2. Ремесло и ремесленные специальности

При изучении ремесла Древней Руси мы стоим на твёрдой почве благодаря капитальным исследованиям Б. А. Рыбакова. Основанные на глубоком изучении вещественных памятников, его труды воссоздают яркую картину ремесленного производства на Руси IX-XV вв.

Особые главы в его работах посвящены городскому ремеслу.

Однако и после выхода трудов Б. А. Рыбакова целый ряд важных вопросов в истории городского ремесла X-XIII вв. потребует дальнейшего изучения. Ведь и сам автор признаёт, что количество источников для составления полного списка специальностей городских ремесленников в Древней Руси очень немногочисленно. Между тем, - пишет Б. А. Рыбаков, - «только при наличии такого списка мы получим возможность сравнивать ремёсла, отдельные города между собой и ремесло Киевской Руси с ремеслом в других странах» (В. А. Рыбаков, Ремесло Древней Руси, М. 1948, стр. 501).

Не будучи специалистом в области ремесленного производства и его истории, я не могу браться за рассмотрение, пополнение или уменьшение списка, составленного Б. А. Рыбаковым. Вне моего изучения остаются и собственно производственные процессы, так глубоко изученные археологами. Но есть одна область, недостаточно учтённая и в превосходном исследовании Б. А. Рыбакова, - это свидетельства письменных источников о ремёслах древнерусских городов, а эти свидетельства являются не только полезным, но и необходимым дополнением при изучении ремесленного производства Руси IX-XIII вв.

Чисто археологические данные, без сочетания с показаниями письменного материала, могут порой привести к неправильным выводам. Такие выводы о чрезвычайной специализации ремёсла в Древней Руси и сделали некоторые авторы, хотя, по правильному замечанию Б. А. Рыбакова, «сочетание нескольких родственных производств в одной мастерской далеко не всегда является свидетельством примитивности ремесла» (Там же, стр. 507). Ведь большая специализация предполагает существование определённого и притом значительного спроса на ремесленные изделия. При отсутствии такого спроса ремесленники, естественно, должны были производить разнообразные предметы и выполнять разнообразные технические процессы в. одной мастерской.

Б. А. Рыбаков насчитывает в Древней Руси 64 ремесленные специальности и делит их на 11 групп. Однако объединение отдельных ремесленных специальностей в каждой из этих групп представляется не всегда обоснованным. В частности, непонятно, например, почему серебряники отделены от эмальеров, иконники от живописцев и т. д. Поэтому при обзоре ремесленных специальностей я буду исходить из несколько другого деления, Объединяя ремесленников по принципу производства ими тех или иных предметов хозяйства и быта (ювелирное, оружейное производство и пр.), а не по принципу обработки тех или иных материалов.

Одним из самых распространённых видов ремесленного производства было кузнечное дело. Как и в позднейшее время, кузнецы обычно селились при въезде в город, И соответствующие городские ворота иногда прозывались кузнечными (например, кузнецкие ворота в Переяславле Южном). Слово «кузнец» («кузнець») находим уже в житии Феодосия Печерского по списку XII в.; кузнец сковал для него железную цепь, которой Феодосий опоясался по телу ( «Сборник XII в. московского Успенского собора», М. 1899, стр. 47).

Слово «кузнец» было производным от «кузнь», что означало всякую поделку из металлов, в том числе из драгоценных. Об этом убедительно говорит сообщение летописи про бегство в Холм кузнецов по железу, меди и серебру («кузнице железу и меди и сребру») ( Ипат. лет., стр. 558). Существовало и другое слово для обозначения ремесленника, обрабатывающего металл, - «ковачь», но в письменных памятниках оно употреблялось редко, как и слово «коваль», которое тем не менее известно уже по русскому переводу Хроники Георгия Амартола. Кроме того, известны ещё слова «вотрь» (вътрь), также обозначавшее кузнеца, в том числе и медника, «корчий», «железоковец» ( И. И. Срезневский, Материалы для словаря древнерусского языка, т. I, СПБ 1893, стб. 434 (в дальнейшем - И. И, Срезневский, Материалы). В том же источнике, откуда взято слово «вътрь», показан глагол «вътваряти». См. также стб. 852 (железоковец); стб. 1412- 1413 (корчий или корчая)).

В исследовании Б. А. Колчина о древнерусской чёрной металлургии и металлообработке городским и деревенским кузнецам отведена особая глава. В нём тщательно исследованы и изучены металлические предметы, найденные в Новгороде, Старой Рязани, Вышгороде, Вщиже, Дорогичине и других городах. «Техника металлообработки Древней Руси в X-XIII вв., - пишет Б. А. Колчин, - предстаёт перед нами с высокоразвитой технологией механической и тепловой обработки железа и стали, которой виртуозно владеют русские специализированные кузнецы» (Б. А. Колчин, Чёрная металлургия и металлообработка в Древней Руси (домонгольский период), «Материалы и исследования по археологии СССР» № 32, М. 1953, стр. 207).

Как особая специальность в летописи упоминаются кузнецы-гвоздочники, если только верить Никоновской летописи, текст которой отличается позднейшими подновлениями. Впрочем, «гвозди железные» появляются уже на первых страницах летописи в описании походов Руси на Царьград в 941 г (ПСРЛ, т. X, СПБ 1885, стр. 143; Лавревт. лет., стр. 43).

Так же рано становятся известны замочные мастера, или «замочные кузнецы». Это название встречаем уже в таком раннем памятнике, каким является русский перевод Хроники Георгия Амартола ( И. И. Срезневский, Материалы, т. I, стб. 929).

