В СВОЕМ КРУГУ

"Обнявшись, с просветлевшими лицами, не обмолвившись еще ни одним словом друг с другом, Они пошли в комнату Детей".

Так отмечает свидетель встречу Государя с Государыней в первые минуты Их соединения в Александровском дворце, 9 марта 1917 года, после хотя и не продолжительной, но тяжелой безызвестностью и пережитыми Обоими событиями разлуки. Рассказы приближенных и прислуги, окружавших Царскую Семью в период Ее ареста, показания свидетелей охраны и комендатуры в различные периоды заключения Семьи в Царском Селе, Тобольске и Екатеринбурге позволяют обрисовать общие, основные, характерные черты, присущие как всей Семье в целом, так и отдельным Ее членам, в достаточной степени точности, своеобразности и определенности. Возвращение Отца живым и объединение всей Семьи вместе под одной кровлей было громадным нравственным и духовным утешением для всех Ее членов в эти исключительно трагические дни Их жизни и не могло не вызвать прежде всего радостного чувства, что Их не разлучат и предоставят Им, во взаимной поддержке друг друга, проявить любовь и силы, чтобы смягчить горячо любимому Отцу и Мужу Его тяжелые душевные переживания за текущие события и за будущность дорогой для Них всех Великой Родины. В этом отношении примером самоотвержения, преданности и заботы о Государе являлась Жена и Мать, Она сумела передать и воспитать в Детях те же высокие чувства, сосредоточивавшие внимание и почитание Семьи на Отце, несмотря на то, что по силе воли и характера внутренней руководительницей жизни и быта семейного очага оставалась Мать.

Весь внешний и духовный уклад домашней жизни Царской Семьи представлял собою типичный образец чистой, патриархальной жизни простой русской, религиозной семьи. Вставая утром от сна или ложась вечером перед сном, каждый из членов Семьи совершал Свою молитву, после чего утром, собравшись, по возможности, вместе, Мать или Отец громко прочитывали прочим членам положенные на данный день Евангелие и Послания. Равным образом, садясь за стол или вставая из-за стола после еды, каждый совершал положенную молитву и только тогда принимался за пишу или шел к себе. Никогда не садились за стол, если Отец чем-нибудь задерживался; ждали Его. Когда кто-нибудь из Детей обращался к Матери по вопросам, касавшимся воспитания, образования или отношений внешнего свойства, Мать всегда отвечала: "Я поговорю с Отцом". Когда к Отцу обращались с вопросом того или другого внутреннего или хозяйственного распорядка или с вопросом, касавшимся всей Семьи, Он неизменно отвечал: "Как Жена, Я поговорю с Ней". Оба поддерживали авторитет друг друга и Оба по вере сознательно проводили идею "единой плоти и единого духа".

Нормально день Их ареста в Царском Селе складывался так: вставали в 8 часов утра; молитва, утренний чай всех вместе, кроме, конечно, больных, еще не выходивших из Своих комнат. Гулять разрешалось Им два раза в день: от 11 до 12 часов утра и от двух с половиною до пяти часов дня. В свободное от учебных занятий время дня, дома, Государыня и Дочери шили что-нибудь, вышивали или вязали, но никогда не оставались без какого-либо дела. Государь в это время читал у Себя в кабинете и приводил в порядок Свои бумаги. Вечером после чая Отец приходил в комнату Дочерей; Ему ставили кресло, столик, и Он читал вслух произведения русских классиков, а Жена и Дочери, слушая, рукодельничали или рисовали. Государь с детства был приучен к физической работе и приучал к ней и Своих Детей. Час утренней прогулки Император обыкновенно употреблял на моцион хождения, причем Его сопровождал большей частью Долгоруков; они беседовали на современные, переживавшиеся Россией темы. Иногда вместо Долгорукова Его сопровождала которая-нибудь из Дочерей, когда Они поправились от своей болезни. Во время дневных прогулок все члены Семьи, за исключением Императрицы, занимались физической работой: очищали дорожки парка от снега, или кололи лед для погреба, или обрубали сухие ветви и срубали старые деревья, заготавливая дрова для будущей зимы. С наступлением теплой погоды вся Семья занялась устройством обширного огорода, и в этой работе с Ней вместе принимали участие некоторые офицеры и солдаты охраны, уже привыкшие к Царской Семье и стремившиеся выказывать Ей свое внимание и доброжелательство.

С течением времени, поправившись от болезней, Дети возобновили свои учебные занятия. Так как посещение преподавателями и учителями со стороны, извне, было воспрещено, то Родители организовали обучение при посредстве тех придворных лиц, которые разделяли заключение с Семьей. Таким образом, Государь принял на Себя преподавание Наследнику Цесаревичу географии и истории; Государыня проходила со всеми Детьми Закон Божий; Великая Княжна Ольга Николаевна занималась с младшими Сестрами и Братом английским языком; Екатерина Адольфовна Шнейдер преподавала младшим Великим Княжнам и Наследнику Цесаревичу математику и русскую грамматику; графиня Гендрикова занималась с Великой Княжной Анастасией Николаевной историей; баронесса Буксгевден - со старшими Великими Княжнами английским языком; доктор Боткин - с Алексеем Николаевичем русской литературой; доктор Деревенько - с Ним же естествоведением, а Жильяр - со Всеми французским языком.

