Земледелие

Сельское хозяйство во второй половине XIII-XV в., как и в более раннее время, было основной отраслью всего хозяйства феодальной Руси. Главное место в сельском хозяйстве занимало земледелие, в первую очередь хлебопашество.

Важнейшей хлебной культурой была рожь. Сведения о ее возделывании в письменных и археологических источниках имеются почти для всех земель тогдашней Руси: Бежецкого, Белозерского, Верейского, Владимирского, Волоцкого, Галичского, Дмитровского, Кашинского, Коломенского, Костромского, Можайского, Московского, Нижегородского, Новоторжского, Переяславского, Пошехонского, Ржевского, Ростовского, Рузского, Рязанского, Суздальского, Тверского, Угличского, Юрьевского уездов, района Устюга, Новгородской и Псковской земель (ПСРЛ, т. IV, стр. 126, 443, 447; т. VIII, стр. 91, 111; т. X, стр. 177, 206; т. XV, стб. 418, 486, 488, 492; т. XVI, стб. 177; т. XVIII, стр. 87, 91, 166; т. XX, стр. 232; т. XXIV, стр. 183, 215; т. XXV, стр. 245; НПЛ, стр. 427; ПЛ, вып. I, стр. 42-44, 82; вып. II, стр. 34, 35, 38-40, 42-44, 46, 64-67, 82, 115, 117, 124, 129, 132, 159, 164-165, 200; УЛС, стр. 72, 83, 86, 95; ТЛ, стр. 353; Сб. Муханова, № 29; Архив Строева, № 79; ГВНиП, № 88, 115, 166, 187, 197, 198, 203, 206, 214, 220, 228, 232, 241, 247, 252, 256, 257, 263, 271, 273, 276, 287, 311, 315, 317, 329; АФЗХ, ч. 1, № 114, 116, 117, 166, 201, 258; ч. II, № 30, 33; АСЭИ, т. I, № 8, 11, 53, 62, 70, 71, 90, 155, 221, 257, 340, 415, 450, 562, 574, 582, 599, 641, 655; т. II, № 11, 12, 47, 102, 151, 186, 267, 270, 279, 283, 290, л. 26, 292, 337-339, 361, 371, 374, 400, 401, 414, 457, 495; т. III, № 5, 27, 68, 94, 131, 133, 138, 166, 247, 343; ПРП, вып. 2, стр. 29; вып. 3, стр. 435; Археологические исследования в РСФСР 1934-1936 гг. Краткие отчеты и сведения. М. -Л., Изд-во АН СССР, 1941, стр. 74; Л. А. Голубева. Раскопки в Верейском кремле. МИА, № 12. М. -Л., 1949, стр. 134; Н. П. Милонов. Археологические разведки в г. Радонеже. "Историко-археологический сборник". М., 1948, стр. 73; М. Г. Рабинович. Археологические раскопки в Москве. КСИИМК, вып. XXI. М. -Л., 1947, стр. 157; его же. Раскопки 1946-1947 гг. в Москве на устье Яузы. МИА, № 12, стр. 34, 36; его же. Раскопки в Москве в 1950 году. КСИИМК, вып. XLIV. М. -Л., 1952, стр. 117; его же. Дом и усадьба в древней Москве. СЭ, 1952, № 3, стр. 60; Н. Н. Чернягин. Раскопки Псковского кремля. СА, вып. IV. М. -Л., 1937, стр. 327; В. П. Левашова. Сельское хозяйство. В кн.: "Очерки по истории русской деревни X-XIII вв. ". М., Госкультпросветиздат, 1956, стр. 53 (ТГИМ, вып. 32); А. В. Кирьянов. История земледелия Новгородской земли X-XV вв. (По археологическим материалам). МИА, № 65. М., 1959, стр. 335-336, 340; его же. Зерна хлебных растений из раскопок древнего Браслава. КСИА, вып. 81. М., 1960, стр. 107; Л. В. Данилова. Очерки по истории землевладения и хозяйства в Новгородской земле в XIV-XV вв. М., Изд-во АН СССР, 1955, стр. 24, 25, 127; А. Л. Монгайт. Рязанская земля. М., Изд-во АН СССР, 1961, стр. 262. Нет никакой возможности привести ссылки на все многочисленные упоминания ржи в новгородских писцовых книгах конца XV - начала XVI в. (см. Г. Е. Кочин. Материалы для терминологического словаря древней России. М. -Л., Изд-во АН СССР, 1937, стр. 302 - под словом "Рожь").). По словам Г. Е. Кочина, "лишь в самых северных районах Двинского края и Беломорья" рожь "уступает место ячменю" (Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство на Руси в период образования Русского централизованного государства. Конец XIII - начало XVI в. М. - Л., "Наука", 1965, стр. 218-219. Яровая рожь выступает в письменных памятниках под названием "ярицы" (там же, стр. 220); какая-то разновидность ржи, вероятно, подразумевается упоминаемой источниками "овыдницей" (там же, стр. 220-221).).

Чаще других культур рожь упоминают новгородские берестяные грамоты (Новгородские берестяные грамоты № 1, 17, 23, 97, 122, 136, 142, 161, 162, 179, 191, 192, 196, 220, 242, 254, 297, 299, 310, 350, 358, 363, 364, 391.).

Когда в источниках приводится перечень земледельческих культур (и вообще продуктов, например при указаниях цен на них), рожь обычно помещается на первое место (См., напр., ПСРЛ, т. VIII, стр. 111; т. XV, стб. 492; ТЛ, стр. 353; ПЛ, вып. I, стр. 44, 83; вып. II, стр. 38-39, 46, 66, 67, 159, 164, 200; ГВНиП, № 311, 315; АСЭИ, т. I, № 43, 71; т. III, № 131, 133, 166, 343, 490; Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 218.). Это тоже свидетельство ее широкого распространения.

Достаточно распространенной (хотя, кажется, в меньшей степени, чем рожь) культурой была пшеница. По данным письменных источников и археологических раскопок, она прослеживается в Белозерском, Вологодском, Кашинском, Московском, Нижегородском, Новоторжском, Ржевском, Рязанском, Суздальском, Тверском, Угличском, Юрьевском уездах, в Новгородской и Псковской землях, в Пермском крае (ПСРЛ, т. X, стр. 177; т. XV, стб. 491; т. XVIII, стр. 87; НПЛ, стр. 427; ПЛ, вып. I, стр. 83; вып. II, стр. 214, 252, 292; ТЛ, стр. 353; Сб. Муханова, № 29; ГВНиП, № 69; АСЭИ, т. 1, №43, 71, 221; т. II, № 186, 283, 291, 339; т. III, № 166, 490; ПРП, вып. 2, стр. 292; новгородские берестяные грамоты № 22, 136, 196, 218, 220, 254, 366; Житие Сергия, стр. 79, 84; Житие Стефана, епископа Пермского, написанное Епифанием Премудрым. СПб., 1897 [далее - Житие Стефана Пермского], стр. 56, 90; М. Г. Рабинович. УК. соч. КСИИМК, вып. XXI, стр. 157; его же. УК. соч. КСИИМК, вып. XLIV, стр. 117; его же. УК. соч. МИА, № 12, стр. 34, 36; А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 336-337, 340; А. Л. Монгайт. УК. соч., стр. 262. По данным новгородских писцовых книг, пшеницу возделывали во всех новгородских пятинах. См. Л. В. Данилова. УК. соч., стр. 24, 25, 127; Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 219.). В районе Москвы возделывали мягкую яровую пшеницу (См. М. Г. Рабинович. УК. соч. КСИИМК, вып. XXI, стр. 157; его же. УК. соч. КСИИМК, вып. XLIV, стр. 117; его же. УК. соч. МИА, № 12, стр. 36.), в Новгородской земле, по определению А. В. Кирьянова, взращивали местный мелкозерный сорт яровой пшеницы (См. А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 337.). В Псковской судной грамоте упоминается не только "ярая", но и "озимая" пшеница (ПРП, вып. 2, стр. 292.). В так называемых "дополнительных статьях" к "Русской Правде" говорится о "полбе немолоченной" (ПРП, вып. 1, стр. 209. Г. Е. Кочин ("Сельское хозяйство... ", стр. 221) высказывает опасение, нет ли здесь порчи текста: не должна ли здесь идти речь о пшенице.).

Источниками засвидетельствовано наличие овса в Белозерском, Владимирском, Волоцком, Московском, Нижегородском, Новоторжском, Переяславском, Ржевском, Ростовском, Рузском, Рязанском, Суздальском, Тверском и Юрьевском уездах (ПСРЛ, т. VIII, стр. 111; т. X, стр. 177; т. XVIII, стр. 87; Рогожский летописец, стб. 25, 28; ТЛ, стр. 353; ГВНиП, № 21; АФЗХ, ч. I, № 117, 201; ч. II, № 21, 30, 33; АСЭИ, т. I, № 43, 71, 155, 221, 260, 261, 431, 432, 582; т. II, № 285, 292, 339, 426, 457; т. III, № 22, 23, 68, 114, 131, 133, 166, 189, 343, 490; ПРП, вып. 1, стр. 209; вып. 2, стр. 29; Сб. РИО, т. 41, № 23, 86, 92, 95; см. также М. Г. Рабинович. УК. соч. КСИИМК, вып. XXI, стр. 157; его же. УК. соч. КСИИМК, вып. XLIV, стр. 117; его же. УК. соч. МИА, № 12, стр. 36; В. П. Левашова. УК. соч., стр. 53; А. Л. Монгайт. УК. соч., стр. 262.). Несмотря на то, что число этих уездов сравнительно невелико, их расположение дает возможность предполагать повсеместное распространение овса в Северо-Восточной Руси.

С корнем "овес" связано много топонимов, имен и прозвищ (См., напр., ДДГ, № 95, 96; АФЗХ, ч. I, № 12, 129; АСЭИ, т. I. № 45, 87, 340, 524, 565, 595; т. II, № 307, 388, 388а, 407, 409, 425, 428, 515; т. III, № 50, 68, 80, 199, 201, 494.). Эти лингвистические данные позволяют говорить о распространенности овса в Галичском, Дмитровском и Угличском уездах. Овес возделывали также и в Новгородской (НПЛ, стр. 427; ГВНиП, № 115, 155 ("озсище"), 263, 311, 315; Л. В. Данилова. УК. соч., стр. 24, 25, 127; А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 337, 340.) и Псковской землях (ПЛ, вып. I, стр. 44, 83, 85; вып. II, стр. 34, 38, 39, 46, 67, 115, 132, 159, 164, 195, 200, 252, 292.). Во всех дошедших до нас новгородских писцовых книгах упоминаний об овсе множество. Об овсе говорится в семи берестяных грамотах, относящихся к рассматриваемому периоду (№ 50, 162, 266, 271, 293, 320, 358).

В новгородских писцовых книгах постоянно упоминается ячмень - главная культура среди яровых злаков в Новгородской земле XIII-XV вв. (См. Л. В. Данилова. УК. соч., стр. 24, 25, 127, 222; А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 336, 340.).

Сведений о ячмене в остальной Руси весьма мало. О "половниках" ячменя говорится в "дополнительных статьях" к "Русской Правде", датируемых XIII-XIV вв. (ПРП, вып. 1, стр. 209. О датировке этого памятника см. М. Н. Тихомиров. Исследование о Русской Правде. Происхождение текстов. М. -Л., Изд-во АН СССР, 1941, стр. 177, 179-180.). М. Н. Тихомиров считает эти статьи памятником Северо-Восточной Руси, основываясь на упоминании в них "ростовской кади" (ПРП, вып. 1, стр. 209. О датировке этого памятника см. М. Н. Тихомиров. Исследование о Русской Правде. Происхождение текстов. М. -Л., Изд-во АН СССР, 1941, стр. 177, 179-180.). С. В. Юшков считает эти статьи новгородскими (См. С. В. Юшков. Русская Правда, происхождение, источники, ее значение. М., Госюриздат, 1950, стр. 135.). Думаем, что прав М. Н. Тихомиров: именно для Северо-Восточной Руси характерны упоминания о местных мерах в актах, относящихся к данной местности (См., напр., АСЭИ, т. I, № 8 ("радонежская кадь"); т. III, № 334 ("пуды рязанские").).

Посевы ячменя упомянуты в судном списке и аналогичной ему правой грамоте конца XV в. (Малоярославецкий уезд) (АСЭИ, т. I, № 607, 607а.). О ячмене говорится под 1466 г. в Устюжском летописном своде, где отмечается его морозостойкость ("по всей земли Руской хлеб прозябл... а яровое жито все призябло, оприче ячьмени") (УЛС стр. 86 Ср. Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 198.). Ячмень упомянут и в Никоновской летописи (под 1309 г.) (ПСРЛ, т. X, стр. 177.). О "хлебе ячном" говорится в Хронографе редакции 1512 г. (ПСРЛ, т. XXII, стр. 95.). При археологических раскопках ячмень найден в Москве, Радонеже, Твери (См М. Г. Рабинович. УК. соч. СЭ, 1952, № 3, стр. 60; его же. УК. соч. КСИИМК, вып. XXI, стр. 157; его же. УК. соч. МИА, № 12, стр. 36; Н. П. Милонов. Историко-археологический очерк г. Коломны. "Историко-археологический сборник". М., 1948, стр. 72; Археологические исследования в РСФСР 1934-1936 гг., стр. 41.), а в более раннее время (XI-XIII вв.) следы его посевов обнаружены в Дмитрове, Кимрах, Рязани (См. Н. П. Милонов. Дмитровское городище. СА, вып. IV, стр. 154; его же. Древнерусские курганы и селища в бассейне Верхней Волги. МИА, № 13. М. -Л., 1950, стр. 156; А. Л. Монгайт. УК. соч., стр. 262.).

Термины "ячмень", "ячмы", "ячмык", прилагательное "ячный" встречаются в русских переводных памятниках XIV-XV вв. (См. И. И. Срезневский. Материалы для словаря древнерусского языка, т. I. СПб., 1893, стб. 1329-1330; т. III. СПб., 1903, стб. 164, 1094, 1163, 1675-1676; Н. А. Казакова и Я. С. Лурье. Антифеодальные еретические движения на Руси XIV - начала XVI века. М. -Л., Изд-во АН СССР, 1955, стр. 297.).

Кроме того, о весьма значительном распространении ячменя свидетельствуют многочисленные упоминания пива (Сб. Муханова, № 29; АФЗХ,. ч. I, № 124, 146, 147, 148, 201; АСЭИ, т. I, -№ 356; т. II, № 447; А. В. Горский. Историческое описание Свято-Троицкая Сергиевы лавры. М., 1879. Добавления [далее - Троицкий обиходник], стр. 16- 22; РИБ, изд. 2-е, т. VI, ч. I. СПб., 1908, № 134.), приготовляемого из ячменного солода. В обиходнике Троице-Сергиева монастыря несколько раз говорится о "переваре ячной" (Троицкий обиходник, стр. 18.). Нередко ячмень фигурирует в источниках под названием жита (См. А. Громов. Житие преп. Пахомия Нерехотского. "Труды IV областного историко-археологического съезда в гор. Костроме в июне 1909 г. ". Кострома, 1914 [далее - Житие Пахомия Нерехотского], стр. 14: "жито рекше ячмень". Ср. "жито варишь" (рядом с "пиво варити", "перевары варити") в новгородской берестяной грамоте № 3. О разных значениях слова "жито" см.: жито = овес (АСЭИ, т. II, № 285); жито = хлеб, рожь (АСЭИ, т. II, № 47); жито - вообще все хлеба (РИБ, т. VI, № 128); жито = рожь и ярь (АСЭИ, т. II, № 374); под 1422 г. в Софийской II летописи говорится о цене "жита", а в этом же тексте Вологодской летописи вместо "жита" стоит "рожь" (ср. ПСРЛ, т. VI, стр. 142 и т. XXVI, стр. 182), то есть в данном случае жито = рожь. Упоминания "жита" в смысле "ячмень" см. НПЛ, стр. 427; ПЛ, вып I стр. 83; вып. II, стр. 39, 252, 292; ГВНиП, № 69, 203, 241, 256, 257, 311, 315, 329; новгородские берестяные грамоты № 3, 50, 162, 299. Впрочем в новгородских писцовых книгах множество раз упоминается "ячмень" (см. Г. Е. Кочин. Материалы.., стр. 404).).

Зерна ячменя найдены также в слоях XIV-XV вв. при раскопках древнего Браслава в Витебской области (См. А. В. Кирьянов. УК. соч. КСИА, вып. 81, стр. 107.) и на Воротниковском городище в Смоленской области, время существования которого датируется XI-XIV вв. (См. В. В. Седов. Сельские поселения центральных районов Смоленской земли (VIII-XV вв.). МИА, № 92. М., 1960, стр. 151.). Таким образом, и ячмень следует считать распространенным злаком на Руси в XIV-XV вв., особенно на Севере (См. также Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 218-219.).

В русских письменных источниках конца XIII-XV в. очень редко упоминается просо (термин "просо" встречен всего один раз) (См. Н. А. Казакова и Я. С. Лурье. УК. соч., стр. 297.), а о его посевах вообще нет известий. Однако "пшонная каша" (с медом) имеется в перечислении монастырских блюд в Троицком обиходнике (Троицкий обиходник, стр. 18, 20.). О просе - среди запаса пищи, который берет в поход русский воин, пишет С. Герберштейн (начало XVI в.) (См. С. Герберштейн. Записки о московитских делах. СПб., 1908, стр. 79.). Дважды упомянуто пшено ("пшенка") новгородскими oберестяными грамотами XIV - начала XV в. (№ 22 и 354). Наличие проса на Руси в это время подтверждается археологическими находками: оно обнаружено, например, при раскопках в Москве, Радонеже, Твери (См. М. Г. Рабинович. УК. соч. МИА, № 12, стр. 34, 36; его же.. УК. соч. КСИИМК, вып. XLIV, стр. 117; Н. П. Милонов. УК. соч. "Историко-археологический сборник". М., 1948, стр. 72; М. Г. Рабинович. УК. соч. СЭ, 1952, № 3, стр. 60; В. П. Левашова. УК. соч., стр. 53; А. Ф. Дубинин. Археологические исследования 1955 года в Зарядье. (Москва). КСИИМК, вып. LXXVII. М., 1959, стр. 94; см. также Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство..,, стр. 221.). Просо найдено и в Новгороде. А. В. Кирьянов, правда, считает, что возделывание этой южной культуры в Новгороде в XV в. по сравнению с XI-XII вв. находилось в стадии затухания (См. А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 337, 340-341.).

Греча упоминается в двух грамотах. В одной из них (Новоторжский уезд, около 1430 г. ) сказано: "гречню и гороху и коно вель четыредесят коробе"; в другой грамоте (Нижегородский уезд, около 1444-1445гг.) говорится о "дикуше" (АСЭИ, т. I, № 71; т. III, № 490.) (по В. И. Далю, в нижегородских говорах так называлась греча). В Троицком обиходнике несколько раз упоминается гречневая каша (Троицкий обиходник, стр. 16, 21.). Пленки культурной формы гречи найдены в Новгороде в слое XV в. (См. А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 341.), а также в Москве (См. М. Г. Рабинович. УК. соч. МИА, № 12, стр. 36 (XV-XVI вв.).). Судя по материалам раскопок в Переяславле-Рязанском, гречиха появляется здесь еще в XII-XIII вв. (См. А. Л. Монгайт. УК. соч., стр. 262.). Греча обнаружена при археологических раскопках также в Браславе - в слоях XI-XII и XIV-XV вв. (См. А. В. Кирьянов. УК. соч. КСИА, вып. 81, стр. 107.). Упоминания о "грече", "гречихе", "гречке" имеются в новгородских писцовых книгах (См. Г. Е. Кочин. Материалы.., стр. 76; Л. В. Данилова. УК. соч., стр. 24, 127; Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 221-222.). Все эти данные позволяют говорить об известной распространенности гречихи на Руси, по крайней мере, в XV в.

На Руси возделывали и бобовые культуры. Письменные и археологические источники подтверждают наличие гороха (ГВНиП, № 41; АСЭИ, т. I, № 71; т. III, № 490; новгородская берестяная грамота № 220 (1234-1281 гг.); Троицкий обиходник, стр. 16, 21; М. Г. Рабинович. УК. соч. КСИИМК, вып. XLIV, стр. 117; Л. В. Данилова. УК. соч., стр. 24, 127; В. П. Левашова. УК. соч., стр. 53; А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 338.). Горох упоминается в новгородских писцовых книгах всех пятин (См. Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 221, 222.). В источниках встречаются также собственные имена, производные от корня "горох" (ДДГ, № 17, 95; АСЭИ, т. I, № 444-446, 621; т. III, № 16, 232; Два отрывка из Новгородской писцовой книги конца XV века. Подготовил А. А. Зимин. ИА, 1959, № 1, стр. 155. (Московский и Ростовский уезды, Двинская земля, район г. Русы).).

Чечевица под именем "ляча" ("ляща") и зерно чечевицы ("сочиво") упоминаются в древнерусских текстах второй половины XIII в. (Рязанская кормчая 1284 г.) и XIV-XV вв. (См. И. И. Срезневский. Материалы.., т. II. СПб., 1902, стб. 100; т. III, стб. 471; Н. А. Казакова и Я. С. Лурье. УК. соч., стр. 297.). Чечевица обнаружена также и при археологических раскопках (См. М. Г. Рабинович. УК. соч. КСИИМК, вып. XLIV, стр. 117.). Есть основание предполагать и о возделывании бобов. Во всяком случае в изучаемое время известен термин "боб" (См. Н. К. Гудзий. Хрестоматия по древней русской литературе XII-XVII веков, изд. 5-е, испр. и доп. М., Учпедгиз, 1952, стр. 108; Н. А. Казакова и Я. С. Лурье. УК. соч., стр. 297.).

Таким образом, на Руси XIII-XV вв. были известны все основные виды хлебных (как яровых, так и озимых) и бобовых растений.

Кроме зерновых и зернобобовых полевых культур на Руси XIII-XV вв. возделывали лен, коноплю, хмель, мак.