К числу кузнецов я условно отношу и ремесленников, занятых производством железной и медной посуды. Новгородская летопись под 1216 г. упоминает котельника (Новгород, лет., стр. 57. В Златоструе: «Да котлы ковеши... по душу свою» (И. И. Срезневский, Материалы, т. I, стб. 1304)). Котлы были распространённой посудой в Древней Руси и нередко упоминаются в наших памятниках. Можно допустить, что котельники делали и железные сковороды («сковрода»), известные по памятнику конца XIII в. Замечательнее всего, что это слово было заимствовано литовцами от русских и притом в очень древнее время в форме без полногласия - skavarda (В. Ф. Ржига, Очерки из истории быта домонгольской Руси, М. 1929, стр. 42), что подчёркивает распространение железообрабатывающего промысла в Древней Руси.

Особую группу составляли в Древней Руси ремесленники, производившие оружие и военные доспехи. Эта отрасль ремесленного производства получила широкое развитие в Древней Руси, так как потребность в оружии в феодальные времена была всеобщей. Недаром же большое количество копий, щитов, топоров, мечей и пр. найдено в погребениях. Горожане, как правило, умели владеть оружием и примеры геройской защиты русских городов от врагов многочисленны. Различные виды оружия получили специальные названия или по способу их приготовления (харалужные копья из воронёной стали), или по внешней форме и окраске (червлёные щиты), или по основному месту их производства (русские кольчуги во французском эпосе, сулици ляцкие, т. е. польские, шеломы латинские и т. д. в русском эпосе).

Специализация в оружейном деле достигла больших размеров, так как она требовала особо умелых и тщательных приёмов обработки. Одно место Ипатьевской летописи говорит о мастерах-седельниках, лучниках и тульниках (Ипат. лет., стр. 558). Таким образом, производства луков и колчанов (тулов) являлись особыми ремесленными специальностями. Конечно, и другие виды вооружения и военного быта производились в особых мастерских. Надо предполагать специалистов-ремесленников по производству мечей, топоров, копий, шлемов и пр. Отсутствие указаний на мастеров подобных предметов объясняется только скудостью и случайностью наших письменных свидетельств. Но вот летописец упоминает о мастере «порочном», т. е. готовившем осадные машины - «пороки», и становится ясным, что специализация оружейного дела в Древней Руси была гораздо большей, чем мы предполагаем ( Новгород. лет., стр. 86. Следует отметить, что слово «порок» является производным от «прак» - праща, следовательно, имеет славянское происхождение, а «порок» появляется уже с русским полногласием). Новгородская летопись знает щитников, дважды называемых по имени, как людей, известных в своём городе (Новгород. лет., стр. 67, 73). Следовательно, даже случайные письменные свидетельства позволяют назвать ремесленные специальности тульников, лучников, щитников и порочных мастеров.

Слово «броня» также было широко известно в Древней Руси, в том числе и «броня дощатая» (Ипат. лет., стр. 595), т. е. железные латы, но термин «бронник» в значении ремесленника, выделывавшего брони, в ранней русской письменности неизвестен.

Особая группа ремесленников Древней Руси была занята производством украшений. Эта область ремесленного производства имеет большой интерес для историков искусства, но как раз в ней труднее всего провести грань между ремеслом свободных горожан и зависимых княжеских и боярских людей. Ювелирное производство в средние века не мыслится без прямого покровительства ремесленнику со стороны феодалов. Новгородские серебряные сосуды XI-XII вв. слишком дороги, чтобы их делали для сбыта на рынке. Они были заказными предметами, чем объясняется обычай указывать имя владельцев на серебряных и золотых сосудах, державшийся в России даже в XVI-XVII вв.

Кажется, наиболее общим и древним названием ремесленника, работавшего над изделиями из драгоценных металлов, было «златарь», «златарин». В переводных произведениях встречаем такое обозначение работы златарей: «Вот златари делают: пожигая серебро, вмещут олово, да изгорит в нем вся скверна» (И. И. Срезневский, Материалы, т. I, стб. 980; т."III, приложение, стб. 117). В русских сочинениях для обозначения ювелира употреблялось слово «серебряник» (В 1234 г. убили в сражении новгородца «Нежилу серебреника» (Новгород. лет., стр. 73)). «Серебряники» было общим названием, которое давалось ювелирам в Древней Руси, но это не значит, что в наших городах не было ремесленной специализации в производстве предметов роскоши и украшений, часть которых шла на более широкий сбыт. Таковы были серебряные и медные крестики, змеевики, гривны, поясные пряжки, женские украшения, в большом количестве находимые в древнерусских погребениях. А. В. Арциховский считает характерным женским украшением у славян височные кольца, которые производились «на месте у вятичей» и найдены были во всех пяти раскопанных вятических городищах (А. В. Арциховский, Курганы вятичей, М. 1930, стр. 43-47). Действительно, распространение определённого вида украшений на определённой территории заставляет предполагать существование каких-то местных центров производства. Обнаруженные в развалинах Старой Рязани бронзовые с эмалью кресты оказались совершенно сходными с крестиком, найденным в курганном кладбище в Рузском уезде («Труды VIII Археологического съезда в Москве», т. IV, М. 1897, стр. 91). Между тем в домонгольское время владения рявенских князей заходили в бассейне Москвы-реки, может быть, гораздо далее, чем позволяют об этом говорить письменные источники. Так, намечается один из центров ремесленного производства эмалей даже в такой отдалённой области, как бассейн Оки; этим центром была Рязань (Старая).

В более крупных городах, подобных Киеву, Новгороду и Полоцку, производство дорогих изделий для рыночного сбыта прослеживается ещё легче, так как некоторые железные и медные изделия были рассчитаны на более широкий сбыт, чем обслуживание ближайшей округи. Таковы, например, медные крестики и иконки X-XIII вв., найденные в разных местах Руси.

А. С. Гущин в своём исследовании о древнерусском художественном ремесле отмечает существование в Киеве мастерских, работавших на относительно широкий сбыт. «Такая мастерская была найдена в Киеве на Фроловскои горе, причём характерной чертой этой мастерской является наличие в ней ряда формочек для изготовления украшений на более широкого потребителя... Изделия этой мастерской в части своей представляли, таким образом, более дешёвый и ходовой товар, подражающий по формам наиболее распространённым украшениям господствующего класса» (А. С. Гущин, Памятники художественного ремесла Древней Руси X-XIII вв., Л. 1936, стр. 25-26). Трудно думать, что ювелирное производство имело повсеместное распространение, но тем большее значение оно могло иметь в крупных городах.

