Глава 3. В туннелях, проложенных вулканическими газами

Анакенская долина

Ни одной души не было видно в Анакенской долине, когда наш первый отряд приступил к обследованию прибрежной равнины в поисках хорошего места для палаток. Однако вскоре из-за пригорка показался всадник. Это был местный пастух; он соскочил с коня, подошел к нам и поздоровался. Пастух жил в беленом каменном домике на западном склоне долины и отвечал за всех овец в этой части острова. Услышав, что мы хотим поселиться в Анакенской долине, он . сразу указал на небольшой каньон с несколькими вместительными пещерами. Это пещеры Хоту Матуа, объяснил пастух. В них некогда жил первый король со своими спутниками- подлинные первооткрыватели острова; впоследствии они переселились в большие камышовые хижины.

Островитянин говорил о Хоту Матуа с такой гордостью, с какой англичане говорят о королеве Виктории. Он не мог допустить и мысли, чтобы кто-то не знал Хоту Матуа, который является альфой и омегой в мире представлений островитян, своего рода помесью Адама из религий и Колумба из истории.

Я объяснил, что нам нет нужды вселяться в пещеры, потому что мы захватили с собой готовые домики из непромокаемого материала; тогда пастух указал в противоположном направлении.

- Если у вас есть палатки, вы можете спать вон там, над берегом, на древнем участке Хоту Матуа, - объявил он и проводил нас к ровной площадке у подножия небольшого куполообразного пригорка.

Повсюду виднелись следы былого величия. В центре береговой излучины и на обоих ее флангах располагались фасадом к морю три культовые террасы, сложенные из огромных каменных блоков. Они находились на самом краю прибрежной террасы. Их можно было принять за укрепления, защищающие плато от вторжения с моря, если бы не несколько исполинских человекоподобных фигур из серо-желтого камня, которые лежали ничком на песке, свидетельствуя, что стены служили фундаментом для изваяний.

Головы гигантов были направлены в противоположную от моря сторону; следовательно, статуи стояли в свое время спиной к берегу и смотрели на открытую культовую площадку. Вдоль средней террасы лежал целый ряд поверженных великанов; огромные цилиндры из ржаво-красного камня, некогда венчавшие их головы, валялись тут же по соседству. Мощная высокая терраса в восточной части залива была увенчана всего лишь одной статуей, зато она казалась намного выше и массивней своих стройных соседей, хотя и зарылась лицом в землю. Как раз возле этого широкоплечего истукана жил сам Хоту Матуа. Пастух благоговейно указал на солидный фундамент древнего жилища короля, все еще возвышавшийся над землей. Тут же рядом виднелась своеобразная пятиугольная печь: остатки королевской кухни. Этот участок представлял несомненный интерес для археологов, и мы решили разбить лагерь на ровной культовой площадке перед головой павшего идола.

Пастух с большим вниманием следил за нами и все повторял, что здесь находилось в древности жилище короля, пока не уверился, что каждый из нас осознал этот факт. Затем он получил пачку сигарет и очень довольный отправился по своим делам.

Разметив площадку, мы приступили к доставке снаряжения на берег. Вместе с двумя островитянами мы на маленьком алюминиевом пароме обследовали залив и установили, что в самом центре дно свободно от камней и прибой не сильный. Первым делом мы высадили фотографа со всеми его приспособлениями, затем направились обратно к катеру, который ожидал поодаль, на полпути между берегом и судном. Мы отплыли уже порядочно, когда увидели идущую с моря огромную волну. Катер взлетел вверх на ее гребне и полным ходом заспешил к судну: рядом рождался уже новый, еще более могучий вал. Мы налегли на весла и благополучно справились с первой волной, но за ней стремительно росла вторая, с каждым мигом становясь все выше и круче. В следующее мгновение мы заскользили вверх по отвесной стене воды и почувствовали, как паром опрокидывается вверх дном. Я ощутил сильный удар по голове и поспешно нырнул, стараясь избежать нового столкновения с понтонами. Крепко зажмурив глаза, чтобы в них не попал взмученный песок, я поплыл вглубь и в сторону сколько хватило дыхания, и когда наконец вынырнул, то волны уже угомонились и мои спутники карабкались на перевернутый паром.

Это был полезный урок. Хотя такие огромные валы редко врывались в Анакенскую бухту, все же следовало постоянно быть начеку. Во избежание неприятных сюрпризов мы придумали своего рода плавучий мол, поставив на якорь за пределами опасной зоны прибоя наш самый большой спасательный паром. К этому "молу" катер мог спокойно доставлять грузы с судна, а здесь все перегружалось на маленький понтонный паром. Убедившись, что в поле зрения нет ни одного опасного вала, мы седлали гребень волны и неслись так до самого берега.

С траулера катер вызывали сиреной, с берега - флагами. Сквозь прибой мы прорывались со смехом, проклятьями и промоченными штанами. Часто волны разгуливались настолько, что коку и стюарду приходилось вплавь доставлять на берег свежий хлеб в непромокаемых резиновых мешках. Вода была холодная и неприветливая, зато песчаный бережок встречал ласковым теплом, и мы превосходно чувствовали себя в солнечной долине короля.

Одна за другой в Анакене выросли зеленые палатки, образовав мирную деревушку на культовой площадке между поверженным древним великаном и резиденцией Хоту Матуа. Наши друзья-островитяне, помогавшие свозить на берег снаряжение, были просто поражены, когда увидели, где мы поставили палатки. Бургомистр взволнованно вздохнул и торжественно произнес:

- Сеньор, как раз на этом месте Хоту Матуа поставил свой первый дом! Видите, вон фундамент, а рядом - кухня.

Нам снова стали вколачивать в голову это немаловажное обстоятельство, однако никто из островитян не порицал наш выбор, и они охотно помогали нам разбивать лагерь. Близилась ночь; наши местные друзья попрощались и ускакали на неоседланных конях в деревню.

