Глава 2 ПОРА ИСПЫТАНИЙ

В марте 1584 г. царь Иван IV скончался. Опасаясь волне­ний, правительство пыталось скрыть правду от народа и объявило, будто есть еще надежда на выздоровление го­сударя. Тем временем регент Богдан Вельский и руково­дители «дворовой» думы приказали запереть на засов все ворота Кремля, расставить стрельцов на стенах и приго­товить пушки к стрельбе.

Несмотря на старания властей, весть о смерти царя все-таки распространилась по городу и вызвала волнение в народе. Страх перед назревавшим восстанием побудил бояр поспешить с решением вопроса о преемнике Грозно­го. Глубокой ночью они принесли присягу наследнику - царевичу Федору.

Известный исследователь Смуты С. Ф. Платонов пола­гал, что вспыхнувшая после смерти Ивана IV борьба све­лась к придворным ссорам, к столкновениям между цар­ской родней из-за дворцового влияния. Следуя фактам, можно заключить, что борьба сконцентрировалась вокруг значительно более важного вопроса, нежели дворцовое влияние. Таким вопросом был вопрос о политическом на­следии Грозного.

Двойник опричнины - «двор», служивший опорой репрессивного режима, несмотря на многочисленные реорганизации, продолжал существовать. Земщина требовала немедленного его роспуска и возврата к доопричным методам управления, но, поскольку стражу в Кремле несла «дворовая» охрана, Богдану Бельскому удавалось до поры до времени контролировать положение. Однако он сразу же столкнулся с неповиновением знати, которая попыта­лась пустить в ход местнический таран, чтобы положить конец засилью «дворовых» людей.

Земский казначей Петр Головин попробовал «переси­деть» самого Бельского. Местническое положение любого дворянина определялось прежде всего знатностью его фа­милии и служебным продвижением предков, а лишь затем личными способностями. Бельский происходил из «неродословной» семьи и не мог тягаться со знатным казна­чеем. На стороне Головина выступили опекуны Мстиславский, Романов и все земские бояре. За Бельского вступи­лись лишь Годуновы да худородные дьяки Щелкаловы. Препирательства едва не привели к кровопролитию. Собравшиеся во дворце земские дворяне набросились на Бельского с таким остервенением, что тот вынужден был укрыться в царских покоях.

Выступление земской оппозиции побудило Бельского прибегнуть к крайним мерам в отчаянной попытке силой подавить назревавшую в земщине крамолу. Вызвав в Кремль стрелецкие сотни из состава «двора», регент тай­но обещал им «великое жалованье» и привилегии, какими они пользовались при Грозном, убеждал не бояться бояр и слушаться только его приказов. Склонив на свою сторо­ну стрельцов, Бельский велел затворить Кремль и попы­тался уговорить Федора, чтобы тот сохранил «двор» и опричнину (Scriptores rerum polonicarum, t. VIII. Cracoviae, 1885, p. 174).

Между тем бояре-опекуны, разъехавшиеся на обед, узнали о происшедшем. Никита Романов и Иван Мстиславский поспешили в Кремль с большой толпой вооруженных дворян и холопов. Стрельцы отказались открыть ворота опекунам, но затем впустили их через калитку од­них, без свиты. Боярская дворня попыталась проложить дорогу силой. На шум отовсюду стал сбегаться народ. Стрельцы схватились за оружие.

В случае успеха Бельский мог ликвидировать регентский совет и править от имени Федора единолично, опираясь на военную силу. Над Кремлем повеяло новой опричниной. Но Бельский и его приверженцы не учли од­ного важного фактора. Таким фактором был народ. Стыч­ка у кремлевских ворот послужила толчком к восстанию. «Народ всколебался весь без числа со всяким оружием» (Материалы по истории СССР (XV-XVII вв.), вып. 2. М -Л.,1995, с. 87). Захватив пушки, стоявшие на Красной площади, восстав­шие повернули их в сторону Фроловских ворот. Стрельцы попытались рассеять толпу и дали несколько залпов. Во время перестрелки было убито около 20 и ранено почти 100 человек. События приобрели дурной оборот, и царь выслал на площадь бояр для переговоров. Народ столь ре­шительно требовал выдачи на расправу Бельского, олицетворявшего ненавистный всем жесткий правительственный курс, что царю Федору и его окружению пришлось пожертвовать правителем. Земские бояре объявили народу о ссылке Бельского, после чего волнения в столице постепенно улеглись. Отставка временщика радикально изменила обстановку.

Народное выступление покончило с попыткой возврата к опричнине и привело к падению «дворового» руководства. Три недели спустя в Кремле открылся собор, и земщина впервые получила возможность высказать свое мнение по поводу происходящего. Участники собора знали, что Федор был фактически не способен к самостоятель­ному правлению. Тем не менее они одобрили его кандидатуру и, таким образом, заявили о поддержке боярского правительства, пришедшего к власти после ссылки Бельского. Любопытно, что современники восприняли решение собора как избрание Федора на царство.

31 мая 1584 г. столица торжественно отпраздновала коронацию нового царя. После службы в семейном Благовещенском соборе Федор и его свита отправились в Архангельский собор, оттуда в Успенский. Дорогу от дворца к соборам устилали дорогие ткани. Вдоль пути следования процессии сплошной стеной стояли дворяне в «золотых платьях».

