Сокровища царя Приама

 Злата, весами отвесивши, выложил десять талантов, 
 Вынул четыре он блюда и два светозарных тренога, 
 Вынул и кубок прекрасный... 

«Илиада». XXIV. 231-234.

1 февраля 1873 года Шлиман был уже на Гиссарлыке вместе с Софьей. Стояли жестокие морозы, дул северный ветер, который у Гомера называется «дыханием Борея». Оказалось, что у десятников нет с собою теплой одежды. Тогда Шлиман решительно отказался поселиться в каменном домике и предоставил его десятникам. Сам он с женой устроился в прошлогодней дощатой хижине.

На Гиссарлыке царили «гомеровские» патриархальные нравы, напоминающие родовой строй. Старейшина этой маленькой «научной республики» во время работы сам был впереди с лопатой или киркой, подбадривая рабочих веселыми шутками. Каждый новый человек на Гиссарлыке подвергался «второму крещению» - ему на выбор предлагалось несколько гомеровских имен, и он по своему вкусу мог назвать себя Агамемноном, Одиссеем, Лаомедоном, Энеем, Пелопсом, и с тех пор никто не имел права называть его иначе. Этот шуточный обычай вскоре был возведен в принцип и соблюдался неукоснительно. Обязанности врача на Гиссарлыке Шлиман выполнял сам. Он признавал только три лекарства: хинин, арнику и касторку,- этим он лечил и себя, и других от всех болезней...

Шлиман вставал ежедневно в пять часов утра. Чтобы умыться, надо было разжечь очаг и растопить замерзшую в умывальнике воду. Впрочем, это чаще делала Софья; Шлиман обычно садился на коня и скакал за пять километров к морю - купаться. Возвращался бодрый и оживленный. После завтрака он вместе с Софьей отправлялся в траншею. Лишь под вечер, усталые и разгоряченные работой, они выбирались из раскопа. В домике стоял мороз, яростный ветер сквозь щели врывался и задувал лампу. Чернила замерзали. Софья разбирала находки, привязывала ярлычки с номерами к непонятным черепкам и пузатым кувшинам с изящными длинными носиками. Шлиман надевал толстые шерстяные перчатки и садился писать дневник.

Измученная холодом, Софья однажды оставила на ночь растопленную печку. В три часа ночи Шлиман проснулся. Комната была полна дыма. Пол вокруг печки горел. Начала заниматься деревянная стена. Если стена прогорит в одном месте, ветер ворвется в домик и в одну минуту все будет охвачено пламенем. Шлиман вскочил и выплеснул на пол лохань с водой. Огонь немного унялся. Только когда миновала первая опасность, Шлиман позвал людей. Разобрали доски пола, засыпали сырой землей тлеющие балки (воды не было) и снова легли спать. Действительно, пожары в Трое были исторической традицией!

Но и после этого происшествия Шлиман не согласился переселиться в каменный дом.

Раскопки продолжались в северо-западном углу холма и на юге около Большой башни. И там и тут находок было множество, главным образом керамики. В тупик поставили Шлимана маленькие круглые глиняные предметы с дырками посередине. Одни имели форму усеченного конуса - их Шлиман назвал «вулканами», другие были вылеплены в форме двойных конусов, соединенных основаниями, - эти получили название «каруселей». Загадочность этих вещиц усугублялась еще тем, что на них были выдавлены какие-то знаки, крестики, кружочки, черточки.

Неужели письмена? Слава Шампольона померещилась Шлиману. Найти древнейший язык, расшифровать таинственные надписи - это было бы потрясающе!

Но никаких надписей на самом деле не оказалось: знаков было слишком мало, они не имели ничего общего ни с одной из известных систем письма.

Шлиман одно время был готов прийти даже к фантастическому решению, что эти разнообразные знаки - какие-то религиозные символы, а сами «вулканы» и «карусели» - символические жертвоприношения богам.

Но постепенно Шлиман убедился, что нашел всего-навсего грузила, пряслица к веретену. «Религиозные» знаки оказались простым орнаментом.

