Глава 7. Испытание колдовством

Хотя Лусунгу, несомненно, была повинна в смерти трех человек, назвать ее убийцей было бы слишком трудно и даже бездоказательно. Она подстроила убийство старого нгомбо Витембе, она также спровоцировала убийство молодой женщины, она в некотором смысле была и причиной смерти юного насильника Мбуки.

Но я думаю, что прокурору в суде было бы очень трудно, если только вообще возможно, добиться ее осуждения.

Я спросил у Ройяля, оставшегося в деревне для разрешения возможных споров о разделе урожая пальмовых орехов, почему бельгийские власти позволяют Лусунгу проявлять ее губительное искусство. Тот пожал плечами. В сущности, она приносит пользу своему народу. Ей верят. И если бы ее не было, они пошли бы за кем-нибудь другим, менее разумным.

Он сделал ударение на слове «разумным», из чего я понял, что колониальная администрация без особых трудностей договаривается с могущественной Лусунгу по практическим вопросам - таким, как сбор пальмовых орехов. У Лусунгу уже была своя собственная плантация, приобретенная за счет подарков ее клиентов, и она производила впечатление деловой женщины.

Я попытался подробнее узнать о ее прошлом, и это, как ни странно, не представило большой трудности. При помощи Ройяля, выступавшего в качестве переводчика, Лусунгу много рассказывала о себе. Ее отец был колдуном, славившимся среди племен бапенде способностью принимать облик леопарда, крокодила или льва. У колдунов это считается редчайшим даром. Однако в большей части Африки принимать облик животного считается преступлением, и наказание за убийство таких оборотней не бывает слишком суровым. Один знахарь, соперник отца Лусунгу, пришел к мысли, что если убить как можно больше этих животных, то среди них может оказаться и его конкурент. Он приказал своим людям перебить всех леопардов, львов и крокодилов в округе.

Но если наказание за убийство оборотня не слишком велико, то убийство любого из этих зверей карается сурово. Поэтому один из охотников решил убить старого нгомбо в его человеческом облике и таким образом избежать кары. Он подстерег его в лесу и задушил голыми руками.

«Убить моего отца было нетрудно, - сказала Лусунгу. - Он был уже стар».

Рассказывая всю эту историю, она не проявляла больших эмоций.

Убийца бежал, но на свое несчастье встретился с Лусунгу. Когда я ее видел, ей было около 25 лет, а эти события происходили несколько лет назад. Она тогда была еще более очаровательной дикаркой, во вся­ком случае, убийца отца влюбился в дочь.

Лусунгу, судя по всему, не испытывала большой привязанности к убийце своего отца. Но она хотела стать колдуньей и заставила мужа отвести ее к знахарю, бывшему сопернику ее отца. Оплачивая обучение, ее мужу скоро пришлось расстаться со всем, чем он владел в этом мире. Очень скоро Лусунгу настолько овладела своей профессией, что он скоропостижно умер. Это было, вероятно, ее первое убийство.

Она стала членом организации своего рода профессионального объединения колдунов. Обучение далось ей нелегко.

- Меня заставляли делать многое, - сказала она, - в том числе и недобрые дела. Я должна была поймать красного земляного краба, оторвать ему лапы, затем взять кожу жабы и челюсть обезьяны, растереть на камне и сделать кашицу. Затем я разрезала здесь.- Она показала на свой правый висок. На коже лба были видны тонкие шрамы, шедшие от одного виска до другого. Аналогичные шрамы образовывали концентри­ческие круги на ее животе. - Разрезы эти, - рассказала Лусунгу, - намазали той самой пастой из лапы краба, челюсти обезьяны и других ингредиентов, и надрезы заросли.

Затем они дали мне лекарство, после которого мне нужен был мужчина, - рассказывала она. Это было, как я понял, каким-то, половым стимулятором. Как рассказывала Лусунгу, этим средством она часто пользовалась потом для лечения мужчин с ослабленным половым влечением.

Пока Лусунгу говорила, я начал осознавать странное, почти гипнотическое влияние ее глаз. Временами ее холодное, не выражавшее почти никаких эмоций лицо обращалось в мою сторону, и по нему пробегала слабая улыбка, но то было не больше, чем движение губ, обнажавшее кончики острых зубов.

