Глава 2. Что ожидало нас на Пупе Вселенной

Остров Пасхи

Как тихо. Какой совершенный покой! Машина застопорена. Погасли электрические огни, и разом вырвалось на свободу звездное небо; ясные звездочки мирно закачались взад и вперед, описывая плавный круг над верхушками мачт, Я откинулся поудобнее в шезлонге, наслаждаясь чистой гармонией.

Точно отключили невидимый провод, соединявший нас с материком, прекратился нескончаемый поток импульсов от мешающих станций всего света и остался лишь настоящий миг, оголенная действительность. Прозрачный воздух, черная ночь, мерцание звезд над мачтами... Зрение и слух почти незаметно открылись нараспашку, проветривая всю душу. Конец впечатлениям, которые нужно было бы приглушать или отсеивать, ничего похожего на суету большого города с его слепящими рекламами, конкуренцией и шумными увеселениями. Царил столь полный покой, что даже ток времени будто остановился и неподвижно замер в ожидании. Страшно было кашлянуть, чтобы не разбудить задремавшие источники вселенского шума.

Где-то далеко во мраке рождался иногда слабый шорох: то налетал порыв ветра или шелестели волны, разбиваясь о скалы. На борту - непривычное молчание; тишина породила благоговейное настроение. Лишь из камбуза доносились обрывки приглушенной беседы под мелодичный аккомпанемент ласкающих судно волн да звучало негромкое, ритмичное "скрип, скрип, скрип..." Наш славный кораблик удовлетворенно кряхтел, мирно покачиваясь на ночной зыби.

Мы стали на якорь с подветренной стороны суши.

Смолк нетерпеливый перестук запыхавшихся поршней, кончился гул океанских валов, с ревом и шипеньем швырявших наше судно во все стороны. Прежде чем ночь опустилась на палубу и на океан, мы скользнули в надежные объятия пустынного берега - берега острова Пасхи.

Мы подошли к острову еще засветло и успели разглядеть гряды серо-зеленых холмов и обрывистые прибрежные утесы, а в глубине острова, на склоне потухшего вулкана, увидели черные зернышки тмина на фоне багрового вечернего неба: статуи. Тщательно промеряя дно эхолотом и обычным лотом, мы подобрались возможно ближе к берегу, и капитан приказал бросить якорь.

На берегу - ни души, лишь заброшенный окаменевший мир с уставившимися на нас издали неподвижными головами. Другие такие же неподвижные истуканы лежали ничком вдоль длинной каменной террасы на глыбах застывшей лавы у самого берега. Словно мы прилетели на вымершую планету, где жили некогда существа, не похожие на обитателей нашего земного шара. Длинные глухие тени, и ничего движущегося. .. Ничего, кроме огненно-красного солнца, которое медленно окунулось в черный океан, влача за собой непроглядный ночной мрак.

Вообще-то в этом месте не разрешалось бросать якорь. Нам следовало проплыть вдоль берега дальше и доложить о своем прибытии губернатору, живущему вместе со всеми прочими обитателями в маленькой деревушке на другом конце острова. Но мы сочли, что ни ему, ни нам, ни островитянам не будет никакой радости от появления судна в предзакатный час; ведь на острове Пасхи приход корабля - огромное событие. Лучше переждать ночь здесь, под прикрытием прибрежных скал - хотя дно и оказалось крайне неподходящим для якорной стоянки, а уж завтра утром мы явимся жителям Хангароа, разукрашенные всеми флагами.

Дверь нашей каюты чуть приоткрылась, выпуская Ивонну; по палубе пробежала мимолетная полоска света. Маленькая Аннета спала мирно, как само ночное небо, обняв одной рукой мишку, а другой - негритенка.

- Сегодня надо бы устроить угощение, - прошептала Ивонна, кивая с улыбкой в сторону берега, - хоть мы еще и не прибыли на место официально.

Впервые после четырнадцати сумбурных суток она, находясь в вертикальном положении, могла думать о еде. Я сообщил ей, что стюард уже получил распоряжение и что капитан через несколько минут соберет всю команду на палубе. Ивонна стала у борта, глядя как завороженная во мрак. Временами явственно ощущалось дыхание матери-земли, чистый соленый аромат морского бриза перебивался чудесным благоуханием сена или жухлой травы на далеком косогоре.

Ребята начали собираться. Гладко выбритые, прихорошившиеся до неузнаваемости, они усаживались на стульях и скамейках, расставленных в круг между шлюпками на верхней палубе. Вот идет вперевалку Уильям Мэллой, он же Билль, плотный, широкоплечий. Он швырнул в море окурок сигареты, потом сел, уставившись в раздумье в палубу. За ним показался худой и длинный Карлайл Смит, или просто Карл. Он закурил и встал поудобнее, взявшись рукой за штаг и устремив взор на звезды. Оба - доктора наук, профессора археологии: один в Вайомингском, другой в Канзасском университете.

Пришел наш старый друг Эд, Эдвин Фердон, сотрудник музея Нью-Мексико, единственный из американской тройки, кого я знал раньше. Полный, улыбающийся, он оперся на борт рядом с Ивонной и стал с блаженным видом вдыхать ароматы берега. Скатился с мостика капитан Арне Хартмарк, маленький, упругий, как мячик, с озорными глазами. Наш шкипер ходил в дальние плавания вот уже двадцать лет, но еще никогда не видел в свой бинокль такого острова.

Позади него выросла фигура штурмана Санне, добродушного великана; он поднял руки и крепко ухватился за штаги - этакая добрая, ручная горилла. Вот сверкают в улыбке зубы второго штурмана Ларсена, жизнерадостнейшего человека на свете, который даже на электрическом стуле нашел бы, над чем пошутить. А тут еще Ларсен сидит рядом с двумя завзятыми комиками - вечно улыбающимся толстяком Ульсеном, нашим первым машинистом, и костлявым вторым машинистом. Последний отрастил маленькую острую бородку - ни дать ни взять проповедник либо фокусник. Поднялся по трапу наш врач, доктор Ессинг; он вежливо поздоровался и сел. За его спиной сверкали очки фотографа экспедиции Эрлинга Шервена, который, как всегда в торжественных случаях, курил тонкую сигару. Тур-младший пристроил свою долговязую мальчишечью фигуру в шлюпке, между двумя рослыми матросами. Там же сидел кок Ханкен и стюард Грёнмюр, только что скромно расставившие на столе лакомые блюда. Никакая качка не могла помешать этим двум волшебникам творить кулинарные чудеса. Показались боцман, моторист, второй юнга и подручный кока.

Последними пришли Арне Шельсволд и Гонсало. Арне, археолог, директор нового краеведческого музея в Эльве-руме,^* плавал со мной и на Галапагос. Гонсало Фигероа, студент из университета в Сантьяго, будущий археолог, официально представлял в экспедиции Чили. Я пригласил его заочно, не зная, и мы опасались, что не поладим с ним, но в Панаме на судно поднялся по сходням веселый, жизнерадостный атлет с внешностью аристократа, наделенный даром непринужденно приспосабливаться к самым различным обстоятельствам.

^* (Эльверум - городок километрах в ста на север от Осло.)