В ту ночь я уснул поздно. Я глядел на пронизанный лунным светом зеленый брезент над головой и слушал прибой, обрушивающийся на берег там, где впервые ступил на остров Хоту Матуа. На каком судне прибыл древний король? И на каком языке говорил? Как выглядела эта долина в то время? Рос ли здесь лес, как на остальных островах Южных морей? Может быть, потомки Хоту Матуа постепенно истребили весь лес на дрова и бревна, сделав остров таким, каким он выглядит сегодня: без единого дерева на пригорках, под которым можно было бы укрыться от солнца? Меня несколько тревожило полное отсутствие леса и кустарника. Вдруг окажется, что мы в самом деле зря ехали на остров Пасхи производить раскопки... Что, если он всегда выглядел так, как сейчас, совершенно лишенный растений, от гниения которых год за годом нарастает почвенный слой? Если не считать песчаные дюны у берега и овечий помет среди камней, похоже, что почва осталась неизменной со времен Хоту Матуа - такая же сухая и бесплодная, как много веков назад. В самом деле: фундамент дома самого Хоту Матуа виден до сего дня и служит чуть ли не достопримечательностью для туристов, - значит, почвенный слой должен быть крайне мизерен и столь же мизерны надежды на новые открытия. Несколько волн особенно гулко разбились на берегу, и я погладил шишку на голове. Нет уж, коль скоро нам удалось попасть сюда, то мы не отправимся на остальные намеченные нами острова, пока не установим совершенно точно, что здесь бесполезно копать.

В первые дни археологи занимались разведкой во всех концах острова; остальные члены экспедиции продолжали свозить на берег снаряжение и подготовлять дальнейшую работу экспедиции. На всем острове не нашлось ни одного ручейка, но на дне кратеров трех древних вулканов мы увидели поросшие камышом болота с "окошками" чистой воды. Дрова и питьевую воду приходилось возить за пять километров, из Ваитеа, овцефермы, расположившейся на пригорке в центре острова. Здесь был посажен небольшой эвкалиптовый лесок, сюда же подавалась по трубам питьевая вода из вулкана Рано Арои.

Губернатор одолжил нам сооруженную кустарным образом баржу, гребцы-островитяне подогнали ее к судну, и мы, выждав тихой погоды, доставили в деревню "джип" экспедиции. Тем самым был решен вопрос о перевозке воды и дров. На острове Пасхи сохранились следы древних дорог; в наши дни управляющий овцефермой расширил дорожную сеть, отбросив кое-где камни в сторону. Это позволяло вприпрыжку катить на "джипе" через весь остров, насчитывающий около пятнадцати километров в длину.

Патер Себастиан и губернатор помогли нам раздобыть достаточное количество коней и самодельных деревянных седел. Даже самые бедные островитяне имеют минимум одну верховую лошадь; на этом острове никто не ходит пешком, потому что застывшие лавовые потоки распались на большие комья бурого и черного кокса, который местами лежит так густо, что между камнями еле помешается конское копыто. Дети островитян, едва научившись ходить, уже умеют ездить верхом. Мы часто видели, как малыши сразу по трое мчатся на неоседланном коне через камни, цепляясь друг за друга и за гриву.

Вдоль побережья попадалось много древних колодцев. Они были вырыты подлинными мастерами своего дела и выложены внутри обтесанными камнями. Здесь первые жители острова добывали для питья солоноватую воду; они находили ее, примечая, где в море вливаются подземные источники. Теперь в этих местах выстроились ветряные мельницы, качающие воду для овец; тут мы поили лошадей и брали воду для хозяйственных нужд.

Наш боцман, искусный плотник, сколотил полки и столы для большой палатки-столовой. Проволочная сетка не пропускала полчища издавна импортированных на остров мух и позволяла спокойно работать и есть.

- Придется все-таки опустить стенку палатки с наветренной стороны, - сказала однажды Ивонна. - А то сквозь сетку пыль пробивается.

- Пыль? Здесь, на острове?

- Да, вот смотри, - она провела указательным пальцем отчетливую черту на полке.

Я смотрел на эту черту с восторгом. За несколько сот лет получился бы основательный слой пыли - тряпкой не смахнешь! Похоже, есть все-таки смысл заниматься раскопками на острове Пасхи! Именно из-за отсутствия леса ветер без помех обрушивается на скалы и точно снегом посыпает равнину сухой пудрой. Большую часть ее, конечно, сносит в море, но и в траве, наверное, что-нибудь застревает...

Археологи, вернувшись из разведочных походов, сообщили много интересного. Они видели древние каменные сооружения, которые необходимо исследовать внимательнее: похоже, что до прибытия европейцев на острове сменились две культуры, каждой из которых соответствовал свой тип сооружений. А для того чтобы получше ознакомиться с местными условиями, мы решили, что археологи, прежде чем браться за крупные задачи, произведут предварительные раскопки поблизости от нашего лагеря. Выбор пал на пятиугольную печь Хоту Матуа и фундамент, напоминавший очертаниями лодку.

Подобные раскопки производятся не киркой и не заступом, а специальной маленькой лопаткой. Вы скребете землю очень осторожно, углубляясь миллиметр за миллиметром, чтобы не повредить находки. Снятую лопаточкой землю просеивают "сквозь тонкое проволочное сито, отбирая все, что может представить интерес. Мы тщательно измеряли глубину выемок: чем глубже зарываешься, тем древнее находимые предметы.

Под самым дерном лежал осколок старинной каменной чаши вместе с наконечниками от копий и другими острыми орудиями из черного вулканического стекла. Дальше археологам стали попадаться обломки рыболовных крючков, изготовленных как из человеческой кости, так и из великолепно отполированного камня. На глубине фута рядом с печью Хоту Матуа лопаточка задела какие-то камни. Археологи расчистили их и обнаружили пятиугольную печь такого же точно вида, как наверху. Но если верхняя печь сложена Хоту Матуа, родоначальником здешнего населения, то кто же до него готовил себе пищу подобным же способом?

Островитяне недоумевали. И они и все приезжие считали, что фундамент и печь остались от времен Хоту Матуа; ведь это совершенно точно, что он жил именно тут. Мы продолжали скрести землю и нашли новые фрагменты рыболовных крючков, ракушки, осколки костей, древесный уголь и человеческие зубы. Постепенно мы очутились довольно глубоко под второй печью и полагали, что подходим к самым древним слоям. Вдруг Биллю попалась чудесная голубая венецианская бусина. Он узнал в ней те самые бусины, которыми европейцы пользовались при меновой торговле с индейцами двести лет назад. Итак, мы еще не вышли за пределы эпохи появления здесь первых европейцев!

Бусина могла попасть на остров самое раннее с открывшим его Роггевеном; иначе говоря, мы углубились пока лишь до 1722 года. Мы раскрыли судовой журнал Роггевена и прочитали, что первый островитянин, прибывший к нему на корабль, был награжден двумя нитками голубых бус, зеркальцем и ножницами. Вполне естественно было предположить, что некоторые из этих бус очутились в обители короля в Анакене. Археологи продолжили раскопки и вскоре наткнулись на сплошную гальку, без каких-либо следов деятельности человека.

