Глава первая. Гуманистическая историография и католическая традиция истории крестовых походов (XV-XVI вв.)

Первым значительным звеном в цепи историко-литературных фактов, знаменовавших собой становление исторической науки, была гуманистическая историография^*. Она сложилась в эпоху, которая "сломила духовную диктатуру папы, воскресила греческую древность... разбила границы старого orbis и впервые, собственно говоря, открыла Землю"^**. В трудах историков эпохи Возрождения крестоносная тематика отражена скупо: гуманисты проявляли довольно ограниченный интерес к истории крестовых походов. Ведь последние относились к "варварским" временам, к medio aevo, представлявшему собой, с их точки зрения, период упадка в жизни европейского человечества, или, по выражению Рафаэло Моргена, "преамбулу" к последующей эпохе, когда история обретет значимость^***. Намеченная гуманистами трехчленная схема периодизации истории, включавшая в себя представление о "среднем веке" как веке всеобщего одичания и темноты^****; связанное с этим увлечение античной историей, которое преобладало в их ученых штудиях (особенно у итальянских авторов), - все это отодвинуло крестовые походы настолько далеко в тень, что они остались почти не замеченными. Гуманистическая историография XV-XVI вв. едва удостаивала это событие своим вниманием еще и по той причине, что его история неразрывно переплеталась с судьбами католической церкви, а к ней гуманисты, как правило, не питали особого интереса^*****. Следует также иметь в виду, что крестоносное движение происходило в пору, когда крупным политическим фактором в Европе была Священная Римская империя, которая в глазах историков гуманистического направления воплощала в себе худшие черты "среднего века" (в частности, политический "универсализм") и вызывала решительную критику с их стороны. В гуманистической историографии Священная Римская империя уже не играла той роли, которая ей принадлежала в феодально-церковной. Сами гуманисты на первый план ставили локальную и национальную, а не всемирную историю (что свойственно было сочинениям хронистов)^******. Этим в свою очередь объясняется известное равнодушие историков эпохи Возрождения к крестоносным войнам - событию "всемирно-исторического" охвата.

^*(Ср.: Е. В. Гутнова, Гуманизм, - ВИ, 1965, № 2, стр. 87, 102. Не является ли, однако, преувеличенным распространенное среди буржуазных ученых представление, будто век гуманизма - "решающая веха на пути к современному исследованию истории"? См.: P. Joachimsen, Geschichtsauffassung, S. 23; J. Spбгl, Geschichtsdenken, - HJ, 53, 1933, S. 282; H. R. v. Srbik, Geist und Geschichte, Кар. I.)

^**(Ф. Энгельс, Диалектика природы [Заметки и фрагменты], стр. 508.)

^***(См.: R. Morghen, Storiographia, p. ll-12.)

^****(Подробнее см.: L. Vагga, Das Schlagwort, S. 36 ff.; ср.: О. Л. Вайнштейн, Западноевропейская историография, стр. 244, 248 и ел.; Е. В. Гутнова, Гуманизм, стр. 88.)

^*****(См.: Е. А. Косминcкий, Историография, стр. 39.)

^******(Подробнее см.: О. Л. Вайнштейн, Западноевропейская историография, стр. 241, 251; Е. А. Косминский, Историография, стр.39-40.)

В трудах гуманистов XV - начала XVI в. крестовые походы почти не получили отражения в качестве самостоятельного исторического сюжета. Они рассматривались попутно и в основном постольку, поскольку так или иначе соприкасались с другими интересовавшими этих историков темами. Наиболее крупный представитель эрудитской школы в итальянской гуманистической историографии Флавио Бьондо (1388-1463) включил рассказ о Первом крестовом походе в свой труд "Три декады истории со времени падения Римской империй" (1440-1452), представлявший собой собрание материалов главным образом по истории Италии (рассказ этот входит в третью и четвертую книги второй декады)^*. Римский гуманист Бартоломео Сакки, или Платина (1421 -1481), официальный историограф папы Сикста IV, автор "Книги о жизни римских первосвященников" (1479)^**, поместил такой же рассказ в жизнеописания пап Урбана II и Пасхалия II^***. Веронец Павел Эмилий (1460-1529) нарисовал довольно подробную историю крестового похода конца XI в. в четвертой книге написанной им по поручению французского короля Людовика XII панегирической истории Франции (до 1488 г.) ("Десять книг о деяниях франков")^****.

^*(Flavii Biondi Ab inclinatione, II Decad., lib. III-IV.)

^**(Ниже цит. по изд.: Platinae Cremonensis Opus De vitis ac gestis summorum pontificorum ad Sixtum llll, Pont. Sine loco, 1645 (в са мом тексте, впрочем, заголовок этого сочинения иной: Platinae De vitis pontificorum Historia, quam a vita Christi Merito auspicatus est, ad Sixtum IIII, Pont. Max,.).)

^***(P1atinae De vitis, p. 395-399, 401-405.)

^****(Aemi1ii De rebus, p. 70 sq.)

Более или менее обстоятельные экскурсы в историю крестовых походов (но только экскурсы) мы находим и в работах немецких гуманистов. Себастьян Брант (1458-1521), автор знаменитой сатиры "Корабль дураков" (1494), в трактате "О причинах утраты Св. Земли вместе с призывом к ее возвращению" (он был издан в 1495 г. в качестве приложения к другому произведению того же писателя - "Происхождение и превратность благ государей, а также похвальное слово граду Иерусалиму вкупе с призывом к его возвращению") останавливается на истории Иерусалима и в связи с этим детально излагает события Первого крестового похода, завершившегося взятием "св. града"^*. В "Краткой истории Германии" (1515) эльзасца Якоба Вимфелинга (1450-1528), содержащей сжатое повествование о ее наиболее значительных моментах, начиная со времени Ариовиста и кончая царствованием императора Максимилиана I, мы встречаем: в главе о Генрихе IV - рассказ о Первом походе^**, в главе о Конраде III - сведения о Втором походе^***, в главе о Фридрихе I Барбароссе - описание событий Третьего крестового похода^****. В законченной в 1521 г. антиклерикальной "Баварской хронике" гуманиста-протестанта Иоганна Авентина (1477 - 1534), повествующей об истории Баварии и ее герцогов, в 42-й главе V книги рассказывается о Первом крестовом походе, в 24-й главе VI книги - о Втором походе (центральным событием здесь оказывается женитьба герцога Генриха Баварского на племяннице византийского императора Мануила I), в 7-й главе VII книги - о Третьем походе, в ll-й главе той же книги - о Четвертом походе^***** (в связи с упоминанием о женитьбе Филиппа Швабского на гречанке Ирине, дочери Исаака II, которого автор называет, впрочем, Константином)^******.

^*(Seb. Branti De origine. Addit.: De Causis amissionis terrae sanctae cum exhortationem ejusdem recuperandae. См. L. Воеhm, Gesta Dei, S. 56.)

^**(Wimphe1ing, Epitome, cap. 29, p. 64 sq.)

