Глава 9 ЗЕМСКИЙ СОБОР 1598 Г

Царь Федор умер 6 января 1598 г. Древнюю корону - шапку Мономаха - надел на себя Борис Годунов, одержавший победу в борьбе за власть. Среди современни­ков и потомков многие сочли его узурпатором. Но такой взгляд был основательно поколеблен благодаря работам В. О. Ключевского. Известный русский историк утверж­дал, что Борис был избран правильным Земским собором, т. е. включавшим представителей дворянства, духовенства и верхов посадского населения. Мнение Ключевского под­держал С. Ф. Платонов. Воцарение Годунова, писал он, не было следствием интриги, ибо Земским собор выбрал его вполне сознательно и лучше нас знал, за что выбирал.

Избирательная документация Годунова сохранилась. Авторы ее старательно описали историю восшествия Бориса на престол, но им не удалось избежать недомолвок и противоречий. Историки до сих пор не могут ответить на простой вопрос: «Сколько людей участвовало в соборном избрании Годунова?» Н. М. Карамзин насчитал 500 избирателей, С. М. Соловьев- 474, Н. И. Костома­ров- 476, В. О. Ключевский -512, а современная иссле­довательница С. П. Мордовина - более 600. Эти расхож­дения поистине удивительны, ибо все названные ученые опирались в своих расчетах на показания одних и тех же источников. Затруднения вызваны следующими момен­тами.

Сохранилось не одно, а два соборных постановления об утверждении Годунова в царском чине. Если верить датам, то оба документа были составлены практически в одно и то же время. Первая грамота помечена июлем 1598 г. Вторую грамоту писали в том же месяце и закон­чили 1 августа 1598 г. Однако по содержанию грамоты заметно различаются. Они дают неодинаковое освещение некоторых важных моментов избирательной кампании Бориса и неодинаково определяют состав его выборщиков. Кроме того, в каждой из них списочный состав собора не соответствует подписям.

Если имеются сходные постановления, подписанные разными лицами, то можно сделать вывод, что эти постановления выносились не в одно и то же время. Сказанное побуждает подвергнуть всесторонней критической провер­ке датировку утвержденных грамот.

Внимательное чтение июльского постановления позво­ляет расщепить его на две части. Основной текст имеет четкую концовку: члены собора приносят присягу на вер­ность Годунову, а непослушным грозят проклятием. За­тем следуют традиционная заключительная фраза: «А у сей утвержденной грамоты сидели...»-и список членов избирательного собора.

Со временем грамоту дополнили обширной припиской. Приписка имела совершенно такую же концовку, как и основной текст. Ее составители повторили формулу вер­ности Борису и проклятия по адресу ослушников. Они же датировали грамоту, пометив, что она «уложена и написа­на бысть лета 7106 июля в... день».

Можно предположить, что эта дата указывала на вре­мя составления приписки, а не основного текста. Авторы приписки обратили внимание на то, что в соборном спи­ске основного текста пропущено имя одного из главных церковных иерархов Гермогена. Они сочли нужным пояс­нить, что Гермогеи «был в то время (!) в своей митропо­лии во граде в Казани для великих церковных погреб и земских дел» (Древняя Российская Вивлиофика, ч. VII. М., 1788, с. 111, 116, 118).Приведенные слова не оставляют сомне­ния в том, что основной текст грамоты возник значитель­но раньше приписки. Поздний комментатор заметил це­лый ряд пробелов в основном тексте и объяснил их тем, что «писаны быша имена в сей утвержденной грамоте памятию... занеже в то время (!) степенных списков вско­ре не сыскано».

К какому же времени относится основной текст при­говора об избрании Бориса? В грамоте можно обнару­жить самые точные данные на этот счет. Патриарх Иов, сказано в ней, 9 марта 1598 г. предложил собору составить грамоту об утверждении Бориса на царство: «да бу­дет впредь неколебимо, как во утвержденной грамоте написано будет». 1 апреля Борис въехал в царский дворец, после чего «сию утвержденную грамоту, по мале времени написавши, принесоша к Иеву» (Там же, с. 94, 103). Значит, утвержденная грамота была составлена в марте - начале апреля 1598 г. В пользу этой даты говорит и то, что соборный приговор день за днем описывает избирательную кампанию с янва­ря до начала апреля, но полностью умалчивает о после­дующих событиях. Так обнаруживается первый подлог в избирательной документации Годунова. Вопреки точным указаниям начального текста, редакторы произвольно пе­редвинули время ее составления с апреля на июль, вы­ставив эту дату в приписке к тексту грамоты.

Второй приговор об избрании Бориса помечен 1 авгу­ста. В отличие от первого, он скреплен подписями не толь­ко церковников, но и всех светских чинов, участвовав­ших в выборах. В. О. Ключевский первым заметил несо­ответствие между списками и подписями избирателей Го­дунова и попытался объяснить расхождение тем, что спи­ски были составлены при созыве собора в феврале-марте, а подписи собраны при закрытии собора в августе. Гипо­теза В. О. Ключевского кажется, однако, неудачной.

Тщательная проверка списков и подписей избирателей позволяет установить иную дату составления грамоты. По­сле коронации, в первых числах сентября, Борис пожало­вал чинами многих знатных дворян, участвовавших в вы­борах. И в списках и в подписях избирателей (при всех их расхождениях) эти лица названы с теми чинами, которые они получили в сентябре - декабре 1598 г. Отсюда следует, что канцелярия составила списки собора не в феврале 1598 г., а почти год спустя.

Новая датировка объясняет, почему далеко расходятся между собой списки церковного собора в двух утвержденных грамотах. Не две- три недели, а год разделял две ре­дакции грамоты, и в этот период сменились настоятели ряда монастырей. Возникла даже новая епископская кафедра в Кореле, и она впервые названа в поздней редак­ции «утвержденной грамоты».

Факты выявляют второй подлог в избирательных до­кументах Годунова. Цели и мотивы этого подлога можно понять. Окружение нового царя ориентировалось на прецедент - избрание царя Федора. Земский собор «избрал» на трон слабоумного царского отпрыска ровно за месяц до его коронации. Годуновская канцелярия стремилась доказать, что и Борис короновался на царство через месяц после избрания на Земском соборе.

А теперь рассмотрим историю Земского собора 1598 г. по существу.

Царь Федор Иванович не оставил после себя завеща­ния. Неясно, помешал ли ему правитель или по своему умственному убожеству он и сам не настаивал на необхо­димости «совершить» духовную. В ходе избирательной борьбы возникли различные версии насчет его последней воли. Носились слухи, будто Федор назвал в качестве пре­емника Романова, одного из своих братьев. Официальная версия, исходившая от Годуновых, была иной. Как зна­чилось в утвержденной грамоте ранней редакции, Федор «учинил» после себя на троне жену Ирину, а Борису «приказал» царство и свою душу в придачу (Там же, с. 38).Окончатель­ная редакция той же грамоты гласила, что царь оставил «на государствах» супругу, а патриарха Иова и Бориса Годунова назначил своими душеприказчиками (Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографической экспедицией, т. 2. СПб., 1832, с. 19).Наиболее достоверные источники повествуют, что патриарх тщет­но напоминал Федору о необходимости назвать имя пре­емника. Царь по обыкновению отмалчивался и ссылался на волю божью (Государственная Публичная Библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, собр. Соловецк., № 1184/1294, л. 4-4 об. Патриарх и цари­ца Ирина тщетно пытались принудить умирающего Федора на­значить своим преемником Годунова (см.: Зап. ОРГБЛ, вып. 32. М., 1971, с. 159; Буссов К. Московская хроника, 1584-1613. М.- Л., 1961, с. 80-81)). Будущее жены его тревожило больше, чем будущее трона. По словам очевидцев, Федор наказал Ирине «принять иноческий образ» и закончить жизнь в монастыре (ПСРЛ, т. XIV. М., 1965, с. 49; Зап. ОРГБЛ, вып. 19. М., 1957, с. 174; Вопросы истории, 1971, № 5, с. 139). Как видно, «благоуродивый» Федор действо­вал в полном соответствии с церковными предписаниями и стариной.

