ГЛАВА XXV Нижний Новгород.- Ярмарка.- Смесь языков и одежд.- Скопление народа.- Поиски пристанища.- Сделка состоялась.- Третья битва с клопами.- Столк­новение с фельдъегерем.- Ярмарочные здания.- Чай­ный город.- Город железа.- Персидская деревня.- Крепостные коммерсанты.- Уроки честности.- Доро­говизна. - Вспышки протеста.- Ярмарочные развле­чения.

Местоположение Нижнего Новгорода красивее всего виденного мною в России. Перед вами не низкие холмы, пологими скатами бегущие вдоль реки, но настоящая гора, образующая могучий мыс при слиянии Волги и Оки. Обе эти реки одинаково величест­венны, ибо в месте своего впадения в Волгу Ока ничем не уступает последней и теряет свое речное «я» только потому, что верховье ее значительно ближе. На этой-то горе выстроен Нижний Нов­город, господствующий над необъятной, как море, равниной, а у подножия горы происходит величайшая в мире ярмарка. На шесть недель в году торговля двух богатейших частей света назначает се­бе свидание в тесном треугольнике между Окой и Волгой. Место это просится на картину по естественной красоте ландшафта. А между тем древний город Нижний, вместо того чтобы любоваться обеими могучими реками, словно бежит от них и прячется за горой. Такая странность поразила императора Николая, который, говорят, увидев впервые этот город, воскликнул: «В Нижнем при­рода сделала все, что могла, а люди все испортили». Чтобы исправить ошибку основателей города, теперь под горой на берегу реки строит­ся предместье, которое растет из года в год и скоро затмит нагорную часть Нижнего. Древний кремль (в каждом русском городе име­ется свой кремль) отделяет старый город от нового.

Ярмарка происходит на противоположном берегу реки, на трех­угольной низменности между нею и Волгой. (Нижегородская ярмарка ведет свое родословие с XIII в. Сперва периодиче­ские большие торги на Средней Волге происходили в Казани, затем, с начала XV в., в Васильсурске, пограничном и незамиренном городе, что служило большим неудобством. Поэтому вскоре ярмарка была перенесена в Макарьев. В 1816 г. пожар уничтожил ее, и тогда она была переведена в Нижний Новгород. Построй­кой ее, на которую из казны отпущено было 6 млн. руб., руководил известный ген. Бетанкур. Им же устроены подземные галереи, обратившие внимание Кюстина. В это время ярмарка занимала свыше 720 дес. Гостиный двор состоял из 60 корпусов, вмещавших до 2500 лавок. Ярмарка продолжалась с 15 июля до 15 августа. Боль­шим препятствием служило то, что весною значительная часть ее заливалась водою. )Оба берега соединены плашкоутным мостом и являют резкий контраст: один, как колоссальная пирамида, гордо возвышается над всей именуемой Россией равниной, другой, тот, где имеет место ярмарочный торг, стелется на уровне реки, которая ежегодно его затопляет. Этот на редкость живописный контраст бросился в глаза Николаю. С присущей ему проницательностью он понял, что Нижний - это один из важнейших пунктов его империи, и полюбил город, став­ший местом встречи купцов из отдаленнейших стран и приобревший первостепенное торговое значение. Оценив коммерческую роль Ниж­него, царь не щадит затрат на всяческое его украшение и, говорят, отпустил на это дело семнадцать миллионов рублей, причем лично контролирует все работы.

Нижегородский Кремль стоит на горе, которая гораздо выше, чем холм московского Кремля. По гребню вьются белые стены (свыше полумили в окружности) над покрытыми зеленью дерев крутыми склонами, а еще выше горят золотые главы, как маяк све­тящие путнику, тоскующему среди песчаных дюн ярославской дороги. Сильное впечатление, всегда неразлучное с русской нацио­нальной архитектурой, еще усугубляется рельефом местности: в некоторых местах стены Кремля положительно вырастают из отвес­ных скал.