Так или иначе, одно нам было совершенно ясно: есть прямой смысл производить раскопки на безлесном острове Пасхи. Можно приниматься за дело всерьез, а для этого необходимо нанять островитян, так как некоторые из задуманных нами работ требовали больше людей, чем мы сможем выделить из состава экспедиции.

Наступило наше первое воскресенье на острове.

Патер Себастиан упомянул как-то, что рад будет увидеть нас в церкви, если нам захочется послушать, как поют жители острова Пасхи.. Я собрал всех членов экспедиции, научных работников и моряков, и объяснил, что здесь, в Полинезии, церковь имеет совершенно особое значение. Это не только основа, на которой зиждется представление островитян о Вселенной, место, где они получают что-то взамен своей древней веры в Тики и Маке-Маке. Церковь - центр "общественных мероприятий", куда местные жители приходят в своих лучших нарядах: на уединенных островах Полинезии нет ни зала для увеселений, ни кино, ни ярмарки. И если в воскресенье вы не придете в церковь, то потом можете вообще не приходить. Островитяне привыкли фанатично относиться к своей церкви и в отказе прийти в нее видят демонстрацию, проявление враждебности. На одних островах жители протестанты, на других - католики или мормоны: всё в зависимости от того, какой миссионер первым попал туда и построил церковь. Неискушенный гость легко может, сам того не ведая, задеть чувства населения.

- Я атеист и в церковь никогда не хожу, - сказал Карл, - но, если ты считаешь это важным, я охотно пойду с вами.

И мы отправились через бугры, кто верхом, кто на "джипе"; атеисты, протестанты, католики - все вместе явились к деревенской церковке.

Здесь собралось уже все население острова. Яркие платья, белые рубахи, все выстирано и выглажено ради воскресного дня. Мы вошли в необычную с виду - без колокольни - церковь, окруженные исполненными благоговения мужчинами и женщинами, детьми и взрослыми, старцами, новорожденными и еще не родившимися малютками. Залитая солнцем деревня опустела, зато в церкви было так тесно, что сидящие с краю умещались на скамейках только наполовину.

Но и сюда проникло солнце. Солнечные лучи, пробивающиеся в щели стен и потолка, освещали веселые краски и веселые лица. То и дело влетали птички и принимались порхать под потолком с беззаботным щебетанием. Патер Себастиан облачился поверх белой сутаны в весенне-зеленую мантию. Кряжистый и добродушный, с пышной бородой, он напоминал доброго дедушку. Атмосфера царила такая, как перед началом спектакля в опере.

Кульминационным моментом службы было пение. Псалмы исполнялись на полинезийском языке, большинство - на мелодии местных старинных песен. Пели все до единого, кроме нас. Мы не могли наслушаться: так ритмично и музыкально умеют петь только жители островов южных морей.

Служба патера Себастиана отличалась простотой, а проповедь - мудрой ясностью. Кругом сидели наши друзья - пираты и головорезы вместе со своими смешливыми женщинами - и слушали его с таким же увлечением, с каким дети смотрят ковбойский фильм. Патер обратился к нам, чужестранцам, с приветственным словом и пожелал успеха экспедиции, а островитян призвал всячески помогать нам, ибо мы, хотя и придерживаемся иного вероисповедания, все равно христиане и у нас общие идеалы.

С того дня между нами и островитянами установились более доверительные отношения: раз патер Себастиан одобрил нас, значит, мы люди приличные.

После богослужения всех членов экспедиции пригласили на чудесный обед у губернатора. Помимо хозяев и патера Себастиана, мы встретили здесь почти всех белых поселенцев: двух монахинь, работающих в лепрозории севернее деревни, чилийца - капитана авиации, который изучал возможности строительства аэродрома для трансокеанской авиалинии, и двух помощников губернатора. Не хватало только деревенского врача и учителя. Этих двоих мы еще ни разу не видели, даже в церкви, и я заметил, что губернатор, жаловавшийся на порок сердца, обратился за помощью к нашему доктору.

А вечером, когда мы направились домой, нас остановил на улице приземистый, плотный мужчина с чернящими глазами и жесткими черными волосами. Это и был деревенский врач. Он пригласил нас всех посмотреть местные пляски - хулу; понятно, что никто не стал отказываться.

Пляски происходили в маленьком доме сестры бургомистра, и народу в него набилось столько, что несколько человек вынуждены были вылезти в окна, чтобы мы смогли войти в дверь. К моему ужасу, я увидел, что собравшиеся пьют стаканами жидкость, напоминающую цветом виски, которую наливают из передаваемого из рук в руки огромного кувшина. Оказалось, что это всего-навсего агуа пуро - чистая вода, собираемая с крыш. Впрочем, несмотря на это, настроение царило приподнятое; громкий хохот и шутки на четырех языках заполнили комнатку, когда островитяне вытолкнули на середину застенчивых моряков и ученых и заставили их извиваться подобно угрю на крючке.

У нас появилось много рабочих из местного населения. Одни жили в деревне и приезжали верхом по утрам, другие вселились в пещеры поблизости от районов раскопок. Чтобы высвободить возможно больше наших собственных людей, мы наняли четырех женщин. Они помогали нам с уборкой лагеря и стиркой. Одна из них, Эрория, оказалась чудесным человеком и неутомимой работницей. Кто не знал Эрорию, мог принять ее за грозовую тучу, однако ничего не стоило вызвать на ее лице широкую улыбку, и тогда туча испарялась, словно роса, а грубое лицо сияло наперегонки с самим солнцем.

Вот уже много лет она работала домоправительницей патера Себастиана и прославилась исключительной добросовестностью. Мы поручили Эрории присмотр за лагерем.

Как ни удивительно, Эрория и ее золовка, седая старушка Мариана, оказались самыми ревностными на всем острове охотниками за пещерами. Вооружившись стеариновой свечкой и железным крюком вместо лопатки, они неутомимо разыскивали древние пещеры и отрывали там каменные рубила и костяные орудия предков для коллекции патера Себастиана.

- Только в пещерах вы и найдете что-нибудь, - сказал патер Себастиан. - Возьмите с собой Эрорию и Мариану и попросите их показать вам все пещеры, которые они разыскали.