Здесь нужно сказать несколько слов о неточности, допущенной... Лионом (Фейхтвангером Фейхтвангер Лион (1884-1958) - крупный немецкий писатель. Его роман «Успех» (1930) посвящен разоблачению гитлеровского фашизма). В книге «Успех» Фейхтвангер говорит о том, что Шлиман нашел на различных предметах знак свастики и по легковерию своему принял за истину предположение ученого француза Бюрнуфа о том, что этот знак - «древний арийский религиозный символ». Это неверно. Фейхтвангер был введен в заблуждение. Свастику историки знали и раньше. А в нелепом толковании ее ни Шлиман, ни даже Бюрнуф неповинны. Не кто иной, как Шлиман, самым убедительным образом доказал ее «неарийское» происхождение. На основании непреложных фактов, собранных авторитетнейшими учеными, Шлиман доказал, что свастика в равной мере свойственна орнаментике древних китайцев, индусов, индейцев «пуэбло» Северной Америки, встречается на Юкатане, в Парагвае, в Новой Мексике, в Африке, у негров Золотого Берега и во многих других столь же «арийских» местах. Выдумал же «арийское происхождение» ломаного креста некий господин Грег, о котором Шлиман с убийственной иронией пишет, что он «целых шесть лет подряд был озабочен раскрытием таинственного смысла этих знаков и, наконец, решил, что во всем досконально разобрался».

Итак, не Шлиман заслужил печальную известность «пропагандиста» этого китайско-негритянско-индейского знака, которым в истории человечества ныне отмечен самый гнусный и самый позорный ее эпизод - фашизм.

Кроме керамики, раскопки в северной части Гиссарлыка дали много других интересных находок. Сначала путь преградила двухметровой толщины мраморная стена с остатками коринфских колонн. Стену вскрыли на протяжении девяноста метров. Несколько интереснейших надписей, высеченных на больших мраморных плитах, говорили о том, что здесь находилось святилище Афины. К сожалению, Шлиман неточно перевел одну из надписей и поэтому не понял, что эта стена принадлежала не храму собственно, а ограде храма, Но он вообще мало задерживался на изучении этой относительно поздней постройки, которую он отнес ко временам Лисимаха. Ради вскрытия более древних слоев Шлиман проломил стену и стал продвигаться вглубь.

Такая же участь постигла и часть «стены Лисимаха», на которую наткнулся северо-западный раскоп, и даже две стены, которые были отнесены Шлиманом уже к доисторической троянской эпохе. Ниже, под фундаментом храма, оказались руины странного дома, чрезвычайно древнего. Он состоял из восьми или девяти комнат и казался каким-то лабиринтом. Понять его происхождение и назначение было чрезвычайно трудно. Бережно его сохранив, Шлиман продолжал копать дальше. И вот, наконец, под многокомнатным домом он нашел стены, которые искал. Они носили следы страшного пожара.

Это уже могло служить серьезнейшим вещественным доказательством. Ведь Троя, воспетая Гомером, Троя эпохи Приама, погибла в огне!

Как одержимый Шлиман работал с утра до ночи. Он увеличил число рабочих и начал копать сразу в нескольких местах. Софья, все больше увлекаясь, помогала ему. Уже без гримасы принуждения читала она на ночь гомеровы гекзаметры. Шлиман помечал на своих письмах рядом с датой уже не «холм Гиссарлык», уже даже не «Троя», а прямо «Пергам Приама» (Пергамом у Гомера назван кремль в Трое; там находились дворец Приама и его сыновей, храм Афины и т. п. «Пергам Приама» не нужно смешивать с малоазиатским городом Пергамом (нынешняя Бергама)).

Каждый день приносил открытия. В одном из домов были найдены гигантские глиняные сосуды - «пифосы». Любой из них легко мог вместить нескольких людей, стоящих во весь рост. Эти пифосы, вероятно, были хранилищами для зерна, масла, вина. Шлиман высказал предположение, что здесь находился дом виноторговца.

Еще поразительней были находки, начавшиеся с середины марта в южной траншее. На тридцатифутовой глубине в «горелом» слое открылась наклонная дорога, выложенная гладкими каменными плитами. На ней еще сохранились колеи, выбитые колесами. Если дорога, значит, она куда-то ведет! Шлиман бросил сюда сотню рабочих и принялся в бешеном темпе откапывать ее. Вскоре дорога привела к мощным, двойным воротам. Ворота были в стене, рядом с Большой башней.