Нижегородская ярмарка, ставшая ныне самой значительной на земном шаре, является местом встречи народов, наиболее чуждых друг другу, народов, не имеющих ничего общего между собой по виду, по одежде, по языку, религии и нравам. Жители Тибета и Бухары - стран, сопредельных Китаю,- сталкиваются здесь с финнами, персами, греками, англичанами и французами. Это настоящий судный день для купцов. Во время ярмарки чис­ло приезжих, одновременно живущих на ее территории, равняет­ся двумстам тысячам. Отдельные единицы, составляющие эту массу людей, постоянно сменяют друг друга, но общая сумма остается постоянной, а в дни особенно оживленной торговли дохо­дит даже до трехсот тысяч. По окончании этих коммерческих сатурналий город умирает. В Нижнем насчитывается не более двадцати тысяч постоянных жителей, теряющихся на его голых площадях, а территория ярмарки пустует в течение девяти месяцев в году. Такое огромное скопление людей происходит, однако, без особого беспорядка. Последний в России вещь неизвестная. Здесь беспорядок был бы прогрессом, потому что он - сын свободы.

В одном только месте в России видел я настоящую толпу - в Нижнем, на мосту через Оку, единственном пути сообщения между городом и ярмаркой. Подъезжая к Нижнему со стороны Ярославля, вы попадаете в город по этому же мосту. При въезде на него пыль слепит глаза, шум оглушает, повозки теснятся со всех сторон, между ними пробираются пешеходы, а самой реки не видно - ее сплошь покрывает огромное множество судов и лодок. Поэтому вы невольно спрашиваете себя: для чего здесь, собствен­но, мост? Положительно, можно перейти с одного берега на другой, перепрыгивая с джонки на джонку. Я нарочно употребляю китай­ское название судов, потому что они в значительной степени служат для перевозки на ярмарку китайских товаров, главным образом, чая. Все это, конечно, поражает воображение, но не взоры, ибо живо­писных картин нет на этой ярмарке, где все здания с иголочки новые. Когда мы ехали по мосту, мне казалось, что прежде, чем достигнуть противоположного берега, мы раздавим не меньше двух десятков человек. Слава богу, этого не случилось, но, очутив­шись на желанном берегу, я увидел, что меня поджидали новые напасти. Предстояло найти пристанище, а все гостиницы были пе­реполнены. Мой фельдъегерь стучался у каждой двери, но возвра­щался неизменно с одним и тем же ответом: «Комнаты нет!» Он советовал мне воспользоваться гостеприимством губернатора, одна­ко я наотрез отказался.

Наконец, проехав всю длинную улицу до того места, где ее пересекает другая, ведущая круто вверх в старый город, через темные, прорубленные в толстой стене ворота, мы заметили какую-то кофейню. Доступ к этому заведению был закрыт небольшим крытым рынком, откуда доносились, нимало не похожие на духи, ароматы. Я приказал остановить лошадей и прошел в кофейную. Последний состоял из целой анфилады комнат, переполненных шумной толпой, угощавшейся чаем и спиртными напитками. Хозяин встретил меня с почетом и самолично провел по всем комнатам сво­его процветающего заведения. Войдя в последнюю «залу», также загроможденную столиками и посетителями, я убедился, что, дей­ствительно, у него нет свободного уголка.

Эта комната - угловая в вашем доме, не так ли?- спросил я.- У нее есть отдельный выход?

Да.

В таком случае, забейте двери, соединяющие ее с остальными, и сдайте ее мне на несколько дней.

Я уже задыхался от ужасающего воздуха, ибо к обычному букету русских запахов присоединялись обильные винные испаре­ния. Но что мне оставалось делать? Другого выхода не было. Кроме того, я надеялся, что если комнату основательно почистить, то атмосфера несколько разрядится. Поэтому фельдъегерь по моему настоянию растолковал хозяину сущность предлагаемой ему сделки.

Я потеряю на этом деле,- возразил тот.