^***(Wimphe1ing, Epitome, cap. 31, p. 70 sq.)

^****(Wimphe1ing, Epitome, cap. 32, p. 72 sq.)

^*****(Aventinus, Bayerische Chronik, S. 304 ff., 331 ff., 353 ff. etc.)

^******(Подробнее труд Авентина анализируется нами ниже - во второй главе. Мы сочли целесообразным отнести туда разбор взглядов этого автора, поскольку они все же более близки идейным установкам историков Реформации, чем гуманистов.)

Сочинения, посвященные истории крестовых походов как таковой, у историков-гуманистов - редкое исключение. При этом дух критического исследования, который столь свойствен гуманизму и который являлся новостью в развитии историографии, почти не коснулся их крестоносных штудий. Они излагали факты, компилируя известия средневековых авторитетов: из хроники Роберта Реймсского черпали Флавио Бьондо и Платина^*; хроникой Гийома Тирского и почти только ею одной пользовался швабский историк Иоганн Науклер (1425-1510)^**; преимущественно к этим же хронистам обращался Павел Эмилий, знавший, впрочем, также Альберта Аахенского и Гвиберта Ножанского^***, и т. д.

^*(Ср.: Н. v. Sybel, Geschichte des ersten Kreuzzuges, S. 152.)

^**(Ср.: Н. v. Sybel, Geschichte des ersten Kreuzzuges, S. 161.)

^***(Ср.: L. Воеhm, Gesta Dei, S. 55.)

Отсутствие критичности в отношении источников также свидетельствует о том, что интерес гуманистической историографии к священным войнам XI-XIII вв. был довольно слабым.

Но все же он существовал. Интерес этот вызывался и поддерживался различными обстоятельствами. Значительную роль в его пробуждении и сохранении играла внешнеполитическая обстановка в Западной Европе. С середины XV в., после неудачи крестового похода 1444 г. (битва под Варной), разгрома европейских армий на Косовом поле в 1448 г. и особенно падения Константинополя в 1453 г., вновь приобрел остроту вопрос о турецкой угрозе христианскому миру. Папство выступило с призывами к борьбе против мусульман: Николай V (1447-1455) проповедует (правда, безуспешно) крестовый поход с целью изгнания турок из Византии^*; Калликст III (1455-1458) ведет переговоры с герцогом Бургундским и итальянскими государями об организации такого похода; в 1456 г. удается снарядить 5 тыс. крестоносцев и двинуть в Эгейское море три галеры под командованием кардинала-адмирала Лодовико Скарампо. На следующий год намечается созыв в Риме общеевропейского конгресса для обсуждения крестоносных дел^**. Клич в защиту "святой христианской веры" громко раздается на Мантуанском конгрессе 1459 г.

^*(См.: М. А. Гуковский, Очерки, стр. 107.)

^**(См.: С. Г. Лозиyский, Папство, стр. 237-239.)

Все это, несомненно, пробуждало у современников исторические реминисценции, относившиеся ко временам крестовых походов, заставляло с особым вниманием вглядываться в глубь истории католической Европы, в ее прошлые взаимоотношения с мусульманским миром (ведь лозунги крестовых походов недаром снова звучали с церковных кафедр, трибун международных конгрессов, формулировались в папских энцикликах!).

К этому надо добавить еще одно важное обстоятельство. Со второй половины XV в. учащается практика благочестивых путешествий в Св. Землю^*, возрождающих традиции былых паломничеств эпохи крестовых походов. Вместе с оживлением пилигримства вновь начинает создаваться и распространяться церковная (или полуцерковная) историко-географическая и мемуарная литература, прямо и косвенно служившая делу антитурецкой пропаганды: в конце XV и в XVI в. появляются описания паломничеств в Палестину, всевозможные справочники о ее святынях, путешественные книги и тому подобные произведения. Как сами паломничества, так и вызванная ими к жизни литература в свою очередь способствовали повышению всеобщего интереса к священным войнам XI-XIII вв, - постольку, поскольку в описания благочестивых странствований нередко включались рассказы из истории крестовых походов. Эти компилятивные по своему характеру исторические разделы паломнических книг являли собой мешанину, состоявшую отчасти из пересказа сведений латинских хроник, отчасти же из легенд, восходивших к рыцарским романам о Готфриде Бульонском^**. Что касается идейного содержания подобной литературы, то оно целиком определялось задачами антитурецкой пропаганды, ведшейся папством. Читателю историко-географических трактатов рисовались идеализированные образы крестоносцев, преданных вере освободителей гроба господня, двинувшихся в Св. Землю по воле божьей и слову папы; оттенялись их заслуги перед церковью, самопожертвование, религиозное подвижничество. В неизменном виде воспроизводилась и провиденциалистская схема крестовых походов, бравшая свое начало в латинских хрониках XII-XIII вв.

^*(См.: R. Rohricht, Pilgerreise, S. 6.)

^**(См.: R. Rohricht, Pilgerreise, S. 8, 25, 30, Anm. 10.)

Самым обстоятельным из сочинений этого рода был "Эвагаторий" доминиканца Феликса Фабри Ульмского, поведавшего о двух предпринятых им путешествиях на Восток - в 1480 и в 1483 гг.^*. Автор детально излагал тут предысторию и историю Первого крестового похода^**; он приводил перечень иерусалимских королей (давая краткую характеристику каждого) и по ходу изложения истории Иерусалима в последующие времена, вплоть до конца XV в., описывал более поздние крестовые походы^***. Все повествование Фабри строилось в духе рассказов старинных хроник: его "Эвагаторий" представлял собой типичный образец ортодоксальной католической историографии, остававшейся верной традициям "Фульхериев и Гвибертов^****.

^*(Fabri Evagatorium. Ср.: R. Rohricht, Pilgerreise, S. 163.)

^**(Fabri Evagatorium, II, p. 262 sq. (Qualiter Jerusalem capta fuit per nostros populos).)

^***(Источниками для Фабри служили называемые им самим латинские хроники: Гийома Тирского (...et in tantum crevit numerus exercitus Dei viventiis, quod Guilelmus dicit, - ibid., p. 225), Винцента Бовезийского (Quanta autem pericula populo Dei acciderit ex defectu necessariorum... non facile narrari potest. Si cum tamen placet de his legere videat in Vincentio Bellovacens, in Speculo Hist. ilb. 26, cap. 92 etc, -ibid., p. 156) и некоторые другие.)

^****(Странным образом Л. Бэм усматривает в произведениях, подобных "Эвагаторию" Фабри, отражение народных настроений, восприятия народом судеб Св. Земли (L. Воеhm, Gesta Dei, S. 59).)

Распространение произведений, подобных "Эвагаторию", надо думать, в свою очередь способствовало обострению антимусульманских настроений на Западе, разжиганию враждебности к турецким завоевателям, короче, возрождению духа крестовых походов.