О льне говорится в договорных грамотах Новгорода с тверскими и московскими великими князьями, когда речь идет о мыте, взимаемом в Суздальской земле, и "волостях" этих великих князей (в двух грамотах сказано, что этот мыт брался с новгородцев и новоторжцев) "от хмелна короба и льняна" (ГВНиП, № 1-3, 6, 7, 9, 10, 14, 15, 19, 22, 26.). Из грамоты Киприана Константино-Еленинскому монастырю (1391 г.) известно, что игумен монастыря располагал льном, из которого крестьяне должцы были прясть рыболовные снасти (АФЗХ, ч. I, № 201.). О льне упоминается также в одной правой грамоте конца XV в. (Переяславский уезд) (АФЗХ, ч. I. № 117.). Лен был одним из продуктов, привозимых на продажу в Белоозеро (АСЭИ, т. III, № 23.). 200 горстей льну упоминает грамота "о дани Ржевской" (Сб. Муханова, № 29.). "Повесмо" (пучок) льну фигурирует в "Повести о Петре и Февронии" - муромских святых (Русские повести XV-XVI веков. М. -Л., Гослитиздат, 1958. стр. 111-112.). О холстах у коломничей-купцов говорится в дипломатических документах (Сб. РИО. т. 41, № 81.). Остальные данные о наличии льна в Северо-Восточной Руси - косвенные, лингвистические. В Радонеже, например, в XV в. была пустошь Льняниковская (АСЭИ, т. I, № 394.). Другое лингвистическое свидетельство касается уже продукта из льна - холста: в актах встречается прозвище "Ларион Холщевник" (АСЭИ, т. I, № 153.), упоминаются "хамовники", то есть ткачи особой специальности, а также холоп "домоткан" (ДДГ, № 86; АСЭИ, т. I, № 612.).

Имеются сведения о возделывании льна в XIII-XV вв. в Костромском и Рязанском уездах, а также льна высокого качества в районе Вологды (См. И. А. Сизов. К истории льноводства в СССР. "Материалы по истории земледелия СССР", сб. 2. М. -Л., Изд-во АН СССР, 1956, стр. 420-421; А. Л. Монгайт. УК. соч., стр. 262.). Археологическими раскопками наличие льна засвидетельствовано в Москве и Твери (См. М. Г. Рабинович. УК. соч. КСИИМК, вып. XLIV, стр. 117; Н. П. Милонов. УК. соч. МИА, № 13, стр. 156; Г. П. Латышева. Раскопки курганов у ст. Матвеевская в 1953 году. В сб.: "Археологические памятники Москвы и Подмосковья". М., Госкультпросветиздат, 1954, стр. 48, 55. (ТМИиРМ, вып. 5).). Среди археологических находок, связанных с обработкой льна (и конопли), имеются остатки мялок, льнотрепальные ножи, ступы, жомы (для масла), веретена, пряслица, различные части прялок и ткацких станов (См. подробнее А. Д. Горский. Очерки экономического положения крестьян Северо-Восточной Руси XIV-XV вв. Изд-во МГУ, 1960, стр. 28-30, 59-60, а также "Работы среднерусской экспедиции в 1957 году (А. Л. Монгайт. Рязанский отряд)". КСИИМК, вып. LXXIX. М., 1960, стр. 91.).

На основании приведенных данных, относящихся к Северо-Восточной Руси, можно установить, что лен возделывали в Белозерском, Владимирском, Вологодском, Костромском, Московском, Муромском, Новоторжском, Переяславском, Ростовском, Рязанском, Тверском, а также, возможно, в Коломенском уездах. Географическое размещение этих уездоз указывает на повсеместное распространение льна в Северо-Восточной Руси.

Гораздо больше данных о возделывании льна в Новгородской земле. В новгородских писцовых книгах лен упоминается постоянно: в составе натурального оброка встречаются указания на "горсти", "четверти", "пятки", "повесма" льну (См. Г. Е. Кочин. Материалы.., стр. 69 ("горсть"), 196 ("лен"), 242 ("повесмо льна"), 292 ("пяток льну"), 293 ("четверть изо льну"); Л. В. Данилова. УК. соч., стр. 25, 70, 127; Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 222-223; А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 325.). В Новгороде при раскопках стебли льна обнаружены уже в слоях XI-XII вв. Дваждьь упомянут лен в берестяных грамотах (№ 136 и 250).

Несомненно, лен возделывали и в Псковской земле, хотя к рассматриваемому периоду относится лишь указание на какую-то "льняную" грамоту, хранившуюся в псковской казне (ПЛ, вып. II, стр. 186. Ср. Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 212.).

Сведения о выращивании конопли в Северо-Восточной Руси весьма немногочисленны. Коробьи конопли упомянуты в одной данной грамоте (около 1430 г., Новоторжский уезд) (АСЭИ, т. I, № 71.); о "коноплянике" говорится в отводной грамоте 1462-1470 гг. (Переяславский уезд) (АСЭИ, т. I, № 328.). Наличие конопли в Московском уезде зафиксировано археологическими исследованиями (См. М. Г. Рабинович. УК. соч. КСИИМК, вып. XLIV, стр. 117; В. П. Левашова. УК. соч., стр. 53.). Лингвистические данные позволяют предполагать разведение конопли в Ростовском уезде (одна деревня в этом уезде называется - "Конопляник", другая - "Коноплянино") и в Бежецком уездах, где известно селище "Коноплянник" (АФЗХ. ч. I, № 12; АСЭИ, т. II, № 407.); "конопляную лужу" упоминает один белозерский акт (АСЭИ, т. II, № 293.). Есть данные о возделывании конопли в Рязани (См. А. Л. Монгайт. УК. соч., стр. 262.).

В Новгородской земле (во всех пятинах) и в Двинской земле наличие конопли зафиксировано новгородскими писцовыми книгами и актами: в них упоминается конопля, "конопляники" (участки земли под коноплей), конопляное семя (См. Д. М. Мейчик. Грамоты XIV и XV вв. Московского архива Министерства юстиции. Их форма, содержание и значение в истории русского права. М., 1883 [далее - Мейчик], № VI/I; ГВНиП, № 317; Г. Е. Кочин. Материалы.., стр. 151 ("конопля, конопляник"), 320 ("семя конопляное"); Л. В. Данилова. УК. соч., стр. 94, 103, 127; Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 214, 222.). Семена конопли найдены при раскопках в Новгороде (в слоях XIII-XIV вв.) и в Москве (XV в.) (См. А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 337; М. Г. Рабинович. О древней Москве. Очерки материальной культуры и быта горожан в XI-XVI вв. М, "Наука", 1964, стр. 278, 288-289.). Географическое размещение сведений о конопле (Бежецкий, Белозерский, Московский, Новоторжский, Переяславский, Ростовский уезды, Новгородская земля) и данные о вывозе "превосходного льна и конопли" из Русского государства за границу в. первой четверти XVI в. (См. И. А. Сизов. УК. соч., стр. 426.) свидетельствуют о значительной распространенности этой культуры на Руси.

Наличие хмеля зафиксировано письменными источниками и данными лингвистики в Бежецком, Костромском, Новоторжском, Переяславском, Ростовском, Рязанском, Тверском и Ярославском уездах, а также в Новгородской и Псковской землях. В этих источниках упоминаются хмелевые участки ("хмельники"), натуральные оброки хмелем ("половье", "четверть", "пятина" "из хмелю"), меры измерения хмеля ("коробья", "сак"); употребляется и термин, обозначающий процесс разведения хмельников ("метати хмельники") (ПСРЛ, т. V, стр. 35; т. XV, стб. 497; ПЛ, вып. I, стр. 71, 72; вып. II, стр. 54, 163, 164; ГВНиП, № 1-3, 6, 7, 9, 10, 14, 15, 19, 22, 26, 121, 122, 177, 184, 198, 213, 215, 234, 275; АФЗХ, ч. I, № 12, 264; АСЭИ, т. I, № 196, 373, 560; т. III, № 56, 202, 311, 315; Г. Е. Кочин. Материалы.., стр. 255 ("половье из хмелю"),. 292 ("пятина из хмелю"), 311 ("сак хмелю"), 394 ("четверть из хмелю"); Л. В. Данилова. УК. соч., стр. 25, 70, 127; Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 214-215.). Приведенные данные позволяют считать, что разведение хмеля в XIII-XV вв. было довольно широко распространено.

О маке можно только сказать, что он был известен в Северо-Восточной Руси XIV-XV вв., в частности на Белоозере: его продавали на белозерском торгу (АСЭИ, т. III, № 23.). Мак, как видно из обиходника Троице-Сергиева монастыря второй четверти XVI в., употребляли в пищу: упоминаются пироги с маком и медом (Троицкий обиходник, стр. 33.).

Одной из важных проблем истории сельского хозяйства Руси второй половины XIII-XV в. является вопрос о системах земледелия. От выяснения того, какие системы и в каком соотношении существовали в этот период, в большой степени зависит наше представление об общем уровне развития всего хозяйства страны. В частности, важно определить место и значение паровой зерновой системы в земледелии, особенно - паровой зерновой системы с трехпольным севооборотом (В дальнейшем изложении паровую зерновую систему с трехпольным севооборотом сокращенно именуем трехпольем.). Исчерпывающе решить эти вопросы затруднительно из-за скудости и фрагментарности сведений в источниках. Не случайно в советской исторической литературе (в особенности последних лет) имеются различные мнения по всем этим вопросам, в частности, о степени распространенности трехполья на Руси интересующего нас времени. Здесь нет возможности даже для краткого разбора этих мнений (Краткий обзор этих мнений см. А. Д. Горский. Некоторые итоги изучения земледелия древней Руси (IX-XV вв.) в советской историографии. "Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 1961 г. ". Рига, Изд-во АН СССР, 1963, стр. 65-77. О системах земледелия на Руси в XIII-XV вв. см. А. Д. Горский. Из истории земледелия в Северо-Восточной Руси XIV-XV веков. "Материалы по истории земледелия СССР", сб. 3. М., Изд-во АН СССР, 1959, стр. 15-21; его же. Очерки экономического положения крестьян Северо-Восточной Руси XIV-XV вв., стр. 31-39; см. также рецензию А. А. 3имина на эту книгу (ИСССР, 1962, № 4, стр. 171-172). Особенно интересны статьи Ю. М. Юргиниса "О земледельческой системе, предшествовавшей трехполью" ("Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 1962 г. ", стр. 95-100) и А. Л. Шапиро "О подсечном земледелии на Руси в XIV-XV вв. ". (см. "Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 1963 г. ". Вильнюс, Изд-во "Минтис", 1965, стр. 121-131). Большое внимание уделено вопросу о системах земледелия в монографии Г. Е. Кочина о сельском хозяйстве Руси конца XIII - начала XVI в.), поэтому ниже анализируется лишь материал различных источников о системах земледелия на Руси второй половины XIII-XV вв. с учетом наблюдений и выводов советских исследователей.

Летописи, акты и писцовые книги содержат довольно многочисленные упоминания о таких элементах паровой системы земледелия, как "ярь", "ярица", "яровое поле", "ярные семена", "яровое обилие", "яровое жито", "ярный хлеб", "яровое", "пшеница ярая" (ПСРЛ, т. VIII, стр. 151; т. XII, стр. 117; т. XXIV, стр. 186, 215; Рогожский летописец, стб. 93; УЛС, стр. 86, 95; ПЛ, вып. II, стр. 64, 65, 67; ДДГ, № 57; АФЗХ, ч. I, № 116, 117, 166; АСЭИ, т. I, № И, 62, 397, 574, 582, 641; т. II, № 361, 374, 400, 409, 414; т. III, № 48, 100, 166, 213, 214, 490; ПРП, вып. 2, стр. 292; Г. Е. Кочин. Материалы.., стр. 403.). Эти данные источников относятся к периоду с 1370 г. до начала XVI в. и касаются Бежецкого, Владимирского, Вологодского, Дмитровского, Кашинского, Коломенского, Костромского, Московского, Нижегородского, Новоторжского, Переяславского, Юрьевского и Ярославского уездов, Новгородской и Псковской земель.

Подобные данные новгородских берестяных грамот относятся к еще более раннему времени. Одна из таких грамот (№ 256), в которой встречается выражение "ерово крошено", относится к 1369-1382 гг. Другая грамота (№ 195), упоминающая "ярая жита", датируется 1299-1313 гг.

Прямые указания на наличие озимых посевов в письменных источниках немногочисленны. Они имеются в нескольких актах Северо-Восточной Руси - для Костромского ("озимное поле", 1501 - 1502 гг.), Переяславского ("озимь", около 1492-1494 гг.) и Белозерского ("озимь", 1502 г.) уездов, а также для Псковской земли ("озимая пшеница" в Псковской судной грамоте) (АФЗХ, ч. I, № 258; АСЭИ, т. I, № 571; т. II, № 337, 338; ПРП, вып. 2, стр. 292.).

Расчистка леса под пашню. Миниатюра конца XVI - начала XVII в. (ГБЛ, ф. 304, № 8663, л. 131).

Упоминание "жита озимого" содержится в одном рукописном сборнике XV в. (Пам. СРЛ, вып. 3. СПб., 1862, стр. 160.), а термин "озимица" встречается в переводе библии 1499 г. (См. И. И. Срезневский. Материалы.., т. II, стб. 635.).

Однако для актов и летописей характерно противопоставление яровых хлебов ржи (См., напр., ПСРЛ, т. XXIV, стр. 215; ПЛ, вып. II, стр. 64, 65, 67; УЛС, стр. 86, 95; ДДГ, № 57; АФЗХ, ч. I, № 116, 117, 166; АСЭИ, т. I, № И, 62, 574, 582, 641; т. II, № 361, 374, 400, 414; т. III, № 100. См. Г. Е. Кочин. Развитие земледелия на Руси с конца XIII по конец XV в. В кн.: "Вопросы экономики и классовых отношений в Русском государстве XII-XVII веков". М. -Л., Изд-во АН СССР, 1960, стр. 289-290.), что подтверждает значение ржи как озимой культуры.

Довольно многочисленные указания на ярь в новгородских писцовых книгах конца XV - начала XVI в. тоже можно рассматривать как косвенное подтверждение существования - в противоположность "яри" - озимых посевов в Новгородской земле. Л. В. Данилова на основании анализа данных новгородских писцовых книг считает озимые посевы обычными в Новгородской земле (См. Л. В. Данилова. УК. соч., стр. 20-21, 23, 26-27, 32, 108, 115, 126, 135-136, 171, 216.). Однако прямых указаний на "озимь" в новгородских писцовых книгах конца XV - начала XVI в. нет.

В четырех актах есть упоминания о земле под паром. В одном из них - двинской грамоте XV в. - сказано: "А та земля Сидору сеять, и орать, и парить" (ГВНиП, № 260.). О "паренине" говорится в двух актах, относящихся к Суздальскому уезду (1462 и 1503 гг.), и в одном костромском акте (около 1470-1478 гг. ) (АФЗХ, ч. I, № 158; АСЭИ, т. I, № 397; т. II, № 495.).

Не исключено, что именно о "паре", то есть о паровом поле идет речь в новгородской берестяной грамоте № 256, сохранившейся в обрывке и датируемой 1369-1382 гг. В ней сказано: "... ци ерово крошено и тадби во пяре. Тадбу свою 10 рублово на Григорици и... ". Может быть, текст "во пяре" надо понимать как "в паровом поле" (А. В. Арциховский и В. И. Борковский. Новгородские грамоты. на бересте (из раскопок 1956-1957 гг. ), стр. 82-83, 174-175; Л. В. Черепиин. Новые документы о классовой борьбе в Новгородской земле в XIV - первой половине XV в. "Крестьянство и классовая борьба в феодальной России". Сборник статей памяти Ивана Ивановича Смирнова. Л., "Наука", 1967, стр. 52; А. Д. Горский. Берестяная грамота № 256. СА, 1969, № 3, стр. 79-85.). В таком случае мы имели бы свидетельство о наличии парового поля уже во второй половине XIV в. (по крайней мере в Новгородской земле).

Данные письменных источников о наличии на Руси в рассматриваемое время элементов паровой зерновой системы и, возможно, в форме трехполья, подтверждаются и археологическими исследованиями. Так, А. В. Кирьянов, изучивший вопрос о земледелии в. Новгородской земле по археологическим данным, считает, что в XIII-XV вв. паровая зерновая система земледелия занимала там господствующее положение, и трехполье как одна из форм этой системы было наиболее распространено. Анализ найденных при раскопках зерен на засоренность семенами сорных растений весьма ярко свидетельствует об окультуренности почв - основного массива пахотных земель Новгорода.

Основой паровой зерновой системы являлась озимая рожь. Наличие среди добытого зерна ржи семян озимых сорняков доказывает, что рожь была здесь озимой культурой. Подобный анализ зерна, найденного в Москве, в Зарядье, в слоях XIV в., также показал, что паровая система земледелия к этому времени окончательно сложилась и в Московской земле в форме трехполья, двуполья и иных ее переходных форм (См. А В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 328, 329, 335-339, 343.).

А. В. Кирьянов предполагает, что в это время паровая система земледелия господствовала "на всей территории Руси" (См. А В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 339.).

Правда, взятые сами по себе упоминания о яровых и озимых хлебах и о паре, а также подтверждение существования как яровых, так и озимых посевов злаков данными агробиологического анализа древнерусского зерна, добытого археологами, еще не могут служить бесспорным доказательством наличия паровой зерновой системы именно в форме трехполья: "ярь" и "озимь" могли означать и элементы двухпольного севооборота (См. Ю. М. Юргинис. УК. соч., стр. 96-97.). Поэтому наиболее важными свидетельствами являются известия источников о разделении пахотной земли на три поля. Лишь в сочетании с указаниями на такое деление земли данные о "яри", "озими" и "паре" также становятся доказательствами существования паровой системы земледелия с трехпольным севооборотом.

Ко второй половине XV - самому началу XVI в. относятся сведения источников о том, что имеется столько-то земли "в всех трех полех", что земли в одном поле столько-то, "а в дву по тому ж", что земля "пригорожена" "к двум полем" (здесь тоже можно предполагать наличие трех полей), встречаются упоминания "третьего поля" (ДДГ, № 95; АФЗХ, ч. I, № 51, 52, 114, 166, 205, 268; АСЭИ, т. I, № 365, 424, 523, 540, 615, 649, 658; т. II, № 404, 489 (примечание к этому акту); т. III, № 52, 54, 221, 272; НПК, т. V, стр. 105 ("во всех трех полех"). Возможно, что трехпольные участки имеются в виду и в двинских грамотах, упоминающих "на гори три полца" и "три полца" (ГВНиП, № 153, 155, 234).). Эти данные относятся к территории Владимирского, Вологодского, Дмитровского, Звенигородского, Коломенского, Костромского, Московского, Нижегородского, Пошехонского, Угличского, Юрьевского, Ярославского уездов.

Данные источников об упомянутых элементах трехполья сведены в таблицу 1.

К перечисленным уездам Северо-Восточной Руси, для которых есть указания на элементы трехполья, надо добавить еще Мало-ярославецкий, Галичский и Новоторжский уезды. В жалованной грамоте Ивана III, относящейся к Малоярославецкому уезду и датированной 10 ноября 1487 г., говорится, что братьев Костровых великий князь пожаловал "селцом Любичи... з хлебом земным" (АСЭИ, т. III, № 75.). Упоминание хлеба "земного" (то есть посевов) 10 ноября можно рассматривать лишь как указание на наличие озимых посевов в Малоярославецком уезде. В другом акте - посильной грамоте идет речь о передаче земли в Галичском уезде "с рожью в земле", то есть с посевом озимой ржи, так как посильная составлена 1 января 1499 г. (АСЭИ, т. III, № 247.). Аналогичное свидетельство о передаче земли (в Новоторжском уезде) "с хлебом з земным с селетним" содержится в жалованной грамоте Василия III от 10 декабря 1505 г. (АСЭИ, т. III, № 187.).

Может быть, в перечень уездов, о которых имеются указания на элементы трехполья, следовало бы включить также Муромский уезд. В меновой записи 1495-1506 гг., относящейся к этому уезду, говорится, в частности, что чернец Троице-Сергиева монастыря Никон "променил" Семену Ивановичу Борисову "землю монастырскую троетцкого села Чегодаева в поле в Чегодаевском от Семеновы деревни от Релова тритцать десятин с десятиною, да на чертеже и на полянах тритцать жо десятин да шесть, а всех - семьдесят десятин без трех пахотной земли. А выменил" Никон у Борисова "землю его вотчину его села... в дву полех пахотной же земли семьдесят десятин безо трех" (АСЭИ, т. I, № 601.). Как можно видеть, здесь упоминаются "поле", "два поля", которые противопоставляются другим видам пахотных земель "на чертеже" и "на полянах". Очевидно, и в Муромском уезде было какое-то чередование "полей" пахотной земли, выделяемых из других видов этой земли. Вряд ли будет (для конца XV - начала XVI в.) слишком смелым предположение, что и здесь речь идет именно о трехпольном севообороте.

^* Обоснование датировки этого документа см. на стр. 55.

^** Упоминаемая этим документом земля была "третьим полем" деревни Болкошино примерно с 1475-1483 гг., так как эта деревня "на Болкошине" "стала" (возникла) "пятнадцать лет" назад (АСЭИ, т. II, № 404).

^*** Ко времени составления этого документа упоминаемое в нем "третье поле" уже существовало примерно 50 лет, то есть с середины XV в. (АСЭИ, т. III, № 221).

^**** В этом документе - судном списке 1529 г., относящемся к Нижегородскому уезду, говорится о том, что крестьяне поставили на спорном селище деревню "тому лет с тридцать и пашню ... на том селище пахали два поля, а третье ... поле пахали собе на той стороне речки" (АСЭИ, т. II, № 489, примечание к этому акту). Следовательно, существование трех полей здесь можно отнести примерно к 1499 г.; поэтому это известие и включено в таблицу.

В одном из недавно обнаруженных Л. М. Марасиновой псковских актов - в отрывке из раздельной грамоты 1469-1485 гг. - также упоминается о "всех трех полех" (См. Л. М. Марасинова. Новые псковские грамоты XIV-XV веков. Изд-во МГУ, 1966, стр. 67.). Это позволяет уверенно говорить о существовании трехполья также в Псковской земле по крайней мере во второй половине XV в.