Я заплачу вам, сколько захотите.

Сделка состоялась. Итак, я взял приступом зловонный кабак, за который пришлось платить дороже, чем за самую роскош­ную комнату в самом дорогом отеле Парижа. Но гордость одер­жанной победы утешила меня за все издержки. Только в России, где прихоти господ, могущих сойти за сильных мира сего, не знают границ, можно превратить в мгновение ока ресторан в спальню.

Мой фельдъегерь попросил посетителей удалиться. Они вышли без малейшего ропота, двери немедленно заперли висячим замком и заколотили, после чего ворвалась целая армия молодых монахов в подрясниках, то есть я хотел сказать, половых в рубахах, и в одну секунду вынесли всю мебель. Но что я вижу? Из-под каждого столи­ка, из-под каждого табурета выходят полчища еще невиданного зверья - насекомые черные, с полдюйма длиной, мягкие, липкие и бегающие довольно быстро. Эти вонючие существа встречаются на Волыни, в Украине, в России, в Польше, где, если не ошибаюсь, они известны под именем persica, потому что занесены они из Азии. Я не мог уловить названия, которым их обозначали нижегородские поло­вые. Увидя, как пол моего нового обиталища покрылся узором этих копошащихся гадов, которых вольно и невольно давили не сотнями, а тысячами, и заметив, что от этого побоища в комнате появился новый, и пренеприятный, запах,- я опрометью бросился вон из комнаты, из трактира и помчался представиться губерна­тору. Этот последний носил фамилию, издревле знаменитую в исто­рии России, фамилию Бутурлиных, старинного боярского рода (разновидность, ставшая уже редкостью). Он показался мне челове­ком гостеприимным и для русских довольно общительным и откро­венным. (Михаил Петрович Бутурлин (1786-1860), нижегородский губернатор с 1831 по 1843 г. В 1833 г. его посетил Пушкин, вынесший из своего визита столь же благоприятное впечатление. )

Только когда меня уверили, что мое отвратительное логово основательно вымыто и проветрено, рискнул я переступить его порог. Моя кровать, набитая свежим сеном, красовалась по середи­не комнаты, ножки ее покоились в четырех полных водою мисках. Но, несмотря на такие предосторожности, утром, после тревожной ночи и тяжелых беспокойных сновидений, я все-таки нашел двух или трех «persic,ов» на подушке. Насекомые эти безвредные, но не могу вам передать омерзение, которое они мне внушают.

Нижний встретил меня тропической жарой и удушливой пылью. Поэтому, а также по совету опытных людей, я не риск­нул отправиться пешком на ярмарку. Однако количество приез­жих так велико, что я ни за какие деньги не мог достать наемного экипажа. Пришлось воспользоваться тарантасом, на котором я со столькими приключениями добрался до Нижнего, но ограничиться только парой лошадей, чем я был раздосадован не меньше любого русского барина. В общем, моя колесница и лошади являли собой далеко не блестящее зрелище.

Московский негоциант, владелец одного из наиболее значительных и богатых шелковых магазинов на ярмарке, вызвался быть моим чичероне. Усаживаясь с ним и его братом в мой роскошный экипаж, я предложил моему телохранителю нас сопровож­дать. И вот сей последний, нимало не задумываясь и не спросив у меня разрешения, вскакивает в коляску и усаживается на переднем сидении, рядом с братом г. N, который занял это место вопреки всем моим уговорам.

Боясь, как бы фельдъегерская фамильярность не оказалась неприятной моим любезным проводникам, я попросил курьера занять его обычное место на козлах, рядом с кучером, при чем сказал это почти неслышно.

Я этого не сделаю, - с невозможным хладнокровием от­ветил мне сей господин.

Почему вы решили меня ослушаться?- спросил я еще более спокойным голосом. Говорили мы по-немецки.

Это было бы недостойно моего звания.

