В плену у Цветка

Кетсалькоатль с трудом открыл глаза. Он хотел приподнять­ся, но голова оказалась такой тяжелой, что он не смог оторвать ее от пушистого покрывала. Кетсалькоатль с удивлением заме­тил, что в комнате светло - значит, полдень давно миновал. Выходит, он спал долго, ибо заснул, вернее - забылся, ночью, когда Папанцин закончил свой рассказ о том, чего он так боялся.

Горло сжала судорога; сразу захотелось пить. Кетсалькоатль медленно повернулся на бок, и взгляд его уперся в пару ог­ромных неподвижных глаз: две продолговатые миндалины, об­рамленные густым веером мохнатых ресниц, смотрели на него с любопытством и настороженностью. Глаза находились так близко - длинные мохнатые ресницы почти касались его ли­ца - и казались столь невероятно прекрасными, что Кетсаль­коатль решил, будто он еще не проснулся, и закрыл глаза. Минуту спустя он открыл их снова; глаза-миндалины теперь на­ходились немного дальше, а над ними появились тонкие прямые стрелы бровей. Он заметил, что они медленно удаляются от него... Появился тонкий нос с горбинкой, яркие сочные губы, синева черных гладких волос, изящная шея, украшенная двой­ной цепочкой крупных изумрудов, маленькие уши с непомерно большими серьгами из яшмы в прозрачных крохотных мочкех...

В плену у Цветка

Кетсалькоатль совершенно явственно ощутил, как что-то неж­ное и прохладное заползает к нему под голову. Теперь это «что-то» осторожно, но довольно настойчиво пыталось припод­нять его отяжелевшую голову. Одновременно он почувствовал на губах знакомый приятный аромат, а в пересохшем рту - холодный, упоительно сладкий напиток.

Кетсалькоатль пил жадно и много. Он чувствовал, как вме­сте с напитком, утолявшим жажду, в него вливаются бодрость, сила и уверенность. Наконец он оторвался от сосуда и легко и радостно отбросил назад голову.

«Кем могла быть эта девушка и как она сюда попала?» - думал он, рассматривая узоры из перьев на потолке. После то­го как злые духи проникли в его тело, он ни разу еще не чув­ствовал себя так легко и хорошо. Неужели это связано с появ­лением девушки в его покоях? Женщина в его опочивальне?! Раньше они никогда не приходили сюда. Им было запрещено под страхом самых суровых наказаний и даже смерти пере­ступать порог его дворца, и никто никогда не осмелился на­рушить приказ. Знает ли она об этом? Кто она и как ее зовут?

- Шочитль, - тихо прозвучал мелодичный голос. - Меня зовут, о человечнейший и милосерднейший господин, Шочитль- дочь твоего верного слуги и раба.

Кетсалькоатль был поражен. Быть может, он бредил вслух? Как она угадала его мысль? Легко, почти без всяких усилий, он повернулся на голос.

Подобрав под себя ноги, девушка сидела прямо на полу, далеко от ложа правителя, почти у самой стены. Теперь он смог разглядеть ее всю целиком, а не только одно лицо, так пора­зившее его своей совершенной красотой.

Ей было не больше пятнадцати или шестнадцати лет - воз­раст, когда девушка уже перестает быть ребенком, но еще не обретает величественного великолепия зрелости женщины-матери. Красная короткая юбка плотно облегала в меру полные крутые бедра, одновременно подчеркивая тонкую талию, пере­хваченную узким ремешком. Собственно, это и была вся ее

одежда, если не считать богатых украшений на шее и тонких запястьях рук. Изумрудные ожерелья, казалось, соединяли стройную длинную шею с узкими покатыми плечами. Упругие девичьи груди по-козьи смотрели в стороны; правая рука упи­ралась в пол, левая лежала вдоль бедра. На обнаженном глад­ком колене покоилась изящная тонкая кисть с длинными паль­цами, унизанная кольцами.

Кетсалькоатль поймал себя на том, что не просто рассматри­вает девушку, удовлетворяя естественное любопытство, а с наслаждением любуется этим совершенством красоты и неповто­римой свежести, свойственной одной только молодости. Ощу­щение пьянящего дурмана, проникшего в тело вместе с чудот­ворным напитком, постепенно усиливалось, и, хотя ему казалось, что сила и бодрость рвутся из его тела наружу, он испытывал такое стремительное головокружение, что снова отбросил голо­ву на ложе. Голова продолжала кружиться, правда, теперь ему было приятно и радостно.

- Шочитль, - то ли позвал, то ли повторил он имя девуш­ки. - Цветок... Он прекрасен и похож на бабочку, красавицу бабочку, порхающую среди цветов... - Кетсалькоатль снова повернулся к девушке лицом.

Девушка вспорхнула, как изящная стрекоза. Она оказалась выше, чем ему показалось вначале, и гораздо стройнее. В бе­зупречных линиях ее фигуры была какая-то детская хрупкость: дотронься до них грубой рукой, и они согнутся, надломятся в болезненном изгибе...

Он позвал к себе Шочитль...

Золотая клетка поздней любви оказалась мучительно прият­ной. Временами, когда Кетсалькоатль вырывался из дурмана любви и пьянящего напитка, наполнявшего разум сладостным обманом, он принимал решение разорвать паутину, сковывав­шую его волю. Но Шочитль, безошибочно угадывавшая душев­ное состояние своего возлюбленного, успевала неистощимым потоком ласк или кувшином пьянящего напитка, а чаще всего тем и другим снова и снова подчинять себе ослабленную во­лю и разум правителя Толлана. Он был пленником этого очаро­вательного Цветка, дурманящий аромат которого, казалось, навсегда лишил его свободы.

Однажды ночью Кетсалькоатля разбудил страшный грохот, сотрясавший дворец. Так он узнал, что, наконец, пришли долго­жданные дожди, но сладкий призывный поцелуй и несколько глотков пульке (Пульке - мексиканский напиток из перебродившего сока агавы и меда.) - так Шочитль называла свой напиток, ставший теперь для него почти жизненной потребностью, - снова сде­лали его равнодушным и безразличным ко всему, кроме Шо­читль и ее божественного пульке.

Отголоски бурных событий, проходивших где-то там, далеко, вне пределов его маленького сказочно прекрасного мирка, оку­танного дурманящим туманом, иногда доходили до него, но он потерял нить, соединявшую его с другой жизнью. Теперь она казалась ему фантастической, потусторонней. Только Шочитль, ее губы, не знающие устали, и пламенные объятия были той реальностью, которой он жил и наслаждался.

Папанцин ни разу не появился во дворце, но Кетсалькоатль постоянно ощущал его незримое присутствие. Еще в первые дни добровольного плена память восстановила разорванную на клочки картину той мучительной ночи, когда в болезни насту­пил кризис. Он был убежден, что именно Шочитль - дочь его любимого царедворца - и ее пульке спасли ему жизнь. Это успокаивало, и он верил, что Папанцин обязательно появится в то самое мгновение, когда правитель Толлана будет нуждаться в нем. Его отсутствие он воспринимал как прирожденную так­тичность своего придворного, и Кетсалькоатлю оставалось лишь наслаждаться любовью и ждать, когда Папанцин распахнет двери золотой клетки.