Из переписки документов, принадлежавших князю Долгорукову и найденных с остатками его вещей в Екатеринбурге в помещении бывшего областного совдепа, видно, что в период ареста в Царском Селе и в Тобольске Государь и Государыня были очень озабочены урегулированием и обеспечением финансовой стороны будущей жизни Семьи и старались тщательно экономить оставшиеся в Их распоряжении очень скромные личные средства, сокращая до минимума расходы на Свою жизнь. Несмотря на ограниченность средств, отказывая Себе, довольствуясь простым столом, Государь и Государыня не прекратили Своей благотворительности и старались помогать другим насколько могли; прошения же от разных частных лиц о помощи и поддержке, несмотря на официальное объявление об Их низложении и аресте, не прекращали поступать во дворец, и Державная Чета удовлетворяла их в мере Своей возможности. Следует отметить, что в делах Долгорукова сохранилась расписка комиссара Панкратова в получении им от бывшего Государя Императора пожертвования на нужды фронта в размере 300 рублей. Между тем в это время средства Семьи были уже настолько исчерпаны, что коменданту охраны приходилось изыскивать способы добыть деньги под свои векселя у частных лиц, чтобы прокормить Семью и состоявших при Ней придворных и прислугу. Камердинер Чемадуров показывал, что когда по приезде в Екатеринбург комиссар Дидковский произвел обыск, то у Государя и Государыни денег не оказалось совершенно; у Великой Княжны Марии Николаевны нашлось 16 рублей 33 копейки и у доктора Боткина - 280 рублей.

Сношения Царской Семьи с внешним миром после ареста не прекратились; Семья продолжала получать не только прошения о помощи, но и выражения сочувствия, симпатии от далеких людей из провинции, от монастырей и от раненых офицеров и солдат, бывших на излечении в госпиталях Царского Села, где работали в качестве сестер милосердия Государыня и две старшие Дочери. Великие Княжны продолжали получать письма и от подруг придворного круга, хотя некоторые из этих корреспонденток писали, видимо, с некоторой осторожностью. По этому поводу характерен следующий рассказ полковника Кобылинского:

"Люди трусили обнаружить свои отношения к Царской Семье. Ольгу Николаевну очень любила Маргарита Хитрово. Она часто приходила ко мне и просила передать письма Ольге Николаевне. Свои письма она всегда так и подписывала: "Маргарита Хитрово". Так же полно в письмах, которые мне приносила Хитрово, подписывалась еще Ольга Колзакова. Но были и такие письма, авторы которых подписывались так: "Лили (Дэн), "Тити" (Вильчковская). Я как-то сказал Хитрово: вот Вы прямо и открыто подписываетесь своим именем. Так же подписывается и Ольга Колзакова. А другие скрывают свои имена. Представьте себе, каким-либо образом эта переписка попадет в руки теперешней власти и меня спросят: от кого эти письма? Ведь мое положение передатчика писем станет глупым. Передайте, пожалуйста, авторам этих писем, что я прошу их прийти ко мне. Должен же я знать, кто они такие".

"После этого, - добавляет Кобылинский, - я совсем перестал получать письма от "Лили" и "Тити" для Ольги Николаевны".

Но лично Государю пришлось пережить измену почти всех бывших приближенных и любимейших чинов былой Свиты. Перенес Он эту измену стойко, мужественно, видя в этом перст Божий, и никто не услышал от Него ни слова упрека и осуждения. В этом отношении сказывается поразительное величие Его души, как бывшего Царя и Помазанника Божия Великой России. Так, однажды, когда вместо уходившего Бенкендорфа Керенский предложил Ему выбрать заместителя, то Его выбор остановился первоначально на Нарышкине, до революции исполнявшем при Нем обязанности начальника личной походной канцелярии. Нарышкин, поставленный в известность о выборе Царя, просил дать ему 24 часа на размышление. Об этом доложили Государю.

"Ах так, тогда не надо", - сказал Император совершенно спокойным, сдержанным голосом, в котором не чувствовалось ни осуждения Нарышкину, ни той боли, которую должно было вызвать в Царе это слишком определенное колебание своего бывшего приближенного и Он тотчас же попросил дать знать генералу Татищеву, что Он избирает его, хотя Татищев и не принадлежал к свитским.

Все эти факты, раскрывавшие теперь перед Царем истинное содержание и подлинное лицо царедворцев, окружавших Его трон и долженствовавших служить Ему опорой, конечно, причиняли Государю страшную внутреннюю боль, тем более что теперь Он видел воочию, до чего даже в кругу ближайших Своих придворных-бояр Он был одинок со Своей святой идеей русского народа и в борьбе с "темными силами" боярства, стремившимися дискредитировать Его в глазах народной массы и вырвать из Его рук Богом данную Ему власть. Он совершенно спокойно принимал то, что писалось про Него и про Государыню во всех русских газетах после Его отречения и заключения под арест. Он знал, что эти клеветнические, грязные обвинения служили одной из главных сил подпольной агитации, стремившейся восстановить против Него и Жены общественное мнение и поднять на революционное движение народные массы, а потому появление их в печати после переворота не могло уже причинить Его чувствам особенно острой боли. Как-то однажды, значительно позже, Татищев, умиленный картиной Семейного дружного очага Царской Семьи и глубокой любовью, существовавшей между всеми Ее членами, не удержался и высказал Государю свое восторженное удивление. Император, конечно, не мог не почувствовать некоторой горечи от слов Татищева, этого верного, честного и самоотверженного приближенного, и с присущей Ему добротой и, быть может, с некоторым легким оттенком доброй иронии ответил ему: "Если Вы, Татищев, который был моим генерал-адъютантом и имели столько случаев составить себе верное суждение о Нас, так мало Нас знали, как Вы хотите, чтобы Мы с Государыней могли обижаться на то, что говорят о Нас в газетах?"