Ответ фельдъегеря напомнил мне бесконечные местнические споры бояр, наполняющие целые страницы русской истории эпо­хи Ивана Грозного.

Что вы хотите этим сказать? Разве вы не занимали этого места на протяжении всего пути от Москвы до Нижнего?

Вы правы, мосье, это мое место при исполнении служебных обязанностей, во время путешествия. Но на прогулке я должен сидеть в экипаже. Я ношу мундир.

Пресловутый мундир - форма чиновника почтового ведом­ства.

- Я имею чин. Я не лакей, я служу его величеству.

- Меня очень мало интересует, кто вы и что вы. Кроме того, я и не думал вас называть лакеем.

- Но я буду иметь вид такового, если сяду на облучок в то время, как мосье катается по городу. У меня за плечами не один год службы, и за доброе поведение мне обещано дворянство.

С минуту подумав над таким смешением наших аристократи­ческих понятий с новейшего вида тщеславием, внушенным трусли­выми деспотами зараженному завистью народу, я ответил моему строптивому фельдъегерю следующими словами:

- Я уважаю вашу гордость, если она на чем-нибудь основана. Но, будучи плохо знаком с обычаями вашей страны, я хочу прежде, чем разрешить вам занять место в экипаже, сообщить о ваших домогательствах господину губернатору. Я не собираюсь требовать с вашей стороны больших услуг, чем те, которые вы обязаны мне оказывать на основании полученных вами инструкций. Так как в данном случае я нахожусь в сомнении, то я освобождаю вас на нынешний день от службы: я поеду без вас.

Я едва не расхохотался над важностью, с которой произнес эту тираду, но считал такую комедию необходимой, дабы обес­печить себе спокойствие в течение остального путешествия. Этот кандидат на дворянство, так скрупулезно соблюдающий этикет большой дороги, стоит мне, помимо всего прочего, триста франков в месяц, которые я уплачиваю ему в виде жалованья. Выслушав меня, он покраснел до корней волос, ни слова не говоря вышел из коляски и молча возвратился восвояси.

Ярмарка занимает, как я уже сказал, обширнейшую терри­торию на песчаном и совершенно плоском пространстве земли между Окой и Волгой. Почва, на которую свозится огромное количество товаров со всех концов земли, едва-едва выступает из воды. Поэтому на берегах Волги и Оки видны только бесконечные склады и амбары, тогда как ярмарочный город в собственном смысле слова расположен дальше от берегов, в основании треуголь­ника, образуемого обеими реками. Этот торговый город-поденка состоит из большого числа широких и длинных улиц, прямых, как стрела, и пересекающихся под прямыми углами - план весьма далекий от живописности. Десяток-другой павильонов псевдокитай­ского стиля возвышается над магазинами, но их фантастические очертания почти не оживляют печального и унылого общего вида ярмарки. Этот чинный базар кажется пустынным - так он велик. В его черте не видно толпы, тогда как окружающие эти лавочные линии предместья кишат разноплеменным и разноязычным наро­дом. Ярмарочный город, как и все современные русские города, слишком велик для своего населения, хотя последнее и состоит, как я уже говорил, из двухсот тысяч душ в среднем. Правда, в это ог­ромное число входят все приютившиеся во временных лагерях, разбитых вокруг ярмарки, а также избравшие своим жильем ре­ки. Последние на большом расстоянии покрыты сплошным лесом судов всех видов и размеров, где живет сорок тысяч человек. Эти населенные реки поразили меня, пожалуй, больше всего. Они напоминают нам картину китайских городов, где реки превращены в улицы людьми, живущими, за недостатком твердой земли, на воде.

Все ярмарочные здания стоят на подземном городе - велико­лепной сводчатой канализации, настоящем лабиринте, в котором можно заблудиться, если отважиться на его посещение без опыт­ного проводника. Каждая улица ярмарки дублирована подземной галереей, проложенной на всем протяжении улицы и служащей сто­ком для нечистот. Галереи эти, выложенные каменными плитами, очищаются по нескольку раз в день множеством помп, накачиваю­щих воду из окрестных рек, и соединены с поверхностью земли широкими лестницами.