Дождавшись, когда по-настоящему развернулись раскопки, Эрория, Мариана, фотограф экспедиции и я оседлали четырех коней и отправились изучать древние пещеры. В первый день мы с самого утра и до вечера переходили от одной темной пещеры к другой. В некоторые из них ход был очень удобен - достаточно было пригнуться и войти. В других случаях вход был тщательно замурован, и оставалось лишь небольшое квадратное отверстие, в которое мы забирались на четвереньках. Но подавляющее большинство пещер оказались настоящими мышеловками. В них и на четвереньках-то вползти нельзя было; приходилось просовывать ноги, не сгибая колен, и вытягивать руки над головой, а затем извиваться на змеиный манер вдоль длинного и страшно тесного прохода. Все проходы такого типа были искусно выложены камнем, часто специально обтесанными глыбами. Иногда они пронизывали стену горизонтальным каналом, иногда шли наклонно вниз. Но случалось, что они спускались вертикально, наподобие дымохода, так что приходилось притормаживать бедрами и плечами, пока вы сквозь потолок не проваливались в абсолютно темную пещеру.

Большинство пещер были такие низкие, что мы ходили в них, нагнув голову, а в отдельных случаях передвигаться можно было, только согнувшись пополам или на корточках. Здесь обитало в прошлом население острова Пасхи - во всяком случае, в смутное время, когда островитяне не чувствовали себя безопасно в камышовых хижинах на воле. Здесь они укрывались от людей нашей расы. Чаще всего эти подземные убежища были размером со среднюю ванную, а тьма в них царила такая, что собственную руку можно было увидеть, только сунув ее в тесный проход. Полом служила холодная земля - мощный слой жирной почвы, удобренной отбросами от многочисленных жителей и твердой, как автомобильная покрышка, ибо ее утрамбовали тысячи ползущих рук и ног. Потолок и стены образовала голая скала, иногда выровненная искусной каменной кладкой.

В одном месте мы забрались в нечто вроде огромного колодца, выложенного камнем. На дне колодца оказалась узкая дыра, а за ней в три этажа наклонно простирались три вместительные пещеры. Эрория показывала их нам с особым благоговением: здесь жил ее дед, здесь находилась ее родовая "усадьба". Пол оказался основательно изрытым Эрорией и Марианой. Я подобрал в мягкой почве часть человеческой кости. Она была отпилена с одного конца и снабжена отверстием, чтобы можно было продеть шнур и повесить ее на шее в качестве амулета.

Несколько ближе к побережью Мариана показала нам заросший травой фундамент старой камышовой хижины, остатки которых попадались нам на каждом шагу. Здесь родился ее свекор, отец Эрории, и здесь он жил до тех пор, пока все обитатели острова не переселились в деревню Хангароа, чтобы креститься.

"Выходит, это случилось не так уж давно", - подумал я, озадаченно глядя на одетых в брюки женщин, вся внешность и манеры которых производили такое впечатление, словно цивилизация пришла на остров еще во времена Ноя.

Фундамент формой и размерами напоминал средней величины шлюпку. Он заострялся с обоих концов и был сложен из тщательно отесанных, часто красиво изогнутых базальтовых блоков с рядами глубоких отверстий в верхней плоскости.

В эти отверстия вставляли ветви, служившие остовом для камышового плетения. Если все хижины, фундаменты которых мы обнаружили в разных местах, были обитаемы одновременно, то на острове Пасхи насчитывалось в прошлом довольно многочисленное население.

Мариана и Эрория обнаружили бесконечное множество жилых пещер. В большинстве из них они уже орудовали своим железным крюком, но некоторые еще оставались "запертыми"; иначе говоря, там не бывал никто с тех самых пор, как последние обитатели покинули их и завалили вход глыбами лавы.

Возвращаясь домой, мы пересекли каменистое плато к западу от лагеря. Ровная местность была усеяна лавовыми глыбами; кое-где они лежали высокими грудами. Мы сошли с коней возле одной такой груды, выглядевшей подобно тысячам других. Сын Марианы говорил ей, что видел здесь вход в пещеру "другого вида". Я не мог понять, как она сумела найти нужную груду в этом каменном хаосе, тем более что Мариана руководствовалась исключительно устным "адресом". Правда, зато она не сумела бы разобраться в лабиринте улиц в городе...

К этому времени мы с фотографом считали уже, что двое потомков пещерных жителей сделали нас подлинными экспертами по спуску и подъему, входу и выходу через узкие проходы. Мы слепо следовали их совету: всегда протискиваться в проход ногами вперед, вытянув руки над головой, спиной вниз и носом вверх, если только туннель не шел вертикально. Однако здесь старая Мариана сначала легла на живот и посветила в квадратное отверстие, которым начиналась отвесная шахта, потом попросила меня повернуться лицом в определенном направлении и все время сохранять это положение, проталкиваясь ногами вперед. Под воздействием закона тяготения я медленно спускался вниз, тормозя бедрами и плечами. Руки были подняты вверх и сжаты над головой; вдоль тела им не было места. Ход кончался тупиком, и я стал на дно все в том же беспомощном положении. В одной стенке в самом низу было небольшое квадратное отверстие - в него мне надлежало просунуть ноги, а для этого медленно опуститься в неловкое сидячее положение"; при этом ноги попадали в боковое ответвление. Оперируя весом собственного тела, со всех сторон сжатого каменной кладкой, нужно было вслед за ногами протискивать и корпус. В итоге я очутился в лежачем положении на спине в плотно облекающей меня горизонтальной трубе.

Дайте мне квартиру со всеми удобствами и лифтом! Неприятное это ощущение - лежать замурованным таким образом под землей; нос уткнулся в камень, руки зажаты в неловком положении над головой, и вы не можете даже подтянуть их, а потому чувствуете себя совершенно беспомощным в подземном узилище. Кажется, что твердые каменные стены все крепче стискивают вам голову и кричат: "Руки вверх! Ты взят в плен!" Лучше не обращать внимания на этот крик и не пытаться освободить руки, потому что это все равно невозможно. Лучше вообще ни о чем не думать, а просто проталкиваться дальше, цепляясь пятками и ворочая лопатками, пока вы не почувствуете, что можете свободно согнуть ноги в коленях и поболтать ими в пустоте или что дальше продвинуться невозможно, потому что ступня уперлась в камень.

В последнем случае вы догадываетесь, что труба снова изгибается под прямым углом, и вам остается только, все так же с вытянутыми над головой руками, повернуться на живот и ногами нащупать дальнейший путь, новый узкий отвесный проход, заканчивающийся еще одним коварным изломом. Вы оказываетесь зажатым в еще более прочных тисках, пока с трудом не перевернетесь и не проникнете в следующую горизонтальную трубу. Вдруг стенки трубы исчезают. Это значит, что вы продавились наконец в пещеру, можете подтянуть руки и свободно двигаться, счистить с лица песок и вообще делать что угодно. Впрочем, не совсем что угодно: остерегайтесь, как бы не стукнуться головой, пока вы не зажгли фонарь.