И вот мы собрались все - двадцать три человека, специалисты в самых различных областях науки и практики. Общее стремление ступить на берег именно этого острова, который притаился в темноте совсем близко, сплотило нас за несколько недель, проведенных вместе на борту, в один дружный коллектив.

Итак, мы собрались, машина застопорена, теперь самое время рассказать, что видели те, кто побывал на острове Пасхи до нас. Это поможет членам экспедиции лучше понять, что предстоит нам самим.

- Исконное название острова, - начал я свой рассказ,- никому не известно. Сами островитяне называют его Рапануи, однако исследователи полагают, что это не первоначальное название. В древнейших преданиях остров неизменно фигурирует под наименованием Те Пито о те Хенуа, или Пуп Вселенной, но это скорее поэтический образ, нежели настоящее имя, потому что позднее островитяне называли его также Глаз, видящий Небо, и Порог Неба. Мы, живущие за тысячи морских миль отсюда, написали на карте "остров Пасхи" потому, что случайно была пасха в тот день в 1722 году, когда голландец Роггевен со своими спутниками первым из всех европейцев появился в этих краях и увидел, как неизвестные люди на берегу зажгли сигнальные костры, приглашая подойти поближе. Близился вечер, когда два голландских парусника бросили якорь у берега, однако мореплаватели успели до наступления ночи увидеть много удивительного. На борт к ним поднялись рослые люди прекрасного телосложения, - по-видимому, светлокожие полинезийцы, известные нам по Таити, Гавайским и другим островам юго-восточной части Тихого океана. Однако местное население явно не было чистокровным: попадались также более темнокожие люди, рядом с которыми особенно бросались в глаза "совсем белые", как европейцы. А у некоторых кожа была "розовая, точно их обожгло солнцем". Многие носили бороду.

Сойдя на берег, голландцы обнаружили гигантские каменные фигуры до десяти метров высотой. Макушки истуканов были увенчаны, точно коронами, большими цилиндрическими камнями. Роггевен сообщает, что островитяне разжигали перед этими исполинскими богами огромные костры, потом садились перед ними на корточки, опираясь всей ступней на землю, почтительно склоняли головы и то поднимали, то опускали сложенные вместе руки. Его спутник Беренс записал, что рано утром следующего дня они увидели, как островитяне бросились ничком на землю, молясь восходящему солнцу. Одновременно кругом горели сотни костров - очевидно, в честь богов. Это единственное описание церемонии поклонения солнцу на острове Пасхи.

Одним из первых пришел на судно к голландцам "совершенно белый человек", который казался важнее остальных. Все поведение гостя говорило о том, что он занимает видное место среди островитян. Голландцы предположили, что он жрец. Его обритую наголо голову украшала корона из перьев. Мочки ушей были проколоты и искусственно удлинены с помощью круглых белых "серег" величиной с кулак, так что свисали, болтаясь, до самых плеч. Такие же уши голландцы увидели у многих островитян. Если длинные мочки мешали работать, островитяне вынимали подвески и зацепляли мочку за верхний край уха.

На острове было немало совершенно голых людей, все тело которых покрывала причудливая татуировка - сплошной узор из птиц и невиданных существ. Другие кутали тело в плащи из луба, окрашенного в желтый и красный цвет. На голове, помимо уборов из перьев, носили также своеобразные камышовые шляпы. Островитяне встретили гостей очень дружелюбно, голландцы ни у кого не увидели оружия. Как ни странно, женщин было очень мало; зато они относились к чужеземцам в высшей степени предупредительно, и мужчины их ничуть не ревновали.

Жили островитяне в длинных низких хижинах из камыша, напоминающих перевернутую вверх дном лодку, без окон, с маленьким входным отверстием, в которое приходилось пробираться ползком. Внутри хижины не было ничего, если не считать циновок да заменявших подушки каменных плит. Из домашних животных они знали только кур. Выращивали бананы, сахарный тростник и прежде всего батат,^* который голландцы называют в своих записках "хлебом насущным" островитян.

^* (Батат - сладкий картофель, тропическое растение со съедобными клубнями.)

Тогдашние жители острова Пасхи, по-видимому, не часто выходили в море, потому что самые большие лодки, виденные голландцами, имели в длину два с половиной метра, а ширина еле позволяла втиснуть ноги. Протекали эти лодки так сильно, что на вычерпывание воды уходило столько же усилий, сколько на греблю.

Островитяне жили еще в каменном веке. Металла они совсем не знали, пищу готовили на раскаленных камнях в земляных ямах. Голландцам, наверное, показалось, что на всем свете нет такой отсталости, как здесь. Тем легче представить себе их удивление, когда они в таком месте увидели гигантские статуи, равных которым по величине никогда не встречали в Европе. Голландцев особенно занимал вопрос, как были воздвигнуты эти исполины. Ведь у островитян не имелось ни бревен, ни прочных канатов. Путешественники исследовали поверхность изваяний, подвергшуюся сильному выветриванию, и пришли к выводу, что все очень просто: фигуры, мол, сделаны не из камня, они вылеплены из глины, в которую уже потом понатыкали мелких камешков.

Страшно довольные собственной проницательностью, они вернулись на свои корабли и покинули удивительный остров, пробыв там всего один день. В судовом журнале мореплаватели записали, что островитяне народ жизнерадостный и миролюбивый, ведут себя вполне прилично, но воры высшей марки. По какому-то недоразумению одного островитянина застрелили на борту корабля; еще с дюжину было убито на берегу. Потери европейцев ограничились скатертью и несколькими шляпами, которые украли у них прямо с головы.

Итак, путешественники подняли якорь (два якорных каната успели к этому времени лопнуть), а на берегу стояли островитяне около своих убитых и раненых и глядели вслед большим парусам, удалявшимся на запад. Прошло почти полвека, прежде чем к ним снова явились гости из дальних стран.

На этот раз сюда приплыли испанцы на двух кораблях под командой дона Фелипо Гонсалеса. Это было в 1770 году. И опять мореплавателей привлек дым сигнальных костров, зажженных островитянами. Путешественники сошли на берег в сопровождении двух священников и большого отряда солдат. Они торжественно проследовали к вершине трехглавой горы в восточной части острова. Толпы восторженных и любопытных островитян следовали за ними, приплясывая на ходу. Испанцы поставили по кресту на каждой из трех глав, спели что-то, салютовали ружейными залпами и объявили остров испанским владением. В подтверждение законности сего акта они составили обращение к королю Испании Карлосу; самые смелые из островитян "с неприкрытой радостью и восторгом" начертили птиц и каких-то странных животных под этим посланием. Испанцы сочли такие "подписи" вполне достаточными. Тем самым у острова оказался хозяин, испанский король, и на карте появилось новое название: остров Сан-Карлос.

Испанцы не удовлетворились предположением, что статуи вылеплены из глины. Один из них взял в руки кирку и с такой силой ударил по изваянию, что только искры полетели. Так было доказано, что гиганты каменные. Но как их воздвигли, оставалось загадкой. Испанцы сомневались даже, что они вообще были изготовлены на этом острове.

Дареное и краденое исчезало среди островитян настолько основательно, что испанцы заподозрили существование подземных тайников: на безлесной поверхности острова все просматривалось насквозь.

