Глава V. Продолжение государствования Иоаннова г. 1491—1496

Заключение Андрея, Иоаннова брата. Смерть его и Бориса Васильевича. Посольства императора римского и наши к нему. Открытие печорских рудников. Посольство датское, чагатайское, иверское. Первое дружелюбное сношение с султаном. Посольства в Крым. Литовские дела. Смерть Казимира: сын его, Александр на троне литовском. Неприятельские действия против Литвы. Переговоры о мире и сватовстве. Злоумышление на жизнь Иоаннову. Посольство князя мазовецкого в Москву. Мир с Литвою. Иоанн отдает дочь свою, Елену, за Александра. Новые неудольствия между Россиею и Литвою.

[1491—1493 гг.] Обратимся к государственным происшествиям.— Великий князь жил мирно с братьями до кончины матери, инокини Марфы: она преставилась в 1484 году, и с того времени началось взаимное подозрение между ими. Андрей и Борис не могли привыкнуть к новому порядку вещей и досадовали на властолюбие Иоанна, который, непрестанно усиливая государство Московское, не давал им части в своих приобретениях. Лишенные защиты и посредничества любимой, уважаемой родительницы, они боялись, чтобы великий князь не отнял у них и наследственных уделов. Иоанн также, зная сие внутреннее расположение братьев, помня их бегство в Литву и наглые злодейства в пределах российских, не имел к ним ни доверенности, ни любви; но соблюдал пристойность, не хотел быть явным утеснителем и в 1486 году обязался новою договорною грамотою не присвоивать себе ни Андреевых, ни Борисовых городов, требуя, чтобы сии князья не входили в переговоры с Казимиром, с тверским изгнанником Михаилом, с литовскими панами, новогородцами, псковитянами и немедленно сообщали ему все их письма. Следственно, Иоанн опасался тайной связи между братьями, Литвою и теми россиянами, которые не любили самодержавия: может быть и знал об ней, желая прервать оную или в противном случае не оставить братьям уже никакого извинения. Еще они с обеих сторон удерживались от явных знаков взаимного недоброжелательства, когда Андрею Васильевичу сказали, что великий князь намерен взять его под стражу: Андрей хотел бежать; одумался и велел московскому боярину, Ивану Юрьевичу, спросить у государя, чем он заслужил гнев его? Боярин не дерзнул вмешаться в дело столь опасное. Андрей сам пришел к брату и хотел знать вину свою. Великий князь изумился: ставил небо во свидетели, что не думал сделать ему ни малейшего зла, и требовал, чтобы он наименовал клеветника. Андрей сослался на своего боярина, Образца: Образец на слугу Иоаннова, Мунта Татищева; а последний признался, что сказал то единственно в шутку. Государь, успокоив брата, дал повеление отрезать Татищеву язык: ходатайство митрополитово спасло несчастного от сей казни; однако ж его высекли кнутом. В 1491 году великий князь посылал войско против ординских царей, Сеид-Ахмута и Шиг-Ахмета, которые хотели идти на Тавриду, но удалились от ее границ, сведав, что московская рать уже стоит на берегах Донца. Полководцы Иоанновы, царевич Салтаган, сын Нордоулатов, и князья Оболенские, Петр Никитич и Репня, возвратились, не сделав ничего важного. В сем походе долженствовали участвовать и братья великого князя; но Андрей не прислал вспомогательной дружины к Салтагану. Иоанн скрыл свою досаду. Осенью, сентября 19, приехав из Углича в Москву, Андрей был целый вечер во дворце у великого князя. Они казались совершенными друзьями: беседовали искренно и весело. На другой день Иоанн через дворецкого, князя Петра Шастунова, звал брата к себе на обед, встретил ласково, поговорил с ним и вышел в другую комнату, отослав Андреевых бояр в столовую гридню, где их всех немедленно взяли под стражу. В то же время князь Симеон Иванович Ряполовский со многими иными вельможами явился перед Андреем, хотел говорить и не мог ясно произнести ни одного слова, заливаясь слезами; наконец дрожащим голосом сказал: Государь князь Андрей Василиевич! пойман еси богом, да государем великим князем, Иваном Василиевичем, всея Руси, братом твоим старейшим. Андрей встал и с твердостию ответствовал: «Волен бог да государь брат мой; а всевышний рассудит нас в том, что лишаюсь свободы безвинно». Андрея свели на Казенный двор, оковали цепями и приставили к нему многочисленную стражу, состоящую из князей и бояр; двух его сыновей, Ивана и Димитрия, заключили в Переславле; дочерей оставили на свободе: удел же их родителя присоединили к великому княжению. Чтобы оправдать себя, Иоанн объявил Андрея изменником: ибо сей князь, нарушив клятвенный обет, замышлял восстать на государя с братьями Юрием, Борисом и с Андреем Меньшим, переписывался с Казимиром и с Ахматом, наводя их на Россию; вместе с Борисом уезжал в Литву; наконец, ослушался великого князя и не посылал воевод своих против Сеид-Ахмута. 1 олько последняя вика имела вид справедливости: другие, как старые, были заглажены миром в 1479 году; или надлежало уличить Андрея, что он уже после того писал к Казимиру. Одним словом, Иоанн в сем случае поступил жестоко, оправдываясь, как вероятно, в собственных глазах известною строптивостию Андрея, государственною пользою, требующею беспрекословного единовластия, и примером Ярослава I, который также заключил брата. — Государь тогда же потребовал к себе и Бориса Василиевича: сей князь с ужасом и трепетом явился в московском дворце, но через три дня был с милостию отпущен назад в Волок. Андрей в 1493 году умер в темнице, к горести великого князя, по уверению летописцев. Рассказывают, что он (в 1498 году), призвав митрополита и епископов во дворец, встретил их с лицом печальным, безмолвствовал, заплакал и начал смиренно каяться в своей жестокости, быв виною жалостной, безвременной кончины брата. Митрополит и епископы сидели: государь стоял перед ними и требовал прощения. Они успокоили его совесть: отпустили ему грех, но с пастырским душеспасительным увещанием. — Борис Василиевич также скоро преставился. Сыновья его, Феодор и Иван, наследовали достояние родителя. В 1497 году они уступили великому князю коломенские и другие села, взяв за них тверские. Иван Борисович, умирая в 1503 году, отказал государю Рузу и половину Ржева, вместе с его воинскою рухлядью, доспехами и конями. Так в государстве Московском исчезали все особенные наследственные власти, уступая великокняжеской.

Между тем и внешние политические отношения России более и более возвышали достоинство ее монарха. Послы Ольгины находились в Германии, при Оттоне I, а немецкие в Киеве около 1075 года; Изяслав I и Владимир Галицкий искали покровительства римских императоров; Генрик IV был женат на княжне российской, и Фриде-рик Барбарусса уважал Всеволода III: но с того времени мы не имели сообщения с империею, до 1486 года, когда знатный рыцарь, именем Николай Поппель, приехал в Москву в письмом Фридерика III, без всякого особенного поручения, единственно из любопытства. «Я видел, — говорил он, — все земли христианские и всех королей: желаю узнать Россию и великого князя». Бояре ему не верили и думали, что сей иноземец с каким-нибудь злым намерением подослан Казимиром Литовским; однако ж Поппель, удовлетворив своему любопытству, благополучно выехал из России и чрез два года возвратился в качестве посла императорского с новою грамотою от Фридерика и сына его, короля римского, Максимилиана, писанною в Ульме 26 декабря 1488 года. Принятый ласково, он в первом свидании с московскими боярами, князем Иваном Юрьевичем, Даниилом Холмским и Яковом Захарьевичем, говорил следующее: «Выехав из России, я нашел императора и князей германских в Нюренберге; беседовал с ними о стране вашей, о великом князе, и вывел их из заблуждения: они думали, что Иоанн есть данник Казимиров. Нет, сказал я: государь московский сильнее и богатее польского; держава его неизмерима, народы многочисленны, мудрость знаменита. Одним словом, самый усерднейший из слуг Иоанновых не мог бы говорить об нем иначе, ревностнее и справедливее. Меня слушали с удивлением, особенно император, в час обеда ежедневно разговаривая со мною. Наконец сей монарх, желая быть союзником России, велел мне ехать к вам послом со многочисленною дружиною. Еще ли не верите истине моего звания? За два года я казался здесь обманщиком, ибо имел с собою только двух служителей. Пусть великий князь пошлет собственного чиновника к моему государю: тогда не останется ни малейшего сомнения». Но Иоанн уже верил послу, который именем Фридериковым предложил ему выдать его дочь, Елену или Феодосию, за Албрехта, маркграфа баденского, племянника императорова, и желал видеть невесту. Великий князь ответствовал ему через дьяка, Федора Курицына, что вместе с ним отправится в Германию посол российский, коему велено будет изъясниться о сем с императором, и что обычаи наши не дозволяют прежде времени показывать юных девиц женихам или сватам. — Второе предложение Поппелево состояло в том, что Иоанн запретил псковитянам вступаться в земли ливонских немцев, подданных империи. Государь велел ответствовать, что псковитяне владеют только собственными их землями и не вступаются в чужие.

