3. Полоцк и Смоленск

Меньше известно о борьбе за городские вольности в таком крупном центре, как Полоцк. Обособленное положение и крупное экономическое значение рано выделили Полоцк из числа других русских городов. В нём и в его пригородах княжила своя династия князей, потомков Владимира Святославича и полоцкой княжны Рогнеды. Однако известия о Полоцке так случайны и отрывочны для XI в., что мы можем представить развитие политической жизни в этом городе только со следующего столетия.

После смерти князя Всеслава Брячиславича (1101 г.) началась борьба за полоцкий стол между его наследниками. При этих условиях появилась возможность и для самих полочан производить смену князей по своему выбору. Такая смена произошла уже в 1127 г., когда полочане выгнали из города Давыда с сыновьями и с согласия Мстислава Владимировича посадили у себя князем Рогволода.

Через пять лет (1132 г.) полочане снова распоряжаются своим столом, выгоняя князя Святополка.Летописец записал формулу, на основании которой полочане выгнали князя: «Лишается нас» (Лаврент. лет., стр. 282-284, 286). Ослаблению княжеской власти в Полоцке способствовало дробление уделов и постоянное вмешательство в полоцкие дела более сильных князей. К середине XII в. полоцкие князья уже зависят от веча, и летописные рассказы о событиях 1151 и 1159 гг. как бы внезапно приподнимают завесу, обнаруживая картину острой борьбы горожан против неугодных князей. Многочисленные полоцкие князья вели ожесточённую борьбу за княжеские столы, чем непосредственно воспользовались полочане. В 1151 г. они «взяли Рогволода Борисовича князя своего и послали в Минск, и тут его держали в великой нужде, а Глебовича к себе увели; и прислали полочане к Святославу Ольговичу с любовью, чтобы иметь его отцом себе и ходить в послушаньи его, и на том целовали крест» (Ипат. лет., стр. 307-308). Таким образом, в Полоцке в это время происходило примерно то же самое, что в Новгороде в 1136 г. Горожане, не довольствуясь признанием князя, держали его в заключении «в великой нужде», т. е. в крайнем стеснении. Одновременно они заключили договор со Святославом Ольговичем, посадив князем Ростислава Глебовича, из другой ветви полоцких князей.

Через восемь лет происходит совершенно обратное. Тот же Рогволод Борисович появился вначале под Друц-ком и был принят горожанами и находившимися в Друцке полочанами: «И рады были ему людие». Горожане выгнали сына Ростислава Глебовича, «двор его разграбили... и дружину его». В самом Полоцке произошёл мятеж, и только решительные мероприятия Ростислава удержали горожан: «Едва удержал людье Ростислав, и одарил многими дарами и водил их к кресту». Условия крестного целования указываются самой летописью. Полочане принесли своему князю присягу: «ты нам князь, и дай нам бог с тобою пожить, замысла никакого же от тебя не скрыть и до крестного целования» (Ипат. лет., стр. 339. В подлиннике: «Извета никакого же до тебе доложити», в другом списке «совета», т. е. не изменить князю, скрыв от него заговор). Тем не менее дальнейшие события показали крайнюю непрочность власти Ростислава. Полочане затеяли тайные переговоры с Рогволодом Борисовичем, сидевшим в Друцке, и пытались обманом захватить Ростислава. В городе собралось вече, и Ростислав вынужден был бежать в Минск.

Наблюдения над внутренней историей Смоленска не менее трудны, чем изучение истории Полоцка. Однако общие выводы о развитии вечевой жизни, сделанные ранее для Киева и Полоцка, остаются в полной мере и для Смоленска, хотя о политической истории его известно очень мало. Прямое известие о распре между смоленским князем Давидом и смолянами имеем лишь под 1186 г.: «В то же время встань (въстань) была в Смоленске промежи княземь Давыдом и смолняны, и много голов паде лучших мужей» (Новгород. лет., стр. 38). Причины распри неизвестны, но с большой вероятностью можно думать, что речь шла о нарушении князем городских вольностей, сложившихся задолго до названного года. Прямое указание на участие «людей» в политической жизни Смоленска находим в уставной грамоте смоленской епиекопии 1151 г., в которой князь говорит: «Я привел епископа в Смоленск, сдумав с людьми своими». П. В. Голубовский справедливо указывает, что наши летописи под именем людей разумеют народ, граждан, в противоположность князьям и дружине.

Пожалуй, самое любопытное для историка заключается в том, что именно Смоленску принадлежат официальные документы, в которых мы встречаемся с «людьми», стоящими рядом с князем и принимающими участие в политических делах. В той же уставной грамоте смоленской епиекопии находим заключительные слова: «Да сего не посуживай никто же по моих днех, ни князь, ни людие» (П. В. Голубовский, История Смоленской земли до начала XV ст., Киев 1895, стр. 214-216, 257). Связь «людей», т. е. горожан, с утверждением в Смоленске епиекопии станет понятной, если вспомнить, что городские мерила находились под охраной епиекопии. Собор Богородицы (Успения) в Смоленске, как и в других русских городах, имел значение хранилища правильных мер и весов. Здесь, как мы знаем, лежала «капь», служившая образцом для других подобных весовых мер.

Вторым документом, в составлении которого сказывается участие горожан, является известный смоленский договор 1229 г. П. В. Голубовский отмечает, что он был составлен также по совету князя с вечем. Действительно, в некоторых списках договора встречаем прямое подтверждение этому мнению: «Чтобы во веки стояло, и князю было бы любо и всем смолнянам». В составлении договора со смоленской стороны принимал участие Тумаш Смолнянин, в других списках именуемый по отчеству - «Тумашь Михалевичь». Послами в Ригу ездили из Смоленска поп Иеремей и Пантелей-сотский, называемый в других списках договора «умным мужем», а сотские, как мы знаем, были теснейшим образом связаны с городскими ремесленниками и купцами. Поэтому можно согласиться с Голубовский в том; что «вече Смоленской земли имело власть законодательную, которую оно разделяло с князем, что без веча невозможна была раскладка установления количества даней, дарование земли и вообще каких бы то ни было привилегий, словом, нельзя было вводить в жизни земли никаких новых условий» (П. В. Голубовский, История Смоленской земли до начала XV ст., стр. 215).