Бросалось в глаза отсутствие детей. Казалось, местное население состоит из взрослых мужчин и всего нескольких, но зато страшно легкомысленных женщин.

Первыми встретились испанцам на берегу рослые светлокожие мужчины.

Рост двоих, самых высоких, достигал, по измерениям мореплавателей, одного метра девяноста девяти сантиметров и одного метра девяноста пяти сантиметров. У многих росла борода. Испанцы пришли к заключению, что обитатели острова Пасхи выглядят настоящими европейцами и совсем не похожи на обычных туземцев. Путешественники записали, что среди островитян попадаются светлые шатены и даже рыжие. А когда испанцам, в довершение ко всему, удалось научить местных жителей отчетливо произносить "Аве Мария, да здравствует Карлос Третий, король Испании", они единодушно заключили, что островитяне народ сметливый и любознательный, легко поддающийся приручению. Засим они попрощались со своими новыми подданными, чтобы больше никогда уже не возвращаться к ним.

Следующими посетителями оказались англичане, во главе которых стоял не кто иной, как сам капитан Кук, а после него прибыл француз Лаперуз.

Кука поразила малочисленность населения - всего несколько сот человек. Все они были ниже среднего роста, угрюмые и апатичные. Спутники Кука заключили, что после визита испанцев на острове случилась какая-то катастрофа, вследствие которой население оказалось на грани вымирания. Сам же Кук предположил, что островитяне укрылись под землей. Особенно его удивило малое количество женщин, хотя он разослал патрули по всему острову. Во многих местах англичане обнаружили в грудах камня узкие ходы, по-видимому ведшие в подземные гроты, однако островитяне не пустили их туда.

Одолеваемые цингой, мореплаватели покинули остров Пасхи ни с чем. Небольшой запас батата, единственной увиденной ими здесь важной культуры, - вот и все, что им удалось раздобыть. Впрочем, англичане и тут остались в дураках: пройдохи-островитяне наложили в корзины камни, прикрыв их сверху тонким слоем сладкого картофеля.

Лаперуз явился с подобным же молниеносным визитом уже двенадцать лет спустя после англичан, в 1786 году. На этот раз на острове опять было полно людей, снова показались светловолосые, и почти половину островитян составляли... женщины! Сверх того, появилось множество детей всех возрастов, как это и должно быть в нормальной человеческой общине. Будто они родились из чрева самой земли этого загадочного безлесного островка с его лунным ландшафтом. Да так оно, собственно, и было. Островитяне выползали из подземных ходов, причем французам удалось исследовать несколько тесных каменных туннелей, в которые не смогли проникнуть англичане.

Так подтвердилась догадка Кука, что местные жители устроили себе потайные убежища в темных подземных помещениях. Здесь пряталась от Кука "аристократия", здесь же скрывались дети и большинство женщин, когда голландцы открыли остров. Лаперуз пришел к выводу, что островитяне набрались храбрости и вышли на свет благодаря мирному поведению Кука и его людей. Всего число обитателей достигало нескольких тысяч.

Впрочем, хотя большинство местных жителей и спряталось под землей, когда сюда приплыл Кук, и хотя они успели утащить с собой в укрытие все наиболее ценное, но каменных исполинов унести было невозможно, так что те упрямо продолжали стоять на своем посту. И Кук и Лаперуз заключили, что это памятники прошлого; уже тогда изваяния казались очень древними. Кук восхищался мастерством неизвестных инженеров: лишенные каких-либо вспомогательных механических средств, они установили колоссы на самом верху ступенчатых сооружений из камня. Как бы это ни было сделано, записал Кук, такая работа свидетельствует о редкой одаренности и энергии людей, когда-то живших на этом пустынном острове. Он нисколько не сомневался, что современное население тут ни при чем - ведь они даже не пытались чинить каменные террасы, которые начинали уже разрушаться. Далее, многие статуи были повалены и лежали ничком у подножия своих пьедесталов, причем все говорило за то, что их повалили намеренно.

Кук изучил поближе некоторые из постаментов и был изумлен, обнаружив, что они сложены из громадных каменных блоков, тщательно вытесанных и отполированных. Гигантские кубики подходили один к другому с такой удивительной точностью, что не потребовалось никакого связующего раствора при кладке. Более совершенной работы Кук никогда не видел даже в лучших произведениях строительного искусства Англии. И, однако ж, добавляет он в своих записках, эти сооружения не могли противостоять разрушительному действию времени.

На борту корабля Кука находился полинезиец, коренной житель Таити. Он понимал многие слова из языка тогдашнего населения острова Пасхи. С его помощью англичанам удалось выяснить, что статуи не были кумирами в подлинном смысле слова, а являлись памятниками арики - умершим островитянам священного, королевского рода. Груды костей свидетельствовали, что платформы, на которых стояли изваяния, продолжают служить местами погребения. Обитатели острова верили в загробную жизнь: они объясняли путешественникам знаками, что, хотя скелет лежит на земле, хозяин его улетел на небеса.

Лаперузу принадлежит первая попытка воздействовать на местную культуру достижениями нашей части света. Он оставил островитянам свиней, коз и овец; успел даже посадить множество семян за те немногие часы, что находился на острове. Однако голодные островитяне слопали всех четвероногих, не дав им размножиться, и все осталось по-прежнему.

Лишь в начале следующего столетия на уединенном острове снова появились гости, и снова представители нашей расы. Островитяне и на этот раз не стали прятаться под землей, а столпились на скалах вдоль берега. Это было на руку капитану американской шхуны, который собирался колонизовать лежащий в море около Чили необитаемый остров Хуан Фернандес и устроить там базу для боя тюленей. После отчаянной схватки он сумел увезти двенадцать мужчин и десять женщин; они должны были явиться первыми поселенцами на Хуан Фернандес. На третий день американец выпустил пленников на палубу; мужчины немедленно прыгнули за борт и поплыли по направлению к родному острову. Капитан плюнул в сердцах и повернул обратно за новой партией.

После этого островитяне стали встречать мореплавателей градом камней. Несколько судов так и не смогли высадить людей на скалистый остров. В конце концов одной русской экспедиции удалось с помощью огнестрельного оружия пробиться на берег, однако уже через несколько часов им пришлось отступить.

Шли годы. Время от времени около острова останавливались проходящие суда, и постепенно недоверие островитян прошло опять. Они перестали швырять камнями в гостей, все больше женщин выходило полюбезничать с чужеземцами. Но так продолжалось недолго.

Однажды около острова Пасхи бросила якорь флотилия в составе семи перуанских парусников. Местные жители поплыли к судам; их пригласили на борт и доставили огромное удовольствие, разрешив нарисовать какие-то каракули на листе бумаги. Сами того не зная, островитяне подписали контракт, обязавшись работать на островах у побережья Перу, на которых производился сбор гуано.^*

^* (Гуано - помет птиц, обитающих на островах. Его используют как удобрение.)

В счастливом неведении они собрались было домой, но тут их связали и бросили в трюмы. Затем восемьдесят охотников за рабами подплыли на лодках к берегу и разложили предметы одежды и прочие дары. Любопытные островитяне, усеявшие прибрежные скалы, стали подходить поближе, соблазнившись такой роскошью. Когда их собралось несколько сот, перуанцы ринулись в атаку. Ничего не подозревавших людей схватили, связали, а тех, кто пытался бежать, убили. Последняя лодка, переполненная пленниками, уже готовилась отчалить; вдруг капитан обнаружил пещеру и в ней двух спрятавшихся островитян.