Каждый из родственников царя имел свою причину негодовать на его поведение. В итоге Федор умер в пол­ном небрежении. Вскрытие гробницы показало, что покой­ника обрядили в скромный мирской кафтан, перепоясан­ный ремнем, и даже сосуд для миро ему положили не по-царски простой (Тихомиров М. Н. Российское государство XV-XVII вв. М., 1973, с. 83). «Освятованный» царь, проведший жизнь в постах и молитве, не сподобился обряда постри­жения. А между тем в роду Калиты предсмертное постри­жение стало своего рода традицией со времени Васи­лия III и Ивана IV. Но с Федором начали обращаться как с брошенной куклой еще до того, как он испустил дух.

Борис отказался исполнить волю царя относительно пострижения вдовы-царицы и пытался закрепить за ней трон. Тотчас после кончины мужа Ирина издала закон о всеобщей и полной амнистии, повелев без промедления выпустить из тюрем всех опальных изменников, татей (во­ров), разбойников и прочих сидельцев.

Преданный Борису Иов разослал по всем епархиям приказ целовать крест царице. Обнародованный в церквах пространный текст присяги вызвал общее недоумение. Подданных заставляли принести клятву на верность пат­риарху Иову и православной вере, царице Ирине, прави­телю Борису и его детям. Под видом присяги церкви и царице правитель фактически потребовал присяги себе и своему наследнику. Он явно не рассчитал своих сил. По словам очевидцев, в столице «важнейшие не захотели признать Годунова великим князем», в провинции также не все целовали крест «новому великому князю» (!), а на­род выражал недовольство «шайкой Годуновых» (Чтения в Обществе истории и древностей российских, 1893, кн. 1, с. 298-299).

При жизни Федора Ирину Годунову охотно именова­ли «великой государыней». Но такое звание не равно­значно было реальному царскому титулу. До Лжедмитрия и после него цариц не только не короновали, но и не допускали к участию в торжественной церемонии. Ирина наблюдала за венчанием Федора из окошка светлицы. Не будучи коронованной особой, связанной с подданными присягой, Годунова не могла ни сама обладать царской властью, ни передать ее своему брату.

Испокон веку в православных церквах пели «многие лета» царям и митрополитам. Патриарх Иов не постеснялся нарушить традицию и ввел богослужение в честь вдовы Федора. Летописцы сочли такое новшество неслыханным. «А первое богомолие [было] за нее, государыню,- записал один из них,- а преж того ни за которых цариц и великих кнеинь бога не молили ни в охтеньях, ни в многолетье» (Материалы но истории СССР (XV-XVII вв.), вып. 2, с. 108).Иов старался утвердить взгляд на Ирину как на законную носительницу самодержавной власти. Но ревнители благочестия, и среди них дьяк Иван Тимо­феев, заклеймили его старания, как «бесстыдство» и «на­падение па святую церковь» (Временник Ивана Тимофеева, с. 24).

Имеются сведения о том, что в обстановке междуцар­ствия руководство Боярской думы и столичные чины взяли на себя инициативу созыва избирательного Земского собора. После кончины Федора, записал московский лето­писец, «града Москвы бояре и все воинство и всего цар­ства Московского всякие люди от всех градов и весей збираху людей и посылаху к Москве на избрание царское»(ПСРЛ, т. XIV, с. 50).Показания современников подтверждают достоверность этого известия. Некий немецкий агент сообщал, что уже в конце января именитые бояре и духовные чины Пскова, Новгорода и других городов получили приказ немедленно ехать в столицу для избрания царя. Но этот приказ не был выполнен из-за противодействия правителя.

На воеводских должностях в провинции сидели мно­гие известные недоброжелатели Бориса, и он не желал допустить их к участию в соборе. По словам псковского оче­видца, Годунов приказал перекрыть дороги в столицу и задержать всех лиц, ранее получивших приглашение при­быть в Москву (Чтения в Обществе истории и древностей российских, 1893, кн. 1, с. 298-299).

Годунов имел основания для тревоги и беспокойства. События развивались совсем не так, как ему хотелось. Иностранные наблюдатели твердили в один голос, что в России «из-за нового царствования возникли великая сму­та» и «великое замешательство».

Самостоятельное правление царицы Ирины не лади­лось с первых дней. Через неделю после кончины мужа она объявила о решении уйти в монастырь. В день ее от­речения в Кремле собралось множество народа. Официальные источники впоследствии изобразили дело так, буд­то толпа, переполненная верноподданническими чувства­ми, слезно просила вдову остаться на царстве. На самом деле настроения народа внушали власть имущим край­нюю тревогу. Голландский наблюдатель Исаак Масса под­черкивал, что отречение Годуновой носило вынужденный характер. «Простой народ, всегда в этой стране готовый к волнению, во множестве столпился около Кремля, шу­мел и вызывал царицу». «Дабы избежать великого не­счастья и возмущения», Ирина вышла на Красное крыль­цо и объявила о намерении постричься (Масса И. Краткое известие о Московии в начале XVII в. М., 1937, с. 47).

Годунова отказалась от власти в пользу Боярской думы. «У вас есть князья и бояре,- заявила она народу,- пусть они начальствуют и правят вами» (Донесение М. Шиля о поездке в Москву (1598 г.). М., 1875, с. 12). Слова царицы отвечали политическим видам бояр, и она произ­несла их, вероятно, по настоянию именно бояр.

Вскоре вдова Федора «простым обычаем», без церемо­ний, уехала в Новодевичий монастырь и приняла там «ти­хое и безмолвное иноческое житие». Так гласила официальная легенда. В жизни было иначе.

После пострижения старица Александра Федоровна не только не простилась с мирской жизнью, но пыталась пра­вить страной из монастыря: подписывала именные указы, рассылала их по городам. За спиной царицы-иноки стоял ее брат Борис Годунов.

Правителю не удалось предотвратить пострижение Ирины. Но он не собирался сдавать позиции. В тот памятный день, когда народ вызвал на площадь царицу, Го­дунов вышел на Красное крыльцо вместе с ней и поста­рался убедить всех, что в Московском государстве все останется как было. Взяв слово после сестры, Борис за­явил, что берет на себя управление государством, а князья и бояре будут ему помощниками. Так передал речь Году­нова австрийский гонец Михаил Шилъ. Достоверность из­вестия засвидетельствована апрельской грамотой. Как следует из ее текста, Борис утверждал, что «с боляры радети и промышляти рад не токмо по-прежнему, но и свы­ше перваго». Совсем иначе передали речь Бориса соста­вители окончательной редакции грамоты. Годунов будто бы сказал, что удаляется от дел, а править государством будет патриарх.

Правительственная канцелярия пыталась скрыть от посторонних глаз необъяснимое противоречие в поведе­нии Годунова. Сначала он вознамерился править страной и постарался обязать всех присягой, а затем устранился от дел. Почему? По доброй воле, как утверждал поздний редактор, или под давлением обстоятельств?