Но переживание прямой измены служению Самодержавию и народу со стороны ближайших Своих сподвижников и родственников, конечно, не могло не причинить Царю самых острых страданий и мучений, тем более что Он любил этих людей, любил искренно и горячо и бесконечно верил их преданности и чистоте привязывавших их к Нему чувств. Надо было быть действительно Боговидцем по небесной любви, чтобы иметь силу и добрую волю так до конца прощать людям их прегрешения, ни одним словом, ни одним выражением не осудить этих людей в разговорах с другими и простить им всю ужасную боль разочарования и сомнения, которую не мог не испытать Царь от их измены.

И тем не менее эти личные мучения и страдания были ничто в сравнении с теми страданиями, которые переживал Государь за Россию за все время Своего 17-месячного ареста. После отказа Великого Князя Михаила Александровича принять власть Он хотел сначала верить, что вынудившая Его отречение Государственная дума является действительной выразительницей воли народа в данный момент упадка духовных сил страны и что она сможет повести за собой народные массы к достижению победы во чтобы то стало и вольет в страну приток тех необходимых внутренних национальных сил, которые вернут ей утраченные за предыдущий напряженный период борьбы патриотическую энергию и могучий порыв в сознании спасения в прочном государственном единении. Признавая Себя слабым волей и характером в проведении в жизнь решений, соответственных Своим духовным идеям и сердечным побуждениям, Он мнил увидеть силу в людях новой власти и нового направления, приложенную сообразно тем принципам и задачам государственного единения, которые так настойчиво и убедительно рисовались Ему в последнее время всеми представителями общественности, политики и военного командования. Он любил людей, а потому и верил им. Поэтому и в Пскове Он поверил утверждениям представителей Государственной думы, что они справятся с положением и "не предвидят осложнений от перемены строя государственного управления".

В эти первые дни надежды на волю и характер новой власти Он продолжал страдать лишь страданием Своей душевной борьбы, пережитой в дни 28 февраля, 1 и 2 марта, и, вернувшись в Царское Село, весь ушел в Семью, в нежной заботе и любви коей Он приобрел силы бороть и терпеть Свое внутреннее переживание. В эти дни Царскосельского заключения Государь ни с кем не делился мнениями или впечатлениями о текущих политических событиях. С полной покорностью воле Всевышнего Промысла, Он безропотно подчинился всем ограничительным условиям ареста, установленным Временным правительством, и только грубая выходка Коровиченки при выемке Его бумаг, видимо, единственный раз вывела Его из равновесия, что и было замечено посторонними свидетелями, привыкшими видеть Его всегда поразительно выдержанным и умеющим владеть Собою.

Обострение страданий за Россию началось несколько позже. Государь получал много газет и с громадным увлечением следил по ним за событиями, развертывающимися в России. Эти сведения не давали Ему, конечно, полной картины, а главное не указывали наглядно на действительный ужас бессилия и безволия новой власти в борьбе с растлевающим страну и народ влиянием "темных сил" революции, вспыхнувшей тотчас же за Его отречением от престола. Об этой действительности получавшиеся Им газеты в первое время или умалчивали совершенно, или говорили в таких туманных и неопределенных выражениях, что не вызывали в читающем особой тревоги. Но через некоторое время Государь стал получать сведения о фактическом положении дела через Своих приближенных, которые, в свою очередь, получали эти сведения от родных и знакомых, остававшихся в Петрограде. Эти сведения, пополняя сообщения газет, начали рисовать в сознании Государя картину истинного положения новой власти, и в связи с этим положением постепенно характеризовали прогрессивный ход анархии в стране и разложения армий на фронте. Вот тогда внутреннее страдание Государя за будущность России стало принимать такую острую и сильную форму, что Он потерял возможность сдерживать себя, и окружающие стали замечать прорывавшиеся наружу сильное волнение и внутренний ужас, охватившие все Его существо; сплошь да рядом, не будучи в силах сдерживать Свои страдания, Он начал делиться Своими мыслями и чув ствами с окружавшими Его приближенными, чего раньше никогда не делал.