Особо важным представляется тот факт, что великокняжеские писцы уже в конце XV в. при описаниях земель исходили из того, что пахотная земля разделена на три поля (АФЗХ, ч. I, № 166. О подобной же практике в Новгородской земле см. Л. В. Данилова. УК. соч., стр. 26. Г. Е. Кочин считает, что новгородские писцовые книги "знают только трехполье" ("Сельское хозяйство...", стр. 196).). Статьей 63 Судебника 1497 г. устанавливается трехлетний и шестилетний сроки давности при рассмотрении поземельных споров. Возможно, что трехлетний и "двойной" (то есть шестилетний) сроки давности были связаны именно с трехпольным севооборотом (ПРП, вып. 3, стр. 410.).

Таким образом, имеющиеся сведения о трехполье относятся к Бежецкому, Белозерскому, Владимирскому, Вологодскому, Галичскому, Дмитровскому, Звенигородскому, Кашинскому, Коломенскому, Костромскому, Малоярославецкому, Московскому, Нижегородскому, Новоторжскому, Переяславскому, Пошехонскому, Суздальскому, Угличскому, Юрьевскому и Ярославскому уездам, а также к Новгородской, Псковской и Двинской землям. Данных, относящихся к этой территории, вполне достаточно, чтобы распространить вывод о наличии трехполья на всю Северо-Западную и Северо-Восточную Русь того времени.

Однако было бы неверным полагать, что это деление земли на три поля началось только со второй половины XV в. Если исходить не из даты самих документов, в которых есть известия о делении земли на три поля, а из их содержания, то оказывается, что некоторые из этих известий могут быть отнесены к первой половине, даже к началу XV в. Так, на суде в 1485-1490 гг. один свидетель утверждал по поводу спорной пустоши Кашино: "яз... помню за шьздесять лет, то... селце Матковское было за Окъсиньею за Онтуфьево женою Оберучева, а тот ее сын Иев Онтуфьев своею матерью в том селце Матковском жили, а та... пустошь Кашино третье поле Маткова" (АСЭИ, т. I, № 523.). Отсюда возможно предположение, что пустошь Кашино фигурировала в качестве третьего поля примерно с 1425-1430 гг. Предположение, что эта пустошь была третьим полем уже в первой половине XV в., можно подтвердить следующими сведениями. Иев Оберучев владел пустошью Кашино до 1447-1455 гг., когда он "дал" ее Троице-Сергиеву монастырю вместе с другими пустошами, в том числе с пустошью Матковым (запустевшим селом Матковым?) (АСЭИ, т. I, № 213, 523.). Таким образом, третьим полем сельца Маткова пустошь Кашино могла быть только до 1447-1455 гг.

На суде, состоявшемся около 1488-1490 гг., несколько крестьян показали, что спорная земля "изстарины Поемеского селца третье поле". Эти крестьяне помнили "то... с сех мест за семдесят лет" (АСЭИ, т. I, № 540.). Следовательно, указание на третье поле можно отнести к 1418-1420 гг. (Указания на существование трехпольного севооборота в начале XV в., содержащиеся в более поздних документах, отмечены еще В. И. Сергеевичем, а также П. П. Смирновым (ВИ, 1946, № 2-3, стр. 77). См. также Г. Е. Кочин. Развитие земледелия на Руси.., стр. 291-296. Анализ Г. Е. Кочиным косвенных свидетельств в источниках о наличии трехполья см. там же, стр. 297-302.).

Еще в одном документе - жалованной грамоте Василия II, выданной в апреле 1454 г. Савво-Сторожевскому монастырю, имеется приписка от имени сына Василия II - князя Андрея Васильевича старшего (Горяя). В приписке сказано, что "те пустоши из старины за шестьдесят лет потягли к Каринскому селу третие поле" (АСЭИ, т. III, № 54а.).

Приписку эту, видимо, надо датировать 60-70-ми гг., то есть наличие третьего поля относится к 10-20-м гг. XV в. Основания для этой датировки: в приписке упоминается дьяк князя Андрея Васильевича Большого Семен (Васильевич). Этот дьяк присутствовал на двух судебных разбирательствах около 1461-1462 гг. и около 1462-1469 гг. (АСЭИ, т. III, № 55 и 56.). Его монограмма имеется на жалованной грамоте 1470 г. князя Андрея Васильевича Большого (АСЭИ, т. III, № 58.). Имя этого дьяка встречается еще в приписке к одному из актов Троице-Сергиева монастыря (АСЭИ, т. I, № 304.), которую по упоминанию троицкого игумена Спиридона можно отнести к 1467-1474 гг. (АСЭИ, т. I, стр. 696, 764.).

Даже при более широкой, но зато бесспорной датировке этой приписки 1462-1492 гг. (от времени получения князем Андреем Васильевичем Звенигорода в удел до его ареста по приказу Ивана III) существование "третьего поля" в данной местности можно отнести приблизительно к 1402-1432 гг.

Правильное трехполье предполагает периодическое унаваживание полей. Наиболее раннее прямое свидетельство о применении навоза в качестве удобрения имеется в псковском акте 1469-1485 гг.: "А на путку куде гнои вонят (по другому списку - "возят"), то им вобцех коему куде любо во вси три поля" (Л. М. Марасинова. УК. соч., стр. 67-68.). Упоминание "трех полей" исключает иное толкование "гноя", кроме как навозного удобрения.

О применении навозного удобрения ("возил на ту землю... навоз") в Северо-Восточной Руси впервые говорится в документе 90-х годов XV в. (АСЭИ, т. II, № 404. См. Г. Е. Кочин. Развитие земледелия на Руси., стр. 284 (примечание 48).). Однако все эти сведения, конечно, не означают, что навозное удобрение стали применять на Руси только с этого времени. Г. Е. Кочин справедливо считает, что унаваживание полей применялось уже в начале XV в., а, возможно, и ранее (АСЭИ, т. II, № 404. См. Г. Е. Кочин. Развитие земледелия на Руси., стр. 281-286 (примечание 48).). На основе анализа археологического материала А. В. Кирьянов полагает, что в Новгородской земле стали удобрять поля навозом уже в XI-XII вв. (См. А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 334.).

Однако на основании всех этих сведений нельзя утверждать, что трехполье было единственной системой земледелия на Руси в XIV-XV вв. Как показывают новейшие исследования земледелия в Новгородской земле, там кроме трехполья существовали и подсека, и перелог, и пашня "наездом" (См. Л. В. Данилова. УК. соч., стр. 26-27, 31-32, 100, 127-128, 223-224; А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 342-343.). Подсека и пашня "наездом" применялись и в Северо-Восточной Руси.

Так, о применении подсеки свидетельствуют упоминания источников о "розсечах", "сечах" и других порубках лесов (См., напр., АСЭИ, т. I, № 87, 570, 581, 595, 597, 620; т. II, № 285, 290 (лл. 9 об., 10, 15 об., 16, 26), 337, 338.) с целью использовать освобожденные от деревьев площади под пашню или: покос. Если имелось в виду распахать подобную "росчисть", то срубленные деревья обычно сжигали: благодаря этому достигалось удабривание очищенной от леса земли. На это указывают упоминания источников о "гарях" (ДДГ, № 17; ГВНиП, № 108; АСЭИ, т. I, № 482; т. II, № 285.). Иногда эти "гари", конечно, могли быть просто следами лесного пожара, но в ряде случаев в источниках речь идет именно о местах, разделанных под пашню подсечно-огневым способом. Например, на суде по земельной тяжбе около 1492 г. (Белоозеро) крестьяне сообщали о земле Кочевинской: "То, господине, розсечи и покосы Кочевинские, а оцы наши... да и мы... те розсечи секли... а те... гари были Кочевинские" (АСЭИ, т. II, № 285.). В отводной грамоте того же времени те же крестьяне говорили о той же земле: "Ту, господине, Кочевинскую пустошь пахали оци наши да и мы... " (АСЭИ, т. II, № 290, л. 16.). Это - "розсечь" с выжженным лесом, которую использовали под пашню. На применение огневой системы для расчистки земель указывают также данные топонимики. В двух актах, относящихся к Белоозеру, упоминается "подель" Пепелы (или Пепел), разделанная "на лесе" крестьянами Е. Пикина (АСЭИ, т. II, № 117, 289.). Наименование "Пепел", видимо, говорит о применении здесь в прошлом сожжения леса. "В "житии" Пахомия Нерехотского (умер в 1384 г.) сказано, что крестьяне "секирами и лес посекша и огню предаша и место отребиша" для устройства монастыря. В дальнейшем здесь был посеян хлеб (Житие Пахомия Нерехотского, стр. 12, 14.). В "житии" Кирилла Белозерского (умер в 1427 г.) указывается, что поселившись в глухом лесу, Кирилл "събирал и сжигал хворост" "мысляше бо зелие некое посеяти" (Н. Аристов. Промышленность древней Руси. СПб., 1866, стр. 245.). Вырубка леса не всегда сопровождалась сжиганием срубленных деревьев. В миниатюрах к "житию" Сергия Радонежского изображена подсека, но выжигания нет (См. А. В. Арциховский. Древнерусские миниатюры как исторический источник. Изд-во МГУ, 1944, стр. 186.).

В XV в. был известен и сам термин "подсека". В одном акте говорится, что князь разрешил игумену "учистити пашни и лес... сечи, и деревни на той подсеки поставити" (АСЭИ, т. II, № 128; см. также АСЭИ, т. I, № 544.).

Подсечное земледелие. Миниатюра XVII в. (ГИМ, собрание Б. И. Щукина, № 750, л. 224 об.).

Это указание свидетельствует также, что, по-видимому, подсеку применяли, как правило, в качестве средства освобождения участка для пашни, а не как особую систему земледелия, то есть она была подчинена целям пашенного земледелия с трехпольным севооборотом (Г. Е. Кочин. Развитие земледелия на Руси.., стр. 278-281, 305.).

Пашня "наездом" зафиксирована источниками в Северо-Восточной Руси в Коломенском, Малоярославецком, Московском и Переяславском уездах (АСЭИ, т. I, № 563, 564, 571, 607, 607а, 628; т. II, № 385, 404, 411, 414.).

Пашню "наездом", как выяснено в литературе, применяли для возделывания земли, удаленной от поселений (См. Л. В. Данилова. УК. соч., стр. 31-32; А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 342-343, 348.), но нередко, по-видимому, участки этой земли в последующем включались в основной массив, эксплуатируемый по трехпольной системе (Л. В. Черепнин. Образование Русского централизованного государства.., стр. 160.).

Возможно, что существовал и перелог на лесных росчистях: в актах упоминается термин "заполица" (АСЭИ, т. I, № 257, 581; т. III, № 213. Ср. А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 348.).

В исторической литературе нередко встречается трактовка применения подсеки, перелога и пашни "наездом" в период развития и распространения трехполья как свидетельства пережитков более ранних, более примитивных систем земледелия. Это верно лишь отчасти.

Применение подсеки в этот период могло быть вызвано местными природными и хозяйственными условиями и быть более целесообразным в определенных местностях, чем обычное трехполье. Не случайно в некоторых районах нашей страны подсечное земледелие имело существенное значение вплоть до начала XX в. (Подробный разбор этого вопроса на этнографическом материале см. в статье Г. Г. Громова "Подсечно-огневая система земледелия крестьян Новгородской области в XIX-XX вв. " (ВМУ, и-фс, 1958, № 4, стр. 141-151).).

Вспашку на Руси во второй половине XIII-XV в. производили сохой или плугом. Многочисленные упоминания того или другого орудия содержатся в актах - при обозначении границ земельных владений: "куда плуг... соха... топор... коса ходила". Однако использовать эти сотни упоминаний, к сожалению, не представляется возможным. Нельзя даже определить по этим упоминаниям районы распространения того или иного орудия, так как сама указанная формула не имела реального содержания и может свидетельствовать только об одном - что для вспашки могли использоваться и сохи, и плуги (См. А. Д. Горский. Очерки зкономического положения.., стр. 39-40. Г. Е. Кочин в своей новой работе снова попытался использовать данные этой формулы. Судя по его ссылкам на источники (Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 72-73, примечания 148-149), получается, что плуг и соха имели приблизительно равное распространение: плуг - в 24 уездах, соха - в 28 уездах. Г. Е. Кочин утверждает, однако, что плуг в Северо-Западной и Северо-Восточной Руси имел меньшее распространение, чем соха. Это утверждение само по себе верно, но для его доказательства подсчеты упоминаний плуга или сохи в формулах "куда плуг... соха"... "ходила", как можно видеть из приведенных цифр, ничего не дают. Поэтому "преобладание" сохи над плугом надо обосновывать иными материалами. Что касается Северо-Западной Руси, если понимать под нею Новгородскую и Псковскую земли, то указаний на применение там плуга нет вообще.).

Остальные как письменные, так и археологические материалы о почвообрабатывающих орудиях немногочисленны.

В письменных источниках наиболее раннее достоверное упоминание термина "соха" содержится в новгородской берестяной грамоте № 68 - письме, датируемом 1268-1281 гг. Автор письма пишет адресату: "Будь тамо ли в соши". А. В. Арциховский справедливо полагает, что под "сохой" здесь разумеется "пахотный участок" в значении, связанном с обложением (См. А. В. Арциховский. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1952 г.), стр. 70.).

Известие этой грамоты хронологически близко к упоминанию "сохи" как окладной единицы в "Истории Российской" В. Н. Татищева под 1275 г. ("дань... с сохи, а в сохе числиша два мужи работники"), как бы подтверждая достоверность этого татищевского текста (См. подробнее об этом А. Д. Горский. Очерки экономического положения.., стр. 44-45.). Эти указания на "соху" - окладную единицу уже в XIII в. (в берестяной грамоте № 68 - для Новгородской земли, а у Татищева - практически для всей тогдашней Руси) очень важны, так как известно, что издавна наименования окладных единиц на Руси вели свое происхождение от названий почвообрабатывающих орудий (Ср. ПВЛ, ч. 1. стр. 47 (рало), стр. 58 (плуг).). Еще одно подтверждение этому находится в берестяной грамоте № 142 (1299-1313 гг.), где соха прямо упомянута в качестве земледельческого орудия: "А четъ омыше пришлю, и вы имъ къне мъи голубыи дайте... съохе не кладе". А. В. Арциховский переводит это место грамоты так: "А если я пришлю сошники, тогда вы им дайте моих голубых коней... не запрягая в сохи" (А. В. Арциховский и В. И. Борковский. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1955 г.), стр. 21.). О том, что здесь соха не окладная единица и не земельная мера, говорит упоминание "омешей".

Следующие по времени упоминания сохи, по-видимому, как единицы обложения встречены в берестяных грамотах № 2 (1340- 1369 гг.: "у Фоме соху даль, дару куницю") и № 353 (1382- 1409 гг.: "нын ту у вдовкиныхъ детеи на тыхъ сохахъ семянъ нету ни деж... ").

К концу XIV в. (около 1380-1382 гг.) относится наиболее раннее упоминание сохи (в качестве земледельческого орудия) в "обычных" (то есть не берестяных) письменных источниках. Оно содержится в формуле обозначения границ земельных участков: "куды плуг ходил и соха и топор и коса" (АСЭИ, т. II, № 340 (Московский уезд).). Такие же указания на соху - земледельческое орудие имеются в нескольких актах конца XIV - первой четверти XV в. (АФЗХ, ч. I, № 41; АСЭИ, т. I, № 8, 10, 18, 27, 32; т. II, № 17, 34.), а позднее встречаются постоянно.

В летописях наиболее раннее упоминание сохи встречается под 1408 г. в том месте, где говорится о сборе дани на Руси: "с дву сох рубль" (См., напр., ПСРЛ, т. XVI, стб. 158. Термин "соха" встречается поя 1318 г. в Тверской летописи и Рогожском летописце (ПСРЛ, т. XV, стб. 411-412; Рогожский летописец, стб. 39), но он употреблен здесь в смысле "колодка" (ср. ПСРЛ, т. XX, стр. 175; т. XXIII, стр. 99), то есть к рассматриваемому вопросу отношения не имеет.). Здесь соха выступает как окладная единица.

В берестяной грамоте № 96 (1409-1422 гг.) упомянуты "омеши двои", а также "емники" (по А. В. Арциховскому - рукояти сохи). Пара омешей ("омеши двои"), видимо, была нужна для двузубой сохи.

О сохе как о земельной мере впервые говорится в акте 1439-1440 гг. (АСЭИ, т. I, № 140 (Владимирский уезд).), а затем - в грамоте 1447-1455 гг. (АСЭИ, т. I, № 200 (Владимирский уезд).).

Соху в качестве единицы обложения упоминает грамота Василия II на "черный бор" с Новоторжских волостей (1448- 1461 гг.) (ГВНиП, № 21.). В актах Северо-Восточной Руси таксе употребление термина "соха" обнаруживается с середины XV в. Косвенным образом об этом свидетельствует грамота Василия II (1445 г., Суздальский уезд), упоминающая о "посошной службе" (АСЭИ, т. I, № 176.). В завещании (1461-1462 гг). Василия II о "сохе" сказано уже как об окладной единице, характерной для территории всего Московского великого княжества (ДДГ, № 61.).

О "кормах посошных" (то есть тоже о посошном обложении) говорится в одной грамоте 1462-1491 гг. звенигородского князя (ААЭ, т. I, № 376.). О "сохе" (снова как о мере земли) упоминается в грамоте конца 70-х - начала 80-х гг. XV в. вологодского князя (АСЭИ, т. II, № 250.). "Посоха" (повинность) упомянута в 1485 г. применительно к Тверскому уезду (АСЭИ, т. I, № 518.). Повинность "посошное" встречается в документах 1477 и 1487 гг., относящихся соответственно к Галичскому и Муромскому уездам (АФЗХ, ч. I, № 252; АСЭИ, т. III, № 109.). "Сохи" - окладные единицы известны Белозерской уставной грамоте 1488 г. (АСЭИ, т. III, № 22.), кормленным и уставным грамотам самого начала XVI в. (АСЭИ, т. III, № 25, 114, 189 (Переяславский, Гороховецкий, Бежецкий уезды).). В одной правой грамоте (около 1495-1497 гг.) упомянута "сошная" (то есть вспаханная сохой) земля (Ярославский уезд) (АСЭИ, т. III, № 209.). В двух жалованных грамотах на городские дворы - в Волоколамске (1500 г.) и Кашине (1501 г.) снова говорится о "посошной службе" (АФЗХ, ч. II, № 26; АСЭИ, т. I, № 637.).

В летописных известиях второй половины XV - начала XVI в. "соха" в смысле единицы обложения ("сохи писменые") упоминается под 1462 г. (ПСРЛ, т. VI, стр. 277; т. XXVII, стр. 276, 350.). О посошном обложении в Новгородской земле говорится под 1478 г. (ПСРЛ, т. XXV, стр. 319-320.). Под 1492 г. летописи сообщают об описании ряда присоединенных к Московскому великому княжеству территорий ("писати по-московски в сохи") (ПСРЛ, т. VIII, стр. 223; т. XXVII, стр. 362.). В псковских летописях также неоднократно говорится о сохе как единице обложения (под 1480, 1495 и 1500 гг.) (ПЛ, вып. I, стр. 78, 84; вып. II, стр. 219, 251.).

Много раз соха - окладная единица упоминается в писцовых книгах Северо-Восточной Руси (АФЗХ, ч. I, № 12, 22, 39, 165, 166, 170, 204; АСЭИ, т. I, № 333, 621, 649; т. III, № 250 (Владимирский, Вологодский, Галичский, Костромской, Московский, Переяславский, Радонежский, Ростовский и Юрьевский уезды).), а также Новгородской земли в 90-х гг. XV в. и начале XVI в.

Возможно, наконец, что с сохой (орудием) и ее частями связаны некоторые топонимы: Сохино (село в Дмитровском уезде, 1504 г.) (ДДГ, № 95.), Сохина Гридинская (деревня в том же уезде, 1433 г.) (АСЭИ, т. I, № 108.) и собственные имена (или прозвища): Сохин Шевяк (холоп, тот же уезд, 1433 г.) (АСЭИ, т. I, № 108.), С. И. Сохин (свидетель на межевании в Московском уезде в 1495-1499 гг.) (АСЭИ, т. II, № 412.), Ивашка Соха, или Положи Соха (крестьянин в Московском уезде, 1494-1499 гг.) (АСЭИ, т. II, № 408, 409, 411.). Титов Омешат (бежецкий вотчинник, 1498-1499 гг.) (АСЭИ, т. II, № 420.).

Итак, первые упоминания в письменных источниках о сохе как о единице обложения или мере земли относятся ко второй половине XIII в., а прямо как о земледельческом орудии - к концу XIII - началу XIV в.

Сведения о сохах, встречающиеся в письменных источниках, относятся к территории Бежецкого, Белозерского, Владимирского, Вологодского, Волоцкого, Галичского, Гороховецкого, Звенигородского, Кашинского, Костромского, Московского, Муромского, Новоторжского, Переяславского, Радонежского, Ростовского, Суздальского, Тверского, Юрьевского, Ярославского уездов, то есть 20 уездов Северо-Восточной Руси.

И число и расположение этих уездов позволяют говорить о практически повсеместном распространении сохи в Северо-Восточной Руси. В письменных источниках имеются сведения о применении сохи и в Новгородской и Псковской землях.

В берестяных грамотах есть некоторые указания и на конструкцию сохи (упоминание пары "омешей", "емников").

Археологические находки частей почвообрабатывающих орудий, относящиеся к изучаемым времени и территории, как указывалось, немногочисленны. Таких более или менее уверенно относимых ко второй половине XIII-XV вв. находок наберется вряд ли более десяти.

Конечно, этих материалов недостаточно для прочных выводов о типах сох и их эволюции в рассматриваемый период (К сожалению, до сих пор нет сколько-нибудь удовлетворительной, полной, построенной по одному принципу, сводной публикации этих находок с указанием датировок, размеров, веса, формы найденных деталей орудий, с рисунками или фото, выдержанными в одном масштабе, и т. д.). Однако на основе данных письменных источников, этнографических материалов, древнерусского изобразительного искусства и новейшей литературы некоторые наблюдения можно провести.