При жизни Федора Годунов умел добиться повинове­ния от высшей знати. После смерти царя бояре перестали скрывать свою вражду к временщику. Аристократия и слышать не желала о передаче ему короны. Ее упрямство подкреплялось вековыми традициями. В феодальные головы плохо укладывалась мысль об избрании в цари не слишком знатного дворянина. Никто не сомневался в том, что на троне может сидеть лишь тот, кто происходит от «царского корени». Ближайшими родственниками Москов­ского дома были князья-рюриковичи, среди которых пер­венствовали «принцы крови» Шуйские. Калита вел род от Александра Невского, Шуйские - от его старшего брата. Знать помнила это даже при Грозном. По некоторым из­вестиям, князья Шуйские надеялись завладеть опустев­шим троном и настойчиво интриговали против Бориса. После смерти Федора, утверждал «Новый летописец», патриарх и власти, «со всей землею советовав», решили посадить на царство Бориса, «князи же Шуйские едины ево не хотяху на царство» (ПСРЛ, т. XIV, с. 50). «Новый летописец» возник в окружении Филарета Романова, и, по меткому замеча­нию С. Ф. Платонова, имя Шуйского было вставлено в эту летопись лишь для отвода глаз. В действительности главными противниками Годунова выступали не Шуй­ские, а Романовы. Княжеская знать принуждена была склонить голову под тяжестью опричного террора. Гоне­ния Годунова довершили дело. Шуйские не осмелились выступить с открытыми притязаниями на корону и пред­почли выждать.

С января 1598 г. в Литву стали поступать сведения о том, что в Москве определились четыре самых вероят­ных претендента на трон. Первые места среди них отво­дились Федору и Александру Никитичам Романовым. Их шансы казались исключительно большими. В феврале за рубежом разнеслась весть, что бояре избрали старшего Романова, а Годунова убили. Литовская секретная служ­ба вскоре же убедилась в неосновательности этих слухов, но литовские «шпиги» продолжали твердить, что бояре и воеводы согласны выбрать Романова за родство с преж­ним царем.

Последние места среди претендентов достались Мсти­славскому и Борису Годунову. В жилах Мстиславского текла королевская кровь, он был праправнуком Ивана III и занимал пост главы Боярской думы. Но среди коренной русской знати литовские выходцы Мстиславские не поль­зовались авторитетом.

Литовцы совсем не высоко оценивали шансы Бориса. Он не имел никаких формальных прав на трон, так как не состоял в кровном родстве с царской фамилией. Пере­давали, что Федор перед смертью выразил отрицательное отношение к кандидатуре Бориса из-за его незнатного происхождения. На стороне Бориса, по сведениям лазут­чиков, выступали меньшие бояре, стрельцы и почти вся «чернь» (Русский архив, 1910, № 11, с. 341, 344). Но ни стрельцы, ни народ, по феодальным меркам, не могли иметь решающего голоса в таком деле, как избрание царя.

Борьба за власть расколола Боярскую думу. В феврале за рубеж поступила информация о том, что московские бояре «никак не могут помириться, между ними великое разногласие и озлобление». Романовы считали свои пози­ции столь прочными, что выступили с резкими нападка­ми на правителя. Из-за их вражды Годунов перестал ез­дить в Боярскую думу и укрылся на своем подворье. На первых порах он не отказался от попыток вершить дела, не выходя из стен дома. Свояк, боярин Шуйский, пытался помочь ему. По данным литовской разведки, Шуйский убеждал бояр ничего не предпринимать без ведома правителя (Там же. )Но его посредничество не привело к успеху. Раз­дор в думе достиг такой остроты, что Борису пришлось покинуть свое кремлевское подворье и выехать за город. Он укрылся в хорошо укрепленном Новодевичьем мона­стыре.

Покидая Кремль, Годунов оставил там в качестве до­веренного лица Иова. Хлопоты патриарха в пользу правителя имели важное значение, но они не могли предопре­делить исход выборов. Ставленник Бориса не обладал ни сильным характером, ни достаточным авторитетом. Бес­церемонное вмешательство в политическую борьбу на­влекло на патриарха негодование знати. Впоследствии Иов не мог без горечи говорить о времени, предшествовав­шем избранию Годунова. В те дни, вспоминал патриарх, он впал «во многие скорби и печали» и на него «нападе озлобление и клеветы, укоризны, рыдания и слезы, сия убо вся меня смиренаго достигоша» (Собрание государственных грамот и договоров, ч. II, с. 181).Если Иов и допу­скал преувеличение, то не слишком большое.

Великородные бояре отвергали претензии патриарха на руководство делами. У них были свои виды на престо­лонаследие. Противоборствующие стороны всеми силами старались заручиться поддержкой столичного населения (Буссов К. Указ. соч., с. 82; Русская историческая библиотека, т. XIII, с. 12). Москва стала ареной яростной агитации против Бориса. Из уст в уста передавали слухи, будто правитель сам отравил благочестивого царя Федора, чтобы завладеть ко­роной. Об этом страшном преступлении толковали и в первые недели междуцарствия, и много лет спустя. Невоз­можно было придумать обвинение более тяжкое, чем цареубийство. Невозможно было найти лучшее средство, чтобы поднять против Годунова посадские низы. Накопившееся в народе недовольство постоянно искало выхода, настрое­ние толпы менялось мгновенно.

Свидетель и участник тогдашних событий Иван Тимо­феев с полной определенностью указал на то, что именно страх изгнал правителя из столицы. Борис, по его словам, опасался в сердце своем, не поднимется ли против него вдруг восстание народа и не поспешит ли народ отомстить за смерть царя, подняв руку на его убийцу (Временник Ивана Тимофеева, с. 218).

Факты обнажают несостоятельность официальных за­верений, будто Борис выехал за город по своей доброй воле. На самом деле бегство из Кремля свидетельствовало о его поражении на первом этапе избирательной борьбы. Поражение могло привести к отставке Годунова с поста правителя.

17 февраля истекло время траура по Федору, и Москва тотчас же приступила к выборам нового царя. Патриарх созвал на своем подворье совещание, принявшее решение об избрании на трон Бориса. Обе редакции утвержденной грамоты подчеркивают, что в совещании участвовали ду­ховенство, бояре, дворяне, дети боярские, приказные люди и всех чинов люди из Москвы и всей Русской земли. Но и в том и в другом варианте рассказа можно заметить сле­ды редакционной работы. В апрельской грамоте сказано, что у патриаршего двора собралось множество людей - «всяк возраст бесчисленных родов Российского государ­ства». Редактор 1599 г. счел неуместным указание на «всяк возраст» и вычеркнул его, заменив росписью собор­ных чинов. Среди них он впервые упомянул столичных купцов-гостей, а кроме того, впервые внес в текст самый термин «собор».

Согласно ранней редакции, Иов предложил кандида­туру Бориса от имени немногих духовных лиц, которые были при преставлении царя Федора в Москве. Этот рас­сказ не удовлетворил позднего редактора, и в новом из­ложении процедура выдвижения кандидатуры Бориса была упрощена. Патриарх будто бы выступил от имени сразу всех духовных и светских чинов: бояр, дворян, при­казных, гостей и всех «хрестьян» (Древняя Российская Вивлиофика, ч. VII, с. 52; Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской Археографической экспедицией, т. 2, с. 24).

Нет возможности составить более точное представле­ние о реальном составе раннего Земского собора. Без вся­кого сомнения, на нем присутствовали бояре Годуновы, их родня Сабуровы и Вельяминовы, а также некоторые младшие чины думы, предположительно боярин князь Хворостинин, окольничий князь Гагин, думные дворяне князь Буйносов и Татищев. Никто из противников пра­вителя на собор, естественно, не попал.