Для характеристики распространённости производства в Киевской Руси ювелирных изделий представляют интерес слова монаха Теофила, автора «Трактата о различных художествах» (Diversarum artium schedula). Во введении к трактату Теофил обращается к «возлюбленному сыну» (fili dulcissime) со следующими словами: «Если ты внимательно его изучишь, то найдёшь там, что имеет Греция в разных видах и смешениях цветов; что изобрела Русь в искусстве эмали и разнообразии черни; что Аравия употребляет в работах при ковке, сплаве или чеканке; что украшает славную Италию в применении золота и серебра для различных ваз или для резьбы на драгоценных камнях и кости; что Франция находит в искусном разнообразии цветных стёкол; тонкость изделий из золота, серебра, меди, железа, дерева и камня, которыми славится изобретательная Германия» (В подлиннике: «Quam si diligentius perscruteris, illic invenies quicquid in diversorum colorum generibus et mixturis habet Graecia; quicquid in electrorum operasitate, seu nigelli varietate novit Tuscia (Ruscia, Rusca, Rutigia, Russia), quicquid ductili vel fusili, seu interrasili opere distinguit Arabia; quicquid in vasorum diversitate, seu gemmarum ossiumve sculptura auro (et argento inclyta) decorat Italia; quicquid in fenestrarum pretiosa varietate diligit Francia; quicquid in auri, argenti, cupri et ferri, lignorum lapidumque subtilitate sollers laudat Germania» (Theophile preêtre et moine, Essai sur divers arts, Paris 1843; см. также Theophilus presbiter, Schedule diversarum artium, I Band, revidirter Text, Uebersetzung und Appendix von A. Ilg, Wien 1874, S. 9-11)).

Вместо слова «Русь» издателями французского перевода трактата была поставлена Тоскана (Tuscia) на основании двух списков трактата, но сами издатели отметили, что текст имеет варианты: Ruscia (Кембриджская библиотека в Англии), Rusca (Вольфенбюттельская библиотека), Rutigia (Лейпцигская рукопись), Russia (библиотека Нани). Издатели трактата комментировали трактат и снабдили текст своей вставки примечаниями: «Работа из черни заставляет думать, что чтение Tuscia должно быть предпочтительнее России. Нет ничего невозможного, что русские, обученные греками, делали изделия из черни в средние века; но искусство делать эмаль с чернью было специальностью Тосканы».

В немецком издании трактата Теофила на место Руси также поставлена Тоскана (Theophilus presbiter, Schedula diversarum artium, S. IV, VI, XIII). Чтобы увидеть, насколько такая вставка предвзята и ненаучна, отметим, что название Ruscia самим же издателем (Ильгом) указывается помещённым в Гвельфербитанском (codex Guelpherbita-nus) списке произведения Теофила. Между тем издатель называет Гвельфербитанский манускрипт древнейшим и относящимся к XII в. Название Ruscia находим и в другом древнейшем списке - Венском, который ряд исследователей трактата называет «древнейшей известной копией оригинала» трактата. К XIV в. относится Лейпцигская рукопись, где читаем вариант - Rutigia. В Кембриджской рукописи находим чтение Ruscia, эту рукопись относят к XIII в.

Таким образом, древнейшие рукописи согласно говорят о Руси, а не о Тоскане. Следовательно, название Руси с наибольшим вероятием стояло в оригинале трактата, и только позже, после разорения Руси монголами, по догадке, было переделано на Тоскану (Tuscia) (Theophilus presbiter, Schedula diversarum artium, S. IV, VI, XIII).

А. Ильг считает автором трактата Теофила одного монаха бенедиктинского монастыря в районе Падерборна. Этот монах был известен как художник, изделия которого сохранились до нашего времени. Время его деятельности относится к концу XI - началу XII в. Автор трактата был знаком с греческим языком, впрочем в достаточной мере примитивно. Это вообще ставит вопрос о происхождении трактата, озаглавленного именем Теофила. Не являлось ли латинское сочинение переработкой какого-нибудь греческого трактата, принадлежавшего некоему Феофилу (Теофилу), имя которого и было оставлено в заглавии.

На это указывает та особенность всех известных рукописей трактата, что оглавление в них стоит в противоречии с порядком глав. Издатель объясняет это тем, что порядок глав был произвольно изменён переписчиками ( «Dass das Original-Manuscript der Schedula unter den bisher bekannten Handschriften sich nicht befindet, geht schon daraus hervor, dass sie alle Indices besitzen, welche mit der Reihenfolge des Capitels in Widerspruch stehen, die dann im Texte eingehalten ist. Hie-durch gibt es deutlich zu erkennen, dass immer die Anordnung eines andern Manuscriptes als Regel genommen, wahrend des Copirens aber nach Willkür vorgegangen würde» (Theophilus presbiter, Schedula diversarum artium, S. XXII-XXIII)). Но такой домысел мало вероятен. Скорее подобная особенность рукописей трактата указывает на то, что составитель его пользовался каким-то оригиналом, который он переделывал, поэтому оглавление и порядок глав оказались плохо согласованными.

Возможное греческое происхождение автора трактата с ещё большей убедительностью говорит за первоначальность чтения Ruscia. Это подтверждается и тем, что в трактате перечисляются большие страны мира: Греция, Аравия, Италия, Франция, Германия. Под Аравией, конечно, понимается не собственно Аравия, а страны арабского или мусульманского Востока. Между тем Тоскана является только частью Италии, и появление её в тексте явно нелогично. Особенно важным доводом в пользу варианта Ruscia (Русь), а не Tuscia - говорит то, что Русь названа в различных видах своего латинского названия, вплоть до Rutigia, - верный знак того, что первоначальный текст, где, вероятно, стояло Ruscia, не вызывал у переписчиков сомнения, о какой стране идёт речь: эту страну они знали под разными вариантами её названия. Б. А. Рыбаков, пользуясь венским изданием 1874 г., первоначально отнёс трактат Теофила к X столетию. Однако ой сам признаёт, что современных Теофилу русских перегородчатых эмалей мы не знаем. Но таких русских эмалей более позднего времени известно много. Уже эта деталь трактата указывает на возникновение его не в X, а скорее в XI-XII вв.

