Еще одна попытка

Еще одна попытка

Перед вами рукопись на неизвестном языке. Вер­нее, вы еще не знаете, так ли это, а только предпола­гаете, что стройные ряды и колонки тщательно выве­денных замысловатых знаков и значков, разноцвет­ных рисунков и орнаментов являются рукописью. Иногда проходят годы и даже десятилетия - исто­рия знает такие примеры, - прежде чем предполо­жение превращается в уверенность, в твердое убеж­дение, непоколебимую веру, что это действительно рукопись.

Молодой дешифровщик, впрочем пока только он один называет себя так, уже в который раз вгляды­вается в серо-белые листы фотобумаги, на которых изображены страницы рукописей. Их, рукописей, только три.

Одна хранится в Дрездене. На длинной полосе бумаги, сделанной из луба фикуса и сложенной складками, наподобие веера или мехов у гармошки, волосяной кисточкой на 74 страницах нанесены таинственные знаки и непонятные рисунки. Другая руко­пись, хранящаяся в Мадриде, состоит из двух фраг­ментов - всего 112 страниц - и также сложена складками, однако у нее нет начала, это сразу вид­но, нет и конца. В еще худшем состоянии рукопись, найденная Леоном де Рони в архивах парижской би­блиотеки. Это даже не рукопись, а фрагмент из 24 страниц, к тому же сильно поврежденный.

И все. Все, что уцелело от костров испанской ин­квизиции, уничтоживших четыреста лет назад руко­писи индейцев майя.

С чего начать? Как подступиться к ним? Как за­ставить заговорить этих древних свидетелей выдаю­щейся цивилизации Американского континента? А может быть, американский профессор прав, и они вообще не умеют говорить?

Тогда, много лет назад, выпускник Московского университета Юрий Кнорозов не мог дать ответа на эти- и еще многие другие вопросы, возникавшие у каждого, кто хоть раз увидел рукописи майя. Он знал многое - вернее, почти все, что было опуб­ликовано в мировой печати об этих манускриптах, вот уже почти столетие плативших черной неблаго­дарностью - молчанием всем тем, кто стремился проникнуть в их тайну.

Он изучил древние письмена Старого Света, тща­тельно присматриваясь к особенностям иероглифи-ки китайцев и древних египтян; он искал социально-исторические причины возникновения пи_сьма у наро­дов, которые прошли примерно тот же исторический путь, что и майя. Он был лингвистом, историком и еще... Он считал, что гуманитарные науки следует вывести на уровень точных наук, и много думал о новом открытии, которое несправедливо оскорбили люди, не сумевшие или не пожелавшие разобраться в этом дерзновенном полете человеческой мысли, приклеив ему ярлык мракобесия... Да, он думал о кибернетике, о возможностях ее применения в линг­вистике, о совершенно невероятном на первый взгляд сочетании «думающих» машин с наукой язы­кознания... Это была мечта, но мечта, построенная на строгом научном анализе молодого ученого, по­нимавшего, какой невероятно тяжелый труд ждет его впереди, сколько препятствий ему придется пре­одолеть, сколько неудач и разочарований поджи­дает его.

Однако он знал, он непоколебимо верил, что ру­кописи можно заставить заговорить. Только вот как?..

Шел 1950 год.