Лишь на второй или третий раз я научился тащить за собой на буксире карманный фонарик. Это позволяло мне по мере движения разглядывать тесную шахту, В каждом случае стенки оказывались искусно выложенными из гладких каменных блоков без какого-либо скрепляющего раствора. Сечение шахты всегда представляло собой аккуратный квадрат не шире обычного дымохода. В отдельных камнях симметрично располагались углубления: эти блоки были взяты из фундаментов камышовых хижин. Отсюда следовало, что строители тесных проходов некогда сломали светлое уютное жилье, предпочтя ему жалкую нору.

Но все это я увидел лишь после, а в первый раз, когда я превратился в змею в мрачных подземельях острова Пасхи, то не захватил с собой даже спичек. Между тем пол пещеры оказался скользким и коварным, так что я предпочел стоять на месте в темноте, точно слепой. Приложив ухо к трубе, я услышал, что вниз спускается следующий. Немного спустя старая Мариана оказалась рядом со мной и зажгла свой неразлучный огарок. Да только от него стало ненамного светлее. Здесь, в недрах горы, царил настолько густой мрак, что я увидел лишь сверкающие глаза Марианы, окруженные глубокими темными морщинами, а над ними - буйную шапку седых волос: точно гротескное лицо, глядящее на вас ночью из-за оконного стекла. Она вручила и мне огарок и зажгла его от своего. Держа свечи в вытянутой руке, мы смогли различить бугры и выступы на стене. На полу лежало несколько черных наконечников от копий. А вот и Эрория; она долго пыхтела и барахталась в шахте, но все же протиснулась к нам.

Женщины рассказали мне, что это не обычное жилье, а убежище на случай войны; сюда не мог проникнуть враг. По-видимому, войн было много и длились они подолгу, если судить по толщине плотно утрамбованного слоя мусора на дне.

Я не мог понять, как люди отваживались заползать в такие крысоловки во время войны: противнику оставалось только набросать в шахту камней и навеки заточить их внизу. Очевидно, все дело было в том, чтобы сохранять убежища в абсолютной тайне. Если это удавалось, то стоило прикрыть за собой ход камнем, и найти беглецов оказывалось не так-то просто.

В одно из подземных помещений просачивалась откуда-то вода, и ручеек пересекал наш путь, уходя в боковое ответвление. Мы последовали за ним. Здесь люди вырубили в камне канавку для воды, которая вела к искусственным водоемчикам величиной с таз. Я помыл руки в нижнем водоемчике, потом набрал ладонями воды в верхнем и напился. Холодная, прозрачная, вкусная, она по сравнению с водопроводной водой казалась благороднейшим вином. Я подумал, что пещерные жители явно понимали всю прелесть хорошей воды, - не то что мы, привыкшие пить третьесортную жидкость из металлической трубы.

В недрах горы пещера многократно разветвлялась, причем дальние проходы носили характер тесных катакомб с плоским полом; плавно изгибающийся свод и стены были совершенно гладкие, без каких-либо неровностей. Напрашивалась мысль, что тут работал человек; в действительности же мы двигались по каналам, проложенным пузырями газа, которые пробивались сквозь расплавленную лаву в те далекие времена, когда весь остров Пасхи представлял собой огненное месиво. Часто каналы с гладкими, точно отполированными стенами сжимались, становясь до того тесными, что облекали тело, словно сшитый в обтяжку костюм. Мы ложились на живот и ползли. Некоторые из туннелей оканчивались пустотой наподобие колокола, другие завалило камнями, третьи постепенно становились настолько тесными, что дальше пробраться было невозможно.

Мы посетили немало огромных пещер, состоящих из ряда помещений, как будто нанизанных на спускающийся в преисподнюю шнур. В каждом случае выход на поверхность был замурован, и внутрь можно было проникнуть только через узкие, изогнутые в одно или несколько колен трубы - неодолимое препятствие для любого врага. Во многие большие пещеры просачивалась вода, в других случаях мы увидели под землей изрядные водоемы, а в самой глубине третьей пещеры нашли выложенный камнем колодец с ледяной водой, вокруг которого из камней были сооружены настил и терраса трехметровой высоты.

В просторных потайных убежищах могло укрыться все население острова Пасхи, однако все говорило за то, что каждый отдельный ход принадлежал отдельному роду или родовой группе. Здесь они обитали в период, когда из-за кровавых усобиц было опасно спать в камышовой хижине. Переходя в полной темноте из одного убежища в другое, я говорил . себе, что жители этого солнечного островка повели себя очень неразумно, вместо того чтобы жить на солнце в мире со своими соседями. Но тут же я подумал о нашем собственном мире - как мы в двадцатом столетии тоже в страхе роем себе убежища глубоко под землей из-за того, что мы сами и наши соседи затеяли игру с атомной бомбой. И я простил примитивных предков Эрории и Марианы. ..

В темных закоулках перемешались видения прошлого и будущего, а я полз вверх по извилистому проходу и почувствовал себя бесконечно счастливым, когда выбрался на волю, к солнечному настоящему, к пасущимся овцам и мирно дремлющим коням.

Восемьдесят минут ушло у нас на то, чтобы пройти и проползти по всем ходам первой большой пещеры, и когда мы выкарабкались наверх, то обнаружили, что фотограф порядком переволновался. На полпути вниз через шахту он ощутил приступ клаустрофобии^* и предпочел выбраться обратно и ждать наверху. До сих пор у нас уходило не больше двух - трех минут на осмотр пещер, так как мы еще не занимались раскопками. Терпеливо прождав три четверти часа, фотограф встревожился, сунул голову в проход и стал звать нас. Не получив никакого ответа, он не на шутку перепугался. Он продолжал звать и аукать, так что гул стоял в туннеле, но его услышал лишь сторож нашего лагеря, старик Касимиро; он примчался со своим револьвером и честно отдежурил вместе с фотографом, пока мы не вылезли наружу.

^* (Клаустрофобия - болезненный страх закрытого пространства.)