О большом ювелирном искусстве русских говорит и свидетельство Плано Карпини, видевшего в ставке великого хана в Монголии русского мастера-ювелира, производившего предметы высокой художественности. Что недостатка в мастерах-ювелирах на Руси не ощущалось, видно из того, что Владимир Мономах за одну ночь расклепал и позолотил доски на гробах Бориса и Глеба. Это было сделано русскими, а не иностранными мастерами, так как тут же говорится: «Многие приходящие из Греции и других земель говорили: «Нигде такой красоты нет»» (Д. И. Абрамович, Жития Бориса и Глеба, стр. 63).

Вероятно, рано стали выделяться и ремесленные отрасли по обработке цветных металлов, главным образом меди, олова и свинца. Медь и медные изделия неоднократно упоминаются в наших источниках. Летопись знает кузнецов меди и серебра (Ипат. лет., стр. 558). В одном памятнике ремесленник, занимающийся обработкой олова, обозначен словом «оловодъмець» (И. И. Срезневский, Материалы, т. II, вып. 2, СПБ 1898, стб. 661. В подлиннике: «оловудъмець»). Русские названия «медник» и «оловяничник» появляются в письменных источниках значительно позднее и получают особое распространение в XVI-XVII вв.

В особую группу ремесленных производств я отношу ремесленников, занятых обработкой дерева. По какому-то недоразумению в список ремесленников-деревообделочников Б. А. Рыбаков не включил плотников, мастеров самой распространённой специальности на Руси, где чаще всeгo сооружались деревянные постройки. Б. А. Рыбаков, повидимому, покрывает понятие плотников общим термином «древоделы». Но это не так.

Слово «древодели», или «древоделы», встречается только в переводных русских сочинениях. В оригинальных произведениях оно имеется только в Несторовом чтении о Борисе и Глебе с его сложными и порой искусственными оборотами. Только в немногих случаях древодель отожествляется с плотником, в большинстве же случаев это слово переводит греческое tecton и architecton (латинское architectus) - зодчий, архитектор, строитель. Таким образом, кроме общего понятия плотника в термин «древодель» входило понятие о зодчих, строителях выдающихся деревянных зданий, в отличие от обычной плотничной работы (И. И. Срезневский, Материалы, т. I, стб. 734-735).

Наряду с этим существовало обычное русское обозначение строителей деревянных зданий - плотники. Это слово порой употреблялось и в презрительном смысле чернорабочих. «Вы ведь плотники. А поставим вас строить хоромы наши», - так дразнили новгородцев. Действительно, большое развитие плотничьего промысла в Новгороде подчёркивается существованием в нём старинного Плотницкого конца.

С деревянным строительством в Древней Руси было связано строительство крепостей. Городняя повинность населения, т. е. обязанность его принимать участие в укреплении городов, была повсеместной на Руси XIV- XV вв. В Пространной Русской Правде устанавливаются «уроки» (нормы оплаты) городникам. Крайне характерно само название статьи о городниках, прямо указывающее на постройку городских укреплений: «А се закла-даюче город». Городник получает одну куну при закладке и одну ногату при окончании устройства го-родни - части городской стены. Ему идёт также пищевое довольствие (мясо, рыба, пшено, солод для пива или кваса), а также овёс на четырёх коней. Всё это городник получает пока не будут закончены городские укрепления («донеле город срубять») («Правда Русская», т. I, стр. 114 (по Троицкому списку XIV в.). В древнейшем Синодальном списке конца XIII в. также читаем: «а се закладаюче город». См. также главу о крепостных сооружениях в «Истории культуры Древней Руси», т. I, M. - Л. 1948, стр. 439-470).

В русском словарном богатстве XII столетия имелось и слово «огородник», обозначавшее тех же строителей городских укреплений - городников. Оно происходило от слова «огородень», равнозначащего понятию городни. Осенью 1437 г. из волховского моста «девять огородень выдрало». В других списках на месте «огородень» читаем «городней» ( «Псковские летописи», вып. первый, подг. к печати А. Н. Насонов, М. - Л. 1941, стр. 44).

В Пространной Русской Правде говорится и о другой ремесленной специальности - мостниках. Потребность в городских мостах была очень значительной, тем более что мосты входили в состав городских укреплений. «Уроки мостникам» предусматривают поездку мостника с помощником (отроком) на двух конях для устройства или починки моста. Характерной особенностью «уроков мостникам» является более приниженное положение мостников по сравнению с городниками. Только кони мостника получают овёс, а отпускаемое ему довольствие определено неясными словами: «а есть, что можеть» («Правда Русская», т. I, стр. 114-115). На мостниках лежало устройство и городских деревянных мостовых, обнаруженных в ряде русских городов при раскопках.

С гораздо большим трудом устанавливаются другие ремесленные специальности, связанные с обработкой дерева. Так, Б. А. Рыбаков справедливо ставит под вопросом существование особой специальности столяра. Наши источники не знают столяров, хотя столы, стольцы, стулья были во всеобщем употреблении в Древней Руси. Неизвестно также, существовала ли особая специальность резчиков по дереву. Возможно, специализации резчиков и столяров не существовало, а мастера, занимавшиеся производством мебели и резьбой по дереву, обозначались теми же терминами древоделей и плотников. Ведь и в более позднее время строители деревянных зданий выполняли работы и по их украшению. Например, в числе 119 ремесленных профессий посадских людей города Казани в 1565-1568 гг. показано 13 плотников и нет ни одного столяра. В 1646 г. в Казани было 10 плотников и также ни одного столяра или резчика по дереву ( «Материалы по истории Татарской АССР. Писцовые книги города Казани 1565-68 гг. и 1646 г.», Л. 1932, стр. 186, 205).

