со своим, с этим человеком, который одинаково походил на ученого монаха со средневековой картины, на бюст древнеримского философа или на лицо с шумерской^* фрески. Казалось, он живет уже не одну тысячу лет, но голубые глаза его искрились жизнерадостностью и энергией. Сегодня он был необычно взволнован, что-то будоражило его молодую душу. Патер решился просить меня направить бригаду рабочих в один уголок, занимающий особенно большое место в преданиях и легендах островитян.

^* (Шумер - древнее государство, которое находилось на земле нынешнего Ирака. Среди развалин до наших времен сохранились фрески - настенные изображения.)

В двадцатый раз я услышал сказание о рве Ико, или земляной печи "длинноухих". Каждый, кто побывал на острове Пасхи, слышал это сказание; его излагают все писавшие о загадках острова. Островитяне показывали мне место, где когда-то проходил ров, и с жаром рассказывали его историю. Патер Себастиан тоже включил это предание в свою книгу; теперь он снова пересказал его мне, завершив повествование просьбой, чтобы я раскопал место, где проходил ров.

- Я верю в это предание, - сказал он. - Пусть наука настаивает на естественном происхождении рва - ведь ученые тоже могут ошибаться.

История рва "длинноухих" относится к древнейшим воспоминаниям современных обитателей острова. Она берет свое начало там, где кончился марш истуканов, в голубой дымке прошлого, и описывает катастрофу, положившую конец золотому веку острова Пасхи.

Экспедиционное судно 'Христиан Бьелланд'

Участники экспедиции за завтраком. Слева направо: Гонсало, Билль, автор, Ивонна, Аннета, капитан Арне Хартмарк, Карл, Арне, Эд

Мы разбили лагерь на берегу залива Анакена - там, где некогда жил король Хоту Матуа

На берегу кратерного озера двое братьев Пакарати рассказывают автору предания старины

Не так-то просто взобраться на такую голову! Она возвышается на шесть метров над землей

Впервые на острове Пасхи, острове тысячи тайн, производили раскопки. Что скрывает эта земля? Кто первым приплыл на этот уединеннейишй островок в мире, когда, откуда и зачем? Много веков каменные истуканы надежно хранили тайну

Раскопки показали, что статуи гораздо больше, чем их привыкли считать

Маленькими рубилами вытесывали огромные статуи. Под конец только узкая полоска камня вдоль спины соединяла истукана с горой

Совершенно неожиданно археологи обнаружили скульптуру неизвестного до сих пор вида. Она была вытесана на заре истории острова Пасхи

На вершине вулкана Рано Као находилось поселение птицечеловеков. У ног Эда, внизу, виден вход в подземное святилище

Камышовые лодки оказались неожиданно прочными: они не тонут и не боятся волн

Два народа в разное время приплыли на этот остров и поселились рядом друг с другом. Люди одного из них отличались странной внешностью: мужчины и женщины вдевали в мочки ушей грузики и искусственно удлиняли уши до самых плеч. Поэтому их называли Ханау ээпе - "длинноухие"; второй народ назывался Ханау момоко - "короткоухие".

"Длинноухие" были людьми энергичными, они неустанно трудились и заставляли "короткоухих" участвовать в сооружении стен и установке статуй, что вызывало зависть и недовольство вынужденных помощников. Последней выдумкой "длинноухих" была очистка всей равнинной части острова Пасхи от камня, чтобы можно было возделывать землю. Работы начались на плато Поике, в восточной части острова; "короткоухим" приходилось носить камни к обрыву и сбрасывать в море. Поэтому вы сегодня не найдете ни одного камня на травянистом плато Поике, хотя вся остальная поверхность острова густо усеяна черными и красными осыпями и отдельными глыбами лавы.

Но тут "короткоухие" не выдержали. Им надоело носить камни для "длинноухих", и они решились на войну. "Длинноухие" со всех концов острова бежали на восток, на расчищенный полуостров Поике. Под начальством своего предводителя Ико они прорыли трехкилометровый ров, который отделил плато от остальной части острова. Затем в ров навалили стволы и сучья. Теперь в любой момент можно было зажечь огромный костер, если "короткоухие", засевшие на равнине, попытаются штурмовать косогор, ведущий на плато.

Таким образом, Поике превратилось в гигантское укрепле-ние, окаймленное вдоль побережья отвесными обрывами высотой до двухсот метров, и "длинноухие" чувствовали себя в полной безопасности. Но один из них был женат на женщине из племени "короткоухих". Звали ее Моко Пингеи, она оказалась вместе с мужем на Поике. Эта женщина была изменницей, она сговорилась с осаждающими, обещав им подать сигнал: когда "короткоухие" увидят ее сидящей за работой над корзиной, они должны прокрасться мимо нее.

И вот однажды ночью лазутчики "короткоухих" увидели, что Моко Пингеи сидит и плетет корзину у конца рва Ико. Один за другим осаждающие стали пробираться по скалам в этом месте. Все дальше продвигались они по самому краю плато, пока не окружили его сплошным кольцом. Одновременно другой отряд совершенно открыто подступил вплотную ко рву. Ничего не подозревавшие "длинноухие" выстроились по другую сторону рва и подожгли сваленное в нем топливо. Внезапно противник набросился на них с тыла из засады. Завязалась кровавая схватка, в ходе которой "длинноухие" погибли в собственном рву.

Лишь троим "длинноухим" удалось перескочить ров и бежать в сторону Анакены. Одного из них звали Оророина, второго - Ваи, имя третьего забыто. Они укрылись в пещере, которую островитяне могут показать вам хоть сейчас. Здесь их нашли; двоих закололи острыми кольями, а третьему сохранили жизнь. Это был единственный оставшийся в живых "длинноухий". Когда "короткоухие" вытаскивали его из пещеры, он кричал: "Орро, орро, орро", - на своем языке, непонятном для "короткоухих".

Оророину привели в дом "короткоухого", по имени Пипи Хореко, жившего у подножия горы Тоатоа. Он женился на женщине из семьи Хаоа; в числе его потомков были Инаки-Луки и Пеа, а их потомки живут на острове среди "короткоухих" и по сей день.

Таково предание о рве "длинноухих" в наиболее полном изложении. И вот теперь патер Себастиан убеждал меня рас-, копать ров. Я знал, что обе предшествовавшие нам экспедиции слышали варианты той же легенды и ходили осматривать остатки рва. Раутледж поначалу колебалась, но в конце концов пришла к выводу, что это естественное углубление геологического происхождения, возможно использованное "длинноухими" для обороны. Метро был более решителен в своих выводах: он заключил, что естественный ров послужил oстровитянам поводом для сочинения романтической истории. Мол, легенда порождена стремлением островитян объяснить особенности рельефа, а потому сказание о "длинноухих" и "короткоухих" является вымыслом позднейших обитателей острова.

В числе тех, кто осматривал ров "длинноухих", был также один геолог, который раз навсегда установил, что углубление возникло естественным путем еще до появления здесь людей. Поток лавы из центральной части острова столкнулся со старым, затвердевшим потоком, спустившимся с плато Поике, и в месте их встречи образовалось подобие рва.

Наука вынесла свой приговор, а озадаченные островитяне ничего не могли понять. Тем не менее они продолжали стоять на своем: это, мол, ров Ико, земляная печь "длинноухих". Патер Себастиан верил в их версию.

- Вы сделаете мне личное одолжение, если раскопаете его, - сказал он и чуть не подпрыгнул от радости, когда я согласился.

Руководить раскопками рва "длинноухих" я поручил Карлу. Вместе с пятью островитянами мы на следующий день отправились в сторону Поике на "джипе" по расчищенной от камня тропе. И вот уже нашим глазам открылись отлогие травянистые косогоры без единого камешка, хотя кругом и позади нас все черно от вулканического камня.

