ГЛАВА XXVI Денежная реформа.- Губернатор «кротко» беседует с купцами.- Деспотическое мошенничество.- Император перестраивает Нижний.- Господа и рабы.- Отсутствие правосудия.- Шпион-телохранитель.- Фальсифика­ция истории.- Нижегородские лагеря.

В этом году в день открытия ярмарки губернатор пригласил к себе крупнейших русских коммерсантов, собравшихся в Нижнем Новгороде, и во всех подробностях изложил им давно приз­нанные и весьма печальные неудобства, проистекающие из сущест­вующей в империи денежной системы. Как вы знаете, в России сред­ством обмена служат, с одной стороны, бумажные деньги и, с другой, серебряная монета. Но вы, быть может, не знаете, что ценность последней непрерывно изменяется, тогда как ассигнация сохраняют постоянно одну и ту же Стоимость - странность, не имеющая ана­логии в финансовой истории. Отсюда вытекает, что в России день­гами являются ассигнации, тогда как они были введены в качестве суррогата серебра и лишь таковым считаются по закону. Изложив все это своим слушателям, губернатор прибавил, что его величество в неусыпных заботах о благе подданных решил положить предел финансовому беспорядку, грозящему подорвать основы торговли и промышленности империи. Единственным средством против тако­го зла является окончательное и непреложное установление цен­ности серебряного рубля. (Автор, конечно, ошибается. Сложность денежной системы заключалась в постоянном падении и колебаниях курса ассигнаций. Бумажный рубль, собственно, даже не имел единого курса, а котировался весьма различно. Был вексельный курс, был курс податной и, наконец, обывательский курс, произвольно устанавли­ вавшийся при частных сделках. Он-то и был особенно колеблющимся. В общем,курс ассигнационного рубля колебался от 350-360 коп. (официальный курс) до 420 коп. Все это давало широкий простор всяческим коммерческим плутням. Денеж­ная реформа, осуществленная законом 1 июля 1839 г., сводилась к тому, что во всех расчетах казны с населением, как и во всех вообще коммерческих сделках, счет должен был вестись на серебро. Для ассигнаций же устанавливался неизменный курс в 350 коп. Реформа эта привела к девальвации ассигнаций, и фиск сильно вы­играл на выкупе их по сниженной цене.) Указ императора произвел эту револю­цию,- на бумаге, по крайней мере,- в один день. И губернатор закончил свою речь призывом немедленно осуществить реформу, проведение которой поручено ему, губернатору, и всем должностным лицам империи. Он, губернатор, надеется, что никакие соображения личного характера не возобладают над долгом немедленного и бес­прекословного повиновения монаршей воле.

Мудрые эксперты ответствовали, что мера эта, сама по себе превосходная, может, однако, подорвать самых крепких купцов, ежели применить ее к прежде того заключенным сделкам, платежи по которым должны быть произведены на нынешней ярмарке. Благословляя государя и преклоняясь перед его глубокой муд­ростью, они почтительнейше указали губернатору на то обстоятель­ство, что те из купцов, которые продали товары на прежние рубли, могут потерпеть огромные убытки, если им уплатят новыми денеж­ными единицами, хотя эти платежи и будут законными по новому указу. Поэтому, говорили купцы, если указ получит обратное действие, что это повлечет за собой множество частичных и полных банкротств.

Выслушав мнение негоциантов, губернатор с чрезвычайной кро­тостью заявил собравшимся, что он вполне понимает опасения гг. купцов, но что, в конце концов, столь печальные последствия финансовой реформы угрожают только некоторым частным лицам, которых, впрочем, в достаточной степени охраняют существующие законы против банкротов, тогда как отсрочка действия указа похо­дила бы на сопротивление и повлекла бы за собой гораздо более опасные последствия, нежели несостоятельность нескольких отдель­ных лиц. Такой пример, поданный важнейшим торговым центром империи, нанес бы удар самым жизненным интересам государства. Он означал бы подрыв основ существующего строя. Поэтому, закончил губернатор, он надеется, что господа коммерсанты поста­раются всеми силами избегнуть чудовищного упрека в том, что они интересы государства приносят в жертву своим личным выгодам. В результате этого дружественного собеседования ярмарка от­крылась под знаком обратного действия пресловутого указа, кото­рый был торжественно опубликован по получении согласия и соот­ветствующих обещаний первых негоциантов империи.