Федора короновали по чину венчания византийских императоров. Долгая церемония утомила его. Не дождавшись окончания коронации, он передал шапку Мономаха боярину князю Мстиславскому, а тяжелое золотое яблоко («державу») - Борису Годунову. Этот ничтожный эпизод потряс присутствовавших.

Федор Иванович мало чем походил на отца. По словам очевидцев, последний государь из династии Калиты отли­чался болезненностью, слабым телосложением, походка у него была нетвердая, на лице, поражавшем своей бледностью, постоянно бродила улыбка. Царь «прост и слабо­умен...- отмстил английский посол Флетчер,- мало способен к делам политическим и до крайности суеверен» (Флетчер Д. О государстве Русском. СПб., 1906, с. 152-153).По отзыву папского нунция Поссевино, умственное ни­чтожество Федора граничило с идиотизмом, почти с безу­мием. Наследник Грозного был не способен управлять государством. Его никогда не готовили к этой роли. Даже исполнение внешних ритуалов и придворных церемоний казалось ему непосильным.

Дела тяготили Федора, и он искал спасений в религии, каждый день подолгу молился, нередко сам трезвонил на колокольне, раз в неделю отправлялся на богомолье в ближние монастыри. Русские писатели Смутного времени, идеализировавшие последнего законного самодержца, придавали Федору, по меткому замечанию В. О. Ключев­ского, привычный и любимый облик: в их глазах он был блаженным на престоле. Некоторые восторженные апологеты Федора приписывали ему пророческий дар, хотя и не очень заметный для плохо осведомленных людей.

Русские авторы, охотно отмечавшие удивительное благочестие царя, избегали говорить о его пристрастии к диким забавам и кровавым потехам. Федор упивался зрели­щем кулачного, и в особенности медвежьего, боя. На его глинах вооруженный рогатиной охотник отбивался как мог от медведя в круге, обнесенном стеной, из которого некуда было бежать. Потеха редко обходилась без крови.

Среди знати Федор не пользовался популярностью. Его не боялись и не уважали. Русские на своем языке называют его дураком, говорил о Федоре шведский король.

События, происшедшие в Москве после смерти Гроз­ного, показали, что опричнина лишь ослабила влияние боярской аристократии, но не сломила ее могущества. При безвольном и ничтожном преемнике Грозного звать вновь подняла голову. Как только с политического горизонта исчезла зловещая фигура Бельского, бояре окончательно перестали скрывать свои подлинные чувства по поводу смер­ти царя Ивана. Наблюдатель тонкий и вдумчивый, дьяк Иван Тимофеев очень точно передал атмосферу, воцарив­шуюся в Кремле в начале правления Федора. «Бояре,- писал он, - долго не могли поверить, что царя Ивана нет более в живых, когда же они поняли, что это не во сне, а действительно случилось, через малое время многие из первых благородных вельмож, чьи пути были сомнитель­ны, помазав благоухающим миром свои седины, с гор­достью оделись великолепно и, как молодые, начали по­ступать по своей воле; как орлы, они с этим обновлением и временной переменой вновь переживали свою юность и, пренебрегая оставшимся после царя сыном Федором, счи­тали, как будто и нет его...» (Временник Ивана Тимофеева, с. 178).

К концу жизни Грозного в его думе осталось не слиш­ком много бояр. Их основательно потеснили неродовитые любимцы царя. При Федоре знать ринулась туда толпой.

Численность боярской курии почти сразу удвоилась. Зато курия думных дворян оказалась фактически разогнанной. Афанасий Нагой и Богдан Вельский отправились в ссыл­ку, Михаил Безнин - в монастырь, Василий Зюзин и Баим Воейков лишились думных чинов.

Московские события едва не увлекли в пропасть и Го­дуновых. Восставший народ требовал их удаления из сто­лицы. Борису пришлось познать унижение. Однако он не только уцелел, но и использовал новую ситуацию, чтобы преодолеть еще один крутой подъем на пути к власти. В дни коронации Федор возвел шурина в чин конюшего.

Некогда царь Иван упразднил этот чин, казнив послед­него конюшего. Боярские правители восстановили долж­ность, которую издавна занимали представители несколь­ких знатнейших фамилий. Вопрос о назначении нового конюшего вызвал острую борьбу в верхах. Борису недо­ставало знатности, чтобы занять высокий пост. Но в ко­нечном счете чином конюшего распоряжались те, кто ре­ально возглавлял правительство. Назначение на пост ко­нюшего, проведенное вопреки ясно выраженной воле Гроз­ного, ввело Годунова в круг правителей государства.

Успех Бориса нельзя объяснить одним лишь родством с царской семьей. В неустойчивой обстановке первых дней царствования влияние Федора на дела управления было ничтожным. 32-летнему Борису помогла прежде всего его политическая изворотливость. Годунов поспешил отвер­нуться от покровителя, сподвижника и свояка Бельского, как только понял, что дело того проиграно. Более важное значение имело для него покровительство земских бояр.

Ко времени коронации наибольшую силу обрел круг лиц, осуществлявших при Грозном управление земщиной. Во главе его стояли дядя царя, регент Никита Романов, и дьяк Андрей Щелкалов. Английский посол Иероним Боус называл их самыми влиятельными в Москве людьми. Од­нако власть боярского правительства казалась непрочной. Достигший преклонного возраста Романов тяжело болел, и никто не сомневался в его близкой кончине.