Эта общая идейно-политическая атмосфера не могла не оказать в какой-то мере свое воздействие и на гуманистов. Действительно, антитурецкие мотивы вдохновили знаменитого Энеа Сильвия Пикколомини (1405-1464) (служившего в молодости императору Фридриху III и в 1442 г. увенчанного им лавровым венком поэта, а в 1458 г. ставшего папой под именем Пия II^*) на пламенные речи в немецком рейхстаге против "неверных"^*. Эти речи получили позднее резонанс в "Краткой истории Германии" Якоба Вимфелинга, выдвинувшего перед Максимилианом I задачу взять на себя защиту христианства^**. В этом же духе неоднократно высказывался и Себастьян Брант: в своих стихотворных произведениях (в том числе в "Корабле дураков") он подчеркивал силу турецкой опасности^*** и развивал идею всеевропейской священной войны против турок, руководимой Максимилианом I, войны, результатом которой явится "торжество императора и Христа"; в указанном выше политическом трактате ("De origine et conversatione"), посвященном турецкой проблеме, Брант выдвигал проект, по которому все христианские государи должны были поручить подготовку к войне против турок и предводительство ею папе и императору^****.

^*(См. подробнее в кн.: Св. Георгиев. Еней Силви Пиколомини.)

^**(J. Wimpheling, Epitome, cap. 62, p. 189 sq. (Ad Universos Germaniae Principes); cap. 63, p. 192 sq. (Ad Maximilianum Romanorum Regem), где Максимилиан изображается как ecclesiae patronus, fidelium defensor, dux et caput militiae Christianae. Подробнее в кн.: J. Knepper, Nationaler Gedanke, S. 22 ff.)

^***(Сv.: Б. Пуришев, Очерки, стр. 39.)

^****(См.: J. Knepper, Nationaler Gedanke, S. 101 ff.; 102, Anm. 1.)

Естественно, политическая актуальность турецкого вопроса наталкивала отдельных гуманистов и на постановку его в историческом разрезе.

Вместе с тем были и другие причины, привлекавшие их внимание к истории войн католического Запада против турок в прошлом: они коренились в идейной и идейно-политической направленности самой гуманистической историографии. С одной стороны, studia humana, выдвигавшаяся итальянскими гуманистами взамен studia divina, их преклонение перед индивидом^*, интерес к воспитанию гармонически развитой личности, ее раскрепощению от феодальных оков и, в частности, связанное с этим стремление к подражанию античным историкам (а в их сочинениях большое место принадлежало истории войн)^**; с другой стороны, национально-религиозные мотивы, заставлявшие немецких гуманистов углубляться в германско-христианское средневековье, - все это, видимо, также диктовало обращение гуманистической историографии к крестоносной теме.

^*(О сущности индивидуализма как основной черты гуманистической идеологии см.: С. Д. Сказкин, К вопросу о методологии, стр. 136 и сл.)

^**(Е. А. Косминский, Историография, стр. 40.)

И в самом подходе к ней гуманистов отчетливо сказались характерные черты зарождавшегося в ту эпоху нового мировоззрения. Именно особенности гуманизма как такой новой идеологии обусловили прогрессивные элементы в освещении и трактовке крестовых походов учеными Ренессанса, позволяющие в известном смысле противопоставлять их концепцию той, которую возрождали католические писатели позднего средневековья.

Ярче всего гуманистическая интерпретация истории крестовых походов проявилась в итальянской исторической литературе XV - начала XVI в. Итальянские гуманисты, приверженцы мирской образованности, творцы светской культуры и науки, не зависящей от теологии^*, тем не менее в своем отношении к католицизму проявляли известную двойственность, сочетая привычную веру с рационалистическими и вполне светскими взглядами, любовь к богу - с антипатией к его служителям, традиционную религиозность - с секуляризацией мышления и практической деятельности. Если они и не были равнодушны к религии, то, во всяком случае, сама их религиозность как бы наполнена новым, сенсуалистическим и пантеистическим содержанием^**, а подлинное безразличие они обнаруживают к богословию и к религиозной метафизике вообще^***.

^*(С. Д. Сказкин, К вопросу о методологии, стр. 129.)

^**(Л. Баткин, Странные христиане, - HP, 1969, № 6, стр. 68-69.)

^***(Там же, стр. 70.)

Гуманистическая историография Италии раньше всего отказалась от богословско-провиденциалистского толкования истории, господствовавшего в средневековых хрониках. Проникнутые в большей степени рационалистическим духом, порывавшие с церковными представлениями, секуляризировавшие историю, старавшиеся объяснять ее, не прибегая к идее божественного вмешательства, историки-гуманисты этой страны первыми отошли и от узкобогословской точки зрения хронистов на крестовые походы.

Наиболее четким воплощением гуманистической трактовки их истории в итальянской историографии может служить труд профессора права, а в конце жизни канцлера Флоренции Бенедетто Аккольти (1415-1466) "О войне, которая велась христианами против варваров за гроб Христа и Иудею"^*. Имя автора хорошо знакомо медиевистам: Аккольти принадлежал к так называемой риторической (или политико-риторической) школе и был учеником знаменитого флорентийского же историка Леонардо Бруни. Сочинение, о котором идет речь, посвящено истории Первого крестового похода (повествование завершается смертью Готфрида Бульонского в ll00 г.) и является, собственно говоря, единственным в эпоху итальянского Ренессанса оригинальным и законченным изложением событий 1096-ll00 гг. Труд Б. Аккольти пользовался в XVI-XVII вв. большой известностью: он был переведен на ряд европейских языков^**.

^*(Benedicti Ассо1ti De bello a christianis contra barbaros gesto, pro Christi sepulcro et Judea recuperandis libri IV. Впервые напечатано в Венеции в 1532 г.; переиздано в Базеле в 1544 г., в Венеции в 1549 г., с комментариями шотландца Томаса Демпстера - во Флоренции в 1623 г., затем - в Гронингене в 1731 г. (с теми же комментариями). См.: A. Potthast Bibliotheca, vol. I, p. 5; L. Воehm, Gesta Dei, S. 53, Anm. 54. Ниже цит. по изд.: Асcolti De bello, ed. H. Hof snider, Gro-ningae, 1731, где помещена и краткая биография Аккольти (Vita Benedicti Accolti).)

^**(Итал. пер, - 1543, 1549, 1559 гг. (Венеция); нем, - 1551 г. (Страсбург); франц, - 1620 г. (Париж). См.: A. Potthast, Bibliotheca, vol.1, p. 5.)