После смерти отца Лусунгу делала столь быстрые успехи в знахарском ремесле, что вскоре стала «хранительницей фетишей». Это означало, что она добилась признания в среде знахарей и построила собственный дом. Слава ее росла, а вместе с нею и ее гонорары. Вскоре она уже владела небольшой плантацией, множеством кур и несколькими свиньями.

Ей платили за самые различные услуги, включая свадьбы, обрезание и другие обряды. Ее слава прорицательницы распространилась на соседние деревни, и на нее возник спрос как на оракула. Тайная секта колдунов и знахарей прибегала к ее помощи для того, чтобы защитить свои ряды от проникновения конкурентов и наслать на них злых духов. Она выступала также как судья и разрешала споры о праве собственности на свиней и даже на женщин.

Предсказывать погоду она избегала, ибо, если колдун предсказывал дождь, а дождя не было, на него возлагалась ответственность за последствия, и судьба неудачника была решена. Она поведала нам о печальной судьбе знахаря из соседней деревни, который взялся излечить нескольких жителей, заболевших странной болезнью. Он согласился изгнать злых духов, но когда от этой болезни умерло несколько человек, то его обвинили в лжепророчестве и представили на суд вождя. Знахарь просил об испытании ядом: когда он выпил отравленное питье и его вырвало, он тем самым оправдал себя в глазах судей. Однако наиболее горячие из жителей деревни подстерегли его и убили, доказав тем самым (по крайней мере в глазах Лусунгу), что колдун, потерявший репутацию, быстро теряет и жизнь.

Я спросил ее мнение о белых людях, но она проявила мало интереса к этому вопросу. Я думаю, что она разговаривала со мною только потому, что я был «белый доктор» и она надеялась перенять от меня что-нибудь полезное.

Мы пробыли в деревне уже несколько дней, когда Лусунгу сказала Ройялю о том, что она направляется в соседнюю деревню. Там из дома местного представителя колониальных властей было украдено несколько ценных вещей, и вождь приказал знахарю деревни найти похитителя. Лусунгу пригласили как консультанта, и она хотела бы знать, нет ли у «белого доктора» желания сопровождать ее.

Мне представлялась редкая возможность быть свидетелем обрядов местных колдунов. Вместе с Лусунгу мы на нашем «джипе» выехали на место происшествия.

Местный знахарь был высоким, крепко скроенным человеком, с богатой татуировкой на груди, имевшей ритуальный смысл. У него было сильное квадратное лицо, толстые отвислые губы и узкий лоб удлиненной формы. Его лицо было натерто белой золой, в руках он держал кожаный мешок и наполненную водой бутылку из тыквы. Сев на землю, он положил перед собой рог антилопы - своего рода отличительный знак колдунов, - амулеты и несколько полированных костей. Он полил воды на руки и побрызгал вокруг себя. Затем высыпал немного белого порошка из риса и был готов к действию.

Подняв кости, он потряс их и подбросил вверх. Собравшиеся вокруг жители деревни не проявляли никакого беспокойства, хотя при таком методе следствия подозрение могло пасть на каждого из них. Колдун провел линию от каждой из упавших на землю костей - их было шесть - и указал на нескольких человек, стоявших в стороне. Их вытолкнули в центр круга. Колдун повернулся к вождю и сказал:

- Один из этих людей вор.

Старый вождь был явно разгневан. Судя по всему, среди подозреваемых оказались его родственники. Он выхватил из-за пояса нож и стал размахивать им над головами обвиняемых.

Вождь крикнул несколько непонятных мне слов. Ройяль пояснил, что он предложил виновному сознаться и уплатить штраф. Все отрицательно покачали головами, никто не произнес ни слова.

Вождь был разъярен. Он вопил и в гневе размахивал руками. Наконец замолк, повернулся к знахарю и повелительно махнул рукой.

- Вор будет найден и умрет! - прорычал вождь.

Знахарь выступил вперед. Я наблюдал за стоявшей позади него Лусунгу. Тут мне стало ясно, что она вступила в игру и подает советы знахарю. Она не принимала прямого участия в церемонии, но ее черные глаза неотступно следили за подозреваемыми.

Колдун вышел вперед и протянул ближайшему из шести обвиняемых небольшое птичье яйцо. Его скорлупа была столь нежной, что казалась прозрачной. Было ясно, что при малейшем нажиме яйцо будет раздавлено. Колдун приказал подозреваемым передавать яйцо друг другу - кто виновен, тот раздавит его и тем самым изобличит себя. Когда яйцо дошло до пятого, его лицо вдруг свела гримаса ужаса, и предательский желток потек между пальцами. Несчастный стоял, вытянув руку, с которой на землю падала скорлупа, и его дрожащие губы бормотали признание...