Первым доверенным в этом отношении явился князь Долгоруков. Прочтя полученные утром газеты и сведения, Государь уводил Долгорукова на утреннюю прогулку и, ходя быстрыми шагами в отведенном для прогулок районе, делился с ним Своими впечатлениями о текущих событиях. Из рассказов Долгорукова остальным приближенным можно судить, что страдание Государя было очень глубоким и сложным. Оно нарастало постепенно, по мере того, как, с одной стороны, Император утрачивал надежду на способность и силу новой власти справиться с своей задачей, и с другой - по мере того, как из бесед и знакомства с охранниками, Его окружавшими, Он приходил к подтверждению Своего духовного убеждения, что масса русского простого народа совершенно не разделяла политических стремлений европейски-увлеченных руководителей Государственной думы и оставалась тем, чем была испокон веков - "верующею, но легко поддающеюся смуте, на которую надо действовать добром". Глубоко верующий Сам, Государь ни минуты не сомневался, что в основе переживавшихся Россией событий лежит воля Промысла Всевышнего Творца, но, как мудрый человек, Он не мог понять, как руководители интеллигентных классов населения могли так увлекаться человеческими идеями и побуждениями, чтобы идти вразрез с историческим, духовно-идеологическим воззрением русского народа, пробуждая в нем не внутренние хорошие и духовные начала, а потакания и возбуждая к жизни только низменные и животные инстинкты внешней натуры малокультурного и несознательного человека. Он понимал, что этот путь будет уклонять русского человека от добра и Христова света, которые инстинктом жили в глубоких недрах его простой души и инстинктивно же вызовут в массах ужасный протест, который, за отсутствием доброго влияния и сдерживающих духовно-национальных принципов, поведет к страшной внутренней распре, вражде и деморализации страны. И как человек, воплощавший в Себе сверхчеловеческий запас любви, Государь страдал за будущее русского народа, страдал его страданиями или, вернее, теми страданиями, которые ему предстояло перенести на историческом пути государственной жизни. Он по-человечески мудро оценивал опасность и вред тех или других шагов новой власти, видел ее бессилие ввес ти жизнь государства в рамки, не присущие народному духу, и в то же время искренно радовался каждому проблеску возможности ей удержать развал страны и не допустить народных масс до увлечения крайними течениями.

И в ряду общего страдания за Россию Его особенно мучили опасения за армию. Знаменитый приказ № 1 был доставлен Ему с фронта, почему Он знал, что развращающие идеи этого приказа стали достоянием солдатской массы. Он не мог понять, как власть, уважающая себя, здравая и претендовавшая быть властью национальной, могла допустить распространение в армиях приказа, который заведомо должен был привести к разложению солдатских масс, к подрыву авторитета какой бы то ни было власти и к невозможности продолжать борьбу с внешним врагом. В один из дней после получения этого приказа Государь, сильно взволнованный, выйдя из обычных рамок Своей сдержанности, встретил Жильяра и, никогда раньше не делясь с ним Своими мыслями, горячо и нервно сказал ему:

"Я имею сведения, что генерал Рузский подал в отставку; он хотел перейти в наступление, но солдатские комитеты были с ним не согласны. Если это правда, то армии больше не существует. Какой ужас!.. Ведь это равносильно самоубийству; мы дадим немцам свободу действий. Они раздавят союзников, а потом очередь дойдет и до нас... Я надеюсь лишь на то, что у нас любят преувеличивать. Не может быть, чтобы в два месяца армия пала так низко".

Тем с большей радостью, искренностью и надеждой на возможность возрождения национальных сил, на возможность упрочения новой власти относился Он к таким сведениям, как первоначальные известия о благополучно начавшемся Тарнопольском наступлении. Веселый и счастливый Он приходил по вечерам к постели Наследника Цесаревича и с увлечением читал Ему последние новости с поля сражения, в которых сообщались данные о трофеях и пленных, захваченных нашими войсками при наступлении. По случаю этих успехов 21 июня во дворце был отслужен благодарственный молебен, и бывший Император не скрывал от окружающих Своей радости, что, помимо военного значения победы, "эти успехи укрепят власть Временного правительства и ему, быть может, удастся восстановить снова мощь и дух армии и довести войну до конца с честью". Он весь был проникнут одним чувством любви к Великой Родине и горячо молился, когда провозглашалось многолетие "Временному российскому правительству". У окружавших Его в заточении приближенных сложилось вполне определенное впечатление, что Он готов был перенести безропотно и с полной покорностью все самые строгие и унизительные ограничения ареста и все самые тяжелые последствия Своего отречения от власти, лишь бы новые люди и новое положение смогли и сумели спасти от окончательной гибели Его дорогую Россию и русский народ.