Как следует из утвержденной грамоты, «некие бояре», участвовавшие в соборе, выступили с письменным свиде­тельством в пользу Бориса. Эта подробность подтверждается показанием дьяка Ивана Тимофеева, непосред­ственного участника избрания Бориса. Тимофеев не принадлежал к числу безусловных приверженцев правителя, и его мемуары можно использовать для проверки офици­озных источников. Как писал осведомленный дьяк, самые красноречивые почитатели Годунова не поленились встать на солнечном восходе и пришли к патриарху с писаной «хартией» (Осведомленный дьяк описал совещание у патриарха следующим образом: «...На утрие, токмо еще начинающи дневи, солнцу же своя простирати лучи на вселенную, собрашася необленно вку­пе сильнословесныя рачители его (Бориса.-Р. С.) вся... и хартию писаньми тщанно соплетше... ускориша они самого архие­рея (Иова.- Р. С.) во двор и подьяша» и пр. (Временник Ивана Тимофеева, с. 52-53)). Замечательно, что сторонники Бориса столь высоко оценивали значение «хартии», что включили ее, по-видимому, без всяких изменений в апрельскую утверж­денную грамоту.

Созданный в разгар избирательной борьбы, этот доку­мент может служить ярчайшим образцом предвыборной литературы. В нем биография кандидата расписана самы­ми яркими красками, не упущена ни одна деталь, которая могла бы подкрепить его претензии на трон. Авторы «сви­детельства» подчеркивали, что Борис с детства был «пи­таем» от царского стола, что царь Иван посетил его боль­ного на дому и на пальцах показал, что Федор, Ирина и Борис равны для него, как три перста, что Грозный «при­казал» Годунову сына Федора и все царство, что такое же благословение Борис получил и от Федора.

Некоторые детали повествования выдают авторов приговора. Упомянув о посещении годуновского двора Грозным, составители документа добавляют: «А с ним (ца­рем.- Р. С.) мы, холопи его, были». Визит носил неофи­циальный характер, и Ивана сопровождали лишь самые близкие ему люди. Большинство из этих людей к 1598 г. либо сошли со сцены, либо оказались в числе противни­ков Бориса. Исключением был Дмитрий Годунов - ста­рый постельничий царя Ивана. Видимо, он и стал одним из главных инициаторов выступления в пользу Бориса. Дядя не скупился на ложь, чтобы обосновать претензии племянника на трон. Большинство его аргументов производили анекдотическое впечатление. Но все это нисколько не смущало Иова и его окружение.

Патриарх благосклонно выслушал «болярскую премуд­рую речь» и вместе с другими участниками собора «приговорил» на другой день собраться в Успенском соборе, а затем организовать шествие в Новодевичий монастырь. Участники Земского собора приняли «крепкое уложение», определившее порядок шествия. В соответствии с разработанным сценарием дворянам следовало стать у кельи царицы Ирины, «всенародному множеству» - «на монастыре - за монастырем» в поле и «всем единогласно с ве­ликим воплем и неутешным плачем» просить Бориса на царство.

Официальные документы нарисовали идиллическую картину единодушного избрания Годунова. Жизнь же была весьма далека от идиллии. Описав то, что произо­шло на патриаршем дворе, составители утвержденной грамоты промолчали о более важных событиях, развернув­шихся в Кремлевском дворце - резиденции Боярской ду­мы. Показания Михаила Шиля позволяют восполнить этот пробел в официозных источниках.

Едва истекло время траура, повествует Шиль, как боя­ре собрались во дворце и после длительных прений обра­тились к народу с особым воззванием: они дважды выхо­дили на Красное крыльцо и увещевали народ принести присягу думе. Лучший оратор думы канцлер Василий Щелкалов настойчиво убеждал толпу в том, что присяга постриженной царице утратила силу и теперь единствен­ный выход - целовать крест боярам (Донесение М. Шиля о поездке в Москву (1598 г.), с. 12-13).

Достоверность австрийской информации подтверждает­ся письмом неизвестного лица из Польши, датированным июлем 1598 г. Ссылаясь на донесение польского гонца из Москвы, автор письма сообщал, что «супруга покойного великого князя (в Москве.- Р. С.) поставила на управле­ние княжеством своего брата Бориса до тех пор, пока не будет поставлен настоящий князь. Канцлер, напротив того, перед сословиями провозгласил, что Борис еще не утвержден в качестве великого князя, и знатные москови­ты ему противятся и даже некоторые утверждают, что Бориса следует убить» (Elemenla ad fontium editiones, t. IV. Romae, 1961, p. 217).

Самая большая трудность для думы состояла в том, что «великие» бояре, решительно отказавшиеся признать права Бориса на трон, никак не могли преодолеть собст­венные разногласия. Братья Романовы унаследовали от отца популярность имени. Но они не обладали достаточ­ной изворотливостью и опытом, чтобы сплотить всех про­тивников правителя. По знатности Романовы далеко пре­восходили Годуновых. Но и они были в родстве с цар­ской семьей лишь по женской линии. «Принцы крови» и «великие» бояре не желали уступать им своих прав на трон.

Решение Боярской думы свидетельствовало о том, что ни Романовы, ни Мстиславские не собрали в думе большинства голосов. Отклонение популярных кандидатов и разногласия обессилили думу.

В ходе избирательной борьбы наступил критический момент. Решение Земского собора в пользу Бориса Годунова не могло считаться законным, поскольку высший государственный орган - Боярская дума - решительно отклонил его кандидатуру. Но и предложение думы при­сягнуть боярам и учредить в стране боярское правление также не прошло. Раскол в верхах привел к тому, что вопрос о престолонаследии был перенесен из думных и патриарших палат на площадь. Противоборствующие пар­тии пускали в ход всевозможные средства - от агитации до подкупа.

Земский собор оказался более расторопным. 20 февра­ля ему удалось организовать шествие в Новодевичий мо­настырь. Борис благосклонно выслушал речи соборных чинов, но на все их «моления» отвечал отказом. Выйдя к толпе, правитель со слезами на глазах клялся, что и не мыслил посягнуть на «превысочайший царский чин». Мотивы отказа Годунова от короны нетрудно понять. Как видно, его смущала малочисленность толпы. А кроме того, он хотел покончить с клеветой насчет цареубийства. Чтобы вернее достичь этой цели, Борис распустил слух о своем скором пострижении в монахи. Под влиянием уме­лой агитации настроение в столице стало меняться.

Патриарх и члены собора постарались использовать наметившийся успех и с удвоенной энергией взялись за подготовку новой манифестации. Церковь пустила в ход весь свой авторитет. По распоряжению патриарха столичные церкви открыли двери перед прихожанами с вечера 20 февраля до утра следующего дня. Расчет оказался правильным. Ночное богослужение привлекло множество народа. Наутро духовенство вынесло из храмов самые почитаемые иконы и со всей «святостью» двинулось крестным ходом в Новодевичий. Таким способом руководителям Земского собора удалось увлечь за собой внушительную толпу.

От имени народа переговоры с царицей Ириной и ее братом вели высшие чины собора. Убеждая Бориса принять корону, церковники пригрозили, что затворят церк­ви и положат свои посохи, если их ходатайство будет от­клонено. За ними выступили бояре, сказавшие: «А мы называться боярами не станем» (не будут управлять государством, если Борис не примет корону). Последними, как и полагалось по чину, высказались дворяне.

Выступление дворянства, бесспорно, должно было ока­зать заметное влияние на исход избирательной борьбы в Москве. Многие признаки указывали на то, что дворяне занимали позицию, благоприятную для Бориса. Литовские разведчики уже в начале февраля дознались, что в Мо­скве меньшие бояре стоят за Годунова. Согласно свиде­тельству летописей, в толпе на Новодевичьем поле на­ходилось много служилых людей, выступивших с особым мнением. Они заявили, что в случае отказа Бориса от ко­роны перестанут служить и биться с неприятелями, «и в земле будет кровопролитие» (Зап. ОРГБЛ, вып. 32, с. 160).