Писатели Смутного времени утверждали, будто Рома­нов, пораженный недугом, сам искал дружбы Годунова и вверил ему своих совсем еще молодых сыновей. Очевидец тех событий троицкий монах Авраамий Палицын свидетельствовал, что Годунов обещал регенту «соблюсти» его семью (Сказания Авраамия Палицына. М.- Л., 1955, с. 104).Автор «Сказания о Филарете Романове», исполь­зовавший семейные предания Романовых, авторитетно подтвердил его слова. Согласно «Сказанию», Борис про­являл любовь к детям Романова и дал страшную клятву, что всегда будет почитать их за братьев (Дополнение к Актам историческим, т. II. СПб., 1846, с. 194). Современники повествовали об этом эпизоде в излишне сентиментальных выражениях. В действительности союз Романовых и Году­новых был вызван к жизни трезвым политическим расче­том. Знатностью Романовы далеко превосходили Годуно­вых, но в глазах Рюриковичей Шуйских и гедиминовичей Мстиславских они выглядели все же достаточно худород­ными. Аристократическая реакция грозила покончить с высоким положением этой семьи. Неудивительно, что Ро­манову пришлось искать поддержки у «дворовых» бояр Годуновых. Родня Федора должна была объединиться пе­ред лицом общей опасности. Капитан Яков Маржарет, служивший при Борисе телохранителем, определенно утверждал, что боярина Годунова избрали в правитель­ство после того, как разнеслась молва о намерении низло­жить слабоумного Федора (Сказания современников о Дмитрии Самозванце, т. III. СПб., 1832, с. 256).

Заботы нового правительственного кружка сосредото­чились на том, чтобы закрепить за Федором власть и при­влечь на его сторону земскую знать. Одной из самых важ­ных мер в этом направлении явилась общая амнистия по случаю коронации Федора. В результате многих князей и бояр знатного рода, находившихся в опале при прежнем царе, даже тех, которые просидели в тюрьмах 20 лет, т. е. оказались за решеткой при учреждении опричнины, осво­бодили и вернули им обратно поместья. Все заключенные получили прощение.

Земская Боярская дума добилась известных гарантий по поводу произвольных опал и казней. Вновь изданные распоряжения воспрещали судьям подвергать дворян на­казанию без достаточного доказательства вины даже при наличии самых тяжких преступлений, которые могли по­влечь за собой смертную казнь.

По словам очевидцев, новые власти сместили админи­страцию, назначенную Грозным. «По всему государству,- писал Джером Горсей,- были сменены неправосудные чи­новники, судьи, воеводы и наместники и на их должности назначены были более честные люди, которым поведено под страхом строгого наказания прекратить лихоимство и взяточничество, существовавшее при прежнем царе, и отправлять правосудие без лицеприятия, а дабы это могло быть исполнено, им увеличили их поместья и годовые оклады» (Чтения в Обществе истории и древностей российских, 1907, кн. 2, с. 52-53). Трудно сказать, насколько эффективными оказались правительственные прокламации относительно взя­ток и злоупотреблений приказных судей. Несомненно, од­нако, что бояре и судьи добились для себя немалых выгод. Чтобы они лучше исполняли должностные обязанности, им увеличили поместья и жалованье.

Джером Горсей описал нововведения по свежим сле­дам. Но в его рассказах не все заслуживает доверия. Записка Горсея, посвященная коронации Федора, носит от­кровенно апологетический характер. Будучи доверенным лицом Бориса Годунова, Горсей пытался отнести новше­ства всецело за счет мудрости царицы Ирины и ее брата. Между тем многие признаки указывали на то, что влия­ние Годуновых на дела еще носило ограниченный характер. Осуществление же нового курса в значительной мере было связано с деятельностью земского боярского правитель­ства. Повсеместно проведенная смена администрации име­ла отчетливую цель - оттеснение от руководства бывших опричников и «дворовых» чиновников.

Новое правительство с первых же шагов столкнулось с немалыми финансовыми затруднениями. По традиции царь, взойдя на престол, раздал крупные суммы денег дворянству по случаю своей коронации. Немалый ущерб нанесло казне хозяйничанье опекунов. Но причины воз­никших трудностей коренились все же не в этом. Вместе с разоренной страной боярское правительство получило в наследство от Грозного полностью расстроенные финан­сы. Приступив к упорядочению финансовой системы, оно должно было считаться с реальным положением дел.

Важнейшим фактором формирования политики стали народные движения. Некоторые исследователи (напри­мер, П. П. Смирнов) полагали, что возбудителями их были бояре, боровшиеся за власть, другие (С. В. Бахрушин) - движущей силой восстаний считали городские низы, под­нявшиеся на антифеодальную борьбу.

Факты заставляют признать, что наряду с городскими низами и купечеством против правительства с оружием в руках выступали дворяне. Именно они подали сигнал к восстанию, вспыхнувшему сразу после смерти Грозного. Молодой сын боярский, повествует летописец, проскакал тогда по столичным улицам, вопя во весь голос «в народе, что бояр Годуновы побивают». Когда сбежавшаяся ото­всюду толпа осадила Кремль, рассказывает другой лето­писец, «дети боярские многие на конех из луков на город стреляли». В мятеже участвовали «ратные московские люди», пришедшие «с великою силою и со оружием к го­роду». Среди мятежников оказались не только рядовые служилые люди, но и знатные земские дворяне из про­винции. В ходе расследования выяснилось, что «заводчи­ками» мятежа были «большие» рязанские дворяне Ляпу­новы (из этой семьи вышли знаменитые деятели Смуты) и Кикины, а также «иных городов дети боярские».