Весьма вероятно предположение Б. А. Рыбакова о выделении в особую профессию бочаров. Слова «ботарь» и «бочка» известны в древнейших русских памятниках наряду с заимствованным «дельва». Впрочем, профессия бочечника впервые названа только в новгородской писцовой книге 1500 г (Переписная окладная книга по Новгороду Вотской пятины («Временник Общества истории и древностей Российских», кн. 12, М. 1852, стр. 3). Бочарвики и бочкари известны по писцовым книгам Казани 1565-1568 гг).

О существовании токарей по дереву письменные источники не дают никаких сведений, но при раскопках в Новгороде найдено много деревянной посуды, изготовленной токарями.

В особую специальность выделяются строители кораблей и лодок. Переводное русское сочинение знает кораблестроителей - «корабльчии» (корабьчии) (И. И. Срезневский, Материалы, т. I, стб. 1285). Но это - производное слово, наряду с которым следует предполагать существование термина «судовщик», хорошо известного по писцовым книгам XVI в.

В особую группу могут быть отнесены ремесленники, связанные со строительством и отделкой каменных зданий.

С понятием «каменьник» (каменщик) в Древней Руси было связано представление о подневольном труде - холопстве. «Это ведь наши холопы каменьщики», - восклицают ростовцы о соперничающих с ними владимирцах (Лаврент. лет., стр. 355). Вероятно, первые каменщики-строители в Ростовской земле действительно были зависимыми княжескими людьми, основным местопребыванием которых был Владимир. В этом находим объяснение презрительному возгласу ростовцев. Каменное строительство было так распространено на Руси XI-XIII вв., что не требуется доказательств существования значительного количества каменщиков-строителей.

Что касается резчиков по камню, то твёрдой уверенности в том, что их профессия выделялась названием каменосечцев, у нас нет. Подлинный текст летописи с рассказом о строении собора в Твери в 1399 г., откуда Срезневским взят текст о каменосечцах, говорит не о резьбе по камню, а о побелке церковных стен («Повеле же и створиша каменосечци от плиты жьженыя и тако горазньством утвориша и зело хитре поновиша и убелиша церковь» (ПСРЛ, т. XV, Пгр. 1922, стр. 166); см. также И. И. Срезневский, Материалы, т. I, стб. 1185. После падения строившегося Успенского собора Иван III посылает в Римскую землю «мастеров деля каменосечец» (ПСРЛ, т. XXV, стр. 302), конечно, за строителями, а не за резчиками). Понятие «каменщики», возможно, покрывало всю совокупность работ по строительству каменных зданий и их отделке.

Строительное дело, естественно, требовало не только работы рядовых каменщиков, но и архитекторов, которые в переводных сочинениях названы «каменозиждателями», «жижителями», «зиждителями» (ПСРЛ, т. IX, СПБ 1862, стр. 113; И. И. Срезневский, Материалы, т. I, стб. 872, 977).

К особой группе я отношу ремесленников, занятых изготовлением одежды, тканей и обработкой кожи.

Производство тканей хорошо было известно в Древней Руси, как и «художество ткальческое» (И. И. Срезневский, Материалы, т. III, вып. 2, стб. 1043). Поэтому можно предполагать раннее происхождение слова «ткач», неизвестного по древним источникам. Вероятно, это объясняется всеобщим распространением ручного ткачества как домашнего промысла, в силу чего в ремесленную профессию выделилось только производство дорогих тканей.

Новгородская летопись упоминает о смерти Ивана Прибышинича «опоньника», т. е. мастера опонного дела. Опона - ткань, покрывало или занавес; так это слово употребляется в летописи. Но «опоньник», конечно, не просто ремесленник-ткач, а мастер, производивший особый вид ткани (Новгород, лет., стр. 57). Кое-что разъясняет позднейшее свидетельство. В московский пожар 1493 г. были попалены царские двери «да половина опоны сгорела» на амвоне (ПСРЛ, т. XXIV, Пгр. 1921, стр. 239). Здесь опона - дорогая занавесь на церковных дверях, причём в этом значении слово «опона» держится очень долго в России, где известны были самые разнообразные виды тканей. Это даёт возможность внести некоторый корректив в наши представления о производстве тканей в Древней Руси. Остатки драгоценных тканей в погребениях Киевской Руси огульно признаются за ткани византийского происхождения. Между тем вопрос о производстве тканей в Древней Руси следовало бы подвергнуть всестороннему исследованию. В XV- XVI вв. русское шитьё достигло высокой степени процветания, но значит ли это, что оно возникло в эти столетия? С большой вероятностью можно думать, что художественное русское шитьё получило развитие ещё в домонгольское время. В средневековой французской литературе Русь считалась страной, богатой тканями.

В Древней Руси производились разные виды тканей. В 1159 г. смоленский князь отправил послами «Ивана-ручечника и Якуна, от смолнян мужа и от Новгородечь» (Ипат. лет., стр. 344). Смоленский муж в данном случае это и есть Иван-ручечник. Издатели Ипатьевской летописи сочли слово «ручечник» за личное прозвище посла, но перед нами, вероятнее всего, название ремесленной специальности от слова «рученик», по словарю Даля, - «полное веретено пряжи», «ручошник» - тонкий холст (В. Даль, Толковый словарь живого великорусского языка, т. III, изд. 4, стб. 1748-1750).

Подтверждение этому я вижу в том, что в Древней Руси существовали клобучники: «клобучник(ов) 12, плетущих коше великые»; (кошь - кошёлка, мешок) (И. И. Срезневский, Материалы, т. I, стб. 1306). Клобуки - шапки, головные уборы. Монахи Печерского монастыря в Киеве плели клобуки и копытца - чулки.