Весьма достопамятна третий аудиенция, данная послу Фридерикову в набережных сенях, где сам великий князь слушал его, отступив несколько шагов от своих бояр. «Молю о скромности и тайне,— сказал Поппель: — ежели неприятели твои, ляхи и богемцы, узнают, о чем я говорить намерен: то жизнь моя будет в опасности. Мы слышали, что ты, государь, требовал себе от папы королевского достоинства; но знай, что не папа, а только император жалует в короли, в принцы и в рыцари. Если желаешь быть королем, то предлагаю тебе свои услуги. Надлежит единственно скрыть сие дело от монарха польского, который боится, чтобы ты, сделавшись ему равным государем, не отнял у него древних земель российских». Ответ Иоаннов изображает благородную, истинно царскую гордость. Бояре сказали послу так: «Государь, великий князь, божиею милостию наследовал державу русскую от своих предков, и наставление имеет от бога, и молит бога, да сохранит оную ему и детям его вовеки; а поставления от иной власти никогда не хотел и не хочет». Поппель не смел более говорить о том и вторично обратился к сватовству. «Великий князь, — сказал он, — имеет двух дочерей: если не благоволит выдать никоторой за маркграфа баденского, то император представляет ему в женихи одного из саксонских знаменитых принцев, сыновей его племянника (курфирста Фридерика); а другая княжна российская может быть супругою Сигизмунда, маркграфа бранденбургского, коего старший брат есть зять короля польского». На сие не было ответа, и Поппель скоро отправился из Москвы в Данию чрез Швецию, для какого-то особенного императорского дела: государь же послал в Немецкую землю грека, именем Юрия Траханиота, или Тра-хонита, выехавшего к нам с великою княгинею, Софиею, дав ему следующее наставление:

«I. Явить императору и сыну его, римскому королю Максимилиану, верющую посольскую грамоту. Уверить их в искренней приязни Иоанновой. — II. Условиться о взаимных дружественных посольствах и свободном сообщении обеих держав. — III. Ежели спросят, намерен ли великий князь выдать свою дочь за маркграфа баденского? то ответствовать, что сей союз не пристоен для знаменитости и силы государя российского, брата древних царей греческих, которые, переселясь в Византию, уступили Рим папам. Но буде император пожелает сватать нашу княжну за сына своего, короля Максимилиана: то ему не отказывать и дать надежду.— IV. Искать в Германии и принять в службу российскую полезных художников, горных мастеров, архитекторов и проч.». На издержки дано было ему 80 соболей и 3000 белок. Иоанн написал с ним дружественные грамоты к бургомистрам нарвскому, ревель-скому и любекскому.

Траханиот поехал (22 марта) из Москвы в Ревель, оттуда в Любек и Франкфурт, где был представлен римскому королю Максимилиану, говорил ему речь на языке ломбардском и вручил дары великокняжеские, 40 соболей, шубы горностаевую и беличью. Доктор, Георг Торн, именем Максимилиана отвечал послу на том же языке, изъявляя благодарность и приязнь сего венценосца к государю московскому. Посла осыпали в Германии ласками и приветствиями. Король римский, встречая его, сходил обыкновенно с трона и сажал подле себя; то же делал и сам император. Они стоя подавали ему руки в знак уважения к великому князю. Более ничего не знаем о переговорах Траханиота, который возвратился в Москву 16 июля 1490 года с новым послом Максимилиановым, Георгом Делатором. Незадолго до того времени умер славный король Матфей, и паны венгерские соглашались избрать на его место Казимирова сына, Владислава, государя богемского, в досаду Максимилиану, считавшему себя законным наследником Матфеевым. Сие обстоятельство соединяло австрийскую политику с нашею: Максимилиан хотел завоевать Венгрию, Иоанн южную литовскую Россию: они признавали Казимира общим врагом, и Делатор, чтобы тем вернее успеть в государственном деле, объявил желание римского короля (тогда вдового) быть Иоанну зятем: хотел видеть юную княжну и спрашивал о цене ее приданого. Ответ состоял в учтивом отказе: послу изъяснили наши обычаи. Какой стыд для отца и невесты, если бы сват отвергнул ее! Мог ли знаменитый государь с беспокойством и страхом ждать, что слуга иноземного властителя скажет об его дочери? Изъяснили также Дела-тору, что венценосцам неприлично торговаться в приданом; что великий князь без сомнения назначит его по достоинству жениха и невесты, но уже после брака; что надобно согласиться прежде в деле важнейшем, а именно в том, чтобы княжна российская, если будет супругою Максимилиана, не переменяла веры, имела у себя церковь греческую и священников. Для последнего великий князь требовал уверительной записи: но Делатор сказал, что он для сего не уполномочен. И так перестали говорить о браке.

Однако ж союз государственный заключился, и написали договор следующего содержания:

«По воле божией и нашей любви мы, Иоанн, божиею милостию государь всея Русии, владимирский, московский, новогородский, псковский, югорский, вятский, пермский, болгарский» (то есть казанский) «и проч. условились с своим братом, Максимилианом, королем римским и князем австрийским, бургонским, лотарингским, стирским, ка-ринтийским и проч. быть в вечной любви и согласии, чтобы помогать друг другу во всех случаях. Если король польский и дети его будут воевать с тобою, братом моим, за Венгрию, твою отчину: то извести нас, и поможем тебе усердно, без обмана. Если же и мы начнем добывать великого княжения киевского и других земель русских, коими владеет Литва: то уведомим тебе, и поможешь нам усердно, без обмана. Если и не успеем обослаться, но узнаем, что война качалася с твоей или моей стороны: то обязываемся немедленно идти друг ко другу на помощь.— Послы и купцы наши да ездят свободно из одной земли в другую. На сем целую крест к тебе, моему брату... В Москве, в лето 6998 (1490), августа 16».

Сей первый договор с Австриею, написанный на хартии, был скреплен золотою великокняжескою печатню. Делатор, видев супругу Иоаннову, Софию, поднес ей в дар от Максимилиана серое сукно и попугая; а государь, пожаловав его в золотоносны, дал ему золотую цепь с крестом, горностаевую шубу и серебряные остроги, или шпоры, как бы в знак рыцарского достоинства. Делатор выехал из Москвы августа 19, вместе с нашими послами, Траханиотом и дьяком Василием Кулешиным. Наказ, им ранный, состоял в следующем: «1) Вручить Максимилиану договорную Иоаннову грамоту и присягнуть в верном исполнении условий. 2) Взять с него такую же, писанную языком славянским; а буде напишут оную по-немецки или то латыни, то изъяснить, что обязательство великого князя не имеет силы, ежели в грамоте будут отмены против русской» (ибо Траханиот и Кулешин не знали сих двух (языков). «3) Максимилиан должен утвердить союз целовавшем креста перед нашими послами. 4) Объявить королю согласие Иоанново выдать за него дочь, с условием, чтобы она не переменяла Закона. 5) Сказать ему, что послам его и московским лучше ездить впредь чрез Данию и Швецию, для избежания неприятностей, какие могут им встретиться в польских владениях. 6) Требовать, чтобы он дал великому князю лекаря искусного в целении внутренних болезней и ран. 7) Приветствовать единственно короля римского, а не императора: ибо Делатор, будучи в Москве, не сказал великому князю ни слова от Фридерика». Несмотря на государственную важность заключаемого с Австриею союза, Иоанн, как видим, строго наблюдал достоинство российского монарха и в сие же время отослал из Москвы без ответа слугу Поппелева, который приезжал, в Россию за живыми лосями для императора, но с письмом не -довольно учтивым от господина своего. Не взяв даров Поппелевых, богатого мониста с ожерельем, великий князь милостиво принял от его слуги две обьяри и дал ему за то 120 соболей, ценою в 30 червонцев.

Траханиот и Кулешин писали к государю из Любека, что король датский и князья немецкие, сведав об их прибытии в Германию и желая добра Казимиру, замышляли сделать им остановку в пути; что посол Максимилианов едет вместе с ними и возьмет меры для их безопасности; что римский король уже завоевал многие места в Венгрии. Они наехали Максимилиана в Нюренберге, вручили ему дары от Иоанна и великой княгини (80 соболей, камку и птицу кречета); явили письменный договор, им одобренный и клятвенно утвержденный, но не упоминали о сватовстве, ибо слышали, что Максимилиан, долго не имев ответа от великого князя, в угождение своему отцу помолвил на княжне бретанской. Пробыв там от 22 марта до 23 июня (1491 года), послы Иоанновы возвратились в Москву августа 30 с Максимилиановою союзною грамотою, которую великий князь приказал отдать в хранилище государственное.