Они наотрез отказались плыть с ним. Тогда он застрелил обоих.

Так остров Пасхи разом обезлюдел в сочельник 1862 года. Кто не попал в плен и не погиб от пуль, спрятался в подземных укрытиях, завалив входы тяжелыми камнями. Гнетущая тишина воцарилась на голом острове, лишь угрожающе ворчал прибой. Гигантские истуканы стояли совершенно невозмутимо. А с кораблей доносились песни и пьяные вопли: гости праздновали рождество.

Таким образом, обитатели Пупа Вселенной испытали и рождество и пасху; теперь им предстояло получше узнать дальние страны. Корабли увезли тысячу рабов и высадили на перуанские острова собирать гуано. Епископ Таити выступил с протестом; власти распорядились, чтобы пленников немедленно вернули на родной остров. Однако около девятисот человек успело погибнуть от болезни и непривычных условий, прежде чем за ними пришел корабль, а из ста человек, которых погрузили на борт, чтобы отправить домой, восемьдесят пять умерли в пути.

Лишь пятнадцать островитян вернулись живыми на родину. Они привезли оспу; она мгновенно распространилась по всему острову и истребила чуть не все население, даже тех, кто скрывался в самых глубоких и тесных пещерах. Нужда и болезни сократили число обитателей до ста одиннадцати человек, считая взрослых и детей.

Tем временем на острове впервые поселился чужеземец, поселился с самыми благими намерениями. То был одинокий миссионер, искренне старавшийся помочь местным жителям. Увы, они начисто обокрали его, забрав даже всю одежду слуги господня. Он бежал с первым же кораблем, однако вернулся с помощниками и учредил маленькую миссионерскую станцию. Оставшиеся в живых островитяне позволили окрестить себя, а несколько лет спустя появился какой-то странствующий француз-авантюрист и натравил их на миссионеров. Они прогнали миссионеров, прикончили француза и продолжали петь псалмы уже самостоятельно; все же прочие следы миссионерской деятельности быстро исчезли.

В конце прошлого столетия чужеземцы пришли к заключению, что на острове Пасхи отличные пастбища; в итоге остров был аннексирован Чили. Ныне здесь есть и губернатор, и священник, и врач; никто больше не живет в пещерах или камышовых хижинах. На смену древней культуре пришла цивилизация, как это произошло с эскимосами, индейцами и обитателями других тихоокеанских островов...

- Так что мы прибыли сюда не за тем, чтобы изучать жизнь цивилизованных островитян, - разъяснил я. - Мы будем производить раскопки. Если ответы на загадки острова Пасхи и сохранились где-нибудь до сего дня, то только в земле.

- А разве здесь никто не занимался раскопками раньше? - спросил один матрос.

- Считается, что здесь негде рыть, нет почвы. Деревья на острове не растут. В прошлом тоже не было леса, а одной увядшей травы недостаточно, чтобы образовался почвенный слой. Именно поэтому все уверены, что тут нечего искать.

За все время на этом удивительном острове побывали всего лишь две археологические экспедиции; больше желающих не нашлось. Первая экспедиция носила частный характер, руководила ею англичанка Кэтрин Раутледж. Она приплыла на остров Пасхи в 1914 году на собственной шхуне, произвела топографическую съемку и нанесла на карту все виденное - в первую очередь каменные террасы, старые дороги, а также свыше четырехсот гигантских изваяний, валявшихся по всему острову. Работа эта потребовала столько времени, что Раутледж было просто некогда заниматься систематическими раскопками. Удалось только расчистить от земли несколько статуй. К несчастью, научные записи экспедиции пропали; но Кэтрин Раутледж написала о своем кругосветном плавании книгу, в которой говорит, что остров весь овеян таинственностью и что нерешенная вековая загадка с каждым днем все больше занимала ее мысли. Над островом по-прежнему витает тень неизвестных ваятелей прошлого, писала она. Они напоминают о себе на каждом шагу. Давно умершие каменотесы более активны и реальны, нежели ныне живущее население, и безраздельно властвуют над островом, опираясь на своих вассалов - безмолвные каменные изваяния. Они врубились каменными рубилами в склон потухшего вулкана и изменили облик целой горы, движимые единственно фанатичным стремлением, основа которого нам неизвестна: видеть гигантские человекоподобные скульптуры по берегам всех заливов и на склонах высоких гор.

"Вокруг острова и над ним простираются без конца и края море и небо - безграничное пространство, несравненная тишина. Человек, живущий здесь, всегда прислушивается - неведомо к чему. Чувствуешь подсознательно, что находишься в преддверии чего-то еще более великого, лежащего за пределами наших восприятий".

Так воспринимала Раутледж остров Пасхи. Она прямо заявила о существовании тайны, трезво изложила собранные факты и предоставила поиски решения последующим исследователям.

Двадцать лет спустя военный корабль доставил на остров Пасхи франко-бельгийскую экспедицию. Один из археологов умер в пути, и, пока француз Метро беседовал с островитянами, собирая данные для этнографического труда, бельгиец Лавашери был по горло занят, изучая тысячи наскальных изображений и других видимых памятников прошлого, попадающихся на этом безлесном острове на каждом шагу. До раскопок дело опять не дошло.

Французы и бельгийцы занимались на острове главным образом другими проблемами, нежели англичане; изваяния не были в центре их внимания. Впрочем, Метро считал, что загадочность статуй преувеличена: сюда могли прибыть самые обыкновенные туземцы, жители островов, лежащих дальше на запад; им захотелось делать фигуры, а так как дерева не было, то они принялись за гору.

Много исследователей и путешественников побывало на острове Пасхи. Пока судно стояло на якоре несколько дней, - а чаще несколько часов, - они торопливо собирали среди нищего населения предания и резные изделия из дерева либо добывали образцы столь же скудной фауны и флоры. Медленно, но верно крохотный островок на краю света опустошали на предмет пополнения музейных витрин и сувенирных полок. Увезено множество ценных предметов. Лишь гигантские головы по-прежнему стоят на склонах с самодовольной окаменелой улыбкой, встречая и провожая лилипутиков, которые приходят сюда, таращат на них глаза и уходят опять, в то время как одно столетие сменяется другим. Ореол таинственности, словно легкая дымка, окружает уединенный остров...

- А может быть так, что островитяне сохранили до наших дней еще неизвестные древние предания? - спросил негромко капитан.

- Оптимист! - ответил я. - Сегодня здесь обитают такие же цивилизованные люди, как мы с тобой. Первым собирал на острове предания американец Пэймэстер Томсон в 1886 году. Это было до того, как на острове обосновались чужеземцы, тогдашнее население жило еще в привычной исконной обстановке. Они рассказывали ему, что их предки приплыли с востока на огромных судах, шестьдесят дней правили прямо на закат. Первоначально на острове обитали два

различных народа - "длинноухие" и "короткоухие", - но потом разразилась война и вторые почти совершенно истребили первых, после чего продолжали хозяйничать одни. Все старые предания можно сегодня прочесть в книгах. Вообще, в Полинезии устных памятников осталось сейчас очень мало.