Неудержимое шлиманское воображение тотчас назвало эти ворота Скейскими - главными воротами Илиона, через которые троянцы выходили на поле сражения. Поблизости от ворот нашлись и руины обширного дома, в котором Шлиман без колебаний признал «дворец Приама». Но, чтобы откопать весь «дворец», пришлось бы снести другое здание, много веков спустя построенное над ним и над мощеной дорогой. И здесь Шлиман показал, что недаром он стал серьезно учиться археологии. Он запретил разрушать более позднее здание, поняв, что оно будет необходимо для дальнейшего изучения Трои, для проверки ранее добытых результатов.

Год тому назад он спокойно снес бы эти стены.

Началась весна. Гнилая малярийная троадская весна с морозными ночами и жаркими днями. Оттаявшие болота зацвели, миллионы лягушек с вечера поднимали дикий крик, и Шлиман по ночам не мог заснуть. Он ворочался в постели, проклинал все на свете и старался уверить себя, что лягушки - причина его дурного настроения.

Но прилетели аисты, лягушки немного утихли, а настроение не улучшалось.

Все-таки нужно было найти нечто гораздо более солидное, чем ворота. Нужно было разрушить заговор молчания, который ученые филистеры (Филистер - самодовольный обыватель, мещанин) устроили вокруг Трои. Нужно было доказать им, что Генрих Шлиман не бросает слова на ветер.

Особенно оскорбительно было поведение профессора Курциуса. Этот ученый, историк и археолог, был в чести потому, что сумел сблизиться с придворными германскими кругами. Летом 1872 года Курциус со своими учениками совершил экскурсию по Троаде. Шлиман в это время был уже в Афинах. В брошюре, описывающей экскурсию, Курциус удостоил Шлимана следующими пренебрежительными словами: «Мужик из Хыблака повел нас на Гиссарлык, где раньше с большим усердием копал Шлиман». И больше ни слова.

Как ослеплен должен быть человек, которого даже величественные стены раскопанной Трои не сумели заставить отказаться от предвзятого предубеждения к «самозванцу».

«Профессиональных специалистов» нужно было ошеломить чем-нибудь потрясающим.

А потрясающего по-прежнему не было.

Шлиман решил уточнить топографию Трои. Холм Гиссарлык был слишком мал для большого города с многотысячным населением. Шлиман считал его Пергамом. Самый город, очевидно, лежал в долине, под холмом. Открытие этого нижнего города должно было внести полную ясность в вопрос.

В мае, когда немного обсохла земля, в разных местах долины стали рыть глубокие колодцы, доходившие до материка. Разведка принесла действительно неожиданные результаты: много глиняных черепков, остатков строений и могил, но ни малейших следов доисторических поселений! Все находки в долине были не старше «эллинской» эпохи. Шлиман должен был признать, что ошибался: вся Троя Гомера, очевидно, умещалась на плато Гиссарлыка, и пышный город, воспетый великим слепцом, приходилось признать порождением поэтического вымысла, принявшего поистине «гомерический» размах!

С тем большим рвением Шлиман продолжал раскапывать Гиссарлык. Он возобновил поиски на севере и северо-западе, нашел продолжение ранее открытой доисторической стены, проломил несколько поздних стен. Заступы изо дня в день обнажали развалины, камни, стены без надписей. Все трудней становилось разбираться во всей этой путанице наслоений, в лабиринте обрушенных временем построек. И вот утомление стало охватывать искателя. Он был болен. Уже не помогал хинин. Друзья и недруги присылали ему вырезки из газет, в которых ученые-специалисты и просто журнальные писаки издевались над его «гомеровской» страстью. Турецкая администрация продолжала придираться ко всякому поводу.

В мае умер отец Софьи. Она уехала в Афины на похороны. Шлиман остался один и почувствовал себя совсем покинутым.

В это время он писал своему издателю:

«Тяготы и лишения превосходят мои силы. Я решил продолжать раскопки до 1 июня, а потом навсегда их прекратить. Теперь я буду копать только в Греции и начну с Микен».

Но оторваться от Трои было не так легко. Шлиман все оттягивал намеченное прекращение работ. Из Афин вернулась Софья. Приободрившись, Шлиман решил продлить раскопки до 15 июня. Он все еще не мог отказаться от надежды.

За день до объявленного прекращения раскопок, 14 июня 1873 года, Шлиман спустился в раскоп, как всегда, в 6 часов утра. Несколько рабочих расчищали стену в западной части холма; в том месте, где сливались три траншеи: северная, западная и южная. Под фундаментом одной из древних стен что-то блеснуло. Рабочий ковырнул лопатой разок-другой, и из-под твердого слежавшегося веками строительного мусора показалась какая-то позеленевшая от времени медная вещь.