Уже авторское предисловие, обращенное к тирану Пьеро Медичи (1464-1469), показывает, что перед нами типичное произведение риторической школы итальянской гуманистической историографии^*. Давая всего-навсего лишь утонченную переработку хроники Гийома Тирского^**, Аккольти с самого начала гораздо больше интересуется формой своего рассказа, нежели его содержанием. Главное стремление историка сводится к тому, чтобы изложить скверно переданный материал источника возможно более изящным языком, или, как писал Э. Фютер, "облечь традиционные факты в гуманистические одеяния"^***. История для него - прежде всего искусство. "Меня берет жалость, - так начинает Аккольти свое предисловие, - когда я думаю, сколь немногие из бесчисленных людей, которых породил мой век, проявляют себя в искусствах, достойных свободного [человека], для упражнения в коих природа дала нам все необходимое, дабы мы отличались тем самым от необразованных [людей]"^****. А далее, имея в виду свои источники (т. е. главным образом хронику Гийома Тирского), Аккольти заявляет, что "книги о деяниях тех, кто возвратил гроб господень и всю Иудею", которые он недавно читал, "написаны плохо и лишены каких-либо красот слога"^*****. Таким образом, в работе самого Аккольти на первое место выступает гуманистический протест против представляющейся этому историку грубой по стилю хронографии прежнего времени; отсюда желание заново переписать источник, придав ему элегантный стиль и обеспечив должным ornatu orationis.

^*(См. об этой школе в кн.: О. Л. Вайнштейн, Западноевропейская историография, стр. 255 и ел., а также в ст.: Е. В. Гутнова, Гуманизм, стр. 89 и сл.)

^**(См.: Н. v. Sybel, Geschichte des ersten Kxeuzzuges, S. 160.)

^***(E. Fueter, Geschichte der Historiographie, S. 24.)

^****(Accolti De bello, Praefatio, p. 2.)

^*****(Ideo nuper libros legens, gesta eorum continentes, qui Christi sepulchrum, Judaeamque omnem recuperarunt, inepte scriptos absque ornatu orationis (Accolti De bello, Praefatio, p. 4).)

Вместе с тем здесь проступают и другие черты гуманистического историописания: интерес к человеческой личности, жажда следовать античным образцам, назидательность нравственного и политического характера, свойственная, впрочем, и средневековым хронистам. Читая старинные книги о завоевании Палестины, автор, оказывается, был охвачен негодованием по поводу того, что ныне преданы забвению деяния мужей, равнозначные тем, которые передают древние историки, причем деяния этих мужей "забыты настолько, что почти никто не ведает, кто они были [и] что совершили"^*.

^*(...ita obscuros factos esse, ut, qui fuerint, quae gesserint, pene ab omnibus ignoretur (Accolti De bello, Praefatio, p. 4).)

Как видим, Аккольти в первых же строчках своего труда возвещает, что его занимают деяния самих крестоносцев (но никак не прославление бога, действующего через них, составлявшее, как мы знаем, важную, хотя и не единственную, заботу хронистов). К тому же эти деяния привлекают его своим сходством и равнозначностью с теми, о которых повествуется в трудах древних историков^*, а следовательно, возможностью воспроизвести путем переработки "варварского" материала античную манеру исторического повествования. Оба эти обстоятельства заставляют Аккольти считать "неблагодарными и словно позабывшими об общем благе" и даже "повинными в отвратительном преступлении" тех писателей, которые, несмотря на свою ученость и красноречие, до сих пор не удосужились описать деяния крестоносцев^**.

^*(...iIIis non impares, quorum gesta prisci tradunt rerum scriptores (Accolti De bello, Praefatio, p. 4).)

^**(Itaque ingrati mihi visi sunt, et parum memores communis utilitatis, qui doctrina, et eloquio praediti res gestas multorum scribere neglexerunt (Accolti De bello, Praefatio, p. 3). Ср.: Accolti De bello, Praefatio, p. 4 (Eosque ingratissimos censui, magni certo criminis reos..., qui doctrina, eloquioque praestantes hanc historiam non scripsere....)

Показательна и дидактико-политическая тенденция Предисловия. Ученик Л. Бруни, признававшего воспитание важным фактором развития всех способностей человека, Аккольти обращается к истории Первого крестового похода в немалой степени из педагогических соображений, сочетающихся с политико-пропагандистскими мотивами. Он считает нужным поведать, говорится в Предисловии, о бессмертных подвигах тех героев, которые, подвергаясь беспрерывной опасности, "совершенствовали свою душу и тело"^* (sic! - М. 3.); они обрекали себя на лишения, "предпочитали смерть жизни ради одной только добродетели"^**. Поэтому долг каждого добропорядочного и благодарного человека, полагает историк, состоит в том, чтобы сделать этих героев бессмертными, освятить их в глазах потомков^***. Ведь своими доблестями они были столь полезны роду человеческому^****, значит, необходимо способствовать тому, чтобы люди подражали их нравам^*****. "Если бы имена этих героев, - читаем мы далее в Предисловии, - их слава и добродетель сохранялись в памяти, если бы они летали из уст в уста и о них часто читали бы в книгах, многие, вероятно, склонялись бы к тому, чтобы следовать их добродетели либо из жажды заслужить похвалу, либо из чувства стыда, а также, - добавляет автор, - в надежде на небесное блаженство, и тогда исчезла бы общая испорченность нравов, столь сильно возросшая в наше время"^******.

^*( ...ut in periculis et laboribus inter omnes difficultates corpus et animum exercerent (Accolti De bello, Praefatio, p. 2-3).)

^**(...mortem denique vitae ipsi ab solam virtutem anteferrent (Accolti De bello, Praefatio, p. 3).)

^***(Boni enim, gratique animi est officium, viros praestantes... memoria retinere, posteritati consecrare (Accolti De bello, Praefatio, р. 3).)

^****(...qui sua virtute humano generi profuerunt (Accolti De bello, Praefatio, р. 3).)

^*****(...alicere homines, ut mores eorum imitentur (Accolti De bello, Praefatio, р. 3).)

^******(...quorum si extaret memoria, si virtus eorum, laus, nomen per ora hominum velitaret, et saepe in libris legeretur, plurimi forsan cupidique laudis, vel pudore adducti, vel ob spem coelestis felicitatis, ad eandem virtutem excitarentur, delerentque communem labem, nostra aetate maximam auctam... (Accolti De bello, Praefatio, р. 3).)

Смысл этого рассуждения нетрудно уловить, если учесть, что историческим фоном, на котором Аккольти облекал рассказ Гийома Тирского в классическую латынь и расцвечивал его цветами гуманистического красноречия, были не прекращавшиеся, хотя и бесплодные, усилия католической Европы дать отпор туркам-османам. Об этом напоминает и сам автор, говоря, что "в наше время враги христианской веры удерживают не только гроб господень, но далеко расширили пределы своего владычества"^*. Подражание крестоносцам, следовательно, с точки зрения Аккольти, - задача вовсе не одного только нравственного, но в первую очередь политического значения: необходимо активизировать борьбу с турками.

^*(...quod scilicet hostes Christianae religionis, non modo sepulch-rum ejus tenent, sed longe, ac late suum imperium extenderunt (Accolti De bello, Praefatio, p. 4).)