Государь по примеру 1905 года понимал, что значительное участие в распространении клеветнической и политически-зловредной агитации принадлежит Германии и прекрасно организованной ею агентурно-политической сети в России. Ему особенно чувствовалась рука Германии в пацифистических тенденциях, проникших в агитацию со времени Его отречения от престола и всегда пользовавшихся для политической атаки принципами самых крайних социалистических течений: "мир без аннексий и контрибуций"; "мир народов, а не правительств"; "мир во имя всеобщего братства" и т. п. лозунгами, выдвинутыми пропагандой в рядах армий на фронте. Ему ясна была и цель, которую преследовала Германия. Это был подлый, низкий способ борьбы, но для Государя он был не неожидан, так как еще до объявления войны Он хорошо отдавал себе отчет в том, что Германия не остановится ни перед какими средствами, чтобы остаться победительницей в мировой борьбе народов. Но что ужасало Его не менее и что причиняло Ему глубокую боль, так это отношение к нему лично со стороны Англии, газеты коей не преминули подхватить почти все гнусные сплетни, создававшиеся в социалистических и германофильских подпольях дореволюционного времени. Он отказывался понимать в этом отношении британское общественное мнение, которое, следовательно, не обнаруживая себя раньше, до Его отречения, по чувству условной корректности, разделяло в тайне всю эту гнусность и могло даже простым тайным сочувствием поддерживать революционные стремления социалистических элементов России против Него и против существующего государственного строя, слепо содействуя, таким образом, стремлениям Германии ослабить силы своих противников. Государственной мудрости в британском общественном мнении хватило лишь в пределах узконационального торгашеского джентльменства, и представлявшаяся выгодной политическая сделка подвигнула его на рекламирование вслепую ценностей определенно германского и подпольного изготовления. При той честности и лояльности, которые Царь лично проявлял по отношению к союзническим обязательствам и которые Он свято проводил во всех Своих манифестах, указах и приказах, Он не мог не ужасаться перед этой слепотой и ограниченностью английского общественного суждения, игравшего в руку могущественного и сильного своей государственной национальностью противника и помогавшего разрушительной, анархическо-пораженческой работе в стране и в рядах союзных армий на фронте. Государь не допускал мысли о возможности новой революционной России отказаться от союзнических обязательств, как не допускал ее раньше и для Себя, совершенно независимо от личных или общественных симпатий к государственному строю того или другого из союзников. Английская пресса не могла не знать как о тех колоссальных человеческих жертвах, по сравнению с жертвами союзников, которые были принесены русским народом именно в период самодержавного правления Императора Николая II, так и о том, что только благодаря честности и верности русского Монарха принятым на Себя обязательствам и только ценою крови русского народа, пролитой безропотно в преданности своему Самодержцу и Помазаннику, союзники были спасены от разгрома в самом начале войны. И поэтому теперь поведение английской прессы, лишенное этичности и государственной мудрости, как бы подчеркивало косвенно пренебрежение к тем кровавым жертвам, которые были принесены русским народом. И Царь страдал именно за эти жертвы, принесенные народом по Его требованию и оставшиеся как бы неоцененными теми, кого он спас своей кровью. Он высказал Свои мысли только Долгорукову, зная его преданность Себе, и зная, что Долгоруков Его поймет. Косвенно Он дал понять о Своем чувстве боли за поведение английской прессы в разговоре с Жильяром, когда указал ему на то, что французская пресса соблюдала полную корректность в отношении Его, описывая события, предшествовавшие отречению и самое отречение от престола, чего в английской прессе Он не видит.

Его беспредельная любовь к Своему русскому народу заставляла Его, таким образом, страдать за прошлое, за настоящее и за будущее России. Он страдал, как че ловек, не могущий подать помощи опасно и остро заболевшему близкому другу, но чувствовавший всеми фибрами Своей отмеченной и благословенной Богом души, что истинные пути к выздоровлению, истинные пути к спасению существуют на земле, существуют в глубине натуры русского человека, но находятся не в тех чуждых русскому народу формах и принципах, которые навязывали ему его руководители-бояре. Он страдал за бессилие и безволие других людей спасти положение, дать России возможность выйти победоносной и целой из этой ужасной мировой войны. Он страдал за страдание всего Богом вверенного Ему народа, ответственность за которого перед Всевышним Творцом оставалась только на Нем одном, и верил, что Промысел Божий даст Ему возможность пострадать за Россию до конца и что во Всевышней Мудрости ниспосланных Ему и Родине страданиях откроются истинные пути к новой главе и великому служению Христу будущей Великой возрожденной России.

Это величественное страдание наложило на Него отпечаток поразительной кротости и мягкости, с которыми Он обращался ко всем окружавшим и приближавшимся к Нему за последние 17 месяцев Его земной жизни. Эти ярко выразившиеся в Нем свойства, отмечаемые всеми свидетелями, вплоть до екатеринбургского охранника-зверя Летемина, дали Ему страшную силу, которою Он побеждал людскую злобу и располагал к Себе простых русских людей, которых судьба ставила вокруг Него в положение тюремной стражи. Впоследствии создававшиеся благодаря такому положению взаимоотношения между Арестованным и Его стражей причинили много беспокойства изуверским представителям советской власти и вынудили сынов Лжи принять исключительные меры при приведении в исполнение своего гнусного и зверского плана уничтожения Царской Семьи.

Напряжение последних дней, вызванное неведением о судьбе Мужа, в связи с беспокойством за состояние здоровья Детей, и особенно Сына, и волнения за переживаемые Россией события в конце концов совершенно подорвали силы Императрицы, и после возвращения в Александровский дворец Государя Она слегла и почти не сходила с постели или полулежачего кресла. Внутреннее потрясение, усиливавшееся стремлением скрыть от Детей и окружающих силу Своих душевных мучений, отразилось на болезненности сердца, и после нескольких сильных припадков работа сердца приняла характер определенного порока, не допускавшего самых незначительных повышенных движений и физических усилий. Она была в состоянии самостоятельно переходить только из комнаты больных Дочерей в комнату Наследника, и до начала апреля не сходила даже в столовую. Все Свое время Государыня проводила среди любимых Детей и была счастлива, что могла отдаться теперь всецело заботам о Муже, Семье и Детях и отдохнуть душой от тех тяжелых дней, когда была потеряна связь с Государем и когда она так тревожилась за Его участь.