Вслед за ними король римский вторично прислал Дела-тора, чтобы он был свидетелем клятвенного Иоаннова обета исполнять заключенный договор. Государь сделал то же, что Максимилиан: целовал крест перед его послом. Изъявив совершенное удовольствие и благодарность короля, Делатор молил великого князя не досадовать за помолвку его на принцессе бретанской и рассказал длинную историю в оправдание сего поступка. «Король римский, — говорил он, — весьма желал чести быть зятем великого князя; но бог не захотел того. Разнесся в Германии слух, что я и послы московские, в 1490 году отплыв на двадцати четырех кораблях из Любека, утонули в море. Государь наш думал, что Иоанн не сведал о его намерении вступить в брак с княжною российскою. Дальнее расстояние не дозволяло отправить нового посольства, и согласие великого князя было еще не верно. Между тем время текло. Князья немецкие требовали от императора, чтобы он женил сына, и предложили в невесты Анну Бретанскую. Фридерик убедил Максимилиана принять ее руку. Когда же государь наш узнал, что мы живы и что княжна российская могла быть его супругою: то искренне огорчился и доныне жалеет о невесте столь знаменитой». Сия справедливая или выдуманная повесть удовлетворила Иоанновой чести: она не изъявил ни малейшей досады и не отвечал послу ни слова. Делатор, как бы в знак особенной, неограниченной к нему доверенности Максимилиановой, известил великого князя о тайных видах австрийской политики. Долговременная война Немецкого ордена с Польшею решилась (в 1466 году) совершенною зависимостию первого от Казимира, так что великий магистр Лудвиг назвал себя его присяжником, и рыцарство, некогда державное, стенало под игом чужеземной власти. Максимилиан тайно возбуждал орден свергнуть сие иго и снова прибегнуть к оружию; но магистры немецкий и ливонский требовали от него, чтобы он прежде доставил им важное покровительство монарха российского, сильного и грозного. Делатор убеждал великого князя послать московского чиновника в Ливонию для переговоров, дать ее рыцарям вечный мир, не теснить их и взять орден в его милостивое соблюдение. — Столь же усердно ходатайствовал посол за Швецию. Государственный ее правитель, Стен-Стур, находился в дружественной связи с Максимилианом и жаловался ему на обиды россиян, которые в 1490 году ужасным образом свирепствовали в Остерботне: жгли, резали, мучили жителей, присвоивая себе господство над Финляндиею. Делатор молил Иоанна оставить сию несчастную землю в покое. Наконец предлагал, чтобы московские послы ездили в империю чрез Мекленбург и Любек, а не чрез Данию, где в рассуждении их не соблюдаются уставы чести и гостеприимства: ибо король держит сторону Казимирову. — Заметим, что посол Максимилианов в своих аудиенциях именовал великого князя царем; так и наши послы называли Иоанна в Германии: немцы же в переводе дипломатических бумаг употребляли имя Kayser, Imperator, вместо царя.

Ответ великого князя, сообщенный послу казначеем Дмитрием Владимировичем и дьяком Федором Курицыным, был такой: «Я заключил искренний союз с моим братом Максимилианом; хотел помогать ему всеми силами в завоевании Венгрии и готовился сам сесть на коня; но слышу, что Владислав, сын Казимиров, объявлен там королем и что Максимилиан с ним примирился: следственно, мне теперь нечего делать. Однако ж вместе с тобою отправлю к нему послов. Не изменю клятве. Если брат мой решится воевать, то иду немедленно на Казимира и сыновей его, Владислава и Албрехта. В угодность Максимилиану буду посредником его союза с господарем молдавским, Стефаном. Что касается до магистров прусского и ливонского, то я готов взять их в мое хранение. Последний желает условиться о мире с моими особенными послами и вместо челобитья писать в договорах моление; но да будет все по-старому. Прежде он бил челом вольному Новугороду: ныне да имеет дело с тамошними моими наместниками, людьми знатными». — О Швеции не было слова в ответе.

Делатор выехал из Москвы 12 апреля 1492 года, с великокняжеским приставом, коему надлежало довольствовать его всем нужным до самой границы. Так обыкновенно бывало: приставы встречали и провожали послов. Майя 6 снова отправился Траханиот с дьяком Михаилом Яропкиным в Германию. Ему велено было именем Иоан-новым спросить Максимилиана о здравии, но не править поклона: ибо Делатор в первой аудиенции не кланялся ни великому князю, ни супруге его от своего короля, а спрашивал только о здравии. Наказ сего посольства был следующий:

«Объявить Максимилиану, что великий князь, вступив с ним в союз, желал верно исполнять условия и для того не хотел говорить о мире с послом литовским, бывшим в Москве: следственно и король римский не должен мириться с Богемиею и Польшею без Иоанна, который готов, в случае его верности, дейстовавать с ним заодно всеми силами, ему богом данными. — Если он заключил мир с Владиславом, то разведать о тайных причинах оного. Узнать все обстоятельства и виды австрийской политики: имеет ли Максимилиан сильных доброжелателей в Венгрии и кого именно? не для того ли уступает оную Владиславу, чтобы воевать с государем французским, который, по слуху, отнимает у него невесту, Анну Брстанскую? — Ежели брак римского короля не состоялся, то искусным образом внушить ему, что великий князь, может быть, не отринет его вторичного сватовства, когда император и Максимилиан пришлют к нему убедительную грамоту с человеком добрым» (то есть знатным). «В таком случае изъясниться о вере греческой, о церкви и священниках. А буде король женится на принцессе бретанской, то говорить о сыне его Филиппе, или о саксонском курфирсте Фридерике. Наведаться также о пристойных невестах для сына государева, Василия, из дочерей королевских, и проч.; но соблюдать благоразумную осторожность, чтобы не повредить государевой чести.— Заехать к саксонскому кур-фирсту, поднести ему в дар 40 соболей и сказать: великий князь благодарит тебя за охранение его послов в земле твоей: и впредь охраняй их, равномерно и тех, которые ездят к нам из стран италийских. Дозволяй художникам, твоим подданным, переселяться в Россию: за что великий князь готов служить тебе всем, чем изобилует земля его».

Послы наши имели письма к герцогу мекленбургскому, к бургомистрам и ратманам городов немецких, о свободном их пропуске: в Нарве и в Ревеле они должны были вручить сии грамоты сидя.— Донесения, писанные им к государю в пути, любопытны своею подробностию, вмещая в себе известия не только о главных делах европейской политики, но и купеческие: например, о дороговизне хлеба во Фландрии, гле ласт ржи стоил тогда 100 червонцев. Описывая войну Максимилиана с королем французским, Траханиот и Яропкин говорят о союзе первого с Англиею, Шотландиею, Испанией), Португалиею и со всеми князьями немецкими; о мире его с Владиславом, который обязался ему заплатить за Венгрию 100000 червонцев, объявив Максимилиана .после себя наследником; уведомляют также о походе султанского войска в Сер-вию; одним словом, представляют все движения Европы очам любопытного Иоанна, который хотел быть сам одним из ее великих монархов.

Приплыв на корабле из Ревеля в Германию, Траханиот и Яропкин жили несколько месяцев в Любеке — не зная, куда ехать к Максимилиану, занятому тогда французскою войною,— и для перевода немецких бумаг, ими получаемых, приняли в государеву службу тамошнего славного книгопечатника, Варфоломея, который дал им клятву таить содержание оных. Они нашли Максимилиана в Кольмаре, где и были от 15 гензэря до 23 марта. Политика его уже переменилась: сей государь, довольный условиями заключенного с Владиславом мира, не думал более о северном союзе, употребляя все усилия против Франции. Послы наши — не сделав, кажется, ничего — возвратились в Москву в июле 1493 года.