Сведения о большей части (Не включены в таблицу (из-за отсутствия тех или иных необходимых данных) следующие из опубликованных находок деталей пахотных орудий (для ' краткости ссылаемся, где возможно, на номер находки по наиболее полному списку их в книге В. И. Довженка "Землеробство древньоii Pyci до середини XIII ст. " (Кiiв, Вид-во АН УРСР, 1961, стор. 248-260), в которой указана необходимая библиография): 1 - сошник из с. Васильков бывшей Владимирской губернии (В. И. Довженок. УК. соч., стр. 252, № 47); 2 - обломок сошника, г. Дмитров Московской области (там же стр. 254, № 72); 3 - обломки сошников, пос. Знаменка Смоленской области (там же стр. 255, № 79); 4 - втулка сошника, урочище Перынь у Новгорода (там же, стр. 258, №116); 5 - обломок сошника, Яновское городище Смоленской области (там же, стр. 260, № 144; В. В. Седов. УК. соч. МИА, № 92, стр. 141); 6 - сошник, бывший Яранский уезд Нижегородской губернии (В. И. Довженок. УК. соч., стр. 260, № 145); 7 - сошник (найден в слоях XVI-XVIII вв.), Москва, Зарядье, длина 17 см (А. Ф. Дубынин. Работы Московской экспедиции. КСИИМК, вып. LVII М., 1955, стр. 73-74); 8 - обломки сошников, городище Радонеж Московской области (Н. П. Милонов. УК. соч. "Историко-археологический сборник". М., 1948, стр. 72); 9 - обломок сошника, раскопки у д. Бородино Смоленской области (В. В. Седов. Раскопки 1959 года во Владимирской земле и на Смоленщине. КСИИМК, вып. LXXXVI. М., 1961, стр. 77). По мнению В. В. Седова, этот сошник однотипен с находкой на Воищинском городище (МИА, № 92, стр. 103); 10 - обломок сошника (до XIII в.), городище Церковище Смоленской области (В. В. Седов. Древнерусские сельские поселения Смоленской земли. По материалам экспедиции 1956-1957 годов. КСИИМК, вып. LXXIX. М., 1960, стр. 51, 54, рис. 24, 3); 11 - обломок сошника, Ганинское городище Смоленской области (В. В. Седов. УК. соч. МИА, № 92, стр. 152); 12 - обломок сошника, Тимерово Ярославской области ("Ярославское Поволжье X-XI вв. по материалам Тимеревского, Михайловского и Петровского могильников". М., Изд. ГИМа, 1963, стр. 32, 112); 13 - сошник, асимметричный, длина 26,5 см (ГИМ, сведения о данной находке, не имеющей паспорта, нам сообщила В. П. Левашова); 14 - сошник, асимметричный, длина 31,5 см (ГИМ; по сведениям В. П. Левашовой); 15 - не выяснены нами данные о новгородском сошнике XI в., "по форме переходном к лемешу", найденном в 1959 г. (см. Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 64).) находок деталей пахотных орудий (кроме остатков плугов) на рассматриваемой территории (приблизительно в границах: с запада на восток - от Гродно и Бреста до долготы Устюга, с севера на юг - от линии Ладога-Белоозеро до линии Брест-Брянск) представлены в таблице 2.

В таблицу включены лишь те находки, о которых известны определенные сведения. В таблице представлены данные для сравнений об опубликованных находках остатков сох в лесной полосе Руси, относящихся не только к XIII-XV вв., но и к предшествующему времени. В публикациях находок остатков пахотных орудий имеются расхождения, поэтому пришлось сделать некоторые допуски: а) при различиях в литературе датировки одной и той же находки указываются крайние даты (например, если есть датировки "IX-X вв. " и "X-XI вв. ", берется дата "IX-XI вв. "); б) при различиях в наименованиях находок (этот разнобой встречается иногда даже в одной и той же работе), как правило, сохраняется наименование, данное в литературе, использованной при составлении таблицы; в) так как в литературе не всегда сообщаются размеры наконечников пахотных орудий, пришлось их определять как по масштабным рисункам, так и путем ряда сопоставлений изображений различных орудий. Поэтому, естественно, в указаниях размеров наконечников в таблице могут быть неточности, надеемся, незначительные (Сведения о размерах и внешнем виде некоторых неопубликованных или опубликованных ранее неудовлетворительно частей пахотных орудий были любезно сообщены нам В. П. Левашовой. Пользуюсь случаем выразить ей свою признательность за помощь.).

Общее число опубликованных находок наконечников пахотных орудий, которые могут быть отнесены к изучаемому времени, невелико: всего около десятка.

Все это не может не затруднить изучение представленного в таблице 2 материала. Однако было бы неверно из-за недостаточного количества этого материала и указанных трудностей использования игнорировать его, не пытаясь как-то интерпретировать имеющиеся данные, хотя, конечно, не все полученные выводы будут в равной степени определенны и категоричны.

Первый, по-видимому, бесспорный вывод заключается в том, что на рассматриваемой территории в VII-XVI вв. применяли различные типы пахотных орудий. Об этом свидетельствуют находки как симметричных, так и асимметричных наконечников, относящихся примерно к одним и тем же периодам, в том числе - и к XIII-XV вв.

Асимметричные наконечники некоторые авторы считают принадлежностью двузубых сох, а симметричные - многозубых сох (См., напр., В. П. Левашова. УК. соч., стр. 37; А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 320, 350.). Думаем, что разнообразие почвообрабатывающих орудий по числу зубьев могло быть еще более широким и в лесной полосе могли существовать однозубые упряжные орудия для обработки земли - типа позднейших "чертежей", "черкуш" или "отрезов" (Ср. Д. К. Зеленин. Русская соха, ее история и виды. Вятка, 1908, стр. 20, 25-26, 62-65, рис. 22; А. С. Бежкович, С. К. Жегалова, А. А. Лебедева, С. К. Просвиркина. Хозяйство и быт русских крестьян. Памятники материальной культуры. Определитель. М., "Советская Россия", 1959 [далее - Хозяйство и быт русских крестьян], стр. 12-14. Г. Е. Кочин ("Сельское хозяйство... ", стр 50, 51, 71) допускает возможность единовременного существования в какой-то период в лесной полосе рала и сохи, имея в виду двузубую соху. Он вместе с тем считает несостоятельным мнение о происхождении двузубой сохи от многозубой (там же, стр. 53-72). Однако эта проблема выходит за хронологические пределы нашей темы.). Им могли принадлежать некоторые из симметричных наконечников, находимых при археологических раскопках.

^* Таблица составлена по данным, содержащимся в работах: И. И. Никишин. Маральник из городища Городня на Волге. КСИИМК, вып. XIV. М. -Л., 1947, стр. 115-119; В. И. Равдоникас. Старая Ладога. СА, вып. XII. М.-Л., 1950, стр. 39 и др.; Н. Н. Воронин. Древнее Гродно. МИА, № 41. М.-Л., 1954, стр. 57, 209; С. Н. Орлов. К вопросу о древнем пашенном земледелии Старой Ладоги. КСИИМК, вып. LXV. М., 1956, стр. 142-144; В. П. Левашова. Сельское хозяйство. ТГИМ, вып. 32, стр. 26-37; А. В. Кирьянов. История земледелия Новгородской земли X-XV вв. (По археологическим материалам). МИА, №65, стр. 315-316, 344-351; В. В. Седов. Сельские поселения центральных районов Смоленской земли (VIII-XV вв.). МИА, № 92, стр. 70, 73-74; Искусство Руси эпохи Рублева (XIV-начала XVI вв.). Каталог. М., Изд. ГИМа, 1960, стр. 12; А. Л. Монгайт. Рязанская земля. М., Изд-во АН СССР, 1961, стр. 259; В. И. Довженок. Зомлеробство.., стор. 37-38, 48-52, 55, 83-90; А. Д. Горский. Древнерусская соха по миниатюрам Лицевого летописного свода XVI в. "Историко-археологический сборник". Изд-во МГУ, 1962, стр. 339 (примечание 3); М. Г. Рабинович. О древней Москве. М., "Наука", 1964, стр. 270; Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство на Руси в период образования Русского централизованного государства. Конец XIII - начало XVI в. М.-Л., "Наука", 1965, стр. 41-77; Ф. Д. Гуревич. Сельское хозяйство и промыслы древнерусского Новогрудка. КСИА, вып. 104. М.. 1965, стр. 77-79.

Как ни малочисленны находки рабочих частей почвообрабатывающих орудий, однако очень заметен постепенный, но довольно определенный рост размеров наконечников этих орудий. Если в VII-X вв. длина наконечника не превышает, даже не достигает 20 см (№ 1-7 в таблице 2), то в X-XIII вв., а особенно с XII в. она часто не только достигает 20 см, но и подчас существенно превосходит эту величину, доходя до 30 см (см. № 8-12, 14-18, 20- 21). В более позднее время, в XIII и особенно в XIV-XVI вв., наконечники еще более увеличились: длина некоторых из них достигает не только 30, но и 40 см (№ 22-27) (196 Рост размеров сошников в более позднее время, по сравнению с более ранним периодом, отмечен уже в литературе (см. А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 347; Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 66, 70, 71), но нам хотелось подчеркнуть и попытаться несколько конкретизировать этот рост.).

Сошники (1, 2) XII-XIII вв. (Коллекция НАЭ. Б. А. Колчин. Железообрабатывающее ремесло Новгорода Великого. (Продукция, технология). МИА, № 65. М., 1959, стр. 69, рис. 56, 1 и 5); полица (3) и сошники (4, 5) двузубой сохи XIII-XV вв. (ГИМ).

Сошники двузубой сохи XIV-XV вв.: 1 - передняя сторона, 2 - тыльная сторона. Москва, Зарядье. (Музей истории и реконструкции Москвы).

Сошник (левый - вид спереди и сзади) двузубой сохи XV-XVI вв. (Музей истории и реконструкции Москвы; правый сошник хранится в Государственном Эрмитаже). Находка А. Г. Векслера.

Как можно видеть, грани отмеченных "периодов" не очень определенны (из-за слишком широких датировок многих находок) и в каждом из "периодов" есть отклонения от типичных размеров. Например, резко выделяются своей большой длиной в первом (VII-X вв.) "периоде" староладожский сошник (№ 5 в таблице 2), и некоторые наконечники (№ 8, 16, 17, 21) - во втором "периоде" (X-XIII вв.). Это естественно потому, что в данном случае приходится оперировать материалами, относящимися к самым различным по географическим и иным условиям местностям (Новгородская и Псковская земли, Брестская, Брянская, Владимирская, Вологодская, Гродненская, Костромская, Московская, Рязанская, Смоленская, Ярославская области). Но тем показательнее и сама отмечаемая тенденция роста размеров наконечников. Общая тенденция к увеличению размеров наконечников налицо. Достаточно сравнить их типичные размеры: в VII-Х вв. - примерно 15-20 см, в X-XIII вв. (может быть точнее XI-XIII вв., так как для наконечников из Большой Бремболы и Городни на Волге датировка "XI в. " вовсе не исключена) - 20-25 см, в XIII-XVI вв. - 28- 40 см. Особенно очевидно возрастание величины сошников, если сравнить длину хронологически "крайних" наконечников: в VII в. - 13-16см (Старая Ладога, № 1 и 2) и, скажем, 31,5 см - в XVI в. (Новгородская земля, № 27) или 39-40 см в XIV-XVI вв. (Москва, № 24, 26). Значительное увеличение длины сошников (хотя, конечно, более постепенное, плавное) наблюдается и при сравнении периодов XI-XIII и XIV-XV вв.: в первом периоде длина наконечников - 20-25 см, во втором - 30-40 см.

Если возрастание величины "типичных" размеров (из-за малого количества материалов нет возможности оперировать даже средними цифрами) наконечников от периода к периоду выразить не в сравнительной длине, а в их объеме или весе, то результаты будут еще более разительными: например, окажется, что на "московские" сошники XIV-XVI вв., примерно в два раза превосходящие по длине сошники из Большой Бремболы или из Городни на Волге, нужно было металла в несколько раз больше, чем на наконечники X-XII вв.

Исходя из этих сопоставлений можно предположить, что увеличение размеров сошников было связано с возросшими потребностями не только восстановившегося, но и развивавшегося в последующем периоде земледелия. Не случайно особенно разительное увеличение размеров рабочих частей пахотных орудий, по приведенным материалам, приходится именно на XIV, XV, XVI вв., го есть на то время, когда наблюдается значительный подъем русского ремесла (Ср. Б. А. Рыбаков. УК. соч., стр. 695-696.), оправившегося от последствий монголо-татарского нашествия и, очевидно, обеспечивавшего столь сильно возросший со стороны деревни спрос на металл и изделия из него, особенно на металлические части земледельческих орудий.

Характерно, что 9 из И сошников, найденных при послевоенных раскопках в Новгороде, и обе пары московских сошников из Зарядья - совершенно новые, не бывшие в употреблении изделия, предназначавшиеся, видимо, для продажи крестьянам или для отправки в деревню (См А В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 344; М. Г. Рабинович. Великий посад Москвы (по раскопкам 1951 года). КСИИМК, вып. LVII, стр. 82.). Кроме того, почти абсолютное совпадение размеров и формы обеих пар сошников, найденных в разное время в Москве, в Зарядье (ср. № 24 и 26 в таблице 2), довольно близких по датировке (См сводку мнений о различных датировках пары сошников, наиденных в Зарядье в 1950 г., в нашей работе ("Очерки экономического положения крестьян... ", стр. 41, примечание 4). Находка А. Г. Векслером в, 1961 г. в Зарядье аналогичной пары сошников (№ 26 в таблице 2), которую он датирует (по сопровождающей находку керамике) XV-XVI вв., на наш взгляд, подтверждает датировку и первой пары сошников. Из пары сошников, найденных А. Г. Векслером, один (левый) хранится в Музее истории и реконструкции Москвы, а другой - в Эрмитаже (Ленинград).), создает впечатление существования некоего "стандарта" в изготовлении подобных сошников у ремесленников Зарядья.

Рост размеров сошников в изучаемый период был связан с развитием, изменениями и совершенствованием их конструкции, что, в свою очередь, находилось в связи с распространением паровой системы земледелия, в частности в форме трехполья (См. А. В. Кирьянов. УК. соч., МИА, № 65, стр. 347, 362.). Этот процесс (в основном на новгородском материале) прослежен А. В. Кирьяновым по эволюции как многозубых, так и двузубых сох.

Важен вывод этого автора о том, что на рубеже XIV-XV вв. в Новгородской земле уже была создана в результате длительной эволюции почвообрабатывающих орудий двурогая (двузубая) соха с перекладной полицей (См. А. В. Кирьянов. УК. соч., МИА, № 65, стр. 350, 362.).

В. П. Левашова, опираясь на археологические материалы (в том числе находки асимметричных сошников в Гродно, Мордовии и на Болгарском городище) и некоторые данные письменных источников и древнерусских миниатюр, приходит к таким же выводам относительно других районов Руси. Так, она полагает, что существование на Руси асимметричных сошников и полиц уже в XIII в. "можно считать установленным", а к XVI в. относится "вытеснение трехзубых сох двузубыми" (В. П. Левашова. УК. соч., стр. 27, 37.). В целом это вполне вероятный вывод, который можно подкрепить дополнительными материалами, а также несколько уточнить.

Необходимо прежде всего подчеркнуть, что двузубые сохи в древней Руси были известны еще задолго до XIII в. Об этом свидетельствуют находки асимметричных сошников IX-X вв. в Пскове и Старой Ладоге (№ 4 и 5 в таблице 2) (См. С. Н. Орлов. Остатки сельскохозяйственного инвентаря VII-X вв из Старой Ладоги. СА, вып. XXI. М. -Л., 1954, стр. 349; А. В. Кирьянов УК. соч. МИА, № 65, стр. 320, 324, 349.). Поэтому, очевидно, надо говорить о периоде, когда двузубые сохи стали распространяться все шире, и о причинах этого распространения и последующего превращения двузубой сохи в основной тип пахотного орудия на Руси.

Нам представляется, что "ранние" ("псковская" и "староладожская") двузубые сохи отличались от современных им многозубых (или однозубых) сох по существу только числом зубьев, не имея иных, принципиальных конструктивных отличий. "Псковский" сошник (№ 4 в таблице 2) очень миниатюрен и этим напоминает сошник ранних многозубых сох. Сошник IX-X вв. из Старой Ладоги/хоть и имеет значительную длину, но очень узок (5,5 см - наибольшая ширина). Это сближает его по функциональным возможностям с наконечниками многозубых (или однозубых) сох (Это отмечено В. И. Довженком (ук. соч., стр. 85).). Поэтому приписывать этим ранним асимметричным сошникам и сохам, снабженным такими сошниками, какие-то особые свойства в отличие от многозубых сох вряд ли справедливо.

Другое дело - более поздняя двузубая соха, снабженная более крупными и, следовательно, более широкими (Большую величину сошников двузубых сох по сравнению с наконечниками многозубых сох отмечают В. П. Левашова (ук. соч., стр. 28, 35) и А. В. Кирьянов (ук. соч. МИА, № 65, стр. 350).) асимметричными сошниками.

Такого рода сохи представлены, например, коломенскими сошниками (№ 23 в таблице 2), отличающимися от ранних (IX-X вв.) наконечников двузубых сох явно выраженной асимметричностью, заостренным носом, относительно большей шириной и утолщенной "трубицей". "Очевидно, такой двузубой сохой пахали несколько иначе, чем коловыми сохами, изображенными в миниатюрах. Понять этот способ вспашки помогает этнографический пример русской сохи с перекладной полицей... имевшей и коловые (для каменистых и песчаных почв), и перовые (для суглинистых почв) сошники. У такой сохи рассоха поставлена не так круто... сошники насаживаются близко друг к другу и не в одной плоскости, а несколько под утлом, так, что вспашка давала желобчатую борозду... Если же дать сохе некоторый наклон в сторону, то один из сошников будет срезать пласт земли горизонтально, и другой подрезать его сбоку. Это облегчит отрез пласта, несколько сузит борозду. Полица... укрепляется верхним концом в подвое, а нижний свободно кладется на один из сошников, - если на левый, то земля отгребается в правую сторону, и наоборот. К сохам такой конструкции и относились комплексы коломенской находки. Появление сохи с перекладной полицей, которую агрономы определяют как переходное орудие от рыхлящих к пашущим орудиям плужного типа, имело очень большое значение в развитии земледельческой техники лесной полосы" (В. П. Левашова. Ук. соч., стр. 36.).

Примерно к такому же типу орудия (но без полицы) относятся и новгородский сошник XV в. (№ 25) и обе пары сошников из Зарядья (№ 24 и 26). К ним приближаются по размерам и форме две пары сошников из раскопок в Костромской и Вологодской областях (№ 16, 17). К сожалению, они слишком широко датируются - XI-XIII вв. От этого хронологические грани "ранних" (IX-X вв.) и "поздних" (XI-XVI вв.) асимметричных сошников, а следовательно, и двузубых сох, как бы смыкаются. Поэтому для определения того времени, когда двузубая соха начала играть большую роль в земледелии, чем другие виды сох, целесообразно использовать данные исторической лингвистики.

Как известно, общеславянское слово "соха" означает некий раздвоенный предмет. Об этом говорят и производные от "сохи" слова: "сохатый" - лось с двумя ветвями рогов, "сошки" - двуногая подставка и т. д. (См. П. Я. Черных. Очерк русской исторической лексикологии. Древнерусский период. Изд-во МГУ, 1956, стр. 57-59 (см. там же соответствующие ссылки на работы В. И. Даля, И. И. Срезневского и другие примеры).).

Термин "соха" в значении, позволяющем связать его с названием земледельческого орудия (в смысле окладной единицы или меры земли) и в прямом значении названия земледельческого орудия, начинает встречаться со второй половины XIII - начала XIV вв. (новгородские берестяные грамоты № 68 и 142, свидетельство В. Н. Татищева в его "Истории Российской" под 1275 г. (В пользу достоверности этого свидетельства высказывался Б. Д. Греков (см. Б. Д. Греков и А. Ю. Якубовский. Золотая Орда и ее падение. М. -Л., Изд-во АН СССР, 1950, стр. 222). У В. Н. Татищева это известие имеет, так сказать, "северорусское" происхождение: в его "Истории Российской" речь идет о дани, собираемой с "сох" великим князем владимирским Василием Ярос-лавичем, который был костромским князем.)). Во всех этих случаях, как показывает сама этимология слова, речь идет, очевидно, о двузубом орудии.

Таким образом, и археологические материалы и известия письменных источников ведут к довольно определенному времени - ко второй половине XIII - началу XIV вв. Очевидно, примерно с этого времени появилась необходимость специальным названием выделить из других типов почвообрабатывающих орудий именно двузубую соху (Ср. П. Я. Черных. УК. соч., стр. 21.). Естественно, что для ее обозначения был использован общеславянский термин "соха", подчеркивающий характерную для этого орудия конструктивную особенность - двузубость (ср. более поздний термин "косуля" для обозначения действительно "косого", явно несимметричного по конструкции пахотного орудия).

О том, что новгородские берестяные грамоты, содержащие упоминания о сохе как об орудии, имели в виду именно двузубую соху, свидетельствует указание берестяной грамоты № 96 на два сошника ("омеши двои").

О большей типичности, распространенности во второй половине XIII-XV вв. в Северо-Западной и Северо-Восточной Руси двузубой сохи по сравнению с другими видами почвообрабатывающих орудий говорит и использование термина "соха" для обозначения земельной меры и окладной единицы.

Косвенным образом о том же свидетельствуют данные более поздних, но все же сравнительно близких по времени к изучаемому периоду источников: письменных и изобразительных.

Так, в одной правой грамоте 1543 г. в числе пограбленного у монастырских крестьян имущества упоминаются: у одного крестьянина "две сохи с полицами", у другого - "соха с полицею" (Н. П. Лихачев. Сборник актов, собранных в архивах и библиотеках, вып. П. Грамоты правые. СПб., 1895, стр. 196-197.). Ясно, что эти сохи - двузубые, так как полица при трехзубой сохе не имеет смысла. Нет сомнения и в том, что в 40-х гг. XVI в. двузубые сохи с полицами - не нововведение. Интересно указание этой грамоты и на существование полиц.