Позже, когда погода стала теплее и силы Ее несколько окрепли, при помощи Мужа или Своих приближенных дам Она выходила в установленные дневные часы в парк, и в то время, когда другие члены Семьи занимались различными физическими работами или огородными посадками, Она усаживалась где-нибудь под деревом на подстилавшемся Ей коврике и, занимаясь каким-либо рукоделием, вела беседы с окружавшими Ее офицерами и солдатами охраны. Рукодельничала Государыня постоянно и работала поразительно искусно, быстро и артистически. Обреченная Своим болезненным состоянием на неподвижную жизнь, Она почти никогда не выпускала какого-либо рукоделия из рук. Пока Семья содержалась в Царском Селе, Императрица продолжала работать различные теплые вещи для больных и раненых и посылала их в местные лазареты и госпитали. Позднее, в Тобольске, Она работала различные вещи для своего домашнего обихода, и в вещах, оставшихся от Екатеринбурга и отобранных от различных охранников, оказалось большое количество собственноручных изделий Императрицы самого разнообразного характера. Видимо, Она хорошо владела и карандашом, так как в оставшихся вещицах нашлось несколько Ее незначительных карандашных набросков, из коих карикатура на Великую Княжну Ольгу Николаевну в костюме сестры милосердия являлась вполне художественной и меткой по характерным чертам сходства.

Государыня в отношении сохранения верности со стороны Своих приближенных дам была более счастлива, чем Государь; ни одна из окружавших Ее дам, составлявших близкий Ее круг, в день ареста Императрицы генералом Корниловым не пожелала покинуть дворца, и все они разделили участь своей Августейшей "Узницы", как шутливо подписывалась в записках к ним Государыня во все время содержания Семьи в Царском Селе. Старушки Бенкендорф и Нарышкина, вынужденные покинуть дворец из-за действительно серьезного болезненного состояния и преклонного возраста, оставляли Императрицу с большим горем и искренними слезами отчаяния, ясно указывавшими на силу и степень их глубокой, убежденной привязанности к своей бывшей Императрице. В настоящее время исследование, в силу особых условий работы, не имело возможности уделить много времени на специальное изучение переписки Государыни с Ее приближенными, могущей установить с полной определенностью те духовно-нравственные начала, которые ложились в основу привязанности и дружбы между Императрицей и теми людьми, которым посчастливилось при жизни Государыни познать истинную возвышенную и одухотворенную натуру этой величественной Императрицы, Жены, Матери и Женщины, так несправедливо и жестоко принятой и понятой в кругах русского интеллигентного общества. Со временем, быть может, историкам русской и чистой души удастся изучить довольно значительный материал по этому вопросу и осветить более глубоко исключительность духовного образа Государыни Александры Федоровны, которой Россия, по воле Всевышнего Промысла, создала полную трагизма Державную жизнь и великий мученический конец ее.

Взгляды Ее на текущие политические события, отношение Ее к народу были совершенно таковыми же, как и Государя. Как и Он, Она надеялась первоначально, что Государственная дума сможет справиться с возникшим движением, новыми мероприятиями, соответствующими общему духовному упадку, вызванному напряжением тяжелой и затяжной войны, вызовет необходимый моральный подъем в стране для выигрыша времени и достижения победы над коварным, внешним врагом. Но, как и Император, Государыня понимала, что революция в России была во многом обязана Германии и неоднократно высказывала этот Свой взгляд в беседах с приближенными:

"Революция в России - это не без влияния Германии. Но за это она поплатится сама тем же, что она сделала и с Россией".

И потому Она считала, что поведение Думы в отношении Царя и вынужденное ею отречение от престола будут только на руку немцам, которые в своей политической работе не откажутся от дальнейших попыток внести смуту в народные массы. Поэтому когда после Тарнопольской катастрофы определилось с полной ясностью, что новая власть в России не в состоянии справиться с положением и народ отшатнулся от нее и пошел за крайними течениями по путям развала России, Государыня решительно сознала и высказывала, что жертва, принесенная людям отречением Государя от престола, была принесена не народу в массе, не всей стране, не действительной воле "земли", а ограниченной кучке увлекшихся общественных и политических деятелей, безвольных и бессильных для борьбы с работавшими за кулисами немецкими агитаторами и большевистскими руководителями.

"Его хотят заставить поступить опять не в интересах России, как заставили это сделать уже однажды", - определенно высказалась Она, когда приехавший в Тобольск комиссар Яковлев объявил об увозе Царя.