Что касается заключительной части вполне светского по духу политико-наставительного (пропагандистского) рассуждения автора, то фраза о небесном спасении как цели подражания крестоносным героям и уменьшении таким путем всеобщей "порчи" является, несомненно, отголоском церковнофеодальных воззрений, которые вовсе не были чужды гуманистам^*. Однако из этого рассуждения с полной очевидностью вытекает, что, во всяком случае, цели, которые ставил Аккольти, приступая к написанию своей истории belli a christianis contra paganos gesti, были нравственно-назидательными и политико-пропагандистскими. Он взялся за работу в надежде, что посредством чтения его труда люди будут воспитываться. Книга предназначена совершенствовать их духовные и телесные силы. Она же должна подтолкнуть современников к подражанию доблестным примерам войны, которую некогда вели крестоносцы в защиту христианства, - вот смысл приведенных высказываний.

^*(Для гуманистов характерны "традиционная религиозность и наряду с ней секуляризация мысли" (Л. Баткин, Странные христиане, стр. 69; ср.: его же, Джованнии Морелли, стр. 103).)

Такой подход Аккольти к своим задачам как историка решительно отличает его исходную позицию от целевых установок хронистов (salus animarum и пр.). Это обстоятельство предопределило и характер освещения Аккольти событий крестового похода конца XI в. Повествованию флорентийца свойственны две основные черты. В изображении Аккольти священная война 1096-1099 гг, - это акт прежде всего собственно человеческой храбрости и в гуманистическом смысле понимаемой добродетели. Автор восхищается подвигами крестоносных героев, которые больше совершались, как ему представляется, все же ради славы, чем по религиозному воодушевлению: конечно, крестоносцы сражались за веру, но главным образом "ради спасения человечества", "из одной только добродетели"^*. Описание героизма участников и вождей крестового похода против турок задает поэтому весь тон рассказу Аккольти о войне крестоносцев за Иерусалим. Правда, следуя Гийому Тирскому, он считает, что причины "войны христиан против варваров" лежали в религиозной сфере^**, но гораздо существеннее то, что для него эта война - не предначертанное свыше и выполненное франками по божьей воле предприятие, а только проявление высоких человеческих стремлений и доблестей, как таковых (отвага, находчивость, смелость и пр.)^***.

^*(...qui pro tuenda religione, pro salute humani generis, pro sola virtute dimicarunt (Ассо1ti De bello, p. 4).)

^**(Ассо1ti De bello, p. 3-8.)

^***(См., например, описание различных эпизодов борьбы крестоносцев, за Антиохию в 1098 г.: Ассо1ti De bello, p. 174 sq. е. а.)

Сжато и деловито, "скорее гуманистически, чем аскетически", по определению Зибеля, передавая ход событий, Аккольти избегает описывать чудеса, якобы происходившие во время похода крестоносцев на Восток и, по представлениям средневековых хронистов, игравшие большую роль в событиях. Россказни об этих чудесах были широко распространены в современной историку художественно-поэтической и псевдоисторической литературе, опиравшейся на хроники-компиляции XII в. Гуманист Аккольти как бы изымает чудесное из своего источника и отбрасывает прочь священные небылицы. Он едва касается явления Иисуса Христа Петру Пустыннику в иерусалимском храме - этому эпизоду, служащему, по сути, завязкой событий 1096-1099 гг. в ряде хроник, здесь посвящена всего одна фраза^*; вскользь говорится о явлении святых Георгия и Димитрия воинам христовым во время битвы с войском Кербоги под Антиохией, о находке св. копья и тому подобных чудесных событиях, наполняющих повествования хронистов. Если сообщения о такого рода "фактах" и приводятся, то лишь в виде кратких упоминаний, преподносимых к тому же в осторожно-безличной форме. Известие о видении Христа Петру Пустыннику Аккольти предваряет оговоркой "tradunt enim quidam scriptores"; о явлении апостола Андрея в антиохийском храме "некоему клирику" (очевидно, имеется в виду Петр Варфоломей)-с повелением разыскать св. копье - автор пишет: "Nonnulli cuidam clerico... visum adesse Andream apostolum jubentem IIIi" etc.^**. В этих и других аналогичных случаях Аккольти как бы снимает с себя ответственность за описываемое в его источниках.

^*(Ассо1ti De bello, p. 14.)

^**(Ассо1ti De bello, p. 14, 218.)

Таким образом, в сочинении итальянского историка-гуманиста получает, пусть еще непоследовательно, свое дальнейшее развитие (причем, разумеется, на качественно иной идеологической базе) та самая линия секуляризации истории крестовых походов, которая стала едва обозначаться еще у некоторых латинских хронистов XII-XIII вв., предпочитавших обращаться преимущественно к земным судьбам священных войн^*.

^*(См.: М. А. Заборов, Введение в историографию, стр. 120 и сл.)

Чисто религиозные моменты крестоносного предприятия почти не интересуют Аккольти. Папа Урбан II, обычно изображаемый в хрониках как олицетворение высоких религиозных чувств, взволновавших в конце XI в. христианский мир и двинувших его на Восток, рисуется Аккольти всего-навсего хитрым политиком своего времени. К созыву Клермонского собора и провозглашению крестового похода папу побудили не столько рассказы Петра Пустынника о тяжком положении братьев-христиан в Палестине, изнывающих под игом "неверных", и о происшествиях, приключившихся там с ним самим, сколько распри римского первосвященника с германским императором: последний "сильно утеснял этого папу и распорядился избрать другого"^*. Урбан "рассчитывал поэтому", что, поведя христиан против варваров, он "заслужит у всех великую благодарность"^**, т. е. папство сумеет возобладать над империей.

^*(Accolti De bello, p. 16.)

^**(Ideoque putasse Urbanum... sibi conducere... homines adversus barbaros, ...ut penes omnes majorem gratiam iniret (Ассо1ti De bello, p. 16-17).)

Различные факты, объясняемые у хронистов божественными причинами, Аккольти толкует вполне натуральным образом. Так, отказ Готфрида Бульонского от королевской короны в Иерусалиме, будто бы снискавший этому герою великую славу, объясняется, по мнению историка, просто тем, что Готфрид "предпочитал благочестие и скромность королевской пышности и показывал делами, а не блеском золота и пурпура, что он-то и есть король"^*.

^*(Quae rсegnam ei peperit laudem, quod pietatem, ac modestiam regio fastui praetulisset, atque operibus regem se esse, non auro, aut purpura ostendisset (Ассо1ti De bello, p. 371).)

Словом, крестовый поход в целом привлекает флорентийца с мирской точки зрения - как серия доблестных подвигов смелых и мужественных людей.

Прославление геройства и нравственного величия крестоносных ратников явственно заметно и в произведении другого представителя итальянской гуманистической историографии, на этот раз ее биографического жанра, - венецианца Иоанна Баптиста Эгнация (1473-1553), автора трактата "Знаменитые мужи града Венеции и других народов"^*. Индивидуализм и влияние образцов античной, в частности биографической, литературы, сказавшиеся в особенности на сочинениях этого жанра^**, проявились и в книге Эгнация. В ней превозносятся доблести Готфрида Бульонского, его брата графа Балдуина Булонского, Боэмунда Тарентского, Танкреда^*** и других героев иерусалимской экспедиции 1096-1099 гг. В этом произведении также налицо то обмирщение исторического мышления, которое означало, несомненно, шаг вперед в освещении крестовых походов, сделанный итальянской гуманистической историографией.