Таким образом прекратились на сей раз сношения великокняжеского двора с империею, хотя и не имев важных государственных следствий, однако ж удовлетворив честолюбию Иоанна, который поставил себя в оных наравне с первым монархом Европы.— Связь с Германиею доставила нам и другую существенную выгоду. Новое велелепие двора московского, новые кремлевские здания, сильные ополчения, посольства, дары требовали издержек, которые истощали казну более, нежели прежняя дань ханская. Доселе мы пользовались единственно чужими драгоценными металлами, добываемыми внешнею торговлею и меною с сибирскими народами через Югру: сей последний источник, как вероятно, оскудел или совсем закрылся: ибо в летописях и в договорах XV века уже нет ни слова о серебре закамском. Но издавна был у нас слух, что страны полунощные, близ Каменного Пояса, изобилуют металлами: присоединив к московской державе Пермь, двинскую землю, Вятку, Иоанн желал иметь людей, сведущих в горном искусстве. Мы видели, что он писал о том к королю венгерскому; но Траханиот, кажется, первый вывез их из Германии, В 1491 году два немца, Иван и Виктор, с Андреем Петровым и Василием Болтиным отправились из Москвы искать серебряной руды в окрестностях Печоры. Через семь месяцев они возвратились с известием, что нашли оную, вместе с медною, на реке Цыльме, верстах в двадцати от Космы, в трехстах от Печоры и в 3500 от Москвы, на пространстве десяти верст. Сие важное открытие сделало государю величайшее удовольствие, и с того времени мы начали сами добывать, плавить металлы и чеканить монету из своего серебра; имели и золотые деньги, или медали российские. В собрании наших древностей хранится снимок золотой медали 1497 года с изображением св. Николая: в надписи сказано, что великий государь вылил сей единый талер из золота для княгини (княжны) своей, Феодосии. На серебряных деньгах Иоаннова времени обыкновенно представлялся всадник с мечом.

Может быть, слух о новых, в северной России открытых богатых рудниках скоро дошел до Германии и возбудил там любопытство увериться в справедливости оного (Европа еще не знала Америки и, нуждаясь в драгоценных металлах, долженствовала брать живейшее участие в таком открытии): по крайней мере, в 1492 году приехал в Москву немец Михаил Снупс с письмом к великому князю от Максимилиана и дяди его, австрийского эрцгерцога Зигмунда, княжившего в Инспруке: они дружески просили Иоанна, чтобы он дозволил сему путешественнику осмотреть все любопытное в нашем отечестве, учиться языку русскому, видеть обычаи народа и приобрести знания, нужные для успехов общей истории и географии. Снупс, обласканный великим князем, немедленно изъявил желание ехать в дальнейшие страны полунощные и на восток, к берегам Оби. Иоанн усомнился и наконец решительно отказал ему. Прожив несколько месяцев в Москве, Снупс отправился назад в Германию прежним путем, чрез Ливонию, с следующим письмом от великого князя к Максимилиану и Зигмунду: «Из дружбы к вам мы ласково приняли вашего человека, но не пустили его в страны отдаленные, где течет река Обь, за неудобностию пути: ибо самые люди наши, ездящие туда для собрания дани, подвергаются немалым трудам и бедствиям. Мы не дозволили ему также возвратиться к вам чрез владения польские или турецкие: ибо не можем ответствовать за безопасность сего пути. Бог да блюдет ваше здравие». Вероятно, что Иоанн опасался сего немца как лазутчика и не хотел, чтобы он видел наши северовосточные земли, где открылся новый источник богатства для России.

Вторым достопамятным посольством описываемых нами времен было датское. Если не Дания, то по крайней мере Норвегия издревле имела сношения с Новымгородом, по соседству с его северными областями. Двор Ярослава Великого служил убежищем для ее знаменитых изгнанииков; Александр Невский хотел женить сына на дочери Гаконовой; мы упоминали также о договоре Норвегии с правительством новогородским в 1326 году: но отдаленная, Москва скрывалась во мраке неизвестности для трех северных королевств до того времени, как великий князь сделался самодержцем всей России, от берегов Волги до Лапландии. Приязнь, бывшая между тогдашним королем датским, Иоанном, сыном Христиановым, и Казимиром, заставила первого нарушить долг гостеприимства в рассуждении послов московских, когда они ехали в Любек чрез его землю: ибо Траханиот и Яропкин жаловались на претерпенные ими в ней обиды; но существенные выгоды государственные переменили образ мыслей сего монарха: будучи врагом шведского правителя, он увидел пользу быть другом великого князя, чтобы страхом нашего оружия обуздывать шведов, и посол датский (в 1493 году) заключил в Москве союз любви и братства с Россиею. Грек Дмитрий Ралев и дъяк Зайцев отправились в Данию для размена договорных грамот.

Упомянем также о двух посольствах азиатских. Неизмеримая держава, основанная завоеваниями дикого героя, Тамерлана, хотя не могла по его смерти устоять в своем величии и разделилась: однако ж имя царства Чагатайского, составленного из Бухарин и Хорасана, еще гремело в Азии: султан Абусаид, внук Тамерланова сына, Мирана, господствовал от берегов моря Каспийского до Мультана в Индии и, в 1468 году убитый персидским царем Гассаном, оставил сию обширную страну в наследие сыновьям, коих междоусобие предвестило их общую гибель. Гуссеин Мирза, правнук второго Тамерланова сына, Омара, завладел Хорасаном; прославился многими победами, одержанными им над татарами-узбеками; любил добродетель, науки; слышал о величии государя российского и, желая его дружбы, в 1489 году прислал в Москву какого-то богатыря Уруса для заключения союза с Иоанном. Может быть, он хотел, чтобы великий князь, имея связь с ногаями, возбудил их против узбеков. Но царство Чагатайское отжило век свой: хан узбекский, Шай-Бег, в начале XVI века изгнал Гуссеиновых сыновей из Хорасана, овладев и Бухариею, откуда последний султан Тамерланова рода, Бабор, ушел в Индостан, где судьба определила ему быть основателем империи так называемого Великого Могола.

Иверия, или нынешняя Грузия, искони славилась воинскою лоблестию своего народа, так, что ни персидское, ни македонское оружие не могло поработить его; славилась также богатством (древние аргонавты искали Златого руна в соседственной с ней Мингрелии). Завоеванная Помпеем, она делается с того времени известною в римской истории, которая именует нам ее разных царей, данников Рима. Один из них, Фарасман II, верный друг императора Адриана, удостоился чести приносить богам жертву в Капитолии и видеть свой изваянный образ в храме Беллоны на берегу Тибра. Но далее не находим уже никаких известий о сей стране до разделения империи; знаем только, что христианская вера начала там утверждаться еще со времен Константина Великого; что св. Симеон Столпник способствовал успехам ее; что Иверия, имея всегда собственных царей или князей, зависела то от монархов персидских, то от императоров греческих, была покорена моголами и в 1476 году подвластна царю персидскому, Узун-Гассану. Нет сомнения, что Россия издревле находилась в связи с единоверною Грузиею: Изяслав I, как известно, был женат на княжне абассинской, а сын Андрея Боголюбского супругом славной грузинской царицы, Тамари. Сия связь, прерванная нашествием Батыевым, возобновилась: послы князя иверского, Александра, именем Нари-ман и Хоземарум, в 1492 году приехали к Иоанну требовать его покровительства. Уважаемый в Персии и в странах окрестных, великий князь мог действительно быть заступником своих утесненных единоверцев, которые оплакивали падение Греции и, под игом варваров закоснев в невежестве, имели нужду в советах нашего духовенства для христианского просвещения. Александр в грамоте своей смиренно именует себя холопом Иоанна, его же называет великим царем, светом зеленого неба, звездою темных, надеждою христиан, подпорою бедных, законом, истинною управою всех государей, тишиною земли и ревностным обетником св. Николая.

Занимаясь делами Европы и Азии, мог ли Иоанн оставить без примечания державу Оттоманскую, которая уже столь сильно действовала на судьбу трех частей мира? Как зять Палеологов и сын греческой церкви, утесняемой турками, он долженствовал быть врагом султанов; но не хотел себя обманывать: видел, что еще не пришло время для России бороться с ними; что здравая политика велит ей употреблять свои юные силы на иные предметы, ближайшие к истинному благу ее: для того, заключая союзы с Венгриею и Молдавиею, не касался дел турецких, имея в виду одну Литву, нашего врага естественного. Выгодная торговля купцов московских в Азове и Кафе, управляемой константинопольскими пашами, зависимость Менгли-Гирея (важнейшего союзника России) от султанов и надежда вредить Казимиру через Оттоманскую Порту склоняли Иоанна к дружбе с нею: он ждал только пристойного случая и тем более обрадовался, узнав, что султанские паши, говоря в Белегороде с дьяком его, Федором Курицыным, объявили ему желание их государя искать Иоанновой приязни. Великий князь поручил Менгли-Гирею основательно разведать о сем предложении, и султан, Баязет II, ответствовал: «Ежели государь московский тебе, Менгли-Гирею, брат: то будет и мне брат». Следующее происшествие служило поводом к первому государственному сношению между нами и Портою. Купцов российских обижали в Азове и в Кафе, так что они перестали наконец ездить в султанские владения. Паша кафинский жаловался на то Баязету, слагая вину на Менгли-Гирея, будто бы отвратившего россиян от торговли с сим городом; а Менгли-Гирей хотел, чтобы Иоанн оправдал его в глазах султана. Удовлетворяя требованию оклеветанного друга и как бы единственно из снисхождения, великий князь написал такую грамоту к Баязету:

«Султану, вольному царю государей турских и азямских, земли и моря, Баязету, Иоанн божиею милостию единый правый, наследственный государь всея Русии и многих иных земель от Севера до Востока. Се наше слово к твоему величеству. Мы не посылали людей друг ко другу спрашивать о здравии; но купцы мои ездили в страну твою и торговали, с выгодою для обеих держав. Они уже несколько раз жаловались мне на твоих чиновников: я молчал. Наконец, в течение минувшего лета, азовский паша принудил их копать ров и носить каменья для городского строения. Сего мало: в Азове и Кафе отнимают у наших купцов товары за полцены: в случае болезни одного из них кладут печать на имение всех: если умирает, то все остается в казне; если выздоравливает, отдают назад только половину. Духовные завещания не уважаемы: турецкие чиновники не признают наследников, кроме самих себя, в русском достоянии. Узнав о сих обидах, я не велел купцам ездить в твою землю. Прежде они платили единственно законную пошлину и торговали свободно: отчего же родилось насилие? знаешь или не знаешь оного?.. Еще одно слово: отец твой (Магомет II) был государь великий и славный: он хотел, как сказывают, отправить к нам послов с дружеским приветствием; но его намерение, по воле божией, не исполнилось. Для чего же не быть тому ныне? Ожидаем ответа. Писано в Москве, 31 августа» (в 1492 году).— Менгли-Гирей должен был доставить сию грамоту Баязету: увидим следствие.

Тесная связь Иоаннова с ханом таврическим не ослабевала, утверждаемая частыми посольствами и дарами. В 1490 году ездил в Тавриду князь Василий Ромоданов-скии с уверением, что войско наше готово всегда тревожить Золотую Орду. Сия тень Батыева царства скиталась из места в место: иногда переходила за Днепр, иногда удалялась к пределам страны Черкесской, к берегам Кумы. Тщетно сыновья Ахматовы вместе с царем астраханским, Абдыл-Керимом, замышляли впадение в Тавриду, оберегаемую с одной стороны россиянами, Магмет-Аминем Казанским и ногаями, а с другой султаном, который дал Менгли-Гирею 2000 воинов для его защиты. Крымцы отгоняли стада у волжских татар и в одной кровопролитной сшибке убили сына Ахматова, Едигея.— В 1492 году новый посол Иоаннов, Лобан Колычев, убеждал Менгли-Гирея воевать литовские владения, представляя, что ордин-ские цари злодействуют ему единственно по внушениям Казимировым. Хан ответствовал: «Я с братом моим, великим князем, всегда один человек, и строю теперь при устье Днепра, на старом городище, новую крепость, чтобы оттуда вредить Польше». Сия крепость была Очаков, основанный на каких-то древних развалинах. Брат ханский, Усмемир, и племянник Довлет жили у Казимира: великий князь, для безопасности Менгли-Гирея, старался переманить их в Россию, но не мог; в угодность ему принял также меньшего пасынка его, Абдыл-Летифа, и с честию отправил к царю казанскому, Магмет-Аминю. Менгли-Гирей желал еще, чтобы он дал Каширу в поместье царевичу Мамытеку, сыну Мустафы: сие требование не было уважено, равно как и другое, чтобы Иоанн заплатил 33 000 алтын, взятых ханом в долг у жителей кафин-ских для строения Очакова. «Не строением бесполезных крепостей, отдаленных от Литвы,— приказывал великий князь к своему другу,— но частыми впадениями в ее земли должен ты беспокоить общих врагов наших». Хан любил дары; просил кречетов и соболей для турецкого султана: государь давал, однако же небескорыстно, и (в 1491 году) походом воевод московских на улусы Золотой Орды оказав услугу Менгли-Гирею, хогел, чтобы он в знак благодар|ности прислал к нему свой большой красный лал. Заметим еще, что хан крымский, опасаясь Иоаннова подозрения, сносился с царем казанским только чрез Москву: всякую грамоту их переводили и читали государю, который думал, что осторожность не мешает дружбе.

Так было до 1492 года, когда важная перемена случилась в Литве и переменила систему России. Несмотря на взаимную ненависть между сими двумя державами, ни которая не хотела явной войны. Казимир, уже старый и всегда малодушный, боялся твердого, хитрого, деятельного и счастливого Иоанна, увенчанного славою побед; а великий князь отлагал войну по внушению государственной мудрости: чем более медлил, тем более усиливался и вернее мог обещать себе успехи; неусыпно стараясь вредить Литве, казался готовым к миру и не отвергал случаев объясняться с королем в их взаимных неудовольствиях. С 1487 до 1492 года литовские послы, князь Тимофей Мосальский, смоленский боярин Плюсков, Стромилов, Хребтович и наместник утенский, Клочко, приезжали в Москву с разными жалобами. Со времен Витовта удельные князья древней земли черниговской, в нынешних губерниях Тульской, Калужской, Орловской, были подданными Литвы; видя наконец возрастающую силу Иоанна, склоняемые к нему единоверием и любезным их сердцу именем русским, они начали переходить к нам с своими отчинами и для успокоения совести давали только знать Казимиру, что слагают с себя обязанность его присяжников. Уже некоторые одоевские, воротынские, белевские, перемышльские князья служили московскому государю и вели непрестанную войну с своими родственниками, которые еще оставались в Литве. Так Василий Кривой, князь воротынский, опустошил несколько мест в земле королевской, сыновья князя Симеона Одоевского взяли город их дяди, Феодора, Одоев; расхитили казну, пленили мать его. Дружина князя Дмитрия Воротынского обратила в пепел многие брянские села. Князь Иван Белевский силою принудил брата, Андрея, отложиться от короля. Казимир жаловался, что Иоанн принимает изменников и терпит их разбои; что многие литовские места отошли к нам; что Великие Луки и Ржева не хотят платить ему дани, и проч. Иоанн ответствовал ему на словах и чрез собственных послов, что сии жалобы большею частию несправедливы: что Великие Луки и Ржева суть искони новогородские области; что Казимировы подданные сами обижают россиян; что ссорные дела должны быть решены на месте общими судиями; что князья племени Владимирова, добровольно служив Литве, имеют право с наследственным своим достоянием возвратиться под сень их древнего отечества. Государь требовал, чтобы Казимир отпустил в Россию жену князя вельского, не обременял наших купцов налогами и возвратил отнятое у них насилием в его земле, казнил обидчиков, дозволил послам великокняжеским свободно ездить чрез Литву в Молдавию, и проч. «Государь наш, — сказал король чиновнику Иоаннову, Яропкину, — любит требовать, а не удовлетворять: я должен следовать его примеру». Однако ж взаимно соблюдалась учтивость: литовские послы обедали у государя; не только он, но и юный сын его, Василий Иоаннович, приказывал с ними дружеские поклоны к Казимиру; в знак приязни великий князь освободил даже многих поляков, которые находились пленниками в Орде. В мае 1492 года был отправлен в Варшаву Иван Никитич Беклемишев с предложением, чтобы король отдал нам городки Хлепен, Рогачев и другие места, издревле российские, и чтобы с обеих сторон выслать бояр на границу для исследования взаимных обид. Но Беклемишев возвратился с известием, что Казимир умер 25 июня; что старший его сын, Алберт, сделался королем польским, а меньший, Александр, великим князем литовским.

Сей случай казался благоприятным для России: Литва, избрав себе иного властителя, уже не могла располагать силами Польши, которая не имела вражды с нами и долженствовала следовать особенной государственной системе. Иоанн немедленно послал Константина Заболоцкого к Менгли-Гирею, убедить его, чтобы он воспользовался смертию короля и шел на Литовскую землю, не отлагая похода до весны; что Волжская Орда кочует в отдаленных восточных пределах и не опасна для Тавриды; что ему никогда не будет лучшего времени отмстить Казимировым сыновьям за все злые козни отца их.— Другой великокняжеский чиновник, Иван Плещеев, отправился к Стефану Молдавскому, вероятно, с такими же представлениями. Начались и неприятельские действия с нашей стороны: князь Федор Телепня-Оболенский, вступив с полком в Литву, разорил Мценск и Любутск; князья перемышльские и Одоевские, служащие Иоанну, пленили в Мосальске многих жителей, наместников и князей с их семействами; другой отряд завоевал Хлепен и Рогачев.