Товары всего мира собраны на необъятных улицах ярмарки, но они в них теряются. Покупатели здесь - самый редкий то­вар. Положительно все, что я вижу в этой стране, заставляет меня восклицать: «Здесь слишком мало людей для столь огромных пространств!» - в противоположность странам древней культуры, где людям не хватает места для развития цивилизации. Англий­ские и французские лавки - самые шикарные и изысканные на ярмарке. Для того чтобы составить себе верное представление о нижегородском торге, нужно покинуть изящные китайские затеи александровской эпохи и прежде всего побродить по окружающим ядро ярмарки базарам. Пробираться по ним дело нелегкое, ибо каждый занимает пространство доброго города, в каждом царят на­стоящий хаос крупнейшей торговли и по необходимости беспорядок оживленного движения.

Начнем с чайного города. Это азиатский стан, раскинутый у самого слияния обеих рек, на вершине треугольника. Чай идет в Россию из Китая через Кяхту, отсюда его везут в тю­ках кубической формы. Эти «цыбики» представляют собой об­тянутые кожей рамы, каждое ребро которых длиной около двух футов. Покупатели протыкают кожу особыми щупами, чтобы уз­нать качество товара. Из Кяхты чай транспортируется сухим путем до Томска. Там он перегружается на баржи и путешествует дальше по разным рекам до Тюмени, откуда снова сухим путем идет до Перми, оттуда он по Каме спускается к Волге и таким образом попадает в Нижний. В Россию ежегодно ввозится от 15 до 80 тысяч ящиков чая, из которых половина остается в Сибири и зимой дос­тавляется санным путем в Москву, а другая половина попадает на нижегородскую ярмарку. (Чай к этому времени стал основой кяхтинской торговли, оттеснив на зад­ний план ткани, шелк, фарфор, золото и серебро в слитках, бывшие прежде того главными продуктами, вывозимыми из Китая через Кяхту. В 1839 г. в Кяхту было привезено около 190 тыс. пудов чая. Одних таможенных сборов с торговли чаем по­ступало в казну до 19 миллионов. )

Чайный этот маршрут описал мне крупнейший русский тор­говец чаем, и я не отвечаю ни за географию, ни за орфографию этого богача. Впрочем, у миллионеров могут быть точные сведения, потому что они покупают свои знания у других.

Как видите, хваленый чай, доставляемый будто бы караванами и поэтому так высоко ценимый знатоками, на самом деле почти весь путь проделывает водой. Правда, вода эта не соленая, и, говорят, речные туманы не так вредны ему, как морские.

Сорок тысяч ящиков чая! Это легко сказать, но трудно себе представить сплошные стены чайных цыбиков на ярмарке. Я только что прошелся по амбарам, где они сложены. Один только негоциант, мой просвещенный географ, купил четырнадцать тысяч ящиков за десять миллионов рублей серебром (бумажных рублей уже нет). Це­на чая определяет цены всех прочих товаров. До тех пор, пока эту цену не опубликуют, все другие сделки имеют условный харак­тер.

Другой «город» так же велик, но менее деликатен и менее бла­гоуханен, чем город чая,- это город тряпья. К счастью, прежде, чем свезти лохмотья всей России на ярмарку, их тщательно промы­вают.

Из прочих ярмарочных предместий заслуживает упоминания город тележного леса, из которого делаются колеса русских телег и дуги, столь живописно украшающие здешнюю упряжку. Запасы очищенного от коры леса, заготовленного здесь для всей европей­ской России, нагромождены настоящими горами, о которых наши парижские лесные склады не дают даже слабого представления.