Аллегорическое изображение весны: пахота двузубой сохой с полицей, сев, боронование, вскапывание огорода, сгребание сена. Миниатюра конца XVI - начала XVII в. (ГБЛ, ф. 173, № 103, л. 130).

Пахота двузубой сохой, сев и боронование. Миниатюра XVI в. (ГИМ, Музейское собрание, № 358, л. 99 об.).

Изображение двузубой сохи с полицей имеется на миниатюре в одной русской рукописи конца XVI - начала XVII в. (См. А. Д. Горский. Почвообрабатывающие орудия по данным древнерусских миниатюр XVI-XVII вв. "Материалы по истории сельского хозяйства и крестьянства СССР", сб. 6. М., "Наука", 1965, стр. 28-30.).

Значение двузубой сохи как основного типа орудия на Руси изучаемого времени (особенно к концу его) подтверждают также древнерусские миниатюры XVI в. Так, в Лицевом летописном своде XVI в. имеется девять изображений сцен пахоты (См. подробнее А. Д. Горский. Древнерусская соха по миниатюрам Лицевого летописного свода XVI в. "Историко-археологический сборник". Изд-во МГУ, 1962, стр. 339-351; его же. Еще одно изображение сохи XVI в. ВМУ, си, 1963, № 3, стр. 17-22. Сцены пахоты любили изображать на Руси и до XVI в. Об этом свидетельствует древнерусский памятник "Наказание отца к сыну", где говорится: "... иж хощет ратая имети не на стене написана, нъ на ниве ороуща" (см. В. А К Учкин. "Наказание отца к сыну" по списку середины XV века. В кн.: "Исследования источников по истории русского языка и письменности". М., "Наука", 1966, стр. 290).). Во всех случаях (на девяти рисунках соха изображена 11 раз) представлена пахота двузубой сохой, причем на некоторых рисунках изображены и сошники. Отвальных приспособлений нет. Эта "коловые сохи" (Ср. В. П. Левашова. УК. соч., стр. 36. Не следует думать, что коло-вые сохи - это обязательно какие-то примитивные орудия по сравнению с обычными сохами, имеющими широкие сошники с острыми треугольными выступами ("перьями") в сторону поля. Применение коловых сох, очевидно, связано с почвенными условиями. Не случайно "коловые" сохи в северной России дожили до XIX в. (см. там же, стр. 37).).

Для всех сох, изображенных в Лицевом своде, характерен большой угол наклона рассохи по отношению к плоскости оглобель. Рассоха прикреплена к оглоблям почти под прямым углом. В более поздние времена (например, в XVIII-XIX вв.) у двузубых сох этот угол был обычно значительно меньше, так что сошники шли в земле почти горизонтально. При более вертикальном положении рассохи (и, следовательно, сошников) у древнерусской двузубой "коловой" сохи ею можно было работать не только на старопахотных землях, но и на лесной, изобилующей корнями почве (например, во время поднятия нови на расчищенном от леса месте или при восстановлении пахоты на "пустошах").

Пахарю легче было маневрировать такой сохой, например приподнимать или даже вытаскивать из земли соху, чтобы миновать встретившийся корень (См. В. П. Левашова. УК. соч., стр. 29.).

На древнерусских миниатюрах встречается изображение пахоты и трехзубой сохой - в лицевом "житии" Сергия Радонежского (конца XVI - начала XVII в.) (См. цветное воспроизведение этой миниатюры в альбоме "Древнерусская миниатюра". М. - Л., "Academia", 1933, № 65.). Однако есть основания сомневаться, что здесь нарисована реальная трехзубая соха (См. подробнее А. Д. Горский. Очерки экономического положения крестьян.., стр. 42-43. Фантастичным считает это изображение сохи и Г. Е. Кочин ("Сельское хозяйство... ", стр. 56-59).), хотя изображенный способ упряжки этого орудия имеет этнографические аналогии (Ср. А. К. Супинский. К истории земледелия на русском севере. СЭ, 1949, № 2, стр. 139-140.). М. Г. Рабинович снова повторил предположение, что эта миниатюра скопирована с рисунков более раннего памятника (См. М. Г. Рабинович. О древней Москве, стр. 270.). Возможно, что это и так, но изображение самого орудия не имеет этнографических аналогий и не соответствует известным реконструкциям трехзубой и вообще многозубой сох (Ср. А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 346; А. К. Супинский. УК. соч., стр. 140 (рис. 1 и 2). Об изображении сохи в "житии" Сергия Радонежского см. еще А. Д. Горский. УК. соч. "Материалы по истории сельского хозяйства и крестьянства СССР", сб. 6, стр. 21-22.).

Пахота трехзубой сохой. Миниатюра конца XVI - начала XVII в. (ГБЛ, ф. 304, № 866, л. 153 об.).

На основании анализа данных разнообразных источников весьма вероятным представляется вывод, что основной формой сохи на Руси с рубежа XIII-XIV вв. (а в Новгородской земле, не испытавшей непосредственного удара орд Батыя, не позднее, как с середины XIII в.) постепенно становится двузубая соха, с полицей или без нее, разумеется, с определенными местными вариантами (К аналогичному выводу о XIII в. (или конце XIII в.) как о времени конструктивного усовершенствования двузубой сохи пришел и Г. Е. Кочин ("Сельское хозяйство...", стр. 75, 77, 93, 152).).

Кроме указанных достоинств двузубой сохи надо отметить, что она по сравнению с трехзубой (и вообще многозубой) сохой дает возможность при той же затрате сил производить более глубокую вспашку. Распространение более удобного, универсального и производительного (чем многозубая соха) орудия говорит о значительном прогрессе в земледелии изучаемого времени (См. П. Н. Третьяков. Сельское хозяйство и промыслы. В кн.: " История культуры древней Руси", т. I, стр. 58; Г. Е. Кочин. Развитие земледелия.., стр. 271.).

Однако в Северо-Восточной Руси существовали не только двузубые сохи; речь идет лишь о виде сохи, наиболее типичном для изучаемого времени. Помимо двузубых сох, возможно, продолжали существовать и однозубые и многозубые орудия.

Применение различных видов двузубой сохи и других сох зависело, очевидно, от местных условий, и прежде всего от характера тточв. Возможно, также, что в одном и том же хозяйстве (скорее всего, конечно, в хозяйстве феодалов) могли одновременно применять для разных видов земледельческих работ разные типы сох (См. А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 350-351.). Наряду с сохами на Руси второй половины XIII-XV в. применяли и плуг. Судя по изображению на миниатюре в Кенигсбергской летописи, он был деревянным, имел лемех плужного типа, железную оковку деревянной основы, полоз, отвал и передок с колесами; видимо, имелся и резец (См. А. В. Арциховский. Древнерусские миниатюры как исторический источник, стр. 25; Радзивиловская или Кенигсбергская летопись, т. I. СПб., 1902, л. 9.). В древнерусских письменных источниках первое упоминание плуга относится, как известно, к 981 г. (ПВЛ, ч. 1, стр. 58.). Плуг упоминается и в Пространной редакции "Русской Правды".

В послемонгольский период наиболее раннее указание на плуг в русских источниках находится в "дополнительных статьях" к "Русской Правде", относящихся, по-видимому, к концу XIII - началу XIV в. Одна из этих статей ("О ржи") начинается словами: "А в селе сеяной ржи на два плуга 16 кадей ржи ростовьскых... " (ПРП, вып. 1, стр. 209.). Слово "плуг" встречается и в переводных рукописях послемонгольского периода: в Новгородской кормчей 1280 г. и более поздних русских рукописях (например, XIV в. - "плугарь") (См. И. И. Срезневский. Материалы.., т. II, стб. 971.).

"Поплужное" (татарский побор) и "поплужницы" (сборщики этого побора) упоминаются в ярлыке 1267 г. Менгу-Темира русскому духовенству (ПРП, вып. 3, стр. 367-368.). В формуле "куда плуг... коса... ходила" указания на плуг встречаются с 80-х гг. XIV в. (АСЭИ, т. II, № 340 (около 1380-1382 гг., Московский уезд). Ближайшие по времени упоминания: 1392-1427 гг. (АСЭИ, т. I, № ГО, Переяславский уезд) и 1399 г. (АФЗХ, ч. I, № 246; АСЭК, т. III, № 295 - Курмышский уезд).).

Кроме этой формулы в актах имеются и другие свидетельства о применении плуга на Руси в XIV-XV вв. О Тебенкове "плужище" и пахавшем плугом эту землю "человеке" Марии Петелиной - Тебенке говорится в духовной грамоте (около 1440 г., Переяславский уезд) этой вотчинницы (АСЭИ, т. I, № 228.). "Двои топек плужный" упомянуты в одной данной грамоте (около 1444-1445 гг., Нижегородский уезд) (АСЭИ, т. III, № 490.). О "плужной" (а также "сошной" и "пахотной") земле говорится в судном списке конца XV в. (Ярославский уезд) (АСЭИ, т. III, № 209.). В начале XVI в. в Звенигородском уезде существовало селище "Плужаниново" (ДДГ, № 95, стр. 380.). В двух жалованных грамотах (1455-1462 гг., Галичский и Радонежский уезды) Василия II Троице-Сергиеву монастырю и в новгородской грамоте на "черный бор" с Новоторжских волостей (середина XV в.) о "плуге" говорится как о единице обложения ("с дву плуг", "плуг за две сохи") (ГВНиП, № 21; АСЭИ, т. I, № 260, 261.), что, может быть, указывает на распространенность плуга в этих районах. Плуг упоминают "жития" Сергия Радонежского и Стефана Пермского (Житие Сергия Радонежского, стр. 94; Житие Стефана Пермского, стр. 90.).

На изучаемой территории Руси известны и археологические находки частей плуга, правда, возможно, относящиеся к несколько более раннему периоду.

Так, чересло XII-XIII вв. найдено при раскопках в Суздальском кремле (См. В. П. Левашова. УК. соч., стр. 32, № 14.). Эта находка интересна тем, что она хронологически и территориально "увязывается" с некоторыми другими материалами. Как было сказано, плуг упомянут в одной из "дополнительных" статей "Русской Правды" (конец XIII - начало XIV в.) рядом с указанием на "кади ростовские"; по-видимому, эти статьи и возникли где-то в районе Ростова Великого, то есть на территории бывшего Ростово-Суздальского княжества. Таким образом, чересло из Суздаля "территориально увязывается" с упоминанием плуга в ростовском документе. Единственное изображение плуга на миниатюрах встречается в Радзивиловской летописи. Между тем не исключено ее "владимирское" происхождение (мнение Н. П. Кондакова) (Не вхожу, разумеется, сейчас в полемику о месте возникновения Радзивиловской летописи.). Но это тоже район бывшего Ростово-Суздальского (или позднее Владимиро-Суздальского) княжества. Время этих трех свидетельств о существовании здесь плуга довольно близкое. XII-XIII вв. - дата "суздальского" чересла. XIII в. - вероятное время создания иллюстрированного оригинала Радзивиловской летописи. Концом XIII - началом XIV в. датируются "дополнительные" статьи "Русской Правды". Возможно, что географическая и хронологическая близость указанных известий свидетельствует об устойчивости в этом районе применения орудий плужного типа.

Чересло плуга XII-XIII вв. Суздаль.(1/5 натуральной величины). (В. П. Левашова. Сельское хозяйство. В кн.: 'Очерки по истории русской деревни X-XIII вв.'. М., 1956, [ТГИМ, вып. 32], стр. 30, рис. 6, 3).

При археологических раскопках в Рязанской земле были обнаружены два плужных лемеха "архаического" типа. Один найден на Вышгородском селище (Почему-то вопреки разъяснениям А. Л. Монгайта ("Рязанская земля", стр. 258) Г. Е. Кочин снова считает этот лемех найденным на городище Пальное ("Сельское хозяйство... ", стр. 51).). Другой происходит, по-видимому, из Пронска. Это - крупные орудия. Размеры лемеха из Вышгорода: длина - 29,5 см, наибольшая ширина - 28 см; размеры лемеха из Пронска соответственно 30,5 и 23,5 см (См. А. Л. Монгайт. Рязанская земля, стр. 258-259, рис. 108 и 109, 5. Размеры "пронского" лемеха даем по масштабному фото (там же, стр. 261, рис. 109, 5).). В новейшей литературе эти лемехи упоминаются как "недатированные" (См. А. Л. Монгайт. Рязанская земля, стр. 258-259, рис. 108 и 109, 5. Размеры "пронского" лемеха даем по масштабному фото (там же, стр. 259). Правда, на той же странице (в примечании 10) А. Л. Монгайт пишет, что на Вышгородском I селище, датированном славянской керамикой XII-XIII вв., "действительно найдены были сошник и чересло". Принимаем к сведению указание на находку чересла, однако остается неясным, был ли найден "действительно" "лемех" или иной предмет - "сошник".). Однако даже в таком случае находки интересны как подтверждение применения плугов в этом районе. На Вышгородском селище в слоях XII-XIII вв. найдено чересло (См. А. Л. Монгайт. Рязанская земля, стр. 258-259.).

Пахота плугом. Миниатюра XV в. (Радзивиловская или Кенигсбергская летопись, т. 1. Фотомеханическое воспроизведение рукописи. СПб., 1902, л. 7).

Обломок стального лезвия лемеха XI-XIII вв. найден в Ярославской области (См. В. П. Левашова. УК. соч., стр. 34 (примечание 3).).

В. П. Левашова считает, что плуг, по-видимому, употреблялся в "оазисах" "серых оподзоленных почв с пятнами пойменного чернозема", которыми были, в частности, Рязанское и Суздальское ополья (См. В. П. Левашова. УК. соч., стр. 34 (примечание 3).). На основании приведенных данных можно, на наш взгляд, говорить о применении плуга также в Галичском, Курмышском, Новоторжском, Нижегородском, Переяславском, Рязанском, Ярославском уездах и в районе Радонежа (Чересло VIII-IX вв. длиной примерно в 40 см найдено при раскопках в Хотомеле (Брестская область). См. В. И. Довженок. УК. соч., стр. 73, рис. 33.).

Возможно, что в некоторых местностях могли применяться как сохи, так и плуги: в одном акте, относящемся к Ярославскому уезду, говорится и о "сошной" и о "плужной" земле (АСЭИ, т. III, № 209.). Таким образом, плуг в Северо-Восточной Руси XIII-XV вв. применялся, но, очевидно, был менее распространен, чем соха.

Еще менее сведений о применении плуга в Новгородской земле. Всего один раз упомянут плуг в новгородских актах. Правда, упоминание это важное - в качестве единицы обложения. Оно имеется в грамоте 1448-1461 гг. Великого Новгорода о предоставлении на год "черного бора" с Новоторжских волостей Василию II: "с сохи по гривне... плут за две сохи" (ГВНиП, №21.). Однако в этой грамоте речь идет о "боре" с новоторжских волостей, а не с основной территории Новгородской земли (хотя Торжок временами и входил в состав Новгородской республики). Прямые указания на применение плуга на территории собственно Новгородской земли (то есть на территории новгородских пятин) отсутствуют. Нет таких указаний ни в актах, ни в "новгородских" известиях летописей, ни в новгородских писцовых книгах конца XV - начала XVI в. (Представляется сомнительным предположение П. Я. Черных о том, что термин "плуг" характерен для древненовгородского диалекта (ук. соч., стр. 58). Не меняет положения для интересующего нас периода и упоминание "плуга" в Новгородской кормчей 1280 г. (здесь этот термин встречается в более раннем памятнике - "Русской Правде") или в переводном "Написании Афанасия мниха к Панкови" (И. И. Срезневский. Материалы.., т. II, стб. 971).). Нет пока таких сведений и в новгородских берестяных грамотах. Не найдена пока остатков плугов и при раскопках в Новгороде, давших колоссальный и весьма важный материал и для характеристики сельского хозяйства, а также самое значительное (как нигде - в лесной полосе Руси) число находок остатков пахотных орудий.

И это отсутствие сведений о применении плуга в Новгородской земле вряд ли случайно.

Вряд ли случайно отсутствие упоминаний о плуге в новгородских актах до присоединения Новгорода к Московскому великому княжеству, так как даже в лишенной реального содержания формуле обозначения земельных границ ("куда соха... коса... ходила") термин "плуг" в этих актах не встречается. Характерно, что даже после ликвидации самостоятельности Новгорода слово "плуг" в указанной формуле хотя и появляется (очевидно, под влиянием "московского", вообще "низовского" формуляра грамот), но лишь в двинских актах (ЛЗАК, вып. 35, стр. 159, № 57 ("куда мои топор ходил и плух и коса", 1495-1496 гг.).).

Отсутствие упоминаний термина "плуг" и в новгородских писцовых книгах нельзя объяснить влиянием "московских" порядков, то есть распоряжением "писать" Новгород после присоединения "по-московски в сохи", как это было сделано, например, в 1492 г. по отношению к ряду присоединенных земель (Ср., напр., ПСРЛ, т. XXVII, стр. 362.). Как известно, в, 1478 г., после присоединения Новгорода, сами новгородские бояре объясняли великокняжеским представителям, чему соответствует "их" новгородская окладная единица - "соха" (ПСРЛ, т. XXV, стр. 319-320.).

Правда, в писцовой книге Водской пятины (1500 г.) имеются упоминания "лемешей". Эти упоминания очень локальны: в книге говорится, что в составе "нового дохода", идущего с двух сел одной волостки, были "лемеши железа" (НПК, т. III, стб. 923 (4 и 3 "лемеши"), 928 ("7 лемехов железа").). Не свидетельство ли это о применении здесь плугов, наконечниками которых были эти "лемеши" (в одном из сел было четыре кузнеца)?

Действительно, в древнерусской письменности термины "лемех", "лемеш" известны для обозначения земледельческого орудия, но только в церковных или переводных текстах. В этом смысле употреблен термин "лемешь" в переводе библии 1499 г. (См. И. И. Срезневский. Материалы.., т. II, стб. 17; т. III, стб. 884.), а также в "Земледельческом уставе" - переводном памятнике XIV в. (См. А. Павлов. "Книги законные", содержащие в себе в древнерусском переводе византийские законы земледельческие, уголовные, брачные и судебные. СПб., 1885, стр. 56.).

Плужный лемех XII-XIII вв. Вышгородское селище, Рязанская область. (Коллекция Рязанского областного музея. А. Л. Монгайт. Рязанская земля. М., Изд-во АН СССР, 1961, стр. 259, рис. 108).

Плужный лемех из Пронска? (Коллекция Рязанского областного музея. А. Л. Монгайт. УК. соч., стр. 261, рис. 109,5).

Но в писцовой книге Водской пятины вряд ли речь идет о лемехе-наконечнике плуга. Во-первых, термин "лемех" для новгородского говора нетипичен (В. И. Даль, например, считает термин "лемех" типичным для костромского говора (В. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка, изд. 2-е, испр., т. П. СПб. - М., 1881, стр. 247).), во всяком случае для рассматриваемого времени. Во-вторых, описание новгородских пятин производилось московскими писцами и в уже "московское" (то есть после присоединения Новгорода) время. Поэтому термин "лемешь" мог применяться ими, московскими писцами. Примечательно, далее, что о "лемешах" говорится в перечне "нового", а не "старого" дохода. И при итоговых подсчетах доходов со всей волостки в писцовой книге отмечено, что эти 7 лемешей "переимались", то есть брались сверх того оброка, который платили ранее и в состав которого лемеши не входили (НПК, т. III, стб. 928.). Наконец, есть основание сомневаться, что "лемеш" писцовой книги вообще означал часть какого-либо орудия. В той же самой местности Водской пятины (и только здесь) отмечен оброк "сошниками": с одного села, где жили 6 кузнецов, брали "нового доходу... 28 сошьников". Эти сошники тоже "переимались" (НПК, т. III, стб. 919, 921.) - брались теперь (в 1500 г.) впервые. Но если писцовая книга упоминает просто "сошьники", то о лемехах последовательно говорится "лемеши железа", совершенно аналогично тому, как сказано в том же месте писцовой книги о крицах: "5 криць железа", "10 криць железа" (НПК, т. III, стб. 923-927.) и т. д.

Не подразумевались ли (в данном случае, по крайней мере) под "лемешами железа" какие-то куски железа, своеобразные прокованные "начерно" "болванки" металла, которые не были еще готовыми изделиями - "сошьниками", но не были уже и непрокованными, "сырыми" крицами? В обоснование этого предположения можно привести текст из опубликованной в 1965 г. Я. Н. Щаповым "Туровской уставной записи о десятине", относящейся к XIV в. В записи говорится, что "у гостей" в качестве мыта могут браться: "от железа 30-я соха, от жеребиев 30-и жеребей, от кос 30-я коса, от прутов 30-и прут, от серпов 30-и серп" (Я. Н. Щапов. Туровские уставы XIV века о десятинах. "Археографический ежегодник за 1964 г. ". М., 1965, стр. 273.). Здесь, очевидно, речь идет о "сохах" "железа", подобных "лемешам железа" писцовой книги Водской пятины, ибо, когда десятина берется косой или серпом, то она исчисляется от общего числа этих орудий, привезенных на продажу, сохи же являются отчислением не от какого-то количества "сох", а от "железа" (Конечно, нельзя исключить толкование термина "железо" как железных наконечников. Я. Н. Щапов переводит "железа" как "рала" (там же, стр. 259).).

Все сказанное заставляет думать, что в Новгородской земле (по крайней мере, в пятинах) плуг если и применялся, то весьма редко (Ср. Л. В. Данилова. УК. соч., стр. 32-33.).

В изучаемый период встречается также термин "рало" (и производные от него слова), обычно, в церковных и переводных или заимствованных текстах (АИ, т. I, № 26; ДАИ, т. I, № 180; РИБ, т. VI, № 57, 112; И. И. Срезневский. Материалы.., т. III, стб. 65; А. Павлов. УК. соч., стр. 47, 56.). Правда, в нескольких актах, относящихся к Двинской земле, упоминаются платежи, происходящие от корня "рало": "поралье", "подоральное", "поральное" (ГВНиП, № 89, 95, 101, 191, 234; АСЭИ, т. II, № 256.).