В особую специальность должны были рано выделиться портные, шевцы, или швецы. Современное слово портной восходит к древнерусскому «порты» - одежда. Название это для обозначения ремесленника определённой специальности появляется довольно поздно, примерно в XIV в., но уже Печерский патерик знает о «портном швеце», который работал на сбыт. Некий черноризец «своими руками работая, стяжал имения мало, потому что был портной швец» («Печерский патерик», стр. 41. Новгород. лет., стр. 503). С этим свидетельством может быть сопоставлено замечательное место в так называемом Законе Судном людем, где мастерство швеца поставлено в прямую связь с работой на заказ: «А се о швеци. Аще швець исказить свиту, не умея шити, или гневом, да ся биеть, а цены лишен». Закон Судный людем известен в русской обработке, притом очень раннего времени.

Городские портные, как и позже, являлись законодателями русских мод. Напомним здесь описание удивительного княжеского наряда, которым Даниил Романович Галицкий поразил венгерского короля. Даниил был одет «по обычаю русскому». Кожух Даниила был изготовлен из драгоценной шёлковой ткани греческой работы и обшит плоскими золотыми кружевами, а сапоги были из зелёной кожи с золотым шитьём. Под ним был достойный удивления конь, княжеское седло было украшено жжёным золотом, поражали художественной обработкой с золотом стрелы и сабля (Ипат. лет., стр. 541). Автор этого описания, видимо, присутствовал при встрече Даниила с венгерским королём, вернее, был лицом, принадлежавшим к свите русского князя, - так ярко и реально он описал наряд своего героя.

Рано выделилось в особую специальность кожевенное производство. Сын новгородского «кожевника» был убит во время Невской битвы (Новгород. лет., стр. 294). Сказание об юноше, победившем печенежского богатыря, рисует ремесленную обработку кожи на дому. Рассказывая о необыкновенной силе своего сына, отец отрока приводит такую деталь: «Однажды, когда я ссорился с ним, а он мял кожу, он разгневался на меня и разорвал кожу руками». Перед нами целая картина работы кожевника X в. В позднейшей переделке (Летописец Переяславля Суздальского) кожа заменена обувью: «в то время он шил башмак и разорвал его и с подошвою» (Лаврент. лет., стр. 120; «Летописец Переяславля Суздальского», стр. 32).

В переводных и церковных памятниках в том же значении кожевника упоминаются «усмари» от «усма» (кожа). «Усмошвецами» называли кожевников и сапожников, термин же «сапожник» появляется в поздних русских памятниках, хотя сапожное мастерство восходит к древнему времени. Название «усмошвец» иногда переводится как кожевник, сапожник. Но уже в ранних русских произведениях сапожники ясно отделены от кожевников, что видно из такого текста: «шитьё ли сапожное делаешь, вспомни о тех, кто делает кожу» (И. И. Срезневский, Материалы, т. III, вып. 3, СПБ 1909, стб. 1267-1268).

Другую группу ремесленных профессий составляли ремесленники, занятые производством гончарных и стеклянных изделий.

При всеобщем употреблении глиняной посуды гончарное дело было развито и в деревнях и в городах. Урочища «Гончары» имелись в Киеве, Владимире-на-Клязьме; древний Людин конец в Новгороде носил ещё другое название - Гончарского, а письменные памятники знают гончаров как особых специалистов-ремесленников. Гончарное ремесло не было типичным только для городов, - оно было развито и в деревнях, но город в этом случае шёл впереди. Только грамотные люди могли, например, сделать надписи на глиняных сосудах. (Клейма мастеров на глиняных сосудах, найденных при раскопках, указывают на стремление гончаров к выделению продуктов своего производства из общей массы приготовленных гончарных изделий. Глиняная посуда производилась различной вместимости и формы. Отсюда такое обилие названий для обозначения её различных видов: горнець, корчага, крина, или крин (ср. нынешнее кринка) и т. д. (В. Ф. Ржига, Очерки из истории быта домонгольской Руси, стр. 34-40)

Б. А. Рыбаков в числе специальностей, названных в древнерусских памятниках, указывает плинфотворителей - мастеров по изготовлению плинф - тонких кирпичей, применявшихся в строительстве XI-XIII вв., но, к сожалению, не делает ссылку на источник, откуда он взял это слово. Между тем в существовании особой специальности плинфотворителей или кирпичников можно сомневаться, как и в существовании особых мастеров по изготовлению поливных плиток. Так, раскопки Н. Н. Воронина во Владимире-на-Клязьме заставляют предполагать, что поливные кирпичи делали те же гончары (См. «Материалы и исследования по археологии СССР» № 11, стр. 239-243).

Со значительно большим основанием можно предполагать существование особой ремесленной специальности стеклянников. Мастерская по производству стекла существовала в Киеве, как это доказали раскопки В. В. Хвойка. Во всеобщем употреблении на Руси были стеклянные браслеты местного происхождения. Привоз стеклянной посуды из далёких мест был делом нелёгким, а что русские хорошо знали применение стекла, видно из употребления этого слова в наших памятниках. Так, в ле­топись внесён рассказ о стеклянных глазках (бусах), на­ходимых в Ладоге (Ипат. лет., стр. 199).

В Кириковом вопрошании (памятнике XII в.) читаем, что не следует отказываться от осквернённого сосуда - «как от деревянного, также от глиняного, также из меди и стекла и серебра» («Русская историческая библиотека», т. VI, СПБ 1880, стб. 23). Переводные памятники называют стекольное производство «стекляничною хитростью» или «стеклянной кузнью», а мастера-стеклодела - «стеклянником» (И. И. Срезневский, Материалы, т. III, вып. 2, стб. 585-586).