Вверху, на плато, можно было разъезжать без помех в любом направлении. Но мы остановились у самого подножия. Здесь на север и на юг тянулось в обе стороны небольшое углубление в почве. Кое-где его можно было различить вполне отчетливо, в других местах ров почти совершенно сглаживался, но потом опять появлялся, протянувшись к обрывистым берегам перешейка. Тут и там на противоположной стороне рва виднелись возвышения, точно остатки вала. Мы затормозили машину и выскочили из нее. Вот он, Коте Ава о Ико, ров Ико, или Ко те Уму о те Ханау ээпе, земляная печь "длинноухих"!

Карл собирался сначала сделать несколько пробных выемок, прежде чем приниматься за работу всерьез. Мы пошли вдоль углубления и расставили на довольно большом расстоянии друг от друга пятерых островитян, поручив каждому вырыть прямоугольную яму. Никогда еще островитяне не брались так охотно за работу; тем временем мы решили пройтись по плато. Когда мы вернулись и подошли к первой яме посмотреть, что получается, оказалось, что оставленный здесь старик бесследно исчез вместе со своим инструментом. Мы удивленно переглянулись, но тут из темной дыры вылетели комья земли. Тогда мы подошли поближе: старик успел уже зарыться метра на два и орудовал киркой и лопатой так, что даже взмок от пота. А в горчично-желтой стене вокруг него мы разглядели извивающийся красно-черный слой. Древесный уголь и зола! Здесь когда-то горел огромный костер. Карл объяснил, что либо пламя было очень жарким, либо костер горел продолжительное время, иначе зола не получилась бы такая красная. Не дожидаясь дальнейших разъяснений, я ринулся к следующей яме.

Карл побежал вдогонку за мной, и мы вместе увидели выглядывающую из-под земли улыбающуюся физиономию звонаря Иосифа. Он протягивал нам полную горсть обугленных головешек: и здесь тоже остатки костра! А между тем кругом не было видно даже самого маленького кустика. Мы бежали дальше, от одной ямы к другой. Повсюду нас ждало одно и то же зрелище - красная полоска золы, окаймленная угольками.

Позвали патера Себастиана; подобно нам, он стал носиться в развевающейся сутане между ямами, разглядывая красную золу. Старый патриарх сиял, как солнце, когда мы вечером возвращались на машине мимо чопорных истуканов Рано Рараку в Анакену. Патер радовался вдвойне - замечательному успеху и предстоящему вкусному обеду, включавшему доброе датское пиво: надо было основательно подкрепиться перед завтрашним днем, когда начнутся всерьез раскопки на Поике.

На следующее утро бригада рабочих получила задание отрыть полный разрез углубления на перешейке. Развернувшаяся под руководством Карла работа позволила раскрыть секрет рва. Самая верхняя часть оказалась естественного происхождения, она совпадала с границей старого лавового потока. Но дальше вглубь ров был уже делом рук усердных тружеников. Они углубились в камень и соорудили оборонительный ров с прямоугольным дном, глубиной в четыре метра и шириной в двенадцать метров, при длине свыше двух километров. Это было титаническое сооружение. В золе мы нашли камни для пращей и узорчатые плиты. Щебенка и песок из рва пошли на вал, насыпанный вдоль верхнего края. Исследование показало, что их переносили в больших плетеных корзинах.

Теперь мы твердо знали, что ров Ико - хитроумное оборонительное сооружение, в котором много лет назад сложили топливо и зажгли огромный костер. Настал наш черед смотреть с удивлением на островитян: они все время знали это, из поколения в поколение передавали, что занесенное ветрами углубление - не что иное, как остатки искусственного рва Ико, место гибели "длинноухих".

Современному археологу не представляет никакого труда датировать угли из древнего костра. Возраст определяется с довольно большой точностью измерением радиоактивности древесного угля, которая убывает с заранее известной скоростью. Громадный костер в земляной печи "длинноухих" горел триста лет назад - может быть, чуть раньше или чуть позже. А само оборонительное сооружение было создано людьми задолго до этой катастрофы: ров уже наполовину занесло песком, когда "длинноухие" собрали в него топливо и зажгли костер. В нижних слоях мы тоже обнаружили остатки очагов. Те, кто первоначально прокладывал ров, закидали в одном месте землей очаг на косогоре, в котором горел огонь около 400 года нашей эры. Это древнейший датированный след человека во всей Полинезии.

В деревне и в лагере экспедиции с новым жаром рассказывали историю "длинноухих". Становились понятными некоторые особенности гигантских статуй, наделенных длинными ушами, отвислыми, как у охотничьей собаки.

Однажды вечером я бродил один среди длинноухих статуй у подножия Рано Рараку. У меня появилась потребность поразмыслить о том, о сем, а лучше всего думается в одиночестве под звездами. Чтобы как следует узнать место, надо поспать там. Мне случалось спать в самых удивительных местах: на "алтарном камне" Стонхенджа,^* в сугробе на вершине высочайшей горы Норвегии, в глинобитных хижинах вымерших пещерных поселений в Нью-Мексико, у развалин жилища первого инки на острове Солнца на озере Титикака. Теперь я решил провести ночь в древней каменоломне Рано Рараку. И не потому, что я суеверен и надеялся узнать секреты "длинноухих" от их духов, а потому, что люблю необычные ощущения.

^* (В Англии, около города Солсбери, люди каменного века сложили из камня огромное сооружение. Оно получило название Стонхендж.)

Я карабкался вверх по карнизам через лежащих исполинов, пока не обнаружил среди нагромождения фигур просвет, оставшийся после убранного готового изваяния. Там, где гора разрешилась от бремени, осталось зияющее углубление, точно театральный балкон с нависшим потолком. Отсюда мне открывался величественный вид на окрестности, и дождь был не страшен. Впрочем, пока что погода стояла великолепная. Солнце готовилось скрыться за силуэтом крутой стены вулкана Рано Као, в другом конце острова. Красные, пурпурные и фиолетовые облака громоздились над ложем солнечного бога; однако он все равно сумел пронзить их серебряными лучами, дотянувшись до самого моря, которое посылало сверкающие бесшумные шеренги волн в нескончаемую атаку на дальний берег острова, теряющийся у горизонта. Днем я не мог увидеть волн: слишком далеко было до них, - но вечернее солнце напоило пенные гребни искрящимся серебром, и серебряная пыль повисла в воздухе у подножия вулкана. Это было божественное видение. Окруженный роем богов, на склоне горы сидел одинокий человек, наблюдая с балкона великанов спектакль самой природы.

Я срезал несколько пучков сухой травы и, очистив этой метлой один конец каменного ложа от песка, устроил постель из травы и папоротника. С равнины внизу доносились хватающие за душу звуки любовных песен. Две юные полинезийки ехали верхом неведомо куда; лошади бесцельно петляли по степи, а беззаботные всадницы наполняли вечерний воздух звонким смехом и пением. Но вот солнце потянуло за собой ночной мрак по небесам, словно плотный занавес, и одинокий путник на горе стал укладываться спать. Девушки вдруг притихли, потом помчались галопом к пастушьему домику около бухты, точно вспугнутые колдовством. Туда же прошел незадолго перед этим пастух. Я видел, как он то и дело останавливался и поджигал траву. Давно уже наступило засушливое время года, дожди выпадали редко, и трава пожелтела и пожухла. Надо было спалить ее, чтобы освободить на пастбищах место для свежей зеленой травки. Покуда было светло, я видел только серую пелену дыма над степью. Но вот на землю спустилась ночь, и дым потонул во мраке. Зато теперь на равнине замелькали огоньки, становясь все ярче, по мере того как сгущалась тьма. Будто тысячи красных костров горели в черной ночи там, где по иссушенной равнине пробегало пламя.