^*(Цит. по изд.: J. B. Egnatii De exemplis.)

^**(См.: О. Л. Вайнштейн, Западноевропейская историография, стр. 302 и cл. Впрочем, в этой книге сочинение Эгнация не упоминается.)

^***(J. В. Egnatii De exemplis, p. 84, 138 sq., 217, 227, 255 sq.)

Сказанное применимо и к четвертой книге исторического труда веронца Павла Эмилия, куда по ходу описания царствования французского короля Филиппа I (1060-ll08) включено повествование о священной войне конца XI в. Автор, писавший свой труд по заказу Людовика XII, характеризует ее как событие, которое "славой и величием деяний превосходит память обо всех других героических временах"^*. Не было народа, знать и оружие которого не участвовали бы в этой войне^**. Ею предводительствовали виднейшие князья, она прославилась именами выдающихся рыцарей^***, и, конечно, в первую голову и главным образом французов. Весь крестоносный экскурс П. Эмилия - это прежде всего гимн во славу французского рыцарства, воевавшего на Востоке. Историк подчеркивает родовитость Петра Пустынника, инициатора войны, его принадлежность к амьенской знати^****; он оттеняет почин французских епископов (Адемара Пюиского и Гийома Арраского), первыми откликнувшихся на призыв Урбана II в Клермоне и первыми взявших крест из его рук^*****; в приподнятом тоне говорится об энтузиазме французских герцогов^******, последовавших их примеру, и особенно о выступлении графа Гуго Вермандуа, брата французского короля^*******. Безоговорочно следуя за своими источниками - хрониками Фульхерия Шартрского и Гвиберта Ножанского, историк отмечает общее единодушие среди крестоносцев: "богатые брали на себя заботу о бедняках, вооружали их, обеспечивали, кормили"^********; "все называли друг друга братьями"^*********. Короче говоря, и для П. Эмилия война 1096-1099 гг, - это также деяние самих крестоносцев, доблестных воинов, замечательных "силою своей души и телесным совершенством"^**********, сражавшихся не только с могущественными противниками, но и с палящим солнцем и с изнуряющей жаждой, преодолевших горы Тавра, завоевавших множество городов^***********. Крестоносцы воплощают в себе "мудрость, святость, добродетель, знатность"^************ - все что угодно, но только не божественную волю; их действия - результат собственно человеческих побуждений.

^*(Sacrum bellum, heroicorum temporum memoriam gloria et rerunr magnitudine transcendet (Aemi1ii De rebus, p. 70).)

^**(Aemi1ii De rebus, р. 70)

^***(Aemi1ii De rebus, р. 70)

^****(Petrus ex nobilitate Ambianensi puer... (Aemi1ii De rebus, р. 70).)

^*****(Primi omnium ad pedes Pontificis maximi quo Episcopi accessereetc (Aemi1ii De rebus, p. 72).)

^******(Aemi1ii De rebus, р. 72)

^*******(Aemi1ii De rebus, р. 72)

^********(Locupletes tenuiorum curam... susceperunt, eos armarunt, ornarunt,. aluerunt (Aemi1ii De rebus, р. 72).)

^*********(Fratres inter se omnes vocitabantur (Aemi1ii De rebus, р. 72). Ср.: Fulch Carnot." p. 337; Guib. Novig., p. 243.)

^**********(...roboresque animorum et corporis exolescente (Aemi1ii De rebus, p. 73).)

^***********(Aemi1ii De rebus, p. 73.)

^************(Aemi1ii De rebus, p. 75.)

Потустороннее в рассказе Павла Эмилия полностью вылущено. Рассказ строится на основе сочетания тех реалистических элементов, которые мы наблюдали уже в произведениях хронистов. Под пером ученого-веронца история Первого крестового похода, хотя автор и оставался на почве традиционных представлений о мотивах и характере этого предприятия, высвобождается от мистико-провиденциалистской оболочки, окутывавшей повествования летописцев.

Подобное же явление наблюдается и в крестоносных экскурсах Бартоломео Платины. Земные черты описываемых событий, связанные с непосредственным интересом к личности их участников, занимают все полотно в той сжатой, но емкой картине, которую набрасывает этот историк в своих биографиях Урбана II и Пасхалия II. Приезд Урбана II в Галлию и созыв Клермонского собора он объясняет тем обстоятельством, что в Италии, где шли войны норманнов против сарацин, для папы "не было спокойного места", поэтому-то он "подался в Галлию и там положил начало достопамятному деянию", побудив в Клермоне галльских князей к возвращению Иерусалима^*. О божьем вмешательстве, об указующем персте всевышнего у Платины, который был вообще неверующим человеком^**, нет ни слова.

^*(Pontifex itaque cum in Italia nullibi quietis locum cerneret, in Gallias profecturus... Inde vero in Gallias abiens rem memoratu dignam, agressus est. Concilio enim apud Clarum montem habito, ita principes Galliae ad recuperandam Hierosolymam... animavit (Platinae De vitis p. 395).)

^**(См. в кн.: О. Л. Вайнштейн, Западноевропейская историография, стр. 305.)

По ходу повествования его привлекают детали политической истории событий. Отмечается, например, явно в порицание немцам, что король Генрих IV во время похода не прекратил вторжений во владения графа Роберта Фландрского^*.

^*(Рlatinae De vitis, p. 395.)

Война за Иерусалим для Платины - еще святой поход^*, но интересы историка лежат как раз вне сферы святости этой войны. О Петре Пустыннике он вообще едва упоминает. Готфрид Бульонский и его брат Балдуин - это "мужи, отмеченные animi constantia et corporis robore" (sic! - M. 3.), а вовсе не благочестием, как их изображали хронисты. Боэмунд с 12 тыс. молодых рыцарей примкнул к проходившим через его владения французским крестоносцам cupiditate gloriae incensus. Платина подчеркивает virtus et animi praestantia князя Тарентского, воинственность Танкреда (pugnandi cupidus)^**; он обращает внимание на коварство императора Алексея, якобы заставившего воинство Петра "до времени переправиться через Босфор"^*** и затем возрадовавшегося поражению первых крестоносцев в Малой Азии - в надежде, что "христиане оставят свой поход"^****.

^*(Рlatinae De vitis, p. 395.)

^**(Рlatinae De vitis, p. 396.)

^***(...Petrum compulit, negato commeatu, ante tempus Bosphorum trajicere... (Рlatinae De vitis, p. 396.).)

^****(Quae res Alexio grata admodum, fuit, quod speraret Christianos tanto accepto incommodo, earn expeditionem omissuros (Рlatinae De vitis, p. 397).)