- А на острове Пасхи в особенности, - вставил Гон-сало.- Тут теперь поселилось много белых, построены даже школа и маленькая больница.

- И выходит, что на помощь местных жителей рассчитывать не приходится. Разве что наберем рабочих для раскопок,- продолжал я. - Да еще, может быть, удастся покупать у них свежие овощи.

- Надеюсь, вахины ^* не откажутся научить нас плясать хулу,^** - пробормотал один из машинистов, поддержанный восторженными возгласами и смехом товарищей.

^* (Вахины - так называют женщин по-полинезийски. )

^** (Xула - полинезийский танец.)

Внезапно чей-то хриплый голос произнес несколько непонятных слов, притом явно посторонний голос, потому что наши все как один стали удивленно осматриваться кругом. Кто говорил? И что? Штурман посветил фонариком вдоль теряющейся в темноте палубы. Никого. Странно... Наконец машинист нарушил молчание еще каким-то остроумным замечанием относительно хулы; в тот же миг снова послышался незнакомый голос. Уж не из-за борта ли?

Мы поспешили к борту, ожидая увидеть черную гладь воды, однако фонарь осветил множество сверкающих любопытными глазами лиц - и каких лиц! Таких пиратских рож нам еще никогда не доводилось видеть. Гости сгрудились в тесной лодчонке, тараща на нас глаза.

- Иа-о-рана! - крикнул я наудачу.

- Иа-о-рана! - ответили они хором.

Мы бросили им трап, и один за другим они стали карабкаться на борт, большинство - крепкие, здоровые парни, хотя и одетые в какие-то невероятные лохмотья. Вот спрыгнул на палубу первый: голова обвязана красным платком, в зубах зажат узел, на теле драная куртка и подвернутые до колен остатки штанов, ноги босые. За ним последовал огромный верзила со следами оспы на лице, в старой зеленой зимней шинели, также босой. На одном его плече лежала здоровенная дубинка и несколько украшенных резьбой палок. А над бортом уже поднялась большеглазая, оскалившаяся деревянная голова с козлиной бородкой, увенчивающая деревянную же фигуру с торчащими ребрами. Это изделие нес островитянин в белой матросской бескозырке.

Ступив на палубу, оборванные гости пожимали руку ближайшим из нас и вынимали из узлов и мешков удивительные изделия. Мы передавали друг другу необычайные деревянные скульптуры, которые заставили нас позабыть об их владельцах.

Почти все фигурки изображали одного и того же гротескного сутулого человечка. Большой орлиный нос, козлиная бородка, длинные, висящие мочки ушей, огромные вставные глаза, рот, искаженный дьявольской усмешкой. Хребет и голые ребра торчат, живот втянут. Манера исполнения была у всех совершенно одинаковой, различался только размер. Из других мотивов особенно часто попадался крылатый человечек с птичьей головой; много было палиц и весел, разукрашенных изображениями масок с вытаращенными глазами. Некоторые изделия покрывала вязь загадочных иероглифов, которые никто не может расшифровать. Все было вырезано с величайшим искусством и тщательно отполировано, поверхность дерева казалась на ощупь фарфоровой.

Гораздо менее удачными показались нам сделанные из камня копии больших изваяний. Один островитянин доставил искусно связанный из перьев наряд, включавший головной убор.

Такого обилия поделок я не видел до сих пор ни на одном полинезийском острове; обычно жители этой области не расположены работать больше, чем это необходимо. Здесь же нас фактически встретил целый цех искусных резчиков по дереву. Непосвященному человеку могло показаться, что авторы гротескных фигурок обладают буйной творческой фантазией. Однако при ближайшем рассмотрении быстро обнаруживалось, что все они работают над одними и теми же немногочисленными мотивами. Вариации не выходили за пределы раз навсегда установившихся канонов.

Незадолго перед тем я изучал в Национальном музее в Чили собранные Мостным образцы современного народного искусства острова Пасхи. И, когда островитяне стали показывать нам свои деревянные фигурки, я страшно поразил их тем, что знал название каждого изделия. Ведь это были безупречные копии предметов, которые находили здесь еще первые путешественники и которые можно теперь увидеть только в музеях. Оригиналы сегодня ценятся страшно дорого, а так как добыть их уже негде, то островитяне снабжают рынок доброкачественными копиями.

Резчики со смущенной улыбкой показывали на свои драные штаны и босые ноги и предложили меняться на одежду и обувь. Несколько секунд спустя на палубе полным ходом развернулся торг. Движимые жаждой приобретения и врожденной добротой, наши люди поспешили в каюты и вернулись оттуда со всем, что у них было лишнего из одежды. Вот и маленькая Аннета показалась в своей пижаме. Она забралась в самую гущу и восхищенно тянула за ноги птицечеловека, зажатого под рукой у одного из наиболее отъявленных пиратов. Увидев, что фигурка понравилась, владелец немедленно преподнес ее Аннете в дар. Ивонна не замедлила отправиться за ответным подарком.

Фотограф подошел ко мне и дернул за рукав:

- Послушай, там стоит один тип с какой-то диковинной штукой под рубахой. Говорит, что-то очень старинное, из поколения в поколение передавалось...

Я улыбнулся, но на всякий случай прошел с фотографом к худощавому, опрятно одетому человеку. Светлокожий, с гитлеровскими усиками, он чертами лица сильно напоминал араба.

- Буэнос диас, сеньор! - приветствовал он меня и с таинственным видом вытащил из-за пазухи маленький плоский камень с выгравированным изображением птицечеловека.

Я сразу увидел, что изделие совсем новое, и, не дав владельцу времени заговорить о предках, воскликнул с восхищением в голосе:

- Послушай, неужели ты сделал это сам?!

На мгновение островитянин оторопел, смущение боролось на его лице с улыбкой, потом он покраснел от радости и гордо взглянул на свое произведение, явно решив, что будет просто обидно уступить кому-нибудь честь авторства.

- Да! - подтвердил мастер самодовольно, восхищенный собственным талантом.

Ему не пришлось пожалеть о своем признании: фотографу изделие понравилось, и он купил его.

Незаметно к борту корабля подошла еще лодка. Мне доложили, что по трапу поднимается белый. Молодой подтянутый флотский офицер представился помощником губернатора и приветствовал нас от имени своего начальника. Мы пригласили его в салон выпить стаканчик и объяснили, почему остановились в этом месте. В ответ мы услышали, что сейчас из-за погоды все равно не смогли бы стать на якорь около деревни. Офицер посоветовал завтра утром перейти под прикрытие другого мыса, ближе к поселению. Там нам постараются помочь высадиться на скалистый берег. Затем мы узнали, что прошло ровно полгода, с тех пор как их навестило последнее судно - разумеется, чилийский военный корабль.

Правда, в прошлом году к острову подошел большой, роскошный пароход. Губернатора запросили, есть ли в местном отеле лифт и подходит ли трамвай к пристани. Он ответил, что на острове нет ни отелей, ни пристаней; тогда пассажирам запретили сходить на берег. Зато на палубу допустили несколько островитян, которые доставили на борт сувениры и сплясали хулу, после чего туристы отправились дальше, осматривать Тихий океан.