Особую группу ремесленников составляли иконники и книжные писцы. Иконное дело было тесно связано с ра­ботой на заказ. Оно требовало не только уменья, но и значительных затрат на краски, золото и серебро, щедро применяемых в иконописи. «Иконная хитрость» предста­влялась делом очень выгодным, как это видно из рас­сказа Печерокого патерика об Алимпии-иконописце, ко­торый «сей же хитрости восхотел не богатства ради». Иконы делались «по найму», по особому соглашению, стоили значительных денег.

Для обозначения иконных мастеров существовали два названия: иконник и образописец. Второе название про­изошло от русского слова «образ», твёрдо удержавше­гося в живом языке. Тем не менее название «иконник» вытеснило впоследствии из языка слово «образописец», может быть не без влияния духовенства. Впервые оно упомянуто в послании митрополита Никифора к Владимиру Мономаху («и той есть истинный икунник царское и княжьское иконы») ( «Русские достопамятности», ч. I, M. 1815, стр. 75).

В наших источниках имеются указания и на суще­ствование живописцев. «Писцы иконники», пришедшие из Константинополя, расписали соборную церковь в Киево-Печерском монастыре. В данном случае речь идёт о при­езжих живописцах. Известие о росписи надвратной церкви в Новгороде в 1196 г. называет живописца (писца) даже по имени («Печерский патерик», стр. 8-9; Новгород. лет., стр. 42. Из­вестны были и живописцы (см. И. И. Срезневский, Материалы, т. I, стб. 866)).

Значительное развитие письменности в Древней Руси объясняет нам появление переписчиков книг, или пис­цов. Большой список книжных писцов, известных по за­писям на книгах, составлен в алфавитном порядке Е. Ф. Карским. Но при всей своей полноте этот список даёт мало сведений о профессиональных писцах. Только в книге поучений Ефрема Сирина 1288 г. писец называет себя мастером. Впрочем, как пишет Е. Ф. Карский, «можно также предполагать, что и некоторые другие древние писцы, относительно ремесла которых нет других более точных указаний, вроде Путяты, Угринца и под., были писцами по профессии, так как в противном слу­чае они не ограничились бы краткими записями, как: «Путята псал», «Угринец псал», а сообщили бы кое-что о душевном настроении, а также об обстоятельствах письма» (Е. Ф. Карский, Славянская кирилловская палеография, Л. 1928, стр. 259-308, см. стр. 262).

Количество книжных писцов-профессионалов, судя по записям, было ограниченным. В мелких городах, ве­роятно, писцов-профессионалов не было и вовсе, но в больших городах они могли занимать видное место среди других ремесленников, выполняя и функции наём­ных писцов грамот и свидетелей («послухов»).

Что касается переплётчиков, то существование их как особых мастеров подвержено сомнению. Переписчики книг, вероятно, были одновременно и переплётчиками. Только дорогие книги, чаще всего напрестольные еванге­лия, украшались золотом и серебром, но это была уже не переплётная, а ювелирная работа ( Там же, стр. 115 Там же, стр. 115). Не случайно, само название «переплётчик» не известно древнерусским про­изведениям.

В число ремесленных специальностей должны были входить и некоторые другие производства, выпавшие во­обще из поля зрения наших историков и археологов. На­пример, Хроника Георгия Амартола, рано переведённая на русский язык, знает мастера-белильщика - «белильника» (белиньника), а летопись говорит о побелке стен суздальского собора известью. Это свидетельство осо­бенно интересно тем, что в нём показано существование разных специальностей по строительству и ремонту зда­ний: кровельщиков, оловяничников, белилыциков («иных олову льяти, иных крыти, иных извистыо белити») (Лаврент. лет., стр. 390).

Иногда разные промысловые специальности сосредо­точивались в руках одного ремесленника, в других слу­чаях ремесленники занимались производством одного ка­кого-либо предмета, рассчитанного на постоянный спрос. Таковы были седельники, лучники, тульники, сходив­шиеся в Холм к Даниилу Романовичу Галицкому. По­этому Б. А. Рыбаков прав, замечая, что «не всегда можно быть уверенным, что данная специальность суще­ствовала совершенно самостоятельно, без сочетания с родственной». Гораздо труднее согласиться с ним в том, что число специальностей (64), указанное им в списке ремесленных профессий Древней Руси, скорее преумень­шено, чем преувеличено (Б. А. Рыбаков, Ремесло Древней Руси, стр. 509-510). Так, можно сомневаться в су­ществовании таких специальностей, как оружейники (Общее название мастеров оружейного дела, рядом с которыми Б. А. Рыбаков называет бронников, шорников и пр.), волочильщики, гранильщики, корчажники, мастера по выделке пергамента и т. д. Впрочем, подобные поправки в отношении сокращения или пополнения списка ре­месленных специальностей, составленного Б. А. Рыбако­вым, не меняют общую картину большого ремесленного развития Древней Руси.

Сводя письменные свидетельства о ремёслах Древней Руси в целое, получим такой список ремесленных спе­циальностей (по алфавиту):

 1) белилыцики	(белиньники),	 
 2) гвоздочники,		 
 3) гончары,		 
 4) городники,		 
 5) древоделы,		 
 6) замочные мастера,	 
 7) зиждители,		 
 8) златари,		 
 9) иконники,		 
 10) каменщики, 
 11) каменосечцы(?), 
 12) клобучники, 
 13) кожевники, 
 14) корабльчии, 
 15) котельники, 
 16) кузнецы, 
 17) кузнецы серебру, 
 18) кузнецы меди, 
 19) лучники, 
 20) мостники, 
 21) оловодмецы, 
 22) опонники, 
 23) писцы (живописцы), 
 24) писцы (книжные), 
 25) плотники, 
 26) порочные мастера, 
 27) портные швецы, 
 28) ручечники, 
 29) седельники, 
 30) серебряники, 
 31) стеклянники, 
 32) тульники, 
 33) усмошвецы, 
 34) щитники. 