Повсюду историк задерживается лишь на конкретных фактах, причем пишет о них скупо, лаконично, без всякого подъема, выбирая из источников сугубо деловые сообщения. Бой за Никею идет долго и ожесточенно; его прекращает наступившая ночь (а не бог)^*. Небесное вмешательство отсутствует и во всех прочих событиях. Благодаря своему оружию Балдуин (Булонский), овладевший Тарсом и другими городами Киликии, становится первым сеньором в Азии^**. Антиохия взята крестоносцами исключительно magnis operibus obsideri^***. О чудесной находке св. копья в антиохийском храме Петра вовсе не говорится, отмечается лишь, что эту реликвию, обнаруженную якобы в храме св. Андрея (?), несли впереди войска как знамя^****. Гораздо больше занимают Платину размер добычи, взятой после разгрома войска Кербоги^*****, и распря из-за Антиохии между Раймундом Тулузским и Боэмундом Тарентским^****** - реальные, посюсторонние факты и картины священной войны.

^*(Рlatinae De vitis, p. 398.)

^**(...vir primus omnium in Asia dominatum adeptus est... (Рlatinae De vitis, p. 399).)

^***(Рlatinae De vitis, p. 399.)

^****(Рlatinae De vitis, p. 402.)

^*****(Рlatinae De vitis, p. 402.)

^*****(Рlatinae De vitis, p. 402-403.)

Высвобождение истории крестовых походов от провиденциалистских аксессуаров - несомненная заслуга итальянской гуманистической историографии. В произведениях Б. Аккольти, И. Б. Эгнация, П. Эмилия, Б. Платины сохранялась, правда, тенденциозная идеализация героев Иерусалимской войны 1096-1099 гг., свойственная и средневековым хронистам, но она приобретает здесь совсем иные оттенки и направленность: гуманисты лишали ее религиозной, провиденциалистско-дидактической основы; они воспевали крестоносных воителей как воплощение тех или иных человеческих достоинств.

В работах немецких гуманистов XV - начала XVI в., касавшихся истории крестовых походов, определяющими были несколько другие идейно-политические стимулы, нежели у итальянских, и самое история этих войн получила у них иное толкование: она освещалась ими в ярко выраженном националистическом духе. Гуманистическая историография в Германии вообще выдвигала на передний план национальные и социально-религиозные проблемы, столь остро вставшие в стране в период Реформации и Великой Крестьянской войны. Немецким историкам были свойственны сильные националистические увлечения, побуждавшие их изучать средневековье ради прославления прошлого Германии, ради исторического обоснования необходимости ее политического единства и справедливости территориальных притязаний.

Произведения немецких в отличие от итальянских авторов окрашены в религиозные тона^*. Как заметил в свое время П. Иоахимсен, гуманистическим здесь было в меньшей степени содержание исторических трудов, нежели их форма^**. Немецкие историки-гуманисты конца XV - начала XVI в, - Себастьян Брант, Иоганн Науклер, Якоб Вимфелинг не только не противопоставляли свое время medio aevo, как это делали итальянцы, но даже черпали воодушевление в германском средневековье, во многом идеализировали его. Одержимые националистическими устремлениями, находившиеся в плену историко-теологических концепций (теория "перенесения империи" и пр.), они старались и в истории подчеркивать такие события, которые казались им наилучшим образом отражающими величие германской старины. "Что такое греки и римляне, - заявлял Генрих Бебель в обращении к императору Максимилиану в 1501 г., - по сравнению с нашими Карлами, Отгонами, Генрихами и Фридрихами? Насколько выше этих язычников, с их необузданным властолюбием, стоят наши короли, славные подвигами во имя господа и христианства!"^***. В этом высказывании Бебеля - своего рода политическое credo немецкой гуманистической историографии.

^*(E. А. Косминекий, Историография, стр. 88 и ел.)

^**(P. Joachimsen, Geschichtsauffassung, S. 22.)

^***(Н. Bebelius, Oratio ad Maxim. Цит. по: Н. Gunter, Das Mittelalter, - HJ, Bd. 24, 1903, S. 4.)

Позитивное отношение к германскому средневековью определило и подход немецких историков-гуманистов к изображению судеб крестоносного движения. Крестовые походы интересовали их, как правило, в национально-религиозном плане. Восторгаясь теми государями прошлого, которые ярче всего воплощали в себе пресловутое германское величие (Карл Великий, Оттон I, Фридрих I Барбаросса), и отрицательно относясь к таким правителям, при которых идея "Священной Римской империи германской нации" терпела крах (Генрих IV, Фридрих II), эти историки и крестовые походы рисовали лишь постольку, поскольку обращение к ним позволяло демонстрировать исторические триумфы германской империи в христианском мире. Подобный исторический ракурс был тесно связан также и с антитурецкой политикой католической империи Габсбургов на рубеже XV-XVI вв. Так, Брант с воодушевлением передавал клермонскую речь Урбана II, которая по своему звучанию, как замечает Л. Бэм, сильно походила у него на антитурецкие трактаты XVI в.^*. "Добрыми государями" изображал С. Брант тех, кто, по его мнению, защищал христианство от язычников, прежде всего Карла Великого (автор пересказывает средневековую легенду о его крестовом походе^**) и Фридриха Барбароссу, инициатора Третьего крестового похода. Напротив, Генрих IV представал перед читателем гнусной личностью, главным образом потому, что, отвлекая князей внутригерманскими делами, он удерживал их от похода на Восток против "неверных"^***.

^*(L. Воеhm, Gesta Dei, S. 56.)

^**(См.: S. Runciman, Charlemagne, - EHR, v. 50, 1935, p. 60 ss.; R. Folz, Le souvenir de Charlemagne, p. 134-147.)

^***(Ср.: L. Boehm, Gesta Dei, S. 56.)

Сходные черты наблюдаются и в упоминавшейся ранее работе другого видного немецкого историка-гуманиста - в "Краткой истории Германии" Якоба Вимфелинга (1515). Этот крайне националистически настроенный автор также стремился вставить крестовые походы в рамки собственно немецкой истории. Его труд был задуман как "памятник величию Германии"^*. Вимфелинг касался крестоносной темы, лишь рассказывая о том или ином германском короле (императоре). При этом изложение фактических сведений было подчинено задаче восхваления немецких героев священных войн. Особенно отчетливо эта политическая окраска "Эпитом" проступает в 32-й главе ("О Фридрихе I"), где превозносится "славнейший германский император": "только им одним" "мог быть побежден Саладин"^**.

^*(J. Knepper, Nationaler Gedanke, S. 16. Еще Ф. Кс. Вегеле характеризовал труд Вимфелинга как "eine nationale Tendenzschrift" (F. X. Wegele, Historiographie, S. 126). Позднее Э. Фютер относил "Эпитомы" и другие работы Я- Вимфелинга "скорее к публицистической, чем к исторической литературе" именно вследствие господства в них "patriotischer Tendenzen" (E. Fueter, Geschichte der Historiographie, S. 185). Ф. Шнабель называет Вимфелинга "признанным главой" "эльзасского и национального гуманизма" (F. Schnabel, Quellen, S. 73), а О. Л. Вайнштейн - "одним из самых агрессивных националистов в немецком гуманистическом движении" ("Западноевропейская историография", стр. 327).)