После выступления посада и вооруженных дворян про­тивиться боярское правительство уже не могло. 20 июля 1584 г. дума утвердила закон об отмене податных приви­легий крупных землевладельцев, так называемых тарха­нов. Князья церкви и крупные землевладельцы лиша­лись льгот и должны были платить подати наравне со всеми землевладельцами. Правительство старалось таким путем ослабить экономический кризис и завоевать симпа­тии разоренного мелкого дворянства. Издавая закон об отмене податных привилегий светской и духовной знати, власти особо подчеркивали, что вводят эту меру на неопределенное время «для воинского чину оскудения», «покаместа земля поустроитца и помочь во всем учинитца царским осмотрением». Политика более равномерного обложения отвечала интересам оскудевшего «воинского чи­на». Но наибольшие выгоды из этой политики извлекло все же не дворянство, их извлекла казна.

Покушение на боярские привилегии вызвало негодова­ние знати. Борьба в думе приобрела драматический характер. Ненадолго до обсуждения там вопроса о тарханах польский посол писал из Москвы, что разногласиям и по­стоянным междоусобиям у московитов нет конца: «...Вот и сегодня я слышал, что между ними возникли большие споры, которые едва ли не вылились во взаимное убийство и пролитие крови» (Historia Russia monumenta, t. II. СПб., 1841, с. 2-3).Власти ждали нового мятежа. Опас­ность усилилась с наступлением весны 1584 г., когда в Москве участились пожары. По словам очевидцев, цар­скую столицу наводнили разбойники, повинные в поджо­гах. Летом московские власти в страхе перед народом фак­тически перевели город на осадное положение. В Кремле вооруженными патрулями командовал князь Иван Туренин, родня Годуновых. На окраинах распоряжался воевода Иван Крюк-Колычев, приверженец Шуйских.

Царь Иван не слишком удачно выбрал опекунов для сына. При жизни он умел добиться от них послушания. Устранение Бельского не погасило распрей внутри опе­кунского совета. Польские послы писали из Москвы, что московские правители очень часто препираются в присут­ствии Федора без всякого уважения к нему. Разногласия внутри боярского правительства вспыхнули с новой силой после того, как оно лишилось самого авторитетного из сво­их руководителей. Никиту Романова хватил удар, надолго приковавший его к постели. Партия Мстиславского и Шуйского смогла значительно усилить свои позиции.

Соперничавшие группировки не столковались ни по внутренним, ни по внешним вопросам. Объектом их острого политического соперничества стало центральное финансовое ведомство - Казенный приказ.

Обычно царской казной ведали два лица, контролировавшие друг друга. Опираясь на поддержку бояр, главный казначей Петр Головин добился того, что вторым казна­чеем был назначен его родственник Владимир Головин. Более века Головины из поколения в поколение служили главными финансистами при московских государях. Но никогда они не распоряжались государственной казной так бесконтрольно, как при Федоре. Казенный приказ оказался вотчиной сторонников Мстиславского и Шуй­ского.

Благодаря своим личным качествам Петр Головин стал одним из подлинных вождей Боярской думы. Человек большой храбрости, он не побоялся бросить вызов Богда­ну Бельскому и добился отставки могущественного вре­менщика. Боярское руководство оценило его заслуги. При коронации Федора он нес перед царем шапку Мономаха. Располагая поддержкой регентов Мстиславского и Шуй­ского, главный казначей открыто добивался изгнания бывших опричников из правительства. С Годуновым он обращался дерзко и неуважительно. Семья Головиных об­ладала большими местническими преимуществами перед родом Годуновых. Выиграв местнический спор с Бель­ским, знатный казначей лишь ждал случая, чтобы посчи­таться с его свояком. Интрига боярской партии встрево­жила Бориса, и он решил нанести упреждающий удар. По его настоянию дума постановила провести ревизию казны. Проверка наличности обнаружила столь большие хищения, что боярский суд вынужден был приговорить Головина к смерти.

Борис имел возможность физически уничтожить сво­его врага, но он понимал, что кровавая расправа не прине­сет ему популярности. В конце концов Годунов удоволь­ствовался церемонией казни. Осужденного возвели на Лобное место и передали в руки палача, который сорвал с жертвы одежду и занес топор над головой. Казнь была отменена в самый последний момент. Головину объявили помилование и сослали в Казанский край. Стеречь опаль­ного поручили Ивану Воейкову, бывшему опричнику и любимцу Бориса. (Когда в тюрьме казначей умер, рас­пространились слухи, будто его тайно умертвили по при­казу правителя.)

Второго казначея, Владимира Головина, изгнали со службы, лишили чинов и имущества и отправили в ссылку. Брат Петра, Михаил Головин, бежал в Польшу. Году­нов добился того, что главою Казенного приказа стал быв­ший опричник Деменша Черемисинов.

Суд над Головиными ослабил боярскую партию, чем немедленно воспользовались сторонники партии Романо­ва. Раздор между Никитой Романовым и Мстиславским привлек общее внимание. Став преемником заболевшего Романова, Годунов повел борьбу с Мстиславским с удво­енной энергией. Столкновение завершилось отставкой са­мого знатного из членов регентского совета.