Однако и этот список ремесленных специальностей явно неполный. Так, в него не внесены ремесленники, связанные с производством продуктов питания. Б. А. Ры­баков вообще не останавливается на этой ремесленной группе, относя к ней почему-то одних «масленников», которые, кстати говоря, не упоминаются в древней­ших русских источниках. Отсутствие указаний на ре­месленников, занятых производством пищевых припасов, в книге Рыбакова, впрочем, вполне понятно, так как в задачу автора и не входило изучение таких профессий, «которые не являются ремеслом в полном смысле слова». Но изучение подобных специальностей совершенно необ­ходимо для характеристики хозяйства и населения древ­нерусских городов. Большое количество ремесленников, занятых производством и продажей продуктов питания, характерно для крупных городских центров с их разно­образным населением, часть которого потеряла или на­чала терять связь с сельским хозяйством. Так, в русских городах XVI в. ремесленники, производившие пищевые продукты для продажи на рынке, по численности мало уступали ремесленникам других специальностей. В Сер­пухове, Коломне и Можайске конца XVI в. более 22% всех ремесленников было занято приготовлением продук­тов питания. Это были хлебники, мясники, пирожники, квасники и пр. (Н. Д. Чечулин, Города Московского государства в XVI веке, СПБ 1889, стр. 197) То же мы видим и в других русских го­родах того же столетия. Московский рынок XVII столе­тия был заполнен полками и скамьями колачников, яблочников и пивоваров.

Так было не только в русских городах. Объединение мясников считалось крупнейшим из парижских цехов средневекового времени. Наряду с ним существовали объединения хлебников и пр. Естественно поэтому пред­полагать существование подобных же ремесленных про­фессий и в городах Древней Руси.

К сожалению, наши письменные свидетельства почти не дают сведений о существовании таких ремесленных занятий в XI-XIII вв. Только позднее летописное изве­стие 1485 г. показывает, что в это время мясники в Пскове составляли корпорацию, обладавшую общей кассой; мяс­ники платили мастерам за постройку нового моста через реку Пскову («Псковичи поставиша новый мост черезо Пскову а даша масте­ром 60 рублей; а платиша то серебро мясники» (ПСРЛ, т. V, СПБ 1851, стр. 43)). Возможно, мясники были известны в Древней Руси под другим названием - прасолов. В русском языке (см. словарь В. Даля) под этим именем были известны скупщики мяса и рыбы для розничной, мелочной продажи, в более широком смысле - перекуп­щики товаров. В древнерусских памятниках это слово также обозначало продавца, а глагол «прасолити» был равнозначен понятию барышничать, торговать. «Если кто продает челядина, - читаем в древнем памятнике, - то столько же ему взять, сколько за него дал; если же больше, то окажется он берущим лишнее и торгующим («прасоля») живыми душами» (И. И. Срезневский, Сведения и заметки о малоизвестных и неизвестных памятниках, СПБ 1876, стр. 332).

Слабым указанием на то, что на рынках Древней Руси продавался готовый хлеб, следовательно, существовали ремесленники-хлебники, является одно место в кириковом вопрошании XII в. с вопросом, можно ли слу­жить литургию с одной просфорой там, где нельзя было достать другой просфоры. Ответ разрешал служить ли­тургию, но только в том случае, если не будет близко торга, где можно купить («Аж будет далече, яко в селе, а негде будеть взяти другое просфуры, то достоить» («Русская историческая библиотека», т. VI, стб. 50-51)). Следовательно, на торгу про­давались, если не готовые просфоры, то, по крайней мере, мука, из которой они выпекались.

Ряд указаний на существование торговли съестными припасами получаем из Печерского патерика. Между игуменом Печерского монастыря и экономом возникали споры, откуда достать деньги, «чим купити братии тре­бование», т. е. потребное для пропитания монахов в их общей трапезе.

Рассказывая о первоначальном устройстве мона­стыря, Печерский патерик отмечает, что монахи занима­лись разными ремёслами и носили свои изделия на про­дажу в город, где покупали жито: «и так носили в город продавать, и на это покупали жито, разделяли его между собой, чтобы каждый перемолол его за ночь для приго­товления хлебов».

Впрочем, один из продуктов питания, несомненно, продавался на рынке - это соль. В Киев её, например, привозили из Галича. Во время междоусобных княже­ских распрей, когда подвоз соли прекращался, в Киеве наступал соляной голод, чем пользовались спекулянты, быстро взвинчивавшие цены на соль. Так случилось в са­мом конце XI в., когда купцы, торговавшие солью, не могли приехать в Киев из Перемышля и Галича («Печерский патерик», стр. 108). О до­роговизне соли рассказывает и Новгородская летопись под 1232 г. Таким образом, соль была одним из тех пи­щевых продуктов, которые рано сделались предметом торговли.

Небольшое количество даже не указаний, а намёков на существование ремесленников, производивших про­дукты питания, не может служить решительным доказа­тельством того, что таких ремесленников в Древней Руси не было совсем. Тем не менее это является молчаливым доказательством незначительного количества ремесленников в русских городах XI-XIII вв. Производство пищевых припасов занимало, повидимому, очень ограниченное место в городском хозяйстве на Руси этого времени. Продукты покупались на рынке почти без участия посредников, да и то только в больших городах. Летописец, рассказывая о щедрости Владимира Святославича, рисует картину раздачи продовольствия больным и нищим: «На воза укладывали хлеб, мясо, рыбу, различные овощи, мёд и квас в бочёнках, и возили по городу». На княжеских пирах подавалось много мяса домашних животных и зверей, «бяше по изобилью от всего» («Повесть врем. лет», ч. 1, стр. 86). Тут нет и намёка на покупку пищевых припасов: их доставляют из княжеских вотчин.

Хозяйство горожан было ещё сильно связано с земледелием и животноводством. Нивы и огороды, пригородные луга по долинам рек и низинам играли большую роль в городском хозяйстве. Поэтому так относительно часты указания на «болонья» - низменные или прибрежные места, служившие выгоном для городского стада. Натуральное хозяйство ещё довлело над городом.