Еще один город, самый, пожалуй, большой и интересный из всех, это город железа. На целый километр тянутся галереи всевозможных железных полос, брусьев и штанг. Потом идут ре­шетки, потом кованое железо, дальше - целые пирамиды земле­дельческих орудий и предметов домашнего обихода, короче говоря, перед вами целое царство металла, составляющего один из главней­ших источников богатства империи. (Кюстин застал производство железа в России и торговлю им уже на ущербе. В конце XVIII в. по добыче железа Россия стояла на одном уровне с Англией, но с начала следующего столетия ее производство стало падать. В 1830-х гг. Россия по выплавке чугуна была еще впереди Бельгии, Пруссии и США, поставляя около 12% мировой добычи. Железо было одним из главных предметов русского вывоза. В конце XVIII в. ежегодный вывоз достигал 3 млн. пудов. В дальнейшем вывоз начал падать (особенно с 1840-х гг.) и к половине XIX в. упал до 800 тыс. пудов. Падение русской железной промышленности объяснялось наличием крепостного труда в районе главной добычи железа - на Урале. Малая производительность принудительного труда заставляла Россию быстро терять свое мировое значение в добыче железа. )Это богатство пугает. Сколько каторжников нужно иметь, чтобы извлечь из недр земли такие сок­ровища! Если преступников не хватает, их делают, во всяком случае, делают людей страдальцами. Деспотизм торжествует, и государство процветает. Поучительно было бы изучить жизнь уральских рудоко­пов, но для иностранцев это совершенно немыслимо.

Не хватило бы целого дня даже для беглого обхода всех этих предместий, являющихся лишь, так сказать, спутниками ярмарки в тесном смысле слова. Если бы включить их в общую ограду, протяжение последней не уступало бы обводу крупной европейской столицы. В бездне собранного в них богатства нельзя всего уви­деть, и приходится поневоле делать выбор. Кроме того, удушливый зной, пыль, толпы народа - все это действует угнетающе на душу и тело.

Я забыл упомянуть о городе кашемирской шерсти. Глядя на неприятную на вид, связанную в огромные тюки шерсть, я думал о роскошных плечах, которые она в один прекрасный день покроет, когда чудесным образом превратится в платки и шали.

Словом «город» я пользуюсь нарочно, потому что только это сло­во может дать понятие о колоссальных размерах этих складов, при­дающих ярмарке положительно грандиозный характер. Конечно, такой любопытный коммерческий феномен возможен лишь в Рос­сии. Для того чтобы создать нижегородскую ярмарку, понадоби­лось стечение целого ряда исключительных обстоятельств, кото­рых нет и не может быть в европейских государствах: огромность расстояний, разделяющих наполовину варварские народы, испыты­вающие уже, однако, непреодолимую тягу к роскоши, и климатичес­кие условия, изолирующие отдельные местности в течение многих месяцев в году, отсутствие удобных и скорых средств сообщения и т. д., и т. п. Но, думается мне, можно предвидеть, что не в очень далеком будущем прогресс материальной культуры в России сильно уменьшит значение ярмарки в Нижнем Новгороде. Теперь же, повто­ряю, это величайшая ярмарка на земном шаре.

В предместье, отделенном рукавом Оки, расположилась целая персидская деревня, лавки которой наполнены исключительно пер­сидскими товарами. С удивлением любовался я там великолепными коврами, суровым шелком и термоламой, родом шелкового кашеми­ра, который, говорят, выделывается только в Персии. Впрочем, я бы не удивился, если бы оказалось, что русские выдают за персидскую мануфактуру подделки своих фабрик. Должен оговориться, это лишь мое предположение, не подтвержденное фактами.

Меня заставили прогуляться по городу, целиком отведенному под склады сушеной и соленой рыбы, привозимой из Каспий­ского моря для соблюдающих посты набожных русских. Послед­ние поглощают эти морские мумии в огромном количестве: четыре месяца воздержания московитов обогащают магометан Персии и Татарии. Распластанные тела морских чудищ располо­жены на земле, висят на особых стойках и частью скрываются в трюмах доставивших их сюда судов. Если бы трупы на этом рыбьем кладбище не насчитывались миллионами, можно было бы вообра­зить, что вы попали в кабинет естественной истории. Даже на от­крытом воздухе рыбы эти издают пренеприятный запах.