Морской бриз показался мне на горе холодным, и я подтянул замок спального мешка к самому подбородку. Теперь ничто не мешало мне вслушиваться в ночную тишину, целиком отдаваясь настроению, которое навевала "мастерская длинноухих". Силуэты окружавших меня великанов превратились в черные кулисы на фоне усеянного блестками темно-синего занавеса. Ниже него плотный мрак над равниной прорезали всё новые и новые языки пламени; тысячи невидимых "короткоухих" крались с факелами в ночи, готовясь пойти на штурм каменоломни. Время опять перестало существовать, точно всегда было так: ночь, звезды и играющие с огнем люди.

С этой картиной перед глазами я задремал. Внезапный шорох заставил меня вздрогнуть - кто-то осторожно крался по сухой траве. Кто бы это мог быть? Вдруг зашуршала трава около самой моей головы. Я повернулся и зажег фонарь. Никого. Лампочка мигнула, белый накал сменился красным тлением. Проклятые сырые батареи! В слабом свете фонаря я мог только различить очертания каменного исполина, приготовившегося спускаться с карниза над моим ложем. Он лежал на склоне с отколовшейся головой, накрыв облюбованный мной карниз огромной аркой. Из травы на соседнем уступе торчали огромные брови и два здоровенных носа, отбрасывая причудливые тени на гору.

Небо покрылось тучами, стал накрапывать дождь, но меня он достать не мог. Я погасил фонарь и попытался уснуть, однако шуршание все усиливалось. Энергично встряхнув фонарик, я заставил его светить ярче; вдруг в электрическом луче показался коричневый таракан величиной с большой палец. Я нащупал возле себя угловатое рубило, каких в "мастерской" валялось множество, и приготовился раздавить насекомое, но тут же заметил около него еще одного таракана, лотом третьего, четвертого... Таких громадных тараканов я еще никогда не видел на острове Пасхи. Я стал светить кругом и убедился, что повсюду сидят эти жирные бестии. Они собрались в кучки на стене около меня и над моей головой, а несколько штук вскарабкались даже на спальный мешок и шевелили длинными усиками, тараща круглые глупые глаза. "Отвратительное зрелище", - сказал я себе и погасил фонарь, однако от этого стало только хуже, потому что тараканы сразу начали копошиться со всех сторон. Один, наиболее отважный, ухитрился даже ущипнуть меня за ухо.

Снаружи лил проливной дождь. Я схватил рубило и раздавил самых нахальных, потом стряхнул тех, которые влезли на спальный мешок. Тут фонарь отказал окончательно, и, когда мне удалось выжать из него каплю света, кругом было опять полно тараканов. Несколько самых здоровенных с аппетитом пожирали убитых собратьев - настоящие каннибалы! Внезапно я увидел глядящие на меня в упор страшные глазищи, ниже которых оскалилась беззубая пасть. Кошмарная физиономия оказалась высеченным в камне изображением грозного духа маке-маке. Вечером я его не заметил, теперь же, в слабом свете фонаря, в бороздах залегли тени, и гротескный лик отчетливо выступил на стене у самой моей головы.

Я убил еще нескольких тараканов каменным рубилом, но затем решил склониться перед превосходящими силами противника. Иначе мне пришлось бы всю ночь заниматься убийством.

Еще мальчишкой, будучи бойскаутом, я заучил мудрое изречение: все существа красивы, если как следует присмотреться. Я уставился прямо в блестящие, шоколадного цвета, бессмысленные глазищи шестиногого гостя, потом с головой забрался в спальный мешок, твердо решив уснуть. Но жесткое ложе дало мне время подумать еще кое о чем. Я подумал, до чего же тверда эта порода, и не только для лежания, но и для обработки рубилом. Взяв в руки рубило, я ударил им что было мочи о скалу. Я и раньше проделывал этот опыт и убедился, что рубило отскакивает обратно, оставляя на камне лишь светлое пятнышко. Наш капитан как-то поднялся со мной сюда, чтобы испытать крепость породы с помощью молотка и зубила. Ему понадобилось полчаса на то, чтобы отколоть камень величиной с кулак. Тогда же мы установили, что только в видимой нами части горы было вырублено двадцать тысяч кубометров камня, причем археологи склонялись к тому, что это число следует удвоить. Непостижимо! Снова меня пронизало чувство восхищения сказочным предприятием, затеянным здесь "длинноухими"; затем сознание сосредоточилось вокруг мысли, которая уже давно занимала меня. Почему бы не провести эксперимент? Рубила лежат на том самом месте, где их оставили ваятели, в деревне все еще живут потомки последнего из "длинноухих". Ничто не мешает в любой момент возобновить работы в каменоломне.

Факельное шествие каннибалов на равнине прекратилось. Но на карнизе среди великанов рой крохотных каннибалов продолжал пировать остатками сородичей, павших от рубила "длинноухих". Вокруг меня непрерывно шуршало и шелестело, над горой простерлось огромное звездное небо, а я погрузился в сон, утратив всякое представление о времени и месте,- голиаф среди суетливых каннибалов, карлик среди задумчивых великанов...

А наутро равнину опять позолотил солнечный свет, и только множество крылышек и скорченных ножек говорило мне, что нашествие тараканов не было сном. Я оседлал лошадь и заспешил по траве, по древней дороге в деревню.

Лицо патера Себастиана осветилось лукавой улыбкой, когда я сказал ему, откуда явился и что задумал. Он сразу подхватил мою идею, просил лишь выбрать укромный уголок, чтобы не нарушать знакомой картины Рано Рараку, какую гора являет собой с равнины. Однако мне требовались не первые попавшиеся островитяне. Я знал, что патер Себастиан лучший знаток генеалогических связей на острове Пасхи, он издал даже специальную книгу. Поэтому я сообщил ему, что ищу островитян, являющихся потомками последнего "длинноухого".

- Ныне осталась только одна семья, происходящая по прямой линии от Оророины, - ответил патер Себастиан.- Семья эта избрала своим родовым именем имя Адам, или Атан, как произносят здесь, и случилось это в прошлом веке, когда на острове было введено христианство. Да ведь ты знаешь старшего из братьев Атан - это Педро Атан, бургомистр!

- Бургомистр?! - воскликнул я пораженный и невольно улыбнулся.

- Конечно, он паяц, однако далеко не глуп, и притом добрый человек, - заверил меня патер.

- Но ведь он совсем не похож на туземца, - возразил я. - Эти тонкие губы, узкий нос, светлая кожа...

- Он чистокровный, - ответил старик. - Из всего населения острова мы можем сегодня поручиться за чистокровность лишь восьмидесяти - девяноста человек. К тому же он настоящий "длинноухий" по отцовской линии.

Я мигом вскочил на коня и поскакал вдоль глинистой улочки к ограде, за которой среди кустов и деревьев укрылся белый домишко бургомистра.

Педро Атан был занят вырезыванием изящных шахматных фигурок - птицечеловеков, статуй и других изображений, характерных для острова Пасхи.

- Это для тебя, сеньор! - приветствовал он меня, гордо показывая свои изделия.

- Ты художник, дон Педро-бургомистр, - сказал я.

- Да, лучший на всем острове! - последовал самоуверенный ответ.

- Да, сеньор! - произнес бургомистр торжественно, затем вскочил и стал по стойке "смирно", точно солдат на поверке. - Я "длинноухий", настоящий "длинноухий" и горжусь этим! - продолжал он с пафосом, ударяя себя в грудь.

- "Длинноухие", сеньор, - последовал четкий ответ.

- А я слышал от некоторых островитян, что их сделали "короткоухие".

- Это наглая ложь, они пытаются лишить моих предков их заслуг. Все было сделано "длинноухими". Разве ты не видел, что у статуй длинные уши, сеньор? Уж не думаешь ли ты, что "короткоухие" вытесывали изваяния "длинноухих"? Статуи - памятники вождям "длинноухих".