Все это рассказал мне сам господин губернатор в стремлении доказать, с какой мягкостью работает административная машина деспотического правительства, столь оклеветанного в либеральных странах Европы.

Я спросил у моего обязательного и любезного наставника в делах азиатской политики, каков же был результат правительственного мероприятия и рыцарского способа его проведения в жизнь.

- О, он превзошел все мои ожидания,- ответил губернатор с удовлетворенным видом.- Ни одного банкротства, все новые сделки заключались по новой денежной системе. Но удивительней всего то, что ни один должник не воспользовался предоставленной законом возможностью погасить старые долги со злостным убытком для кре­дитора. Такой результат, должен сознаться, показался мне сначала поразительным. Но подумав, я увидел здесь обычное русское лукав­ство: закон обнародован и ему повинуются... на бумаге. Этого правительству довольно. Современное политическое положение в России можно определить в нескольких словах: это страна, в ко­торой правительство говорит, что хочет, потому что оно одно имеет право говорить. Так в данном случае правительство говорит: «Вот вам закон - повинуйтесь», но молчаливое соглашение заинте­ресованных сторон сводит на нет те его статьи, применение которых к прежним долгам было бы вопиющей несправедливостью. Таким образом, ловкость и смышленость подданных исправляет грубые и жестокие ошибки власти.

Я хранил молчание и видел, что Бутурлин наслаждается моим изумлением.

Невозможно составить себе представление о величии импера­тора,- продолжал губернатор,- пока не увидишь плодов его уси­лий, в особенности в Нижнем, где его величество совершает чуде­са.

Я преклоняюсь,- ответил я,- перед прозорливостью монар­ха.

Ваше преклонение еще увеличится, когда мы с вами посетим работы, выполняемые по приказу его величества. Вы видите, как урегулирование денежной системы, которое в любой стране потребо­вало бы массы усилий, у нас благодаря энергии и широте взглядов государя совершается словно по волшебству.

Администратор-царедворец был скромен и не выдвинул своих собственных заслуг в этом деле. Равным образом он не дал мне времени повторить то, что твердят втихомолку злые языки, а именно, что финансовая операция, проведенная теперь русским правительст­вом, дает высшей власти большие выгоды, о которых никто не смеет заикнуться вслух и которые должны возместить частной казне государя суммы, извлеченные оттуда на постройку, за его личный счет, Зимнего дворца. В свое время с великодушием, привед­шим в восторг Европу и Россию, царь отверг предложение целого ряда городов и частных лиц, наперебой домогавшихся чести внести свою лепту в стоимость реконструкции национального памятника архитектуры - национального потому, что является резиденцией монарха. Теперь царь вознаградил себя сторицей за свой великодуш­ный порыв.

По этому образчику деспотического мошенничества вы можете судить о том, как низко здесь ценят правдивость и как нельзя верить высокопарным фразам о долге и патриотических чувствах. Чтобы жить в России, скрывать свои мысли недостаточно - нужно уметь притворяться. Первое полезно, второе необходимо.

Губернатор сдержал свое слово. Он во всех деталях показал мне работы, производимые в Нижнем по указу императора и имеющие целью исправить ошибки истории этого города. Велико­лепная улица будет проложена от берега Оки в верхнюю часть города. Для этого предстоит засыпать пропасти, сгладить крупные склоны и взорвать скалы. Огромные подземные сооружения под­держат площади, улицы и здания. Мосты, экспланады и террасы .превратят Нижний в один прекрасный день в красивейший город в России. Все это грандиозно! Но вот что, наоборот, производит комическое впечатление: губернатор должен представлять на благовоззрение государя самое ничтожное изменение утвержденных пла­нов, равно как и каждую деталь любой постройки или изменение фасада любого здания. «Что за человек!» - восклицают русские... «Что за страна!» - сказал бы я, если бы осмелился.

Дорогою Бутурлин сообщил мне интереснейшие сведения о рус­ской администрации и о тех улучшениях, которые с каждым днем вносятся в положение крепостных общим прогрессом нравов и обы­чаев в России. В настоящее время крепостной может даже приобре­тать землю на имя своего господина, который не станет нарушать моральных обязательств, связывающих его с состоятельным ра­бом. Лишить этого раба плодов его труда и бережливости было бы злоупотреблением власти, на которое не решится ни один самый деспотический боярин в царствование императора Николая. Но кто мне докажет, что он не решится на это при другом монархе? Кто мне докажет, что даже при всем справедливейшем из справед­ливых (по словам Бутурлина) царе нет алчных рабовладельцев, открыто не грабящих своих крепостных, но втихомолку и потихонь­ку присваивающих себе их богатства?