Имеется на ярмарке и кожаный город. Кожи - предмет большо­го значения в обороте ярмарки, удовлетворяющей спрос всей европейской России по этой части. Потом идет город мехов. Тут пред вами шкуры всех решительно пушных зверей от соболя, голубой лисицы и некоторых видов медведя (шубы из названных мехов об­ходятся в двенадцать тысяч франков) до обыкновенной лисицы и волка, цена которым грош. Приставленные к охране этих сокровищ люди устраивают на ночь палатки для своих товаров - варварские юрты, имеющие очень живописный вид. Хотя эти люди и живут в холодных странах, однако они довольствуются малым. Одеты они довольно скудно и спят, когда стоит хорошая погода, под откры­тым небом. Когда же идет дождь, они скрываются под грудой своих товаров, заползая во все дыры. Настоящие северные лаццарони, они далеко уступают своим неаполитанским собратьям в веселости и беспечности.

Как я уже упоминал, внутренняя часть ярмарки резко отли­чается от только что описанных ее предместий и менее интересна, чем последние. Там во внешней части грохочут повозки, тачки, телеги, раздаются крики, песни, шум и гам, словом, господствуют свобода и беспорядок. Здесь внутри все чинно, спокойно, тихо,здесь царит безлюдье, порядок, полиция - словом, здесь Россия!

Бесконечные ряды лавок отделены один от другого широкими улицами, которых, кажется, всего двенадцать или тринадцать. Они упираются в собор и двенадцать китайских павильонов. Чтобы обой­ти все улицы и лавки, нужно сделать десять лье, так, по крайней ме­ре, мне говорили. В этот-то тихий оазис, охраняемый казаками, похожими в часы дежурства на немых стражей сераля, мы и спас­лись от сутолоки и сумятицы ярморочных предместий. Несметные суммы поглотила почва, менее всего подходящая для устройства всероссийского торжища и в царствование Александра, и при его преемнике. Благодаря неслыханным усилиям и ни с чем несообраз­ным затратам, территория ярмарки теперь обитаема в летнее вре­мя, а большего для коммерции и не нужно. Но она по-прежнему вредна для здоровья, покрыта в сухую погоду толстым слоем пыли и от нескольких капель дождя превращается в непроходимое болото.

Главные торговые деятели ярмарки - крепостные крестьяне. Однако закон запрещает предоставлять кредит крепостному в сум­ме свыше пяти рублей. И вот с ними заключаются сделки на слово на огромные суммы. Эти рабы-миллионеры, эти банкиры-крепостные не умеют ни читать, ни писать, но недостаток образования воспол­няется у них исключительно сметливостью.

В России народ не знает арифметики. Со стародавних времен он считает при помощи костяшек, движущихся по прутьям в дере­вянных рамах. Каждая линия другого цвета - так различаются единицы, десятки, сотни и т. д.- чрезвычайно простой и быстрый способ подсчета. Не забывайте, что те, кому принадлежат рабы-миллионеры, могут в любой день и час отобрать у последних их состояние. Правда, такие акты произвола редки, но они возможны. В то же время никто не помнит, чтобы крестьянин обманул дове­рие имеющего с ним торговые дела купца. Так, в каждом обществе прогресс народных нравов исправляет недостатки общественных учреждений. Наряду с этим могу привести и такой слышанный мною рассказ: некий граф, ныне благополучно здравствующий (я чуть было не сказал «благополучно царствующий»), обещал как-то одно­му из своих крепостных «вольную» за непомерную сумму в шестьде­сят тысяч рублей, и что же? Он взял деньги, но не отпустил на волю ограбленную семью.