После смерти Бориса его противники выступили с утверждениями, будто годуновская администрация согна­ла толпу на Новодевичье поле под угрозой штрафов, спе­циально назначенные приставы следили за тем, чтобы на­род исправно и с великим усердием вопил и слезы точил, а уклонявшихся били по шее. Все эти меры, по словам позднего летописца, имели единственной целью поколе­бать праведную старицу Александру, будто бы отказывав­шую брату в благословении (Русская историческая библиотека, т. XIII, с. 14-15. О насилиях над толпой ничего не гово­рят такие осведомленные современники, как троицкий келарь Авраамий Палицын и автор «Нового летописца» (см.: Сказание Авраамия Палицына, с. 103; ПСРЛ, т. XIV, с. 50)). Последнее замечание обна­руживает малую осведомленность и полное пренебрежение к истине автора злостного памфлета на Бориса.

Непосредственный очевидец событий дьяк Иван Тимо­феев, отнюдь не принадлежавший к числу его почитателей, ни словом не упомянул о штрафах и приставах. Зато он видел, как Борис, выйдя на паперть, обернул шею тка­ным платком и показал, что скорее удавится, чем согла­сится принять корону. Этот жест, замечает дьяк, произ­вел большое впечатление на толпу. Тимофеев запомнил на всю жизнь оглушительные крики народа, приветствовав­шего правителя. Дьяк отметил, что более всех старались «середние люди и все меньшие», кричавшие «нелепо, с воплем многим... не в чин», отчего лица их багровели, а ут­робы «расседались» (Временник Ивана Тимофеева, с. 53). Борис смог наконец пожать плоды многодневных усилий. Общий клич создал видимость все­народного избрания, и Годунов, расчетливо выждав мину­ту, великодушно объявил толпе о своем согласии принять корону. Не теряя времени, патриарх повел правителя в ближайший монастырский собор и нарек его на царство.

Манифестация 21 февраля сыграла важную роль в ходе избирательной борьбы. Опасность введения в стране боярского правления уменьшилась, тогда как позиции приверженцев Годунова окрепли. Чтобы сломить сопротив­ление знати, правитель должен был искать непосредствен­ную поддержку у столичного посадского населения. Но вся структура тогдашней государственной власти была такова, что народное избрание Бориса на трон не могло иметь силу без санкции со стороны высшего органа государства - Боярской думы.

После избрания ничто не мешало правителю вернуть­ся в столицу и надеть на себя корону. Но он медлил и в течение пяти дней продолжал жить в келье Новодевичь­его монастыря. Причину его странной бездеятельности нетрудно угадать. Он ждал санкции Боярской думы. Но таковой, судя по всему, не последовало.

Только 26 февраля правитель покинул свое убежище и возвратился в Москву. Его сторонники не пожалели средств и сил на то, чтобы подготовить столицу к торжественному приему нового царя. Народ встречал Бориса на поле, за стенами города. Те, кто был победнее, несли хлеб и соль, бояре и купцы - золоченые кубки, соболя и другие дорогие подарки, подобающие «царскому величеству». Правитель отказался принять дары, кроме хлеба с солью, и милостиво позвал всех к царскому столу.

В Кремле патриарх проводил Годунова в Успенский собор и там благословил на царство во второй раз. Присутствовавшие «здравствовали» правителя на «скифетро-царствия превзятии» (Древняя Российская Вивлиофика, ч. VII, с. 8). По замыслу руководства Земского собора, богослужение в Успенском соборе, традиционном место коронации государей, должно было окончательно утвердить Бориса на троне. Но к концу дня всем стало ясно, что торжественная церемония не достигла цели. Пробыв некоторое время в Кремле, Годунов долго совещался с патриархом с глазу на глаз, после чего объявил о намерении предаться посту и вернулся в Новодевичий под тем предлогом, что его сестра «бысть в велицей болезни».

Годунов не мог принять венец без присяги в Боярской думе. Однако старшие бояре не спешили с выражением верноподданических чувств, что и вынудило правителя вторично удалиться из столицы «за город», в Новодевичий монастырь.

Неудача не смутила Годуновых. Ряды их сторонников росли день ото дня. В начале марта 1598 г. патриарх вновь вызвал к себе соборные чины. Апрельская грамота сообщала, что на мартовском совещании Иов обратился с речью к «боляром и дворяном и приказным людем», за­тем «ко всему сигклиту, боляром и окольничим и князем и воеводам и дворяном и выборным лучшим детем бояр­ским». Поздний редактор дополнил текст указанием на то, что патриарх держал речь ко «всем боляром и дворя­ном и приказным и служивым людем и гостем». Итак, ре­дактор 1599 г. включил в число участников мартовского совещания представителей третьего сословия - москов­ских гостей. Эта интерполяция служит примером тенден­циозности редакторов, стремившихся обосновать тезис об избрании Годунова представительным собором.

Чтобы короновать Бориса, надо было предварительно провести общую присягу. Неудивительно, что деятельность мартовского собора сосредоточилась в значительной мере на вопросе о способе ее проведения. В своей речи патриарх просил присутствующих служить Борису верой и правдой, «как они крест целовали» и «как в целоваль­ных записях написано». Из слов Иова можно было заклю­чить, что собор имел в своем распоряжении текст новой присяги.

По-видимому, названный документ сохранился до на­ших дней. Археографическая экспедиция снабдила его при публикации таким заголовком: «Соборное определе­ние об избрании Бориса». Подлинный смысл «определе­ния» заключен был в следующих строках: «И на том им, государем своим (семье Годунова.- Р. С), души свои даем, все крест целуем от мала до велика» (Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографической экспедицией, т. 2, с. 15). Мартовская присяга повторяла ряд пунктов боярского «свидетельства», представленного Земскому собору 17 февраля. Главный из них заключался в утверждении, будто Годунова благо­словили на царство сначала Грозный, а затем Федор.

После совещания провинциальные епископы получили от патриарха повеление созвать в главных соборах мирян и духовенство, прочесть им грамоту об избрании Годуно­ва, а затем петь многолетие вдове-царице и ее брату в течение трех дней под колокольный звон. Позже в про­винцию выехали эмиссары правителя: в Новгород Вели­кий - думный дворянин князь Петр Буйносов, в Псков - окольничий князь Иван Гагин, в Смоленск - окольничий Семен Сабуров. Особое беспокойство у Годунова вызывал Казанский край, где засели его давние недоброжелатели воевода Иван Воротынский и митрополит Гермоген. Чтобы преодолеть их сопротивление, Борис послал в Казань боярина князя Федора Хворостинина, который дол­жен был «привести к кресту» тамошних дворян и насе­ление.

Кремль. Деталь плана начала XVII в.

Все эмиссары Бориса занимали среди думных людей последние места. К тому же они не имели полномочий от Боярской думы. Но посланцы Годунова явились в провинцию не с пустыми руками. Раздача денежного жалования дворянам стала немаловажным аргументом в изби­рательной борьбе.

Нет оснований сомневаться в самом факте присяги, проведенной весной 1598 г. Иной вопрос, удалось ли Годуновым придать ей всеобщий характер. На местах правительственная акция, по-видимому, не встретила боль­ших препятствий. Провинция не привыкла противиться предписаниям центра. Но ее влияние на дело царского избрания было не слишком велико. Судьбу короны реша­ла не провинция, а «царствующий град» Москва.

В течение марта правитель оставался в Новодевичьем монастыре и лишь изредка показывался в столице. Во вре­мя своих наездов он «с боляры своими о всяких земских делех и о ратных делех советоваше со всяцем великим прилежанием»(Древняя Российская Вивлиофика, ч. VII, с. 95). 19 марта Борис впервые созвал Бояр­скую думу для решения накопившихся местнических тяжб, не терпевших отлагательств (Государственная Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, собр. Эрмитажн., д. 390, л. 873; Государственная Публичная библиотека им. В. И. Ленина, собр. Горек., № 16, л. 479). Таким образом, Го­дунов приступил к исполнению функций самодержца. Но он не спешил расстаться с загородной резиденцией и дол­го откладывал переезд в государевы покои, опасаясь спро­воцировать оппозицию на открытое выступление.