- Ну уж мы-то сойдем на берег, хотя бы нам пришлось добираться вплавь! - заметили мы со смехом, не подозревая, что эти слова окажутся пророческими.

Возвращаясь к трапу, офицер предложил нам оставить на борту кого-нибудь из островитян лоцманом для завтрашнего перехода.

- Они крадут, как сороки, - добавил он, - так что, пожалуй, лучше всего оставить бургомистра. Вы уже познакомились с ним?

Нет, я еще не успел. Гордые островитяне привели своего бургомистра. Это был тот самый тип с гитлеровскими усиками и поддельным камнем. Рубаха его оттопыривалась от вещей, полученных от фотографа.

- Вождей у нас больше нет, но вот вам бургомистр острова Пасхи, - сообщил мне офицер, добродушно похлопывая усатого по плечу. - К тому же он лучший резчик по дереву на всем острове.

- Си, сеньор! -подтвердил бургомистр, сияя от гордости и розовея от смущения.

Его приятели окружили нас тесным кольцом; каждому было лестно, что у них есть свой собственный, выборный бургомистр. Многие производили впечатление весьма сообразительных парней; я обратил внимание на нескольких человек, которые выделялись самоуверенным и властным поведением.

- Си, сеньор, - повторил хлипкий человечек и выпятил грудь колесом, от чего из-за пазухи выглянула штанина старых брюк фотографа. - Я уже двадцать восемь лет бургомистр. Они переизбирают меня каждый раз.

"Странно, почему они отдают предпочтение этому болтуну,- подумал я, - когда есть столько гораздо более подходящих кандидатов?"

Офицеру пришлось пустить в ход всю свою власть, чтобы заставить наших гостей сойти в лодку. Остался только бургомистр. Не знал я тогда, что ему предстоит стать главным действующим лицом самого удивительного приключения, какое когда-либо выпадало на мою долю.

Рано утром следующего дня меня разбудил скрежет якорных цепей. Натянув штаны, я вышел на палубу. Солнце уже пробудило к жизни краски, ночные тени растаяли, и я увидел приветливый желто-зеленый остров. Вдали на склоне стояли нетленные статуи. Но никто не зажигал костров, никто не молился божественному восходу, вообще не было видно ни души. Остров казался совершенно безжизненным, точно жители приняли нас за работорговцев и скрылись в подземельях.

- Буэнос диас, сеньор!

Опять этот бургомистр... Он приветствовал меня, приподняв шляпу. Одну из наших шляп, потому что вчера он прибыл на борт без головного убора.

- Буэнос диас, бургомистр! Что-то на берегу очень уж пустынно...

- Верно, - согласился он. - Но эта земля не принадлежит нам больше, наша деревня на другом конце острова. А здесь обитают овцы военно-морских сил. Посмотрите, - добавил он, указывая на круглый пригорок.

Присмотревшись, я и в самом деле увидел медленно ползущее по склону серое одеяло - стадо овец.

Судно уже двигалось; вскоре залив остался позади, и мы заскользили вдоль отвесной стены. Жадный прибой изгрыз вулканические породы, образовав головокружительные пропасти. Ржаво-красные и желто-серые слои перемежались, как в разрезанном торте, а на самом верху можно было различить зелень и старинные стены, готовые сползти вниз с обрыва. Километр за километром тянулись неприступные утесы, потом плато сбежало к берегу, и скалы сменились каменистой равниной, берущей начало от круглых, поросших травой конусов и пригорков в глубине острова.

Но нигде зелень не доходила до бурлящего прибоя; по всей окружности острова вдоль берега протянулось, подобно баррикаде, хаотическое нагромождение черных лавовых глыб. Лишь в одном месте степь прорвалась к самому морю. Здесь остров точно улыбался нам; широкий, залитый солнцем берег казался удивительно красивым и гостеприимным.

- Анакена! - Бургомистр благоговейно склонил голову.- Здесь жили в старину короли. Вот на этом берегу высадился основатель нашего рода, Хоту Матуа.

- А сейчас кто тут живет?

- Никто. Только хижина пастухов стоит.

Я подозвал капитана; он согласился, что место отлично подходит для лагеря.

Но вот и этот залив позади. Снова потянулся дикий обрывистый берег с огромными глыбами лавы, и только на самом западе мы опять увидели равнину. Здесь расположилась деревня Хангароа - маленькие беленые домики в красивых садах, тут и там одинокие пальмы и деревья, на пригорках поодаль купы эвкалиптовых насаждений. Длинная ограда обозначала границу деревни; остальная часть острова являлась овцефермой военно-морских сил.

- Вот моя родина! - произнес бургомистр горделиво.

Ничего не скажешь, красивое место! Мы не могли оторвать глаз от берега. Даже Аннета притихла на руках у Ивонны и словно загипнотизированная смотрела на кукольную деревушку под огромным голубым небом. Внезапно повсюду замелькали люди; кто бегом, кто верхом, они мчались все в одном направлении - туда, куда шло наше судно.

- До чего красиво! - восхищался Тур-младший. - Совсем как в театре.

Капитан распорядился поднять флаги, и они замелькали над кораблем всеми цветами радуги и всеми символами морского кода, начиная от "чумы" и кончая "почтой"; приветственно ревела судовая сирена. В ответ на наше приветствие кто-то поднял на берегу чилийский флаг на одиноком флагштоке.

Бургомистр вытер глаза рукавом.

- Сеньор, - заговорил он, - это страна Хоту Матуа. Это моя страна. Двадцать восемь лет я здесь бургомистром. Чем был бы остров Пасхи без меня? Ничем. Остров Пасхи - это я.

Я - остров Пасхи! - повторил он с чувством, ударяя себя в грудь.

Полно, уж не Гитлера ли я вижу перед собой? Но нет, этот дурачок несравненно добрее. Он доволен тем, что имеет, вполне доволен. Не думает даже о том, чтобы вернуть земли по ту сторону ограды, занятые овцами.

- Сеньор! - Приступ красноречия все еще продолжался.- Мы с вами единственные знаменитые люди на этом острове. Все знают меня. А кто знает губернатора? Люди приезжали даже из Германии, чтобы взять для анализа кровь из моего уха. Из Глазго и Австрии пишут и просят прислать резные работы бургомистра острова Пасхи. Мир знает меня! Так протяните же мне руку, сеньор, как друг!

Мы обменялись рукопожатием, и бургомистр вежливо попросил разрешения называть меня сеньором Кон-Тики.

Тем временем мы обогнули еще один мыс с отвесными берегами. Деревня скрылась из виду за нагромождением скал и хаосом диких лавовых островков, напоминавших старинные замки с остроконечными башнями. Мы вошли в бурлящий прибой; волны с ревом обрушивались на утесы и откатывались назад, заставляя судно сильно качаться. Бургомистр побрел на разом ослабевших ногах к шезлонгу, однако успел пробормотать, превозмогая морскую болезнь, что именно здесь развивали свою деятельность птицечеловеки, - он указал на причудливую фигуру, которую Аннета уложила в кукольную кроватку.