Он часто дышал от волнения, тонкие губы дрожали.

- Я верю, что статуи сделаны "длинноухими", - сказал я. - Теперь я хочу, чтобы мне изготовили такую фигуру, причем работать над ней должны только "длинноухие". Как ты думаешь - справитесь?

Бургомистр замер в неподвижности, потом всколыхнулся:

- Будет сделано, сеньор, будет сделано! А какой величины?

- Да не слишком большую... метров этак пять - шесть.

- Тогда нужно шесть человек. Нас всего четверо братьев, но можно найти таких, которые "длинноухие" по материнской линии, - они подойдут?

Я отправился к губернатору и попросил временно освободить Педро Атана от исполнения бургомистерских обязанностей. Ему было разрешено вместе с родственниками отправиться на Рано Рараку, чтобы вытесать изваяние.

Накануне начала работ мне передали просьбу приготовить угощение "длинноухими. Так как я заказал статую, мне полагалось, согласно старому обычаю, кормить исполнителей. Прошел день, наступил вечер, а за едой все никто не шел. Один за другим обитатели лагеря стали укладываться спать, раньше всех Ивонна с Аннетой в палатке с самого края, около поверженного широкоплечего великана. Вскоре по всему лагерю стали гаснуть фонари. Лишь Гонсало, Карл и я продолжали писать в столовой.

Вдруг послышалось странное тихое пение; оно доносилось из центра лагеря и становилось все громче и громче. Вот к пению присоединилось гулкое ритмичное постукивание по земле. Было что-то необычное, доисторическое в этой причудливой музыке. Гонсало встал; вид у него был такой, точно он упал с луны. Карл вытаращил глаза, сам я слушал как завороженный. Ничего подобного я не слыхал во время своих предыдущих путешествий в Полинезию. Мы вышли из палатки в ночной мрак. Одновременно показался фотограф в пижаме; в палатках стали зажигаться огни...

В слабом свете, проникавшем из столовой сквозь сетку от москитов, мы различили кучу согнутых фигур. Они сидели в центре площадки между палатками и колотили по земле причудливо орнаментированными палицами, веслами и рубилами. Головы музыкантов венчал убор из листьев, напоминающих формой перья, а с одного края сидели две маленькие фигурки в огромных бумажных масках, изображающих птицечеловека с громадными глазами и клювом. Они кланялись и кивали в такт пению остальных. Еще более, чем невиданное зрелище, завораживала нас мелодия песни, звучавшая приветом из исчезнувшего мира. Особенно своеобразное, не поддающееся описанию впечатление производил в мужском хоре подземных жителей один резкий, гротескный голос. Присмотревшись, я обнаружил, что он принадлежит древней, тощей старухе. Островитяне сидели с чрезвычайно серьезным видом и пели не переставая, пока кто-то из наших не вышел из палатки с фонарем. Тут хор разом смолк, певцы забормотали "нет" и закрыли лица. Фонарь исчез, пение возобновилось. Начал запевала, затем поочередно вступили остальные; старуха присоединилась к хору последней. Я словно перенесся далеко-далеко прочь от Полинезии: песня напоминала мне церемонии индейцев пуэбло в Нью-Мексико. То же самое отметили все археологи.

Когда кончилось пение, я принес из столовой блюдо с сосисками, заранее приготовленное стюардом. Островитяне получили сосиски и скрылись во мраке; при этом мы увидели, что под масками птицечеловеков скрывались дети.

Немного спустя бургомистр принес обратно пустое блюдо. У него был страшно серьезный вид, голову украшал венок из папоротника. Я встретил его веселой шуткой и похвалил искусство исполнителей, но бургомистр явно не был расположен к веселью.

- Это очень старинный обряд, древняя песнь каменотесов, - объяснил он. - Они обращались к своему главному богу, Атуа, чтобы заручиться его благословением в предстоящей работе.

Было сегодня что-то особенное в бургомистре, в песне "длинноухих" и во всей обстановке, из-за чего я чувствовал себя растерянным и сбитым с толку. То, что мы видели, не походило на обычные представления, островитяне пели не для нашего или собственного удовольствия - они выполняли древний обряд.

Я намеренно попытался затеять шутливый разговор с бургомистром и его людьми, однако не встретил отклика. Педро Атан взял меня вежливо за руку и сказал, что шутки не совсем уместны, когда речь идет о древней песне, обращенной к богу.

- Наши предки не знали того, что знаем мы, - продолжал он. - Они верили, что бога зовут Атуа. И некому было их поправить. Так стоит ли порицать их за это?

Затем вся компания, большие и маленькие, покинула со своими "инструментами" культовую площадку, направившись в одну из пещер Хоту Матуа, где им предстояло ночевать.

Наутро мы пошли в каменоломню Рано Рараку. Здесь мы застали бургомистра и еще пятерых "длинноухих"; они пришли задолго до нас и теперь собирали древние рубила. Сотни таких рубил с конусообразным острием, напоминающих формой огромный клык, лежали по всему склону и на карнизах.

Для опыта была выбрана плоская стена "балкона", на котором я ночевал. Ваятели прошлого вырубили здесь зияющее углубление в горе - по всей стене до сих пор были заметны следы рубил.

Наши друзья "длинноухие" с самого начала отлично представляли себе, как действовать. Они сложили целую груду рубил там, где должна была начаться работа; кроме того, каждый поставил возле себя высушенную тыкву с водой. Бургомистр, по-прежнему в венке из папоротника, проверил приготовления. Затем он отмерил руками на скале расстояния и нанес рубилом метки; пропорции были ему, по-видимому, известны по деревянным фигуркам. Теперь все было готово, однако, вместо того чтобы начинать, он учтиво попросил у меня извинения и скрылся со своими людьми за выступом в скале.

Мы поняли, что предстоит новая церемония, и с интересом принялись ждать. Но вот каменотесы вернулись, важные и степенные, и выстроились вдоль стены.

Очевидно, ритуал уже совершился за выступом. Держа рубила наподобие кинжала, они по сигналу бургомистра запели знакомую нам песнь каменотесов и одновременно стали в такт колотить рубилами по стене. Захватывающее зрелище и захватывающая мелодия! Правда, мне недоставало характерного голоса старухи, но удары рубил о скалу вполне возмещали этот пробел.

Мы стояли словно загипнотизированные. Постепенно певцы оттаяли. Весело улыбаясь, они пели и рубили, рубили и пели...

Особенно увлекся работой долговязый, жилистый старик, работавший с самого края. От полноты чувств он даже приплясывал в такт ударам и песне. Какк-какк-какк, какк-какк-какк-какк, гора твердая, маленький камень в руке тверже, камень бьет о камень, гора поддается, какк-какк-какк - наверное, стук этот слышен далеко на равнине.

Впервые за сотни лет на Рано Рараку звучал стук рубил. Шестеро "длинноухих" вооружились древними орудиями и возобновили работу, которую вынуждены были оставить их предки. Мало-помалу песня стихла, но стук продолжался все так же неутомимо. Результат каждого отдельного удара был не очень заметен - небольшое серое пятнышко, - но за первым ударом следовали еще и еще, и появлялась уже ямка. Время от времени каменотесы брызгали на скалу водой из тыквы.

В тот день, куда бы мы ни пошли, всюду до нас доносился стук с горы. Когда я вечером улегся спать в своей палатке, перед глазами у меня стояли смуглые мускулистые спины и вгрызающиеся в гору острые камни. Мерный стук все еще отдавался в ушах, хотя давно уже наступила тишина в "мастерской" и бургомистр и его друзья, смертельно усталые, спали крепким сном в пещере Хоту Матуа. Старуха пришла к нам в лагерь и получила огромное блюдо с мясом, а также полный мешок хлеба, сахару и масла, так что "длинноухие" наелись досыта перед сном.