Чтобы облегчить Борису возвращение в Кремль, его приверженцы организовали третье по счету шествие в Но­водевичий монастырь. Вместе с верными боярами Иов на­стойчиво просил Бориса не мешкая переехать в «царст­вующий град» и сесть «на своем государстве». В знак полной покорности просители стали перед правителем на колени и «лица на землю положиша». В ответ Годунов неожиданно объявил, что отказывается от трона («цар­ские власти паки отрицашеся со слезами и на престоле не хотяше сидети»). «Отречение» Бориса невозможно объяснить, если допустить, что присяга ему Боярской думы имела благополучный исход. При редактировании утвержденной грамоты в 1599 г. царская канцелярия ста­рательно вычеркнула из ее текста эпизод отречения.

Отказ Бориса побудил патриарха вновь обратиться к царице-иноке за указом. Старица Александра без промед­ления «повелела» брату ехать в Кремль и короноваться. Свой указ бывшая царица облекла в самые недвусмыслен­ные выражения. «Приспе время облещися тебе в порфи­ру царскую»,- сказала она Борису. Новый ход годуновская партия хорошо рассчитала. Поскольку патриарх не мог короновать претендента без боярского приговора, а ру­ководители думы продолжали упорствовать, необходимый боярский приговор был заменен указом постриженной царицы.

1 апреля Годунов во второй раз торжественно въехал в столицу. Церемония повторилась во всех подробностях. За Неглинной Бориса ждали духовенство и народ. Он вы­слушал службу в Успенском соборе, затем прошел в цар­ские палаты и там, повествует официоз, «сяде на царском своем престоле». Некоторое время спустя патриарх велел прочитать перед священным собором утвержденную гра­моту об избрании Бориса, доказывавшую, что правитель сел на трон благодаря законному избранию и благослове­нию патриарха.

Грамота подробно описывала первоапрельскую церемо­нию в Успенском соборе, и в особенности тот момент, ко­гда патриарх возложил на Бориса крест Петра-чудотвор­ца, «еже есть начало царского государева венчания и скифетродержания». Очевидно, авторы документа пыта­лись изобразить «поставление» Годунова в цари как свер­шившийся факт.

Избирательная грамота в ранней редакции заканчива­лась указанием на то, что патриарх и другие духовные лица скрепили документ своими руками и печатями, «а бояре и окольничие и дворяне и диаки думные руки ж свои приложили...» (Древняя Российская Вивлиофика, ч. VII, с. 107-108). Приведенные строки заключают в себе одну из наибольших загадок избирательной кампа­нии Бориса. Почему руководители Земского собора намеревались скрепить соборные постановления подписями одних лишь думных чинов - от бояр до думных дьяков? Почему они не хотели привлечь для подписания доку­мента всех прочих участников собора: дворян, приказных людей и гостей? Оформленная таким образом утвержденная граиота походила бы не на постановление Земского собора, а на заурядный приговор Боярской думы и духовенства.

Проект подписания утвержденной грамоты в Боярской думе рухнул на самой ранней стадии. Патриаршая канцелярия не смогла составить даже перечень думных чи­нов, которым надлежало скрепить грамоту «рукоприклад­ством». В списках апрельской грамоты и среди подписавшихся фигурировали одни духовные лица ( Имеются косвенные указания на то, что в стенах патриаршей канцелярии обсуждалась возможность проведения коронацион­ных торжеств без участия начальных бояр. Собрание Соловецкого монастыря сохранило целый комплекс документов, составленных патриаршим домом в то время. Среди них находился Зерновой вариант «Чина венчания Бориса на царство», в кото­ром бояре вовсе не упоминаются в качестве участников церемонии, а их функции исполняют патриарх и епископы (Государственная Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, собр. Соловецк., № 1184/1294, л. 1-9)).

Переезд Годунова в царские апартаменты и попытки навязать думе утвержденную грамоту гальванизировали оппозицию. Ведущие бояре наконец осознали, что дальнейшее промедление отнимет у них последние шансы на учреждение в стране боярского правления. Длительное время думу парализовали внутренние разногласия. Щелкалову лишь ненадолго удалось преодолеть их. Когда канцлер вынужден был уйти в тень, его место заступил Богдан Бельский.

Знаменитый временщик Грозного обладал огромным опытом по части политических интриг и располагал исключительными финансовыми возможностями. Он вызвал в Москву множество вооруженных людей из всех вотчин и надеялся решающим образом повлиять на исход выбо­ров. Последний законный душеприказчик царя Ивана считал, что его час пробил. И он в самом деле добился некоторого успеха. Известия об этом проникли в Литву.

Литовские разведчики донесли, что в апреле «некото­рые князья и думные бояре, особенно же князь Бельский во главе их и Федор Никитич со своим братом и немало других, однако не все, стали советоваться между собой, не желая признать Годунова великим князем, а хотели выбрать некоего Симеона» (Русский архив, 1910, № И, с. 345). Как видно, Вельскому уда­лось примирить претендентов на трон и уговорить их дей­ствовать сообща. Романовы временно отказались от трона в пользу Симеона, потому что их претензии не поддер­жала знать. Мстиславский высказался за Симеона, пото­му что тот доводился ему шурином.

Крещеный татарский хан Симеон по прихоти Гроз­ного занимал некогда московский трон, а затем стал великим князем Тверским. Годунов свел служилого «царя» с тверского княжения, и он жил в деревенской глуши в полном забвении. «Царская» кровь и благословение царя Ивана IV давали Симеону большие преимущества перед худородным Борисом. Симеон понадобился боярам, чтобы воспрепятствовать коронации Годунова. Знать рассчиты­вала сделать его послушной игрушкой в своих руках. Ее цель по-прежнему сводилась к тому, чтобы ввести бояр­ское правление, на этот раз посредством подставного лица. Объединение антигодуновской оппозиции грозило начисто разрушить все старания правителя.

Борис не осмелился применить санкции против Бояр­ской думы, но постарался помешать ее деятельности под предлогом угрозы татарского вторжения. Москва распола­гала превосходной разведывательной сетью в Крыму и не могла не знать того, что хан готовит поход в Венгрию. Тем не менее военное ведомство с начала марта стало усиленно распространять сведения о близком вражеском нашествии. 1 апреля Разрядный приказ объявил, что крымская орда «часа того» движется на Русь. Нетрудно догадаться, кому понадобился ложный слух. 1 апреля Го­дунов готовился занять царский дворец. Опасаясь проте­ста со стороны боярской оппозиции, он старался привлечь общее внимание к вопросу о внешней опасности. В обста­новке военной тревоги ему нетрудно было разыграть роль спасителя отечества и добиться послушания от бояр.

Попытки Бориса отрядить главных бояр на татарскую границу долго не удавались. После 20 апреля Годунов объявил, что лично возглавит поход на татар. К началу мая полки были собраны, а бояре поставлены перед вы­бором. Им предстояло либо занять высшие командные по­сты в армии, либо отказаться от участия в обороне границ и навлечь на себя обвинения в измене. В такой ситуации руководство Боярской думы предпочло на время подчи­ниться. Борис добился своей цели и мог торжествовать.

Отдав приказ о сборе под Москвой всего дворянского ополчения, Годунов в начале мая выехал к полкам на Оку. Прибыв в ставку, он удостоил воинство выдающейся чести - велел «спросить о здоровье» дворян, стрельцов, казаков, всяких ратных людей.