За беспокойным мысом простирался своего рода открытый залив. По-прежнему вдоль берега тянулись крутые скалы, однако не такие высоченные. Всадники и бегущая толпа, двигаясь более коротким путем, уже успели добраться до залива, и на зеленом косогоре над утесами сгрудилось множество людей и коней. Часть толпы узким потоком стекала вниз по скале, к здоровенным глыбам черной лавы, омываемым бушующим прибоем. Здесь островитяне спустили лодку, и она двинулась вприпрыжку по волнам за нами. Капитан подвел судно к берегу, насколько позволял фарватер, и приказал бросить якорь.

Бургомистр немедленно ожил.

- На нашем языке "здравствуйте все" будет иа-о-рана куруа, - сообщил он мне шепотом. - Крикни эти слова, когда сойдешь на берег, если хочешь понравиться нашим.

Путешествие на лодке по беснующимся волнам обещало быть довольно бурным, поэтому в нем приняло участие только несколько избранных членов экспедиции. Курчавый гребень подхватил нас и швырнул мимо огромной глыбы к берегу. Рулевой-островитянин искусно избежал столкновения и успел вывести лодку на сравнительно спокойное место, прежде чем налетел следующий вал.

Здесь не было ни гавани, ни мола, только плод буйного воображения матушки-природы. Сразу за лавовым барьером в массиве начинался узкий гребень, спускавшийся с плато наподобие лестницы; вдоль него замерли в ожидании нас плотные шеренги островитян.

- Иа-о-рана куруа! - крикнул я что было мочи, вступая в их царство.

- Иа-о-рана куруа!

Едва отгремело, перекатываясь по гребню, ответное приветствие, как все разом зашевелились, спеша помочь нам сойти на берег. Тут собрались люди различного пола и возраста; было похоже, что встретить нас пришли чуть не все девятьсот жителей острова Пасхи. Несмотря на самые причудливые комбинации одеяний с Большой земли, видно было, что это полинезийцы, хотя и с заметной примесью.

Только я выбрался из пляшущей лодки, как меня схватила за руку старая, сгорбленная бабка с платком на голове.

- Секрет, сеньор! - зашептала она хрипло, показывая на корзину с бататом.

Отодвинув здоровенный клубень, старуха с таинственным видом приподняла уголок лежавшей внизу тряпки.

Я поблагодарил и пошел дальше. Я ничего не разглядел под тряпкой, но не огорчался: вряд ли это такой уж важный секрет, коли его поверяют на глазах целой толпы.

Многие из пасхальцев, усеявших скалу, держали в руках деревянные фигурки и какие-то мешки, однако никто больше не пытался соблазнять меня. Мы карабкались вверх, встречаемые возгласами "Иа-о-рана! Иа-о-рана!"

Наверху выстроились по краю плотные шеренги островитян. Среди них выделялась фигура белого человека в развевающемся одеянии. Я сразу понял, кто это: самый могущественный человек на всем острове, патер Себастиан Энглерт. Он написал книгу об острове Пасхи. В Чили его называли некоронованным королем острова. "Если вы подружитесь с ним, - сказали мне там, - вам будут открыты все двери. Но худо придется тому, кого он невзлюбит!"

И вот он передо мной. Широкоплечий, прямой, в длинной, до земли, белой сутане, перевязанной шнуром в поясе, и больших блестящих ботинках. Капюшон сутаны был откинут, и, стоя так, с обнаженной головой и пышной бородой на фоне сказочно синего неба, патер смахивал на апостола или пророка.

С розового лица на меня смотрели внимательные, умные глаза, окруженные улыбчивыми морщинками. Я протянул ему руку.

- Добро пожаловать на мой остров! - приветствовал меня патер Себастиан. - Да, я всегда говорю мой остров, -продолжал он, широко улыбаясь, - потому что считаю его своим и не уступлю никому ни за какие миллионы!

Я ответил, что вполне понимаю его и что мы готовы признать его своим главнокомандующим. Патер рассмеялся.

- Вы любите туземцев? - спросил он вдруг, устремив на меня изучающий взор.

- Люблю тем больше, чем они натуральнее, - сказал я. Патер Себастиан просиял:

- В таком случае, мы станем хорошими друзьями!

Я представил Гонсало, шкипера, врача и остальных своих спутников; потом мы все вместе прошли к "джипу", ожидавшему нас тут же, среди лавовых глыб и пасущихся коней.

"Джип" двинулся вприпрыжку зигзагами прямо по плато, пока не появилась колея, которая привела нас к деревне. Мы проехали вдоль внутренней стороны ограды и остановились около стоящего особняком домика губернатора.

Невысокий плотный человек в серо-зеленом мундире встретил нас очень сердечно и пригласил пройти в его кабинет.

Итак, мы оказались за одним столом с двумя важнейшими лицами на острове: старым мудрецом, патером Себастианом, и молодым военным губернатором Арнальдо Курти.

Капитан предъявил список экипажа, врач экспедиции - санитарное свидетельство; на этом все формальности кончились.

- Желаю успеха в раскопках, - сказал губернатор, пожимая мне руку. - Мы ограничиваем вас лишь в двух отношениях: вы не должны давать островитянам оружия, а также спиртных напитков.

Мы охотно приняли эти условия.

- Да, и еще одно дело, - произнес губернатор, почесывая в затылке. - Понимаете, вы человек довольно известный здесь, на острове, и причинили нам немало хлопот.

Патер рассмеялся и погладил бороду.

- Да уж, теперь пусть ваше судно заступает на пост, - сказал он.

Мы ничего не понимали, но за объяснением дело не стало.

Оказалось, что местные жители, узнав о плоте "Кон-Тики", который благополучно пересек океан и добрался до Полинезии, очень заинтересовались этим сообщением. Чем они хуже своих предков, совершавших подобные плавания? На безлесном острове бревен для плота не было, но несколько человек сколотили из досок маленькую лодку и отправились в море ловить рыбу. Течение подхватило их - и прощай, остров Пасхи! Пять недель спустя голодных и измученных путешественников прибило, подобно "Кон-Тики", к одному из атоллов архипелага Туамоту, откуда они перебрались на Таити.

Нашлись желающие последовать их примеру. Еще несколько островитян соорудили лодку и собрались выйти в море, будто за рыбой. Губернатор обнаружил в лодке солидный запас пресной воды и заподозрил неладное. Выпускать их в дальнее плавание на такой скорлупе было опасно, и он распорядился, чтобы лодку вытащили на берег. Когда же заговорщики все равно попытались уплыть, он приставил к лодке вооруженную охрану. Однако путешественники только обрадовались пополнению: ночью караульный бежал на лодке вместе с остальными. Этих отнесло еще дальше на запад. Страшно довольные, они ступили на берег Атиу, далеко за Таити.

После этого эпидемия распространилась всерьез. Две компании приготовили себе каждая по лодке, которые лежат теперь на берегу. Вся деревня знает, для чего предназначаются эти лодки, и губернатору пришлось заставить горстку белых, живущих на острове, день и ночь нести караул.

- Мне бы только сказать островитянам, что мы все равно догоним их на вашем судне, если они удерут, - тогда караул можно будет снять, - заключил губернатор. Я дал свое согласие.

Патер Себастиан обещал подобрать дельных работников для наших раскопок и определить им дневной заработок и паек. Мы узнали, что привезенные нами разнообразные меновые товары неизмеримо дороже для островитян, чем любое золото и деньги: ведь на острове нет ни лавок, ни кино, нет даже парикмахерской.