Между тем новый государь литовский, Александр, всего более желал мира с Россиею, от юных лет слышав непрестанно о величии и победах ее самодержавца. Вернейшим средством снискать Иоаннову приязнь казалось ему супружество с одною из его дочерей, и наместник полоцкий, Ян, писал о том к первому воеводе московскому, князю Ивану Юрьевичу, представляя, что Россия и Литва наслаждались счастливым миром, когда дед Иоаннов, Василий Димитриевич, совокупился браком с дочерию Витовта. Скоро явилось в Москве и торжественное посольство литовское. Пан Станислав Глебович, вручив верющую грамоту, объявил Иоанну о смерти Казимира, о восшествии Александра на престол и требовал удовлетворения за разорение Мценска и других городов. Ему ответствовали, что мы должны были отмстить Литве за грабежи ее подданных; что пленники будут освобождены, когда Александр удовольствует всех обиженных россиян, и проч. Станислав, пируя у воеводы московского, князя Ивана Юрьевича, в веселом разговоре упомянул о сватовстве: он был нетрезв и для того не получил ответа; а на другой день сказал, что литовские сенаторы желают сего брака, но что ему велено тайно разведать о мыслях великого князя. Дело столь важное требовало осторожности: не входя ни в какие изъяснения, послу дали чувствовать, что надобно утвердить искренний, вечный мир, прежде нежели говорить о сватовстве; что мир легко может быть заключен, если правительство литовское удержится от лишних речей и требований неосновательных. То же написал и князь Иван Юрьевич к наместнику полоцкому.

Станислав уехал из Москвы, и неприятельские действия продолжались. Князья воротынские, Симеон Федорович с племянником Иваном Михайловичем, вступив в нашу службу, засели города литовские, Серпейск и Ме-щовск: воевода смоленский, пан Юрий, и князь Симеон Можайский выгнали их оттуда; но государь послал сильное войско, московское и рязанское, которое взяло приступом Серпейск и городок Опаков; а Мещовск сдался. В числе пленников находились многие знатные смоляне и паны двора Александрова. Другое наше войско покорило Вязьму: ее князья, присягнув государю, остались в наследованном владении; также и князь мезецкий, выдав Иоанну своих двух братьев, сосланных в Ярославль за их усердие к Литве, Князья Воротынские завоевали Мосальск.

В сие время открылось в Москве гнусное злоумышление, коего истинный виновник уже тлел во гробе, но которое едва не исполнилось и не пресекло славного течения Иоанновой жизни. Никогда выгода государственная не может оправдать злодеяния; нравственность существует не только для частных людей, но и для государей: они должны поступать так, чтобы правила их деяний могли быть общими законами. Кто же уставит, что венценосец имеет право тайно убить другого, находя его опасным для своей державы: тот разрушит связь между гражданскими обществами, уставит вечную войну, беспорядок, ненависть, страх, подозрение между ими, совершенно противные их цели, которая есть безопасность, спокойствие, мир. Не так рассуждал отец Александров, Казимир: он подослал к Иоанну князя Ивана Лукомского, племени Владимирова, с тем, чтобы злодейски убить или отравить его. Лукомский клялся исполнить сие адское поручение, привез с собою в Москву яд, составленный в Варшаве, и, будучи милостиво обласкан государем, вступил в нашу службу; но какою-то счастливою нескромностию обнаружил свой умысел: его взяли под стражу; нашли и яд, коим он хотел умертвить государя, чтобы сдержать данное Казимиру слово. Злодейство столь необыкновенное требовало и наказания чрезвычайного: Лукомского и единомышленника его, латинского толмача, поляка Матиаса, сожгли в клетке на берегу Москвы-реки. Князь Феодор Вельский также впал в подозрение и был сослан в Галич: ибо Лукомский доказывал, что сей легкомысленный родственник Казимиров хотел тайно уехать от нас в Литву. Открылись и другие преступнки, два брата, Алексей и Богдан Селевины, граждане смоленские: будучи пленниками в Москве, они жили на свободе, употребляли во зло доверенность государеву к их честности, имели связь с Литвою и посылали вести к Александру Литовскому. Богдана засекли кнутом до смерти: Алексею отрубили голову.

Такое происшествие не могло расположить Иоанна к миру: он непрестанно побуждал Менгли-Гирея воевать Литву. Посол Александра, князь Глинский, находился тогда в Крыму и требовал, чтобы хан снес город Очаков, построенный им на литовской земле. В угодность великому князю Менгли-Гирей задержал Глинского, зимою подступил к Киеву и выжег окрестности Чернигова, но за разлитием Днепра возвратился в Перекоп. Между тем воевода черкасский, Богдан, разорил Очаков, к великой досаде хана, истратившего 150000 алтын на строение оного. «Мы ничего важного не сделаем врагам своим, если не будем иметь крепости при устье Днепра»,— писал Менгли-Гирей к великому князю, уведомляя, что Александр посредством султана турецкого предлагал ему мир и 13500 червонцев за литовских пленников, но что он, как верный союзник Иоаннов, не хотел о том слышать; что сей новый государь литовский, следуя политике отца, возбуждает Ахматовых сыновей против Тавриды и России; что царь ордин-ский, Шиг-Ахмед, женатый на дочери ногайского князя Мусы и за то сверженный с престола, опять царствует вместе с братом Сеид-Махмутом; что войско крымское всегда готово идти на них и на Литву, и проч. В самом деле Менгли-Гирей не преставал тревожить Александровых владений набегами и грабежом.

Новый союзник представился Иоанну, владетельный князь мазовецкий, Конрад, племени древних венценосцев польских. Будучи тогда врагом сыновей Казимировых, он желал вступить в тесную связь с Россиею и прислал в Москву варшавского наместника, Ивана Подосю, сватать за него одну из дочерей великого князя. Сей брак казался пристойным и выгодным для нашей политики; но государь не хотел вдруг изъявить согласия и сам отправил послов в Мазовию для заключения предварительного договора с ее князем: 1) о вспоможении, которое он дает России против сыновей Казимировых; 2) о назначении вена для будущей супруги его: то есть Иоанн требовал, что она имела в собственном владении некоторые города и волости в Мазовии. — Не знаем, с каким ответом возвратились послы; но сие сватовство не имело дальнейших следствий, вероятно, от перемены обстоятельств.

Если и Казимир, государь Литвы и Польши, опасался войны с Иоанном: то Александр, властвуя единственно над первою и не уверенный в усердной помощи брата, мог ли без крайности отважиться на кровопролитие? Менгли-Гирей опустошал, Стефан Молдавский грозил, заключив тесный союз между собою посредством Иоанна и следуя его указаниям. Но всего опаснее был сам великий князь, именем отечества и единоверия призывая к себе всех древних россиян, которые составляли большую часть Александровых подданных. Уже Москва расширила свои пределы до Жиздры и самого Днепра, действуя не столько мечом, сколько приманом. В городах, в селах и в битвах страшились измены.— Итак, Александр решительно хотел искреннего, вечного мира.

Не столь легко изъяснить обстоятельствами миролюбие Иоанна; все ему благоприятствовало: он имел сильное, опытное войско, друзей в Литве и счастие, важное в делах человеческих; видел ее боязнь и слабость; мог обещать себе редкую славу и даже христианскую заслугу, то есть возвратить отечеству лучшую его половину, а церкви шесть или семь знаменитых епархий, насилием латинским отторженных от ее истинного, общего пастырства. Но мы знаем характер Иоаннов, для коего умеренность была законом в самом счастии; знаем ум его, который не любил отважности, кроме необходимой. Властвовав уже более тридцати лет в непрестанной и часто беспокойной деятельности, он хотел тишины, согласной с достоинством великого монарха и благом державы. Вообще люди на шестом десятилетии жизни редко предпринимают трудное и менее обольщаются успехами отдаленными. Покушение завоевать всю древнюю южную Россию возбудило бы против нас не только Польшу, но и Венгрию, и Богемию, где царствовал брат Александров, Владислав; надлежало бы воевать долго и не распускать полков: что казалось тогда невозможностию. Союз хана крымского и Стефана Великого, полезный для усмирения Литвы, не мог быть весьма надежен в усильном борении с сими тремя государствами. Менгли-Гирей зависел от султана, готового иногда оказывать услуги Венгрии и Польше: хотя не изменял Иоанну, однако ж не во всем удовлетворял ему: например, без его ведома освободил Глинского, ссылался с Александром и действовал против Литвы слабо, недружно. Стефан же имел более ума и мужества, нежели сил, истощаемых им в войнах с турками. — Заметим наконец, что время уже приучило северную Россию смотреть на литовскую как на чуждую землю; в обычаях и нравах сделалась перемена, и связь единородства ослабела. Иоанн, отняв у Литвы некоторые области, был доволен сим знаком превосхсдства сил и лучше хотел миром утвердить приобретенное, нежели войною искать новых приобретений.