Нужно побывать в России, чтобы оценить значение учрежде­ний, ограждающих свободу граждан вне зависимости от тех или иных душевных свойств монархов. Правда, разоренный помещик может защитить своим именем состояние разбогатевшего крепост­ного, которому закон не позволяет владеть ни клочком земли, ни даже заработанными им деньгами. Но это двусмысленное покрови­тельство зависит всецело от прихоти покровителя. Своеобразны эти отношения между господином и рабом! С трудом верится в долговечность общественного строя, породившего столь причудли­вые социальные связи. И тем не менее строй этот прочен.

В России ничто не называется своим именем,- слова и назва­ния только вводят в заблуждение. В теории все до такой степени урегулировано, что говоришь себе: «При таком режиме невозможно жить». Но на практике существует столько исключений, что, видя порожденный ими сумбур противоречивейших обычаев и навыков, вы готовы воскликнуть: «При таком положении вещей невозможно управлять!»

По словам же милейшего нижегородского губернатора - нет ничего проще. Все дело в том, что злоупотребления властью стали чрезвычайно редки именно вследствие крайней строгости законов, на которых покоится общественный порядок. Каждый понимает, что, дабы сохранить уважение к этим насущно необходимым для сохранения целости государства законам, их должно применять лишь изредка и осторожно. Потому-то все носители власти очень редко прибегают к крутым мерам. Например, если какой-либо помещик позволяет себе предосудительные действия, начальник губернии не раз и не два сделает ему частным образом внушения, прежде нежели вмешаться официально. Если ни то, ни другое не действует, дворянский суд пригрозит помещику отдачей под опеку и только, если и предупреждение не возьмет действия, осуществит свою угрозу.

Весь этот избыток предосторожности кажется мне не слишком утешительным для крепостного, который успеет сто раз умереть под палкой, прежде чем его господина, должным образом предупреж­денного, наставленного на путь истинный, заставят дать отчет за все жестокости и издевательства. Правда, и помещик, и губернатор, и судьи могут быть на следующий же день сосланы в Сибирь. Но такая очень редко реализуемая возможность представляется мне скорее способом утешения несчастного народа, чем действительной гарантией против произвола.

В России низшие классы редко обращаются в суд за разреше­нием своих тяжб. Это интенктивное нерасположение к суду кажется мне верным признаком несправедливости судей. Немногочислен­ность судебных процессов может быть следствием двух причин: либо духа справедливости у подданных, либо духа несправедливости у судей. В России почти все тяжбы прекращаются вмешательством администрации, которая советует сторонам закончить дело мировой сделкой, одинаково невыгодной и тягостной для обеих. Поэтому спорящие стороны стараются не прибегать в тех случаях, когда оно связано с необходимостью поступиться самыми законными притя­заниями, ибо такой исход лучше, чем судебные мытарства. Отсюда видно, как мало имеют русские оснований гордиться редкостью су­дебных процессов в стране произвола и насилия.

Губернатор пожелал во что бы то ни стало показать мне всю ярмарку, но на этот раз мы ограничились быстрой прогул­кой по ней в экипаже. Впрочем, я успел полюбоваться прекрасным видом на всю территорию средоточия русской торговли: панорама, развернувшаяся перед нами с вышки одного из китайских павильо­нов, была действительно великолепна.

На следующий день гостеприимный начальник губернии заехал за мной в своем экипаже, чтобы показать мне достопримечатель­ности древнего города. Он был со своими слугами, что избавило меня от новых неприятностей с фельдъегерем, притязания которого губернатор находит заслуживающими уважения. Фельдъегеря моего, обладающего к тому же на редкость неприятной наруж­ностью, я положительно не выношу. Меня преследует мысль, что в его лице я имею шпиона-телохранителя, которого побаивается всемогущий губернатор. Если этот высший представитель власти не смеет приказать курьеру занять отведенное ему по роду службы место в экипаже, то, спрашивается, чем можно объяснить подоб­ную странность? Мы увидим сейчас, что даже сама смерть не служит залогом покоя в этой несчастной стране, беспрестанно терзаемой прихотями произвола.