Затем он вдруг резко выпрямился и указал на старого колдуна:

- Он и его брат Камбула помогали мне воровать!

Лусунгу скользнула вокруг толпы и подошла к нам. Она тронула рукой плечо Ройяля и быстро произнесла несколько слов на кисвахили. Он повернулся ко мне:

- Она говорит, что старый нгомбо будет подвергнут испытанию ядом и умрет.

Я взглянул на Лусунгу и увидел на ее лице торжествующее выражение. Я понял, что произошло. Какими-то ловкими ускользнувшими от моего внимания маневрами она поставила старого нгомбо в опасное положение. Она догадывалась или знала о его причастии к воровству и сознательно допустила такое развитие событий, при котором его вина должна была быть обнаружена. Лусунгу, очевидно, была не только опытной знахаркой, но и хорошим политиком. Иначе бы ей не выжить среди коллег.

Признавшийся преступник между тем рассказывал вождю историю кражи, временами показывая дрожащей рукой на старого нгомбо. Он объяснял, как знахарь и его брат подбили его на кражу, обещав сделать фетиш, который защитил бы его от кары. Поскольку они обманули его, то он счел себя вправе обвинить старого нгомбо. Этим он не ограничился. Он обвинил знахаря также в том, что тот допустил распространение страшных болезней в деревне и повинен в болезни его дочерей.

Внезапно я узнал в говорившем человека, ранее обращавшегося к Лусунгу за помощью. Тогда она упрекала его за то, что он не пришел к ней раньше, и отослала его к «нгомбо специалисту» в соседнюю деревню. Именно этого знахаря сейчас обвиняли в причастности к воровству. Хитростью и коварством, достойным Макиавелли, Лусунгу избавлялась от конкурентов.

Для руководства обрядом испытания ядом был приглашен еще один нгомбо. Это был тощий, зверского вида человек. На его теле был нарисован скелет. В руках он держал непременный рог антилопы. Подойдя к знахарю, он указал на него пальцем и, разразившись потоком слов на языке бапенде, объявил его виновником болезни жителей деревни.

Когда старый нгомбо стал отрицать причастность к болезням, дело взял в свои руки вождь. Для него это был прекрасный случай показать себя в лучшем свете, и он не преминул воспользоваться им. Он приказал, чтобы нам принесли стулья, и даже послал к нам людей с опахалами, чтобы те стали позади нас и отгоняли мух. Он готовил для белого доктора особое зрелище - испытание ядом.

На огонь поставили большой котел с водой. Когда вода закипела, в него положили кору дерева мухонголока, чтобы приготовить отвар для «суда». В котел добавили красноватого порошка. Образовавшаяся густая жидкость еще кипела, когда в круг вошла цепочка что-то монотонно напевавших женщин. Глухо и ритмично начали бить барабаны. Некоторые из зрителей стали подпрыгивать на месте и что-то кричать друг другу.

Атмосфера накалялась, участниками ритуала постепенно овладевало лихорадочное возбуждение. Старый вождь был явно доволен и по временам широко улыбался, несмотря на всю серьезность момента с юридической точки зрения, - через несколько часов обвиняемого вполне могла постигнуть смерть.

Второй нгомбо приблизился к котлу, зачерпнул из него ковшом густую жидкость и налил в тыквенную бутылку, чтобы остудить. Все его движения были медленны и торжественны.

Первому выпить яд было предложено обвиняемому нгомбо. Он пил совершенно спокойно, причмокивая губами после каждого глотка. Затем настала очередь его брата и наконец, самого вора. Все они пили отраву без какого-либо принуждения.

Быстрее всего яд подействовал на вора. Он застонал, упал лицом вниз и начал корчиться на земле. Толпа плясала вокруг, криками выражая свою радость по поводу такого явного «доказательства» вины. Барабаны били сильней и сильней. Женщины что-то ритмично пели. Люди из толпы стали подходить к котлу и пить отравленную жидкость. Скоро после этого их начинало рвать.

Придя в себя, они снова начинали петь и танцевать. Некоторые были настолько опьянены, что наносили себе раны ножами. Текла кровь, и это еще больше взвинчивало участников.