Мариана, выбравшаяся последней, подошла к камню у входа и сняла с него свою огромную соломенную шляпу. Она просила нас всегда брать с собой шляпу или еще что-нибудь, что можно оставить около пещеры, если мы в одиночку отправляемся в подземную экскурсию. Мариана рассказала нам о нескольких чилийских моряках: заразившись лихорадкой кладоискательства, они забрались с местным проводником в такую пещеру, и там у них погас фонарик. Раньше чем они успели вернуться к шахте, кончились и спички. В темноте они заблудились и не могли найти выход. Моряков спасло то, что наверху лежали их бескозырки и куртки. Проходивший мимо островитянин увидел вещи и понял, что под землей кто-то есть.

Наши археологи провели раскопки во многих пещерах. Обитатели подземелий оставляли тут же все отбросы, и пол во многих местах заметно возвышался. Повсюду лежало множество рыбьих костей и раковин, иногда попадались куриные, реже черепашьи кости. Крысиное и человеческое мясо тоже входило в меню; его жарили на раскаленных камнях в земле. Да, в этих пещерах жили каннибалы; их двуногие враги были, если не считать маленькой местной крысы, единственной дичью на всем острове. Сидя в темноте у своих примитивных каменных светильников, пещерные жители за много лет уронили в мусор на полу бесчисленное количество тонких швейных игл из человеческой кости. Простейшие орудия из камня, человеческой кости и вулканического стекла, а также нехитрые амулеты из кости и ракушек - вот и все, что мы обнаружили в подземных жилищах.

Во всем этом было что-то непонятное. Неужели эти примитивные, жалкие людоеды создали высившиеся некогда по всему острову классические скульптуры с аристократическими чертами? Как мог отсталый во всех прочих отношениях народ породить гениальных инженеров и зрелых художников, способных изваять исполинские памятники? Как можно было организовать циклопическую работу среди населения, которое даже не жило вместе в деревне, а ютилось в разбросанных по всему острову каменных норах?

Я заполз в тесную трубу, ведущую в пещеру, где Билль в свете керосинового фонаря лопаткой осторожно рылся в земле. Рядом с ним лежал мешочек, наполненный обугленными человеческими костями.

- Все та же примитивная культура, - произнес он, доставая из земли два коренных зуба. - Посмотри, эти выродки пожирали здесь друг друга и выплевывали зубы на пол.

Человеческое мясо ели на острове Пасхи не только в связи с ритуалами. Местные жители до сих пор сохранили предания о воинах, предпочитавших человечину рыбе и цыплятам. Другие легенды упорно твердят о предшествовавшем тем временам периоде величия, когда племя "длинноухих" мирно жило бок о бок с предками нынешних обитателей, "короткоухими". Но "длинноухие" слишком далеко зашли, заставляя "короткоухих" работать; в итоге разразилась война, и почти все "длинноухие" были сожжены во рву.

С того дня кончилось изготовление статуй.

Патер Себастиан не сомневался, что два различных народа с различной культурой прибыли на остров Пасхи. Что касается островитян, то они прочно убеждены в этом. В своей книге патер указывает, что местное население во многих отношениях отличается от обычных жителей Тихого океана; в частности, наблюдаются несомненные следы белой расы. Об этом же писали Роггевен и другие ранние путешественники.

Еще совсем недавно, пятьдесят лет назад, когда на остров Пасхи прибыла экспедиция Раутледж, островитяне делили своих предков на две категории, в зависимости от цвета кожи, и рассказывали английской путешественнице, что даже их последний король был совсем белый. Светлокожие пользовались на острове особым почетом и уважением; некоторым из руководителей полагалось пройти особый ритуал "отбеливания", чтобы быть максимально похожими на своих обоготворяемых предшественников. Такой же обычай существовал на других полинезийских островах.

Однажды патер Себастиан пришел за нами в лагерь, чтобы провести нас в Ана о Кеке - священное место, где некогда "отбеливали" дев неру. Неру - так называли избранных юных девушек, которых в древние времена заточали в глубокое подземелье, чтобы они там стали возможно белее и бледнее для особых религиозных празднеств. Подолгу они не видели дневного света, не видели других людей. Особо назначенные женщины приносили им пищу и просовывали в пещеру. Островитяне до сих пор помнят, что когда остров, после возвращения с материка рабов, поразила оспа, то эпидемия не проникла к девам неру, но они умерли от голода, потому что некому было относить им еду.

Вход в девичью пещеру Ана о Кеке находится в восточной части острова, а название означает "Пещера солнечного склонения". Чтобы попасть туда, мы миновали самый восточный вулкан острова - Катики; за ним высились три вершины, на которых испанцы некогда воздвигли свои кресты. Здесь тоже находилась жилая пещера. Рядом с ней, прямо в скале, вырублена устрашающая сатанинская голова. Ее рот, в котором собиралась дождевая вода, так велик, что я влез в него и весь спрятался за нижней губой.

Но патер Себастиан повел нас дальше, к самому краю страшной пропасти, окаймляющей весь этот возвышенный полуостров. Он шагал вдоль обрыва так непринужденно, что мы все вчетвером стали кричать, чтобы он отошел подальше: необычайно сильный восточный ветер ревел в скалах и трепал одежду, и мы с трудом удерживались на ногах. А наш проводник в длинной белой сутане и огромных черных ботинках продолжал быстро идти по краю; он искал место, никак не мог вспомнить, где оно. Но вот патер просиял и взмахнул руками: есть, нашел! Он отломил кусок рыхлой бурой породы, чтобы показать, что она подверглась сильному выветриванию и надо смотреть, куда ставишь ноги, затем решительно занес ногу над обрывом. Ветер с громом рванул его облачение, мы вскрикнули, и патер Себастиан исчез.

Совершенно опешивший Карл так и сел с размаху, держась за шляпу. Я осторожно подобрался к краю и глянул вниз. Отвесная скала, глубоко внизу - полоска берега и медленно набегающий пенистый прибой, за которым простирается уходящий в бесконечность испещренный белыми барашками океан...

Воздух трепетал от гула, рожденного ветром и волнами. На узком карнизе слева я увидел белую сутану патера Себастиана. Ветер отчаянно трепал ее, а сам патер, плотно прижавшись к скале, боком перемещался вниз.

До чего же дуло в этот день! Ветер обрушивался на нас могучими шквалами с самых неожиданных сторон, отражаясь от крутой баррикады.