Еще два дня прошли в упорной работе. Прилежные каменотесы обливались потом, но не выпускали рубила из рук. На третий день мы смогли различить контуры истукана в скале. "Длинноухие" сначала вырубали параллельно идущие борозды, затем принимались скалывать оставшийся между ними выступ. Они стучали и пели, пели и стучали, то и дело сбрызгивая камень водой. Рубила приходилось менять часто, потому что острие становилось круглым и тупым. Прежде исследователи считали, что затупившиеся рубила просто выкидывали; этим они объясняли огромное количество рубил, раскиданных по всей каменоломне. Однако они ошибались. Время от времени бургомистр брал затупившееся рубило и бил им о другое, положенное на камень, так что только осколки летели. Он делал новое острие с такой же легкостью, с какой чертежник затачивает карандаш.

Отсюда явствовало, что большинство рубил, лежавших в каменоломне, было в работе одновременно. Каждый ваятель располагал целым набором рубил. Вдоль средней по величине статуи, вроде нашей, пятиметровой, могло разместиться шесть человек. Поэтому достаточно было сотни-другой каменотесов, чтобы вести работу сразу над многими изваяниями. В ряде случаев работа была прекращена по чисто "техническим" причинам: то скульпторы обнаруживали трещину в горе, то в породе вдруг оказывалось твердое, как кремень, черное включение, не поддающееся рубилу.

Так мы ознакомились с тонкостями техники каменотесов. Но нам хотелось еще выяснить, сколько времени требует изготовление одной статуи. По мнению Раутледж, для этого было вполне достаточно пятнадцати дней. Метро тоже полагал, что многие преувеличивают трудности работы над мягкой вулканической породой, хотя считал пятнадцать дней слишком коротким сроком. Однако оба автора совершали одну и ту же ошибку, судя о твердости породы по поверхности статуй. Дело в том, что внутри под слоем, подвергшимся выветриванию, скрывается очень твердая порода. Это же относится и к горе.

После третьего дня темп работы стал ослабевать. "Длинноухие" пришли ко мне, показали скрючившиеся, покрытые ссадинами пальцы и объяснили, что хотя они и привыкли целыми днями орудовать топором и долотом, но не обладают навыками древних ваятелей, вытесывавших моаи. Им не по силам неделю за неделей выдерживать один и тот же темп работы, на который были способны их предки.

Мы уселись поудобнее на травке и стали прикидывать. Бургомистр пришел к выводу, что если две бригады будут работать посменно весь день, то на изготовление статуи средней величины понадобится двенадцать месяцев. Долговязый старик рассчитал, что уйдет пятнадцать месяцев. Билль, изучив твердость породы, получил независимо от их расчетов примерно такой же результат, что и бургомистр: самое изготовление статуи займет год, да еще надо добавить время на ее перемещение.

Интереса ради наши скульпторы сделали фигуре пальцы и лицо, после чего отполировали изображение пемзой, которой пользовались еще древние ваятели.

Вечером того же дня я посадил Аннету на плечо и вместе с Ивонной отправился в пещеру к "длинноухим" по ту сторону Анакенской долины. Они увидели нас издалека и встретили приветливыми улыбками. Каждый был занят своим делом; одновременно они ритмично покачивались из стороны в сторону, напевая древнюю песню о Хоту Матуа. Песня эта была хорошо известна островитянам; мелодия ее врезалась в память не хуже наших европейских популярных песенок. Мы с увлечением слушали ее на празднике в деревне, однако здесь, в пещере самого Хоту Матуа, она звучала еще лучше. Даже трехлетняя Аннета уже выучила всю песню по полинезийски и принялась подпевать, приплясывая вместе с двумя местными гномиками из пещеры. Мы с Ивонной пригнулись, вошли и сели на циновках рядом с потеснившимися "длинноухими", страшно довольными нашим посещением.

Бургомистр, сияя всем лицом, поблагодарил за хорошую пищу, ежедневно присылаемую поваром, но особенно за сигареты, которые радовали их больше всего. Он и еще двое островитян вооружились маленькими острыми топориками и работали над традиционными деревянными фигурами. Один из "длинноухих" вставлял бородатому страшилищу глаза из белых акульих позвонков и черного обсидиана.^*

^* (Обсидиан - стекловидная вулканическая горная порода.)

Бабка-стряпуха плела шляпу; остальные просто лежали, покусывая соломинки и глядя на вечернее небо. У входа в пещеру над костром бурлил черный котел.

- Ты, похоже, никогда не отдыхаешь, - сказал я бургомистру.

- Мы, "длинноухие", любим работать, всегда работаем. Я и ночью-то почти не сплю, сеньор, - ответил он.

- Добрый вечер! - произнес чей-то голос. Этого "длинноухого" мы не заметили сразу: он пристроился на ложе из папоротника в темной нише в стене.

Я не мог не согласиться, однако удивился, что они сами тоже почувствовали это. Снаружи начало темнеть, в отверстие пещеры мы видели плывущий в небе лунный серп. Старуха вытащила старую жестяную банку с вмятиной на дне. В этой вмятине в овечьем сале плавал фитиль. Современное подобие старинных каменных светильников давало удивительно яркий свет. Долговязый старик сообщил нам, что в старину никто не зажигал огня ночью, боясь привлечь врагов.

- И воины приучались хорошо видеть в темноте, - добавил бургомистр. - А теперь мы настолько привыкли к керосиновым лампам, что ночью без света почти ничего не видим.

- Да, и тогда они так не спали. - Старик лег на спину, открыв рот и раскинув руки, и захрапел, как мотоцикл. - Они

спали вот так. - Он перекатился на живот и собрался в комочек, упираясь грудью в колени и положив лоб на сжатые

кулаки, макушкой ко мне. В одной руке он держал заостренный камень. - Так они могли вскочить и мигом убить врага, едва просыпались, - объяснил старик.

Чтобы показать, как это происходило, он вдруг стрелой рванулся вперед и набросился на меня с каннибальским криком. Ивонна взвизгнула от неожиданности; все "длинноухие" покатились со смеху. Испуганные детишки прибежали выяснить, в чем дело, но тут же возобновили свою пляску вокруг костра, а "длинноухие" продолжали с увлечением вспоминать предания дедов.

- Ели тогда очень мало, - рассказывал старик. - А горячего вообще в рот не брали - боялись разжиреть. В то время, которое мы называем Хури-моаи, время свержения статуй, нужно было постоянно быть готовыми к бою.

- Мы говорим "Хури-моаи" потому, что тогда воины сбрасывали статуи, - добавил "длинноухий" из ниши.

- А зачем - ведь все "длинноухие" уже сгорели? - спросил я.

- "Короткоухие" делали это назло друг другу, - пояснил бургомистр. - Теперь все принадлежало им, и каждый род имел свой участок. Те, у кого на участке стояли большие изваяния, гордились этим, и когда роды воевали между собой, то валили статуи друг у друга, чтобы досадить как следует. Мы, "длинноухие", совсем не такие воинственные. У меня, сеньор Кон-Тики, есть девиз: не волноваться.

Он успокаивающе положил руку мне на плечо, словно хотел показать, как надлежит усмирять буянов.

- Почему ты так уверен, что ты "длинноухий"? - осведомился я осторожно.

Бургомистр поднял руку и стал считать по пальцам:

- Потому что мой отец Хосе Абрахан Атан был сыном Тупутахи, который был "длинноухий", потому что он был сыном Харе Каи Хива, сына Аонгату, сына Ухи, сына Мотуха, сына Пеа, сына Инаки, который был сыном Оророины, единственного "длинноухого", оставшегося в живых после сражения у рва Ико.