Минин, освободитель России, чья память особенно прослав­ляется после нашествия французов, похоронен в Нижнем Новго­роде. Его могила находится в соборе среди могил удельных князей. Знамя Минина и Пожарского - реликвия, высоко почи­таемая в России,- хранилось в деревне между Ярославлем и Ниж­ним. В тысяча восемьсот двенадцатом году, когда понадобилось подогреть энтузиазм солдат, эту хоругвь послали в армию, причем торжественно обещали ее хранителям, что по миновании надоб­ности она будет возвращена. Однако после победы знамя это, вопреки всем обещаниям, было помещено в московский Кремль на хранение, а обманутым крестьянам дали копию чудотворной свя­тыни, причем снисходительно объяснили им, что копия эта в точ­ности соответствует оригиналу. Вот вам недурной образчик чест­ности русского правительства.

Этого мало. К исторической истине в России питают не больше уважения, чем к святости клятвы. Подлинность камня здесь также невозможно установить, как и достоверность устного или письмен­ного слова. При каждом монархе здания переделываются и пере­страиваются по прихоти нового властелина. И благодаря дикой мании, увенчанной гордым титулом прогресса цивилизации, ни одно сооружение не остается на том месте, где его воздвиг основатель. Буря царских капризов не щадит даже могил. Император Ни­колай, разыгрывающий из себя московского архитектора и пере­планировывающий по своему вкусу Кремль, не новичок в этом деле. Нижний уже видел его за работой.

Войдя сегодня утром в собор, я почувствовал волнение от вею­щей в нем древности. Так как в нем покоится прах Минина, то его, думалось мне, не трогали, по крайней мере, лет двести. И эта уверенность еще увеличивала мое почтение к старинному зда­нию. В благоговейном молчании стояли мы перед усыпальницей героя.

Это, безусловно, одна из самых прекрасных и самых интерес­ных церквей, посещенных мною в вашей стране,- сказал я губер­натору.

Я ее выстроил,- ответил мне Бутурлин.

Как? Что вы хотите этим сказать? Вы ее, очевидно, реставри­ровали?

Ничего подобного. Древняя церковь совсем обветшала, и им­ператор признал за благо, вместо того чтобы ремонтировать, от­строить ее заново. Еще года два тому назад она стояла шагов на пятьдесят дальше и, выдаваясь вперед, нарушала правильность распланировки нашего Кремля.

Но прах Минина? - воскликнул я.

Его вырыли, так же, как и останки князей. Теперь они по­коятся в новом месте погребения, которые вы в настоящую минуту обозреваете. (Кузьма Минин и кн. Д. М. Пожарский - известные деятели Смутного времени. Скончавшийся в 1616 г. Минин погребен в Нижегородском кремле, в Пре­ображенском соборе, выстроенном в середине XIV в. Там же находились могилы князей Иоанна, Василия и Иоанна. В 1834 г. Преображенский собор был уничтожен и выстроен заново, причем могила Минина украсилась пышным склепом. )

Я воздержался от реплики, дабы не произвести революции в уме верноподданного слуги императора, и молча последовал за ним, продолжая осмотр нижегородского Кремля.

Вот в каком смысле понимают здесь почитание усопших, уваже­ние к памятникам старины и культ изящных искусств. Но импера­тор, зная, что все древнее вызывает к себе особое благоговение, желает, чтобы выстроенная вчера церковь почиталась как старинная. Что же он делает? Очень просто: она - древняя, говорит он, и цер­ковь становится древней. Новый собор в Нижнем Новгороде древ­ний, и если вы сомневаетесь в этой истине, значит, вы бунтов­щик.

По выходе из Кремля губернатор повез меня в лагери: мания смотров, парадов и маневров имеет в России характер поваль­ной болезни. Губернаторы, подобно государю, проводят жизнь за игрой в солдатики. Любимейшее их занятие командовать воен­ными экзерцициями, и, чем больше у них солдат, тем сильнее они гордятся своим сходством в этом отношении с императором. В лагерях над Нижним стоят полки, состоящие из солдатских детей. Шестьдесят человек пело молитву, и в надвигающихся сумерках этот хор рабов хватал за душу. А издалека глухо доносились ружейные залпы, своеобразно вторившие религиозным песно­пениям.