Скалолазание никогда не было моей специальностью, и я чувствовал себя довольно неуверенно, осторожно спускаясь на карниз и отправляясь следом за священником. Я на каждом шагу придирчиво проверял ногой прочность опоры, всем животом прижимаясь к скале и боясь дохнуть; но главным моим противником был ветер. Впереди показался небольшой выступ. Дальше карниз состоял из чего-то, что больше всего напоминало засохший ком земли, к тому же отделенный трещиной от самого скального массива. Если этот ком выдержал патера Себастиана, то и меня должен выдержать... Я не слишком сильно пнул его ногой.

Заглянув за угол, я снова увидел патера, вернее - его голову и плечи, торчащие из отверстия в горе, которое в высоту было вполовину меньше входа в собачью конуру. Наверное, он навсегда запомнится мне таким: этакий рапануйский Диоген в бочке - очки на носу, широкие белые рукава и развевающаяся борода. Заметив меня, он приветливо вскинул руки и с улыбкой воскликнул:

- Добро пожаловать в мою пещеру!

Я с трудом разобрал слова сквозь гул стихий. Затем патер наклонил голову к карнизу и стал проталкиваться задом наперед в узкую щель, освобождая мне место: ниже входа скала обрывалась прямо в море. Я перебрался на карниз у пещеры и втиснулся следом за патером. Гул, ветер, свет - все исчезло, теперь я ощущал только страшную тесноту. Но вот туннель раздался, и я очутился в недрах горы, разом почувствовав себя удивительно надежно и спокойно. В пещеру проникала полоска света, так что мы могли различить друг друга, а включив фонарик, я обнаружил, что неровные стены испещрены странными знаками и фигурами.

Итак, мы в девичьей пещере. Здесь несчастные девочки сидели неделями, а то и месяцами, ожидая, когда кожа их станет настолько белой, что их можно будет показать людям. Высота пещеры не достигала и полутора метров, всего тут могло уместиться не более дюжины детей, если рассадить их вдоль стен.

Немного спустя чья-то фигура заслонила свет; это пробирался к нам наш спутник-островитянин. Патер Себастиан тут же послал его за двумя остальными участниками похода: нечего им там прохлаждаться, когда он, шестидесятивосьмилетний старик, указал уже путь.

И вот мы сидим все вместе, уписывая завтрак, а патер Себастиан показывает на небольшое отверстие в задней стене и объясняет, что, если влезть туда, можно углубиться в гору еще на триста восемьдесят метров. Он и сам однажды путешествовал по этому маршруту. Так трудно ему еще никогда не приходилось, и он ни за что не согласится повторить это путешествие. На полпути проход сужается настолько, что человек лишь с большим трудом может одолеть его; сразу после этого вы на полу пещеры видите зубы и кости, точно в подземном склепе. Патер не мог понять, каким образом ухитрились затащить туда покойника. Толкать его впереди себя было невозможно, а за собой волочить - значило самому себе закрыть обратный путь.

Я надел рубаху, чтобы приступить к исследованию этой части пещеры, но патер Себастиан только расхохотался: если бы я знал, что меня ждет! Да я с полдороги вернусь! Но я стоял на своем и протиснулся в отверстие; один лишь островитянин вызвался сопровождать меня.

Сразу за входом пещера разветвлялась, однако ответвления тут же опять соединялись. Дальше начинался узкий лаз, где нам пришлось ползти. Потом стало просторнее, мы смогли даже встать во весь рост и передвигаться бегом, чтобы сберечь время.

Фонарик светил отвратительно, вполсилы, так как батарейки попортились в лагере, и я нес на всякий случай в кармане огарок свечи и коробку спичек. Экономя батарейку, я то и дело выключал фонарь; мы бежали, шли, ползли на такое расстояние, какое успевали разглядеть при свете. Понятно, что мы при этом несколько раз бодали свод. Крохотные каплевидные осколочки со стеклянным звоном катились по волосам и шее. Продвинувшись далеко в глубь горы, мы попали в такое место, где пол устилала сырая глина. Свод становился все ниже и ниже, пока не заставил нас опуститься на четвереньки и карабкаться так по грязи. А затем пришлось просто лечь на живот и ползти, загребая холодную грязь рубахой и штанами.

- Чудесная дорога! - крикнул я.

Мой спутник, лежавший в грязи позади меня, тихонько рассмеялся. А вообще-то становилось невесело. Я начинал понимать, что имел в виду патер Себастиан... Но если он одолел этот путь, то нам как-то неловко сдаваться на полдороге. В следующую минуту я чуть не передумал. Я уже наполовину погрузился в жидкую грязь и воду, а свод опустился так низко, что я тщетно силился пролезть дальше. Фонарик воды не боялся - но как очистить стекло, если я сам плаваю в слякоти? Все же свет фонаря позволял разглядеть, что как ни тесен проход, а другого нет и не будет. Патер Себастиан сумел протиснуться здесь. Я силой втолкнул в отверстие грудь и почувствовал, что двигаться можно, лишь бы не стало еще хуже. Вспахивая грязь, со всех сторон сдавленный горой, я дюйм за дюймом продавливал себя сквозь щель. Все это было до того гротескно, что я не мог удержаться от того, чтобы не простонать: "Чудесная дорога!" - следующему за мной бедняге. Однако на этот раз чувство юмора изменило ему.

- Плохая дорога, сеньор, - простонал он в ответ.

Пять метров тянулись эти тиски, от которых трещали ребра; наконец мы одолели игольное ушко и попали туда, где лежали остатки скелетов.

Здесь опять было сухо и сравнительно высоко. Мы снова могли то карабкаться на четвереньках, а то и бежать по коридорам. Бедные девушки! Если им хотелось поразмять ноги и прогуляться во время своего долгого заточения, то их ждала отнюдь не романтическая прогулка при луне. Я продрог и окоченел от мокрой грязи, а посветив назад, чтобы проверить, поспевает ли мой смуглый друг, увидел какое-то чучело; лишь зубы да глаза позволяли отличить островитянина от окружающего подземного мрака.

Пещера заканчивалась крутой и скользкой глинистой горкой, которая вела к отверстию в своде. Вдоволь накатавшись по ней животом, я ухитрился наконец вскарабкаться и попал в колоколообразную камеру, казавшуюся произведением человеческих рук. Но это был старый пузырь газа. Здесь патер Себастиан оставил огарок свечи. Мой собственный огарок лежал в заднем кармане. Поскольку спина и ниже оставались у меня еще сравнительно сухими, я достал из кармана спички и попытался зажечь свечу патера. Однако она не хотела гореть, да и спички бастовали. По лицу градом катился пот, дышать было тяжело, и я поспешил съехать с горки к ожидавшему меня "негру". Вместе мы устремились в обратный путь - насколько позволяли "устремляться" плохая видимость и высота свода.