Карта острова Пасхи

- Значит, одно, пропустил, потому что я одиннадцатый, - сказал бургомистр и снова начал считать по пальцам.

- Я тоже из одиннадцатого поколения, - объявил голос из ниши, - но я младший. Педро - старший и знает больше всех, поэтому он глава нашего рода.

Бургомистр указал на свой лоб и произнес с лукавой улыбкой:

- У Педро есть голова на плечах. Поэтому Педро глава "длинноухих" и бургомистр всего острова. Я не такой уж старый, но люблю думать о себе, как об очень старом человеке.

- Потому что старики умные, только они по-настоящему что-то знают.

Я попытался выяснить, что происходило до того, как "короткоухие" истребили "длинноухих" и началось время "свержения статуй", но напрасно. Род моих собеседников начинался от Оророины, а что случилось до того времени, никто не знал. То есть они знали, что "длинноухие" прибыли вместе с Хоту Матуа, когда был открыт остров, но ведь "короткоухие" то же самое говорят о себе, добавили они, точно так же, как приписывают себе честь изготовления статуй. И никто не помнил, приплыл ли Хоту Матуа с востока или с запада. Человек в нише выразил предположение, что Хоту Матуа прибыл из Австрии,^* однако никто не поддержал его, и он сдался, добавив, что слышал это на каком-то судне.

^* (Немецкое слово Osterreich (Австрия) означает "Восточное государство".)

Островитяне предпочитали говорить о поре "свержения статуй", которая была им гораздо ближе. Вспоминая женщину с корзиной, предавшую его соплеменников, бургомистр до того возмущался, что у него выступили слезы на глазах и перехватило голос. Да, это предание переживет еще одиннадцать поколений, несмотря на девиз "не волноваться"!

- Красивые люди были среди наших предков, - продолжал бургомистр. - Тогда на острове жили люди двух родов. Одни были темные, а другие совсем светлокожие, как вы, уроженцы материка, и русые. Они были белые и все равно самые настоящие коренные жители острова Пасхи. Наш род насчитывал много таких людей, их называли охо-теа, или "светловолосые". У моей собственной матери и тетки волосы были гораздо рыжее, чем у сеньоры Кон-Тики.

- Куда рыжее, - подтвердил из ниши брат бургомистра.

- Сколько ни считай назад, всегда в нашем роду было много таких. Правда, среди нас, братьев, рыжих нет. Но моя дочь, которая утонула, была белокожая и совсем рыжая, и мой взрослый сын Хуан тоже такой. Он относится уже к двенадцатому поколению после Оророины.

Что правда, то правда: волосы обоих детей бургомистра отличались таким же цветом, как пукао тонкогубых длинноухих статуй, украшавших аху во вторую эпоху развития местной культуры. Предки нынешних островитян сгорели на Поике, изваяния были повержены, но рыжие волосы можно проследить от огромных каменных "париков" до живых людей, описанных ранними путешественниками и первыми миссионерами, и затем до последних потомков Оророины - детей бургомистра.

Несколько дней спустя я стоял вместе с бургомистром и смотрел на ряды поваленных статуй на культовой площадке возле нашего лагеря. Билль только что сообщил из Винапу, что его рабочие-островитяне применили какой-то новый способ, когда водружали на место огромную глыбу, выпавшую из каменной стены. Нет ли тут какой-либо связи с вековой загадкой: как предки современных жителей острова Пасхи перемещали и воздвигали огромные статуи? Рабочие в Винапу действовали очень просто, явно привычными для них приемами. Уж не унаследованы ли эти приемы от предков? Я вспомнил, что уже спрашивал как-то бургомистра, каким образом перемещали статуи из мастерской. Он ответил то же, что и другие островитяне: фигуры сами пришли на место. Теперь я решил попытать счастья снова:

- Послушай, бургомистр, ты же "длинноухий" - ты должен знать, как поднимали этих великанов.

- Пустяковое дело? Да ведь это одна из величайших загадок острова Пасхи!

Бургомистр напустил на себя важный вид и пододвинулся ко мне вплотную:

- Сеньор, когда я был маленьким-маленьким мальчиком, мой дедушка и его зять, старик Пороту, сажали меня перед собой на полу и заставляли сидеть совсем прямо. Потом они меня учили - в точности, как теперь учат в школах. Много я узнал тогда, так что я человек сведущий! Мне приходилось повторять все снова и снова, пока я не запомнил каждое слово. И песни я тоже тогда выучил.

В голосе бургомистра звучала такая искренность, что я почувствовал себя озадаченным. Правда, он уже доказал в каменоломне, что умеет не только языком трепать; в то же время я знал его, как страшного фантазера и мастера "отливать пули". - Если тебе известно, как ставили изваяния, почему ты давным-давно не рассказал об этом тем, кто приплывал сюда раньше? - спросил я осторожно.

- Никто не спрашивал меня! - ответил бургомистр гордо.

Он явно считал, что этого объяснения достаточно.

Я не поверил ему и самонадеянно вызвался заплатить сто долларов в тот день, когда самая большая статуя в Анакене будет стоять на первоначальном месте - на каменной стене, окружающей культовую площадку. Я знал, что на всем острове Пасхи нет ни одной статуи, которая стояла бы на своем старом аху, и не сомневался, что никогда не увижу такого зрелища; безглазые фигуры, временно установленные в глубоких ямах у подножия Рано Рараку, в счет не шли.

- Условились, сеньор! - поспешил отозваться бургомистр и протянул мне руку. - Я собираюсь в Чили, когда придет военный корабль, и доллары мне пригодятся!

Я рассмеялся и пожелал ему успеха. Ох и мудрец этот бургомистр!..

А вскоре из деревни прискакал с запиской рыжеволосый сын бургомистра. Отец просил меня переговорить с губернатором, чтобы тот разрешил ему поселиться вместе с одиннадцатью островитянами в пещере Хоту Матуа в Анакене на' время подъема самой большой статуи. Я оседлал коня и отправился к губернатору. И он и патер Себастиан только смеялись над обещанием бургомистра, говоря, что все это пустое хвастовство; я и сам так думал. Но дон Педро-бургомистр стоял перед нами с шляпой в руках и дрожащими от волнения губами, и я решил соблюсти наш уговор. Губернатор дал свое благословение в письменном виде. Патер Себастиан от души веселился: посмотрим, что из этого выйдет!

И вот в лагерь явился бургомистр с двумя братьями и другими избранными представителями своей родни, которые все были "длинноухие" по материнской линии; всего набралось двенадцать человек. Стюард выдал им паек. И они снова вселились в пещеру Хоту Матуа.

Перед самым заходом солнца бургомистр лично пришел к нашим палаткам и вырыл в центре лагеря глубокую круглую яму, после чего опять исчез.

А когда сгустился мрак и в лагере воцарилась мертвая тишина, послышались, как и в прошлый раз, какие-то странные, неземные звуки и непонятный глухой стук. Звуки всё нарастали и превратились в громкое, пронзительное пение хора; запевал дрожащий старушечий голос. Обитатели лагеря зашевелились, палатки засветились изнутри зеленым призрачным светом, точно огромные бумажные фонари. Члены экспедиции выбрались наружу, но без фонариков: мы уже знали, что пение должно происходить в темноте.

На этот раз мы увидели совсем другое представление. Островитяне обрядились в листья и ветки. Одни покачивались из стороны в сторону и топали ногами, другие пели. Старуха, сидевшая с закрытыми глазами, запевала странно звучавшим вторым голосом. Младший брат бургомистра обеими ногами стоял в вырытой яме; позднее мы увидели, что там лежал большой сосуд, накрытый плоским камнем. Он ритмично топал босыми ногами, и получался глухой барабанный звук, от которого мы окончательно почувствовали себя в подземном царстве. В слабом зеленоватом свете, просачивавшемся сквозь стенки палаток, мы едва различали собравшихся. Вдруг из мрака скользнула на передний план стройная фигурка, при виде которой наши парни широко вытаращили глаза.