В былые времена Грозный неоднократно принуждал главу земщины Мстиславского к публичным покаяниям. Мстиславский признал себя виновным в том, что татары сожгли дотла русскую столицу, а царские полки потерпе­ли поражение в войне с Баторием. При Федоре на голову Мстиславского посыпались новые обвинения. В Москве был пущен слух, будто регент хотел заманить Годунова к себе в дом и убить во время пира. Борис получил удоб­ный повод затеять грандиозный процесс. Но он постарал­ся избежать ненужного шума и убедил престарелого ре­гента добровольно уйти на покой.

Нам удалось найти монастырскую запись - красноре­чивое свидетельство пострижения старшего опекуна. «Июля в 23 день (1585 г.- Р. С.) приезжал в Соловецкий монастырь помолитися князь Иван Федорович Мстислав­ский и дал на корм на два стола 20 рублей» (Центральный государственный архив древних актов, ф. Соловецкого монастыря, № 211, оп. 1, № 3, л. 8-8 об).

Из Соловков боярин уехал на Белоозеро, в Кириллов монастырь, и там постригся под именем старца Ионы. Как видно, ре­гента доставили к месту заточения совсем не так, как до­ставляли других опальных «изменников». Ему позволили по дороге совершить паломничество в Соловецкий мона­стырь. Согласие Мстиславского на добровольное изгнание избавило от опалы членов его семьи. Сын регента унасле­довал от отца удельное княжество и пост главы Боярской думы.

Отставке Мстиславского предшествовала сложная за­кулисная борьба, в которой едва ли не решающую роль сыграл главный дьяк думы Андрей Щелкалов. Писатель Смутного времени Иван Тимофеев называл Щелкалова наставником Бориса, научившим его одолевать благород­ных. Тимофеев служил под началом Щелкалова и знал больше других. Глава приказной бюрократии в самом деле помог Годунову выдержать столкновение с Мстиславским.

Современники характеризовали Щелкалова как чело­века исключительно умного и пронырливого. Дьяк обла­дал удивительной работоспособностью. Не зная покоя ни днем, ни ночью, он работал как мул. Щелкаловы были вы­ходцами из посадской среды. Дед Андрея торговал скотом. Его называли конским барышником. Отец Щелкалова на­чал карьеру как поп, а закончил ее в должности дьяка. После 20-летней службы в приказах Андрей Щелкалов стал одним из ведущих деятелей земщины. Борис искал его дружбы и в порыве благодарности даже называл без­родного дьяка отцом. Большего унижения себе он не мог придумать. У Годунова были причины заискивать перед руководителем земщины.

В начале 1585 г. переводчик Посольского приказа Яков Заборовский, будучи в Польше, передал полякам исключительно важную информацию о положении в Москве. По его словам, русские окончательно «договорились между собой, и из них только двое держат в своих руках управление всей страной и царством Московским: одного из них зовут Борисом Федоровичем Годуновым... а дру­гой- временный правитель или нечто вроде этого - Анд­рей Щелкалов»; он (переводчик) думает, что «положение Щелкалова более прочное, чем у зятя князя».

Земщина не простила Годунову его опричного прошло­го. Чем выше он возносился, тем острее чувствовал непрочность своего положения. Многие считали Бориса не более чем временщиком. Между тем Федор обладал сла­бым здоровьем, и ему предрекали короткую жизнь. Он смертельно заболел и едва не умер в первый же год цар­ствования. Борис прекрасно понимал, что кончина Федо­ра привела бы к быстрому крушению его карьеры, и ли­хорадочно искал выхода.

В начале 1585 г. Годунов направил нескольких дове­ренных лиц в Вену. Переговоры с венским двором были окружены строжайшей тайной. Но поляки вскоре же про­ведали о них. Переводчик Заборовский, непосредственно участвовавший в переговорах, снабдил их точной инфор­мацией. Его разоблачения носили сенсационный характер.

Не рассчитывая на то, что Ирина Годунова сохранит трон после смерти мужа, Борис тайно предложил Вене обсудить вопрос о заключении брака между нею и авст­рийским принцем и о последующем возведении принца на московский трон (Scriptores rerum polonicarum, t. XVIII, p. 422). Правитель не видел иных способов удержать власть. Но затеянное им сватовство завершилось неслыханным скандалом. Царь Федор выздоровел, а пере­говоры получили огласку. Польский посол заявил Бояр­ской думе решительный протест по поводу венских пере­говоров. Инициаторы интриги выступили с неловкими оправданиями. «И мы то ставим в великое удивленье, што такие слова злодейские (о сватовстве к «цесареву бра­ту».- Р. С.) нехто затеял злодеи и изменник»,- заявили они (Центральный государственный архив древних актов, ф. 79 (сношения России с Польшей), кн. 16, л. 141). Оправдания никого не смогли обмануть. Федор был оскорблен до глубины души. Безоблачные до того отноше­ния между родственниками омрачились. В дальнейшем кроткий царь не раз прибегал к палке, чтобы проучить шурина.