Вслед за литовскими послами, бывшими в Москве, великий князь отправил дворянина Загряского к Александру, с объявлением, что отчины князей воротынских, белевских, мезецких и вяземских служащих государю, будут впредь частию России, и что литовское правительство не должно вступаться в оные. В верющей грамоте, данной Загряскому, Иоанн по своему обыкновению назвал себя государем всей России. Сей посол имел также письмо от юного сына Иоаннова, Василия, к изгнаннику, князю Василию Михайловичу Верейскому, коему дозволялось возвратиться в Москву: ибо великая княгиня София исходатайствовала ему прощение. В Вильне отвечали Загряскому, что новые послы Александровы будут в Москву: они действительно приехали в исходе июня с требованием, чтобы Иоанн не только отдал их государю все захваченные россиянами литовские области, но и казнил виновников сего насилия; сверх того изъявили негодование, что великий князь употребляет в грамотах титул новый и высокий, именуясь государем всей России и многих земель; а в заключение сказали воеводе московскому, Ивану Юрьевичу, что Александр, по желанию сенаторов литовских, готов начать переговоры о вечном мире. Ответ Иоанновых бояр состоял в следующем: «Князья Воротынские и другие искони были слугами наших государей. Пользуясь невзгодою России, Литва завладела их странами: теперь иные времена. — Великий князь не пишет в грамотах своих ничего высокого, а называется властителем земель, данных ему богом».

В генваре 1494 году великие послы литовские, воевода Троцкий, Петр Янович Белой и Станислав Гастольд, староста жмудский, прибыли в Москву для заключения мира. Они хотели возобновить договор Казимиров с Василием Темным, а наши бояре древнейший Ольгердов с Симеоном Гордым и отцом Донского. Первые уступали Иоанну Новгород, Псков и Тверь в вечное потомственное владение, но требовали всех иных городов, коими завладели россияне в новейшие времена. «Вы уступаете нам не свое, а наше», — сказали бояре. Спорили долго, хитрили и несколько раз прерывали сношения; наконец согласились, чтобы Вязьма, Алексин, Тешилов, Рославль, Венев, Мстислав, Торуса, Оболенск, Козельск, Серенск, Новосиль, Одоев, Воротынск, Перемышль, Белев, Мещера остались за Россиею; а Смоленск, Любутск, Мценск, Брянск, Серпейск, Лучин, Мосальск, Дмитров, Лужин и некоторые иные места по Угру за Литвою. Князьям мезецким, или мещовским, дали волю служить, кому они хотят. Александр обещал признать великого князя государем всей России, с тем, чтобы он не требовал Киева. Тогда послы литовские, вторично представленные Иоанну, начали дело сватовства, и государь изъявил согласие выдать дочь свою, Елену, за Александра, взяв слово, что он не будет нудить ее к перемене веры. На другой день, февраля 6, в комнатах у великой княгини Софии они увидели невесту, которая чрез окольничего спросила у них о здоровье будущего супруга. Тут, в присутствии всех бояр, совершилось обручение. Станислав Гастольд заступал место жениха, ибо старшему послу, воеводе Петру, имевшему вторую жену, не дозволили быть действующим в сем обряде. Иереи читали молитвы. Обменялись перстнями и крестами, висящими на золотых цепях.

Февраля 7 послы именем Александра присягнули в верном соблюдении мира; а великий князь целовал крест в том же. Главные условия договора, написанного на хартии с золотою печатию, были следующие: «1) Жить обоим государям и детям их в вечной любви и помогать друг другу во всяком случае; 2) владеть каждому своими землями по древним рубежам; 3) Александру не принимать к себе князей вяземских, новосильских, одоевских, воротынских, перемышльских, белевских, мещерских, говдыревских, ни великих князей рязанских, остающихся на стороне государя московского, коему и решить их спорные дела с Литвою; 4) двух князей мезецких, сосланных в Ярославль, освободить; 5) в случае обид выслать общих судей на границу; 6) изменников российских, Михаила Тверского, сыновей князя можайского, Шемяки, воровского, ерейского, никуда не отпускать из Литвы; буде же уйдут, то вновь не принимать их; 7) послам и купцам ездить свободно из земли в землю», и проч.— Сверх того послы дали слово, что Александр обяжется грамотою не беспокоить супруги в рассуждении веры. Они три раза обедали у государя и получили в дар богатые шубы с серебряными ковшами. Отпуская их, великий князь сказал изустно: «Петр и Станислав! милостию божиею мы утвердили дружбу с зятем и братом Александром; что обещали, то исполним. Послы мои будут свидетелями его клятвы».

Для сего князья Василий и Симеон Ряполовские, Михайло Яропкин и дьяк Федор Курицын были посланы в Вильну. Александр, присягнув, разменялся мирными договорами; написал также грамоту о Законе будущей супруги, но вместил слова: «Если же великая княгиня Елена сама захочет принять римскую веру, то ее воля». Сие дополнение едва не остановило брака: Иоанн гневно велел сказать Александру, что он, по-видимому, не хочет быть его зятем. Бумагу переписали, и чрез несколько месяцев явилось в нашей столице великое посольство литовское. Воевода виленский, князь Александр Юрьевич, князь Ян Заберезенский, наместник полоцкий, пан Юрий, наместник бряславский, и множество знатнейших дворян приехали за невестою, блистая великолепием в одежде, в услуге и в украшении коней своих. В верющей грамоте Александр именовал великого князя отцом и тестем. Выслушав речь посольскую, Иоанн сказал: «Государь ваш, брат и зять мой, восхотел прочной любви и дружбы с нами: да будет! Отдаем за него дочь свою.— Он должен помнить условие, скрепленное его печатию, чтобы дочь наша не переменяла Закона ни в каком случае, ни принужденно, ни собственною волею.— Скажите ему от нас, чтобы он дозволил ей иметь придворную церковь греческую. Скажите, да любит жену, как Закон божественный повелевает, и да веселится сердце родителя счастием супругов! — Скажите от нас епископу и панам вашей Думы государственной, чтобы они утверждали великого князя Александра в любви к его супруге и в дружбе с нами. Всевышний да благословит сей союз!»

Генваря 13 Иоанн, отслушав литургию в Успенском храме со всем великокняжеским семейством и с боярами, призвал литовских вельмож к церковным дверям, вручил им невесту и проводил до саней. В Дорогомилове Елена остановилась и жила два дня: брат ее, Василий, угостил там панов роскошным обедом; мать ночевала с нею, а великий князь два раза приезжал обнять любезную ему дочь, с которою расставался навеки. Он дал ей следующую записку: «Память великой княжне Елене. В божницу латинскую не ходить, а ходить в греческую церковь: из любопытства можешь видеть первую или монастырь латинский, но только однажды или два раза. Если свекровь твоя будет в Вильне и прикажет тебе идти с собою в божницу, то проводи ее до дверей и скажи учтиво, что идешь в свою церковь». — Невесту провожали князь Симеон Ряполовский, боярин Михайло Яковлевич Русалка и Прокофий Зиновьевич с женами, дворецкий Дмитрий Пешков, дьяк и казначей Василий Кулешин, несколько окольничих, стольников, конюших и более сорока знатных детей боярских. В тайном наказе, данном Ряполовскому, велено было требовать, чтобы Елена венчалась в греческой церкви, в русской одежде, и при совершении брачного обряда на вопрос епископа о любви ее к Александру ответствовала: люб ми, и не оставит ми его до живота никоея ради болезни, кроме Закона; держать мне греческий, а ему не нудить меня к римскому. Иоанн не забыл ничего в своих предписаниях, назначая даже, как Елене одеваться в пути, где и в каких церквах петь молебны, кого видеть, с кем обедать и проч.

Ее путешествие от пределов России до Вильны было веселым торжеством для народа литовского, который видел в ней залог долговременного, счастливого мира. В Смоленске, Витебске, Полоцке вельможи и духовенство встречали ее с дарами и с любовию, радуясь, что кровь Св. Владимира соединяется с Гедиминовою; что церковь православная, сирая, безгласная в Литве, найдет ревностную покровительницу на троне; что сим брачным союзом возобновляется древняя связь между единоноплеменными народами. Александр выслал знатнейших чиновников приветствовать Елену на пути и сам встретил ее за три версты от Вильны, окруженный двором и всеми думными панами. Невеста и жених, ступив на разостланное алое сукно и золотую камку, подали руку друг другу, сказали несколько ласковых слов и вместе въехали в столицу, он на коне, она в санях, богато украшенных. Невеста в греческой церкви Св. Богоматери отслушала молебен: боярыни московские расплели ей косу, надели на голову кику с покрывалом, осыпали ее хмелем и повели к жениху в церковь Св. Станислава, где венчал их, на бархате и на соболях, латинский епископ и наш священник Фома. Тут был и вилен-ский архимандрит Макарий, наместник киевского митрополита; но не смел читать молитв. Княгиня ряполовская держала над Еленою венец, а дьяк Кулешин скляницу с вином.— По совершении обрядов Александр торжественно принял бояр Иоанновых; начались веселые пиры: открылись и взаимные неудовольствия.