То бегом, то ползком передвигались два подземных существа; вот они с веселой шуткой плюхнулись в слякоть перед ужасной щелью и влезли в нее. Островитянин подталкивал меня головой в пятки; мы протискивались дюйм за дюймом, чувствуя, как грудная клетка сжимается под давлением неумолимой горы, которая не хотела и на волосок приподняться, чтобы пропустить двух человечков. Путь сюда показался нам долгим, но обратно - еще дольше. Мы пытались через силу шутить: ведь осталось совсем немного, - однако вода и грязь вызывали во мне теперь лишь одно отвращение. Я обливался потом и начинал уставать. Воздух был плохой. Наконец мы совсем замолкли, только силились продвинуться еще немного, вытянув вперед руки и следя, чтобы фонарик не тонул в грязи.

Кажется, только что было попросторнее? Во всяком случае, сейчас опять стало теснее. Странно, что этот узкий проход все еще продолжается, хотя нам уже давно пора очутиться в наружном туннеле. Усталый мозг взвешивал эту мысль, а тело по-прежнему боролось с тисками. Внезапно я увидел в слабом свете фонарика прямо перед самым носом крутой изгиб. Но разве туда протиснешься? Неужели с той стороны эта щель преодолевается настолько легче, что я не подумал, как трудно будет пробираться назад? Странно, что мне не запомнился этот путь...

Напрягая все силы, я продвинулся еще чуть-чуть и, лежа в каком-то немыслимом положении, попытался заглянуть в отверстие. Миллионы тонн давили мне на грудь и спину, а глаза видели нечто ужасное и непонятное: здесь пролезть невозможно.

- Дальше некуда, - сказал я голове, дышавшей мне на пятки, и отер пот с лица.

- Продолжайте, сеньор, продолжайте, другого выхода нет, - простонал в ответ островитянин.

Я втиснулся еще на какую-то долю миллиметра, повернув голову так, чтобы она уместилась между стенками. Грудь была прочно зажата в каменных тисках. Протолкнув вперед фонарик, я убедился, что отверстие намного меньше моей головы. Дальше пути нет.

В ту же секунду я выключил фонарик. Теперь надо беречь каждую искорку света, ибо нас ждут неприятности. Поразмыслить отлично можно и в темноте. Я ощутил вдруг, как весь могучий горный массив плато Поике наваливается и давит на мое тело. Тяжело, ох как тяжело, а если сопротивляться, то только еще хуже. Лучше совсем расслабиться, сделаться возможно тоньше... И все равно гора продолжала давить сверху и снизу.

- Давай назад, - сказал я своему спутнику. - Вперед не получается.

Он отказался наотрез и продолжал умолять меня протискиваться дальше: иного выхода из этой преисподней нет.

И все-таки это не тот путь. Я снова зажег фонарь и, подавшись немного назад, стал изучать почву под руками и грудью. Что-то вроде смеси земли и сыроватой глины. Вот видно отпечаток моей рубахи и пуговиц, вон следы моих пальцев там, куда я дотянулся только что, а еще дальше - суглинок и гравий, совершенно не тронутые ни человеком, ни животным. Я снова погасил свет. Дышать тяжело. Грудь сдавлена. Пот течет. Может быть, древний проход завалило от сотрясения, вызванного нашим движением или голосами? Но если щель преградил обвал, то как открыть себе лаз - ведь землю и камни отгребать некуда!

Сколько мы выдержим в этом отвратительном воздухе, пока остальные спохватятся и примутся откапывать нас? А вдруг мы поползли не тем путем и очутились в другом проходе, оканчивающемся тупиком? Да, но разве так может быть! Ведь вся девичья пещера представляет собой один сплошной тесный туннель, ширина которого в этой части лишь незначительно превосходит толщину человеческого тела.

Островитянин пробкой лежал сзади и нетерпеливо подталкивал меня. Грязь облепила все тело, а гора давила миллионами тонн, становясь тем жестче, чем больше я думал о ней.

- Давай назад! - крикнул я.

Но мой спутник в полном отчаянии продолжал давить мне на пятки. Он не видел, насколько мало отверстие впереди, а пропустить его, чтобы он посмотрел, я при всем желании не мог.

- Назад! Назад давай!

Стиснутый камнем островитянин готов был обезуметь от паники. Тогда я заорал: "Давай! Давай!" - и начал брыкаться. Это помогло, он стал дюйм за дюймом отступать. Я пополз назад, медленно, осторожно... Только бы не зацепиться и не застрять головой! Больше всего я боялся за голову: она ведь не спружинит так, как грудная клетка...

Вдруг над нами стало просторнее. Я ничего не понимал, голова кружилась от недостатка воздуха. Где мы - уже у скелета опять? Я посветил и увидел перед собой две скважины; правая изгибалась вверх. Так вот в чем дело: мы полезли в левый ход, вместо того чтобы ползти вверх направо! Я окликнул островитянина, который совершенно машинально продолжал отступать.

- Вот наш проход! - крикнул я и... снова протиснулся в левое отверстие.

Мой спутник все так же машинально последовал за мной.

Как странно звучат наши голоса... Опять становится все теснее и теснее... Да что же это такое! Зажигаю фонарь и вижу перед собой то же самое непролазное отверстие. Видно, у меня помутилось в голове: второй раз я полез в левую скважину, хотя отлично знал, что нам нужно направо...

- Назад! - простонал я.

Теперь мы уже оба действовали механически. Снова задом наперед протиснулись обратно. Я твердил про себя лишь одно слово: "Направо, направо, направо". Мы вползли в правое отверстие и скоро смогли встать. Мы бежали, ощущая порывы холодного свежего воздуха, ползли, пролезли наконец в последнюю дыру и очутились в уютной пещере с надписями на стенах, среди ожидавших нас друзей. Как чудесно было выбраться из горы навстречу громогласному ветру! Как чудесно увидеть ослепительный солнечный свет и бескрайний простор, сливающийся с голубизной моря и небес...

- Что, сдались? - спросил патер Себастиан нетерпеливо, от души смеясь нашему виду.

- Нет, - ответил я, - но теперь я понимаю, каким образом в такой пещере могут очутиться скелеты.

- Это называется - ты был в пещере для "отбеливания"?- удивилась Ивонна, когда я вернулся в лагерь.

По моему виду этого никак нельзя было сказать. Я прошел прямо на берег и нырнул в соленые волны во всей одежде.

Горящая свеча