Это была молодая девушка, босая, с длинными развевающимися волосами, одетая в свободное светлое одеяние. Прямая, как свеча, она впорхнула в зеленый световой круг, точно нимфа из сказки, и начала танцевать перед хором и барабанщиком; но ритм танца не имел ничего общего с хулой, и девушка не вращала бедрами. Это было такое прекрасное зрелище, что мы боялись дохнуть. Серьезная, чуть смущенная, стройная, гибкая, грациозная танцовщица словно и не касалась травы своими светлыми ногами. Откуда она? Кто она? Едва наши моряки немного пришли в себя и убедились, что это не сон, как они шепотом засыпали вопросами друг друга, старую Мариану и Эрорию. Казалось бы, они давно уже успели познакомиться со всеми красавицами острова... Или "длинноухие" прятали эту нимфу в какой-нибудь девичьей пещере для "отбеливания"? Нам ответили, что она племянница бургомистра; по молодости лет ей еще не приходилось участвовать в увеселениях взрослых.

А песня и танец все продолжались, покоряя нас своим очарованием. Три раза повторилось все представление. Мы разбирали только слова припева. В нем говорилось о моаи, который будет воздвигнут на аху в Анакене по приказу Кон-Тики. Мелодия была совсем не похожа на песнь каменотесов, но отличалась таким же захватывающим ритмом. Наконец барабанщик вылез из ямы, и "длинноухие", шурша листьями, встали, чтобы уйти. Мы снова снабдили их продуктами. Один из наших спросил, не могут ли они спеть и станцевать какую-нибудь обычную хулу, но они дружно отказались. Песнь каменотесов еще можно исполнить, пояснил бургомистр, но другие мелодии не подходят к такому случаю. Здесь годятся только серьезные песни, которые приносят удачу в работе. А другие песни они могут спеть как-нибудь потом, только не сейчас, не то предки обидятся и удачи в работе не будет.

Мы снова услышали песнь каменотесов, после чего ночные гости в необычных шуршащих нарядах скрылись во мраке, уводя с собой светлокожую нимфу.

Солнце только-только осветило мою палатку, когда я проснулся от звука шагов снаружи. Двенадцать "длинноухих" пришли из пещеры поглядеть на статую и прикинуть, какая им предстоит задача. Широкоплечий верзила, уткнувшийся носом в землю у самой нашей палатки, был самым рослым из всех истуканов Анакены. Плотный, три метра в плечах, он весил тонн двадцать пять - тридцать. Иначе говоря, на каждого из двенадцати островитян приходилось свыше двух тонн. Не мудрено, что они почесывали в затылке, окружив великана. Тем не менее, они явно полагались на бургомистра, а он расхаживал кругом абсолютно невозмутимый, внимательно осматривая исполина.

Первый машинист Ульсен тоже поскреб в затылке, потом покачал головой и усмехнулся:

- Н-да... Если бургомистр сладит с этим идолом, то он парень что надо, черт дери!

Во-первых, великан лежал у подножия стены головой вниз по откосу; во-вторых, его основание находилось на расстоянии четырех метров от плиты, на которой первоначально стояла фигура. Бургомистр показал нам небольшие коварные камни: "короткоухие" вбили их, как клинья, под плиту, чтобы повалить статую.

Затем он приступил к исполнению своих обязанностей организатора, уверенно и спокойно, словно всю жизнь только и занимался подъемом каменных исполинов. Единственным орудием островитян были три бревна (потом число их сократилось до двух) и множество камней, которые члены бригады собирали на земле вокруг лагеря. Хотя остров Пасхи безлесный, если не считать нескольких куп недавно посаженных эвкалиптов, вокруг озера в кратере потухшего вулкана Рано Као всегда можно найти взрослые деревья. Там даже первые путешественники-европейцы видели лес из торо-миро и гибискуса; таким образом, три бревна островитяне всегда могли раздобыть.

Фигура зарылась носом глубоко в землю, но все же людям бургомистра удалось протиснуть концы бревен под камень. Затем на бревнах повисли, раскачивая их, по три - четыре человека; сам бургомистр в это время лежал на животе и подсовывал под голову статуи маленькие камушки. Иногда одиннадцати работникам удавалось особенно дружными усилиями чуть пошевельнуть великана, но этим и ограничивались видимые результаты происходящего, если не считать, что бургомистр неустанно ползал на брюхе, колдуя своими камушками. Шли часы, маленькие камни сменялись все большими и большими. К вечеру голова исполина поднялась уже на метр с лишним над откосом. Все пространство между ней и землей было плотно забито камнями.

На следующий день третье бревно было признано излишним. Бургомистр поручил укладку камней младшему брату, а сам стал на стене, раскинув руки, как дирижер, и размахивая ими в такт четкой, ясной команде:

- Этахи, эруа, этору! Раз, два, три! Раз, два, три! Взяли! Подсунули! И-и-и разом! Раз, два, три! Раз, два, три!

Правый бок великана незаметно приподнимался. Но это незаметное оборачивалось миллиметрами, миллиметры превращались в дюймы, а дюймы - в футы. Потом бревна перенесли к левому боку исполина, и повторилась та же процедура. Медленно-медленно бок поднимался, бесчисленные камни заполняли освобождающееся пространство. Снова к правому боку, потом опять к левому... На девятый день исполин опирался животом на тщательно выложенную башню, высшая точка которой находилась на расстоянии трех с половиной метров от земли. Становилось даже жутко при виде почти тридцатитонного гиганта, вознесшегося над нашими собственными макушками еще на рост человека. Теперь островитяне уже не доставали до бревен; они повисали, качаясь, на веревках, привязанных к концам ваг.

Между тем изваяние далеко еще не выпрямилось, вся его передняя часть, скрытая от наших глаз, опиралась на плотную каменную башню.

Работа становилась опасной. Аннете больше не разрешали подвозить в детской коляске к статуе камни для бургомистра. Вокруг исполина трудились только рослые мужчины.

Босые силачи с трудом передвигались в обнимку с огромными булыжниками - настоящие неандертальцы. Бургомистр действовал с величайшей осторожностью, придирчиво проверяя каждый камень. Вес истукана был настолько велик, что отдельные камни крошились под его давлением, как рафинад. Малейшая неточность в выборе положения для камня могла привести к катастрофе. Однако все было основательно продумано, каждый новый шаг точно рассчитан и взвешен. Мы стояли затаив дыхание и смотрели, как "длинноухие" лезут с громадными каменюгами по башне, цепляясь за неровности пальцами босых ног. Но каждый был начеку, и бургомистр ни на секунду не ослаблял внимания. Он четко управлял всеми действиями, не произнося ни одного лишнего слова.

Таким мы его еще не знали. Мы знали дона Педро как надоедливого хлыща, заносчивого болтуна. Наши парни недолюбливали его за назойливость и хвастовство и еще за бесстыдно высокие цены, которые он заламывал за свои резные фигуры, пусть даже они бесспорно намного превосходили изделия других островитян. Но сейчас мы видели совсем другого человека - спокойного, выдержанного, врожденного организатора, да к тому же наделенного немалой изобретательностью. Мы начали смотреть на бургомистра другими глазами.

На десятый день подъем достиг кульминации. Теперь "длинноухие" принялись все так же невыразимо медленно перемещать истукана основанием вперед к стене, на которой ему предстояло водрузиться.

Одиннадцатый день... Великан начинает взбираться на пьедестал. Дальше камни подкладывали только под лицо, шею и грудь статуи.