Давно замечено историками, что редко брачные союзы между государями способствуют благу государств: каждый венценосец желает употребить свойство себе в пользу; вместо уступчивости рождаются новые требования, и тем чувствительнее бывают отказы. Кажется, что Иоанн и Александр в сем случае не хотели обмануть друг друга, но сами обманулись: по крайней мере первый действовал откровеннее, великодушнее, как должно сильнейшему; не уступал, однако ж и не мыслил коварствовать, с прискорбием видя, что надежда обеих держав не исполнилась и что свойство не принесло ему мира надежного.

Еще во время сватовства Александр с досадою писал в Мсскву о новых обидах, делаемых россиянами Литве: Иоанн обещал управу; но сам был недоволен тем, что Александр именовал его в грамотах только великим князем, а не государем всей России. Весною приехал из Литвы маршалок Станислав с брачными дарами: вручив их государю и семейству его, он жаловался ему на молдавского воеводу, Стефана, разорившего город Бряславль, и на послов московских, князя Ряполовского и Михаила Русалку, которые, едучи из Вильны в Москву, будто бы грабили жителей; требовал еще, чтобы все российские чиновники, служащие Елене, были отозваны назад: «ибо она имеет довольно своих подданных для услуги». Иоанн обещал примирить Стефана с зятем; но досадовал, что Александр не позволил ни православному епископу, ни архимандриту Макарию венчать Елены, не соглашается построить ей домовую церковь греческого Закона, удалил от нее почти всех россиян и весьма худо содержит остальных. Жалоба на московских послов была клеветою: напротив того, они дорогою терпели во всем недостаток. — Отпустив Станислава, великий князь послал гонца в Вильну наведаться о здоровье Елены и дал ему два письма: одно с обыкновенными приветствиями, а другое с тайными наставлениями, желая, чтобы она не имела при себе чиновников, ни слуг латинской веры, и никак не отпускала наших бояр, из коих главным был тогда князь Василий Ромодановский, присланный в Вильну с женою. Для переписки с родителями Елена употребляла московского подьячего и должна была скрывать оную от супруга: положение весьма опасное и неприятное! Юная великая княгиня, одаренная здравым смыслом и нежным сердцем, вела себя с удивительным благоразумием и, сохраняя долг покорной дочери, не изменяла мужу, ни государственным выгодам ее нового отечества; никогда не жаловалась родителю на свои домашние неудовольствия и старалась утвердить его в союзе с Александром. В сие время разнесся слух в Вильне, что хан Менгли-Гирей идет на Литву: Елена вместе с супругом писала к Иоанну, чтобы он, исполняя договор, защитил их; о том же писала и к матери в выражениях убедительных и ласковых.

Великий князь находился в обстоятельствах затруднительных: без ведома и без участия Менгли-Гиреева вступив в тесный союз с Александром, их бывшим неприятелем, он известил хана таврического о сем важном происшестии, уверяя его в неизменной дружбе своей и предлагая ему также помириться с Литвою. Ответ Менгли-Гиреев, сильный искренностию и прямодушием, содержал в себе упреки, отчасти справедливые. «С удивлением читаю твою грамоту,— писал хан к государю: — ты ведаешь, изменял ли я тебе в дружбе, предпочитал ли ей мои особенные выгоды, усердно ли помогал тебе на врагов твоих! Друг и брат великое дело; не скоро добудешь его: так я мыслил и жег Литву, громил улусы Ахматовых сыновей, не слушал их предложений, ни Казимировых, ни Александровых: что ж моя награда? Ты стал другом наших злодеев, а меня оставил им в жертву!.. Сказал ли нам хотя единое слово о своем намерении? Не рассудил и подумать с твоим братом!» Однако ж Менгли-Гирей все еще держался великого князя и даже снова клялся умереть его верным союзником; не отвергал и мира с Литвою, требуя единственно, чтобы Александр удовлетворил ему за понесенные им в войне убытки.

И так Иоанн мог бы легко примирить зятя с ханом: но прежде надлежало удостовериться в искренней дружбе первого: ответствуя ему, что договор с нашей стороны будет исполнен и что войско российское готово защитить Литву, если Менгли-Гирей не согласится на мир, Иоанн послал в Вильну боярина Кутузова с требованием, чтобы Александр непременно позволил супруге своей иметь домовую церковь, не принуждал ее носить польскую одежду, не давал ей слуг римского исповедания, писал в грамотах весь титул государя согласно с условием, не запрещал вывозить серебра из Литвы в Россию и чтобы наконец отпустил в Москву жену князя вельского. В угодность зятю великий князь отозвал из Вильны бояр московских, коих Александр считал опасными доносителями и ссорщиками: остались при Елене только священник Фома с двумя крестовыми дьяками и несколько русских поваров. Несмотря на то, зять не хотел исполнить ни одного из требований Иоанновых, ответствуя на первое, что устав предков его запрещает строить вновь церкви нашего исповедания и что Елена может ходить в приходскую, которая недалеко от дворца. «Какое мне дело до ваших уставов? — возражал государь: — у тебя супруга православной веры, и ты обещал ей свободу в богослужении». Но Александр упрямился; не отпустил даже и княгини бельской, говоря, что она сама не едет в Россию.

К сим досадам он присовокупил новую. Султан турецкий, Баязет, получив грамоту великого князя и строго запретив утеснять купцов наших, торгующих в Кафе и Азове, немедленно отправил в Москву посла с дружественными уверениями: Александр велел ему и бывшим с ним константинопольским гостям возвратиться из Киева в Турцию, приказав к Иоанну, что никогда султанские послы не езжали в Россию чрез Литву и что они могут быть лазутчиками.

Однако ж великий князь еще изъявлял доброхотство зятю и дал ему знать, что Стефан Молдавский и Менгли-Гирей соглашаются жить в мире с Литвою. Сего не довольно: услышав, что Александр, по совету думных панов, готов отдать в удел меньшему брату, Сигизмунду, Киевскую область, Иоанн писал к Елене, чтобы она всячески старались отвратить мужа от намерения столь вредного. Повторим собственные слова его: «Я слыхал о неустройствах, какие были в Литве от удельного правления. И ты слыхала о наших собственных бедствиях, произведенных разновластием в княжение отца моего; помнишь, что и сам я терпел от братьев. Чему быть доброму, когда Сигизмунд сделается у вас особенным государем? Советую, ибо люблю тебя, милую дочь свою; не хочу вашего зла. Если будешь говорить мужу, то говори единственно от себя». В сем случае Иоанн явил образ мыслей, достойный монарха сильного и великодушного: имел досаду на зятя, но как искренний друг предостерегал его от гибельной погрешности, несмотря на то, что Россия могла бы воспользоваться ею.

Сие великодушие, по-видимому, не тронуло Александра: он с грубостию ответствовал, что не видит расположения к миру в наших союзниках, Менгли-Гирее и Стефане, непрестанно враждующих Литве; что тесть указывает ему в его делах и не дает никакой управы. Огорченный великий князь, жалуясь Елене на мужа ее, спрашивал, для чего он не хочет жить с ним в любви и братстве? «Для того, — писал Александр к тестю, — что ты завладел многими городами и волостями, издавна литовскими; что пересылаешься с нашими недругами, султаном турецким, господарем молдавским и ханом крымским, а доселе не помирил меня с ними, вопреки нашему условию иметь одних друзей и неприятелей; что россияне, невзирая на мир, всегда обижают литовцев. Если действительно желаешь братства между нами, то возврати мое и с убытками, запрети обиды и докажи тем свою искренность: союзники твои, увидев оную, престанут мне злодействовать». Елена в сей грамоте приписала только поклон родителю. Все неудовольствия Александровы происходили, кажется, оттого, что он жалел о городах, уступленных им России, и с прискорбием оставлял Елену греческою христианкою. Иоанн не отнял ничего нового у Литвы после заключенного договора; видя же упрямство, несправедливость и грубости зятя, брал свои меры. Боярин князь Звенец поехал к Менгли-Гирею: извиняясь, что за худою зимнею дорогою не уведомил его вовремя о сватовстве Александровой, Иоанн убеждал хана забыть прошедшее. «Не требую, — говорил он, — но соглашаюсь, чтобы ты жил в мире с Литвою; а если зять мой будет опять тебе или мне врагом, то мы восстанем на него общими силами». Вероятно, что Иоанн таким же образом писал и к Стефану Молдавскому: по крайней мере сии два союзника России не спешили мириться с Александром, и великий князь в случае войны мог надеяться на их усердную помощь.