В духовной Климента (вторая половина XIII в.) упоминается "поральское серебро" (ГВНиП, № 105.). Возможно, что завещатель имел дело со сбором этого налога с Двинской земли. Л. В. Данилова полагает, что речь может идти об откупе Климентом права на сбор этого налога "в северных волостях" (Л. В. Данилова. УК. соч., стр. 49 (примечание 3).). Термин "поральский" (для обозначения должностного лица) имеется в новгородских писцовых книгах. О рале как о земледельческом орудии говорится в одном псковском акте XIV-XV вв. (См. Л. М. Марасинова. УК. соч., стр. 54 (акт № 11).); это позволяет предполагать применение рала в данных районах.

Главным орудием подсечного земледелия оставался топор, много раз упоминаемый актами в формуле для обозначения границ земельных владений (См. подробный разбор эволюции и типов топоров в ук. соч. В. П. Левашовой (стр. 39-48).). Иногда употреблялось и иное название топора - "секира" (ГВНиП, № 282; АСЭИ, т. II, № 33.).

Таким образом, на Руси во второй половине XIII-XV вв. употребляли различные пахотные орудия: сохи разных типов, плуг и, возможно, рало. С течением времени, по-видимому, все большее значение приобретает двузубая соха (с полицей и без нее). Как уже указывалось, в одном и том же хозяйстве для разных видов работ могли применяться различные почвообрабатывающие орудия.

Основным рабочим скотом на Руси второй половины XIII- XV в. были лошади и лишь отчасти волы. Наряду с общими упоминаниями "коней", "лошадей" имеются указания на собственно рабочих лошадей - "страдных" (Архив Строева, № 90; АФЗХ, ч. I, № 33; АСЭИ, т. I, № 71.) (от древнерусского "страдать" - заниматься земледельческим трудом) (Ср. М. Н. Тихомиров. Средневековая Москва в XIV-XV веках. Изд-во МГУ, 1957, стр. 145. См. также "Житие Сергия Радонежского... ", стр. 96 ("страдоу земноую работающоу").).

Обычной была пахота на одной лошади. Так, в том месте летописи, где говорится о раскладке дани с Новгородских волостей (после присоединения Новгорода к Москве), сказано: "Один человек на одной лошади ореть". Однако, возможно, бывали случаи, когда и в соху (трехзубую) запрягали трех лошадей, что нашло отражение в упомянутой выше миниатюре "жития" Сергия Радонежского, изображающей сцену пахоты (если считать, что на этом рисунке представлена все-таки соха). Говоря о раскладке дани в новгородских волостях, летопись отмечает и подобный случай: "хто на 3-х лошадях и сам третей ореть". Есть такое же указание и в грамоте о "черном боре" с Новоторжских волостей: "А в соху два коня, а третье припряжь" (ПСРЛ, т. VIII, стр. 195; т. XII, стр. 184; т. XXV, стр. 320; ГВНиП, № 21.).

Вряд ли такие случаи были типичными. Запряжка в соху трех лошадей была, очевидно, по силам лишь крупной вотчине. Кроме того, следует учитывать контекст приведенных мест из летописи и из грамоты на "черный бор". В этих текстах речь идет о раскладке повинностей, а отнюдь не об описании приемов пахоты. Авторам этих текстов нужно было наметить единицу обложения и приравнять к ней хозяйства, различные по количеству рабочего скота, или разнородные по источникам дохода ("тшан Кожевнической" за соху; невод - за соху и т. п.), или по земледельческим орудиям ("плуг за две сохи"). Кроме того, в летописи сначала упоминается "обжа" как первичная, неделимая далее, реальная податная единица ("три обжи соха, а обжа один человек на одной лошади ореть") (ПСРЛ, т. VIII, стр. 195-196; т. XII, стр. 184; т. XXV, стр. 320.). Таким образом, "соха" в этих текстах выступает не как реальное орудие, а как условная единица обложения, равная трем обжам (реальным трем пахарям, из которых каждый пашет на одной лошади) (Ср. Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 74.).

Что касается изображения пахоты в "житии" Сергия Радонежского, сомнительно, что там представлена пахота именно сохой, а не плугом, в который, как мы видели, запрягали именно трех лошадей, ибо плуг был более тяжелым для лошади орудием (большее количество железа, наличие полоза), чем соха.

На всех миниатюрах Лицевого свода, представляющих пахоту на лошади (а также иногда и на волах), изображено по одному тягловому животному, влекущему соху (См. А. Д. Горский. УК. соч. "Историко-археологический сборник". Изд-во МГУ, 1962, стр. 342-349, рис. 1-8; его же. УК. соч. ВМУ, си, 1963, № 3, стр. 18.).

Пахота на одной лошади известна и в более древние времена (начало XII в.) (История культуры древней Руси, т. I, стр. 69; ПВЛ, ч. 1, стр. 183.).

Волов упоминают акты, относящиеся к Бежецкому, Владимирскому, Дмитровскому, Кашинскому, Московскому, Нижегородскому, Новоторжскому, Переяславскому, Рузскому, Суздальскому уездам и Псковской земле (АСЭИ, т. I, № 8, 10, И, 32, 71, 108, 258, 259, 430, 455; т. II, № 346; т. III, № 8, 100, 132, 468, 490; Н. М. Карийский. Исследование языка Псковского Шестоднева 1374 года. ЖМНП, 1916, но, № 2, отд. 2, стр. 203.), а также "житие" Пафнутия Боровского, где говорится именно о "работных" волах (ГБЛ, ф. Румянцева, № 160, л. 91.). Характерно, что новгородские документальные источники: акты, писцовые книги конца XV - начала XVI в. и берестяные грамоты "не знают" волов (См. Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 256.).

В актах имеются сведения о тщательной и разнообразной обработке земли под посевы, особенно парового поля (См. Г. Е. Кочин. Развитие земледелия на Руси.., стр. 275-277; его же. Сельское хозяйство.., стр. 133.). О том же, возможно, свидетельствует и новгородская берестяная грамота № 17 (1409-1422 гг.), автор которой (по-видимому, приказчик) (См. А. В. Арциховский. Новгородские грамоты на бересте (из рзскопок 1952 г.), стр. 17.) пишет своему "осподину Тимофию": "Земля готова надобе семяна... а мы не смием имать ржи без твоего слова". Слова "земля готова" говорят, конечно, не о том, что настало время сева (сошел снег и т. д.): это "осподин" мог узнать и без специального сообщения приказчика. Речь идет о том, что уже проведена подготовка земли к посеву. В источниках встречаются и образные выражения, говорящие о необходимости "умягчения" нив для посева (ПСРЛ, т. XX, стр. 270; т. XXVI стр. 215.) и о различных работах по подготовке участков земли под пашню и к посеву (См. Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 134-135.).

Очевидно, специально готовили и посевной материал. Источники конца XIV и XV в. особо говорят о зерне, предназначенном для посева, и различают семена не только по видам злаков (ржаные, овсяные и "всякие" семена, "семенные" рожь, жито и т. д.) (ПЛ, вып. II, стр. 66-67; ГВНиП, № 140, 141, 153, 162, 164, 168, 172, 173, 198, 202, 203, 206, 213, 227, 229, 241, 246, 247, 257, 267, 269, 276; АСЭИ, т. II, № 11, 12, 29.), но и по другим признакам. Встречаются, например, указания на "сухие" семена (АСЭИ, т. II, № 11.)). Возможно, здесь говорится о специально подготовленных для сева семенах. Об особой молотьбе ржи "на семя" упоминается в грамоте Киприана 1391 г. (АФЗХ, ч. I, № 201.).

О самом процессе посева дают представление древнерусские миниатюры: посев семян производится или из лукошка (видимо, берестяного), или из рядна, повешенного через плечо (См. А. В. Арциховский. Древнерусские миниатюры как исторический источник, стр. 86, 186; Древнерусская миниатюра, № 62, 66; А. Д. Горский. УК. соч. "Историко-археологический сборник". Изд-во МГУ, 1962, стр. 342-349, рис. 1-8; ГБЛ, ф. 98, № 80, л. 314 об.).

Высеянные семена забороновывались. В XV в. крестьяне, например, говорили на суде, что они "пахали, орали и бороновали" землю (АСЭИ, т. I, № 607, 607а.). На древнерусских миниатюрах встречаются изображения боронования как бороной-"смыком", так и бороной-"плетушкой" (См. В. П. Левашова. УК. соч., стр. 27; А. Д. Горский. УК. соч. "Историко-археологический сборник". Изд-во МГУ, 1962, стр. 344, рис. 3; Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 76-77. Ср. В. И. Довженок. УК. соч., стр. 221, рис. 42-43; А. Д. Горский. УК. соч. "Материалы по истории сельского хозяйства и крестьянства СССР", сб. 6, стр. 29, рис. 4.).

Посевы тщательно охраняли от потрав; об этом свидетельствует множество упоминаний в источниках "об изгородах", "перегородах" или "огородах", ограждавших поля (См., напр., ГВНиП, № 262; ДДГ, № 95; АФЗХ, ч. I, № 44а, 46б, 72, 117, 254, 268; ч. II, № 30; АСЭИ, т. I, № 257, 265, 328, 340, 408, 431, 432, 471, 643, 654; т. III, № 48, 209, 210 и мн. др.). В Судебнике 1497 г. специальная статья 61 регламентирует порядок установления этих "огород" и ответственность за потравы. Изгороди между участками различных владельцев "городились" "по половинам" (см. ту же статью Судебника) и представляли собой прясла или плетни (АФЗХ, ч. I, № 177 ("сожгли... сто прясел огороды"); А. В. Арциховский. Древнерусские миниатюры как исторический источник, стр. 88.). Часто эти "изгороди" служили и обозначением границ между земельными участками разных владельцев; нарушения таких границ совершались путем перенесения или сожжения изгородей. Наличие индивидуальных изгородей вокруг пахотных полей - еще одно свидетельство земельного простора в то время: посевы нередко были окружены не пашнями, а невозделанной землей, на которой пасся скот.

Берестяная грамота (№ 366) с текстом о потравленной пшенице из раскопок 1959 г. в Новгороде.

Жнец. Миниатюра XV в. (ГБЛ, ф. 304, № 177, л. 267).

Имеющееся в литературе мнение, что в древней Руси применяли кошение хлебов (История культуры древней Руси, т. I, стр. 64; Очерки истории СССР. Период феодализма XIV-XV вв., ч. 2. М., Изд-во АН СССР, 1953, стр. 30.), необоснованно: источники упоминают только о жатве (ПСРЛ, т. III, стр. 237; т. V, стр. 209; т. VI, стр. 146; т. VII, стр. 190; т. VIII, стр. 90; т. XI, стр. 232, 236; т. XII, стр. 22; Рогожский летописец, стб. 93, 95; т. XXV, стр. 167, 244; НПЛ, стр. 418; ПЛ, вып. II, стр. 67; УЛС, стр. 93, 95; АФЗХ, ч. I, № 117, 201; ч. II, № 33; АСЭИ, т. I, № 574; т. II, № 418.); причем жали не только рожь и пшеницу, но и овес (АФЗХ, ч. I, № 117; ч. II, № 33. См. В. П. Левашова. УК. соч., стр. 60.). О жатве как основном способе уборки хлебов говорит и повсеместное распространение на Руси орудий жатвы - серпов. Упоминания о серпах в письменных источниках сравнительно немногочисленны (ПСРЛ, т. VI, стр. 7; т. XI, стр. 232; АСЭИ, т. I, № 272; т. II, № 210, 214; т. III, № 332, 365; Житие Стефана Пермского, стр. 88, 90; РИБ, т. VI, № 132.), но археологические находки бесспорно подтверждают повсеместную распространенность разнообразных серпов на Руси (См. А. В. Арциховский. К методике изучения серпов. ТСА РАНИОН, т. IV. М., 1928; В. П. Левашова. УК. соч., стр. 60-73. Сводку находок серпов см. А. Д. Горский. Очерки.., стр. 52 (примечание 4). См. также В. В. Седов. УК. соч. МИА, № 92, стр. 101, 104, 107; А. Л. Монгайт. Рязанская земля, стр. 259-260. О технологии изготовления серпов см. также Б. А. Колчин. Железообрабатывающее ремесло Новгорода Великого. (Продукция, технология). МИА, № 65, стр. 70-71. Г. Е. Кочин почему-то пишет, что в изучаемое время "установился единый тип железного серпа с зубьями" ("Сельское хозяйство... ", стр. 227), хотя археологические находки и древнерусские миниатюры свидетельствуют о разнообразии типов серпов в ту эпоху.). Подтверждением того, что хлеб жали, а не косили, служат также древнерусские миниатюры, на которых изображена уборка хлеба серпами (См. А. В. Арциховский. Древнерусские миниатюры как исторический источник, стр. 88; А. Д. Горский. Древнерусская соха по миниатюрам Лицевого летописного свода XVI в. "Историко-археологический сборник". Изд-во МГУ, 1962, стр. 343, 345, рис. 2 и 4. Пользуюсь случаем исправить свою ошибку: в упомянутой статье (на стр. 345) я писал, что на этих миниатюрах нарисовано всего три серпа; на самом деле изображено четыре серпа.).

Аллегорическое изображение лета: жатва хлебов, сенокос, пастьба скота, ловля рыбы. Миниатюра конца XVI - начала XVII в. (ГБЛ, ф. 173, № 103, л. 132 об.).

В источниках, в формуле "куда коса... топор"... "ходили" встречается указание еще на какое-то орудие: "ужнику" (именительный падеж - "ужника") (АСЭИ, т. I, № 274, 275; т. II, № 340, 381.). В одном акте упомянут "жен" (в формуле: "куда соха ходила и топор, и соха и жен") (АСЭИ, т. II, № 451.). Видимо, "жен" - синоним серпа. Судя по форме этого слова (ср. жать, жнея), - это тоже какое-то орудие жатвы.

Сжатый хлеб (иногда называемый "ужинкою") связывали в снопы, о которых упоминают письменные источники (ПСРЛ, т. V, стр. 209; т. VII, стр. 190; т. XI, стр. 17.). Изображения снопов встречаются и на древнерусских миниатюрах (См. А. В. Арциховский. Древнерусские миниатюры как исторический источник, стр. 86, 88; ГИМ, Музейское собрание, № 358, лл. 108, 531, 705 об.). Сжатый хлеб хранили в снопах, сложенных на поле в скирды, в стога, в копны (Сб. Муханова, № 29; Архив Строева, № 90; ГВНиП, № 111; АФЗХ, ч. II, № 30, 33 ("скирд овса"); АСЭИ, т. I, № 53, 90 ("стог ржи"), 599 ("скирт ржи"), 641; т. II, № 361; т. III, № 94 ("пять стогов, а в них по сту копен сотниц"); новгородская берестяная грамота № 297 ("стог ржаной"); ПРП, вып. 1, стр. 209-210.) (такой хлеб назывался "стоячим") (ПСРЛ, т. XI, стр. 204; ДДГ, № 57, 68, 8; АФЗХ, ч. I, № 33, 54, 141; АСЭИ, т. I, № 71, 412, 612; т. III, № 268. Ср. "ржи стоит три копны" (АСЭИ, т. I, № 641).) или в специальных постройках. В источниках XIV-XV вв. упоминаются "гумно", "клетной хлеб" (ГВНиП, № 160, 165, 176, 210, 213-215; АСЭИ, т. I, № 394, 584, 591; т. II, № 60, 474; Н. М. Карийский. УК. соч. ЖМНП, стр. 203; новгородская берестяная грамота № 358.) (сложенный в клети). На Руси применяли и искусственную сушку убранного хлеба. В источниках, в том числе в новгородских берестяных грамотах, упоминаются "овины", "овинные ямы" (ГВНиП, № 158, 175, 176, 262; АФЗХ, т. I, № 258; АСЭИ, т. I, № 523, 543, 641; т. II, № 206, 249, 290, л. 9; т. III, № 56, 247, 490; новгородские берестяные грамоты № 23 и 297 (здесь "овины" - мера исчисления снопов).). "Овинные печища", то есть остатки овинных печей, известны по правой грамоте 1509 г. (Акты, относящиеся до гражданской расправы древней России. Изд. А. Федотов-Чеховский, т. I. Киев, 1860, № 22.). В "житии" Стефана Пермского говорится о "сушиле" для снопов (Житие Стефана Пермского, стр. 90.).

Молотьбу хлеба в XIV-XV вв. производили цепами. О "цепах" "млатящих" говорится в "житии" Стефана Пермского (Житие Стефана Пермского, стр. 90.). Изображения цепов (Древнерусская миниатюра, № 67; ГИМ, Музейское собрание, № 358, л. 531.) имеются на миниатюрах XVI в. Грамота Киприана указывает на обязанность "пешеходцев" "рожь молотить" (АФЗХ, ч. I, № 201. См. еще АСЭИ, т. I, № 641.). Молотьбу производили на гумне, содержавшемся в чистоте (См. новгородскую берестяную грамоту № 358 ("а на гумне стои, коли молотят"). Ср. также в "житии" Дмитрия Донского: "гумно чистоте" (ПСРЛ, т. VI, стр. 106; т. XI, стр. 112).). В письменных памятниках упоминается и "ток" (И. И. Срезневский. Материалы.., т. III, стб. 973.).

После молотьбы зерно провеивали на ветру (В новгородской берестяной грамоте № 22 говорится: "виял 5 кадец пшеницы". См. А. В. Арциховский. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1952 г.), стр. 23. См. также в ПСРЛ, т. VI, стр. 106; т. XI, стр. 112 ("ветр плевелы развевая"). Рожь "невенича" (невеянная) упомянута в одном новгородском акте (ГВНиП, № 198).), очевидно, как и позднее - деревянными лопатами, известными по древнерусским миниатюрам (Древнерусская миниатюра, № 67.). Видимо, провеянное зерно перед помолом просеивали (ПСРЛ, т. XI, стр. 138; А. В. Кирьянов. К вопросу о земледелии в Новгородской земле в XI-XII вв. КСИИМК, вып. XLVII. М., 1952, стр. 152. Изображения просеивания зерна см. "Житие Сергия Радонежского" (литографированное издание, 1053, л. 119).). Решета и сита известны по источникам XIV-XV вв. (ГВНиП, № 21; Житие Сергия Радонежского, стр. 85; И. И. Срезневский. Материалы.., т. III, стб. 906 (под словом "Сеяние").). "Решетники" и "ситники" упоминаются в новгородских писцовых книгах (Б. А. Рыбаков. УК. соч., стр. 558.).

Аллегорическое изображение осени: молотьба, забой скота. Миниатюра конца XVI - начала XVII в. (ГБЛ, ф. 173, № 103, л. 133 об.).

Обмолоченный хлеб хранился в "житницах", клетях, амбарах (ПСРЛ, т. XXIV, стр. 239; АЮ, № 415; ГВНиП, № 175, 234, 344; ДДГ. № 80, 86; АФЗХ, ч. I, № 141; ч. II, № 26; АСЭИ, т. I, № 71, 250.). Хлеба скапливалось подчас немало. Например, в житнице села Меденского (Новоторжский уезд) вотчинника И. М. Крюкова Фоминского хранилось (около 1430 г.) разного зерна более 20 тысяч пудов (около 3000 коробей) (АСЭИ, т. I, №71.). Очевидно, еще большие запасы хлеба хранились в княжеских житницах, иногда именуемых житничьими дворами (ПСРЛ, т. XI, стр. 220; т. XII, стр. 152, 237; т. XXV, стр. 300; ДДГ, № 57; АСЭИ, т. I, № 250.). Житницы имелись не только у феодалов, были и городские житницы (ПСРЛ, т. XXV, стр. 300; НПЛ, стр. 40, 91; ГВНиП, № 115; АФЗХ, ч. II, № 26; АСЭИ, т. I, № 71, 250; т. III, № 268; новгородская берестяная грамота № 358.). Хлеб хранили также и в хлебных ямах (ПРП, вып. 3, стр. 286.).

Процесс производства злаков от вспашки до хранения зерна изображен в художественной форме Епифанием Премудрым в "Плаче пермьских людей": "яко плугом, проповедию взорал еси, яко семенемь учением словес книжных насеял еси в браздах сердечных, отнюду же възрастають класы добродетели, их же, яко серпом веры, сынове пермьстии жноут радостныя рукояти, вяжоуще снопы душеполезныя, и яко соушилом воздержания соушаще, и яко цепы терпения млатяще, и яко в житницах душевных соблюдающе пшеницу, тии тако ядять пищу неоскудноую" (Житие Стефана Пермского, стр. 90.).

Для натурального хозяйства типично соединение земледелия, с первичной обработкой сельскохозяйственного сырья и подготовкой продукции непосредственно для потребления. Это видно на примере обработки зерна.