Боярская партия использовала промах Годунова, что­бы добиться реванша. Положение Бориса казалось безнадежным. Сам он готовился к худшему. Борис не оставил записок, которые позволили бы судить о его внутренних переживаниях. Но, как и многие другие люди того вре­мени, он поверял свои тревоги не дневнику, а монахам. Обращения к церкви подкреплялись внушительными де­нежными затратами. В росписях монастырских доходов людские переживания получали денежное выражение. Порою прозаические цифры оказывались ценнее красно­речивых записей дневника. 30 ноября 1585 г. Троице-Сергиев монастырь получил от Годунова фантастическую сумму - тысячу рублей. Даже коронованные особы прибегали к таким пожертвованиям лишь в редких и исключительных случаях. Вклад денег в монастырь служил вер­ным способом обеспечить будущее семьи. Опала влекла за собой конфискацию имущества. Но это правило не распространялось на имущество и деньги, вложенные в мо­настырь. Как видно, Борис заботился о том, чтобы обеспе­чить своей семье приличное содержание в случае опалы.

За месяц до обращения в монастырь Годунов напра­вил в Лондон своего агента Джерома Горсея с тайной миссией. Англичанин помчался к границе с такой поспеш­ностью, будто за ним гнались, и в пути забил насмерть двух русских ямщиков. В Лондоне не поверили своим ушам, когда Горсей изложил королевскому совету прось­бу Годунова. Борис просил в случае беды предоставить ему и его семье убежище в Англии. Разъяснения эмисса­ра рассеяли все сомнения в серьезности его намерений. Горсей уведомил королеву, что сокровища Годунова уже в Соловецком монастыре. Оттуда при первом удобном слу­чае их легко переправить в Лондон. Королева Елизавета не скрыла своего удивления и долго расспрашивала Гор­сея о причинах, по которым Годунов намеревался вывез­ти из России свои богатства.

В Лондоне Горсей должен был выполнить еще одно поручение деликатного свойства. Он обратился к лучшим английским медикам за рекомендациями относительно царицы Ирины, которая часто, но неудачно бывала беременна. С наступлением весенней навигации английский корабль доставил в Россию опытную акушерку. Но дело получило преждевременную огласку и принесло много неприятностей Борису. Ему пришлось прибегнуть к хит­рости, чтобы не допустить обсуждения щекотливого во­проса в Боярской думе.

В своем письме Федору королева Елизавета сообщала, что посылает к русскому двору искусную, опытную повивальную бабку и доктора, который будет руководить дей­ствиями бабки и принесет пользу здоровью царицы. Однако в Москву был допущен один только доктор. Повиваль­ную бабку задержали в Вологде, всякие упоминания о ней были тщательно удалены из королевской грамоты при пе­реводе на русский язык. Представленный членам Бояр­ской думы перевод гласил, что из Лондона прибыл доктор, который «своим разумом в дохторстве лутче и иных баб».

Годуновы надеялись, что рождение наследника разом упрочит будущее династии, и следовательно их собствен­ное положение при дворе. Но обращение к «иноверцам» и «еретикам» привело в неистовство противников Бориса, ревностно заботившихся о благочестии и не допускавших мысли о том, что «еретическая дохторица» (повивальная бабка) может облегчить появление на свет православного царевича.

В Москве назревали грозные события, и Борис вынуж­ден был смириться. «Дохторица» жила в Вологде целый год, да так ни с чем и уехала на родину. Рождение на­следника не входило в расчеты оппозиции. Царская семья оказалась игрушкой в руках могущественных бояр и ду­ховенства, объединившихся в попытке уничтожить Году­нова.

Борис познал могущество и бессилие. Ему не удалось сохранить в тайне обращение к лондонскому и венскому дворам. С весны 1586 г. по Москве поползли зловещие слухи, будто Годуновы хотят возвести на трон австрий­ского католика и при живом муже сватают за него цари­цу Ирину, а в случае неудачи готовы бежать к англий­ским протестантам. Все эти толки дали новую пищу для боярской агитации против Бориса. Положение в столице осложнилось после того, как в конце апреля умер Никита Романов-Юрьев. Последовавшее затем народное возмуще­ние едва не погубило Годуновых.

Современники, пережившие Смуту, с восторгом вспо­минали о тихом и безмятежном царствовании Федора. Но они многое забыли. Принято называть «бунташным» вре­мя царя Алексея Михайловича. На самом деле «бунташный» век начался сразу после смерти Грозного. При «ти­шайшем» Федоре народные волнении повторялись с пора­зительной периодичностью и силой.

В l586 г. царские дипломаты выступили за рубежом с категорическим опровержением слухов о том, что москов­ские правители «в Кремли-городе, в осаде сидели». «Того не бывало, заявили послы,- то нехто сказывал негораздо, бездельник. От ково, от мужиков в осаде сидеть? А сто­рожи в городе и по воротам, то не ново, издавна так ведетца для всякого береженья» (Там же, кн. 17, л. 143). Дипломаты говорили не­правду. Летописи и монастырские записи не оставляют сомнений на этот счет. Расходные книги Чудова монасты­ря засвидетельствовали факт осады Кремля с полной не­опровержимостью. В середине мая 1586 г. монастырь закупал боеприпасы «для осадного времени». Как видно, монастырские слуги в дни осады охраняли кремлевские стены вместе со стрельцами.

Летописи позволяют заключить, что внезапно вспых­нувшее возмущение застало правителей врасплох. На­род - «московских людей множество» - ворвался в Кремль и запрудил площадь перед Грановитой палатой. Толпа требовала выдачи Бориса, олицетворявшего теперь в ее глазах гнет и несправедливость. Москвичи, повествует летописец, хотели побить камнями «без милости» всех Годуновых разом. Борис бессилен был защитить себя и своих ближних.