Таковы уроки честности и добросовестности, получаемые рус­скими крестьянами в школе аристократического деспотизма, кото­рый их угнетает, и деспотизма автократического, который ими пра­вит. Императорское тщеславие довольствуется словами, внешними формами и цифрами. Аристократическое властолюбие смотрит в корень вещей и дешево ценит слова. Нигде монарху сильней не льстят и нигде его меньше не слушаются, чем в России. Никого так не обманывают, как так называемого самодержца всероссийского. Правда, непослушание - это дело рискованное. Но страна необъят­но велика, а пустыня безмолвствует.

Все дорого на нижегородской ярмарке. Время большой разницы н ценах по отдельным районам миновало безвозвратно, и теперь повсюду знают цену деньгам. Татары, приезжающие из централь­ной Азии в Нижний закупать по баснословной цене предметы рос­коши, привозимые из Парижа и Лондона, прекрасно знают, в свою очередь, сколько стоят их собственные товары. И купцы не запра­шивают, выражаясь языком лавочников, но и не уступают. Они невозмутимо назначают высокую цену, и их профессиональная чест­ность состоит в том, чтобы ни в коем случае не отдать товара де­шевле. С финансовой точки зрения значение ярмарки растет из года в год, но если смотреть на нее, как на собрание редкостных товаров и странных лиц, то нельзя не сознаться, что она становится под таким углом зрения все менее и менее интересной. В общем, она разочаровывает тех, кто ожидал увидеть живописное зрелище. Все сумрачно и натянуто в России. Даже души здесь вытянуты по ран­жиру. Только редко-редко прорываются наружу страсти, и тогда все летит вверх ногами. То барин женится на крепостной, то крепост­ные, доведенные вечными жестокостями и издевательствами до отчаяния, хватают барина, сажают его на вертел и поджаривают на медленном огне. Но такие пертурбации остаются почти незамечен­ными - расстояния в России огромны, а полиция неусыпно бди­тельна. Бессильные вспышки не нарушают обычного порядка, по­коящегося на безмолвном синониме тоски и гнета.

В сумерках равнина приобретает более живописный харак­тер. Горизонт заволакивается туманной дымкой, которая позже пре­вращается в росу. Летающая в воздухе песчаная пыль окрашивается розоватым светом. Постепенно в густеющей тьме возникают фантас­тические отблески, многое множество фонарей зажигается на торго­вых бивуаках, окружающих ярмарку. Со всех сторон несется гул голосов. Они долетают даже из окрестных лесов, даже с рек, прев­ращенных в человеческий муравейник. Какое внушительное сбо­рище людей! Какое смешение языков, какие контрасты нравов и обычаев! Но какое вместе с тем единство чувств и стремлений! У всех собравшихся сюда сотен тысяч людей только одна цель - нажива. В других странах жадность народа скрывается под покровом его природной веселости. Здесь надо всем господствует ничем не прик­рытая алчность коммерсанта.

Бродя ночью по ярмарке, я видел ярко освещенные трактиры, балаганы, маленькие театры, кофейни, чайные. Но изо всех этих горящих множеством огней мест слышался только заглушённый гул голосов. Контраст между яркостью иллюминации и молчали­востью людей поражает и кажется положительно сверхъестествен­ным. Вас окружает народ, завороженный волшебной палочкой чаро­дея.

Густой лес мачт ограничивает с двух сторон развертывающееся перед глазами зрелище и в некоторых местах даже закрывает небо. С третьей стороны равнина, искрящаяся в бесконечном сос­новом бору. Мало-помалу огни гаснут и, наконец, вовсе исчезают. Мрак и безмолвие сходят на землю. Все, что еще недавно оживляло движением и красками пустыню, забывается и словно перестает су­ществовать. Неясные воспоминания сменяют пеструю картину, и одинокий путник остается один на один с русской полицией, делаю­щей тьму ночную еще страшнее. Чудится, что все дневные впечат­ления были лишь сном наяву, и вы добираетесь до ночлега с душой, полной поэзией, т. е. смутного страха и тягостных предчувствий.