Помол зерна производили на ручных жерновах или на мельницах. В грамоте митрополита Киприана 1391 г. упоминается обязанность монастырских крестьян "солод молоть" (АФЗХ, ч. I, № 201.). В "житии" Сергия Радонежского говорится, что Сергий "жито в жръновех меляше" и "пшеницу меляше" (ПСРЛ, т. XI, стр. 135; Житие Сергия Радонежского, стр. 64, 79.). В новгородских писцовых книгах упоминаются жерновики-мастера, изготовлявшие жернова. Процесс помола с помощью ручных жерновов (их конструкция описана Б. А. Рыбаковым) (Б. А. Рыбаков. УК. соч., стр. 421-423.) изображали на древнерусских миниатюрах (например, в "лицевом" житии Сергия Радонежского и в Лицевом летописном своде) (Житие... Сергия Радонежского (см. литографированное издание), 1853, лл. 92, 119; ГИМ, Музейское собрание, № 358, лл. 319, 368; А. В. Арциховский. Древнерусские миниатюры как исторический источник, стр. 90, 188.). Жернова, вполне соответствующие изображенным на миниатюрах, а также другие детали мельниц (например, деревянные и железные "порхлицы") нередко находят при археологических раскопках (Археологические исследования в РСФСР 1934-1936 гг., стр. 75; А. А. Мансуров. Древнерусские жилища. ИЗ, т. 12. М., 1941, стр. 81-82; Н. П. Милонов. УК. соч. СА, вып. IV, стр. 156, 161; П. Н. Третьяков. Калужская экспедиция ГАИМК 1936 г. СА, вып. IV, стр. 330; А. А. Потапов. Древний погреб близ Крымской площади. Сб. "По трассе первой очереди Московского метрополитена". Архивно-исторические и археологические работы Академии в 1934 г. Л., ОГИЗ, 1936, стр. 149; А. В. Арциховский. Новгородская экспедиция. КСИИМК, вып. XXVII, стр. 122; А. Ф. Дубынин. УК. соч. КСИИМК. вып. LVII, стр. 73-77; его же. УК. соч. КСИИМК, вып. LXXVII, стр. 100; М. Г. Рабинович. Из истории быта городского населения Руси в XI-XVII вв. СЭ, 1955, № 4, стр. 35-37; Б. А. Рыбаков. УК. соч., стр. 569-570; В. В. Седов. УК. соч. МИА, № 92, стр. 101, 107-108; Б. А. Колчин. УК. соч. МИА, № 65, стр. 105, рис. 88; М. Г. Рабинович. О древней Москве, стр. 272-274.). Водяные мельницы и специалисты мельники сравнительно часто упоминаются источниками (ГВНиП, № 122; АФЗХ, ч. I, № 28, 258, 259; АСЭИ, т. I, № 6, 312, 389, 562, 572, 575, 649, 654; т. II, № 153а, 238, 247, 290 лл. 4 об., 5, б об., 372, 478; т. III, № 92а, 176, 201; НПК, т. III, стб. 22, 960; т. IV, стб. 104; новгородская берестяная грамота № 16 (XIV в.); С. Герберштейн. УК. соч., стр. 100, 102, 263; Л. М. Марасинова. УК. соч., стр. 58, 73.); имеются и топонимические данные о мельницах (ГВНиП, № 122; АФЗХ, ч. I, № 12, 39; АСЭИ, т. I, № 325, 326, 649.). Наличие водяных мельниц подтверждается и археологическими раскопками (Археологические исследования в РСФСР 1934-1936 гг., стр. 75.). О существовании ветряных мельниц в лесной полосе Руси во второй половине XIII-XV в. сведений нет.

Толчение зерна в ступе, перемалывание зерна на ручных жерновах, просеивание муки и печение хлеба. Миниатюра конца XVI - начала XVII в. (ГБЛ, ф. 304, № 8663, л. 122).

Известны мельницы, которые принадлежали великим и удельным князьям, светским и духовным феодалам (ДДГ, № 12, 19, 21, 22, 28, 80, 84, 89; АФЗХ, ч. I, № 28, 29, 190, 259; АСЭИ, т. I, № 6, 312, 389, 572, 575, 576, 649, 654.). Герберштейн сообщает о мельницах в Москве, предназначенных "для общего пользования граждан" (С. Герберштейн. УК. соч., стр. 100.). По-видимому, в сельской местности существовали и мельницы, принадлежащие крестьянским (черным) общинам. Так, в конце XV в. староста Н. Еремин "искал" на Кирилло-Белозерском монастыре волостных "деревень и мельницы", стоявшей на р. Уломе (АСЭИ, т. II, № 290, л. 4. См. еще Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 238.).

Мельниками могли быть и крестьяне (точнее, выходцы из крестьян) (ДФЗХ, ч. I, № 119 (мельник упоминается среди крестьян митрополичьего села).) и холопы (ДДГ, № 86; АФЗХ, ч. II, № 15; АСЭИ, т. I, № 562; Л. В. Черепнин. Образование Русского централизованного государства.., стр. 301.).

Мельничное дело в XIII-XV вв. в качестве специального занятия только зарождалось (Б. А. Рыбаков. УК. соч., стр. 566. Ср. Л. В. Черепнин. Образование Русского централизованного государства.., стр. 301-302.).

Ассортимент изделий и блюд, приготовляемых из зерновых и бобовых растений, был весьма велик, даже судя по сохранившимся источникам: мука (в том числе пшеничная, ржаная), крупа (гречневая, овсяная), "хлебы" (в том числе "хлеб овеян"), ковриги, пироги, калачи, блины, просфиры, лапша, солод (различается солод ячный, ржаной, овсяный), кутья, толокно, квас, пиво и т. д. (ПСРЛ, т. XI, стр. 129, 138, 221; т. XII, стр. 46, 221; т. XV, стб. 441; ПЛ, вып. I, стр. 85; вып. II, стр. 38, 60, 195, 196, 214; УЛС, стр. 88; АЮ, № 415; ДАИ, т. I, № 212; Сб. Муханова, № 29; ДДГ, № 92; ГВНиП, № 21, 70, 77, 78, 80, 89, 115, 122 ("пивной котел"), 152, 336; АФЗХ, ч. I, № 124, 146-148, 201, 286, 292; АСЭИ, т. I, № 256, 260, 261, 294; т. II, № 127, 346; т. III, № 49; РИБ, т. VI, № 6, 9, 117, 134; ПДС, стр. 48, 49, 112, ИЗ; Сб. РИО, т. 35, № 19, 21, 76, 66, 84; т. 41, № 86, 95; НПК, т. III, № 194, 762, 767; т. V, стб. 163; Троицкий обиходник, стр. 16-22; Житие Сергия Радонежского, стр. 25, 36, 41, 64, 79; А. В. Арциховский. Древнерусские миниатюры как исторический источник, стр. 68, 188; новгородские берестяные грамоты № 1, 3, 19, 136, 363, 404.). Этот список можно расширить с учетом имен и прозвищ людей (Оладья, Коровай, Колоб, Кисель, Кулич, Кулебяка) и географических названий (селище Дрожжаниково, деревня Каравай, починок Каравай) (ДДГ, № 86, 95; АФЗХ, ч. I, № 169, 192, 213-215, 259, 299; ч. II, № 19; АСЭИ, т. I, № 118, 395, 649; т. II, № 165.). При раскопках в Новгороде найдены деревянные пряничные формы (См. Б. А. Колчин. К итогам работ Новгородской археологической экспедиции (1951-1962 гг.). КСИА, вып. 99. М., 1964, стр. 8.).

Процесс изготовления различных изделий из зерна отражен, например, в тексте и на миниатюрах "жития" Сергия Радонежского. В тексте говорится, что Сергий "тлъкоуши жито в жръновех меляше; и хлебы печаше и вариво варяше; и прочее брашно", "просфиры же сам печаше: преж бо пшеницоу толчаше и меляше, и моуку сеяше и тесто месяше и квасяше... и коутию сам варяше... " (ПСРЛ, т. XI, стр. 135, 138; Житие Сергия Радонежского, стр. 64, 79.). На миниатюрах изображено и толчение зерен в ступе, их размол на ручных жерновах, просеивание муки и размешивание теста, хлебы на деревянной лопате в печи; "варево" - в миске на костре; пиво - в котле над костром (ГИМ, Музейское собрание, № 358, л. 319; Житие Сергия Радонежского, литографированное издание, 1853, лл. 92, 119, 120.).

Как известно, деловые документы и летописи бедны материалом о производственных процессах, поэтому полезны были бы наблюдения над лексикой XIII-XV вв., в частности над собственными (личными и географическими) именами и прозвищами. При этом выявляются термины производственно-бытовой лексики, возможно, связанной с обработкой земледельческой продукции, неизвестные как имена нарицательные письменным источникам того времени, например "сусло", "жмых", "мякина", "мукосей", "квашня" (См., напр., ДДГ, № 86; АСЭИ, т. I, № 287, 328, 421; т. II, № 56, 62а, 402; т. III, № 409, 426, 433; Н. М. Тупиков. Словарь древнерусских личных собственных имен. СПб., 1903, стр. 151, 176, 260.).

Подытоживая все данные о полевом земледелии, можно сказать, что благодаря неустанному труду основной массы непосредственных производителей - русских крестьян - в этой отрасли народного хозяйства в течение рассматриваемого периода были достигнуты известные успехи, выражавшиеся в первую очередь в широком распространении паровой зерновой системы земледелия с господством на старопахотных землях трехпольного севооборота (особенно к концу изучаемого периода). Эти успехи были достигнуты прежде всего за счет дальнейшего усовершенствования основных земледельческих орудий, главным образом сох, которое, хотя и на ограниченном материале, все же можно констатировать. В результате не только происходило восстановление этой важной отрасли народного хозяйства, но осуществлялось ее дальнейшее развитие. Весьма важным подтверждением этого служат данные источников об увеличении культурной площади в стране. Актовый материал свидетельствует о несомненно интенсивном по тем временам освоении под земледелие новых, целинных земель. В актах конца XIV - начала XVI в. часты упоминания о "нови", "новочистях", "новинах", "чистях", "росчистях", "сечах", "роспашах", "притеребах", "приорах", "дорах", "кулигах", "лядинах", о становлении деревень "на лесе", а также огромно число упоминаний "починков" (РИБ, т. XXV, № V, VI; ЛЗАК, вып. 35, № 64; ГВНиП, № 33, 134, 140, 149, 151, 153, 155, 160, 162, 163, 165, 170, 173, 176, 177, 180-183, 187, 188, 190, 195, 200, 202, 213, 214, 220, 225, 227, 240, 241, 247, 249, 254, 260, 266, 267, 269, 270, 272, 273, 275, 316, 333; АФЗХ, ч. I, № 10, 12, 22, 33, 39, 166, 169, 178, 181, 182, 193, 210, 212, 254, 258, 260, 306; ч. II, № 19, 27; АСЭИ, т. I, № 2, 14, 18, 21, 67, 68, 87, 101, 165, 205, 230, 242, 257, 286, 302, 333, 408, 435, 470, 444, 457, 510, 537, 538, 562, 564, 571, 581, 591, 595, 597, 620, 624, 626, 628, 639, 644, 645, €49, 651, 657; т. II, № 2, 8, 9, 33, 36, 46, 48, 65, 117, 128, 208, 223, 241, 259, 263, 273, 275, 284, 286, 289, 290, лл. 1, 4 об., 6, 9 об., 10, 12 об., 15 об., 16, 26, 28, 28 об., 281, 293, 308, 310, 332, 338, 340, 346, 347, 352, 355, 361, 381, 388, 388а, 399, 405, 411, 466, 483; т. III, № 44, 201, 209, 213, 222, 254, 275, 280, 285, 288, 290, 390; Л. М. Марасинова. УК. соч., стр. 53, 72.). Эти данные относятся к Бежецкому, Белозерскому, Верейскому, Владимирскому, Вологодскому, Волоцкому, Галичскому, Дмитровскому, Звенигородскому, Кашинскому, Клинскому, Коломенскому, Костромскому, Можайскому, Московскому, Нижегородскому, Переяславскому, Пошехонскому, Ростовскому, Рузскому, Рязанскому, Старицкому, Суздальскому, Угличскому, Юрьевскому, Ярославскому уездам, Новгородской и Псковской землям; они свидетельствуют о повсеместности указанного процесса.

Наряду с данными о хозяйственном освоении новых целинных (Термин "целина" известен в XIV-XV вв. (И. И. Срезневский. Материалы.., т. III, стб. 1448).) земель имеются сведения и о поднятии заброшенных, запустевших земель, в частности об основании деревень на "пустошах" (АФЗХ, ч. I, № 36; АСЭИ, т. I, № 538, 541, 563, 564, 595; т. II, № 170, 259, 290, л. 16, 406.). По актам можно выявить много случаев, когда пустоши превращались в починки, деревни и даже села (АСЭИ, т. I, № 424 и 549; 392 и 539; 186 и 599; 234 и 435; 28 и 581; 286 и 649; 152 и 649; 137, 138 и 218, 237; 224 и 457; 424 и 649; 231 и 276; 145 и 649; 288 и 455; 186 и 599.).

Г. Е. Кочин считает одним из показателей прогресса земледелия в изучаемый период изменения в облике сельского поселения, распространение с конца XIV в. "деревни" как основного типа поселения, имеющего комплекс разработанных (в результате большого целеустремленного напряженного труда крестьян) земледельческих (и иных) угодий. Распространение этого нового, по сравнению с предшествующим временем, типа поселения в Северо-Восточной и Северо-Западной Руси свидетельствует, по мнению Г. Е. Кочина, "об окончательной победе полевого земледелия над огневым подсечным" (Г. Е. Кочин. Развитие земледелия на Руси.., стр. 270, 363-374; его же. Сельское хозяйство.., стр. 100, 102-128.).

К выводу о значительном расширении площади пашенного земледелия в XIV-XV вв. пришел и Л. В. Черепнин также на основании анализа актового материала о различных типах поселений. Рассматривая "старые" села и деревни как устойчивые очаги парового земледелия с трехпольным севооборотом, констатируя процесс заселения пустошей и расчистку лесных участков под пашню (См. Л. В. Черепнин. Образование Русского централизованного государства.., стр. 160-178.), Л. В. Черепнин считает, что подъем производительных сил в сельском хозяйстве был достигнут "не столько путем каких-либо существенных изменений его техники (о подобных изменениях никаких данных в нашем распоряжении нет), сколько в результате систематического и упорного многолетнего освоения трудовыми народными массами площади, занятой земледельческими культурами" (См. Л. В. Черепнин. Образование Русского централизованного государства.., стр. 163.). В этом справедливом, в общем, выводе спорным представляется утверждение об отсутствии каких-либо изменений в; технике земледелия. Как мы старались показать, известные изменения в этом смысле произошли по сравнению с домонгольским временем (Г. Е. Кочин, между прочим, считает, что "сохи с палицами и сохи-односторонки, характерные для парового земледелия, относятся к XIII-XVI вв. " ("Развитие земледелия на Руси... ", стр. 259, примечание 6, а также стр. 271 и 277).).

Можно даже попытаться наметить некоторые этапы в развитии земледелия на Руси в течение второй половины XIII до начала XVI в., опираясь на приведенные выше данные о системах земледелия, о почвообрабатывающих орудиях и отчасти о составе возделывавшихся культур.

Важно отметить ведущую роль в посевах зерновых ржи (причем озимой) как культуры, составляющей базу для паровой системы земледелия. Подчеркнем, что если для Новгорода эта роль озимой ржи прослеживается по археологическим материалам непрерывно, начиная с XI-XII вв. и в течение всего рассматриваемого периода (А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 324, 329-330, 335-337 340, 343, 362.), то для Северо-Восточной Руси, также, по-видимому, знавшей озимую рожь, в первое время после монгольского нашествия наблюдается известная пауза в данных источников об озимых посевах. Как говорилось выше, первое упоминание в письменных источниках, относящихся к Северо-Восточной Руси, о "яри" (а следовательно, и об озими) относится ко второй половине XIV в. (1370 г.). Напомним, что для Новгородской земли такое упоминание ("ярая жита") датируется концом XIII - началом XIV в. (берестяная грамота № 195, 1299-1313 гг.).

Первое упоминание о паре в новгородских источниках относится, как говорилось, возможно, к 1369-1382 гг., а в источниках по Северо-Восточной Руси - к 1462 г.

Имеющиеся сведения о существовании трехпольного севооборота (См. А. Д. Горский. УК. соч. "Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 1961 г. ", стр. 68, 73-75.) в Северо-Восточной Руси вряд ли будет натяжкой отнести: к первой половине XV в., а возможно, и ко второй половине (или концу) XIV в. В Новгородской земле, как показано А. В. Кирьяновым, трехполье, возникшее примерно в XI в., развивалось довольно плавно и непрерывно, заняв вскоре ведущее место среди тогдашних систем земледелия и господствуя в этом районе Руси в изучаемый период (См. А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 333-334, 337-338, 341.).

Аналогичную картину в хронологическом отношении дают наблюдения над эволюцией пахотных орудий. Они тоже позволяют выделить (разумеется, ориентировочно) домонгольский период (см. находки № 1-20, по таблице 2), в течение которого, судя по имеющимся данным, происходит рост размеров наконечников орудий от 13-15 до 25-30 см и их конструктивное совершенствование (Этот процесс прослежен В. П. Левашовой, А. В. Кирьяновым, В. И. Довженком и Г. Е. Кочиным.). (Внутри этого периода можно приблизительно отметить грань где-то около X в., но сейчас мы берем домонгольский период в целом).

В послемонгольский период (см. № 21-27) сначала наблюдается как бы остановка в росте величины сошников (№ 21-23),. а потом, судя по московским находкам, происходит заметный "скачок" в размерах сошников, приходящийся примерно на XIV-XV вв. (может быть, конец XIV-XV вв.). Характерно, что и эволюция пахотных орудий протекает в Новгородской земле более плавно, непрерывнее, чем в Северо-Восточной Руси (конечно, эту непрерывность нельзя абсолютизировать: впечатление о ней может создаться из-за сравнительно большого числа находок сошников в Новгороде и их равномерного распределения по слоям).

Разумеется, нельзя строить выводы только на основании времени упоминания письменных источников о тех или иных явлениях и фактах, абсолютизировать немногочисленные археологические материалы, которыми мы располагаем, так как здесь могут сказаться неравномерное распределение источников (и по времени и по территории) и различия в их характере. Однако было бы неверно и отказываться от анализа всех этих различных данных и их сопоставления для получения хотя бы предположительных выводов.

Из наблюдений над материалом о системах земледелия и эволюции пахотных орудий вытекает как будто заключение о некоторых хронологических рубежах в развитии земледелия во второй половине XIII-XV вв., прежде всего - в Северо-Восточной Руси.

Первый крупный этап может быть, на наш взгляд, датирован второй половиной XIII - первой половиной XIV в. В это время еще остро чувствуются последствия нашествия монголо-татар и их набегов, особенно частых в конце XIII в. Отсутствуют сведения о существовавшей, очевидно, в предшествующий, домонгольский период паровой системе земледелия, тем более - с трехпольным севооборотом. Основные пашенные орудия ничем не отличаются от орудий домонгольского времени. Развитие земледелия прервано, подорвано нашествием, происходит длительный процесс его восстановления.

Единица обложения - "соха". О ней известно из сообщения В. Н. Татищева, которое относится к 1275 г., а также из свидетельства берестяной грамоты № 68 (1268-1281 гг.). Можно думать, что название этой окладной единицы происходит от двузубой сохи, становившейся основным пахотным орудием (и, следовательно, основанием для наименования окладной единицы), вероятно, еще в предшествующий, домонгольский период. Кочевники монголо-татары, конечно, не могли "изобрести" земледельческую окладную единицу. Заимствование ими местной единицы обложения, причем произведенное не сразу после завоевания Руси, видно из следующих фактов. В 1259 г. при взимании "числа" (дани) с Новгорода монголо-татарские чиновники производили описание и обложение по "домам" ("пишюче домы християньскыя") (НПЛ, стр. 83.). Из ярлыка Менгу-Темира (1267 г.) известен уже термин "поплужное" (ПРП, вып. 3, стр. 467.). Ясно, что к этому времени монголо-татары не могли успеть перейти к оседлости и "изобрести" для Руси новую окладную единицу, но местную, бесспорно существовавшую земледельческую единицу (ср. "рало" и "плуг" в "Повести временных лет" под 964 и 981 гг.) уже попытались учесть и использовать. Наименование этой единицы от "плуга" (а не от "сохи") в ярлыке, видимо, связано со стилистическим характером перевода ярлыка, сделанного, по-видимому, русскими церковниками (может быть, в митрополичьих кругах) (Ср. М. Д. Приселков. Ханские ярлыки русским митрополитам. Пг., 1916, стр. 63-64; Л. В. Черепнин. Русские феодальные архивы XIV-XV веков, ч. 2. М., Изд-во АН СССР, 1951, стр. 53-57.); ведь об освобождении именно духовенства от ряда татарских повинностей идет речь в этом документе. Термин "соха" ни разу, насколько мне известно, не встречается в церковных текстах рассматриваемого времени, зато термины "плуг" и "рало" в них обычны.

В Новгородской земле, не испытавшей прямого вторжения монголо-татарских захватчиков, продолжается процесс развития трехполья и пахотных орудий, среди которых все более выделяется по конструктивным и функциональным особенностям двузубая соха, легшая (терминологически) в основу обложения (см. берестяную грамоту № 68, 1268-1281 гг.).

Второй этап датируется второй половиной XIV - первой половиной XV в. В Северо-Восточной Руси заканчивается восстановление земледелия, на основных землях возрождается паровая зерновая система земледелия (вторая половина XIV столетия), возникает и распространяется (восстанавливается?) трехпольный севооборот. Двузубая соха все более становится основным типом пахотного орудия в лесной полосе (Г. Е. Кочин пишет о "существенных изменениях" в конструкции сохи в XIV в. ("Развитие земледелия на Руси... ", стр. 277).) (ср. многочисленные упоминания "сохи" как орудия - в формулах обозначения границ земельных участков - с конца XIV в., а также упоминания "сохи" как окладной единицы под 1408 г. и как меры земли - с 1439- 1440 гг. (АСЭИ, т. I, № 140 (Владимирский уезд).) и снова - под 1445 г. как окладной единицы в виде упоминания "посошной службы" (АСЭИ, т. I, № 176 (Суздальский уезд).).

Возможно, в этот период расширяется состав возделываемых культур (за счет, например, внедрения посевов гречи).

В Новгородской земле продолжается развитие трехполья как господствующей системы; на рубеже XIV-XV вв. в результате эволюции земледельческой техники основным типом пахотного орудия становится двузубая соха. Ко второй половине XIV - началу XV в.

относятся два упоминания "сохи" в качестве окладной единицы или меры земли в берестяных грамотах № 2 и 142.

Современники также отмечали определенный подъем Руси во второй половине XIV - начале XV в. Так, в повести о "житии" Дмитрия Донского, составленной вскоре после его смерти, говорится: "въскипе земля Руськая в лета княжения его" (ПСРЛ, т. VI, стр. 104.). В Никоновской летописи под 1410 г. сказано: "после татар и после частых многых моров начаша множитися людие в Русской земле" (ПСРЛ, т. XI, стр. 213.).

Третий этап - вторая половина XV - начало XVI в. Господствующей системой земледелия в основных, давно освоенных под земледелие районах как Северо-Западной, так и Северо-Восточной Руси становится трехполье (по-видимому, в сочетании с элементами перелога и подсеки). Двузубая соха окончательно утверждается как основной вид пахотного орудия в этих районах. В некоторых местностях появляется и распространяется принципиально усовершенствованный тип сохи - соха с полицей.

В основу обложения все более прочно кладется "соха". Для Северо-Восточной Руси указания на соху в этом смысле имеются с середины XV в. (для Новгородской земли - не позднее чем с 70-х гг., а для Псковской земли - с 80-х гг. XV в.).