- Стой! - закричал Шлиман.

Удивленно взглянув на хозяина, рабочий опустил заступ.

- Стой,- повторил Шлиман уже совершенно спокойно. - Пора завтракать. Это потом откопаем.

И попросил Софью объявить перерыв на завтрак. Было семь часов утра. Обычно перерыв начинался в одиннадцать. Но Софья, ни о чем не спрашивая, собрала рабочих и объявила пайдос (Пайдос - перерыв, или, точнее, «шабаш» (греч.)).

Через минуту, посовещавшись с мужем, она объявила всем, что рабочие сегодня могут идти домой. Дневной заработок за ними сохраняется. Сегодня эфенди (Эффенди - господин (турецк.)) именинник.

Рабочие ушли. Тогда Шлиман, вооружившись большим ножом, принялся выковыривать из-под стены таинственный предмет.

Камни ветхой стены, подкопанные снизу, грозили в любую минуту обрушиться. Почва была тверда и не поддавалась крепкому лезвию. Но Шлиман не отступил. До самого вечера, рискуя жизнью, он работал своим ножом.

Несколько раз Софья поднималась из раскопа к жилому дому, унося что-то тяжелое под большой красной турецкой шалью.

Солнце садилось, когда Шлиман и Софья, закончив работу, заперлись в своем домике. Лучи заката червонным золотом заливали комнату. А на столе, как сгусток вечернего солнца, сверкала груда металла.

Груда темного червонного золота.

Достойная награда за три года лишений и безостановочного труда. Вот оно наконец, доказательство, - несомненное и решающее доказательство, которого Шлиман так долго искал!

Сокровище троянского царя Приама - ибо кому же иному могло оно принадлежать? - лежало перед Генрихом и Софьей Шлиман на простом дощатом столе.

Они сосчитали, взвесили и записали найденные предметы.

Золотые чаши и кубки (самый большой из них весил 600 граммов). Кубки из серебра и электрона (Электрон - сплав из четырех частей золота и одной части серебра, употреблявшийся ювелирами древности). Две потрясающей красоты диадемы из золотых цепочек. Двадцать четыре золотых ожерелья, шестнадцать статуэток. Огромная серебряная ваза, из которой на стол высыпался дождь мелких золотых вещиц - серег, колец, булавок, свитых змеей браслетов, пуговиц, - всего около 8700 предметов.

Кроме этого, медная и бронзовая посуда и оружие.

Шлиман перебирал в уме мельчайшие подробности и обстоятельства, при которых был найден клад. Предметы были сгруппированы в углублении под стеной так, будто клад когда-то был заключен в четырехугольный, ныне совершенно истлевший деревянный ящик. Это казалось тем более вероятным, что возле клада Шлиман нашел бронзовый стерженек с большим металлическим наростом, очевидно ключ, «чрезвычайно похожий на ключи несгораемых касс в банках», как отметил Шлиман в дневнике.

Весь клад был прикрыт большим круглым медным предметом, в котором Шлиман не колеблясь признал щит. Тут же был странной формы медный шлем.

Бережно взяв диадему, Шлиман надел ее на голову Софьи, застегнул вокруг ее шеи ожерелье, на руки надел запястья, вдел тяжелые подвески в уши. Золото Елены Прекрасной на жене Генриха Шлимана - что могло быть радостней для этого человека, посвятившего свою жизнь Гомеру!

Софья действительно была очень хороша в этом уборе.

Когда клад убрали в ящик и заперли на замок, Шлиман стянул с пальца Софьи обручальное кольцо и с отвращением отшвырнул его. Женщина, носившая диадему Елены, не должна больше прикасаться ни к какому другому золоту!

Поздно ночью, уже засыпая, Шлиман подумал о том, что стал обладателем огромного богатства,- ведь все это было обыкновенным золотом, которое стоит много денег.

Ему стало смешно. Наделать монет и медалей из золота Приама - веселая шутка!

Назавтра пришли рабочие. Как ни в чем не бывало Шлиман продолжал раскопки. На том месте, где нашелся клад, рабочие кирками взрыхлили почву. Не нашли ничего, кроме обломков двух изящных серебряных финалов. Разломы были свежие - землекоп разбил фиалы ударами своей кирки. Потом нашли третий, уцелевший фиал.

17 июня раскопки в Трое прекратились.