Толпа превратилась в сплошной клубок тел. Несколько обеспокоенный, я спросил у Ройяля, не становится ли это опасным для нас, но он успокоил меня.

Вскоре, однако, возбуждение начало спадать, и, когда толпа несколько успокоилась, я спросил Лусунгу, чем все это кончится. Она удивленно посмотрела на меня и спокойно ответила:

- Злой нгомбо и вор умрут. Брат вора будет жить. Он не виноват. Он станет новым нгомбо.

Мы остались в деревне до следующего дня, и к утру, как и предсказывала Лусунгу, старый нгомбо и вор были мертвы. Самое странное состояло в том, что отравленный напиток пила половина жителей деревни. Но умерли только эти двое - те, на кого указала Лусунгу. Единственное пришедшее мне в голову объяснение кажется невероятным: эти двое умерли потому, что знали, что они умрут.

В событиях, свидетелями которых я был, меня поражало одно: ни в одном из этих случаев ни разу не была применена грубая сила, не считая, конечно, использования лекарств, если это можно считать «силой». Мозг у той молодой женщины вынули уже после ее гибели. Причины смерти старого Витембе были неясны. Никаких следов физического воздействия не было, однако мосье Ройяль назвал это убийством. Насильник Мбуки умер без малейшего применения к нему физической силы. Его «убедили» умереть. Признанный виновным нгомбо умер, конечно, от яда, однако десятки других жителей деревни пили ту же ядовитую жидкость, и она не причинила им ни малейшего вреда.

Единственное заключение, к которому я мог прийти, было то, что африканские колдуны знают и применяют силу психологического воздействия. И, несомненно, они очень много знают о лекарствах. Современное «чудодейственное» лекарство серпазил, например, было известно медикам и миссионерам в Африке задолго до того, как его стали применять для лечения гипертонии и психических болезней. Однако западные фармакологи долгое время не могли в это поверить. Бруджо из перуанских Анд применяли кураре, добываемый из сока пальмы sacho, для борьбы с укусами ядовитых змей также задолго до того, как это средство вошло в арсенал лекарств современной медицины.

Несомненно, колдуны и знахари Африки и Южной Америки знают многое о лекарствах и лечебных средствах, еще неизвестных европейской науке. Знание этих слабо изученных лекарств является мощным орудием в руках колдунов. Однако это не может объяснить все то, что представляется нам загадочным в практике первобытной медицины. Чем чаще мне приходилось быть свидетелем подобных фантастических случаев среди людей, которых мы обычно считаем примитивными и нецивилизованными, тем яснее мне становилось, что эти «чудеса» определяются прежде всего умелым применением прикладной психологии в сочетании со знанием секретов фармакологической науки. В этом знахари и колдуны преуспели настолько, что нам, современным врачам, многое почти невозможно понять.

Например, я слышал из совершенно надежных источников историю об одном ниянга, как называют колдунов в Танганьике, которого попросили помочь представителям власти в расследовании обстоятельств смерти вождя одного из племен. Он в конце концов отвел их на место, где лежало тело мертвого вождя. Африканцы обычно выбирают для захоронений недоступные места - недоступные для духов, животных и человека. Это происходило в жаркой, иссушенной солнцем местности, к югу от Килиманджаро. В таких условиях труп должен начать разлагаться через несколько часов. Поскольку цель захоронения состоит в том, чтобы защитить тело от врагов умершего и от животных, его не кладут в могилу, а сгибают в три погибели и прячут в расселину скалы или другое укромное место, выбранное для захоронения.

В данном случае, однако, тело мертвого вождя лежало на земле во весь рост. Чиновникам не удалось заметить никаких следов ран или разложения. Ниянга воспротивился детальному осмотру тела врачом, объясняя это тем, что прикосновение к нему помешает духам умершего найти виновников его смерти.

- Вождь ищет убивших его врагов, и пока он не найдет их, к его телу нельзя прикасаться, - сказал ниянга. Ничто не могло заставить его согласиться на осмотр.