Таким образом, и развитие и закрепление посошного обложения в качестве административно-податной системы происходит в известной степени синхронно с постепенным упрочением двузубой сохи как основного пахотного орудия (Конечно, нельзя объяснять распространение посошного обложения только эволюцией земледельческих орудий. Оно было связано, разумеется, и с другими обстоятельствами, например, с объединением земель вокруг Москвы во второй половине XV в. (ср. описание ряда земель "по-московски в сохи". ПСРЛ, т. XXVII, стр. 362 и т. п.).) (при наличии и других видов пашенных орудий в зависимости от местных условий).

Очевидно, предложенная периодизация далека от совершенства (Г. Е. Кочин придерживается следующей периодизации земледелия на Руси. X-XI вв. в Северо-Восточной и Северо-Западной Руси - время наступления на подсеку и развитие пашенного земледелия. К началу XIII в. достигнута "полоса расцвета" земледелия в основных районах в форме паровой системы. Нашествие монголо-татар принудило многое восстанавливать в земледелии. С XIV в., особенно со второй его половины, - период окончательной победы полевого пашенного парового земледелия над огневым подсечным. "Со второй четверти XV в. наблюдается широкое распространение паровой трехпольной системы земледелия и господство его в большинстве земель и княжеств Северо-Восточной и Северо-Западной Руси. Ко второй половине XV в. успехи в земледелии - повсеместное распространение и господство паровой трехпольной системы - означали высокий подъем сельского хозяйства" (Г. Е. Кочин. Развитие земледелия на Руси.., стр. 258-261, 263, 273-274, 305; его же. Сельское хозяйство.., стр. 78, 91, 105, 128). Как можно видеть, предложенная нами периодизация в основных чертах близка к периодизации, намеченной Г. Е. Кочиным.), но, давая ее, мы пытались учесть основные явления в развитии земледелия на Руси в XIII-XV вв. Интересно, что эта периодизация соответствует периодизации развития русского ремесла, установленной Б. А. Рыбаковым: 1 - период застоя после нашествия Батыя - до XIV в.; 2 - расцвет ремесла - в течение второй половины XIV в.; 3 - продолжение развития ремесла и новый "перелом" в этом развитии - во второй половине XV в. (См. Б. А. Рыбаков. УК. соч., стр. 695-696.).

Б. А. Рыбаков также отмечает более равномерное, чем в среднерусских землях, развитие ремесла в Новгороде (где монголо-татарский удар был менее чувствителен); в XV в. новгородское ремесло опередило по развитию на несколько десятилетий ремесло других городов (См. там же, стр. 699. Совпадение важнейших этапов в периодизация сельского хозяйства и ремесла отмечено и Г. Е. Кочиным ("Сельское хозяйство... ", стр. 22).).

В нашей периодизации также отражается факт временного отставания Северо-Восточной Руси от Новгородской земли в развитии агротехники, что явилось следствием нашествия Батыя и монголо-татарских набегов, которые до Новгородской земли непосредственно не докатывались. Как можно видеть, к середине (если не к началу) XV в. это отставание Северо-Восточной Руси от Новгородской земли было преодолено.

Развитие земледелия происходило в условиях господства мелкокрестьянской культуры. Агротехническую базу земледелия по-прежнему составляло мелкое крестьянское хозяйство. У нас малоданных о размерах крестьянских наделов (особенно в Северо-Восточной Руси), но все же некоторое представление о них можно получить. По расчетам А. М. Гневушева, средние размеры пашни на двор в Новгородской земле колебались довольно значительно - примерно от 3 до 12 десятин в трех полях (См. А. М. Гневушев. Очерки экономической и социальной жизни сельского населения Новгородской области после присоединения Новгорода к Москве, т. I. Сельское население Новгородской области по писцовым книгам 1495-1505 гг., ч. 1. Киев, 1915, стр. 227-228. Ср. также Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 189-190.). В различных погостах эти величины снижались в зависимости от разных условий: имелись хозяйства с пашней менее 1 десятины в трех полях (См. И. Л. Перельман. Новгородская деревня в XV-XVI вв. ИЗ, т. 26, М., 1948, стр. 152-154; Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 190.).

По-видимому, в Северо-Восточной Руси, где природные условия более благоприятны для земледелия, наделы были больше. По данным конца XV в., здесь, очевидно, средним наделом можно считать 15 десятин на один двор в трех полях; но были и более мелкие наделы (например, 10, 5 и 21 десятина в трех полях) (См. А. Д. Горский. Очерки экономического положения.., стр. 146-150. Ср. Ю. Г. Алексеев. Волость в Переяславском уезде XV в. "Вопросы экономики и классовых отношений в Русском государстве XII-XVII веков", стр. 233-234.).

С земледелием связан основной круг феодальных повинностей: крестьян. Так, в уставной грамоте митрополита Киприана 1391 г. говорится, что крестьяне Константино-Еленинского монастыря должны "игумнов жеребей весь рольи орать взгоном, и сеяти, и пожати, и свести... рожь молоти, и хлебы печи, солод молоть, пива варить, на семя рожь молотить, а лен дасть игумен в села, и они прядут..., а в которое село приедет игумен в братщину, и сыпци дают по зобне овса конем игуменовым" (АФЗХ, ч. I, № 201.). Примерно то же видим в рядной грамоте крестьян Робичинской волости с новгородским Юрьевым монастырем (около 1460 г.). Крестьяне были обязаны "давати" монастырю "успы в житницю 30 коробей ржи, 30 овса... А возити им самим (крестьянам. - А. Г.) тои хлеб в монастырь... А коли архимандрит приеде на подъезд, стояти ему на стану две ночи, а пива положити христьяном доволно, а хлеба и вологи, рыбное и мясное доволно, а конем овса и сена доволно. А дару... столнику полъкоробьи ржи, чашнику полкоробьи ржи, попу с чернцом коробья ржи, дьякону четверетка ржи, повару с конюхом коробья ржи, молодцам коробья ржи, козначию с повозником четверетка ржи, приставом новгороцким полкоробьи ржи" (ГВНиП, № 115.). В других актах того времени также довольно часты упоминания о земледельческих повинностях крестьян как отработочных, так и продуктовых, об обязанностях крестьян "делать дело" (или сельское дело) на вотчинника или на князя, "пахать" или "делать" землю "на монастырь", "на митрополита" и на князя, уплачивать и доставлять феодалам и в княжескую "житницу" оброк зерном. Большой материал относительно крестьянских натуральных оброков (долевых и фиксированных) продуктами земледелия содержится в новгородских писцовых книгах. Эти оброки брали различными видами зерна, солодом (овсяным, ржаным и ячным), мукой, крупой, готовыми хлебами (и пирогами), пивом, волокном и семенем льна и конопли, пряжей, различными ткаными изделиями из волокна льна и конопли, хмелем и т. д. В новгородских писцовых книгах есть сведения и об отработочных повинностях крестьян (См. подробнее о земледельческих повинностях крестьян в работах Л. В. Даниловой, Г. Е. Кочина и в нашей работе ("Очерки экономического положения... ", стр. 176-177 и др.).).

Кроме полевого земледелия на Руси было распространено и огородничество. В письменных источниках встречаются упоминания (разумеется, случайные) "огородов" в Бежецком, Белозерском, Галичском, Кашинском, Костромском, Московском, Переяславском, Ростовском уездах, в Новгородской и Псковской землях (ПСРЛ, т. V, стр. 35; т. XVI, стб. 72, 195; НПЛ, стр. 351; ПЛ, вып. I, стр. 51, 65, 80; вып. II, стр. 56, 258, 290, 291; ГВНиП, № 105, 117, 136, 144, 156, 160, 161, 166, 170, 174, 175, 179, 185, 271, 274, 344; АСЭИ, т. I, № 6, 18-20, 33, 65, 83, 106, 116, 258, 606, 629, 634, 635; т. И, № 6, 10-12, 28, 52, 94, 238, 332, 361; т. III, № 28, 176; Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 212-213; Л. М. Марасинова. УК. соч., стр. 69.).

Известия источников (в том числе лингвистические, точнее топонимические) о наличии различных огородных культур и угодий позволяют дополнить этот список Владимирским, Вологодским, Дмитровским, Звенигородским, Малоярославецким, Микулинским и Рузским уездами (АФЗХ, ч. I, № 47, 49; АСЭИ, т. I, № 108, 213, 258, 312, 476, 503, 504, 523, 583, 629, 649; т. III, № 53а, 67, 233.). "Житие" Прокопия Устюжского упоминает "овощи земные" в Устюге ("Житие преподобного Прокопия Устюжского". СПб., 1893, стр. 62.). Археологическими исследованиями наличие огородов засвидетельствовано в Москве, Рязани и Новгороде (См. М. Г. Рабинович. СЭ, 1955, № 4, стр. 35; А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 354-358; А. Л. Монгайт. Рязанская земля, стр. 265; М. Г. Рабинович. О древней Москве, стр. 288-289.). Огороды упоминаются в ханских ярлыках, выдававшихся русскому духовенству (ПРП, вып. 3, стр. 466-469.). Изображение огорода (грядки с зелеными кустиками) имеется на миниатюре в Лицевом летописном своде (См. А. В. Арциховский. Древнерусские миниатюры как исторический источник, стр. 90.).

Огород. Миниатюра XVI в. (ГПБ, т. IV. 232, л. 174).

Основными огородными культурами были репа и капуста (См. Г. Е. Кочин. Материалы.., стр. 140, 154, 160. См. также ПЛ, вып. II, стр. 56 ("наручье" капусты); ГВНиП, № 174 (огород - капустник), 231 (гряды капусты).). Для их выращивания нередко отводились специальные участки земли с соответствующими названиями: "репища" (ГВНиП, № 134, 153-155, 157, 160, 167, 170, 176, 225, 231, 241, 273; АФЗХ, ч. I, № 47; АСЭИ, т. I, № 6, 258, 659; т. II, № 298, 425, 489; т. III, № 467.) и "капустники" (ГВНиП, № 174; АСЭИ, т. I, № 6. См. также Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 213-214.). Не случайно именно репу, упоминаемую в летописи, как, очевидно, наиболее типичный на рынке овощ, изобразил миниатюрист XVI в. (См. А. В. Арциховский. Древнерусские миниатюры как исторический источник, стр. 94.).

О репе и капусте, а также об огородах, кочанах и копнах капусты упоминают новгородские писцовые книги. Термин "капуста" встречается в составе топонимов и собственных имен и в Северо-Восточной Руси (ДДГ, № 95; АСЭИ, т. I, № 619, 627.). Деревни с названиями "Репищо", "Репкино" известны в Дмитровском, Звенигородском, Московском уездах (ДДГ, № 95; АСЭИ, т. I, № 392, 649; т. III, № 53а, 67. См. еще Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 88, 223.).

В Троицком обиходнике в качестве "еды обычной" названы "капустники" (Троицкий обиходник, стр. 17.), там же неоднократно упоминаются "шти" (Троицкий обиходник, стр. 17, 20.). Прозвище "Шти" встречено и в актах (АФЗХ, ч. I, № 47.). Ведра "капусты соленые" входили в число продуктов, предоставлявшихся послам (Сб. РИО, т. 35, № 84.).

В источниках имеются упоминания о луке и чесноке (АСЭИ, т. III, № 23; Сб. РИО, т. 35, № 84, стр. 491; НПК, т. I, стб. 47; С. Герберштейн. УК. соч., стр. 79.). Гильбер де Ланнуа, посетивший в 1413 г. Новгород, в составе явств, присылавшихся ему, называет "пырей" - видимо, какое-то луковичное растение (Памятники истории Великого Новгорода и Пскова. М. -Л., Соцэкгиз, 1935, стр. 60.). При раскопках в Новгороде (в слое XIII в.), а также в Москве были обнаружены семена огурцов (См. А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 355-356; М. Г. Рабинович. Из истории быта городского населения Руси в XI-XVII вв. СЭ, 1955, № 4, стр. 35.). В отводной записной книге (около 1492 г., Белоозеро) упоминается деревня "Ондреиковская Огурцова" (АСЭИ, т. II, № 290, л. 1.). Венецианский посол А. Контарини, бывший в России в 1474 г., также упоминает об огурцах (БИПР, т. I, стр. 109. Ср. также С. Герберштейн. УК. соч., стр. 206).

Очевидно, известна была на Руси и тыква. В Новгороде в слое XIV в. найдено семечко обыкновенной тыквы (См, А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 356-357.). Семена тыквы обнаружены и при археологических раскопках в Москве (См. М. Г. Рабинович. УК. соч. СЭ, 1955, № 4, стр. 35.). В XV в. был известен и сам термин "тыква" (См. И. И. Срезневский. Материалы... т. III, стб. 958.).

О выращивании редьки имеются лишь топонимические данные (ДДГ, № 95; АСЭИ, т. I, № 476; т. III, № 347, 355, 371, 381.). В XVI в. слово "редька" как название овоща уже известно (См. И. И. Срезневский. Материалы.., т. III, стб. 216.). Очевидно, широко была распространена на Руси свекла (См. В. Т. Красочкин. Из истории возделывания свеклы. "Материалы по истории сельского хозяйства и крестьянства СССР", сб. 4. М., Изд-во АН СССР, 1960, стр. 465-467.).

О наличии моркови среди огородных культур свидетельствуют упоминания ее Троицким обиходником; в XV в. в Кашинском уезде известен починок "Морковцыно" (АСЭИ, т. III, № 155; Троицкий обиходник, стр. 12.).

Возможно, что кое-где (видимо, в своеобразных парниках) на Руси выращивали и дыни (См. Герберштейн. УК. соч., стр. 98. Ср. там же, стр. 266.). В XV в. в Дмитровском уезде была деревня "Дынинская" (АСЭИ, т. I, № 108.). Термин "дыня" как название этой бахчевой культуры был известен в русском языке XV в. (См. И. И. Срезневский. Материалы.., т. I, стб. 765; т. II, стб. 594.).

При раскопках в Новгороде в слое XIV в. найдены семена огородных бобов (См. А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 357.).

Г. Е. Кочин к огородным культурам относит также коноплю и хмель (См. Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 214-215.).

Вероятно, огородничество было развито довольно широко. С. Герберштейн, например, сообщает об изобилии овощей на Руси (См. С. Герберштейн. УК. соч., стр. 98.). Огороды, по-видимому, удобрялись навозом (См. Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 151, 215-216).

У нас имеются сведения о садоводстве на Руси второй половины XIII-XV вв. Сады упоминаются под именем "виноградов" в ханских ярлыках русскому духовенству (ПРИ, вып. 3, стр. 466-470.). О садах (в том числе княжеских, боярских, митрополичьих, монастырских) говорится в летописях, актах, новгородских писцовых книгах и других письменных источниках (ПСРЛ, т. III, стр. 147, 239, 439; т. VI, стр. 39; т. VIII, стр. 230; т. XII, стр. 240; т. XVI, стб. 174 ("ограды садовныя", "древеса плодовитаа"); т. XVIII, стр. 254; ПЛ, вып. I, стр. 258; вып. II, стр. 96, 193; ДДГ № 17 28, 29, 57, 61, 68, 89; АФЗХ, ч. I, № 24, 201; АСЭИ, т. III, № 28; РИБ, т. VI, № 35, стб. 299, 301; С. Герберштейн. УК. соч., стр. 98-99, 263; Г. Е. Kочин. Сельское хозяйство.., стр. 216, 217.). Наличие садов на Руси того времени подтверждается и археологическими находками (в Москве, Рязани, Новгороде) (См. М. Г. Рабинович. УК. соч. КСИИМК, вып. XLIV, стр. 117; А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 358-361; А. Л. Монгайт. Рязанская земля, стр. 265; М. Г. Рабинович. О древней Москве, стр. 288.).

Из садовых культур чаще всего упоминается яблоня. В Псковской летописи, например, говорится о яблоневом саде, "садовом яблоке" (ПЛ, вып. I, стр. 80; вып. II, стр. 193, 223, 291.). Среди подношений Ивану III от встречавших его новгородцев летопись отмечает "полторасто яблок и блюдо ягод винных" (ПСРЛ, т. XII, стр. 101; т. XX, стр. 315 ("полтретьяста яблок").). Если ягоды были, по-видимому, привозные из-за границы, то яблоки, конечно, местные, садовые: новгородские писцовые книги неоднократно упоминают о яблонях и яблоневых садах, иногда довольно крупных размеров - с несколькими сотнями яблонь (НПК, т. II, стб. 451, 455, 458; т. III, стб. 279; т. IV, стб. 28, 34, 93, 125, 195, 197, 200, 204; т. V, стб. 154-156, 223, 241, 271, 289, 291, 296, 302, 316, 325, 414; А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 359; Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 217.). Новгород и Псков, разумеется, не составляли исключения: яблоневые сады имелись и в остальной Северо-Восточной Руси. Известна, например, торговля на Белоозере яблоками, привозимыми белозерцами из пригородов и волостей (АСЭИ, т. III, № 23.). С. Герберштейн пишет oо садах в Москве (См. С. Герберштейн. УК. соч., стр. 98-99 (ср. там же, стр. 263).). Под 1477 г. летописец, имея в виду Русь вообще, сообщает, что мороз, приключившийся 31 мая, "овощь поби огородной и садове и все обилье" (ПСРЛ, т. VIII, стр. 184; т. XII, стр. 170; т. XXV, стр. 310.). Эти данные показывают, что сады (и огороды) были обычными в Северо-Восточной Руси. Вряд ли можно сомневаться, что основной культурой в этих садах были яблони. В Новгороде археологами найдены остатки мелких яблок (в том числе - в слоях XIII и XV вв.); косточки яблок обнаружены и в Рязанской земле (См. А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 359-360; А. Л. Монгайт. Рязанская земля, стр. 265.).

При археологических раскопках в районе Москвы и Рузском уезде найдены косточки сливы (См. А. В. Арциховский. Курганы вятичей. М., РАНИОН, 1930, стр. 178 (погребение № 89); М. Г. Рабинович. УК. соч. МИА, № 12; его же. : Ук. соч. КСИИМК, вып. XLIV, стр. 117; А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 360-361; М. Г. Рабинович. О древней Москве, стр. 288.). Как показывают археологические исследования, в Новгороде издавна имелись вишневые насаждения; письменные новгородские источники также упоминают о вишневых деревьях в садах (См. А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 358-359; Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 217.). В Северо-Восточной Руси тоже выращивали вишню. Вишневые косточки обнаружены при раскопках в Москве и Рязани (См. Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 358; А. Л. Монгайт. Рязанская земля, стр. 265; М. Г. Рабинович. О древней Москве, стр. 288.), в XV в. имелись деревня "Вишенки" в Ростовском и деревня "Вишенкино" - в Московском уездах (АСЭИ, т. I, № 444-446, 649.); упоминается в XV в. и черешня ("чрешня") (См. И. И. Срезневский. Материалы.., т. III, стб. 1544.).

Из ягодных кустарников известна в Новгороде малина: находки ее семян обычны при археологических раскопках (См. А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 361.). В одном двинском акте XV в. упомянут "ягодник" (ГВНиП, № 216.). А. В. Кирьянов считает, что в Новгородской земле культивировали черную смородину (См. А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 361. Ср. ГВНиП, № 172 ("смородинный куст").).

Об огородных работах подробных сведений нет. В "житии" Сергия Радонежского говорится, что однажды Сергию "прилучися... в ограде копати землю, на оустроение некоего оградного ради зелия" (Житие Сергия Радонежского, стр. 94.); это и изображено на соответствующих миниатюрах (Житие... Сергия Радонежского, литографированное издание, лл. 151, 152.). Огороды вскапывали лопатами целиком железными или деревянными с железной оковкой (их изображения имеются на миниатюрах (См. А. В. Арциховский. Древнерусские миниатюры как исторический источник, стр. 23, 83, 188.)); такие лопаты найдены и археологами. Очевидно, применялись и мотыги, встречающиеся при археологических раскопках (См. А. А. Мансуров. УК. соч., стр. 83; А. Л. Монгайт. Рязанская земля, стр. 260; М. Г. Рабинович. О древней Москве, стр. 273, рис. 119, 7; В. В. Седов. УК. соч. МИА, № 92, стр. 101; Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство.., стр. 217.). Термин "мотыга" тоже известен в изучаемое время (См. Н. М. Тупиков. УК. соч., стр. 652 ("Мотыгин").). Для приготовления ямок при посадке капусты применяли "бойки" - особые палки с утолщением на конце, найденные при раскопках в Москве и Новгороде (См. М. Г. Рабинович. УК. соч. СЭ, 1955, № 4, стр. 35; А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 357.).

Возможно, что участки под репу распахивали: в новгородских актах несколько раз упомянуто "репище орамица" (ГВНиП, № 157, 159.). По мнению А. В. Кирьянова, репа издавна "вышла за пределы огородного участка", ее возделывали на расчистках, подсеках, залежах и перелогах, бывших "лучшими местами для ее культуры" (А. В. Кирьянов. УК. соч. МИА, № 65, стр. 357.). Рассказывая о выращивании на Руси дынь, Герберштейн отмечал, что землю для них удобряли (См. С. Герберштейн. УК. соч., стр. 98-99.).

В хозяйствах крупных феодалов, особенно великих князей, были специально занимавшиеся огородами и садами люди; в княжеских духовных и договорных грамотах упоминаются "огородники" и "садовники"; в Псковской судной грамоте и новгородских писцовых книгах (ДДГ, № 2, 17, 84, 86; ПРП, вып. 2, стр. 292; Г. Е. Кочин. Материалы.., стр. 214.) указаны огородники. Некоторые из этих "специалистов" были холопами (ДДГ, № 86.). В одном акте середины XV в. говорится, что "огородникам" и "садовникам" великого князя, великой княгини и митрополита мог быть предъявлен иск, то есть эти "огородники" и "садовники" - не холопы (АСЭИ, т. III, № 12.). Конечно, не были холопами и "огородники", упоминаемые Псковской судной грамотой наряду с изорниками и кочетниками.

В массе, конечно, выращиванием овощей и фруктов занимались крестьяне. Грамота Киприана 1391 г. указывает на повинность крестьян "оплетати" монастырские сады (АФЗХ, ч. I, № 201.).