Сообща было решено, что залив Анакена в противоположной части острова лучше всего подходит для лагеря экспедиции. За такой выбор говорило многое. Это было самое красивое место на всем побережье. Там находился единственный участок песчаного берега, позволяющий с помощью парома доставить на сушу все наше снаряжение. Там мы будем в максимальном удалении от деревни, что сведет к минимуму опасность краж и недоразумений. Наконец, наш лагерь расположится в освященной преданиями долине королей, где легендарный Хоту Матуа впервые ступил на землю острова Пасхи. Большего трудно было себе пожелать.

После приветственного угощения в домике губернатора мы вернулись на судно. На прибрежных утесах по-прежнему толпились островитяне, и, к радости патера Себастиана, мы разрешили всем желающим осмотреть наш корабль. Мне показалось, что на этот раз они выглядят чище, а главное - не такими оборванцами, как при первом появлении на борту. Я обратил на это внимание бургомистра, который и сам успел побывать дома и надеть целую рубаху. Он лукаво улыбнулся:

- Это у нас старая уловка. Когда надеваешь старье, тебе больше платят за деревянные фигуры.

Море вело себя беспокойно, и немногие отважились воспользоваться приглашением, но мы обещали предоставить возможность остальным попасть на судно в другой раз. Только было наши гости собрались возвращаться на берег, как появился капитан с книгой для посетителей.

- Пусть они распишутся в нашей книге, - предложил он приветливо и подал ее наиболее сметливому на вид островитянину.

Тот взял книгу и ручку, озабоченно нахмурился и пошел к товарищам; они склонили головы над книгой и начали что-то оживленно обсуждать. Наконец островитянин, все такой же озабоченный, вернулся к капитану и возвратил гостевую книгу - без единой подписи.

- Как, неужели никто из вас не умеет написать своего имени? - удивился капитан.

- Почему? Умеем, - ответил тот, - но не хотим.

Тогда книгу взял стоявший тут же рядом Гонсало. Обратившись к островитянам, он сообщил им, что он чилиец и они, возможно, лучше поймут его; затем попытался объяснить, в чем дело. Поднялся страшный шум, дело чуть не дошло до драки; один из гостей порывался выбросить книгу за борт. Пришлось мне вмешаться самым решительным образом, чтобы выручить Гонсало. Взъерошенный и разгоряченный, он подошел ко мне.

- Это просто невероятно! - воскликнул он. - Они отказываются расписываться, говорят, что именно таким образом их предков обманули и увезли в рабство в Перу!

Кто-то заметил, что островитяне никак не могли до сих пор сохранить память об этом событии.

Но, когда мы стали подсчитывать, оказалось, что деды нынешних обитателей острова вполне могли быть жертвами налета работорговцев, и даже отцы многих из них уже появились на свет к тому времени.

Книгу для посетителей быстренько убрали, после чего я объявил гостям, что пора прощаться, потому что мы снимаемся с якоря.

Никто не послушался. Мы включили судовую сирену, а машинисты, пуская машину, постарались устроить возможно больше шума и грома. Никакого впечатления. Пришлось мне отвести несколько человек к борту и предложить спуститься в одну из двух грубо сколоченных лодок, на которых прибыли гости. Затем я распорядился, чтобы привели остальных, но тут оказалось, что первая партия уже направилась к берегу, уводя на буксире вторую лодку, почему-то внезапно наполнившуюся водой. Я окликнул их и попросил забрать своих товарищей. В ответ я услышал, что они вернутся, как только доберутся до берега и освободят лодки от пассажиров и от воды. Однако, сколько мы ни ждали, никто не появлялся. Не помогли и отчаянные сигналы сиреной.

Нам необходимо было сменить стоянку до наступления темноты; с другой стороны, мы не знали здешнего побережья и не решались отправить гостей на берег на нашей собственной лодке. Пришлось поднять якорь и выйти в море, увозя полтора десятка новых пассажиров. Сами они отнеслись к этому совершенно спокойно. Накормив ужином команду, кок накрыл стол для шестнадцати островитян, которые принялись уписывать за обе щеки, чтобы тут же бегом ринуться к поручням: началась качка...

Мы бросили якорь под прикрытием той же скалы, что накануне, но и здесь не смогли избавиться от непрошеных пассажиров. Стемнело, начал накрапывать дождь. Впустить этих пиратов в каюты означало подвергнуться риску быть начисто обокраденными за ночь. В конце концов я предложил островитянам на выбор: либо они спят на люке, на палубе, либо в два захода отправятся сами на берег на нашем алюминиевом пароме. Гости выбрали второе, и мы спустили паром на воду. Но тут внезапно оказалось, что каждый хочет плыть во второй заход. Было ясно, что сегодня нам их спровадить не удастся.

Веселые, сытые островитяне вытащили откуда-то гитару и принялись отплясывать хулу на фордеке. Их выступление имело успех. Команда уже давно не бывала на суше и соскучилась по развлечениям; зажигательные звуки хулы разом внесли оживление. Если уж гости остались на судне, то пусть показывают свои таланты! Над палубой зазвучали песни под аккомпанемент гитары и хлопающих ладоней. Свет судового фонаря успешно имитировал сценическое освещение.

- Те тере те вака те Хоту Матуа!..

Веселое настроение неунывающих пиратов-скоморохов оказалось настолько заразительным, что ученые и мореплаватели не устояли и принялись отбивать ногами такт и подпевать островитянам.

Неожиданно появился бургомистр, мокрый и продрогший. Он прибыл на маленькой лодке еще с тремя островитянами. Немного поторговавшись, мы договорились, что пустим на борт его и его трех приятелей, при условии, что они свезут на берег всех наших пассажиров. А чтобы все были довольны, мы разрешили и тем и другим вместе остаться еще на час. Бургомистр с восторгом принял наши условия и поднялся на борт со своими друзьями. Он поблагодарил за то, что мы позволили также первой компании еще час побыть на судне, затем поспешил спросить, нельзя ли и его четверке получить такое же угощение, какое получили другие.

- Можно, - ответил я дипломатично, - потом, после того как вы доставите на берег тех шестнадцать.

Бургомистр отправился довольный к музыкантам и с полминуты помогал отбивать такт. Потом вдруг спохватился, подбежал ко мне и заявил, что надо немедленно отправлять домой остальных, не то они промокнут и замерзнут в пути. Сколько я ни заступался за них, ни доказывал, что условленный час только начался, ничто не помогало. Бургомистр стал кричать музыкантам, чтобы они кончали играть. Тогда я переменил тактику.

- Кстати, если хотите, можете поесть сейчас, - предложил я.

Бургомистр сразу забыл о музыкантах и помчался прямо в камбуз к коку. Секунду спустя оттуда высунулась его усердно жующая физиономия: проверить, идут ли три друга.

Впрочем, он сдержал свое слово. По истечении часа лодка направилась к темному берегу. Смех и музыка разносились над водой; наш банкет явно имел успех.

- Охой! Те тере те вака те Хоту Матуа...

И когда мы на следующее утро подошли к долине королей, то на столе у нас в каюткомпании спал сам бургомистр Пупа Вселенной.

Магическая скульптура