Правителю не пришлось отражать неприятельское нашествие, тем не менее он пробыл на Оке два месяца. При нем находились вызванные из Москвы архитекторы и строители. Они воздвигли на берегу Оки целый город из белоснежных шатров с невиданными башнями и воротами. В этом городе Борис устроил поистине царский пир по случаю благополучного окончания своего предприятия.

В Серпухове Годунов добился больших дипломатиче­ских успехов, Крымские послы, явившиеся с предложе­нием о мире, признали за ним царский титул. Английская королева официально поздравила его с восшествием на престол.

Серпуховский поход стал решающим этапом избира­тельной кампании Бориса Годунова. Шум военных приготовлений помог заглушить голос оппозиции. Раз подчи­нившись правителю, бояре стали обращаться к нему за решением своих местнических тяжб и тем самым призна­ли его высший авторитет. Со своей стороны Борис постарался удовлетворить самолюбие главных противников, вве­рив им командование армией.

Годунов не жалел усилий, чтобы завоевать на свою строну симпатии всей массы уездных дворян и ратных людей. Он щедро потчевал их за «царским столом», а за­тем велел раздать денежное жалование. Борис добился признания со стороны дворянского ополчения, потому что его политика закрепощения крестьян и освобождения бар­ской запашки от государевых податей отвечала чаяниям и нуждам феодального сословия в целом.

Энтузиазм провинциальной служилой мелкоты помог Борису преодолеть колебания в среде столичного дворянства. Как только провинция сыграла свою роль, ей при­шлось отступить в тень. С окончанием серпуховского по­хода правитель немедленно распустил по домам «детей боярских всех московских городов» и ратных людей, а всем столичным чинам - «боярам, и окольничим, и при­казным людем, и столникам, и стряпчим, и жилцам, и дворянам болшим, и дворянам из городов всем» - ука­зал идти к Москве (Разрядные книги 1598-1638 гг. М., 1974, с. 44). Столичные чины, включая «городо­вой выбор» (власти периодически комплектовали «выбор» из «лучших» провинциальных дворян), несли службу в Москве, а потому их и вызвали в «царствующий град».

Возвращение высших дворянских чинов в столицу соз­дало потенциальную возможность для возобновления работы представительного Земского собора. Однако трудно сказать, в какой мере власти использовали эту возмож­ность. Предположение о том, что летом 1598 г. деятель­ность избирательного собора вступила в решающую фазу, опирается главным образом на дату - 1 августа - в тек­сте утвержденной грамоты последней редакции. Однако подложность этой даты выяснена выше.

Патриарх Иов ждал возвращения Годунова из серпу­ховского похода и тщательно готовился к этому торжественному моменту. К июлю канцелярия завершила сбор подписей под текстом апрельской утвержденной грамоты. В списках членов священного собора, составленных в ап­реле 1598 г., значилось 115 лиц. К лету документ скрепи­ли своими подписями 126 иерархов, многие из которых не числились в начальном списке. Грамоту подписали сразу два игумена Снетогорского монастыря, два вяжецких игумена и т. д. Очевидно, ни списки, ни подписи утвержденной грамоты не отражали реального состава со­бора на какой-то один период времени.

Провинциальные церковники подписывали грамоту по мере их приезда в Москву. Со столичным духовенством дело обстояло иначе.

Согласно перечню, «у утвержденной грамоты» были 19 старцев из столичных соборов и монастырей. Ничто не мешало властям отобрать подписи у этих лиц, находив­шихся по большей части в Кремле. Почему же шестеро из них не подписали грамоту? Почему на грамоте нет руки благовещенского протопопа, исполнявшего роль царского духовника? Может быть, протопоп отказался скрепить грамоту об избрании Бориса либо фактически не был приглашен на патриарший собор? Не является ли все это косвенным указанием на то, что патриарху не удалось добиться полного послушания даже от кремлевского духовенства?

Патриарх привлек для удостоверения апрельской гра­моты не только князей церкви и настоятелей главных мо­настырей, но и несколько десятков монахов и священников, никогда прежде не участвовавших в деятельности священного собора. На избирательном соборе присутство­вало множество второстепенных лиц, но зато отсутствовали некоторые самые известные и влиятельные иерархи. И июле патриаршая канцелярия пыталась объяснить этот факт тем, что она составила списки не по степенным книгам (их не нашли в спешке), а «памятию». Такому наив­ному объяснению никто не поверил. В самом деле, как могли власти запамятовать о казанском митрополите Гермогене и его архимандритах? В официальной иерархии Гермоген считался третьим лицом после патриарха. Но его не пустили в Москву из-за нелояльного отношения к Боросу. В июле Иов выступил с неопределенным обе­щанием насчет того, что Гермоген и его помощники получат возможность подписать утвержденную грамоту, когда царь Борис сочтет нужным вызвать их к себе.

Так формировался и так действовал священный собор, служивший одной из руководящих курий избирательного Земского собора Бориса Годунова.

В июле патриаршая канцелярия дополнила утверж­денную грамоту указанием на то, что на избирательном соборе вместе с патриархом заседали «бояре князь Федор Иванович Мстиславской да и все... бояре, и окольничие, и дворяне, и дьяки, и гости, и лучшие торговые люди ото всея земли Российского государства» (Древняя Российская Вивлиофика, ч. VII,, с. 116). Приведенные строки могли бы служить решающим доказательством того, что в июле соборное совещание возобновило свою деятельность. Более того, в его работе впервые приняло участие официальное руководство Боярской думы в лице Мстиславского, вследствие чего совещание превратилось в традиционный и полномочный собор.

Степень достоверности июльской приписки к тексту утвержденной грамоты, однако, не вполне ясна. Приписка отразила либо подлинные факты, либо неосуществленные проекты и замыслы патриаршей канцелярии. Если бы Мстиславский с товарищами заверили документ, сомне­ния отпали бы сами собой. Но в том-то и беда, что в тек­сте апрельской грамоты нет ни одной боярской подписи. Это тем более удивительно, что канцелярия (согласно тексту приписки) намеревалась передать документ на подпись также дворянам и приказным людям (Там же, с. 117). Намере­ние ее так и не осуществилось.

Примечательно, что даже в июле патриаршая канце­лярия не считала необходимым привлечь к подписанию утвержденной грамоты низшие курии Земского собора, включавшие детей боярских и представителей земства - купцов и посадских людей.

Патриарх ухватился за мысль о составлении утвержденной грамоты, когда у него вышел конфликт с руководителями Боярской думы. Подписание грамоты могло за­менить церемонию присяги в думе. Надобность в таком документе уменьшилась, когда Годунов добился от бояр послушания. В июле утвержденную грамоту окончательно сдали в архив. Серпуховский поход смел последние пре­грады на пути к общей присяге.

Вековой обычай предписывал приводить к присяге в зале заседания высшего государственного органа - Бояр­ской думы. Церемонией могли руководить только старшие бояре. Дума цепко держалась за старину. Но Борис не по­считался с традицией и велел целовать себе крест не в думе, где у него было слишком много противников, а в церкви, где распоряжался преданный Иов.

Москва целовала крест царю «в пору жатвы», т. е. в конце июля - августе. Участник церемонии Иван Тимофеев рассказывает, что собравшиеся в Успенском соборе москвичи громко выкрикивали слова присяги, так что от их воплей не слышно было молитв и приходилось заты­кать уши. По словам того же автора, население собралось в соборе потому, что боялось ослушаться грозного пред­писания.