День или два спустя пришло известие, что «враги» вождя обнаружены и соответствующим образом наказаны. Теперь английский врач может осмотреть тело. Все вернулись к могиле, но когда подняли одеяло, прикрывавшее мертвеца, оказалось, что тело исчезло. Это вызвало подозрения чиновника, но ниянга заверил его, что если властям не будет сообщено об этом немедленно, то к вечеру тело будет представлено для осмотра. В изложении ниянга вся эта история звучала так - дух мертвого вождя следовал за виновниками его смерти, и тела нельзя касаться, пока не свершится месть. Покойник сам убрал свое тело в укромное место, чтобы никто не мог его коснуться.

Чиновник согласился ждать этого странного «возвращения». Тем не менее, он настаивал на осмотре тела. Получив торжественное заверение в том, что к телу не будут прикасаться ни руками, ни хирургическими инструментами, пока вождь не исполнит свой посмертный долг, ниянга опять снял одеяло. Тело оказалось на месте, но на сей раз был виден пролом в основании черепа.

Теперь было произведено вскрытие, и стало ясным, что вождя постигла насильственная смерть. Но чем же тогда можно было объяснить, что при первом осмотре этого не обнаружили, и то, что тело «исчезало». Только гипнозом? Трудно сказать.

Для местных жителей с их примитивным понятием о смерти и их верой в тесное общение между живыми и мертвыми такой проблемы не возникало. Для них нет ничего необычного в том, что колдуны легко преодолевают этот рубеж между жизнью и смертью.

У жертв Лусунгу смерть была вызвана естественными причинами, но какими, я установить не смог. Представителей бельгийских властей, как, например, Ройяля, эти причины не интересовали. Они рассматривали смерть местных жителей как этап в цепи простейших причин и следствий, естественных в условиях местного общества. Истинные причины смерти их не интересуют, пока среди населения царит спокойствие. Только когда происходит какое-либо из ряда вон выходящее событие, например убийство полицейского, на выяснение посылаются жандармы. Если же жертвой становятся туземцы, то это рассматривается только как прискорбное событие.

Вскоре после случая с «испытанием ядом» я собрался покинуть деревню Лусунгу. Мне было ясно, что она сожалеет о нашем расставании. Вероятно, это сожаление было вызвано тем, что мы свободно обменивались нашими знаниями и я никогда не высказывал ей своего мнения о том, чья практика более совершенна.

- Ты уходишь к своему народу, белый доктор, - сказала она мне перед отъездом. - Что-то ты увезешь с собой. Но ты должен что-то оставить и нам.

- Что же я должен тебе оставить? - спросил я.

- Дождь, - ответила она. - Нам нужен дождь.

Я вспомнил, что она никогда не занималась предсказанием погоды, хотя обычно это является частью практики местных колдунов.

Я рассмеялся и сказал, что не привозил с собой засухи и поэтому не представляю себе, как я могу оставить дождь. Она покачала головой с явным сожалением.

Через несколько месяцев, когда я вернулся в Филадельфию, меня удивило письмо от Евангелины Маубрей, жены одного из работников «Палм ойл компани», с которой я познакомился за время моего пребывания там. Она писала:

«Несколько дней назад к нам пришли 
пять воинов бапенде, которых прислала Лусунгу,
чтобы справиться о Вас. С тех пор как Вы уехали,
здесь не упало ни капли дождя. 
Их кукуруза сохнет, скоро им нечего будет есть. 
Лусунгу думает, что нгомбо с четырьмя глазами 
(я ношу очки) забрал с собой дождь, 
когда он уезжал в свою деревню.
Я не думаю, что она обвиняет Вас в воровстве. 
Она просто хотела бы, чтобы Вы вернули дождь,
когда он Вам больше не будет нужен. Я понимаю, 
что это кажется смешным, но для них все это 
совершенно серьезно...»

Я послал миссис Маубрей такое письмо:

«Я очень рад, что Вы написали мне о Лусунгу, - писал я.
- Мне очень жаль, что их кукуруза сохнет. Будьте добры, 
сообщите ей, что я возвращаю им дождь, поскольку у нас
в Филадельфии дождей более чем достаточно. Пожалуйста, 
выразите ей мою благодарность за то, что она была 
столь любезна и разрешила мне им воспользоваться».

Через месяц или около того я получил такое письмо из Киквита:

«Дорогой доктор Райт, Вы не поверите, но через 
несколько дней после того, как я получила ваше письмо, 
в Бапенде начался дождь. Он идет до сих пор. 
И скоро Лусунгу будет просить вас прекратить его. 
Большое спасибо за Вашу любезную помощь. 
Искренне Ваша Евангелина Маубрей».