^**(Ео enim solo Principe Saladinus vinci potuisset (J. Wimpheling, Epitome, cap. 32, p. 72). О преклонении Вимфелинга перед Фридрихом Барбароссой см.: J. Knepper, Nationaler Gedanke, S. 17.)

В крестоносных экскурсах Вимфелинга явственно заметны фальсификаторские тенденции, также националистического происхождения^*. Историк попросту обходил молчанием события, которые представлялись ему неблагоприятными для репутации немецких государей. Так, повествуя в 29-й главе "Эпитом", посвященной правлению Генриха IV, о Первом крестовом походе (со слов: "Sub Henrico Quarto Imperatore, Urbanus II in Gallia apud Clarum Montem concilium celebravit"), Вимфелинг не считает нужным хотя бы отметить неучастие в нем Генриха IV, за что, как уже говорилось, Брант порицал этого государя. Упоминая предводителей крестоносцев, Вимфелинг старался представить их прямо или косвенно деятелями немецкой истории. Петр Пустынник характеризовался им как "vita clarus incomparabile sanctitate ac innocentia paeditus", который "Germanos (sic! - M. 3.) per Pannoniam iter faciens, Constantinopolim usque perduxit" (едва ли историк мог не знать, что амьенский монах вел за собой французскую бедноту); славословя Готфриду Бульонскому, он видел в нем прежде всего своего соотечественника (ведь Вимфелинг, глава эльзасских гуманистов, упорно доказывал, что Эльзас искони являлся немецким^**); французского графа Раймунда Сен-Ж.илля историк генеалогически сближал с Габсбургами (он якобы был сыном герцога Вильгельма Австрийского)^***, а норманна Боэмунда Тарентского изображал родственником графа Сен-Жилля. В то же время труд Вимфелинга имел отчетливо выраженную антифранцузскую направленность (что было связано, в частности, с усилившимися с конца XV в. территориальными притязаниями французской монархии на западные области Германской империи)^****; автор старался принизить роль французских вождей в крестовых походах. В 29-й главе он совсем не называет некоторых видных предводителей Первого крестового похода, к примеру папского легата Адемара Пюиского, или графа Стефана Блуаского. В 31-й главе ("О Конраде"), где рассказывается о событиях Второго крестового похода^*****, французский аббат Бернар Клервоский фигурирует лишь как "Germanis imperatoribus familiarissimus vir", по призыву которого Конрад двинул на Восток свое воинство (с ним отправились multique ex Germanis Principes Praesulesque); вождь же французских крестоносцев король Людовик VII вообще упомянут только в самом конце, да и то в качестве союзника германского императора.

^*(Тот факт, что Вимфелинг вообще подчинял отбор фактического материала идее возвеличения "славы Германии или ее правителей", был - отмечен еще в дисс: Е. Bickel, Wimpheling, S. 64.)

^**(J. Knepper, Nationaler Gedanke..., S. 46 ff.; Э. Фютер называет Вимфелинга "ein Lokalpatriot" (E. Fueter, Geschichte der Historiographie, S. 186).)

^***(Hoc tempore fuisse constat Raymundum, Guilhelmi Austriae ducis filium, cui Antiochia... cum ducatu comissa fuit... (J. Wimpheling, Epitome, cap. 29, p. 66).)

^****(Ср.: Е. А. Косминский, Историография, стр. 90. Подробнее об антифранцузских тенденциях у Вимфелинга см.: J. Knepper, Nationaler Gedanke, S. 24 ff.)

^*****(J. Wimpheling, Epitome, cap. 31, p. 70 sq.)

Из сказанного видно, что крестовые походы освещались отдельными немецкими историками-гуманистами конца XV - начала XVI в. весьма фрагментарно и преимущественно в плане прославления великого прошлого Германии. Мы не найдем у них ни одной цельной работы на данную тему. Причина этого проста: крестовые походы на Восток, в которых участвовали немцы, терпели неудачи (Второй и Третий походы), а победа крестоносцев Первого похода была победой французов. Националистически настроенным немецким авторам, которые все же затрагивали крестоносные сюжеты, не оставалось ничего, кроме как "онемечивать" историю событий 1096-1099 гг.: так они и поступали (например, Вимфелинг).

Подводя итоги, можно сказать, что ни итальянская, ни немецкая гуманистическая историография не внесли чего-либо нового в разработку истории крестовых походов с фактической стороны, да они и не ставили перед собой такой задачи. В трудах гуманистов, к какому бы направлению они ни принадлежали, сохранялось поэтому традиционное изложение исторических событий, базировавшееся на некритическом восприятии материала средневековых памятников, который лишь внешне перерабатывался в гуманистическом духе (стиль и пр.). В принципе крестовые походы по-прежнему расценивались поэтому как религиозные войны^*. Но в самом изображении этих войн акцент был явно смещен (по сравнению с тем, как они освещались хронистами): в произведениях гуманистов раскрывалось прежде всего и главным образом их мирское содержание.

^*(Применительно к гуманистической историографии крестовых походов подтверждается наблюдение М. А. Алпатова, по мысли которого, на ранних стадиях исторического познания накопление источниковедческого материала и формирование общих концепций - параллельные процессы, не связанные друг с другом. См.: М. А. Алпатов, Концепции всемирной истории, - ВИ, 1968, № 12, стр. 59.)

Гуманистическая историография сделала первый шаг к отходу от провиденциалистской трактовки крестовых походов, пронизывавшей латинскую хронографию: историки-гуманисты увидели в них не божьи, а собственно человеческие деяния. Они старательно подчеркивали героизм и всяческие иные доблести крестоносцев (Аккольти, Эгнаций, Эмилий); на передний план выдвигались политические, в особенности патриотические (точнее, националистические) мотивы войн на Востоке (Брант, Вимфелинг). Так или иначе в качестве определяющей тенденции наметилось изображение событий в их естественноисторическом, а не в провиденциалистском разрезе. История крестоносного движения была низведена с небес на землю (показательный пример - Платина).

Как бы ни был еще мал сам по себе этот шаг, все же он означал некоторый прогресс в понимании данного исторического явления. Реалистичные элементы картины, рисовавшейся в произведениях гуманистов, не означали принципиального разрыва с традициями хронографии. Напротив, они как бы развивали те положительные черты, которые уже намечались в этой последней. В целом гуманистическая трактовка крестовых походов, несмотря на ограниченность выдвинутых ею позитивных начал, на ее связанность, по существу, со средневековой интерпретацией темы, тем не менее содержала в себе эмбрион нового, мирского освещения истории крестоносных войн на Востоке, получившего развитие уже в историографии последующего времени. Гуманисты первыми приступили к "раскрепощению" темы от пут "феодально-провиденциалистской зависимости" - и в этом их заслуга.