Текст летней присяги разительно отличался от мартовского текста. Весною власти многословно убеждали под­данных в законности избрания Бориса. Теперь они ограничились лишь пространным перечнем обязанностей под­данных по отношению к «богоизбранному» царю. Поддан­ные обещали «ни думати, ни мыслити, ни семьитись, ни дружитись, ни ссылатись с царем Семионом» и немедленно выдать Борису всех, кто попробует «посадити Семиона на Московское государство». В этом пункте, отсутствовавшем в мартовском тексте, заключался основной полити­ческий смысл нового акта. Ловким ходом Годунов окон­чательно разрушил планы оппозиции, замышлявшей передать трон «царю» Симеону. Летняя присяга аннулировала постановление Боярской думы об избрании Симе­она.

Новые пункты присяги призваны были убедить всех, что Годунов намерен водворить в стране порядок и справедливость. Чиновники клялись, что будут судить без посулов, «в правду».

Вступая на трон, Борис испытывал крайний испуг перед тайными злоумышлениями бояр и прочих недобро­желателей. Всяк подданный должен был клятвенно обе­щать не учинять лиха царской фамилии. Годунов, казалось бы, предугадывал грядущие потрясения и старался оградить от них себя и свою семью. Присягавшие прини­мали обязательство «не соединяться на всякое лихо и скопом и заговором (на семью Годуновых.- Р. С.) не приходити» (Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографической экспедицией, т. 2, с. 58-59).

Подготовляя почву для коронации, власти 1 сентября организовали четвертое по счету торжественное шествие в Новодевичий монастырь с участием духовенства, бояр, гостей, приказных людей и жителей столицы. В итоге нового «молении» Борис, заранее прибывший в Новодевичий, милостиво согласился венчаться царским венцом «по древнему обычаю».

Дна дня спустя Годунов наконец короновался в Успенском соборе и Кремле. По случаю коронации царь пожаловал высшие боярские и думные чины многим знатным лицам. В числе удостоенных особых милостей были Романовы и Бельский. Бояре получили гарантии против возобновления казней. Государь дал тайный обет не проливать кровь в течение пяти лет. При этом он постарался, чтобы его обет ни для кого не остался секретом.

После коронации положение Годунова, однако, остава­лось довольно шатким. Не случайно в начале января 1599 г. в Польше и Ливонии стали циркулировать упор­ные слухи о том, что царь Борис убит своими подданными. Король Сигизмунд получил известие об этом сразу из трех источников. Из Орши ему сообщали, будто Годунова убил «некий царек». Из Вильны ему писали, что во время аудиенции в Кремлевском дворце Борис ударил посохом одного из Романовых, за что тот поколол его ножом (Архив Ленинградского отделения Института истории АН СССР, колл. 114, № III/127, л. 13). Вести оказались недостоверными, но в них слышался от­звук продолжавшихся раздоров между Годуновым и знатью.

Политическая ситуация в Москве лишена была ста­бильности, и в Кремле вновь вспомнили об утвержденной грамоте. После коронации апрельский текст, служивший предвыборным памфлетом, окончательно устарел. Царской канцелярии пришлось немало потрудиться, чтобы соста­вить новый текст, радикально отличавшийся от старого. Борис приказал переписать грамоту о своем избрании в двух парадных экземплярах. Первый был запечатан золо­тыми и серебряными печатями и сдан на хранение в каз­ну, второй попал в патриаршую ризницу в Успенском со­боре. Из усердия Иов велел вскрыть гроб чудотворца Пет­ра в Успенском соборе и вложил в него свой экземпляр.

В самом конце 1598 г.- начале 1599 г. власти созвали в Москве Земский собор и представили ему на рассмотре­ние новую утвержденную грамоту. Законность нового собора не вызывала ни малейшего сомнения. В полном соот­ветствии с соборной практикой XVI в. его члены были назначены самим правительством. На соборе присутство­вали как сторонники, так и бывшие противники Годуно­ва. Таким образом, новый собор обладал достаточной пред­ставительностью.

Перемены в составе собора сводились к следующему. Функционировавший до коронации вселенский собор был теперь распущен и уступил место священному собору в его традиционном составе. Несоборные иерархи не попали в перечни утвержденной грамоты, и лишь некоторым из них в виде исключения разрешили подписать документ. В первых избирательных соборах участвовали немногие бояре, преимущественно родственники правителя. На со­боре 1599 г. Боярская дума была представлена почти в полном составе. В перечне утвержденной грамоты 1599 г, отсутствовали влиятельные бояре Голицыны, Куракины, Иван Шуйский, Шестунов, Сицкий. За исключением двух последних лиц, все они со временем скрепили документ своими подписями. Очевидно, церемония подписания из­бирательной грамоты боярами растянулась на длительный срок.

Помимо членов думы, правительство привлекло для участия в новом соборе значительную часть столичного дворянства, высшие дворцовые чины, стольников, стряпчих, жильцов, приказную бюрократию, стрелецких голов. Цвет столичной знати и служилые верхи были представ­лены на соборе с исключительной полнотой. Они решительно преобладали в составе служилых курий собора. Что касается провинциального дворянства, то его пред­ставлял на соборе «выбор из городов». На собор попали, однако, не все находившиеся в Москве «выборные» дво­ряне, а лишь половина из них. Грамоту подписали также несколько нечиновных детей боярских из Новгорода Великого, Ржевы и Белой. По своему положению эти люди стояли столь невысоко, что их подписи затерялись среди подписей купцов и посадских старост. Участие новгородцев в соборе не планировалось заранее: их имена не зна­чатся и соборных списках. Но, в отличие от прочих дворян, провинциальные дети боярские расписались не только за себя, но за все уезды, которые они представляли. Подписи двух новгородских помещиков удостоверили участие в царском избрании служилого Новгорода.

После коронации власти не искали поддержки у «все­народного множества». Тем не менее они пригласили на Земский собор многих богатых купцов и посадскую администрацию столицы. В списках собора значились 22 гостя и 2 гостиных старосты, а также 14 соцких, возглавлявших тяглые «черные» сотни Москвы. Купцы скрепили грамоту своими руками, за некоторых соцких расписались горожа­не. Присутствие «черных» тяглых людей придавало собо­ру подлинно земский характер.

Члены последнего Земского собора подписали утвержденную грамоту уже после того, как Борис прочно сел на царство. Следовательно, они не обсуждали вопрос, кого избрать на трон. У них попросту не оставалось выбора. По-видимому, все функции собора свелись к тому, что его участники выслушали текст утвержденной грамоты и поставили подпись на документе, заведомо ложно излагавшем историю воцарения Годунова. Подписание грамоты заняло продолжительное время, но властям так и не уда­лось добиться соответствия между перечнями и подпися­ми членов собора. В конце концов невозможно решить, кто из них присутствовал на соборе в самом деле, а кто расписался на соборном приговоре задним числом. Утвер­жденная грамота 1599 г. имела значение своего рода поручной записи. Ее списки четко очертили тот круг лиц, от которых Борис требовал особых доказательств лояль­ности. К нему принадлежали бояре, столичные чины и вся столичная знать, высшие церковные иерархи и верхушка посада.

Критический разбор источников позволяет заключить, что избирательный собор Годунова в ходе политической борьбы многократно менял свои формы и состав. Ранние соборные совещания, опиравшиеся на посадское населе­ние, уступили место традиционному Земскому собору, воз­главленному Боярской думой и знатью. Выборы 1598- 1599 гг. сыграли важную роль в истории сословно-представительных учреждений в России.

Многовековое господство боярской аристократии опре­делило политическую структуру Русского государства. Традиции воздвигли на пути Бориса к высшей власти непреодолимые преграды. Междуцарствие грозило в любой момент разрешиться смутой. Но Годунову удалось избе­жать потрясений, ни разу не прибегнув к насилию. В ис­кусстве политических комбинаций он не знал себе рав­ных. Найдя опору в дворянской массе и среди столичного населения, Борис без кровопролития сломил сопротивле­ние знати и стал первым «выборным» царем.