На семнадцатый день среди "длинноухих" вдруг появилась древняя, высохшая бабка. Вместе с бургомистром она выложила из камней величиной с яйцо полукруг на определенном расстоянии от громадной плиты, на которой великан уже начал нащупывать опору. Каменный полукруг имел магическое значение.

Статуя стояла в крайне неустойчивом наклонном положении и в любой момент могла под действием собственного веса соскользнуть через отвесную стену аху к берегу. Да и вообще она могла повалиться в самом неожиданном направлении, когда качнется с башни на пьедестал. Поэтому бургомистр обвязал вокруг лба великана канат и сделал в четыре стороны растяжки, привязав их к забитым в землю толстым кольям.

И вот наступил восемнадцатый день работ. Одни, стоя на берегу, тянули канат, другие притормаживали вторым канатом, обмотанным вокруг кола, вбитого посредине лагерной площадки. Несколько человек осторожно маневрировали вагой. Внезапно великан совершенно явственно зашевелился. Прогремела команда:

Исполин поднялся во весь свой могучий рост и начал переваливаться с ребра на плоскость собственного основания. Каменная башня вдруг освободилась от нагрузки, и огромные булыжники покатились наперегонки вниз, поднимая облако пыли. А великан спокойно и твердо стал на плиту. Прямой и широкоплечий, он озирал наш лагерь, ничуть не затронутый переменой, которая произошла на культовой площадке с той поры, когда его впервые поставили на стену. Появление этой массивной фигуры разом изменило весь пейзаж. Широченная спина высилась могучим ориентиром, который можно было увидеть с моря издалека. Мы, жители палаток, растянутых в тени гиганта у подножия стены, уже не чувствовали себя дома на месте древней обители Хоту Матуа. Куда ни пойди - всюду рядом с тобой огромная голова... Она возвышалась над нашими палатками этаким старым норвежским горным троллем. Когда мы ночью бродили по лагерю, казалось, что тролль-великан только что шагнул на землю из роя звезд и занес во мраке ногу над пронизанными зеленым светом палатками.

Впервые после столетнего перерыва один из великанов острова Пасхи снова стоял на своем месте на аху.

... Я отвел бургомистра в сторону, где нам никто не мог помешать, и поставил торжественно перед собой, положив обе руки ему на плечи. Он стоял, словно смирный школьник, глядя на меня с волнением и интересом.

- Дон Педро-бургомистр, может быть, ты теперь расскажешь мне, как твои предки перемещали фигуры по острову? - спросил я.

- Они двигались сами, шли пешком, - ответил он без запинки.

- Чепуха! - воскликнул я разочарованно и слегка раздраженно.

- Не волнуйся! Я верю, что они шли сами. Мы должны уважать своих предков, которые говорили так. Но старики, от которых я слышал об этом, сами не видели, как шли статуи. Так что кто знает - может быть, для этого использовали миро манга эруа?

Бургомистр начертил на песке фигуру в виде рогатки с перекладинами и объяснил, что такие салазки, сделанные из ствола с развилком, употреблялись для транспортировки камня.

- Во всяком случае, так доставляли большие глыбы для стен, - продолжал он. - Из прочной коры хау-хау делали толстые канаты, такие же толстые, как на вашем корабле. Я могу принести для тебя конец и миро манга эруа тоже могу сделать.

В нескольких шагах от лагеря один из археологов откопал незадолго перед тем статую. Ее совершенно занесло песком, и патер Себастиан не знал о ее существовании. Фигура была безглазая - следовательно, ее бросили на пути к месту назначения. Я показал на нее бургомистру:

- Можешь ты со своими людьми протащить этого моаи по равнине?

- Нет, нужно, чтобы помогли другие из нашей деревни, а они не захотят. Даже со всеми твоими рабочими нас будет слишком мало.

Статуя была не очень крупная, меньше средних размеров, и я задумал небольшую хитрость.

Бургомистр помог мне купить в деревне двух здоровенных быков. "Длинноухие" зарезали их и изжарили на камнях в земляной печи. Затем мы пригласили жителей деревни на пир. Вскоре вся равнина около лагеря заполнилась гостями; множество оседланных лошадей гнедой и вороной масти паслось вокруг. "Длинноухие" осторожно расчистили слой песка над очагом, и показался пышущий паром ковер из сочных банановых листьев. Листья тоже убрали; взорам собравшихся открылись целиком зажаренные бычьи туши. Восхищенная толпа с наслаждением вдыхала запах чудеснейшего в мире жаркого. Гости расселись кучками на траве, зажав в руках громадные куски жареного мяса, а "длинноухие" стали разносить батат, кукурузу и тыкву, которые испеклись вместе с тушами в плотно закупоренной подземной печи. Появились гитары, культовая площадка огласилась смехом и пением, начались пляски.

Тем временем "длинноухие" приготовили все необходимое, для того чтобы тянуть слепую статую. Сто восемьдесят веселых островитян со смехом и криками выстроились вдоль длинного каната, обвязанного вокруг шеи великана. Бургомистр, в новой белой рубахе, в клетчатом галстуке, чувствовал себя героем дня:

Бамм! Канат лопнул, и мужчины и женщины со страшным хохотом покатились кувырком по земле. Бургомистр смущенно улыбнулся, потом приказал сложить канат вдвое. На этот раз истукан сдвинулся с места. Сначала короткими рывками, потом великан заскользил по равнине так быстро, что Лазарь, помощник бургомистра, вскочил на голову изваяния и с гиканьем стал размахивать руками, точно гладиатор на колеснице. Длинные колонны островитян прилежно тянули, вопя от восторга. Скорость была такая, будто они тащили пустые ящики.

Немного спустя мы остановили веселое шествие. Теперь мы убедились, что сто восемьдесят наевшихся до отвала островитян могут тащить двенадцатитонную статую по равнине. А с деревянными салазками и большим количеством людей можно перемещать и гораздо более тяжелые изваяния.

...Итак, мы увидели, как с помощью воды и каменного рубила можно прямо в горе вырубить статую - было бы только время; увидели, как канаты и салазки позволяют транспортировать каменных великанов - было бы только достаточно прилежных рук; увидели, как истуканы поднимаются вверх на каменную стену, словно воздушный шар, если только знать верный способ. Оставалась нерешенной лишь одна загадка практического характера: как на макушки стоящих фигур водружали громадные "парики"? Впрочем, ответ вытекал уже сам собой. Рядом с головой великана высилась поставившая его на ноги каменная башня. Используя ее, можно было теми же нехитрыми приемами закатить наверх красный "парик" или втащить его по стене. И, когда в итоге всего статуя оказывалась на месте, увенчанная "прической", башню просто разбирали. Но ваятели погибли, и родилась загадка: как все это можно было делать без железа, без кранов и машин?

Ответ прост. На маленький островок прибыли люди с жаждой творчества в крови и с развитым практическим умом. Живя в мире, без войн, они располагали неограниченным временем, чтобы сооружать свои вавилонские башни, опирающиеся на древнюю традицию. Сотни лет жили они, не зная врагов, на самом уединенном острове на свете, где их единственными соседями были киты и рыбы; наши раскопки показали, что только в третьей эпохе на острове Пасхи стали изготовлять наконечники для копий и другое оружие.

Неподалеку от лагеря лежал гигантский цилиндр из красного камня. Много веков назад его протащили десять километров от кратера Пунапау с другого конца острова. Бургомистр предложил с помощью катков доставить цилиндр в лагерь, чтобы водрузить на голову поднятого великана. Но как раз в те дни, когда "длинноухие" поднимали статую, на смену уже решенным нами загадкам острова Пасхи стала вырисовываться новая тайна. Она изменила все наши планы, и красный "парик" остался лежать в покое там, где остановился передохнуть перед последним этапом, отделявшим его от королевской обители.

Новые события целиком поглотили наши мысли.