Обстановка, созданная вокруг Нее в дни, предшествовавшие революции, захватила и Ее, как и Царя, и, увлеченная перспективами опасности, которая угрожала России в случае потери ею способности продолжать мировую войну, и измученная личными переживаниями за участь горячо любимого человека, Она первоначально как бы нашла Себе некоторое удовлетворение и оправдание в отречении от престола, приведшем к прекращению борьбы за власть в трагические минуты государственной жизни и, главное, к устранению возможного из-за Них кровопролития, которое было неминуемо в случае борьбы и внутренней гражданской междоусобицы. Она больше всего опасалась такой братоубийственной войны. Но это самооправдание продержалось очень недолго, только до тех пор, пока еще теплилась надежда, что жертва Своей святыней, жертва, отмеченная Божественным Помазанничеством, принесена всему народу, всей земле, хотя бы и согрешившей против своих святых заветов под влиянием временного духовного упадка. Коль скоро эта надежда потеряла всякие основания и бездна между народом и руководителями из общественной среды и Государственной думы предстала перед Государыней во всей ясности, Она, как сильный и мощный по натуре человек, ни минуты не осталась в прежнем заблуждении и в полной покорности воле Всевышнего Промысла приняла тот тяжелый крест, который накладывала на Них ответственность за судьбу Богом вверенного Ее Мужу народа, того народа, который вследствие изменения государственного строя стал на путь страшного соблазна уклонения от Христова света, исторически озарявшего и руководившего судьбами Русского государства. Слабость временного духовного искушения с Нее спала совершенно, и впоследствии Она показала, до какого колоссального предела самоотречения и жертвы Она способна была дойти в задаче ограждения святыни Помазанничества, покоившейся на челе Ее безгранично любимого Мужа.

Вся Семья жила в большой дружбе между собою и находила внутри Себя любовь и твердость переживать и с терпением и кротостью переносить наступившие для Нее дни тяжелого угнетения и унижения, а порой и оскорбления. По свидетельству приближенных, старшие Великие Княжны поразительно сознательно и мужественно относились к постигшей Их Родителей перемене и преданной любовью и поразительной заботливостью старались Им облегчить горечь обид и унижений, выпавших на Их долю во время заточения.

Из Детей наиболее сильной волею и твердостью характера отличалась Великая Княжна Татьяна Николаевна. Госпожа Битнер говорит, что "если бы Семья лишилась Александры Федоровны, то "крышей" для Нее была бы Татьяна Николаевна. Она была самым близким лицом к Императрице. Они были два друга. Она и не была взята Государыней при отъезде из Тобольска, так как на Нее был оставлен Алексей Николаевич". А полковник Кобылинский добавляет: "Когда Государь с Государыней уехали из Тобольска, никто как-то не замечал старшинства Ольги Николаевны. Что нужно, всегда шли к Татьяне: "как Татьяна Николаевна". Это была девушка вполне сложившегося характера, прямой, честной и чистой натуры; в Ней отмечалась исключительная склонность к установлению порядка в жизни и сильно развитое сознание долга. Она ведала, за болезнью Матери, распорядками в доме, заботилась об Алексее Николаевиче и всегда сопровождала Государя на Его прогулках, если не было Долгорукова. Она была умная, развитая; любила хозяйничать и, в частности, вышивать и гладить белье".

Великая Княжна Ольга Николаевна представляла собою типичную хорошую русскую девушку с большой душой. На окружающих Она производила впечатление Своей ласковостью, Своим "чарующим", милым обращением со всеми. Она со всеми держала Себя ровно, спокойно и поразительно просто и естественно. Она не любила хозяйства, но любила уединение и книги. Она была развитая и очень начитанная; имела способности к искусствам: играла на рояле, пела, и в Петрограде училась пению, хорошо рисовала. Она была очень скромной и не любила роскоши. Битнер говорит: "Мне кажется, Она гораздо больше всех в Семье понимала Их положение и сознавала опасность его. Она страшно плакала, когда уехали Отец с Матерью из Тобольска". На всех окружающих производило впечатление, что Она унаследовала больше черт Отца, особенно в мягкости характера и простоте отношения к людям. Вместе с тем Великая Княжна Ольга Николаевна оставляла в изучавших Ее натуру людях впечатление человека, как будто бы пережившего в жизни какое-то большое горе. "Бывало, Она смеется, а чувствуется, что Ее смех - только внешний, а там, в глубине души Ей вовсе не смешно, а грустно".

Великая Княжна Мария Николаевна была самая красивая, типично русская, добродушная, веселая, с ровным характером, приветливая девушка. Она любила и умела поговорить с каждым, в особенности с простым человеком. Во время прогулок в парке вечно Она, бывало, заводила разговоры с солдатами охраны, расспрашивала их и прекрасно помнила, у кого как звать жену, сколько ребятишек, сколько земли и т. п. У Нее находилось всегда много общих тем для бесед с ними. За свою простоту Она получила в Семье кличку "Машка"; так звали Ее сестры и Алексей Николаевич. Говорили, что наружностью и силой Она уродилась в Императора Александра III. И действительно, Она была очень сильна; когда больному Алексею Николаевичу нужно было куда-нибудь передвинуться, Он зовет: "Машка, неси меня". Она легко Его подымала и несла. Заболела Она корью последней из Семьи; вследствие простуды в исторический вечер 27 февраля болезнь Ее приняла особо тяжелую форму, перейдя в крупозное воспаление легких очень сильной степени. Только сильный организм Великой Княжны помог в конце концов побороть тяжелую болезнь, но неоднократно положение Ее принимало критическое состояние. Во время ареста Она сумела расположить к Себе всех окружающих, не исключая и комиссаров Панкратова и Яковлева, а в Екатеринбурге охранники-рабочие обучали Ее готовить лепешки из муки без дрожжей.