Но разбушевавшаяся народная стихия ошеломила власть имущих. Бояре старались любой ценой успокоить чернь и удалить ее из Кремля. Ради достижения этой цели им пришлось помириться между собой. Роль мирового посредника взял на себя митрополит Дионисий. Шуй­ские не смогли использовать благоприятный момент для расправы со своими противниками.

От имени всех бояр регент Иван Шуйский заверил на­род в том, что «им на Бориса нет гнева», что они «помирилися и впредь враждовать не хотят меж себя». Несколь­ко торговых «мужиков» попытались перечить боярину, но момент был упущен, и настроение толпы переменилось. Как только народ покинул Кремль, бояре немедленно за­творили все ворота, расставили стрельцов на стенах и окружили многочисленной стражей государев двор. Нача­лось известное по дипломатическим документам «сиде­ние» в Кремле в осаде.

Судьба Годуновых, казалось, висела на волоске. Борис все больше утверждался в намерении искать спасения за рубежом. Лагерь его сторонников таял на глазах. Причи­на неудачи Бориса не была тайной. Под давлением зем­щины Борис распустил «дворовую» охрану и тем самым лишился важного инструмента по поддержанию порядка. Он не мог эффективно контролировать положение в сто­лице.

Московские волнения принесли наибольшие политиче­ские выгоды боярам Шуйским. При любом безвластии эта семья неизменно оказывалась на поверхности. Так случи­лось после смерти Василия III и Ивана IV, а в дальней­шем после гибели Годунова и Лжедмитрия. Шуйские оли­цетворяли могущество русской аристократии. Они были сильны также своими связями в дворянской среде. Их тра­диционно поддерживало столичное население, и в особенности богатое московское купечество. Группировку Шуйских возглавлял Иван Петрович Шуйский, пользовавший­ся большой популярностью. Помимо регента, в Боярской думе сидели бояре Андрей, Василий и Дмитрий Иванови­чи Шуйские, а также боярин Василий Федорович Скопин-Шуйский.

Мир между Шуйскими и Годуновыми оказался недол­говечным. Знать спешила использовать ничем не прикры­тое поражение Бориса, чтобы окончательно избавиться от него. Шуйские инспирировали новое выступление земщины против Годуновых. Как русские, так и иностранные источники совершенно различного происхождения одина­ково свидетельствуют о том, что оппозиция пыталась на­вязать развод царю Федору и тем нанести смертельный удар влиянию Бориса. Земцы явились во дворец и подали Федору прошение, «чтобы он, государь, чадородия ради второй брак принял, а первую свою царицу отпу­стил во иноческий чин» (Попов А. Н. Изборник славянских и русских сочинений и ста­тей, внесенных в Хронографы. М., 1869, с. 187). Прошение равнозначно было соборному приговору: его подписали регент князь Иван Шуйский и другие члены Боярской думы, митрополит Дионисий, епископы и вожди посада - гости и торговые люди. Чины требовали пострижения Ирины Годуновой, а следовательно, и удаления Бориса. Выступление земщины носило внушительный характер.

В молодости Федора угнетал страх перед отцовскими побоями. Но даже своенравному деспоту отцу не удалось принудить безвольного сына к разводу. Еще меньше шан­сон на успех имели бояре и митрополит, предпринявшие попытку вмешаться в его семейную жизнь.

13 октября 1586 г. митрополит Дионисий был лишен сана, пострижен в монахи и сослан в Хутынский монастырь в Новгороде. Его «собеседника» крутицкого архи­епископа Варлаама Пушкина заточили в новгородский Антониев монастырь. Опальные церковники получили возможность продолжать свои «беседы» в тиши и уеди­нении.

Семейные дела царя Федора не были единственным пунктом разногласий между сторонниками Годунова и боярской партией. Постоянные споры вызывали дела внешнеполитические. Знать выступала за более тесное сбли­жение с Речью Посполитой. Литовский канцлер Сапега в письмах из Москвы писал, что знатные бояре - сторонни­ки короля Батория. Переводчик Посольского приказа Заборовский в 1585 г. подтвердил эту информацию и допол­нил ее важными подробностями. Он тайно уведомил Ба­тория о том, что пропольскую партию в Москве возглав­ляют Шуйские, которые «очень преданы королю и все на­дежды возлагают на то, что своими владениями, как бы «отцы в ореоле», соседствуют с королевскими владения­ми» (Scriptores rerum polonicarum, t. XVIII, p. 424). Осведомленность чиновника московского диплома­тического ведомства не подлежит сомнению.

Об истоках польских симпатий Шуйских можно дога­даться. Московской знати импонировали политические порядки Речи Посполитой, ограничивавшие королевскую власть в пользу магнатов. Бояре не прочь были распро­странить подобные порядки на Руси и таким путем огра­ничить самодержавную власть царя.

Король Стефан Баторий знал о раздорах между веду­щими боярами и о народных возмущениях в Москве. В его переписке с иезуитом Поссевино можно встретить утверждения насчет того, что бояре и почти весь народ москов­ский, не желая терпеть деспотизм Годунова, ждут лишь польской помощи. Знатные московские эмигранты совето­вали королю не терять времени. Один из них, Михаил Го­ловин, заявил Баторию: «Где [король] не придеть, тут все ево будет; нихто... против его руки не подымет» из-за роз­ни великой в боярах: «для розни и нестроения служити и битися нихто не хочет» (Центральный государственный архив древних актов, ф. 79, кн. 15, л. 629 об).