Великая Княжна Анастасия Николаевна, несмотря на Свои 17 лет, была еще совершенным ребенком. Такое впечатление Она производила главным образом Своей внешностью и Своим веселым характером. Она была низенькая, очень полная, "кубышка", как дразнили Ее Сестры. Ее отличительной чертой было подмечать слабые стороны людей и талантливо имитировать их. Это был природный, даровитый комик. Вечно, бывало, Она всех смешила, сохраняя деланно-серьезный вид. В Семье Ее прозвали комичной кличкой - "Швибз".

Про всех Великих Княжен вместе полковник Кобылинский говорит: "Все Они, не исключая и Татьяны Николаевны, были очень милыми, симпатичными, простыми, чистыми, невинными девушками, Они в Своих помыслах были куда чище очень многих современных девиц и гимназисток, даже младших классов гимназии".

Любимцем всей Семьи, как Родителей, так и Сестер, да и вообще всех людей, соприкасавшихся с Царской Семьей во время ареста, был Наследник Цесаревич Алексей Николаевич. Он поразительно располагал к Себе всех Своей непосредственностью, непринужденностью обращения, приветливостью, веселостью и простотой. Даже Янкель Юровский в Ипатьевском доме проявлял к Алексею Николаевичу признаки расположения и занимался с Ним беседами или играл с Ним в Его игрушки. Это был умный, способный мальчик, но по развитию еще совершенно ребенок, так как постоянное болезненное состояние мешало Его серьезным занятиям и не успело развить в Нем любви к учению и книге.

Чрезвычайно интересную характеристику о Наследнике Цесаревиче дает Клавдия Михайловна Битнер, приходившая заниматься с Ним в Тобольске:

"Я любила больше всех Алексея Николаевича. Это был милый, хороший мальчик. Он был умненький, наблюдательный, восприимчивый, очень ласковый, веселый и жизнерадостный, несмотря на свое частое тяжелое болезненное состояние. Он был способный от природы, но был немножко с ленцой. Если Он хотел выучить что-либо, Он говорил: "Погодите, я выучу". И если действительно выучивал, то это уже у Него оставалось и сидело крепко.

Он привык быть дисциплинированным, но не любил былого придворного этикета. Он не переносил лжи и не потерпел бы ее около Себя, если бы взял власть когда-либо.

В нем были совмещены черты и Отца и Матери. От Отца Он унаследовал Его простоту. Совсем не было в Нем никакого самодовольства, надменности, заносчивости. Он был прост. Но Он имел большую волю и никогда бы не подчинился постороннему влиянию. Вот Государь, если бы Он взял опять власть, я уверена, забыл бы и простил поступки тех солдат, которые Ему были известны в этом отношении. Алексей Николаевич, если бы получил власть, этого бы никогда им не забыл и не простил, и сделал бы соответствующие выводы.

Он уже многое понимал, и понимал людей. Но Он был замкнут и выдержан. Он был страшно терпелив, очень аккуратен, дисциплинирован и требователен к Себе и другим. Он был добр, как и Отец, в смысле отсутствия у Него возможности в сердце причинить напрасно зло. В то же время Он был бережлив. Как-то однажды, когда Он был болен, Ему подали кушанье общее со всей Семьей, которого Он не стал есть потому, что не любил этого блюда. Я возмутилась - как это не могут приготовить ребенку отдельного кушанья, когда Он болен. Я что-то такое сказала. Он мне ответил: "Ну вот еще. Из-за Меня одного не надо тратиться".

Я не знаю, думал ли Он о власти. У меня был с Ним разговор об этом. Я ему сказала: "А если Вы будете царствовать". Он мне ответил: "Нет, это кончено навсегда". Я ему сказала: "Ну, а если опять будет, если Вы будете царствовать". Он ответил мне: "Тогда надо устроить так, чтобы Я знал больше, что делается кругом". Я как-то Его спросила, что бы тогда Он сделал со мной. Он мне сказал, что Он построил бы большой госпиталь, назначил бы меня заведовать им, но Сам приезжал бы и "допрашивал" обо всем - все ли в порядке. Я уверена, что при Нем был бы порядок".

Таковы материалы, которые исследование могло собрать в период своих работ для установления действительной характеристики членов Царской Семьи за период Их состояния в заключении после отречения Государя от престола. Конечно, этими данными не исчерпывается полнота и детальность образов трагически погибших Августейших Мучеников, но они были достаточны следствию, чтобы согласиться с общим заключением об этой Семье, сделанным бывшим при Арестованных комендантом полковником Кобылинским в своем следственном показании:

"Про всю Августейшую Семью в целом я могу сказать, что все Они очень любили друг друга и жизнь в Своей Семье всех Их духовно так удовлетворяла, что Они иного общения не требовали и не искали. Такой удивительно дружной, любящей Семьи я никогда в жизни не встречал и, думаю, в своей жизни уже больше никогда не увижу".