В конце 1586 г. в Польше начал работу сейм, который должен был обсудить и конкретизировать планы вторже­ния в Россию.

На пороге войны с Речью Посполитой Борис Годунов бросил вождям боярской оппозиции прямое обвинение в изменнических связях с врагами. Как стало известно в Литве, глубокой осенью 1580 г. он заявил в думе о том, что Андрей Шуйский ездил под видом охоты на границу и встречался там с литовскими панами. По слухам, бояри­ну удалось оправдаться. Но разбирательство в думе будто бы закончилось тем, что Годунов и Шуйский подрались и ранили друг друга.

По свидетельству осведомленных современников, не­довольные организовали заговор против Бориса. Австрийский посол Варкоч узнал о нем из уст самого Годунова. В отчете о беседе Варкоч писал: «Душеприказчики (царя Ивана.- Р. С.) приобрели себе много тайных сообщников, особенно из горожан и купцов, для того чтобы внезапно напасть на Бориса и всех тех, кто стоит им поперек до­роги, убрать их, а в дальнейшем править по своей воле» (Haus-, Hof- und Staatsarchiv (Wien), Russland I, Fasz. 3, fol. 63). Цитирую документ по фотокопии, полученной из венского ар­хива.

Много лет Годуновы подвизались на поприще полити­ческого сыска. У них повсюду были глаза и уши. Правитель своевременно узнал о планах заговорщиков. Но он не в состоянии был помешать их действиям и, по словам Горсея, довольствовался тем, что окружил себя многочис­ленной охраной.

В последних числах декабря 1586 г. в пограничную ли­товскую крепость Витебск поступили сведения о крупных беспорядках в русской столице. Местный воевода направил своему правительству два письма с информацией об этих событиях. В первом письме он писал, что зачинщи­ком беспорядков был Андрей Шуйский, которому удалось договориться со Щелкаловым. Во втором письме имя Щелкалова не фигурировало. Согласно последней версии, во время нападения Шуйского на двор Годунова погибли сам Борис и другой большой боярин, а вместе с ними полегло до 800 человек (Archiwum glowny akt dawnych w Warszawie. Archiwun Radziwillow, dz. 5. N 11223). Приношу глубокую благодарность Б. Н. Фло­ре, ознакомившему меня с текстом писем С. Паца, Л. Сапеги и А. Бараковского.

Литовцы сочувствовали Шуйским и давно ждали из­вестий об их успехе. Потому они легко поверили тому, что Годунов погиб, а Щелкалов примкнул к мятежникам. Слухи такого рода окапались недостоверными. И все же донесения литовских разведчиков не были сплошным вы­мыслом. Одновременно с донесением из Витебска литовское правительство получило информацию о московских происшествиях из первых рук. Через своих представите­лей за рубежом Посольский приказ официально уведомил литовцев о ссылке боярина Андрея Шуйского в деревню и казни московских «торговых мужиков», которые «поворовали были, не в своиское дело вступилися». Как вид­но, в Москве произошел мятеж или была предпринята попытка мятежа с участием посадских людей. Разгромить двор Годуновых не удалось. Борис подготовился к отпору и противопоставил мятежникам внушительную силу.

Оправившись от пережитого страха, Годунов, чтобы запугать «чернь», приказал обезглавить у стен Кремля шестерых купцов. Многие посадские люди отправились в ссылку в Сибирь.

Санкции против Шуйских отличались удивительной мягкостью и резко контрастировали с мерами против вождей посада. Согласно официальным разъяснениям, князю Андрею не была объявлена опала, хотя он и принужден был покинуть столицу. Регента Ивана Шуйского отослали в его отдаленную вотчину город Кинешму.

В отсутствие Шуйских власти приступили к расследо­ванию причин и обстоятельств заговора. Розыск велся с применением обычных в то время средств. Участников за­говора брали на Пыточный двор и допрашивали с пристрастием. Некоторые из арестованных дворян, убедив­шись, что дело их проиграно, поспешили сменить знаме­на. Федор Милюков, служивший в свите Шуйских, подал донос. Следствие продолжалось много месяцев и дало в руки правительства важные улики, после чего за рубе­жом было сделано новое заявление по поводу дела Шуй­ских. «...Князь Ондрей Шуйской с братьею,- гласила официальная версия,- учали перед государем измену де­лать неправду и на всякое лихо умышлять с торговыми мужики на всякое лихо, а князь Иван Петрович, им потакаючи, к ним же пристал, и неправды многие показал перед государем» ( Центральный государственный архив древних актов, ф. 79, кн. 18, л. 123 об).Русские дипломаты не стали разъяс­нять полякам, в чем именно состояла измена Шуйских и их приверженцев - «мужиков». Однако в Москве власти открыто объявили о том, что заговорщики поддерживали тесные связи с польским правительством. Австрийский посол Варкоч писал в своем донесении из Москвы в 1589 г.: «Душеприказчики (царя Ивана.- Р. С.) хотели (как ныне заявляет Борис) тайно сговориться с Польшей и включить Россию в ее состав; вообще имеются основательные подозрения, что все это вовсе не выдумки» (Haus-, Hof- und Staatsarchiv (Wien), Russland I, Fasz. 3, fol. 63).

Московские беспорядки побудили Годунова к реши­тельным действиям против боярской оппозиции. Страна оказалась на пороге новых политических потрясений. Весь горизонт, от края до края, затянули грозовые тучи. Однако удар грома последовал с запозданием.